ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Уральский государственный университет им. А.М. Горького»

ИОНЦ «Толерантность, права человека и предотвращение конфликтов,

социальная интеграция людей с ограниченными возможностями»

ФИЛОСОФСКИЙ факультет

кафедра ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Автор: Перцев А.В.

Учебное пособие

«КОНФЛИКТОЛОГИЯ ДУХОВНОЙ СФЕРЫ»

Екатеринбург 2007

2

Выдержки из ГОСТ 7.60-2003

раздел 3.2.4.3.4

3.2.4.3.4.1 учебник – учебное издание, содержащее систематическое изложение учебной дисциплины, ее раздела, части, соответствующее учебной программе и официально утвержденное в качестве данного вида издания

3.2.4.3.4.2 учебное пособие – учебное издание, дополняющее или заменяющее частично или полностью учебник, официально утвержденное в качестве данного вида издания

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вводная лекция…………………………………………………… стр.4-10

Раздел I. Французский позитивизм как способ разрешения социальных

конфликтов: дискредитация духовной сферы.

Лекция 1. Революция в обществознании: начало изучения

масс………………………………………………………………......стр.11-20

Лекция 2. Рождение конфликтологии и социальной психологии во

Франции…………………………………………………………….. стр.21-40

Лекция 3. Французский позитивизм как средство преодоления социальных

конфликтов. Социальная физика Сен-Симона и

Конта………………………………………………………………….стр.41-86

Раздел II. Американская прагматистская конфликтология.

Лекция 4. О специфике американской наставительной

литературы……………………………………………………………стр.87-101

Лекция 5. Американский прагматизм о ментальной основе

конфликтов…………………………………………………………...стр.102-121

Лекция 6. Прагматизм как способ разрешения

споров…………………………………………………………………стр.122-142

3

Раздел III. Биологизаторская конфликтология: от немецкой «философии

жизни» к философской антропологии ФРГ.

Лекция 7. Ницше как конфликтолог …………………………….стр.143-185

Лекция 8. Мораль и гипермораль: плюралистическая этика в

философской антропологии А.Гелена…………………………….стр.186-200

4

Вводная лекция

Говоря о конфликтологи духовной сферы, мы вступаем в область

неведомого – по двум причинам. Первая из них состоит в том, что

конфликтология – по крайней мере, в том виде, в котором она существовала

доныне – являет собой позитивистскую науку, именно такую, какими хотел

видеть науки об обществе О.Конт, то есть похожую на политологию и

социологию.

Все это позитивистское обществознание, сотворенное по образу и

подобию математической физики, должно было, по замыслу О.Конта,

начинать со сбора обширнейшего фактического материала, а сразу же после

этого немедля переходить к его математической обработке. Наивный

репетитор – математик парижской Политехнической школы полагал, что

математика исключает фантазии, а гуманитарные теории сплошь состоят из

таких фантазий. Но, переходя от фактов к статистике, а затем – к выявлению

корреляций и распределений, к постройке кривых и формул, позитивное

обществознание напрочь расстается со всей и всяческой духовностью.

Позитивизм такого слова не знает – или же считает, что оно обозначает нечто

из области незрелого, отсталого, инфантильного мышления – религиозного

или философского.

Чем, собственно, занимается конфликтология как позитивная наука?

Она собирает великое множество эмпирического материала – то есть,

попросту говоря, заслуживающие доверия свидетельства очевидцев о

конфликтах самого различного рода, которые условно делит на

политические, социальные, межкультурные, межконфессиональные,

межнациональные и т.п. Собственно говоря, проводя свои опросы,

конфликтология собирает не отдельные факты, а элементарные обобщения

на уровне здравого смысла, сделанные опрашиваемыми. Так что

конфликтолог вовсе не имеет дела «с самими фактами», он всего лишь

проясняет с помощью математики, как складывается общественное мнение в

5

непрофессиональных головах. Причин, по которым общественное мнение

складывается так, а не иначе, конфликтолог – позитивист не выясняет. Он

презрительно именует теории, влияющие на массы, идеологиями, а

использование таких идеологий называет «манипулирование сознанием».

Одним словом, для обществоведа – позитивиста не может быть хороших или

плохих идеологий. Для него нет разницы между Ф.Достоевским и

М.Сусловым из ЦК КПСС, между И.Геббельсом и О.Иоанном

Кронштадским, даже между Христом, Магометом и Буддой. Все это –

идеологи, а так называемая духовность – всего лишь манипулятивный ярлык,

который должен привлечь интерес к одной из идеологий – в

противоположность другим.

В общем, духовности в позитивистской конфликтологи не больше, чем в

статистическом справочнике или в Едином Государственном Экзамене. Над

несовместимостью позитивизма с духовностью иронизировал еще

Е.Замятин, заставлявший героев своей антиутопии наслаждаться чтением

железнодорожного расписания, изыскивая в нем высшие духовные смыслы:

«Все мы...еще детьми, в школе, читали этот величайший из дошедших до нас

памятников древней литературы - “ Расписание железных дорог”...У кого не

захватывает духа, когда вы с грохотом мчитесь по страницам “Расписания”.

Но Часовая Скрижаль каждого из нас наяву превращает в стального

шестиколесного героя великой поэмы. Каждое утро, с шестиколесной

точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуты мы, миллионы,

встаем, как один. В один и тот же час единомиллионно начинаем работу-

единомиллионно кончаем. И сливаясь в единое, миллионорукое тело, в одну

и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, мы подносим ложки ко рту и в

одну и ту же секунду выходим на прогулку и идем в аудиториум, в зал

Тэйлоровских экзерсисов, отходим ко сну…».1

* * *

1 Евгений Замятин. Мы. - В кн.: Вечер в 2217 году. М.: 1990 С.244.

6

Итак, позитивистская конфликтология – у которой, без сомнения, есть

свои важные задачи и несомненная прикладная ценность – никакого

отношения к духовной сфере не имеет и иметь не желает. Именно потому не

стоит искать в работах современных конфликтологов стройного учения о

«природе» конфликтов в духовной сфере, их специфике и способах их

разрушения. Есть, однако, и вторая причина, по которой конфликтология

духовной сферы остается неисследованной. Книги и статьи, дошедшие до нас

из прошлого, писались именно теми людьми, которые эту «духовную сферу»

создавали. Ничего удивительного, что они подали ее в наилучшем виде,

позаботившись о ее рекламе и имидже задолго до того, как появились эти

слова, если верить представителям «духовной сферы», то она вся являет

собою царство гармонии, любви, осиянное светом истины. Именно здесь, в

этом царстве, и обретет, наконец, покой погрязшее в конфликтах

человечество. Да, именно там, на полях сражений, в конкурентной борьбе, в

склочной повседневности, и происходят конфликты, тогда как истинная

духовность всегда пребывает там, где царит мир и покой. Служители

духовности – религиозной ли, светской ли – обрели этот покой сами и сейчас

стремятся внести его в души остальных жителей Земли.

Тот факт, что среди приверженцев не только разных, но даже и одной

религии существуют противоречия, вызывающее конфликты; тот факт что

деятели искусства, полагаемого вместилищем светской духовности,

находятся меж собою скорее, в состоянии войны, чем в состоянии мира; тот

факт, что на протяжении двух с половиной тысячелетий существования

философии в ней идет спор между представителями различных школ,

течений и направлений – все это не то, чтобы игнорируется, но как-то не

афишируется. Служительницы светской духовности (они численно

преобладают над служителями) считают дурным тоном говорить публично о

конфликтах в среде писателей, художников и прочих «прорабов духа».

Конфликты в философии тоже рассматриваются редко: здесь, как правило,

историки философии ищут единомышленников, а не врагов и оппонентов.

7

Конфликт рассматривался как движущая сила прогресса лишь очень

немногими мыслителями (они составляли в истории философии, скорее,

исключение, чем правило). Среди них выделяются Гераклит, Гегель, Маркс и

Энгельс, а также Ницше. Все названные персоны на данный момент не

пользуются особенным авторитетом среди тех, кто формирует общественное

мнение. Гераклит – вообще полузабытая фигура, о которой даже

современники говорили нелестно (философ именовался Темным по причине

непонятности изрекаемого им). На Гегеля англосаксонские мыслители

возложили ответственность за формирование немецкого тоталитарного

мышления, на Маркса и Энгельса – ответственность за формирование

советского тоталитарного мышления, усвоенного всем международным

коммунистическим движением. А Ф.Ницше был объявлен

предшественником фашизма прямо на Нюрнбергском процессе.

Как видим, все – или почти все, - кто говорил о конфликтах в

религиозной сфере и в сфере искусства. Утвердилось – и, конечно, не само

собой – мнение, что конфликтуют люди, но не идеи. Идеи живут между

собой в мире и в гармонии. Они дополняют и обогащают друг друга. А вот

люди, которыми эти идеи овладевают, вступают между собой в конфликты.

Но происходит это лишь потому, что люди заблуждаются, отличаются

недальновидностью и узостью кругозора, чего-то недопонимают, впадают в

крайности и т.п.

Как можно считать противоречивым учение, которое даровал миру один

бог? Ведь не может же бог быть внутренне противоречивым?

(Противоречивость даже человека до сих пор считается признаком некоторой

ущербности, взбалмошности или нездоровья; приписывать же

противоречивость богу есть прямое посягательство на него как Высший

Авторитет). Суть того представления, которое до сих пор существует у нас о

сфере философии, религии, искусства – словом, о «духовной сфере» - лучше

всего выразил в свое время Гегель: то, что представляется ограниченному

человеческому уму противоречием или конфликтом, в безграничном Уме

8

Бога есть лишь часть великой гармонии или ступень к ее достижению.

Одним из возможных путей, которым, казалось бы, удастся научно

исследовать конфликтологию духовной сферы, является такой: во-первых,

зафиксировать конфликты между философами, художниками, теологами,

учеными и т.п.; во-вторых, отобрать из этих фактических конфликтов те,

которые объясняются не личными качествами, а принципиальным

различием жизненных позиций и учений, в которых эти жизненные позиции

выразились; после этого рассмотреть, в чем заключается противоречие этих

учений; наконец, проанализировать, как разрешились или не разрешились

эти конфликты в жизни и в теории. Исследование такого рода, вероятно,

было бы небезынтересным – но, к сожалению, для достаточно узкого круга

людей, способных разбираться в культуре глубоко и детально. Разобраться в

сущности принципиального конфликта между теологами может только

теолог; суть литературных или художественных споров может вполне

постичь только литературовед, эстетик, искусствовед, словом – специалист.

Что же может сказать о конфликтологи духовной сферы философия (и

историко-философская наука, на достижения которой опирается философия

современная)?

Известно каждому, что найти можно только то, что ты ищешь. Общее

представление о том, что требуется найти, всегда предшествует поиску.

(Русская народная мудрость смеется над плоским позитивистским

эмпиризмом, который требует «начинать с чистых фактов»: неразрешимая

задача формируется в сказке так: «Пойди туда не знаю куда, принеси то не

знаю что»).

В нашем случае это означает, что конфликтология всегда предполагает

прояснения того, что понимается под конфликтом: конфликт можно найти в

реальной жизни и успешно изучать его только тогда, когда ты уже имеешь

более или менее внятное представление о сути конфликта. И конфликтология

духовной сферы, разумеется, предполагает, что мы будем исходить из

определенного философского представления о конфликте в духовной сфере.

9

Именно философия – и только она! – может сформировать такое

исходное представление о конфликте вообще, опираясь на которое, можно

было бы изучать конфликты в конкретных областях жизни. (Поговорка

«Милые бранятся – только тешатся» предостерегает от того, чтобы внешнюю

видимость, явление принимать за суть конфликта).

Проблема, однако, заключается в том, что философия отнюдь не едина в

понимании конфликта. Если мы признаем, что существуют противоречия – и

притом существенные – в «духовной сфере», в том числе – в сфере

философии, то нас не должно удивлять существование различных

философских школ, течений и направлений, которые спорят по всем

основным вопросам. Одним из таких вопросов как раз и является вопрос о

природе конфликта, о сущности противоречия, которое лежит в его основе.

Если согласиться с этим, то возможен второй подход к созданию

конфликтологи духовной сферы. Он сводился бы к тому, чтобы выяснить,

как более или менее известные философы мира понимают суть конфликта,

как оценивают перспективу разрешения противоречий и какую предлагают

использовать для этого «технику».

В результате тоже появилось бы небезынтересное исследование под

названием: «Конфликт в зеркале философии». В этой «энциклопедии» были

бы представлены основные философские подходы к проблеме конфликта

вообще и конфликта в духовной сфере, в частности.

И каждый, кто прочитал бы такую душеполезную книгу, смог бы

свободно избрать позицию, соответствующую его собственной.

Трудность, однако, заключалась бы при этом, во-первых, в том, что для

освоения такой монографии потребовалось бы глубокое знание философии, а

во-вторых, нужно было бы объяснить, почему различные мнения о сущности

конфликтов и путях их разрешения.

В отличие от участников модных ныне телевикторин или компьютерных

тестирований, для мыслящего человека мало знать различные мнения. Ему

надо понимать, откуда проистекает несовпадение мнений. Этим и отличается

10

мыслитель от эрудита; именно это отличие и имел в виду тот же Гераклит,

который говорил, что «Многознание не научает мудрости».

Поэтому мы предложим в этом курсе определенную авторскую

концепцию.

11

Раздел I. Французский позитивизм как способ разрешения социальных

конфликтов: дискредитация духовной сферы

Лекция 1. Революция в обществознании: начало изучения масс

Изучение конфликтов, скрупулезное исследование их

возникновения, развития и разрешения началось задолго до рождества

Христова: достаточно указать на учение Сиддхартхи Гаутамы ( 623-544 до

н.э) или на «Облака» Аристофана ( 445-385 до н.э), в которых

изображено непримиримое столкновение простонародной культуры и

культуры «ученой», представленной софистами- «просветителями» (этот

спор начинается столкновением мнений «в духовной сфере», однако

завершается поджогом и покушением на убийство).

Однако до тех пор, пока внимание исследователей было обращено

только на конфликты между отдельными людьми или небольшими

группами единомышленников, жанр такого исследования еще не был

научным. Изучением конфликтов - порой с величайшим психологическим

мастерством и потрясающим знанием жизненных фактов - занимались

писатели и художники, в том числе и те, творчество которых было

неразделимо связано с религией. (Любой искусствовед скажет вам, что в

основе каждого художественного произведения лежит конфликт и

порекомендует начать его разбор с прояснения этого конфликта).

Однако в искусстве и в житийной (биографической) литературе

каждый случай конфликта разбирался в отдельности, без каких-либо

обобщений, с которыми всегда связывается наука. Уникальность

противостояния сторон изображалась настолько ярко, что едва ли кому-то,

кроме профессиональных искусствоведов, приходило в голову сравнивать

два изображенных художниками конфликта. А уж выводить какие- то

закономерности и общие тенденции в возникновении и развитии

конфликтов и вовсе никто не пытался.

12

И в средние века тоже еще не существовало конфликтологии в том

смысле, в котором это слово употребляется сегодня. Ведь конфликт

подразумевает если не относительное равенство сил у сторон, но хотя бы

их сопоставимость. Субъекты, силы которых несоизмеримы, конфликтовать

не могут. Это - не конфликт, а нечто иное. Мастера словесности

иронично высказались об этом состоянии так: «Бодался теленок с дубом»;

«Конфликт муравья с готическим стилем».

В средние века именно такое соотношение сил существовало между

владыками-феодалами и их подданными - простолюдинами, даже если

рассматривать их не по одиночке, а в составе общин. Конечно, случались и

массовые бунты, и крестьянские войны, но это были события редкие и

не допускающие сравнительного анализа в силу уникальности

происходившего. Во всяком случае, именно так они и описывались

историками - летописцами. То же самое относится и к конфликтам

между феодалами. Конфликтология как наука начинается тогда, когда

конфликты исследуют, не взирая на лица, отрешаясь от имен

конфликтующих, проводя основанные на широком фактическом материале

сопоставления, параллели, аналогии, выявляя общие тенденции и

закономерности.

Конфликтология как наука могла возникнуть только в новое время,

когда история стала делаться массами. Только тогда, когда в

историческом творчестве приняли участие массы людей, впервые

появилась достаточно широкая база для научных обобщений и выводов.

«Веком масс» принято называть ХХ век.

Однако едва ли можно безоговорочно согласиться с тем, что феномен

истории, творимой массами появился только в этом веке.

Почему ХХ век называется «веком масс»? Ответ достаточно ясен:

потому что в двадцатом веке - с его двумя мировыми войнами,

революциями, глобальными политическими и национально-

13

освободительными движениями - история реально творилась многими

миллионами людей.

Но тогда вполне уместен такой вопрос: а почему нельзя считать

веком масс и ХIХ век? Ведь и в этом веке многие исторические события

совершались при участии огромных человеческих масс. Достаточно

вспомнить хотя бы наполеоновское нашествие на Россию. "По подсчетам

графа Толя, общее количество войск, которыми располагала Россия в начале

кампании 1812 г., считая уже и Кавказскую линию, и Грузию, и Крым с

Херсонской губернией, было равно 283 тысячам пехоты, 14 тысячам

кавалерии, 25 тысячам артиллерии и, сверх того, 30 тысячам донских

казаков и гвардии, охранявшей Петербург. У Наполеона, не считая войск,

стоявших гарнизонами во всех странах его громадной империи, и кроме

нескольких сот тысяч, воевавших в Испании, было к началу кампании под

руками 360 тысяч пехоты, 70 тысяч кавалерии и 35 тысяч артиллерии.

Сюда не входят вспомогательные части "союзных" с Наполеоном Австрии и

Пруссии".2

Это - только число людей в составе армий. Но можно ли считать, что

к войне как историческому событию причастны одни лишь солдаты? А

мастеровые люди, создавшие для них оружие? А крестьяне, обеспечившие

продовольствием? Не так уж была неправа чеховская школьница,

написавшая в каникулярном сочинении: «Когда народы дерутся, это

называется войною». Война - это не просто столкновение армий, это -

столкновение целых народов, создающих и экономически обеспечивающих

армии своих стран.

Если так, то и в ХIХ веке история творилась многими миллионами

людей. Но почему же этот век не называли веком масс?

По всей видимости, потому, что именно в ХХ веке - под

впечатлением, произведенным грандиозными деяниями Наполеона I - во

всем западном мире возобладало мнение, что история делается великими

2 Тарле Е.В. Отечественная война 1812 года. Избранные произведения. М.: Пресса, 1994. С. 64.

14

личностями: сколько бы масс ни участвовало в исторических акциях,

направляют их все равно великие личности. Сами по себе массы - нули, и

только тогда, когда их возглавляет великая единица, стоящая впереди,

массы превращаются в реальное большое число, в силу, с которой

приходится считаться. Великие личности, конечно, были и раньше. Но до

и в какой-то мере модернизировать порядки в своих странах. А теперь

появилась великая личность неизмеримо большего масштаба: она

способна не только повернуть по своему желанию историю собственного

народа, но и видоизменить облик всего мира.

Именно так воспринимался Наполеон I, которого Гегель искренне

считал воплощением Абсолютного Духа, то есть Мирового Разума.

Значимость французского императора признавалась настолько великой,

что Пьер Безухов у Толстого искренне полагал: стоит ему остаться в

Москве и убить Наполеона, как в ходе войны произойдет немедленный

перелом. Армия вторжения, все «двунадесять языков» немедленно

отступят в беспорядке и панике, снова превратившись в нули без

предводительствующей великой единицы.

Даже после того, как великий уроженец Корсики потерпел

поражение, его образ - образ творца истории, распоряжающегося по

произволу своему судьбами масс - продолжал будоражить умы по всему

миру.

Свидетельством тому - строки А.С.Пушкина из стихотворения

"Наполеон", написанного по получении 18 июля 1821 г. известия о смерти

бывшего императора на острове Святой Елены:

«Давно ль орлы твои летали

Над обесславленной землей?

Давно ли царства упадали

При громах силы роковой?

Послушны воле своенравной,

15

Бедой шумели знамена,

И налагал ярем державный

Ты на земные племена».

И еще три четверти века после смерти Наполеона его образ

будоражил умы, порождая честолюбивые надежды и упования.

Повсеместное распространение веры в безграничные возможности великих

личностей и, в то же время, всеобщее стремление причислить к таким

личностям себя А.С.Пушкин высмеял в «Евгении Онегине»:

«Мы все глядим в Наполеоны.

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно».

И лишь во Франции, которая претерпела по воле Наполеона

больше всех, его образ утратил романтическую притягательность ранее

всего. В этом не было ничего удивительного: ведь наполеоновские войны

воспринимались во Франции как продолжение революции 1789-1794

годов (примерно так же, как в России революция 1917 года

воспринималась как продолжение первой мировой войны, а гражданская

война - как продолжение этой революции). В живой памяти французов

все эти кровопролитные события - от революционного террора до

поражений Великой Армии - предстали как непрерывная череда

испытаний. И в этой череде достаточно слабо прослеживалась логика

Абсолютного Духа или воля Великих Людей: слишком уж много было

здесь бессмысленного и хаотического насилия, которое завершилось

поражением и утратой множества завоеваний Гения.

Иначе говоря, история виделась французам, скорее, как

беспорядочная активность масс, не подвластная логике и

организующей воле.

Великая революция 1789-1794 годов и ее апофеоз - якобинский

террор, революционные войны, наполеоновские походы, затем

16

революции 1830 и 1848 годов - все это далось французам ценой

огромной крови и полувековых потрясений:

«Самым гигантским из всех…опытов была, без сомнения,

французская революция. Для обнаружения истины, заключающейся

в том, что нельзя переделать во всех отношениях какое-нибудь

общество лишь на основании указаний чистого разума,

понадобилось погубить несколько миллионов человеческих жизней

и волновать Европу в течение целых двадцати лет. Чтобы доказать

на опыте, как дорого обходятся народам Цезари, которых они

приветствуют радостными криками, понадобится целый ряд

разорительных испытаний в течение целых пятидесяти лет…»3.

К.Маркс называл революции «локомотивами истории». Если

учесть, что локомотив - это паровоз, то представляется логичным

такое умозаключение: чем больше паровозов, тем быстрее идет

состав; чем больше революций, тем быстрее развивается страна.

Вот этот-то марксистский вывод и представляется сомнительным.

История отнюдь не подтверждает его правильности. Каждый

француз привык ревниво следить за тем, что происходит по ту

сторону Ла-Манша, и абсурдность, хаотичность целого полувека

послереволюционной французской истории становилась особенно

заметной на фоне устойчивого эволюционного развития Англии.

Именно потому, что революционные потрясения в Англии

свелись к минимуму, она стала экономическим лидером Европы.

Склонность англичан не к революциям, а к реформам дала

основание ироничному мудрецу Б.Расселу отметить: "Конфликт

между королем и парламентом, вылившийся в гражданскую войну, раз и

навсегда создал у англичан склонность к компромиссу и умеренности и

породил страх, господствующий над ними вплоть до настоящего времени,

3 Лебон Г. Психология масс. Минск: Харвест, М.: АСТ, 2000. С.232

17

перед тем, чтобы довести любую теорию до ее логического конца"4.

К.Маркс всячески стыдил английскую буржуазию за слабость,

проявленную в 1688 году, во время «славной революции»: она, эта слабая

буржуазия, заключила компромисс с новым дворянством, вместо того,

чтобы устроить масштабную эпопею с гильотинами, с планомерным

истреблением аристократов (а затем и революционеров - добавит наш

современник). «Славная революция» англичан была поразительно

непохожа на последовавшую век спустя французскую: островитяне, как

кажется, старались обойтись без кровопролития везде, где только можно;

они даже короля не убили, а дали ему бежать, заменив на престоле его

же собственным зятем. Тот опять же не вписывался в марксистские

представления о классическом владыке- феодале: начал проводить

буржуазные реформы и даже, прислушавшись к советам мудрого

философа Джона Локка, основал Английский банк. А многие феодалы -

вместо того, чтобы, в соответствии с марксистской теорией о смене

общественно-экономических формаций, всячески бороться с буржуазией

как классом - использовали предоставленный им шанс заняться бизнесом

и принялись развивать в своих владениях хозяйство, ориентированное на

рынок. (Это, собственно, и послужило основанием для того, чтобы

именовать их «новым дворянством»).

Итак, осмысление уроков революции 1789-1794 года

(которую, кстати сказать, именуют Великой Французской революцией

только в России) и последующих за ней кровопролитных войн, которые

нанесли колоссальный ущерб французской экономике, заставило

французских историков видеть в произошедшем вовсе не проявление

Мирового Разума и отнюдь не реализацию мудрой воли великого

Наполеона. Череда революций и войн, сотрясавших Францию, привели

историков к выводу, что перед ними - деятельность масс, которая не

повинуется ни какой-то Божественной Логике Абсолютного Духа, ни

4 Рассел Б. История западной философии. Ростов н/Д: изд-во "Феникс", 1998. С. 681.

18

какой-то воле Гения. Эти массы повинуются каким-то собственным

законам, которые надлежит изучать особо.

Философы-просветители придумывали народ, фантазировали о его

прошлом и предписывали ему, каким он должен стать в будущем. Они

исходили из своей собственной схемы истории, которая была

своеобразным переложением библейской. В писаниях Ж.Ж.Руссо, идейно

подготовившего французскую революцию 1789 года, библейский рай из

Эдемского сада превратился во вполне европейскую девственную природу.

Здесь достаточно было приложить небольшой и приятный труд -

например, поохотиться или порыбачить - чтобы добыть себе пищу.

Поначалу у людей не было ничего лишнего, а потому не существовало ни

богатых, ни бедных. В окружении изобильной природы не было

необходимости запасать пищу впрок. И вещей люди не заводили сверх

необходимого. Все без исключения трудились, никто не проводил время в

праздности. Каждому приходилось обслуживать себя и свое семейство,

потому что при отсутствии излишков отнять у других было просто нечего.

Все испортило появление наук и применение их рекомендаций в

производстве. Появились излишки. Эти излишки насилием или обманом

злодеи отняли у людей простодушных. Появились богатые и бедные.

Богатые подкупили некоторых бедных - и те стали холопствовать,

восхвалять богатых как избранных, как благородных с голубой кровью,

как знать, предназначенную властвовать по происхождению. Но сегодня,

заявлял Руссо, можно вернуть исходное природное состояние, то есть

жизнь, единственно достойную человека. Момент выдался очень удобный:

деспот-король с немногими приспешниками так высоко вознесся над всем

обществом, включая так называемые благородные сословия, что в

сравнении с королем все снова оказались равны в своем бесправии.

Так что осталось только убить короля - и естественное, природное

равенство будет восстановлено. Все снова начнут трудиться и, благодаря

этому, станут праведниками. Именно Великая Природа - которая, в

19

сущности, и есть пантеистский бог - и установила естественные, то есть

природные права человека. Суть их выражена формулой Равенство,

Братство, Счастье.

Энтузиазм почитателей Ж.Ж. Руссо не знал никаких границ - по

всему миру. ( Л.Н. Толстой, например, носил в юности его портрет на шее

вместо креста). Однако во Франции, которая первая испытала этот

энтузиазм и первая хлебнула лиха, пытаясь воплотить рекомендации

Руссо на практике, разочарование в просветительских фантазиях тоже

пришло раньше, чем в других странах. Французы на собственном опыте

смогли убедиться, что исторические события протекают вовсе не так, как

их задумывают великие мыслители и великие политики. Самые

передовые и прекрасно аргументированные идеи могут не восприниматься

народом или увлекать его только на краткое время. Идеи овладевают

массами, но и массы тоже овладевают идеями. Они, массы, всегда

перетолковывают учения великих мыслителей и распоряжения великих

политиков в своих собственных интересах, постоянно стремятся вложить

свое собственное содержание в ту доктрину, которая объявлена

государственной идеологией. Так что народ в истории отнюдь не

выполняет роль зрителя или статиста. Он даже не желает ограничиваться

правом совещательного голоса. Его голос - решающий. А коли так, то

народ следует не выдумывать, как это делали просветители. Его следует

изучать.

Первый шаг на этом пути сделали позитивистские историки во

Франции - Огюстен Тьерри ( 1795-1856), Франсуа Гизо (1787 - 1874),

Огюст Минье ( 1796-1884) и Адольф Тьер ( 1797-1877). Приступив к

изучению реального народа, они впервые обнаружили, что он разделен на

классы, имеющие свои "положительные. житейские интересы" и свои

представления о жизни, неразрывно связанные с ними. Французские

историки времен Реставрации впервые представили историю не как

историю деяний отдельных великих людей - героев, королей, завоевателей,

20

а как историю, творимую массами. Как это бывает всегда, открытие новой,

неизведанной территории вызвало у них прилив энтузиазма. Если написать

такую историю, говорил О.Тьерри, то французы узнали бы, что их города

могут гордиться не только тем, что в них жили те или другие аристократы

или что через них проходил тот или другой король; они узнали бы также, что

политическая жизнь народа не ограничивалась уплатой податей и поставкой

рекрут.

Даже величие Бонапарта Ф.Гизо изображал не столько как результат

его личных достоинств, сколько как следствие его умения возбудить и

использовать энергию народов ( они, конечно, еще именуются народами и

не пока удостоились снисходительного названия "массы"):

"... Бонапарт был сильным человеком, способным завладеть

воображением народов, вобрать в себя их энергию, он возбуждал их силу,

ошеломлял их своей славой и для того, чтобы править Францией в качестве

полновластного хозяина, бросил к ее ногам всю Европу. Вот какова цена

деспотизма; но даже заплатив столь высокую цену, деспотизм имеет всего

несколько лет жизни"5.

Открытие масс, творящих историю, неизбежно повлекло за собой и

другое открытие. Массы не руководствуются разумом. Они

руководствуются в своих действиях, в лучшем случае, здравым смыслом, в

худшем - страстями. Стало быть, рационалистическая логика непригодна

для изучения масс. Здесь необходимы иные способы научного познания.

Так что уже историки-позитивисты эпохи Реставрации, названные нами

выше, не только открыли реальный народ, разделенный, как оказалось, на

различные слои и большие социальные группы - классы. Эти историки

с неизбежностью выступили как основоположники социальной

психологии и конфликтологии.

5 Гизо Ф. О средствах правления и оппозиции в современной Франции // Классический французский либерализм. М.: " Российская политическая энциклопедия" ( РОССПЭН), 2000. С. 279

21

Лекция 2. Рождение конфликтологии и социальной психологии во

Франции

Как замечено еще несколько веков тому назад, победившей

революции требуются юристы и экономисты, а проигравшей - социальные

психологи. Народу требуется щадящее его самолюбие объяснение

неудачи. Но задача социального психолога этим не ограничивается.

Деликатность деликатностью, а реальный портрет пациента,

представленного в действии, социальный психолог тоже должен

нарисовать - иначе область его занятий превратится в откровенную сказку

и окончательно утратит право называться наукой.

Если в одной стране буржуазная революция удалась, а в другой -

неудалась, закончившись реставрацией, то народ второй страны никогда

не признает, что он проиграл, оказался хуже, потерпел фиаско. На такую

холодную констатацию факта готовы только революционеры, которые

непосредственно готовили переворот. Но у народа никогда нет и не

может быть комплекса неполноценности. Устами своих интеллектуалов-

говорунов он оправдывает себя, говоря о специфике своего

национального характера. Он вовсе не проиграл в беге, хотя и пришел

вторым. Он просто шел иным путем - вовсе не туда, куда прибежал

победитель. Да, собственно, кто дал право говорить о каких-то

соревнованиях в истории? Кто определил дистанцию, кто определил

правила состязаний? В истории никакой единой для всех народов

дистанции нет и быть не может. Каждый идет своим, самобытным путем.

Ну, быть может, и не каждый, потому что народы слабые, склонные к

подражанию дают лидеру вовлечь себя в бега за ним. Но уж наш народ

точно не участвует ни в каких соревнованиях, не состязается ни с кем, а

холит свою самобытность, оттачивает неповторимый менталитет и

печется о выполнении своей уникальной миссии на планете.

Поэтому рассуждения о специфике национального менталитета

являются непременной частью всякой социальной психологии. Вместе с

22

тем, она должна учитывать, что этот национальный менталитет не может

меняться от десятилетия к десятилетию и даже от года к году. Он по

определению являет собою нечто устойчивое, передающееся от поколения

к поколению, из века в век. Поэтому ссылками на специфику менталитета

нельзя объяснить бурные катаклизмы революционных времен. Все

революции развиваются абсурдно, не следуя разуму: все их мероприятия

несоразмерны, недальновидны, а революционеры в большинстве своем

действуют так, будто хотят нанести революции непоправимый вред

(именно потому так правдоподобно потом звучат обвинение их в

контрреволюционной деятельности). Абсурд - это повседневность

революции. Но если еще У. Шекспир заметил, что в каждом безумии

есть своя логика, то она, тем более, есть во всяком национальном

менталитете. (Показательно, что именно французские персоналисты

заявили, что существует особая логика сердца, ничуть не менее строгая,

чем логика разума).

Каждая революция в изобилии преподносит картины бунта толпы,

бессмысленного и беспощадного. Игнорировать их нельзя, поскольку

свидетелями этих картин были чересчур многие, в том числе - зарубежные

наблюдатели, которые ныне находятся вне досягаемости и которым

невозможно заткнуть рот. Поэтому наиболее кровавые и бессмысленные

сцены, зафиксированные документально, приходилось объяснять безумием

народа. ( В этом случае он и назывался толпой). Естественно, не найдется

ни одного смельчака, который был бы готов объявить свой собственный

народ безумным. Поэтому социальные психологи говорят о временном

умопомрачении (точно так же, как раньше теологи говорили о кознях

дьявола, приступившего к человеку).

Таким образом, круг тем, которыми занимается социальная

психология, очерчен. Он, собственно, и отличает ее от конфликтологии.

Во-первых, конфликтология всегда имеет в виду две стороны конфликта,

тогда как социальная психология сосредоточена на одном групповом

23

субъекте, изучая внутреннюю мотивацию его поведения и рассматривая

внешние воздействия только как повод для реакции. Во-вторых,

конфликтология допускает, что причины конфликта могут быть самыми

различными: конфликт может быть столкновением на уровне рацио,

например, высокостилизованным научным турниром-диспутом; конфликт

может быть пронизан чувствами, страстями, аффектами; конфликт может

быть сугубо бытовым, развивающимся, что называется, на уровне здравого

смысла. Таким образом, конфликтолог изучает весь спектр человеческих

свойств - и разум, и здравый смысл, и чувства, и даже инстинкты, тогда как

социальный психолог в основном сосредоточен на иррациональном, не

включая в свое рассмотрение то, что продиктовано разумом или здравым

смыслом. ( По его мнению, этими качествами толпа не обладает по

определению).

Тем не менее, несмотря на все различия социальной психологии и

конфликтологии, которые с годами становились все более и более

заметными, они возникают практически одновременно - именно тогда,

когда история начинает рассматриваться французскими историками как

результат творчества масс. Первоначально социальная психология и

конфликтология выступают как всего лишь комментарий к

историографии, то есть пояснения к описываемым историком фактам и

проявлениям активности толп. Излишне говорить, что эти комментарии во

многом зависят от личных убеждений историка, от его политической

позиции, симпатий и антипатий.

Так, либерал Ф.Гизо признает, что толпы, творящие историю,

руководствуются не разумом, а страстями. Но это не означает, по его

мнению, что деятельность масс, направляемая страстями, не вызывает

ничего, кроме бессмысленных и беспощадных конфликтов. Неверно ведут

себя те руководители народа, которые противопоставляют себя - как

носителей разума - страстям толпы. Не надо считать, что толпа,

руководствующаяся страстями, непременно будет врагом рационально

24

мыслящего правительства. Она может двигаться в том же направлении и

стать его союзником - если только правительство будет воспринимать

страсти толпы без предвзятости и научится воздействовать на них.

(Сегодня именно это именуется управлением конфликтом).

Да, говорит Ф. Гизо, реальный ход Великой французской революции

и последующее развитие событий можно и нужно рассматривать как, в

первую очередь, результат народных страстей, определяющих много

больше, чем планы правящей элиты. « Я хочу рассматривать страсти новой

Франции - ведь она обладает ими, и притом очень оживленными,

способными в зависимости от того, как с ними обращаются, встать на службу

власти или восстать против нее."6

Страсти народа есть объективная данность, с которой должно

считаться правительство. Больше того: правительство должно умело

использовать их, а социальный психолог и конфликтолог необходимы ему

как консультанты, проясняющие природу человеческих страстей.

« К числу заблуждений неумелых правлений принадлежит и то, что

власть рассматривает общественные страсти как своих открытых

противников. Она видит в страстях причины беспокойства, средства

оппозиции и умеет лишь строго наказывать их, когда у нее есть на то сила,

либо бояться их, когда не хватает силы, чтобы их наказывать. Всегда одни и

те же попытки уродовать человеческую природу, забывать о какой-то ее

части! Одна и та же неспособность увидеть все ее лики, осмыслить ее со всех

сторон, ответить на все потребности, нести весь ее груз».7

Правительство не должно стоять на позициях одного только разума.

Оно не должно опираться только на рациональность мышления, поскольку

это - лишь часть человеческой природы. Ведь есть и другая ее часть, куда

как более влиятельная - страсти. И правительство должно эти страсти

изучать, чтобы всемерно использовать их, черпая в них силу.

6 Гизо Ф. О средствах правления и оппозиции... С. 389- 390. 7 Там же. С. 390.

25

«...В этом-то и заключается миссия - да что я говорю! - насущная

потребность правлений. Только те из них оказываются сильными, в ком

получает отклик все общество в целом, те из них, кого никоим образом не

видит оно бесчувственными, глухими или чуждыми к происходящему в его

лоне, те из них, полное понимание и совершенное приятие которых общество

ощущает»8.

Но если правительство должно следовать за страстями, настроениями

и чувствами народа, откликаясь на них, то невозможно прокладывать

никакой генеральный курс! Невозможно осуждать какое -либо проявление

народных страстей как неверное, уводящее в сторону от нужного курса и

даже возвращающее страну вспять! И, стало быть, политик и идеолог

превращаются в заложников народных страстей, послушно следуя за ними.

На этом пути невозможно отстаивать каких-то собственных принципов.

Надо понимать и принимать все, что происходит в сфере народных чувств.

И либерал Гизо понимает и принимает - как результат развития

народных страстей - и революцию, и попятные движения, которые

произошли при Бонапарте:

" Новый народ одержал победу с упоением, и - да позволено мне

будет заметить! - он был подобен подмастерьям, которым нужно не просто

свергнуть, но еще и оскорбить своих мастеров, чтобы самим утвердиться в

своем триумфе. Когда Бонапарт взял власть, упоение прошло. На месте

былого опьянения и из его собственного неистовства зародилось глубокое

отвращение ко всем этим жестоким бунтам, этому торжеству

посредственности, этим грубым оскорблениям ко всякому, кто требовал

прав или сохранял хотя бы внешнюю оболочку превосходства. Эмигранты

вернулись. Прежние высшие классы получили разрешение возродиться...

Хозяин новой Франции всецело ощутил себя на троне лишь тогда, когда

увидел себя окруженным прежними господами.Через несколько лет

высшие чины старого порядка превратились в излюбленное украшение

8 Там же.

26

имперского режима. Они устремились к нему со всем жаром, исполненным

услужливости. Народ этому совершенно не противился. Причина здесь - в

том, что революция, уставшая от самой себя и вследствие усталости

отказавшаяся от своих самых благородных прав, в сущности не опасалась

за свои насущные интересы и сохраняла реальность власти. Своего рода

инстинкт предупреждал ее также, что первейшая ее потребность -

упрочиться изнутри, а в глазах Европы принять вид общества спокойного и

упорядоченного. Наконец, революционные лидеры сами разделяли чувства

Бонапарта. Подобно ему, им нравилось сближение с классами, которые

предшествовали им в высших областях социального порядка. Они

усматривали в этом одновременно и честь исправления страшных

несправедливостей, и удовлетворение своего тщеславия, и, кроме того,

определенную санкцию в отношении самих себя, к которой они стремились,

всячески делая вид, что относятся к ней с пренебрежением"9.

Все понято методом вчувствования в народные страсти, понято, а

значит - прощено. Если бы Ф.Гизо ограничился этим, он полностью

превратился бы в комментатора-толкователя происходящего, которому

остается только плестись в хвосте событий, диктуемых страстями. Но он

пытается влиять на мнения, увещевать и убеждать продолжить то дело,

ради которого революция совершалась.

" Не выказывайте такого беспокойства по поводу влияния среднего

класса, примите это влияние; помогите ему расшириться, упрочиться;

именно к этому он и стремится, и тот, кто ему в этом поможет, станет его

хозяином. Вместо того, чтобы робко подавлять движение, восходящее от

этого класса, помогите ему... Этот класс занимает достаточно высокое

положение, чтобы уже никогда не опуститься вниз, но еще недостаточно

высокое для того, чтобы дать обществу и власти подлинную, законную

аристократию... Взгляните, с каким жаром молодые люди из этого класса

устремляются к серьезным занятиям, к профессиям, дающим заметное

9 Гизо Ф. О средствах правления и оппозиции...С. 391-392.

27

положение, многочисленную клиентуру и помещающим человека во главе

общественного устройства. Воспользуйтесь этим жаром... Покажите

себя...дальновидными,... старающимися помочь и привязать к себе

поднимающийся класс. Он не требует от вас привилегий; он требует помощи;

пусть же он будет суровым и свободным. Потребуйте от него многих

усилий, но пусть эти усилия ведут к успеху... Но если же вы примете иную

систему, если вместо того, чтобы протянуть руку аристократии, которая для

своего упрочения нуждается лишь в признании, вы попытаетесь удержать

наверху только ту аристократию, чьему распаду не смогли помешать вся

помощь, все милости Людовика XIV и его потомков, вы впустую будете

рассуждать о непредвзятости, о равенстве... Ваши слова будут восприняты

как насмешка, а ваши пожалования - как оторванные от действительности и

сомнительные. Революционные страсти, если они на то осмелятся, будут

вести себя вызывающе, если они будут испытывать перед вами страх, они

возрастут в тени забвения, и тогда, в ожидании взрыва, заставят землю

содрогаться под вашими шагами"10.

Если избежать многословной риторики Гизо, основную нить его

рассуждений можно представить себе так. Революция - буржуазная

революция! - свершилась. Но она сопровождалась хаосом и

кровопролитием, жестоким насилием черни. В результате революции к

власти пришли новые люди. Они чувствовали себя униженными и

обделенными до революции, и теперь склонны утвержаться, окружив себя

теми, кто угнетал их ранее. Это еще не торжество, если ты отдаешь

приказы таким же, как ты, вчерашним незначительным личностям,

вынесенным вместе с тобой на вершину власти волной народного бунта.

Настоящее торжество - в том, чтобы тебе подобострастно служили

вчерашние аристократы, хозяева жизни. ( Как тут не вспомнить пушкинскую

нищую старуху, желавшую стать царицей!) Все это можно понять и

оправдать: все мы люди, и такова уж человеческая природа. Вот только,

10 Гизо Ф. О средствах правления и оппозиции...С.395-396.

28

пожалуйста, не заходите слишком далеко в этом самоутверждении, не

стремитесь посадить вокруг своего постреволюционного престола всю

прежнюю знать. Ведь она обнаружила свою бесперспективность и

бездарность, дав себя свергнуть в ходе революции. Помогите,

пожалуйста, среднему классу, то есть буржуазии. Она устала в ходе

революции, ей надоел бунт черни. Но за ней - будущее. Вон, взгляните, как

прилежно учатся ее дети. Она, ей богу, будет лучше, чем старые властители

жизни, которых вы вернули из небытия. А не поможете буржуазии, так она

устроит новый взрыв! И земля задрожить теперь уже у вас под ногами!

Резюмируем то, о чем говорит либеральный историк Ф.Гизо.

1. Революцию делает масса, которая руководствуется не разумом, не

здравым смыслом, а чувствами. Возможно, у этой массы и были какие-то

резоны для того, чтобы ненавидеть существующую власть и

поддерживаемый ею порядок, но все эти соображения отходят далеко на

задний план в период революционных катаклизмов. Чувства, точнее -

страсти захватывают людей с необыкновенной силой, провоцируя их на

несоразмерную жестокость, кровопролитие и насилие.

2. Люди, которые пришли к власти в результате революции, видели

обезумевшую яростную толпу в действии. Именно эта толпа и привела их

к власти. Но никакого признания новые властители к толпе не чувствуют.

Они опасаются, что массы снова впадут в неистовство и в этом

состоянии свергнут их, как свергли их предшественников.

3. Новые властители предпочитают поэтому приближать к себе не

революционеров из толпы, которые не испытывают никакого трепета

перед теми, кто стоит выше, а представителей старого режима, которые

прекрасно знают, что такое дисциплина, порядок, уважение к руководству и

подчинение.

4. Этим новая власть превращает революционеров во врагов. Они

участвовали в революции, а потому ожидают, что новые власти оценят их

29

подвиги и изменят их положение к лучшему. Приближение властью

вчерашних аристократов расценивается как измена.

5. Такое развитие событий представляет собой замену одного

конфликта, приведшего к революции, другим - уже среди революционеров.

Но этот процесс отнюдь не фатален. Он не предопределен заранее - он

всего лишь является результатом ошибочной позиции новой власти.

6. Новая власть - совершенно справедливо и верно - отождествляет

себя с разумом и со здравым смыслом, ни на миг не допуская для себя

права идти на поводу у страстей, на «буйство глаз и половодье чувств».

Власть должна быть насквозь рациональной. Она не может ни на минуту

терять присутствия духа и контроля за собой. Но именно потому новая

власть и не доверяет тому, кто может утратить разум, подпав под

влияние страстей. Именно потому она и не испытывает доверия к

третьему сословию, которое дало увлечь себя безумию революции. Тот,

кто впал в неистовство однажды, может обезуметь и во второй раз.

7. Но власть не должна впадать в подобные ошибки. Ее носители

должны разбираться в социальной психологии и конфликтологии.

«Только те из них оказываются сильными, в ком получает отклик все

общество в целом, те из них, кого никоим образом не видит оно

бесчувственными, глухими или чуждыми к происходящему в его лоне, те из

них, полное понимание и совершенное приятие которых общество

ощущает». Способность к сочувствию, к сопереживанию, к пониманию

тех, кого обуревают страсти - вот что должно быть непременной

способностью носителей власти, сколь бы они ни были рациональны. Не

поддаваться страстям самому, но хорошо понимать эти страсти - вот что

требуется от хорошего правителя.

8. Только тот, кто хорошо способен различать в другом влияние

страсти, влияние разума и влияние здравого смысла, сможет понять, что

так называемая «масса» или «толпа» вовсе не едина. В ней есть такие

люди, которые постоянно заряжены на конфликт, вечно недовольны и

30

полны агрессии. Но в ней есть и те, у кого «на месте былого

опьянения и из его собственного неистовства зародилось глубокое

отвращение ко всем этим жестоким бунтам». Эти люди способны

составить новую аристократию, которая станет служить революционному

властителю с таким рвением, с каким этого никогда не будут делать

аристократы из числа «бывших», сохраненные им от «старого режима».

Эти «выдвиженцы» будут чувствовать, что они всем обязаны новому

властителю - и составят противовес «бывшим», всегда склонным к

контрреволюции. Необходимо только научиться читать в душах людей из

третьего сословия, понимать их потребности и устремления, «Взгляните, с

каким жаром молодые люди из этого класса устремляются к серьезным

занятиям, к профессиям, дающим заметное положение, многочисленную

клиентуру и помещающим человека во главе общественного устройства.

Воспользуйтесь этим жаром... Покажите себя...дальновидными,...

старающимися помочь и привязать к себе поднимающийся класс.». Такова программа действий, которую предлагает Ф.Гизо новому,

послереволюционному правительству. Как видим, и победившая

революция тоже нуждается в конфликтологах и социальных психологах.

Нетрудно, однако, заметить что Ф.Гизо отнюдь не пытается быть

объективным конфликтологом: его симпатии явно на стороне одной из

сторон социального конфликта, а именно - на стороне третьего сословия.

Вернее, впрочем, было бы сказать - на стороне третьего сословия, за

исключением люмпенов-смутьянов, которые не способны найти своего

места в обществе, а потому постоянно конфликтуют с ним, проявляя

агрессию по любому поводу и совсем без повода.

Но среди французских исследователей, занимавшихся анализом

уроков революции 1789 года, были и такие, кто не желал оправдывать

обезумевшие массы ни под каким предлогом. Эти люди были ближе к

естествоиспытателям, отстраненно наблюдавшим за существами иного

вида, или к врачам, которые стремились описать болезнь без прикрас,

31

чтобы лучше лечить ее. Они не желали ничего понимать, не желали

отождествлять себя для этого с революционными безумцами. Они просто

описывали обезумевшую толпу - скрупулезно и тщательно, как натуралист

описывает опасное животное, выявляя его повадки. Эти люди достаточно

решительны и смелы, чтобы признать, что во время революции главными

террористами являются не отдельные злонамеренные политики, а народ,

который именно для того превращается в толпу, чтобы почувствовать

свою безнаказанность. ( Слово «террорист» впервые появилось во времена

якобинского террора и первоначально - без всякого оттенка осуждения -

всего лишь обозначало лицо, которое осуществляло позицию террора; с

таким же успехом можно было именовать террористом любого члена

ВЧК в тот период, когда был объявлен «красный террор» - по явному

примеру и подобию революционной Франции, у которой большевики

старались учиться всему).

Врач Огюстен Кабанес (1862-1928) , который вместе с соавтором

Леонардом Нассом написал блестящую работу «Революционный невроз»,

тоже может считаться одним из основоположников социальной

психологии и конфликтологии. Он писал свою книгу как историю

болезни, которая именовалась насилием и которой заразился

французский народ. Он хладнокровно, заставляя себя не отводить глаза от

самых отвратительных проявлений этой болезни, описывал ее симптомы.

А симптомы насилия, в пучину которого ввергла Францию революция

1789-1794 годов, были поистине ужасными. Насилие было тотальным и

повсеместным, оно распространялось, словно эпидемия.

«Розги, применявшиеся в старину исключительно лишь к прелюбодеям

и к падшим женщинам, в ближайшие к 89 году времена начали пользоваться

все больше и больше популярностью...Вообще , и в городе и при дворе, как

сргеди аристократии, так и в буржуазии, розги считались тогда наилучшим

воспитательным и карательным средством; зато в них в то время и не

видели, как ныне, ничего оскорбительного для человеческого достоинства...

32

Лишь со времен революции, когда "бичевания" стали производиться

публично и как бы умышленно, с целью попрать оскорбляемое чувство

стыдливости, телесные наказания начинают приобретать и нравственно-

оскорбительный характер...Народ жестоко издевается над всеми и особенно

над женщинами, которые имеют несчастье почему либо ему не понравиться.

Знатных женщин секли прямо на улицах; монахинь истязали в стенах

монастырей, куда врывались толпы черни. Но телесное наказание не было,

однако, исключительно уделом одних "подозрительных" представителей

старого режима; к нему прибегали подчас и соперничающие между собой

республиканцы разных оттенков и партий, и нередко уличные схватки

между якобинцами и брисотинцами11 оканчивались "генеральной поркой"

побежденных»12.

Хотя книга О.Кабанеса и Л. Насса и называется « Революционный

невроз», в тексте встречаются и значительно более серьезные диагнозы,

выставляемые революционному народу. Один из них - "садическое

безумие":

" Остается во всяком случае несомненным, что сладострастие и кровь

вызывают в человеке чувство, сходное с опьянением и способное

затуманивать в нем одинаково последние проблески рассудка; сорвавшийся

с цепи зверь всегда лют и сладострастно жаздет насладиться мучениями

своей добычи...Именно садическое безумие и схватывает народные массы в

революционные периоды"13.

Таким образом, О. Кабанес и Л. Насс доказывают, что революции,

теоретически обоснованные мыслителями самого высокого стиля,

оказываются вовсе не торжеством разума, а разгулом глупой злобы и

страха. Эту мысль О.Кабанес и Л.Насс считают главной в своей объемистой

книге, полной впечатляющих примеров:

11 Т.е. жирондистами. 12 Кабанес О., Насс Л. Революционный невроз // Революционный невроз.- М.: Институт психологии РАН, Издательство "КСП+", 1998. С. 302-303. 13 Кабанес О., Насс Л. Революционный невроз. С.268

33

" Мы попытаемся доказать в настоящем труде, что в периоды

революций, в обществе данной страны наблюдается обыкновенно и притом

одновременно - с одной стороны значительное понижение умственных сил,

а наряду с этим, с другой, победоносное пробуждение первобытных, чисто

животных инстинктов, и что таким образом оно в подобные периоды

оказывается всецело во власти стихийных, не поддающихся никакому

умственному контролю порывов и побуждений. Среди овладевающих в

подобные моменты всем обществом инстинктивных движений едва ли не

первое место должно быть отведено паническому страху"14.

Этот страх, распространяющийся подобно эпидемии, является

страхом экзистенциальным. Люди страшатся не конкретных бедствий. Они

испытывают страх вообще, страх тотальный, вызванный внезапным

крушением всех устойчивых мировоззренческих представлений.

" Стены Бастилии обрушились с таким адским грохотом, что его эхо

гулко пронеслось до последней убогой хижины всей Франции. Самый

темный селянин постиг в эту минуту, что свершилось что-то важное,

великое, нарушившее надолго однообразное течение истории. Все прошлое

рухнуло со всеми своими вековыми традициями, и застигнутый врасплох

таким крушением народ невольно спрашивал самого себя: что же даст ему

ближайшее будущее, что принесет ему завтрашний день? Не станет ли этот

день днем полного торжества анархии, днем победы толпы оборванцев и

нищих, этой язвы страны, сдержать которую будет не в силах никакая

власть?"15

Экзистенциальный страх, вызванный ощущением крушения всего

привычного мира, выливается в массовую панику. Толпа лихорадочно

ищет причину этого страха во внешнем мире - и не находит ее, поскольку не

понимает, что страх идет не извне, а изнутри, из сферы дезорганизованного

сознания, враз утратившего все ориентиры. Страх проецируется вовне, 14 Там же. С. 255-256. 15 Там же. С 263-264.

34

создавая образ врага. С этим врагом расправляются жестоко и

сладострастно, мстя за перенесенные душевные терзания, не щадя никого -

ни женщин, ни детей.

Порки аристократок стали в годы Великой французской революции

массовой практикой: "По свидетельству Тэна, "сознавая почти полную

невозможность избегнуть столь щедро применявшегося телесного наказания,

женщины высших и средних классов начали сшивать свои сорочки между

ног, с целью уберечься при экзекуциях хотя бы от публичного обнажения,-

отсюда, говорит историк, и возник впервые обычай ношения женщинами

панталон". Мы оставляем, впрочем, это объяснение всецело на

ответственность его автора".16

Безумная толпа не останавливается перед жестокими убийствами

"врагов народа", настолько уподобившись дикому зверю, что впадает в

каннибализм.

О.Кабанес и Л. Насс приводят описание чудовищной расправы над

подругой королевы Марии-Антуанетты принцессой Ламбаль, данное

секретарем-редактором Комитета общественной безопасности. После суда,

на котором бывшая обергофмейстерина королевы отказалась заявить, что

ненавидит короля, королеву и весь королевский режим, она была отдана на

растерзание толпе.

"Некоторые из деятелей резни, заметив в тюрьме Форс принцессу

Ламбаль, тотчас же признали в ней свояченницу царя всех убийц - герцога

Филиппа Орлеанского. Она уже будто бы выходила на свободу, когда ее

встретил глава палачей-добровольцев... вернул ее обратно и, положив ей

руку на голову, сказал: "Товарищи, этот клубок надо размотать!" В тот же

момент один из окружающих, некий Шарла, парикмахерский подмастерье

из улицы Св. Павла, бывший барабанщиком Арсийского милиционного

батальона, вздумал сорвать с нее чепчик концом сабли. Опьяневший от

вина и крови, он попал ей повыше глаза, кровь брызгнула ручьем и ее

16 Там же. С. 308.

35

длинные волосы рассыпались по плечам. Двое людей подхватили ее под

руки и потащили по валявшимся тут же трупам. Спотыкаясь на каждом шагу,

она силилась сжимать ноги, чтобы не упасть в непристойной позе. В это

время из толпы зрителей выделился какой-то прилично одетый человек,

который, видя бесстыдные поступки убийц над обнаженной уже принцессой

и неимоверные усилия, которые она, не взирая на грозящую ей смерть,

делала, чтобы прикрыться от взоров толпы, закричал в негодовании:

" Стыдитесь, несчастные! Вспомните, что и у вас есть жены и матери!" В

одну минуту тысяча копий пронзила его насквозь и его тело было

растерзано в клочья!

...Шарла ударил принцессу, лежавшую уже без чувств на руках у

тащивших ее людей, поленом по голове, и она свалилась замертво на груду

трупов. Другой злодей, мясник Гризон, отсек тотчас же ей голову мясным

косарем. Обезглавленный труп был брошен на поругание черни и оставался

в таком положении более двух часов. По мере того как кровь, которая

струилась из ее трупа и из трупов других жертв, которые валялись кругом,

заливала тело, специально поставленные люди обмывали его, цинично

обращая внимание окружающих на его белизну и нежность.

Возмутительные по распутству сцены, которые при этом происходили, не

поддаются никакому описанию. У несчастной женщины вырезали груди,

потом вскрыли живот и вытащили все внутренности. Один из злодеев

обматывает их вокруг себя, вырывает сердце и подносит его к своим губам.

По уверению одного из свидетелей- очевидцев он даже рвал его зубами."17

О дальнейших идеологически окрашенных действиях все того же,

видимо, революционного людоеда сообщал другой свидетель, торговец

картинами Панье.

"Лет 10-12-ти он жил на квартире у родственника в С.-Антуанском

предместье. Однажды в сумерки он увидел, что во двор вошел небрежно

одетый и еле держащийся на ногах человек, с грязным оловянным блюдом в

17 Кабанес О., Насс Л. Революционный невроз. С.288-289.

36

руках, на котором лежили какие-то куски мяса черноватого цвета. По

приказанию этого человека, говорит рассказчик, я позвал своего

родственника и между ними произошел на дворе приблизительно такой

разговор.- " Гражданин, истинный ли ты патриот?". - " Не менее чем ты". -

" В таком случае поешь этого". - " А что это такое?". - " Это сердце

Ламбальши. Докажи зубами, что ты - враг аристократов!". - " Ничего такого

я делать не буду и не стану из-за этого худшим патриотом". - " Тем

хуже для тебя, ты можешь навлечь на себя неприятности!". Поставив затем

блюдо на подоконник, этот челове удалился в угол двора... Он, как

оказалось, уже давно носил блюдо по домам и его везде щедро угощали"18.

Именно классик социальной психологии Гюстав Лебон ( 1841-1921),

как и О. Кабанес, бывший врачом и писателем, одним из первых заявил о

наступлении "эры толпы". В книге "Психология толп" (1895) устами

Лебона говорил разочарованный, но стремящийся к реваншу французский

просветитель. Народ не внемлет разуму, а потому заслуживает лишь

уничижительного названия "толпа", в лучшем случае - "масса". Хорошо же,

будем изучать то, что способно оказывать влияние на ее, что движет ею, и

все равно навяжем ей свою волю. Все это напоминает течение мыслей

дрессировщика, которому надо принудить к повиновению дикого и

опасного зверя. Люди, собравшиеся в толпу, утрачивают свои человеческие

качества. Они перестают быть людьми разумными, теряют свою

человеческую сущность и впадают в животное состояние, поскольку толпа -

это биологическое существо. Безумие - это диагноз. Болезнь надо лечить -

лечить внушением.

" Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих свойств

является необыкновенная податливость внушению. Мы указывали, что во

всякой человеческой агломерации внушение становится заразительным, и

18 Там же. С. 289-290.

37

этим объясняется быстрое ориентирование чувств в известном направлении.

Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находися чаще всего в

состоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение.

Первое формулированное внушение тотчас же передается вследствие

заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее

настроение. Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея,

овладевшая умом, стремится выразиться в действии. Толпа так же легко

совершит поджог дворца, как и какой-нибудь высший акт самоотвержения;

все будет зависеть от природы возбудителя, а не от тех отношений, которые

у изолированного индивида существуют между внушенным актом и суммой

рассудочности, противодействующей его выполнению. Блуждая всегда на

границе бессознательного, легко подчиняясь всяким внушениям и обладая

буйными чувствами, свойственными тем существам, которые не могут

подчиняться влиянию рассудка, толпа, лишенная всяких критических

способностей, должна быть чрезвычайно легковерна."19

Самовнушению толпы должно быть противопоставлено внушение

терапевтическое. Вопрос только в том, какую технику внушения выбрать.

Французы, ставшие классиками социальной психологии, полагали, что надо

начать с изучения того, что и каким образом толпа сама внушает себе.

Надо перенять у нее искусство внушения, поскольку такое искусство,

выработанное ею самой, наиболее эффективно для нее. Подобное

излечивается подобным. Внушить толпе что-либо можно только на ее языке

и теми же методами, которые использует она сама. Так начался поиск

средств идеологического манипулирования массами, ныне активно

используемых mass media.

Этот путь, однако, имел существенные недостатки. Говоря на языке

толпы, используя изобретенные ею средства внушения, манипулятор

оказывался все же в заложниках у ее мышления. Он двигался в мышлении

своем вместе с толпой, корректируя ее движение, но не мог навязать ей 19Лебон Г. Психология толп. // Психология толп.- М.: Институт психологии РАН, Издательство "КСП+", 1999 С. 141-142.

38

свою генеральную стратегию, не мог повернуть это движение в иное русло.

Масса, совершившая революцию, под влиянием своих настроений и чувств

может двинуться вспять, хотя и не так далеко, чтобы вернуться к прежнему

состоянию. И останется только следовать за этим движением, отслеживать

развитие народных страстей, пытаясь каким-то образом воздействовать на

господствующие мнения посредством увещеваний.

Резюмируем сказанное.

Действительно, первыми конфликтологами и социальными

психологами оказываются французские историки, которые, во-первых,

впервые становятся свидетелями политической активизации масс, а, во-

вторых, обнаруживают, что массы во время революций руководствовались

отнюдь не разумом и не здравым смыслом - несмотря на тот неоспоримый

факт, что революции подготовлены философами, которые апеллировали к

разуму, требовали от соотечественников стать разумными, и обещали

наступление царства разума сразу после революции. Французские

историки эпохи Реставрации и их последователи сделали ряд важных

выводов, которые стали основой для современной конфликтологии. А

именно:

а. историю делают массы, которые руководствуются самыми

различными мотивами - разумными соображениями, здравым смыслом,

практическими интересами и корыстью, а также страстями;

б. правительство - как предреволюционное, так и

послереволюционное - не должно уподобляться массам; оно не имеет

права следовать чувствам и эмоциям, а тем более страстям - чувствам

особенно сильным и затяжным;

в. однако, оставаясь разумным, правительство должно найти способ

внимательно изучать поведение масс и движущие ими мотивы; члены

правительства всегда должны выступать в роли социальных психологов и

конфликтологов сами - либо, что будет еще лучше, должны опираться на

39

советы консультантов-экспертов по конфликтологии и социальной

психологии; собственно говоря, французские историки как раз и

претендовали именно на эту роль, желая стать «больше чем историками».

г. конфликтология, таким образом, с самого начала замышлялась как

наука, которая будет стоять на стороне власти, а также на стороне так

называемой конструктивной оппозиции ( « не оппозиции Ее Величеству, но

оппозиции Ее Величества», как говорят англичане); такая позиция

конфликтологии определяется тем, что она призвана изучать конфликты с

целью их урегулирования. У оппозиции «неконструктивной» тоже есть

своя конфликтология, которая разработана для того, чтобы изучать

конфликты с целью их раздувания и усиления - правда, она называется не

конфликтологией, а теорией мирового революционного процесса. ( В СССР

существовал предмет под таким названием, которые преподавался на

отделениях научного коммунизма).

д. первыми конфликтологами стали историки: они знали факты в

неприукрашенном виде, а их широкое университетское образование,

гражданственность и высокая гуманитарная культура позволяли им

интерпретировать эти факты - факты активности масс - с различных точек

зрения: с психологической, социологической, этической,

культурологической и иных;

е. первые конфликтологи - вчерашние историки - еще не следовали

требованию строго объективного описания фактов ( как и когда возникло

это требование, мы скажем позднее); поэтому они не особенно скрывали

свои политические симпатии и следовали им при подборе фактов для

освещения в своих работах и при интерпретациях этих фактов; при этом

историки-конфликтологи демократического направления прилагали

немало усилий для того, чтобы «понять» менталитет революционных

масс, памятуя о французской поговорке: «Понять- значит, простить».

Именно они много рассуждали о психологических особенностях народа,

которые сформировались в тяжелых жизненных условиях, и о прочих

40

чертах народного менталитета, «позволяющих понять» его поведение в

революцию. Напротив, историки консервативного направления,

полагавшие, что при любом строе человек нуждается в дисциплине и в

сильной власти, во всей красе расписывали картины бунта и безумия

масс.

Однако и «понимание», и «фактофиксирующее описание», с

которых начинала конфликтология, были всего лишь первым этапом.

Конфликтолог мыслил себя врачом общества, а этот первый этап

представлял еще не лечение, а всего лишь постановку диагноза.

Первый способ лечения французского общества от революционного

безумия предложил позитивизм.

41

Лекция 3. Французский позитивизм как средство преодоления

социальных конфликтов. Социальная физика

Сен-Симона и Конта

Итак, «революционный невроз» ( который порою более резко

именуется «садистическим безумием») был детально описан

французскими историками-конфликтологами со всеми его симптомами.

Диагноз был поставлен. Ни у кого не возникало сомнения: опасная

болезнь не миновала; она всего лишь ушла вглубь, и в любой момент

может произойти рецидив.

Теперь требовалось найти лечение для этой болезни. Причем такое

лечение непременно должно было быть радикальным и успешным ( в

отличие, скажем, от лечения психиатрического, которое до сих пор не

может похвастать грандиозными успехами). Но если психиатр, не

умеющий вылечить буйного больного, все же имеет возможность

изолировать его от общества, то конфликтолог, пытающийся справиться с

«революционным неврозом» масс, такой возможности не имеет.

Обезумевшие массы изолировать невозможно - именно потому, что они -

массы. Именно потому настоятельно необходимо найти самое радикальное

средство для из излечения.

Французы, уставшие от полувекового периода революций и войн,

искали такое средство в самых разных областях. Одно из них

заключалось в том, что в Париже снесли множество исторических зданий

- и устроили на их месте широкие бульвары, которые уже невозможно

перегородить баррикадами. Это было, так сказать, архитектурное средство

борьбы с революциями. Но тягу к бунту, к конфликту, к насилию

следовало подавлять не тогда, когда она уже вывела толпу на улицу. Ее

надлежало гасить в зародыше. То есть - в сфере психического.

* * *

42

Во времена французских революций и наполеоновских войн еще не

получили известности теоретики, склонные искать истоки агрессии и,

соответственно, причины конфликтов в сфере бессознательного. Первый

из глашатаев бессознательного в Европе, Артур Шопенгауэр, родился в

1788 году - ему исполнился всего лишь год, когда началась Великая

французская революция. Правда, уже к 1813 году - то есть год спустя после

поражения Наполеона в России - у Шопенгауэра уже вполне

сформировалась его философская система20, однако из-за сложности языка

философа первые его произведения не вызвали широкого интереса.

(А.Шопенгауэр получил известность лишь в конце жизни, когда стал

писать афоризмы и эссе). Фридрих Ницше, создавший учение о

бессознательной «воле к мощи» - источнике агрессии, коренящемся в

инстинктах - родился в 1844 году, а первое его «психологическое»

сочинение - «Человеческое, слишком человеческое» - увидело свет только в

1878 году, уже после Парижской коммуны. З.Фрейд, изучавший в

студенческом кружке учения А.Шопенгауэра и Ф.Ницше и опиравшийся

на них в своем учении о бессознательном, родился в 1856 году; книга

«Тотем и табу», в которой фрейдизм используется для толкования

социальных процессов, вышла в 1913 году, а набросок работы

«Психология масс и анализ Я» был создан лишь в мае 1921 года.

Как видим, в начале XIX века учение о бессознательном как

глубинном источнике агрессии, порождающим конфликты,

распространения еще не получило. Поэтому основатели философии

позитивизма - граф Клод Анри де Рувруа Сен-Симон (1760-1825) и

начинавший его секретарем Огюст Конт ( 1798-1857) - усматривали все

причины социальных конфликтов не в подсознательном, а в сознательном.

О.Конт прямо заявил, что революционные конфликты во Франции были

вызваны столкновением двух непримиримых способов мышления -

теологического и философского. Теологическое мышление отличало 20 См. Фишер К. Артур Шопенгауэр. - СПб.: Издательство «Лань», 1999. С.53

43

лагерь короля и аристократии; представители этого лагеря видели в

Священном Писании обоснование справедливости самодержавного строя.

А философское мышление было у просветителей, которые снабжали

идеями революционеров; их требование пользоваться разумом

подразумевало, что не следует жить слепой верой, бездумно принимать

авторитеты и социальные порядки, унаследованные по традиции.

Итак, все социальные конфликты во Франции имели свои корни в

духовной сфере - в противостоянии двух стилей мышления, двух

менталитетов. Стало быть, и устранять эти корни следовало,

предпринимая что-то именно в духовной сфере. Позитивисты предложили

третий способ мышления, который преодолевал крайности первых двух и

устранял противоречие между ними. Этот новый, позитивный способ

мышления должен был, по мнению Сен-Симона и Конта, обеспечить

устойчивое развитие Франции, исключая напрочь все конфликты и

социальные катаклизмы. Позитивное мышление следовала внедрить в

головы масс - и, прежде всего, в головы работников индустрии, поскольку

они привыкли руководствоваться собственным опытом и потому

предрасположены к восприятию позитивизма. Для внедрения

позитивистского мировоззрения О. Конт предложил создать систему

«высшего народного образования» ( именно из его словаря позитивист

А.В.Луначарский заимствовал советский образовательный слэнг).

В дореволюционном российском издании книги О.Конта «Дух

позитивной философии» - конечно, не шеститомника, который до сих пор не

переведен полностью, а в кратком изложении его учения - мы найдем

программные заголовки:

«Часть третья. Условия торжества положительной школы. (Союз

пролетариев и философов).

44

Глава первая. Введение высшего народного образования.”21

Смысл этих заголовков-лозунгов такой: с революционными

конфликтами будет покончено, когда пролетарии, по роду деятельности

своей наиболее предрасположенные к восприятию философии

позитивизма, основанной на опыте, усвоят от философов-позитивистов

новое мировоззрение; его распространению и должна служить система

высшего народного образования, которую надо будет ввести во Франции.

* * *

В российской литературе ХХ века крайне редко говорилось о том,

что граф Сен-Симон был одним из родоначальников позитивизма - по

двум причинам. Первая заключалась в том, что марксистские авторы в

СССР оказались в сложном положении: В.И.Ленин назвал социально-

утопическое учение Сен-Симона одним из источников марксизма, тогда

как позитивизм считался враждебной марксизму философией. Поэтому

Сен-Симон подавался марксистскими историками философии « в

позитивном ключе», а о его связи с «идеологически враждебной»

философией позитивизма умалчивалось. Вторая причина заключалась в

том, что объем написанного о позитивизме у О.Конта был значительно

большим, чем у Сен-Симона. Перу О.Конта принадлежат шесть томов

«Курса позитивной философии» (1830-1848) и четыре тома «Системы

позитивной политики» (1851 -1854). Однако именно Сен-Симон придумал

название новой философии - « позитивизм»; именно ему щих на земле,

заняв их общим делом - обеспечением научно-техничеспринадлежит

ключевая конфликтологическая идея - примирить всех конфликтуюкого

прогресса. Именно Сен-Симон нарисовал позитивистскую утопию

будущего человечества - общество, управляемое технологами,

промышленными и социальными. Именно Сен-Симон высказал мысль о

том, что каждый человек в интеллектуальном онтогенезе своем повторяет

21 О.Конт. Дух позитивной философии. Спб: Изд-во “Вестник знания” 1910.С. 57.

45

путь интеллектуального развития всего человечества (инеллектуальный

филогенез).

Разделить вклад Сен-Симона и Конта в позитивизм нелегко:

бурная ссора при расставании сделала их врагами, причем О.Конт

обвинил Сен-Симона в плагиате и не желал на протяжении всей

оставшейся жизни даже слышать его имени. Тем не менее, совершенно

очевидно, что сам стиль мышления, сам характер постановки проблем

Конт унаследовал от своего бывшего патрона. Так что есть все основания

говорить о позитивизме как их общем идейном творении.

* * * Рассмотрим философию позитивизма не так, как она обычно

излагается в учебниках по истории философии и даже не так, как ее

подают сами создатели. Поглядим на нее через призму конфликтологии.

Как уже было сказано, философия позитивизма была создана для того,

чтобы ликвидировать ментальную основу для конфликтов между

аристократией, оставшейся от старого режима ( она, напомним, вовсе не

была уничтожена вся в ходе революций, а вернулась в страну, причем

значительная ее часть была приглашена на службу Наполеоном I и

последующими правителями Франции), и либеральной частью третьего

сословия.

Во Франции, как рассудили позитивисты, всегда будет оставаться

опасность революционных конфликтов, пока среди ее населения будут

противоборствовать два типа мышления. Одно из них - теологическое -

зиждется на том, что мир создан Богом, который отдал всю полноту

власти над землей Адаму. Теологи развивали и распространяли учение,

согласно которому все царствующие особы ведут свое происхождение

прямо от Адама, а, стало быть, должны иметь неограниченную власть. Все

царствующие особы являются отцами своих народов, а, значит, имеют над

ними полную власть - как над их имуществом, так и над жизнью.

46

Доказывая абсолютность отцовской власти, теологи приводили пример из

Библии: Бог-Отец послал на смерть Бога-Сына, и тот беспрекословно

повиновался. Поэтому все подданные короля как отца народа должны

беспрекословно выполнять все его указания, в том числе - платить любые

налоги, какие только вздумается установить королю, и безропотно

жертвовать своей жизнью и имуществом во время войны.

Другое - философское - мышление было представлено

просветителями; особенно много для его распространения среди

французов сделал Ж.-Ж. Руссо (1712-1778), под сильнейшим влиянием

которого находился, в частности, М.Робеспьер и другие видные

революционеры. (Признанием заслуг Ж.-Ж.Руссо как идеолога Великой

французской революции было принятое в 1791 году решение

Законодательного собрания о переносе его праха в Париж.) Просветители

стремились к свержению феодального строя и к утверждению

буржуазных социальных порядков. Они ратовали за равноправие людей

(что и выражал лозунг « Все люди-братья!» - никто не выступает в роли

всевластного отца). Для ликвидации феодализма просветителям

необходимо было подорвать его идейную основу - теологию. Разум,

который пропагандировали просветители, как раз и должен был

подвергнуть сомнению и критике религиозные догматы.

Описывая те процессы в сфере духовной жизни общества, которые

привели к революции 1789 года, О.Конт пишет:

«В продолжение последних пяти веков постепенно совершалось

безвозвратное разрушение теологической философии, и в то же время

политическая система, идейным основанием которой она являлась, все более

и более подвергалась не менее коренному разложению, шедшему равным

образом под знаменем метафизического мышления. Существенными ...

орудиями этого ... отрицательного движения были... университеты, сначала

созданные духовенством, но вскоре выступившие его ярыми противниками...

47

Только по мере того, как распространялся дух критики, ее деятели, не

изменяясь по существу, становились более многочисленными и менее

высокими по своему уровню: так, в XVIII веке главная революционная

деятельность должна была перейти в области философии от ученых в

собственном смысле слова к обыкновенным литераторам и, затем, в политике

— от судей к адвокатам. Великий окончательный кризис* начался неизбежно,

когда общий упадок—сначала случайный, а затем систематический,—

упадок, которому, сверх того, различно способствовали все классы нового

общества, достиг, наконец, такой степени, когда стала ясной невозможность

сохранить старый порядок, и резко выступила настоятельная потребность в

новом.”22.

Разберемся в этой мысли О.Конта. Итак, на протяжении последних

пяти веков происходило разрушение теологического стиля мышления.

Этому способствовали университеты, которые когда-то были созданы при

самом активном участии духовенства, но затем все более и более

превращались в очаги философской (метафизической) мысли. Философия

вначале была уделом ученых-философов, но затем стала завоевывать умы

всех интеллектуалов - публицистов и литераторов, юристов, в особенности -

адвокатов, которые вынуждены были защищать тех, кто приходил в

противоречие с законом, то есть с установлениями феодального государства,

и постепенно проникался оппозиционным духом. Метафизическая форма

мышления все более утверждалась в обществе посредством

университетского образования, подрывая основы феодального строя. Все это

и привело к “великому окончательному кризису” его, то есть Великой

французской революции 1789 года.

* * *

Ситуация, как видим, вполне сопоставима с той, которая существует

в духовной жизни современной России. Один лагерь, именующий себя

* Революция 1789 г. ( Примечание О.Конта) 22О.Конт. Дух позитивной философии. С. 40-41.

48

патриотическим, пытается возродить доминирующие позиции

православия, с ностальгией говорит о самодержавии, о роли государя-отца

и даже призывает созвать нечто вроде Собора для избрания некоторой

фигуры, способной взять на себя функции монарха. Другой лагерь -

правда, далеко не столь многочисленный и влиятельный, как тот, который

был накануне Великой Французской революции - ратует за равенство,

братство и счастье, которое отождествляется с высокими доходами, а также

за права человека. Такое противостояние опасно. Оно чревато

катаклизмами и гражданской войной.

Выход из этого опасного противостояния позитивисты видят в

ликвидации его идейной основы - в полном отказе как от теологии, так и

от философии. По мнению О.Конта, некоторое идейно-политическое

движение можно дискредитировать, если разоблачить несостоятельность

того типа мышления, на котором оно базируется, а потом

продемонстрировать более высокий и эффективный тип мышления.

Этим, собственно, и решил заняться О.Конт, когда приступил к

созданию теории трех стадий в интеллектуальном развитии человека и

человечества. Смысл всей этой теории как раз и заключается в

доказательстве того, что теологическое и философское мышление является

осталыми - в сравнении с мышлением научным. А потому достойный и

передовой человек, желающий оставаться на уровне современности,

должен отрешиться как от теологических, так и от философских

(метафизических) представлений.

Да, разумеется, учение о трех стадиях в развитии человеческого

мышления и классификация наук - выстраивание их в ряд в зависимости

от того, насколько рано они шагнули на позитивистскую стадию и

насколько следуют позитивистской методологии - были созданы самим

О.Контом. Однако не вызывает сомнений, что эти два краеугольных камня

позитивизма, в свою очередь, опираются на те основные идеи, которые были

49

заимствованы им у Сен-Симона. А это были ключевые положения

позитивизма, и Ф.Энгельс имел все основания сказать: “ Конт все свои

гениальные идеи заимствовал у Сен-Симона...”23, - писал Энгельс “ Конт

все свои гениальные идеи заимствовал у Сен-Симона...”, - писал Энгельс

( Маркс К.,Энгельс Ф., Избраннные письма, 1953, с.479). Именно Сен-Симон

впервые предложил позитивистское учение о развитии человеческого

сознания, при котором онтогенез повторяет филогенез, то есть развитие

индивида повторяет развитие всего рода. Именно он впервые заявил, что

развитие каждого ребенка в сегодняшнем обществе повторяет весь путь

идейного развития человечества, и в соответствии с этим надо строить

стратегию педагогики. Во- вторых, именно Сен-Симон представил себе

развитие индивида и развитие всего рода человеческого так, что вершиной

его оказалось позитивное, то есть естественнонаучное знание и

математика. В-третьих, именно Сен-Симон впервые предложил считать

позитивизм новой религией, которая спасет человечество и принесет ему

истинное процветание; позитивистское просвещение по рецептам Сен-

Симона будет верой не в Бога, а в безграничные возможности

человечества, вооруженного позитивной наукой.

* * *

Идея о том, что интеллектуальное развитие ребенка повторяет развитие

всего человечества, была высказана в поздних трудах Сен-Симона в виде

гипотезы: “Можно обнять в одной идее все члены ряда успехов

человеческого разума и притом весьма интересным образом, именно,

сравнивая нравственное развитие общего ума с нравственным развитием

индивидуального ума”24. Итак, начиная с раннего детства индивид проходит

тот же путь, что и все человечество в целом. Путь этот легко может быть

разделен на несколько стадий. На каждой из них наивысшего успеха

23 Маркс К.,Энгельс Ф., Избраннные письма. М., Политиздат, 1953. С.479. 24. Сен-Симон. Очерк науки о человеке. // Родоначальники позитивизма. Вып. 3. СПб, Брокгауз-Ефрон, 1911. С.50.

50

добивается один народ (или одно государство-лидер),“ так что к этому

государству исключительно должны быть отнесены все успехи

человеческого разума, достигнутые в эпоху процветания этого

государства”25. Формула развития человечества и формула развития каждого

современного индивида, по Сен- Симону, выглядит так: первобытное

состояние - Древний Египет - Древняя Греция - Древний Рим - сарацины (

т.е. арабы или вообще мусульмане раннего периода).

В первые годы жизни ребенок не просто живет, а повторяет

первобытного человека. Тот тоже занимался в жизни только тремя

делами: искал пищу повкуснее, ел найденное и спал, после чего повторял

цикл сначала. ” В детском возрасте, я хочу сказать - в первом периоде

детства, еда доставляет наибольшее удовольствие. Все маленькие расчеты

человека в детском возрасте имеют целью добыть себе более или менее

вкусную пищу; легко заметить, что это является главным занятием народов,

находящихся на первой ступени цивилизации...”26

Затем ребенок повторяет древнего египтянина: “В следующем

периоде детства ... господствует вкус к искусствам и ремеслам. Если дать

ребенку, вышедшему из детского возраста, пилу, гвоздей, молоток, рубанок и

т.д. и материал, к которому он мог бы приложить эти инструменты, мы

убедимся, что именно эти предметы он предпочтет другим игрушкам. Мы

видим, как дети этого возраста усердно работают во время своих игр:

возводят каменные насыпи, прорывают маленькие каналы, устраивают

плотины и т.д. Египтяне проявили в большом масштабе те же наклонности и

оставили нам в этих различных областях памятники, рядом с которыми

бледнеет все, что было сделано в этом отношении впоследствии. Сделаны ли

были когда-либо человеческой рукой озера, равные тем, которые вырыли

25 Сен-Симон. Очерк науки о человеке. С.50. 26 Там же.

51

египтяне? А их величественные, но бесполезные пирамиды: не кажутся ли по

сравнению с ними все здания, возведенные после них, игрушками?”27

Древние египтяне, по мнению Сен Симона, строили свои пирамиды

потому, что им доставляла наслаждение сама игра в великие труды. Это

увлечение тяжелым физическим трудом как игрой проходит на третьей

стадии развития - у всего человечества в античности, у современного Сен-

Симону человека в юности. “ Но вот мы дошли до юношеского возраста;

посмотрим, как он выражается у индивидов. В этом возрасте у нас является

склонность к изящным искусствам. Существует ли молодой человек,

который не пробовал бы своих сил в поэзии, музыке, живописи? Греки

отличались в изящных искусствах; в этой области они поныне служат нам

образцами”28.

Древний грек презирает физический труд, предоставляя его рабам,

зато без устали предается искусствам. Но и это проходит с началом

четвертой стадии: в истории человечества - Древний Рим, в истории

индивида - “ полная физическая зрелость”: “ В возрасте полной физической

зрелости человек по преимуществу ищет применения своих сил, причем

сознание своей мощи мещает ему определять границы последних; он

выступает в борьбу со всей природой, с самим собой, у него проявляется,

главным образом, военное призвание. Так, римляне отличались как воины”29.

И вот, наконец, последняя стадия: “Сарацины, которые были последним

выдающимся народом-завоевателем, были также основателями науки

наблюдения. Они, таким образом, закончили великие военные труды

человеческого рода и начали работы зрелого возраста, когда деятельность

человека отличается большей медленностью, но также большей

27 Там же. 28 Там же. 29 Сен-Симон. Очерк науки о человеке. С. 50-51.

52

правильностью; когда воображение менее сильно, но способность

рассуждать значительно развилась, и т.д”30

* * *

Сен-Симон хочет, чтобы еще в школе человек повторил весь путь

человечества и освоил наивысший стиль мышления - тот самый, который

впервые демонстрирует сарацины - то есть арабы, которые завоевали

побережье Средиземного моря. Они не фантазируют, они наблюдают, а

затем обрабатывают полученные в наблюдении данные с помощью

математики. Именно сарацины, по мнению Сен-Симона, и заложили

основы математического естествознания. Но останавливаться на этом не

следует. Методология естествознания должна быть перенесена на сферу

общественных наук. Физика, соединенная с математикой, должна стать

образцом, на который должно равняться обществознание.

Одна из главных отличительных черт любого позитивизма - как

раннего, так и позднего - это глубокое убеждение его приверженцев в том,

что наука едина или должна быть единой. Науки, как ни различался бы их

предмет, остаются науками, сходны между собой или, вернее, есть

составные части одной великой позитивной науки, образцом и идеалом

которой является физика как лидер естествознания. Процессы дивергенции и

дифференциации наук позитивисты рассматривают как досадную временную

неувязку. Они твердо верят, что все ученые должны легко понимать друг

друга, а то, что, к примеру, физик плохо понимает химика, а химик - биолога,

не говоря уже об обществоведе, интерпретируют так: когда-нибудь мы это

преодолеем и все науки сольются в одну великую единую науку. Если мы в

школе научим человека мыслить, как мыслит физик - точно, опираясь на

факты, используя математику - а затем направим его заниматься политикой,

то у нас возникнет политика как точная наука, которая будет не только

30 Там же. С.51.

53

легко совместима с достижениями физики, но даже и может выводиться из

этих достижений.

Именно такова мысль Сен-Симона. Он надеется надежно соединить все

научные знания в единое целое и, в частности, построить свои политические

представления на основе достижений физики: “Я дал этому первому

наброску моего проекта реорганизации европейского общества заглавие:

труд о всеобщем тяготении, потому что идея всеобщего тяготения должна

служить основанием для новой философской теории и потому что новая

политическая система Европы должна быть следствием новой философии...

Прогресс человеческого разума достиг того пункта, когда наиболее важные

рассуждения о политике могут и должны быть непосредственно выведены из

знаний, приобретенных в области высших физических наук. Сообщить

политике позитивный характер - это предмет моего честолюбия”31.

Сен-Симон твердо верит, что научно мыслящий человек - а его

образцом выступает естествоиспытатель - не только легко разберется в

политике, но и может давать советы политикам, которые имеют не такой

развитый научный ум ( возможно, они просто задержались на предыдущей, “

римской” стадии развития, и думают о войне, о соперничестве, подобно

юнцам, еще не развившимся до стадии “арабской”). Поэтому для него

совершенно естественно было написать дерзкое до крайности послание

императору Наполеону I в работе “ О всеобщем тяготении. Средство

заставить англичан признать независимость флагов” (1813): “ Вашему

Величеству надлежит отказаться от протектората над Рейнским Союзом,

вывести свои войска из Италии, вернуть свободу Голландии, не вмешиваться

более в дела Испании; одним словом, войти в свои естественные границы.”32

Решительность тона Сен-Симона объсняется именно так: он уверен, что

позитивист - это выразитель интересов и “идеологии” современных точных

наук, а, значит, он стоит выше всех по уровню развития сознания; политик 31 Сен-Симон. Очерк науки о человеке. С. 84. 32 Там же.

54

таких высот не достиг, его мышление еще не такое зрелое, а потому ему

можно давать советы с высоты своего развитого научного сознания.

Способность мыслить научно - то есть так, как мыслят физик и

математик - это способность, которая отличает человека будущего. В

будущем нас ждет, следовательно, научная политика, такая же точная,

построенная на наблюдениях и экспериментах, математически обоснованная,

как и физика. Но одного мышления недостаточно. Еще выше Сен-Симон

ставит умение реализовать это мышление на практике. Он верит, что научно

мыслящие люди сумеют оптимальным образом организовать производство,

применить при этом не только новейшие достижения в области точных

наук, но и свой строгий, реалистический стиль мышления вообще - и вот

тогда наступит эра процветания человечества. Все без исключения

проблемы человечества смогут решиться только благодаря развитию

научно-технического прогресса, но отнюдь не на пути революций (

негативный опыт Великой французской революции, которая привела к

террору якобинцев и к страданиям народа, к разрушению экономики убедил

в этом Сен-Симона).Таким образом, перед нами зачатки технократической

утопии, которая, в сущности, отказывается признавать сколь-нибудь важную

роль “ отношений по поводу производства”, то есть отношений

собственности в обществе. Надо просто отдать всю власть в обществе

инженерам и техникам. Политики станут “социальными инженерами”,

научно мыслящими “менеджерами”, государство возьмет в свои руки

организацию производства. Править будут “ индустриалы”, которые не

допустят никаких революций.

* * *

В работах “Промышленная система” и “Новое христианство” Сен-

Симон развил идеи подобного рода, не только далекие от революционных,

но и прямо отвергающие революции как общественные катаклизмы,

разрушающие промышленную систему. Не революции, а развитие науки и

55

техники, научно-технический прогресс, руководимый и направляемый

“индустриалами” или, как теперь принято выражаться, технократами.

Основные идеи Сен-Симона можно выразить в сжатой форме следующим

образом:

1. Социальные революции бессмысленны и бесполезны, потому что они

никогда не приведут к прогрессу общества. Они могут разрушать, но не

строить. Фантастические идеи “общества будущего”, которые

рождаются в головах мечтателей, возбуждают массы, и те разрушают

общественную систему, создавая хаос. Революции никогда не избавят

людей от нищеты, сколько ни делилось и не переделивалось

ограниченное богатство общества, все равно его не хватит на всех.

Чтобы достичь всеобщего счастья, надо достичь резкого скачка в

развитии промышленного и сельскохозяйственного производства, а это

могут обеспечить только ученые и предприниматели. Только

современные достижения в науке и технике смогут обеспечить

человечеству такое богатство, которого хватит для обеспечения всех.

2. В обществе для достижения его процветания должны трудиться

абсолютно все. Не должно быть никаких групп и слоев, не занятых на

производстве. Производству должно быть подчинено все. Политика

должна стать “позитивной наукой о производстве”. Главной задачей

государства должна стать организация производства, его

планирование. Все народы должны жить в мире и сотрудничать,

делиться научными достижениями и производственными

технологиями. В итоге человечество превратится во всемирную

организацию производителей, а весь мир - огромной фабрикой.

3. Ведушей силой в обществе должны стать “индустриалы”- то есть

ученые и инженеры, рабочие и организаторы производства. Им и

принадлежит будущее. Причем главная роль среди них принадлежит

именно организаторам производства или, как сегодня принято

выражаться, менеджерам. Именно они создают новые предприятия и

56

рабочие места на них, именно они обеспечать все человечество

необходимым для жизни, и за это, по мнению Сен-Симона,

человечество должно признать за ними право на получение прибыли.

Да, капиталисты-промышленники богаты, но они заслужили это

богатство, принося огромную пользу человечеству. Правда состоит в

том, что никто, кроме них, не сможет организовать производство. И за

хорошую мзду прибылей капиталисты-промышленники смогут вывести

беднейшие классы общества из бедственного состояния нищеты,

обеспечить рост общественного богатства и изобилие благ для

трудящихся. Именно капиталисты смогут лучше, чем кто-нибудь

другой, позаботиться об интересах трудящихся- рабочих и технической

интеллигенции.

* * *

Сен-Симон был и остался социальным утопистом. Ни один из

множества замыслов ему так и не удалось внедрить в жизнь. В этом не

было ничего удивительного, потому что безумие графа ни для кого во

Франции секретом не было. К графу относились, скорее, так, как на Руси

относились к юродивым: в их странном и невразумительном бормотании,

которое, разумеется, не выдерживает никакой научной критики, искали

намек на то, что желает сообщить нам Бог. Ведь существовало поверье,

что именно через юродивых Он обращается к людям…

Популярность идей Сен-Симона отчасти объясняют строки Пьера-

Жана Беранже, ему посвященные:

« Оловянных солдатиков строем

По шнурочку равняемся мы.

Чуть из ряда выходят умы:

« Смерть безумцам!» - мы яростно воем.

Поднимаем бессмысленный рев,

Мы преследуем их, убиваем –

И статуи потом воздвигаем,

57

Человечества славу прозрев.

Ждет Идея, как чистая дева,

Кто возложит невесте венец.

«Прячься», - робко ей шепчет мудрец,

А глупцы уж трепещут от гнева.

Но безумец-жених к ней грядет

По полуночи, духом свободный,

И союз их – свой плод первородный-

Человечеству счастье дает.

Сен-Симон все свое достоянье

Сокровенной мечте посвятил.

Стариком он поддержки просил,

Чтобы общества дряхлое зданье

На основах иных возвести,-

И угас одинокий, забытый,

Сознавая, что путь, им открытый,

Человечество мог бы спасти.

………………………………..

Господа! Если к правде святой

Мир дороги найти не умеет –

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой!...»33

В.С. Курочкин, который перевел название этого стихотворения

Беранже – «Les Fous» - как «Безумцы», был одним из руководителей

общества «Земля и воля», и, как и его последователи-эсеры, был склонен

изъясняться высокопарно. «Безумцы» в российской литературе с тех пор -

слово чуть ли не похвальное, даже восторженное. Безумству храбрых

поем мы песню!

33 Беранже П.-Ж. Избранное. М.: Издательство «Правда», 1979. С. 294.

58

Речь же у Беранже идет именно о сумасшедших. И это отражает

общее настроение в послереволюционной Франции. Если то, что

именовалось разумом, привело к многолетней кровавой бойне, если при

помощи этого разума не было найдено истины, позволявшей создать

стройную, надежную и эффективно действующую социальную систему, то

кредит доверия логике неизбежно оказался исчерпанным. В этой

ситуации почему бы не обратиться к писаниям безумцев? Вдруг они,

подобно юродивым прошлых времен, подбросят какую-нибудь новую

идею?

Существенно иным было восприятие идей ученика Сен-Симона,

О.Конта. Он тоже не был практиком и реалистом. Он, если не считать

семилетней секретарской работы у Сен-Симона, никогда не занимался в

жизни ничем, кроме преподавательской деятельности - был репетитором по

математики в парижской Политехнической школе, а также писал свои

объемистые книги. Но его почитатели были готовы собрать по подписке

деньги, чтобы освободить О.Конта от всего, кроме писания - потому что

считали: именно он изменит сознание человечества и обеспечит ему

совершенно иной, позитивный и бесконфликтный образ жизни.

Огюст Конт родился в 19 января 1798 года в Монпелье (Франция), в

семье сборщика податей, и уже в девять лет был отдан в лицей интерном.

Преподавательские таланты проявились у О. Конта достаточно рано: он

закончил лицей в Монпелье в пятнадцать лет и помогал учителю, который

часто болел преподавать математику. И в Политехнической школе34 в

Париже, куда О.Конт поступил после окончания Лицея, в полной мере

проявлялись его таланты “критически настроенного педагога”: “ В распрях с

начальством школы он руководил другими учениками, его огромный ум и

непреклонный характер “ угнетал словно тяжесть”35. Распри эти следует

отметить особо потому, что L'Ecole Poluytecnique, знаменитый

34 Именно отсюда, в конечном счете, и было заимствовано то словосочетание - “политехническая школа” - которое, словно заклинание, то и дело повторяют А.В.Луначарский и его сподвижники. 35 Тормасов Б.А. Философы и философия. М., Остожье, 1998. С.211.

59

парижский институт, отнюдь не был консервативным учебным заведением -

наоборот, эта школа считалась рассадником вольнодумства и студенческих

волнений, а также имела славу “ бывшей кузницы кадров повстанческих

войск”36. Стало быть, О.Конт выделялся, как бунтарь, даже на фоне

бунтарей, стремясь быть прогрессивнее прогрессивного. “... Он

благополучно делил свое время между интенсивными занятиями ( у таких

великих ученых, как Карно, Лагранж и Лаплас) и бунтарством. Всего через

два года Конт был отослан домой после того, как студенческое выступление,

в котором он сыграл ведущую роль, закончилось закрытием школы за

радикализм, а позднее ее реорганизацией в монархическом духе”37.

О.Конт не просто был “отослан домой”, он был отправлен на родину

под надзор полиции. Однако вопреки воле отца он возвращается в Париж, а

тот отказывает ему в материальной поддержке. Конту запрещена

преподавательская деятельность в учебных заведениях, но больше он ничего

делать не умеет, да и не хочет. Поэтому ему остается зарабатывать только

репетиторством по математике. Все его попытки занять кафедру в

Политехнической школу заканчиваются ничем, равно как и попытки стать

преподавателем Академии политических и социальных наук. Ему удается

только получить должность экзаменатора в Политехнической школе, но в

1844 году он был лишен и ее, а в 1848 году ему было отказано и в должности

репетитора Политехнической школы.

После этого, чтобы не умереть от голода, О.Конт “ по совету своего

ученика Литтре устраивает подписку среди лиц, ждавших от позитивизма

обновления и преобразования общественного строя”38, то есть прибегает к

материальной поддержке людей, желающих этот строй изменить и

становится их идеологом, выразителем их интересов. Подписка приносит

солидные суммы ( в 1853 году - свыше 3 тысяч франков).

36 Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Кн.4. Спб, Петрополис, 1997. С.191. 37 Великие мыслители Запада. М.: КРОН-ПРЕСС, 1999. С. 500. 38 Тормасов Б.А. Философы и философия. С. 212.

60

* * *

Те исследователи учения О.Конта, которые пытаются свести его вклад

в философию только к открытию трех стадий интеллектуальной эволюции

всего человечества и каждого современного индивида, упускают в его

учении самое главное - его педагогический и социальный смысл. Дж. Реале и

Д.Антисери отмечают: “ Похоже, прав Лежек Колаковский, писавший, что

доктрину Конта можно понять только как часть его проектов универсальной

реформы”39. Действительно, учение основоположника позитивизма о

развитии человеческого интеллекта совершенно неотделимо от его проектов

преобразования общества и даже от его проекта новой религии.

Если судить по современным учебникам, О. Конт исследовал

развитие человеческого сознания просто для того, чтобы выяснить, как

именно познавал человек в прошлом и как он познает сегодня. Но на

самом деле он весьма далек от хладнокровного исследования процесса

познания самого по себе. Он является страстным пропагандистом одного

из трех видов мышления, а именно - позитивного. Само название первой

части “Духа позитивной философии” - произведения, в котором кратко

изложено учение О.Конта в его целостности - называется достаточно

красноречиво: “Превосходство положительного мышления”. Позитивизм

позволит сформировать у человека мышление, которое превзойдет все виды

мышления, встречавшиеся ранее в истории человечества. Но О.Конт не

просто хочет показать, что сформированный позитивистским образованием

человек будет превосходить всех других. Он заявляет, что “три стадии” в

развитии интеллекта проходит не только отдельный человек, но и все

человечество в целом. Значит, наступление позитивной стадии в развитии

интеллекта неизбежно для всего человечества. Это - его светлое будущее.

Вот что означает известная всем по учебникам суховатая фраза,

которой начинается “Дух позитивной философии”: “Согласно моей

39 Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. С. 191.

61

основной доктрине все наши умозрения, как индивидуальные, так и родовые,

должны неизбежно пройти, последовательно, через три различные

теоретические стадии, которые смогут быть здесь достаточно определены

обыкновенными наименованиями—теологическая, метафизическая и

научная”.40 Лишь третья, научная или позитивная стадия, является подлинно

человеческой, окончательно человеческой - первые две стадии

“предварительные”, “ временные”, хотя и необходимые: “Первая стадия, хотя

сначала необходимая во всех отношениях, должна отныне всегда

рассматриваться как чисто предварительная; вторая—представляет собой в

действительности только видоизменение разрушительного характера,

имеющее лишь временное назначение— постепенно привести к третьей:

именно на этой последней, единственно вполне нормальной стадии, строй

человеческого мышления является в полном смысле окончательным41.

Иными словами, подлинным человеком может считаться только тот человек,

который мыслит научно. Все остальные - не вполне нормальные люди,

“недочеловеки”, недоразвитые, отсталые существа, от которых и происходят

все беды в обществе.

* * *

Судьба учения О. Конта - отличный пример того превратного понимания

идей философа, которое возникает при отделении “чистого” учения о

познании от далеко идущих планов, которые философ намеревается

осуществить с его помощью. Что мы сможем узнать об О.Конте, если будем

читать о нем в учебниках и историко-философских монографиях? Мы

узнаем о теории трех стадий в развитии человеческого познания, о

классификации наук, возможно, плюс к тому, о плане создания социологии

как науки. И - все! Если бы сам О.Конт узнал о таком изложении его

учения потомками, он непременно воскликнул бы: “ Самого главного вы и

не поняли!” Ведь все учение о трех стадиях и вся классификация наук были

40 О.Конт. Дух позитивной философии. С.10. 41 С. 10.

62

лишь приуготовлением к коренному переустройству французского

общества на основе принципиально новой толерантности, реализуемой в

принципиально новых общественных отношениях .

“Хрестоматийный” О.Конт, известный каждому студенту

философского факультета - это “чистый гносеолог”. Главным его

достижением учебники объявляют учение о трех стадиях в развитии

человеческого познания. Ум каждого человека в своей эволюции проходит

тот же путь, что и ум всего человечества: онтогенез и здесь, как в биологии,

представляет собой повторение филогенеза. Иначе говоря, и сегодняшний

новорожденный ребенок, и первобытный человек на заре истории равно

представляют собой животное, которому предстоит превратиться в человека

цивилизованного. Разница лишь в том, что все человечество как род

затратило на это долгие века, а современному индивиду - благодаря

образованию, ускоренно формирующему его ум, - требуется всего лишь

время от рождения до совершеннолетия. Именно так следует понимать

известное положение родоначальника позитивизма: “Согласно моей

основной доктрине все наши умозрения, как индивидуальные, так и родовые,

должны неизбежно пройти, последовательно, через три различные

теоретические стадии, которые смогут быть здесь достаточно определены

обыкновенными наименованиями — теологическая, метафизическая и

научная”.42

Путь интеллектуального развития человечества и путь

интеллектуального развития каждого современного индивида может быть

изображен на следующей схеме:

________________________________________________________ → путь интеллектуального развития человека и человечества →

теологическая стадия - метафизическая стадия - позитивная стадия

фетишизм / политеизм / монотеизм онтология как основанные на учение о сущностях наблюдениях и математике

42 О.Конт. Дух позитивной философии. С.10.

63

астрономия, физика, химия, биология, социология

откровенный антропоморфизм скрытый антропоморфизм преодоление антропоморфизма

фантазия → → → → взросление ума → → → → наблюдение __________________________________________________________________

________________________

Первая стадия, которая именуется у О.Конта теологической или

фиктивной, характеризуется неразвитостью интеллектуальных

способностей человека. Ум ребенка и первобытного человека пребывает в

“истинно младенческом состоянии”. Верный признак слабости ума -

стремление уверенно браться за решение всех “предельных” вопросов разом,

искать “начала и причины всех вещей”. Ответ на вопрос о

первопроисхождении всего и вся, однако, не составляет никакого труда,

поскольку он достигается при помощи фантазии. Когда ребенок -

“почемучка” задает свои бесчисленные вопросы, он вовсе не хочет получить

ответа от взрослых. Он уже давно и с легкостью нашел свои ответы и

просто “заводит разговор”, чтобы сообщить взрослым о своих открытиях.

В основе фантазий лежит антропоморфизм, то есть объяснение всего

в мире по аналогии с человеком и его жизнью. Неизвестное сводится к

известному, а лучше всего человек знает себя самого. Первобытный человек

и ребенок представляют себе, что все предметы и существа в мире - такие

же люди, хотя и в ином обличье. В результате все вопросы легко разрешатся

“благодаря нашему извечному стремлению облекать все в человеческие

образы, уподобляя всякие наблюдаемые нами явления тем, которые мы сами

производим, и которые в силу этого начинают нам казаться, вследствие

сопровождающей их непосредственной интуиции, достаточно известными”43.

Первоначальный этап на теологической стадии - фетишизм - 43 О.Конт. Дух позитивной философии. С.11.

64

отличается абсолютным и предельно бесхитростным антропоморфизмом:

“всем внешним телам приписывается жизнь, существенно аналогичная

нашей”44. На этом этапе человек едва отличается “от умственного

состояния, на котором останавливаются высшие породы животных”.45

( Отметим, что здесь позитивист Конт сам впадает в фантазии, не зная о

животных ровным счетом ничего и приписывая им фетишизм -совершенно в

духе антропоморфизма).

Второй этап (“фазис”) на теологической стадии - это политеизм. На

нем человеческое мышление уже делает некоторый шаг вперед: “

Материальные предметы, наконец, лишаются навязанной им жизни,

мистически переносимой на различные вымышленные, обыкновенно

невидимые существа, беспрерывное активное вмешательство которых

становится отныне прямым источником всех внешних, а затем даже и

человеческих явлений.”46 Теперь уже не камень, дерево или животное живут

как люди - нет, в камне, в дереве и в животном живут их невидимые духи,

подобные человеку. Они отделяются от своих предметных воплощений.

Начинается “свободное умозрительное преобладание воображения”.47

Буйство антропоморфной фантазии порождает великое множество

духов или богов, которые ведут себя точно так же, как люди - порождают

друг друга, ссорятся и заключают союзы, гневаются на людей и оказывают

им покровительство человека.

Но человеческий ум продолжает взрослеть и развиваться. Человек

начинает смутно чувствовать, что все в мире не существует по отдельности,

а как-то связано между собой и подчиняется единым законам. Переход на

третий этап теологической стадии - монотеизм - возникает потому, что

дальнейшее развитие интеллекта “начинает все более и более сокращать

прежнее господство воображения, давая постепенно развиваться до тех пор 44 О.Конт. Дух позитивной философии. С.11. 45 Там же. 46 Там же. 47 Там же.

65

почти незаметному всеобщему чувству, говорящему о необходимом

подчинении всех явлений неизменным законам.”48 Иными словами,

повзрослевший ум уже начинает понимать, что существует единый

миропорядок, но выразить это он может пока только в наивных

антропологических представлениях: духи или боги, “ведающие” отдельными

предметами мира или целыми их классами, не могут проявлять полного

своеволия, потому что все они подчиняются воле одного главного духа или

бога. Как для человека традиционного общества, так и для ребенка вполне

естественно, что такое верховное божество, обладающее всей полнотой

власти, может быть только старшим в семье или в роде, породившим всех

остальных.

Развитие человеческого ума продолжается. Ему уже становится

стыдно за откровенный антропоморфизм, за то, что его боги слишком

напоминают человека. Это соображение становится главным аргументом в

просветительской критике религиозных представлений. Уязвимость этого

представления, впрочем, начинают осознавать и приверженцы наиболее

развитых монотеистических религий. Их верховное божество уже не похоже

на человека внешне. Тезис о том, что оно создает человека по образу и

подобию своему, толкуется уже не в прямом, а в переносном смысле. У бога

уже нет рук, ног, головы - ведь если допустить их наличие, придется

допускать и наличие у бога всех других частей тела, а отсюда уже недалеко

и до богохульства. Бог непохож на человека. А на кого похож? Да ни на

кого: его вообще нельзя видеть. Он превращается в нечто абстрактное,

расплывчатое, постичь которое можно только благодаря вере и - отчасти -

умом.

Таким образом, уже подготовлен переход на следующую стадию -

метафизическую или абстрактную. Возникает философия: место богов

занимают сущности. Сущности в метафизике ( то есть первоначальной

48 Там же.С.12

66

умозрительной философии, толкующей об устройстве мира) - это боги,

лишившиеся откровенного, внешнего человекоподобия. В остальном же они

выполняют те же самые функции, что духи и боги. Сущность есть нечто

невидимое, умопостигаемое, управляющее любым предметом или

созданием. То, что дано в ощущении человеку - это лишь явление некой

незримой сущности. Постичь ее за явлениями - главная задача, точно так же,

как на стадии теологической за всеми наблюдаемыми событиями в мире

требовалось раскрыть волю управляющих ими духов или богов. Сущности

и ведут себя, как боги: они порождают друг друга, враждуют и заключают

между собой союзы ( достаточно вспомнить известный тезис о том, что мир

есть единство и борьба противоположностей). Сущности, как и боги, могут

стать союзниками: они дают могущество тому, кто способен постигнуть им.

Знание (сущностей) - это сила и власть. Именно таков смысл известного

тезиса Ф.Бэкона.

Вместо монотеистического представления о верховном божестве возникает

метафизическое представление о самой главной сущности, которая

верховодит остальными, породив их. Эта верховная сущность может

именоваться Материей, может -Природой, а может - Мировым Разумом:

особой разницы здесь нет. Предназначение этой верховной сущности

одинаково “ заключается в том, чтобы представлять собой слабый

метафизический эквивалент смутной универсальной связи, вытекающей из

монотеизма”49.

Таким образом, великие многовековые споры метафизиков не имеют

никакого смысла - если смотреть на них глазами ученого, не склонного

фантазировать. В этих спорах нет и не может быть победителей. Ведь

метафизика материализма, которая считает главной сущностью Материю,

и метафизика идеализм, которая считает главной сущностью Мировой

Разум или нечто, ему подобное - равноценны. Они в равной мере

49 Там же. С. 15.

67

представляют собой порождения неразвитого ума, по-прежнему склонного

к антропоморфизму, к фантазиям. Пусть антропоморфизм этот уже не такой

явный, как у первобытных людей или маленьких детей. Сути дела это не

меняет. При дальнейшем своем развитии взрослеющий человеческий ум,

уже отказавшийся от религиозных представлений, должен будет

отказаться и от философских фантазий - как от материализма, так и

от идеализма.

Сами метафизики, однако, не осознают своей умственной

недоразвитости. Наоборот, они страшно гордятся интеллектуальной

победой над отсталыми теологами. Им кажется, что они страшно

продвинулись вперед, когда вместо фразы “На все была воля Божья” стали

со значительным видом произносить “ Таковы законы Природы”, “Так

распорядилась История”, “Таков смысл Прогресса”, “Таковы законы

Экономики”. Все эти Природы, Истории, Прогрессы, Экономики - всего

лишь божества новой религии, в которой вместо богов выступают

сущности, выражаемые абстрактными понятиями, а “онтологии”, то есть

метафизические учения о мире и движущих им силах, своего рода “жития

сущностей” - заменяют священное писание.

Человеческий ум продолжает взрослеть и, наконец, понимает, что с

антропоморфизмом нужно расстаться. Представитель монотеистической

религии со снисходительной усмешкой наблюдает за спором язычников-

политеистов. Ему безразлично, кто победит в этом споре. Весь спор в целом

есть признак неразвитости ума. Философ - метафизик, проникшись духом

просвещения, с такой же снисходительной усмешкой наблюдает за спором

монотеистов. Какая разница, какой из богов более велик - Яхве или

Аллах? Сама идея бога есть признак недоразвитости ума, который

прибегает к фантазиям. Но точно с такой же снисходительной усмешкой

наблюдает за спорами философов-метафизиков ученый, представляющий

точные науки, которые основаны на опыте, то есть на наблюдениях и

68

экспериментах. Какая разница, какая из сущностей главнее - Материя или

Мировой Разум. Сама идея сущностей, правящих миром, есть признак

недоразвитости ума. И от этих фантастических объяснений мира

человеческий ум, развиваясь, отказывается, переходя от метафизики к

точным наукам.

Это происходит, по О.Конта, с началом третьей, положительной или

реальной стадии в развитии человеческого ума. Основной ее признак -

“закон постоянного подчинения воображения наблюдению”50. Поднявшись

на новую, более высокую ступень, человеческий ум становится умом

ученого - представителя точных и строгих наук, который сознает

“совершенную бесплодность смутных и произвольных объяснений,

свойственных первоначальной философии - как теологической, так и

метафизической”51.

О.Конт делает крайне важное наблюдение: объяснение, которое дают

теологи и философы, может только следовать за уже произошедшими

событиями, но не предшествовать им. Ни одному из теологов даже и в

голову не придет предвидеть волю Божью и промысел Божий. Философ

тоже может объяснять только уже произошедшие события. Как заметил

Гегель, сова Минервы вылетает с наступлением сумерек: философия,

олицетворением которой выступает любимая птица богини мудрости, может

объяснить события произошедшего дня только тогда, когда он уже

завершился. “Конечный дух”, то есть наделенный разумом человек не

может и надеяться предвидеть дальнейшие шаги бесконечного духа, то есть

Мирового Разума, реализующего себя в истории.

Но если объяснение не может ничего предвидеть, то оно не может

стать основанием для сознательного и целенаправленного человеческого

действия в мире. Оно лишь оправдывает задним числом уже совершенные

50 О.Конт. Дух позитивной философии. С. 16. 51 Там же.

69

действия. “Законы”, о которых говорят теология и метафизика, становятся

известными только после того, как события уже состоялись и установился

определенный порядок. Эти законы - Законы Божьи, Законы Природы,

Законы Развития Материи - являются плодом фантазии теолога и

философа. Находясь в плену антропоморфизма, они переносят законы,

установленные в человеческом обществе, на весь мир. Причем их

воображение создает именно такие законы, которые выставляли бы уже

произошедшие события единственно возможными, необходимыми,

неизбежными.

Это - не позиция активно и созидательно действующего человека, а

позиция того, кто лишь оправдывает чужие действия, не действуя сам. Для

того, чтобы взять свою судьбу в свои руки, чтобы активно созидать и

планировать свои действия, необходимо предвидеть. А предвидеть можно

только на основе наблюдения. Позитивная наука, обуздав фантазию,

“сосредоточивает свои усилия в области действительного наблюдения,

принимающей с этого момента все более и более широкие размеры и

являющейся единственно возможным основанием доступных нам знаний,

разумно приспособленных к нашим реальным потребностям”52.

Что же представляет собой научное наблюдение? Оно начинает -

точно так же, как, впрочем, и фантазия теолога или метафизика - с

событий, которые произошли. Но дальше ум ученого действует совершенно

иначе. Он очищает это событие от всякого смысла, который приписывает

ему фантазия, и превращает в научный факт. Такой факт не содержит в

себе никакого смысла. О нем нельзя спрашивать, почему он произошел,

потому что этот вопрос немедленно пробуждает фантазию. Спрашивать

можно только одно: как он произошел?

Предложения, в которых должен выражать свои мысли ученый, не

должны поэтому содержать ничего, кроме протокольной фиксации факта - и 52 Там же. С. 16-17.

70

никаких объяснений, никаких абстрактных понятий, которые невозможно

соотнести с данным наблюдателю в ощущении! Ведь мы помним, что

абстрактные понятия - это “имена” сущностей. Тот, кто склонен

употреблять их, имеет отсталое, метафизическое мышление, поскольку верит

в сущности, управляющие миром. Стало быть, позитивная наука должна

начать с фиксации фактов в протокольных предложениях, строго и без

остатка соотносимых с опытом. “ Отныне она признает, как основное

правило, что всякое предложение, которое недоступно точному превращению

в простое изъяснение частного или общего факта, не может представлять

никакого реального и понятного смысла”53. Это требование О.Конта

предполагает то, что последующий позитивизм именует “терапией языка”,

лечением его от остатков антропоморфизма, избавлением от тех общих

понятий, которые представляют собой всего лишь плод воображения. Если в

каком-либо предложении есть хотя бы одно слово, которое нельзя соотнести

с наблюдаемым, с опытом, значит, в нем проявилась отсталая

антропоморфная фантазия. Все суждения, содержащие абстрактные понятия,

объявляются бессмысленными, и ученый-позитивист отказывается всерьез

говорить о них.

После того, как ученый накопил достаточное множество фактов,

зафиксированных в протокольных предложениях, он может выявить

регулярности, корелляции. Он замечает, что одно наблюдаемое событие

регулярно происходит после другого. Теолог или метафизик немедленно

пустился бы фантазировать по этому поводу, задавая вопрос “Почему?”,

придумал бы понятия “причина” и “следствие”, которые есть не что иное,

как антропоморфный слепок с отношений между родителями и детьми:

причины порождают следствия. Не так мыслит ученый -позитивист. Он не

фантазирует, а выражает чисто математически вероятность появления

одного факта после другого. Такая повторяемость фактов, которая может

быть выражена математически, и становится теперь законом позитивной 53О.Конт. Дух позитивной философии.С.17.

71

науки. Речь, следовательно, идет о совершенно новом понимании закона.

Это - не “установление Бога”, не “связь между сущностями”, не “

причинно-следственное отношение”. Это всего лишь регулярная

повторяемость фактов, которая наблюдалась с математически выражаемым

постоянством, и, стало быть, у нас есть основания полагать, что она будет

наблюдаться с той же вероятностью и в будущем. Наука, таким образом,

занимается “ простым исследованием законов, то есть постоянных

отношений, существующих между наблюдаемыми явлениями”54. Зная такие

постоянные отношения, можно предвидеть и планировать, на научной основе

строить свою деятельность в будущем: “Назначение положительных

законов: рациональное предвидение”.55

Позитивная ( положительная) наука отнюдь не имеет своей задачей

коллекционирование фактов из любопытства. Нельзя превращать “ реальную

науку в своего рода бесплодное накопление несогласованных фактов”56, а

потому “ истинный положительный дух, в основе, не менее далек от

эмпиризма, чем от мистицизма”.57 Ученый должен изучать не данные ему в

наблюдении факты по отдельности, а регулярности, постоянные отношения

между фактами, то есть законы, чтобы предвидеть. “ Именно в законах

явлений действительно заключается наука, для которой факты в собственном

смысле слова, как бы точны и многочисленны они ни были, являются всегда

только необходимым сырым материалом”58. Знание разрозненных фактов -

это бесполезная эрудиция. “Истинное положительное мышление заключается

преимущественно в способности видеть, чтобы предвидеть”59. А

предвидеть необходимо для того, чтобы действовать.

Переход человеческого ума на положительную стадию только

начался. По мнению О.Конта, на нее поднялись только некоторые из 54 Там же. 55 Там же.С.19 56 Там же. 57 Там же. 58 О.Конт. Дух позитивной философии. С.19 59 Там же.

72

величайших ученых. Первыми из них были математики, которые пришли к

мысли о возможности чисто количественного упорядочения наблюдаемого

материала. Именно они первыми оставили антропоморфные фантазии.

Следующими были астрономы, физики и химики. Отказавшись от

“гипотезы” существования Бога, от рассуждений о невидимых “сущностях”

вроде “теплорода”, они стали упорядочивать данный им в наблюдении

материал с помощью математических формул. Представители этих

лидирующих наук указали, тем самым, путь всем другим, которым еще

только предстоит переход на позитивную стадию.

Биологи дольше задержались на метафизической стадии, рассуждая о

“жизненной силе”, “законах эволюции” и тому подобных сущностях - но

только потому, что материал наблюдений здесь был значительно более

разнообразным, чем у астрономов, физиков и химиков. Потребовалась

математика более высокого уровня развития, чтобы охватить его. Что же

касается “обществоведов”, то они отстали еще больше - в силу невероятного

разнообразия наблюдаемых фактов общественной жизни. Это разнообразие

плохо поддается математической формализации. Потому в трудных случаях

“обществоведы” еще прибегают к метафизическим объяснениям, а

некоторые даже застряли на теологической стадии развития ума. Но путь

указан, и объясняющее обществознание непременно должно уступить

место наблюдающему и математически описывающему. Наука об обществе

будет столь же строгой и точной, как физика, станет социальной физикой по

методам своим. Такую науку О.Конт назвал социологией. Ее задача -

протоколирование огромного количества наблюдаемых фактов

общественной жизни и выявление математических законов-регулярностей,

то есть постоянных отношений, существующих между наблюдаемыми

явлениями в жизни человеческого общества.

Логическое рассуждение о том, что науки с более простым предметом

изучения - то есть те, факты которых более однообразны и легче допускают

73

чисто количественное, математическое описание - неизбежно должны

раньше прийти на позитивную стадию, находит, по мнению О.Конта,

историческое подтверждение. “ Астрономия вышла из метафизики усилиями

Коперника, Кеплера и Галилея. Физика проделала тот же путь благодаря

Гюйгенсу, Паскалю и Ньютону. Химию сделал позитивной Лавуазье, а

биологию - Биша и Бленвиль”60. Остается только добавить, что честь вывода

обществоведения из метафизики на позитивную стадию О.Конт оставляет

за собой.

Комментируя учение О.Конта, Р.Арон писал: “ Переход от

теологической фазы к метафизической, а затем к позитивной в разных

интеллектуальных дисциплинах совершается не одновременно. Закон трех

состояний в учении Конта приобретает строгое значение лишь вкупе с

классификацией наук. Порядок распределения разных наук раскрывает нам

порядок становления позитивного разума в разных областях. Другими

словами, позитивное мышление не могло не сформироваться в математике,

физике, химии раньше, чем в биологии. Впрочем, нормально, что в более

сложных дисциплинах позитивизм проявляется позже. Чем проще материя,

тем легче о ней позитивно размышлять...Цель сочетания закона трех

состояний с классификацией наук состоят в доказательстве того, что

восторжествовавший в математике, астрономии, физике, химии и биологии

образ мышления должен в конечном счете победить и в области политики и

привести к созданию позитивной науки об обществе - социологии”.61

Именно на этом в абсолютном большинстве учебников изложение

контовского позитивизма и завершается. О.Конт предстает в итоге как

яркий представитель сциентизма, то есть философии, всецело

ориентированной на науку и предельно далекой от антропологических,

важных для повседневной человеческой жизни проблем. Но... Так ли это?

На самом деле учение О. Конта далеко не исчерпывается гносеологией. Оно 60 Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. С. 195. 61 Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., Прогресс, Универс, 1993. С.89.

74

только начинается с нее.

Зачем нужна социология как точная наука об обществе, подобная

физике? А для того, чтобы проводить на ее основе научную политику!

Шеститомный “Курс позитивной философии”, изданный в Париже в 1830-

1842 годах, был лишь расширенным гносеологическим введением к

“Системе позитивной политики” ( 1851-1854). А позитивная политика

должна было привести к радикальному переустройству общества.

* * *

Подписка, приносившая О.Конту средства к существованию,

убедительно доказывала, что далеко не в учении о познании его

современники видели самое главное в его учении. Они, как и О.Конт,

верили, что новое, позитивистское мышление, основанное на математике,

сможет открыть перспективу всему человечеству. Но прежде оно позволит

представить себе картину современной истории. Все дело в том, что

современное человечество развивается в умственном отношении отнюдь не

равномерно. Если мы разделим его на отдельные отряды, приложив к нему

шкалу трех стадий, то сможем легко понять причины всех бедствий и

конфликтов, переживаемых им.

Все описанные О.Контом стадии в развитии человеческого ума, как

оказывается, вовсе не остались в далеком прошлом! Каждая из них

представлена и по сей день теми или иными народами, существующими

одновременно, в одном и том же сегодняшнем мире.

Первоначальный этап на теологической стадии - фетишизм - сегодня

характерен только для негроидов - для “самой немногочисленной из

трех великих рас, составляющих человеческий род”62. Вся желтая раса и

самая отсталая часть белой находится на этапе политеизма: “ Большинство

нашего рода не вышло еще из этой стадии, на которой упорно продолжает 62 Там же.

75

оставаться теперь, кроме выдающейся части черной расы и наименее

передовой части белой, наиболее многочисленная из трех человеческих

рас”63. Отношение к этому затянувшемуся детству ума должно быть

соответственным: более развитая в интеллектуальном отношении белая

часть человечества просто вынуждена насаждать передовое мышление

Африке и в Азии. Колониальная экспансия в середины XIX века

совершенно оправдана гносеологически.

Но так ли далеко ушла вперед по пути интеллектуального развития

белая раса? Увы! Она до сих пор находится в плену монотеизма и, в

лучшем случае, вступила на метафизическую стадию. Только весьма

немногочисленные естествоиспытатели, которых можно пересчитать по

пальцам, дошли до стадии позитивной. Что же касается политики и

общественной жизни, то понимает ее в позитивном духе только один

человек на свете, которого зовут Огюст Конт.

Одиночество передового позитивистского мыслителя в мире

безмерно. Казалось бы, есть от чего впасть в отчаяние. Но настоящий

позитивист в отчаяние никогда не впадает. Не впадает потому, что это

противоречит самой сути его философии.

Если вдуматься, то в схеме трех стадий О.Конта незримо присутствует

столь ненавистная ему метафизика: ведь он говорит о прогрессе

человеческого ума, а прогресс, даже позитивистски понятый - это все же

понятие абстрактное, обозначающее Сущность, которая не дана в

наблюдении. Здесь О. Конт оказывается на распутье. Он окончательно

впасть в метафизику, заявив, что Прогресс интеллектуального развития

человечества идет с объективной скоростью, что каждая из его стадий

необходима, причинно обусловлена и закономерна, а, стало быть, ускорить

этот прогресс искусственно невозможно. Но это означало бы измену

принципам собственного учения. Как мы видим, количество метафизических 63 О.Конт. Дух позитивной философии. С. 11.

76

понятий, обозначающих сущности, множится стремительно, стоит впустить

в свое учение только одно-единственное.

Есть второй путь: можно, в полном соответствии с учением о трех

стадиях, признать, что отныне мы, позитивисты, навсегда отказались от

абстрактных понятий, от построения каких бы то ни было теорий и теперь

займемся только наблюдением и математическим описанием. Тогда нам

следует просто зафиксировать, сколько людей в мире находятся на первой

стадии, сколько на второй, сколько на третьей, выразить это в числах - и

закрыть тему. Раз мы не позволяем себе рассуждать о Прогрессе, мы не

имеем права оценивать одни стадии как передовые, а другие - как отсталые.

Мы просто довольствуемся наблюдением всего, что видим, и повторяем,

вслед за П.Фейерабендом : “ Все сойдет!”

Ни первый, ни второй путь, однако, О.Конта совершенно не

устраивает: выбор каждого из них давал бы в итоге отнюдь не ту

жизненную философию, которую он пытается гносеологически обосновать.

В первом случае ему бы пришлось смириться с тем, что абсолютное

большинство людей в мире еще не поднялись на позитивную стадию

мышления и, по всей видимости, не поднимутся еще долго - по объективным

причинам. Вот в этом случае и пришлось бы впасть в уныние, в лучшем

случае - настроиться на долгую учительскую работу по развитию

позитивного мышления у всего человечества. Во втором случае, признав

равноправными - то есть одинаково данными в наблюдении - все стадии,

пришлось бы отказаться от предпочтения какой-то одной из них и,

следовательно, от всякого влияния на политику, на повседневную жизнь.

Какое право мы имеем насаждать позитивистское мышление, если это лишь

один из наблюдаемых вариантов - наряду со всеми остальными?

О.Конт избирает третий путь, с головой выдающий его замыслы. Он не

склонен ждать, пока человечество интеллектуально повзрослеет, и не

склонен просто наблюдать различные формы мышления, не отдавая

77

предпочтения ни одной из них. Он хочет немедленно изменить общество.

Он хочет стать политиком и наставником жизни. А потому его теория

стадий подправляется в соответствии с текущим политическим моментом,

чтобы подталкивать активную часть общества к вполне определенному

выбору в сложившейся общественно-политической ситуации. Только так

мы сможем объяснить следующий, казалось бы - чисто “гносеологический”

пассаж: “Первая стадия, хотя сначала необходимая во всех отношениях,

должна отныне всегда рассматриваться как чисто предварительная; вторая—

представляет собой в действительности только видоизменение

разрушительного характера, имеющее лишь временное назначение—

постепенно привести к третьей: именно на этой последней, единственно

вполне нормальной стадии, строй человеческого мышления является в

полном смысле окончательным 64.

Если рассматривать это высказывание вне политического контекста,

как всего лишь экскурс в историю развития человеческих познавательных

способностей, он просто ставит в тупик. Ведь стадии в развитии

человеческого ума рассматриваются вовсе не объективно-исторически и, как

оказывается, отнюдь не равны по значению своему. Теологическая стадия

объявлена “предварительной”. Предварительной для чего? Что именно она

предваряет? И что это значит - “предварять”? Если это значит просто

предшествовать, то предварительной является и вторая, метафизическая

стадия - ведь она тоже предшествует позитивной. Если же “предварять”

означает нечто большее, а именно - “детерминировать”, “ служить

причиной”, “порождать”, то налицо позорный для позитивиста

беспринципный возврат к метафизике.

Но - ладно. Допустим, что теологическая стадия- “предварительная”

потому, что она , как нечто не особенно важное, предваряет более важную

и значимую метафизическую стадию. Но и это допущение неверно. Ведь

64 С. 10.

78

далее оказывается, что и метафизическая стадия не особенно важна,

поскольку имеет только “временное назначение”. (Снова запрещенное для

позитивизма скрыто-детерминистское допущение! Какой бог или какая

верховная сущность назначила эту стадию временной? Кто определил, какие

стадии -главные, а какие - второстепенные?). Как явствует из рассуждений

О.Конта, временной метафизическая стадия выступает потому, что должна

(?!) разрушить теологическое мышление и постепенно привести к

мышлению позитивному. И только на последней, позитивной, “единственно

вполне нормальной стадии, строй человеческого мышления является в

полном смысле окончательным”. Хорош вывод, если вдуматься! Все

человечество находится на “предварительной”или “временной” стадии

интеллектуального развития, и потому ненормально. И лишь десяток-

другой позитивистов на всей земле являются “единственно вполне

нормальными”! Точнее, впрочем, будет сказать, что “вполне нормален” один

лишь О.Конт, поскольку только он является последовательным позитивистом

- ведь только у него позитивизм простирается и на понимание

общественной жизни, достигает завершения в социологии и в политике.

Остальные же позитивисты, позитивизм которых ограничивается только

сферой естественных наук, тоже не вполне нормальны. Только у одного

человека из всего человечества “строй человеческого мышления

является в полном смысле окончательным”!

Действительно, ничего, кроме глубокого недоумения, приведенная

контовская цитата не вызывает - но лишь до тех пор, пока мы не обнаружим,

что вся гносеологическая теория стадий нужна О.Конту только для того,

чтобы подготовить французов к отказу от революций!

Вся гносеология контовского позитивизма - это приуготовляющие

рассуждения, которые должны подвести соотечественников к выбору

жизненной позиции, отличающейся принципиально новой

толерантностью.

79

В своей гордыне единственного “вполне нормального” человека-

позитивиста О.Конт не сильно надеется на проницательность своих

читателей, пребывающих на более низких стадиях интеллектуального

развития. Поэтому он даже не скрывает, что позитивистская теория

познания - лишь обоснование политических и социальных преобразований,

что из гносеологических рассуждений однозначно вытекает необходимость

строго определенного жизненного выбора: “Для того, чтобы окончательная

систематизация человеческих понятий была теперь надлежащим образом

охарактеризована, недостаточно рассмотреть... ее теоретическое назначение;

нужно также оценить здесь ... ее необходимую способность указать

единственный действительно возможный интеллектуальный выход из

бесконечного социального кризиса, развившегося за последние полвека во

всей Западной Европе и в особенности во Франции”65.

Как уже было сказано ранее, “черная” и “желтая” расы, а также

прозябают в отсталости, находясь на низших ступенях интеллектуального

развития. Однако и “белая” раса тоже старадает от недостаточно высокого

интеллектуального развития. Европа раздираема кризисом, самыми яркими

выражениями которого являются революции. Революция 1789 года и

последовавшая за ней эпоха террора, кровопролитная полоса

наполеоновских войн, реставрация старого режима, революция 1830 года,

затем - революция 1848 года - более полувека жестокой вражды и насилия.

О.Конт желает как можно быстрее покончить с ней. И позитивизм

становится прежде всего и главным образом средством для этого.

Что же привело, по мнению О.Конта, к длительной полосе насилия и

нетолерантности во французском обществе? Непрерывное и непримиримое

противостояние людей с различным менталитетом - противостояние людей,

которые в одном обществе и в одно и то же время находятся на различных

стадиях интеллектуального развития.

65 О.Конт. Дух позитивной философии. С.40.

80

Как явствует из уже приведенного выше высказывания О. Конта,

последние пять веков во Франции, да и в Европе в целом, были временем

ожесточенной борьбы, постепенно подрывавшей доминирующие позиции

людей с теологическим менталитетом. Для О.Конта проблема стоит

именно так. Не монархия использует католицизм для собственной

легитимации, а отсталый, теологический менталитет порождает

монархический строй с королем и дворянством во главе. “ Единство

европейской цивилизации в средневековье обеспечивало католичество. Оно

пронизывало все стороны жизни общества: политическая организация

базировалась на Боге и религии, семья являлась священным религиозным

союзом, экономика контролировалась церковью, которая налагала запреты на

многие формы экономической деятельности, культура носила исключительно

религиозный характер. Весь образ жизни, нравы, обычаи, мышление

средневекового человека определялись христианской религией. Идея Бога

подчиняла себе людей так же, как в Брахманской Индии или Ламаистском

Тибете.”66

Именно менталитет, именно определенный склад ума, характерный

для высшего, монотеистического этапа на теологической стадии,

порождает старый порядок. И все разрушающие его факторы, по мнению

О.Конта, тоже порождены распространением в обществе определенного

менталитета - а именно метафизического. Метафизика просветителей

отнюдь не “отражает” экономические и социальные процессы, а порождает

их.

В основе социальных конфликтов лежит столкновение различных

менталитетов, столкновение умов, находящихся на разных стадиях развития.

Позиции монотеистического менталитета подрываются метафизиками:

вначале - университетскими философами, затем - публицистами,

популяризирующими их идеи, в результате чего они распространяются в

66 Семенникова Л.И. Цивилизации в истории человечества. Брянск: Курсив, 1998. С.101.

81

кругах интеллектуалов, затем - юристами, которые не только развивают

абстрактную философию права, но и переходят к практическому влиянию

на общественные отношения, вынося судебные приговоры или выступая в

суде в роли защитников. Не так уж неправы были те, кто отмечал

выдающуюся роль адвокатов в подготовке революций. По роли своей они

часто выступали в суде оппонентами государственных обвинителей,

отстаивали права людей, пострадавших от произвола представителей

правящих кругов. Знание законов и реальных общественных порядков,

отраженных, как в капле воды, в каждом судебном деле придавало

дополнительный вес их речам, в которых неизбежно подвергались критике

пороки государственного строя. От адвокатских выступлений в суде был

всего один шаг до публичных речей оппозиционного политика, успеху

которых способствовали “обкатанные” в судебном зале агументы и

риторические приемы. Робеспьер, Керенский, Ленин - этот ряд присяжных

поверенных легко можно продолжить примерами из истории различных

стран и народов.

Если бы О.Конт всерьез считал метафизическую стадию в развитии

ума большим шагом вперед по сравнению с предшествующей,

теологической, можно было бы ожидать от него симпатий к философам-

просветителям и различным “друзьям народа”, распространяющим их идеи в

низших слоях феодального общества. Однако ненависть к революциям,

которые представлялись ему исключительно разрушительным делом,

проявлениями насилия и крайней нетерпимости, не позволяла ему считать

метафизическое мышление более высоким, чем теологическое. Что лучше и

прогрессивнее: католическое мышление, воплощающееся в абсолютизме,

или философское мышление, подготовившее французскую революцию

1789 года ( особенно - стараниями Ж.-Ж. Руссо, идеи которого воплощал в

жизнь Робеспьер)? И то и другое - хуже, поскольку конфликт между

теологическим и метафизическим менталитетами более чем на полвека

вверг Францию в революции и войны. Необходимо как можно быстрее

82

перейти от насилия и разрушения к созиданию. Именно потому

теологическая стадия - “предварительная”, а метафизическая “имеет

временное назначение”. Требуется поскорее покончить с ней и перейти к

позитивистскому созиданию, пришпорив время, форсируя развитие

человеческого ума с помощью позитивистского, а не метафизического

просвещения .

Главным аргументом против метафизического мышления для

О.Конта был вовсе не скрытый антропоморфизм как признак

продолжающегося детства человеческого ума. Главным аргументом была

полная бесплодность революционных потрясений, вдохновленных

философами. Метафизика была ненаучна в первую очередь потому, что ни

одна из поставленных ею целей не была реализована в результате

революций, инспирированных ею. Тот, кто желал покончить с властью

тирана-короля, получил в итоге императора Наполеона, а потом и

реставрацию. Тот, кто хотел равенства и казнил аристократов, получил

новую, значительно более вульгарную аристократию денежного мешка.

Метафизическое мышление “имело временное назначение” потому,

что оно только разрушило власть теологического мышления и основанный

на нем общественный порядок, но само так ничего и не построило, ввергнув

страну в хаос. Оно было всего лишь критикой - и не более того, поскольку

не могло предложить ничего позитивного. Оно отрицало, не утверждая, и в

результате породило хаос. “ Когда вполне решительный опыт навсегда

констатировал полную органическую несостоятельность такой философии,

то отсутствие всякой другой теории сначала не позволяло удовлетворять уже

возобладавшим требованиям порядка другим путем, кроме временного

восстановления в некотором роде той самой идейной и социальной системы,

непоправимое падение которой обусловило наступление кризиса. Наконец,

развитие этого попятного движения должно было затем вызвать памятную

83

манифестацию*, которую наши недочеты в области философии сделали столь

же необходимой, как и неизбежной, дабы непреложно доказать, что прогресс

составляет совершенно так же, как и порядок, одно из двух основных

условий новейшей цивилизации”67.

Поддавшись влиянию метафизиков-”диссидентов”, французское

общество с энтузиазмом разрушило старый порядок, но затем устало от

хаоса экономики, от очередей за “хлебом равенства”. Не видя позитивной

перспективы, оно попыталось вернуться к старому порядку, но основы его

- веры в Бога - вернуть не удалось, ибо веру, как и невинность, не

восстановишь, однажды утратив ее. Можно только цинично прикинуться

верующим, но на цинизме, как на болоте, строить невозможно. Как только

французы убедились в этом, последовал еще один кризис - революция 1830

года. Она была всего лишь свидетельством того, что к старому порядку

возврата быть не может. Следовательно, требовалось двигаться вперед,

нужен был прогресс. Но инстинкт самосохранения общества, которое не

могло бесконечно пребывать в хаосе революций и войн, требовал наведения

хотя бы элементарного порядка.

“Прогресс и порядок” - так отныне звучит главный лозунг эпохи,

сформулированный позитивизмом. На смену “диссидентам” должны

прийти “крепкие хозяйственники”. Общество, наконец, сообразило, что

феодальный гнет и революционный террор имеет один общий корень:

скудость производимой обществом продукции, сознание того, что “ все

равно всего на всех не хватит”. Феодализм отнимал и делил, но не умножал.

Революция отнимала и делила по-другому, но тоже не умножала. Умножать

могло только развитие производства, которое, как надеялся О.Конт, а вслед

за ним - и все последующие позитивисты, сможет произвести столько, что

всего хватит на всех, и это навсегда покончит со всеми социальными

конфликтами. * Революция 1830 г.( примечание О.Конта) 67 Конт О. Дух позитивной философии. С. 41.

84

Итак, необходимо прекратить разрушать и начать строить. Разрушать

можно с ненавистью, крайней нетерпимостью, с остервенением. Но вот для

того, чтобы строить, непременно нужна толерантность. Нужен мир между

“верхами” и “низами” общества, между правительством и народом, и это все

больше осознается ими. Позитивизм - это философия тех времен в Европе,

когда “ ...правительства по существу отказались, хотя и не явно, от всякого

серьезного возвращения к прошлому, а народы от всякого потрясения

учреждений”68. Примиряются и начинают проявлять взаимную

толерантность и партии: “правые” и “левые”, “прогрессисты” и

“консерваторы”: происходит “одновременное ослабление у теперешних

народов прежних убеждений и страстей, как реакционных, так и

критических, постепенно заменяемых всеобщим реальным, хотя и неясным,

чувством необходимости и даже возможности постоянного соглашения

между консервативным и прогрессивным направлениями, одинаково

свойственными нормальному состоянию человечества”69.

Главным условием сохранения зарождающейся толерантности

является прекращение разжигания вражды в обществе. А вражда

порождается политической агитацией, посредством которой

противоборствующие партии в обществе доказывают, что только они

правы, а их противники заблуждаются. Позитивизм заменяет

“непосредственно бесплодную политическую агитацию широким

умственным движением”70 всех способных к экономическому созиданию

сил - и “правых”, и “левых”, и”прогрессистов”, и “консерваторов” -

заменяет благодаря тому, что он в корне убивает всякую возможность

идеологий.

Идеология - это теология или метафизика, освобожденная от

сложностей, нерешенных вопросов, колебаний и сомнений. Она признает

только одну истину - ту, которую провозглашает сама. Эта истина абсолютна

68 Там же.С. 58. 69 Там же. С. 42-43. 70 Там же. С. 57.

85

и полна. Оппонент же не обладает и частицей истины. Только при таком

условии можно выстроить четкую линию : одна истинная теория - одна

партия - один вождь. Навсегда похоронить возбуждающие нетолерантность

идеологии можно только одним радикальным способом - покончить как с

теориями, так и с проблемой истины. Что и делает позитивистская

гносеология. Теории отныне запрещены. Эмпирия отныне обобщается не в

теоретических понятиях, которые суть выражения фантастических

сущностей, а в статистических выкладках и математических формулах. А

математика идеологией быть не может. С истиной в аристотелевском ее

понимании покончено тоже: нет никаких “вещей -в-себе”, а, стало быть, нет

и “верных” идей, им соответствующим.

Политика заменяется научным управлением, основанным на

математически обработанном опыте - на “информации”. Даже если и

сохраняются - как рудименты - политические пристрастия, субъекты,

питающие их, самой необходимостью общего практического дела

подвигаются к толерантности и, в перспективе, к общей для всех,

антиметафизической позитивистской философии: ”Соответственное

стремление государственных людей по возможности помешать теперь

всякому большому политическому движению само собой отвечает, сверх

того, основным требованиям положения, допускающего действительно

только временные учреждения, пока истинная общая философия не

объединит умы в достаточной степени. Это инстинктивное сопротивление

современных властей способствует помимо их воли облегчению

действительного разрешения кризиса, побуждая бесплодную политическую

агитацию превращаться в активное философское поступательное движение,

дабы последовательно пройти, наконец, путь, предначертанный собственной

природой окончательной реорганизации, которая должна сначала

совершиться в идеях, чтобы распространиться затем на нравы и лишь после

этого на учреждения. Такое превращение, стремящееся уже стать

преобладающим во Франции, естественно должно будет все более и более

86

развиваться всюду в виду возрастающей необходимости, в которую

поставлены теперь наши западные правительства, -поддерживать с

большими расходами материальный порядок среди идейного и морального

беспорядка.“71

Позитивисты как “реальные политики” - то есть уже не политики, а

“управленцы” - гасят политические противоборства, добиваются

общественного согласия и толерантности. Общество ставит на руководящие

посты не политиканов, а “ответственных людей”.Теперь симпатии общества

вызывает не лучший оратор, способный выстраивать гладкие и

убедительные теории, а практик, способный реально организовать

производство, “привести в порядок” и “ наладить” жизнь общества.

Наступает время позитивизма, ни в грош не ставящего умозрительные и

фантастические идеологии, но ориентирующегося исключительно на факты

и здравый смысл.

Наступление на философию в современной России - под лозунгом

«Наука сама себе философия!» свидетельствует о том, что время

позитивизма - с запозданием на полтора века - пришло и здесь.

71 Конт О. Дух позитивной философии. С.43.

87

Раздел II. Американская прагматистская конфликтология Лекция 4. О специфике американской наставительной

литературы

Если сопоставлять французский позитивизм с американским

прагматизмом, рассматривая и тот, и другой через призму

конфликтологии, то мы будем вынуждены зафиксировать целый ряд

важных отличий. Хотя обе философии изображают человека активным

субъектом, который руководствуется практическим опытом, презирает

оторванные от жизни фантазии, а также использует свои неотъемлемые

права и свободы, чтобы предпринимать какие-то самостоятельные шаги в

жизни, портреты главных героев этих философий все же отличаются.

Сен-Симон и Конт рисуют в качестве своего идеала ученого-

экспериментатора, который, используя математику, способен проецировать

свое опирающееся на опыт знание в будущее - и предвидеть тенденции

развития; это, скорее, не деятель, а эксперт72, то есть консультант,

снисходящий к практикам с вершин науки, но всякий раз

возвращающийся на эти вершины. (Граф Сен-Симон без всякой

скромности давал научные советы Наполеону I - как вести политику

против Англии; ему, графу, представлялось, что с вершин науки политика

видится яснее, чем из кабинета главы государства).

Прагматизм, в отличие от позитивизма, видит свой идеал человека в

бизнесмене, а не в ученом. Эксперт - каким бы он ни был знатоком

реальных процессов - все равно наблюдает за делом - бизнесом - со

стороны, не будучи вовлечен в это дело с головой. Он дает советы, но не

принимает решений; его советы можно принимать, а можно не принимать;

стало быть, ответственности эксперт не несет. А бизнесмен должен быть

не только человеком, прекрасно представляющим себе практические 72 Не случайно один из известнейших австрийских позитивистов ХХ века, соратник ЭМаха Й.Поппер, взял себе в качестве псевдонима имя впередсмотрящего на корабле Одиссея - Линкеус.

88

процессы. Он еще должен обладать незаурядной волей. В отличие от

эксперта, но никогда не окажется в роли буриданова осла: воля не даст

ему чересчур долго колебаться между двумя возможными решениями.

Во французском позитивизме слишком сильно чувствуется

европейская университетская культура. Правда, это - культура

естественнонаучных факультетов университета, или, как выразились бы

сейчас, культура политехнического университета. В американском

прагматизме - даже тогда, когда он обосновывается в американском

университете и официально провозглашается президентом национальной

американской философией! - продолжает звучать голос индивидуального

предпринимателя, освоившего Америку и сделавшего ее такой, какая она

есть. Такой предприниматель всегда испытывал и продолжает по сей

день испытывать недоверие к университету.

А.Генис, метко назвавший американский университет «духовной

резервацией», пишет в этой связи:

«Новый Свет привык настороженно относиться к интеллектуалам.

Американский президент Эйзенхауэр обозвал интеллектуала человеком,

«употребляющим больше слов, чем необходимо, чтобы сказать больше, чем

он знает». Английский историк Пол Джонсон счел главным уроком

трагического ХХ века заповедь «Берегись интеллектуалов». Американский

философ Фрэнсис Фукуяма ядовито заметил, что о неисправимости

университетских интеллектуалов свидетельствует тот факт, что сегодня

марксистских догматиков можно найти лишь в Пхеньяне и в Гарварде.

Американцы помнят, что половина ведущих бизнесменов страны не

получили высшего образования. Из ста самых выдающихся американцев

ХХ века тринадцать не закончили и средней школы. Как показал один

забавный опрос общественного мнения, статистический американец

предпочтет правительство, выбранное наугад из телефонной книги,

89

кабинету министров, составленному из университетских профессоров»73.

Прагматизм - это выраженное на профессиональном философском

языке мировоззрение американского предпринимателя. Причем вовсе не

самого крупного, а среднего. Точнее - такого, каким видит себя в мечтах

каждый американец, желающий завести собственное дело.

Хотя большинство людей, прибывших из Европы осваивать Америку,

и не отличалось чересчур высоким уровнем образования, а так

называемые американские просветители выглядят, скорее, троечниками в

сравнении с просветителями европейскими, американцы считали своим

святым долгом писать книги, в которых содержались правила успешной

жизни, извлеченные из опыта. Дело в том, что американские

первопроходцы и первопоселенцы были в подавляющем большинстве

своем протестантами, а приверженцев этой религии отличает

совершенно специфическое отношение к труду. Труд рассматривается как

главное средство против греха, убивающее порочные помыслы. Поэтому

создание рабочих мест протестант рассматривает как проявление

христианской любви к ближнему: создавая для тебя возможность

работать, я помогаю тебе не только найти средства для пропитания, но и

спасти свою душу. Научить человека трудиться - высшее счастье для

протестанта. Отсюда и такое множество наставительной литературы,

написанной людьми, которые не отличались особой страстью к чтению -

конечно же, Библия не в счет.

Нет такого народа, который бы не гордился собой. И всякий народ

находит собственные основания для такой гордости. Американцы, которые

начали свою историю с чистого листа и быстро создали в Новом Свете

динамичную цивилизацию, всегда больше всего гордились своей

деловитостью, предприимчивостью, постоянной нацеленностью на успех.

Именно такой деловитости они решили научить вначале всех тех, кто

прибывает на жительство в их страну, а затем - и весь мир. Разумеется, 73 Генис А. Американская азбука// Соч. в 3-х т. Т.1. Культурология. Екатеринбург, У-Фактория, 2003. С.163-164.

90

важнейшая часть их наставлений касалась общения с другими людьми,

стратегии выстраивания человеческих отношений - и, конечно же, умению

улаживать конфликты.

Менталитет американского предпринимателя - впрочем, не только

американского! - устроен так, что улаживание конфликта является для

него не просто одним из возможных дел в ряду других. Улаживание

конфликта - это для него приход к соглашению, то есть заключение сделки.

А заключение выгодной сделки - смысл торговли. Даже если

предприниматель занимается производством, он должен заботиться о

заключении сделок с поставщиками сырья и оборудования, а затем - о

заключении сделок с оптовыми покупателями. Неудача при заключении

сделок означала бы крах всего бизнеса. Сделка должна быть заключена

любой ценой. ( Тот, кто читал сочинения Д.Карнеги, наиболее известного

в России популяризатора прагматистских идей, легко может убедиться в

этом: все описываемые этим автором подвиги сводятся к умению войти в

доверие к потенциальному партнеру или клиенту, используя знание его

психологии, его образа жизни, его жизненных предпочтений; ни о каких

собственных принципах, ни о каких незыблемых моральных или

религиозных устоях у того, кто ищет сделки, речи нет и быть не может!

Американец с детства приучен стремиться к успеху (неудачник вызывает

не сострадание и желание помочь, а брезгливость и желание посмеяться).

Успех, в свою очередь, твердо ассоциируется с умением успешно

достигать соглашения и заключать сделку. Стало быть, договориться о

чем-то - это успех. Наоборот, неумение наладить отношения,

неспособность урегулировать конфликт и достичь успешной сделки - это,

по мнению американца, неуспех в жизни, неумение достичь счастья.

По этой причине «средний американец» никогда не поймет

стремления постоянно « выяснять отношения», прояснять суть конфликта,

который возник у тебя с кем-либо, смаковать его детали и частности,

определять снова и снова собственную позицию во всей ее уникальности,

91

неповторимости и непримиримости - словом, все то, в чем так

преуспевают герои Ф.М.Достоевского. Поэтому американские «народные

конфликтологи» отнюдь не склонны изучать конфликт скрупулезно, не

склонны вникать в его детали и частности ( для чего, разумеется, нужно,

чтобы конфликт тянулся подольше). Они склонны немедленно

преодолевать конфликт, который существует, и в корне предотвращать

саму возможность возникновения новых конфликтов. Они с

удовольствием подписались бы под русской поговоркой « Худой мир

лучше доброй ссоры», но никоим образом не согласились бы с мнением

Гераклита Эфесского о том, что противоречия - это источник движения и

прогресса. Напротив, возразили бы они, источником движения и прогресса

является умение ликвидировать противоречия и предотвращать их

возникновение в будущем. Конфликт есть то, что следует преодолеть.

Конфликт абсолютно плох, а потому его надо гасить в зародыше. Надо

ликвидировать те причины, которые в тенденции могут породить

конфликт.

Отчасти такой взгляд на конфликты как на нечто аномальное,

подлежащее полному преодолению объяснялся в Америке тем, что

культура и этика этой страны была заложена протестантами. Выделим

три основные момента их вероучения, которые определили отношение к

конфликтам. Первый момент заключается в том, что протестанты

рассматривали свою религию как религию трудящихся людей. Перевод

Библии протестанты осуществляли ради того, чтобы народ мог сам

убедиться: праведник может и должен трудиться.

До возникновения протестантизма было принято полагать, что жизнь

праведных Адама и Евы в раю - до грехопадения - была абсолютно

праздной. И лишь после грехопадения Бог обрек Адама на тяжкий

труд: отныне земля, на которой он работает, будет взращивать ему в

изобилии сорняки, «тернии и волчцы». Если следовать такому

толкованию, то труд - это наказание для грешников. Особенность труда-

92

наказания состоит в том, что трудящемуся абсолютно безразлично, кто и

как распорядится плодами его труда. К примеру, каторжнику на

каменоломне безразлично, на что пойдут произведенные им строительные

камни и щебень. Труд не вызывает у него ничего, кроме отвращения.

Любой начальник сможет беспрепятственно забрать то, что было

произведено человеком, который наказан трудом, и распорядиться этим по

собственному усмотрению. Зато праведник будет награжден

праздностью.

Протестанты надеялись полностью изменить эти представления,

опираясь на стих из Ветхого Завета: «И взял Господь Бог человека,

[которого создал,] и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать

его и хранить его»74. Если безгрешный Адам был определен в райский

сад садовником, а не праздным « отдыхающим», то это полностью меняет

всю систему представлений. Физический труд - это не наказание,

поскольку Адам еще не совершил никаких грехов, за которые его

следовало бы наказать. Следовательно, Бог повелел праведнику

трудиться. И повелел ему, праведнику, вкушать плоды трудов своих.

Из этого протестанты делали вывод: тяжкий труд - не только не наказание

для грешников, но и единственно достойное занятие для праведников. Даже

в раю праведник должен трудиться. Труд и счастье неразделимы.

Счастье - в труде! Но при этом праведник, разумеется, сам должен

распоряжаться плодами своего труда.

Второй момент заключается в том, что напряженный физический

труд избавляет человека от греховных желаний и помыслов, которые

способны погубить душу. Тот, кто не трудится, никогда не попадет в

царство небесное. Поэтому даровые подачки - вроде милостыни - только

портят и губят людей. Если хочешь спасти душу - трудись сам и давай

возможность трудиться другим.

Третий момент самым непосредственным образом вытекает из двух

74 Быт., 2; 15.

93

первых и определяет основную установку американской «народной

конфликтологии». Труд праведника, к которому его предназначил Бог,

разумеется, не может быть бесплодным. Он должен приносить обильные

плоды - как райский сад Эдем. Но как этими плодами должен

распорядиться праведник? Он, разумеется, не может жить в роскоши и

тратить все свои прибыли на себя - ведь в этом случае праведник

уподобился бы римскому папе эпохи Возрождения, настолько

погрязшему в разврате, что М.Лютер именовал его сатаной. Итак, нельзя

тратить все, что заработано упорным трудом, на себя. Нельзя и раздавать в

виде милостыни - тогда ты испортишь того, кто получит что-то даром, не

станет трудиться, разовьет в себе пороки и погубит свою душу. И

закопать свое богатство в землю тоже нельзя - Христос осуждал такое

поведение в известной притче о зарывании таланта ( т.е куске серебра) в

землю.

Как же тогда распорядиться своим богатством, которое нажито

непосильным трудом?

Остается только один выход: на заработанные деньги надо открыть

или расширить свое дело, создав рабочие места для других. Тем самым,

расширение производства - это богоугодное дело, практическое

проявление христианской любви к ближним. Если ты хочешь проявить

христианскую любовь к ближнему, создай для него рабочее место. Точно

так же проявлением христианской любви, с точки зрения протестанта,

может стать и банковский кредит, взяв который, ближний сможет

открыть собственное дело. Даже продажа вещи в кредит тоже есть

проявление любви к ближнему: ведь тот, кто купил эту вещь, должен

будет отдавать кредит, а для этого ему придется трудиться. По мнению

одного из основоположников протестантского либерализма, философа

Джона Локка, надо с уважением относиться ко всем своим

материальным потребностям - внушая человеку желание обладать чем-

либо, Бог косвенно побуждает его к труду и, стало быть, к спасению души.

94

Только если мы учтем все эти три момента, мы поймем не только

протестантский менталитет, но и отношение протестанта к конфликтам.

Протестант полагает, что единственно достойное отношение между

христианами-единоверцами - это любовь к ближним. Но, в отличие от

героев российских писателей, такая любовь проявляется не во внутренних

борениях, исканиях и метаниях, не выходящих наружу. Она проявляется в

создании рабочих мест для ближних своих, в развитии промышленности и

банковского дела. Бизнес - дело богоугодное. Но было бы неверно

толковать такой протестантский подход как проявление абсолютной

святости. Здесь есть один тонкий нюанс. Порочно тратить свои деньги на

роскошь для себя, а не на создание рабочих мест для ближних. Поэтому

протестант-бизнесмен не должен жить в роскоши. Однако никто не

запрещает ему получать ответную любовь от ближних. Таким образом,

я вполне могу вложить деньги в создание рабочих мест, проявив

христианскую любовь. А рабочие-христиане, получив эти места, вполне

могут отблагодарить меня, когда оставят мне часть своей зарплаты - ту

самую, которую К.Маркс именовал прибавочной стоимостью. Они могут

быть уверены - эти средства опять-таки пойдут на богоугодные дела, к

примеру, на расширение производства. Банкир, ссужающий деньги на

малый бизнес, тоже вправе получить с этой операции доход по процентам

- это проявление ответной любви христианина, получившего кредит; и

опять-таки оба будут уверены, что эти средства пойдут на богоугодные

цели - на дальнейшее проявление христианской любви к очередным

кредитополучателям.

Таким образом, вся экономика, все производство, торговля и

банковское дело, с точки зрения американского протестанта, являются

сферой проявления христианской этики любви. (Православный

христианин, напротив, считает эти сферы априори аморальными, поскольку

они направлены на получение прибыли; искупить свою вину от занятий

доходным бизнесом можно только, делая пожертвования и подавая

95

милостыню. Но, поскольку сфера производства, торговли и финансов не

принадлежит к церкви, на деятельность в этой сфере этика православного

христианина не распространяется. Она бытует только в сфере личных

отношений, не связанных с производством и бизнесом.) Если же протестант

считает производство, торговлю и банковское дело первоочередными

сферами для проявления христианской любви, то здесь - «на работе» - нет

места конфликтам. Любовь - вот что должно царить в отношениях между

христианами. Если же конфликт все же возник, христиане должны

стыдиться его и не выносить на всеобщее обозрение. ( Именно по этой

причине апостол Павел запрещал христианам участвовать в судебных

процессах: христиане не должны унижать и позорить себя спорами на

глазах у нехристиан.) Конфликт между христианами должен быть срочно

разобран в кругу христиан и в соответствии с их верой, а затем

немедленно урегулирован. Норма - это гармония в отношениях между

людьми, а конфликт - аномалия, уродство, бесовское смущение.

* * *

Протестанты стремились возвратить христианство самых ранних

времен - без штатных священников, с произнесением проповедей каждым

членом общины, испытавшим божественное откровение. Проповедовали

такие «наставники праведной жизни» из народа не только на молитвенных

собраниях, но и с помощь печатного станка. Именно так и возникло то,

что мы именуем здесь наставительной литературой. Этот

специфический жанр соединял в себе наивное изложение протестантской

этики, которая толковалась как этика свободного предпринимателя,

некоторых личных психологических наблюдений и рекомендаций

единоверцам, важное место среди которых занимали правила

выстраивания человеческих отношений и, в частности, способы

урегулирования конфликтов.

Вся эта литература в Америке писалась исключительно практиками -

не просто людьми, имевшими некоторый опыт в позитивистском его

96

понимании, то есть опыт наблюдения за процессами со стороны, а людьми,

которые сами занимались организацией бизнеса и имели опыт дела, а не

опыт наблюдения за ним.

Поэтому первоначально наставительная литература представляла

собой биографии или автобиографии людей, которые достигли жизненного

успеха. Практика всегда была для американцев критерием истины: учить

жизни может лишь тот, кто достиг успеха сам, а об успехе

свидетельствуют реальные достижения, допускающие количественные

измерения. Поэтому наставительная литература подчинялась

стандартному канону: вначале излагалась биография, свидетельствующая о

достижениях и общем жизненном успехе; затем излагаются этические

рекомендации и правила, которым надлежит следовать в отношениях с

людьми; эти правила весьма далеки от правил манипуляции другими,

напротив, они - по крайней мере, первоначально, - воспринимаются как

правила христианские, непосредственно вытекающие из протестантского

вероучения. Тот, кто следует этим правилам, рассматривается не как

беспринципный искатель собственной выгоды, а как достойный

христианин, реализующий на практике любовь к ближнему и гармонию в

отношениях с единоверцами.

Одним из первых произведений в жанре американской

наставительной литературы была «Автобиография» Бенджамина Франклина

(1706-1790). Этот человек родился в семье простого ремесленника и

начинал свою трудовую биографию типографским рабочим. Но - сделал себя

сам и достиг успеха: стал известным ученым-физиком, предпринимателем

и общественным деятелем, одним из авторов Декларации независимости

США. Чтобы все другие достигли успеха тоже, Б.Франклин сформулировал

для них тринадцать основных правил жизни, которые вывел для себя и

которым всегда следовал.

С тех пор правила Б.Франклина, адаптированные к восприятию

современным читателем, приводятся в книгах для молодежи, желающей

97

достичь успеха в жизни. Вот как они звучат в сокращенном переложении

Н.Хилла, автора наиболее популярных сегодня наставительных книг:

« 1.Умеренность. Ешь не до тупости, пей не до забвения.

2. Молчание. Говори только то, что может принести пользу другим или

тебе; избегай пустой болтовни.

3. Порядок. Пусть каждая твоя вещь лежит на своем месте; пусть

каждой части твоего бизнеса отводится определенное время.

4. Решительность. Решите сделать то, что должны; и обязательно

выполняйте свое решение.

5. Бережливость. Трать только на то, что полезно тебе и другим, то есть

не делай пустых трат.

6. Трудолюбие. Не теряй времени; всегда занимайся чем-нибудь

полезным

7. Искренность. Не обманывай; пусть твои мысли будут честными и

справедливыми, и, когда говоришь, говори в соответствии с ними.

8. Справедливость. Никому не причиняй вреда и не отказывайся от

благодеяний, которые являются твоим долгом.

9. Скромность. Избегай крайностей, сдерживай негодование.

10. Чистота. Не терпи нечистоты тела, одежды или жилища.

11. Спокойствие. Пусть тебя не волнуют мелкие происшествия и

неприятности - распространенные или такие, которых невозможно избежать.

12. Целомудрие. Сладострастие пусть будет только для здоровья и

порождения потомства, никогда не делай это по слабости или во вред

душевному миру и репутации - своих собственных или других людей.

13. Смиренность. Подражай Иисусу и Сократу.»75

Нетрудно заметить, что советы подобного рода по интеллектуальному

уровню заметно уступали тем, которые существовали в европейской

литературе того же восемнадцатого века. К примеру, только в голове

75 Цит. по: Хилл Н. Ключ к успеху. Не упусти свой шанс. Екатеринбург: Изд-во «ЛИТУР», 2003.С.107-108.

98

человека, не получившего правильного образования, могла родиться

мысль, что можно подражать одновременно Иисусу и Сократу. Иисус

говорил: «Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие»76. Он не

поощрял излишней мыслительной деятельности, призывая верить в Бога без

раздумий и сомнений. Сократ, наоборот, требовал мыслить всегда и везде,

а потому был казнен по обвинению в непочтении к Богам, которому -

невольно! - учил молодежь. ( Греки наказывали смертью тех, кто обсуждал

в присутствии несовершеннолетних принципы устройства их полиса и его

богов-покровителей).

Но именно бесхитростность рекомендаций Б.Франклина и прочих

американских просветителей и наставников жизни, не отличавшихся от

него интеллектуальным уровнем, подкупала простых американцев. Они

сразу чувствовали: это - советы одного из нас; он просто выразил то, о чем

мы уже давно думали сами, хотя и не умели подобрать правильные

слова. Это - слова человека практического, а не какого-то слишком

ученого умника, который ничего не может сделать руками и не умеет

организовать элементарного дела. Пусть вначале высоколобые

интеллектуалы объяснят, почему они такие бедные, если такие умные.

Довольно скоро такая наставительная литература

продемонстрировала ограниченность своих возможностей. Люди, которые

читали ее, хотели научиться достигать успеха. Чужие биографии им в этом

помогали мало. Они, конечно, были небезынтересными, но ведь жизнь

каждого человека по-своему, никогда не повторяя в точности чью-то.

Поэтому чужую успешную жизнь скопировать невозможно.

Следовательно, читатель искал в книгах не просто описание биографий

успешных людей, но и советов от них, которые можно применить в

собственной жизни, некоторых обобщенных жизненных правил.

Бесхитростный практик, не обученный теоретизированию, предлагал ему

некоторые рекомендации, которые - мы могли убедиться в этом на

76 Лк 6; 20.

99

примере франклиновских - никак не были связаны между собой по

смыслу. Эти правила, конечно, можно было заучить, но они годились вовсе

не на все случаи жизни.

В поисках советов других опытных людей читатель обращался к

другим наставительным книгам, и вот здесь-то оказывалось, что

количество частных житейских рекомендаций растет, словно снежный

ком. При этом никакой смысловой связи между ними нет, так как эти

рекомендации были выведены разными авторами из различных

житейских коллизий и случаев. Авторы американских наставительных книг

действовали и продолжают действовать по сей день следующим образом:

вначале они приводят практический пример чьих-то успешных действий, а

затем делают из него свой вывод-рекомендацию. В конце каждой главы

эти выводы повторяются в кратких формулировках - один за другим. В

результате получается свод жизненных правил, которым должен следовать

каждый стремящийся к успеху человек. Вся беда заключается, однако, в

том, что жизненных правил оказывается чересчур много, чтобы их

можно было запомнить. К тому же они плохо увязываются между собой.

Со времен Гераклита жизнь часто сравнивают с борьбой. Если

продолжить это сравнение, то наставительные книги американцев

предлагают всего лишь тактику для жизненной борьбы, причем даже не

целостную и единую тактику, а всего лишь совокупность разрозненных

тактических правил. Но ценность таких правил невелика, если у человека

отсутствует единая жизненная стратегия. Если бы такая стратегия

существовала, основываясь на ней, можно было бы домыслить правила

тактического поведения в неизвестной, непредусмотренной жизненной

ситуации. При отсутствии стратегии не предусмотренная тактикой

жизненная ситуация ставит в тупик. Кроме того, стратегия связывает

тактические правила в некое единство, выступая фундаментом для них - и

наличие такой смысловой связи позволяет легче запоминать весь свод

тактических правил. При ее отсутствии, наоборот, жизненные правила,

100

почерпнутые из наставительной литературе, превращаются в необозримый

и хаотический набор рекомендаций, пользоваться которыми в реальной

жизни невозможно.

Чтобы убедиться в этом, возьмем для примера перечень таких

жизненных правил, которые приводит в конце только одной главы своей

толстой книги тот же Наполеон Хилл:

«Самое важное

1. На протяжении всей жизни вы играете двойную роль: вы

мотивируете других, они мотивируют вас.

2. Помогайте другим обрести уверенность в себе, показывая, что

вы в них верите.

3. Письмо может изменить жизнь к лучшему.

4. Мотивируйте других личным примером.

5. Когда вы хотите кого-то мотивировать, делайте это с

помощью вдохновляющей книги .

6. Если вы знаете, как мотивировать человека, вы можете

мотивировать его.

7. Мотивируйте других внушением. Мотивируйте себя

самовнушением.

8. Хотя ваши эмоции не всегда подвластны разуму, они

подчинены действиям.

9. Чтобы быть энтузиастом, действуйте с энтузиазмом!

10. Чтобы говорить с энтузиазмом и преодолеть робость и страх:

а) говорите громко, б) говорите быстро, в) подчеркивайте, г)

делайте паузы, д) говорите с улыбкой в голосе, е)

модулируйте.»77

Как видим, десять совершенно разнородных и не имеющих

внутренней связи правил приводятся только в конце одной главы -

77 Хилл Н. Ключ к успеху. Не упусти свой шанс. Екатеринбург: Изд-во «ЛИТУР», 2003. С.123-124.

101

причем с подзаголовком «Самое важное»! А ведь таких глав в книге

Н.Хилла - два десятка! Элементарный подсчет показывает, что читатель,

освоивший всего лишь одну только наставительную книгу Н.Хилла,

должен в своем стремлении к успеху следовать сразу двумстам

правилам. А если он прочтет еще пару- другую книг? Число правил

увеличится до шестисот, а то и до тысячи!

Уже ко второй половине ХIХ века стало ясно, что обучение жизни

посредством формулирования сотен разрозненных правил, которым надо

следовать, имеет свои границы. Пришло время сформулировать общую

стратегию достижения жизненного успеха. Впрочем, здесь нужно сразу

сделать несколько оговорок:

- Для того, чтобы такая стратегия была воспринята американцами, она

не должна походить на традиционную университетскую философию; это

должно быть учение, разработанное практически ориентированными

людьми - или, по крайней мере, умеющими создавать такое впечатление.

- Это должна быть универсальная стратегия, которая не должна

ограничиваться описанием только одного вида бизнеса; она должна

предусматривать и возможную смену профиля деятельности - такое часто

бывает в условиях жестокой конкуренции.

- Это должна быть предельно гибкая стратегия, позволяющая

заключать сделки в любых условиях, максимально идти навстречу

требованиям партнера - даже поступаясь для этого собственными

принципами; вернее, впрочем, было бы сказать, что новая стратегия должна

вообще отрицать какие бы то ни было незыблемые принципы, которым

человек следует независимо от конъюнктуры и ситуации. Следовательно,

это должна быть предельно общая жизненная стратегия избегания и

разрешения конфликтов.

Именно такая жизненная стратегия и была разработана под названием - философия прагматизма.

102

Лекция 5. Американский прагматизм о ментальной основе конфликтов

Конечно, сами американские просветители-самоучки из народа

никогда не создали бы философии такого уровня, как прагматизм,

способной полемизировать с картезианством и иными классическими

метафизическими учениями - хотя бы по одной той причине, что они

просто не знали, кто такой Р.Декарт. Прагматизм - точно так же, как и

позитивизм - был создан людьми, причастными к университету и его

культуре, но не являющиеся философами по профессии и враждебно

настроенные по отношению к метафизике. Колыбелью прагматизма стал

«Метафизический клуб», созданный в 1871 году в Кэмбридже, а

основателем прагматизма - Чарльз Сандерс Пирс (1839-1914), который

прославил свое имя в логике и математике, получил известность как

естествоиспытатель, а с 1877 года стал членом Американской академии

наук и искусств.

Как это часто бывает, этот математик и естествоиспытатель,

достигнув успехов в своих науках, стал считать себя универсальным

мыслителем и обратился к философским штудиям. Здесь ему повезло

значительно меньше. Ч.Пирс измыслил учение под названием

«фанероскопия» ( от «фанерон» — явление). Однако распространения это

гносеологическое учение не получило: для профессиональных философов

оно было по-дилетантски эклектичным, а для профанов - чересчур уж

затейливым. ( Такова участь всех научных маргиналов). Как и всякий

невнятный писатель, Ч.С.Пирс делал вид, что доходчивость его

произведений нимало его не заботит. Однажды ему предложили написать

статью об университете для какого-то словаря. Он определил университет

как объединение ученых для научных занятий и совершенно не упомянул о

существовании студентов. Видимо, он не считал студентов обязательной

принадлежностью университета - наверное, потому, что тяготился

103

необходимостью доходчиво излагать что-либо не при помощи формул, а на

словах ( такое часто бывает с математиками и логиками). Ч.С.Пирс считал

свою задачу выполненной, если из ста присутствовавших на лекции его

понимали двое. Остальные, по его мнению, просто не заслуживали права

заниматься в университете.

Нет ничего удивительного, что с такими взглядами Ч.С.Пирс легко

мог кануть в забвение. Две его статьи, в которых были сформулированы

основные идеи прагматизма - «Закрепление убеждения» ( 1877 г.) и « Как

сделать наши идеи ясными» ( 1878 г.) - тоже были написаны достаточно

сложным языком. Их тоже ждала участь «фанероскопии», если бы

доклады Ч.С.Пирса, которые легли в основание этих статей, не слушал

прекрасный популяризатор Уильям Джемс (1842 -1910). Этот философ и

психолог не только популярно изложил новое учение в книгах

(« Прагматизм», «Многообразие религиозного опыта» и др.), но и выступил

с лекциями о прагматизме для широкой публики в разных штатах. Все

это способствовало быстрому распространению прагматизма в США.

Ч.С.Пирс и У. Джемс относились друг к другу с глубоким

уважением. В одном из писем Ч.С.Пирс спрашивал У.Джемса, кто из

них двоих придумал понятие «прагматизм». В ответном послании

У.Джемс уступил эту честь Ч.С.Пирсу. Учитывая такое единство во

взглядах, дополняемое безукоризненной корректностью, которая могла бы

стать примером для всех представителей ученого сообщества, мы не станем

разделять учения Ч.С.Пирса и У.Джемса, а также не будем акцентировать

внимание на различии их походов к разработке новой философии.

Скажем только одно: что различие подходов во многом определялось

различием их психологического склада: Ч.С.Пирс был ярко выраженным

интровертом, а У.Джемс - не менее ярко выраженным экстравертом.

Иными словами, Ч.С.Пирса больше увлекал вопрос, как именно он

воспринимает мир и как он должен воспринимать мир, чтобы достигнуть в

нем собственных целей. У.Джемс, наоборот, был более внимателен к

104

другим людям: от желал изучать их психологию, их взаимоотношения и

давать им советы, каким образом они могут избавиться от недостатков. А

самым важным для У.Джемса было уберечь людей от пустых споров.

Именно потому - учитывая тему нашей лекции - нам и представляется

более интересным изложить прагматизм не в соответствии с историей

его возникновения и складывания, а с точки зрения У.Джемса, в

конфликтологическом аспекте (разумеется, по достоинству оценивая и

надлежащим образом представляя вклад Ч.С.Пирса).

* * *

У.Джемс окончил первую лекцию о прагматизме78 так: «Я надеюсь

убедить вас, что прагматизм и есть тот средний, примиряющий путь

философии, который вы ищете»79. Вторую лекцию о прагматизме он начал

еще более определенным заявлением: «Прагматистский метод - это

прежде всего метод улаживания метафизических споров, которые без него

могли бы тянуться без конца»80.

Отметим, что У.Джемс относит прагматизм к философии. Но это -

не философское учение, которое заявляет о существовании некоторых

основополагающих положений и принципов. Это не учение, а метод -

метод улаживания философских споров. Задача прагматистского метода -

примирить философов, уладить конфликт между ними.

Вы можете спросить удивленно: « А какое отношение все это имеет

к нам, к современной жизни и к конфликтологии? Какое нам дело до

философов и конфликтов между ними? Ведь это какие-то внутренние дела

узкой корпорации, которая сегодня все более и более утрачивает свои

позиции?»

Здесь не следует торопиться с выводами. Все дело в том, что 78 Первую из цикла, который был прочитан им вначале в Лоуэллском университете в Бостоне ( в ноябре и декабре 1906 года), а затем в Колумбийском университете в Нью-Йорке ( в январе 1907 года). 79 Джемс У. Прагматизм. Новое название для некоторых старых методов мышления. Популярные лекции по философии. // В кн.: Джемс У. Воля к вере. М.: Республика. 1997. С. 223. 80 Джемс У. Прагматизм. С. 225.

105

У.Джемс считает философами всех людей - даже необразованных и даже

совсем неграмотных. Проследим за ходом его мысли и определим, какое

значение он придает употребляемым им понятиям.

* * *

У.Джемс начинает свои рассуждения с того, что каждый человек

имеет свою жизненную философию ( или мировоззрение). Но не станем

вкладывать в эти понятия У.Джемса то значение, которое им придается

сегодня. Будет лучше, если мы выясним их смысл, анализируя тексты

самого американского мыслителя.

Жизненная философия, которую имеет каждый человек, описывается

в книге «Прагматизм» следующим образом:

«В предисловии к своей замечательной книге очерков «Еретики»

Честертон пишет: «Есть люди – и я из их числа, - которые думают, что самое

важное, т.е. практически важное, в человеке – это его мировоззрение. Я

думаю, что для хозяйки, имеющей в виду жильца, важно знать размеры его

дохода, но еще важнее знать его философию. Я думаю, что для полководца,

собирающегося дать сражение неприятелю, важно знать численность его, но

еще важнее для него знать философию неприятеля. И я думаю даже, что

вопрос совсем не в том, оказывает ли мировоззрение влияние на дела, а в

том, может ли в конце концов что-нибудь другое оказывать на них влияние».

В этом вопросе я согласен с Честертоном. Я знаю, леди и джентльмены, что

каждый из вас имеет свою философию и что самое интересное и важное в вас

– способ, каким эта философия определяет различные перспективы в ваших

различных мирах <…> Ведь та философия, которая так важна в каждом из

нас, не есть нечто сугубо специальное. Она – наше более или менее смутное

чувство того, что представляет собой жизнь в своей глубине и значении. Она

– наш индивидуальный способ воспринимать и чувствовать биение пульса

космической жизни.»81

Итак, у каждого человека есть своя жизненная философия. Обратим 81 Джеймс У. Прагматизм. Новое название для некоторых старых методов мышления .// Джемс У. Воля к вере. М.: Республика, 1997. С. 209.

106

особое внимание на то, что эта философия определяется родом занятий

человека. У полководца она одна, у квартирной хозяйки - другая. Эта

жизненная философия, по мнению У.Джемса, оказывает самое важное

влияние на дела человека. Именно она определяет, достигнет человек

успеха в делах, или не достигнет. То есть: речь идет не о каких-то

отвлеченных теоретических построениях или фантазиях; речь идет о

жизненной философии, которой человек руководствуется в своих делах.

Эта философия определяет его собственные перспективы в мире. И

в то же время философия - это «наш индивидуальный способ воспринимать

и чувствовать биение пульса космической жизни», а также «наше более или

менее смутное чувство того, что представляет собой жизнь в своей

глубине и значении».

Сказанное можно понимать таким образом.

Хотя профессия и накладывает отпечаток на то, как человек видит

мир, все профессией не определяется. Каждый человек индивидуально

воспринимает и чувствует биение пульса космической жизни, и это

отражается в его жизненной философии. Можно представить себе

описываемую У. Джемсом картину таким образом. Космическая жизнь

«сказывает себя» во всех людях и в каждом из них в отдельности. У

одних людей восприятие и чувствование биения космической жизни

более отчетливое, у других - более смутное. Но, разумеется, абсолютное

большинство людей не способно выразить это чувство жизни в словах,

поскольку они не занимаются профессионально философией или

беллетристикой. Зато они прекрасно выражают свое чувство жизни в своей

профессии. Энергичный предприниматель или победительный полководец

- это люди, которые не только слышат биение пульса мировой жизни,

но и воспринимают ее энергию, выражая ее в своем деле. Однако каждый

человек имеет желание выразить свое чувство мировой жизни в слове.

Не умея этого делать сам, он ищет ту философию или иную форму

духовной культуры, которая поможет ему найти адекватное выражение

107

своего «более или менее смутного» чувства жизни.

Таков запрос каждого человека без исключения, адресованный

профессиональным философам. Заметим, что речь вовсе не идет о том,

чтобы воспитывать кого-то из практиков с помощью философии,

освобождать его от предрассудков, изменять его видение жизни - как

этого требовали просветители. Нет, вопрос ставится иначе. Каждый

человек чувствует свою причастность к энергии мировой жизни, а

философ должен только помочь ему внятно выразить в словах то, что он

чувствует.

Для чего нужно такое самовыражение?

Во-первых, для того, чтобы внятно почувствовать жизнь в себе - и

еще больше проникнуться ее энергией. Ведь уже было сказано: некоторые

чувствуют присутствие космической жизни в себе смутно, невнятно,

неотчетливо. Значит, философия ( равно как и любая другая форма

духовной культуры) сможет помочь таким людям ощутить свою

внутреннюю энергию. Вот только она не должна что-то объяснять или

порождать сомнения, будто картезианство. Она должна являть собой

боевой клич или песнь, заряжающую духом победы. Философия

«способна преисполнить сердца наши мужеством»82.

Во- вторых, философия отвечает главной потребности человека -

потребности чувствовать себя значительным. Слушая разговоры о

философии, пусть даже и непонятные, человек ощущает себя причастным

к таким глубинам, тайнам и неведомым силам, что поднимается в

собственных глазах. Это повышает его жизненные силы. « Нас

охватывает, надо признаться, какое-то странное очарование, когда мы

слушаем беседу о глубоких вещах, даже тогда, когда ни мы, ни сами

спорящие не вполне разбираемся в них. Нас как бы пронизывает дрожь от

затрагиваемых великих проблем, мы как бы чувствуем присутствие чего-то

значительного. Лишь только завяжется где-нибудь в курительной комнате

82 Джемс У. Прагматизм. С.210.

108

спор о свободе воли, о божественном всеведении, о добре и зле - сейчас же

у присутствующих настораживаются уши. Результаты философии

затрагивают нас жизненным образом, и даже экстравагантнейшие

аргументы философии приятно волнуют нашу склонность к

глубокомысленному и значительному. Я горячо верю в философию и ее

значение; я верю также, что над нами, философами, загорается заря нового

дня»83.

В- третьих, внятная жизненная философия должна быть у каждого

человека, чтобы он мог выражать в слове свои устремления и делать их

понятными для других людей. Ведь тогда, когда одновременно действует

множество людей, преследующих свои жизненные интересы, неизбежно

происходят столкновения между ними. Жизненная философия - или

способность внятно выражать себя - нужна как раз для того, чтобы свести

эти конфликты к минимуму. Не дело философа учить профессионала-

практика, как урегулировать споры и конфликты в его деловой сфере.

Философ, разумеется, не научит предпринимателя, как ему строить

отношения с партнерами и клиентами. Но философ может избавить

предпринимающего человека от излишних споров и конфликтов - то есть

от тех, которые возникают, что называется, на пустом месте и по зряшному

поводу. Именно так называемая духовная культура и порождает такие

конфликты в изобилии. Деятели духовной культуры - великие мастера

вызывать в людях внутренние противоречия, терзания и сомнения,

которые находят затем свой выход вовне в виде агрессивного поведения,

вызывающего конфликты. Затем деятели духовной культуры принимаются

врачевать последствия этих конфликтов, урегулируют их: это их способ

зарабатывать на хлеб и быть нужными обществу. Значит, прагматист

сможет помочь людям вполне конкретным способом - если отучит их

конфликтовать по надуманным поводам, придавая чересчур большое

значение философии и прочим духовным пустякам.

83 Джемс У. Прагматизм. С. 210.

109

Просветительство, по мнению прагматистов, нанесло немалый вред

простым людям, которые успешно занимались своими делами. Они

прекрасно ориентировались в своем жизненном мире и имели свою

жизненную философию. Никто из них отнюдь не чувствовал себя

неполноценным. Но просветители внушили им, что каждый должен

мыслить, каждый должен приобщаться к высокой духовности - иначе он не

заслуживает звания человека. (Выражаясь языком современных

«рыночников» от образования, это было нечестным навязыванием

ненужных образовательных услуг; вначале человеку внушили, что без

знания произведений Ф.М.Достоевского он не проживет, а затем «прошли»

с ним этого Достоевского; это было утонченное мошенничество, потому

что на самом деле простой человек не нуждался в такой образовательной

услуге и преуспел бы в своем деле без знания Достоевского значительно

больше).

Изжить пагубное влияние просветительства, избавить человеческие

души от смущений и терзаний, которые приносит так называемая

мировая духовная культура, предотвратить или погасить конфликты, ей

вызванные - вот в чем состоит великая терапевтическая функция

прагматистской философии.

* * * По мнению У.Джемса, преклонение перед так называемой высокой

культурой, квинтэссенцией которой выступает философия, удастся

преодолеть, если указать на ее вполне земное, а не какое-то небесное

происхождение. А именно: философия вовсе не спускается к человеку с

небес; она коренится в его психологии. Философия всего-навсего

выражает в словах темперамент человека. История философии полна

конфликтов, и эти конфликты воспроизводятся в современности. Но это -

всего лишь конфликты человеческих темпераментов, вполне естественные

и допускающие психологические объяснения. Надо только посмотреть в

корень, чтобы увидеть за столкновениями философских течений и

110

направлений конфликт людей, обладающих разными психологическими

темпераментами.

У.Джемс пишет:

«История философии является в значительной мере историей

определенного столкновения человеческих темпераментов. Эта точка

зрения может показаться некоторым из моих коллег умаляющей

достоинство философии. Тем не менее я буду исходить из этого

столкновения темпераментов, которым попытаюсь объяснить многие

философские разногласия. Какого бы темперамента ни был

профессиональный философ, приступая к философствованию, он старается

заглушить его. Общепринято, что темперамент не есть аргумент; поэтому

философ для своих выводов ищет лишь безличных доводов. В

действительности же темперамент влияет на ход мыслей философа

несравненно сильнее, чем любая из его безукоризненно объективных

предпосылок. От темперамента зависит убедительность тех или иных

аргументов философа, темперамент влияет, подобно фактам или

принципам, побуждая выбирать более мягкую или более строгую точку

зрения на мир. Философ доверяет своему темпераменту. Философ ищет

мира, который подходил бы к его темпераменту, и поэтому верит в любую

картину мира, которая к нему подходит. Он чувствует, что люди

противоположного темперамента не находятся в гармонии с истинной

сущностью мира; в глубине души он считает их непонимающими дела и « не

на своем месте» в вопросах философии, хотя бы они и далеко превосходили

его в своей способности к диалектике. Но, конечно, публично он не может

требовать лишь на основе темперамента признания за собой большего

понимания дела и авторитета. Благодаря этому в наших философских

спорах всегда таится некоторая неискренность: о самой мощной из всех

наших предпосылок никогда не упоминают. Я убежден, что дело только

выиграет в ясности, если мы на этих лекциях нарушим установившийся

111

обычай и будем говорить о темпераменте»84.

Что следует всего из сказанного?

1.Сфера философии - это сфера игры. Здесь вовсе не стремятся

постичь истину. Здесь, наоборот, скрывают истину по общему уговору.

Истина состоит в том, что учение философа всего лишь выражает его

темперамент. Но как раз это-то и пытаются утаить. Все философы

скрывают свой темперамент - ведь общепринято, что темперамент не есть

аргумент. Философы пытаются приводить «объективные аргументы». Что

это означает? Это означает, что они делают вид, что описывают мир « как

он есть», независимо от своего темперамента. Но такое описание

невозможно. Не важно, действительно ли наивный философ полагает, что

он описывает мир таким, каков он «на самом деле», «объективно», или же

он мошеннически прикидывается объективным - мы должны признать,

что объективное описание мира невозможно. Темперамент философа

выбирает ту «объективную» картину мира, которую этот философ

описывает. Философ - сознательно или бессознательно - «ищет мира,

который подходил бы к его темпераменту, и поэтому верит в любую

картину мира, которая к нему подходит». Что это значит? Это значит, что

картина мира уже определена заранее - темпераментом философа.

Остается только подобрать подходящие факты (оставляя без внимания

неподходящие). Остается заимствовать у философов прошлого и у

современников те аргументы, которые подкрепят твою философскую

концепцию, определенную твоим темпераментом.

2.Если философия определена темпераментом, диктующим общее

отношение человека к миру, то это верно и по отношению ко всем

произведениям духовной сферы. Произведения искусства определены

темпераментом художника неприкрыто, поскольку художники вовсе не

давали обязательства изображать мир объективно; они не делают секрета из

своего отношения к изображаемому. А о связи темперамента и

84 Джемс У. Прагматизм. С.210-211.

112

религиозных вероучений известно очень много. Стало быть, можно

выразиться так: темперамент определяет общее отношение человека к

миру; оно выражается в философии; остальные произведения духовной

сферы лишь иллюстрируют философию в ее частных положениях. Таким

образом, вся духовная культура зиждется на психологии - на

человеческих темпераментах.

3. Почему же философы скрывают - даже от себя! - что ими движет их

психологический темперамент?

Первая причина заключается в том, что у великих философов

темперамент (и, соответственно, сила воли) гипертрофически развиты.

Это, впрочем, можно сказать о любом великом человеке. У него нет ни

малейшего сомнения в том, что его взгляд на мир - объективен.

Представим себе Наполеона I или Г.К.Жукова, которые допускали бы, что

может существовать иное мнение по данному вопросу, а их собственное

мнение - лишь одно из многих. Такое попросту невозможно. У великих

(в смысле - «сильных», «волевых», «харизматичных» и т.п.) людей нет

никаких сомнений - их видение мира является единственно возможным и

объективным.

Вообще-то, говорящий об объективном видении мира подразумевает:

это - видение мира глазами Бога. Но великие люди без особенного

напряжения берут на себя роль Бога - или, по крайней мере, роль Его

наместника на Земле. Стало быть, то, что принято именовать

объективностью, определяется только силой воли - или силой

темперамента. Если продолжить рассуждения У.Джемса о том, что каждый

человек слышит более или менее внятно внутри себя голос космической

жизни, то можно сказать так: заурядный человек слышит этот голос

невнятно - и ему можно внушить, что он слышит то-то и то-то ( чем и

занимается идеология); человек особо чуткий слышит множество голосов

жизни в себе, и они порой противоречат друг другу - так появляются

мятущиеся интеллектуалы; и только тот, кто слышит голос Космической

113

Жизни настолько сильно, что ему уже кажется, будто он сам говорит от

ее имени и по ее поручению, становится великим человеком. Его

ощущение особой причастности к Космической Жизни, чувство

избранности ею и дает ему несокрушимую волю фанатика. А дело все -

только в психологическом темпераменте, который только проявляет себя

субъективно в чувстве большей или меньшей причастности к Космической

Жизни, в чувстве собственной избранности.

Таким образом, право добавлять к своему видению мира слова «на

самом деле» имеет лишь тот, кто обладает незаурядной силой воли. Тот,

кто произносит эти слова, бросает вызов всем остальным, заявляя о том, что

претендует на власть над остальными собеседниками, на так называемое

решающее слово в разговоре. Если такие слова произносят двое,

претендуя - в отличие от всех прочих - на объективное видение мира,

неизбежен конфликт. В нем побеждает тот, кто обладает более сильной

волей ( или, как говорят в народе, является «более темпераментным»).

Если превосходство в силе воли не очевидно, победа определяется

столкновением сторонников спорящих ( то есть, в конечном счете, решает

опять-таки «темперамент», «сила воли», «харизма» того, кто оказался

способным привлечь на свою сторону и подчинить себе большее число

могущественных сторонников). Именно его точка зрения и принимается в

конечном счете за «объективную», даже если при этом и приходится

уничтожить оппонента физически. На поле боя это происходит

откровенно и неприкрыто: здесь в сражении определяется, кто был сильнее

«на самом деле». В политике физическое уничтожение оппонента

происходит реже. Здесь дело сводится к демонстрации «харизмы»

кандидатами в ходе предвыборной компании. Но история выборов

показывает, что когда-то они произошли непосредственно от вооруженной

борьбы и стали всего лишь ее символической формой. Ведь

первоначально в выборах участвовали только мужчины и только

совершеннолетние, то есть способные носить оружие ( в Швейцарии еще в

114

ХХ веке сохранялась традиция являться на референдум с оружием).

Победа большинства на выборах означала, что в случае откровенного

конфликта большинство подавит меньшинство силой оружия, а потому

меньшинство должно безоговорочно подчиниться решению большинства.

Все это свидетельствует о том, что выборы исторически произошли от

обычая военачальников советоваться со своим войском по жизненно

важным вопросам.

Еще более символическая борьба темпераментов и воль

разыгрывается в сфере духовной культуры. Участники спора дают

обязательство не применять насилия и даже не допускать аргументов

против личности - т.е. не указывать на личные недостатки оппонента.

Оборотной стороной этого запрета аргументировать против личности

становится - и это вполне логично! - запрет демонстрировать свое

превосходство в силе воли, в темпераменте, в харизме. Академическая

дискуссия или культурный спор ведутся подчеркнуто монотонно, без

использования эффектных ораторских приемов и поз, а также без всякой

демонстрации харизмы. Превосходство над оппонентом демонстрируется

абсолютным преодолением субъективности, своего рода научным и

культурным смирением. Но все же в этой сложной игре с правилами

навыворот должна быть достигнута та же задача: побеждает в ней тот, кто

будет более убедительным при доказательстве объективности именно такой

картины мира, которая соответствует его собственному темпераменту.

Сложность техники культурных споров заключается в том, чтобы

изображать объективность так, что все присутствующие убедятся в

твоем субъективном превосходстве над оппонентом. Для этого надо

специально подбирать фактический материал и соответствующим образом

толковать его, а в результате получить такую «объективную» картину

мира, что окажется : продиктованное их темпераментом отношение к

этому миру оказывается единственно возможным и достойным для

человека.

115

4. Философ может прекрасно говорить и писать, приводить

эффектные аргументы, блистательно возражать оппоненту - но победу в

споре определяет, в конечном счете, не это. Чтобы стать великим и

непобедимым, философ должен обладать ярко выраженным, сильным и

неповторимым темпераментом. « Само собою разумеется, что я говорю

здесь об исключительных людях, о людях резко выраженной

индивидуальности, наложивших свою печать на философию, оказавших на

нее влияние и игравших большую роль в ее истории. Такими, полными

темперамента, мыслителями были Платон, Локк, Гегель, Спенсер.<…> Но в

философии до сих пор ценилась лишь способность видеть вещи,

способность видеть их самостоятельно, со своей особой точки зрения, и

связанное с этим недовольство всякой противоположной точкой зрения. Нет

никаких оснований полагать, что это рассматривание вещей сквозь призму

сильного темперамента перестанет отныне цениться в истории

человеческой мысли»85.

Читатель, привыкший к просветительской литературе, ожидает после

такой высокой оценки оригинальных мыслителей с ярко выраженной

индивидуальностью призыва равняться на них, развивать свои

способности и т.п. Но здесь-то и начинается настоящий прагматизм - во

всей его антипросветительской направленности. У.Джемс признает всех

своих читателей людьми заурядными, не обладающими выдающимися

философскими темпераментами. «Большинство же из нас, разумеется, не

имеют достаточно определенного интеллектуального темперамента. В нас

как-то смешаны противоположные качества, каждое из которых

представлено довольно скромно. Мы едва-едва знаем, в какую сторону

влекут нас наши симпатии в области абстрактного мышления. Иные из нас

легко подчиняются чужому влиянию и кончают тем, что следуют моде

или усваивают взгляды обладающего наиболее резко выраженной

85 Джемс У. Прагматизм. С. 211.

116

индивидуальностью философа из окружающей среды, кто бы он ни был»86.

Но такая заурядность читателей вовсе не служит У.Джемсу

поводом для их осуждения. Наоборот, ее надо сохранить в себе и всячески

развивать. Ведь У.Джемс адресует свои работы не будущим философам и

вообще не интеллектуалам, намеренным подвизаться в «духовной сфере».

Он обращается к предпринимателям. А предпринимательство не терпит

оригинальности и уникальности людей. Такие люди непредсказуемы. Имея

с ними дело, можно потерять деньги. Великие философы остаются

оригинальными не смотря ни на что. Они не приспосабливаются к

ситуации. Напротив, они сохраняют - подобно Сократу - верность своим

убеждениям в любой ситуации. Они заявляют, что не могут поступиться

принципами - и красиво гибнут. В бизнесе с такими взглядами делать

нечего. Ведь предприниматель никогда не действует в одиночку. За ним

стоят люди, рабочие места для которых он создал. От него зависят

поставщики и клиенты. Поэтому об уникальности, достигаемой любой

ценой, предпринимателю придется забыть.

Впрочем, предприниматель готов понять великих философов. Ведь

философия - это их бизнес. И в этом бизнесе, законы которого

устанавливали не они, необходимо любой ценою сохранять

уникальность и неповторимость. Тебя просто забудут, если ты займешь в

философии какую-то половинчатую позицию - к примеру, скажешь, что

теоретический разум важен для человека, но, с другой стороны, важен и

опыт. Зато тебя навсегда запомнят, если ты заявишь, что существуешь

только ты один, а все остальные - всего лишь твои ощущения. С точки

зрения бизнесмена, все философы сродни художникам или поэтам: они

пекутся только о том, чтобы их ни с кем не спутали, потому что книги,

картины или музыкальные произведения, подобные множеству других,

просто никто не купит. ( Во времена У.Джемса еще не было массовой

культуры и практики «раскручивания звезд» после изготовления их на

86 Джемс У. Прагматизм. С. 211.

117

специальных фабриках). Поэтому нам, предпринимателям, легко понять

причину оригинальничанья философов. И мы тоже вели себя так же,

будь философия нашим бизнесом. Но у нас - иной бизнес. Поэтому

философия ему мешать не должна.

У.Джемс, как уже было сказано, видел тяготение американцев к

философии: чтобы обрести психологическую уверенность, они хотели бы

найти для себя устойчивое мировоззрение, которое обосновывало бы

определенную жизненную стратегию. Но он видел также, что

профессиональная философия не может предложить американцу-

предпринимателю ничего подходящего. Если он проникнется идеями

какого-то великого философа, ему придется покинуть

предпринимательскую стезю. Ведь великий философ, повинуясь своему

темпераменту, впадает в крайности. Это обретает его на конфликты, делает

неуживчивым, не дает налаживать отношения с другими людьми.

Поэтому У.Джемс решает вначале разоблачить профессиональную

философию, доказав ее непригодность в качестве мировоззрения

делового человека. Профессиональная философия обрекает на конфликты,

которые для делового человека являются непозволительной роскошью.

Философы только и делают на протяжении двух с половиной

тысячелетий, что ведут непримиримые споры. Перспективы прекращения

их не видно. А все это происходит потому, что в философии ведут

борьбу два непримиримых темперамента. ( Все остальные конфликты в

«духовной сфере» порождены, в сущности, ими же).

У.Джемс называет эти два темперамента «мягким» и «жестким». Он

не объясняет их происхождения - просто указывает на их существование,

да еще и сравнивает различие между этими темпераментами с различием

темпераментов суровых северян, живущих в Скалистых Горах, и

изнеженных южан, обитающих в Бостоне. Различие двух темпераментов

просто дано психологически. Объяснить его невозможно, да и не следует

даже пытаться. Ведь никто не принимается объяснять всерьез, почему

118

существуют среди людей « совы» и «жаворонки». Возможно, так надо в

интересах рода: «совы» бодрствуют по ночам и стерегут стойбище,

«жаворонки» делают то же ранним утром; а представители разных

темпераментов должны удачно дополнять друг друга в жизни. К

сожалению, сегодня именно эти люди яростно конфликтуют.

Два типа философских (а, по сути дела, общекультурных)

темпераментов, выделяемые У.Джемсом, описывает такая предложенная

им таблица:

Мягкий тип Жесткий тип

(tender-minded) ( tough-minded) Рационалист (руководствуется Эмпирик ( руководствуется «принципами») «фактами») Интеллектуалист Сенсуалист Идеалист Материалист Оптимист Пессимист Верующий Неверующий Сторонник свободы воли Фаталист Монист Плюралист Догматик Скептик87

В рамках каждого из двух философских типов существует вполне

логичная взаимосвязанность отдельных характеристик: так, рационалист

«естественно» будет больше ценить интеллект, чем чувственные данные;

от будет также оптимистом, потому что разум стремится к прогрессу, а в

разум он верит; разум всегда связан со свободным решением, потому

рационалист - сторонник свободы воли; он - монист, потому что разум

стремится выстроить целостную теорию, основывающуюся на едином

принципе; рационалист верит в незыблемость и нерушимость разумного, в

торжество разума, а потому ему чужд скептицизм. В свою очередь,

материалист «естественно» оказывается сенсуалистом, так как

первоочередным объектом его изучения является материя, а она «дана в

ощущениях»; коль скоро материя в своем саморазвитии, не зависящем от

87 Джемс У. Прагматизм. С. 212.

119

нашей субъективной воли, определяет все, то материалист является

фаталистом; начинающий с эмпирии материалист идет от фактов, а

потому у него мало шансов создать единую теорию, охватывающую все

факты без исключения и построенную на одном-единственном принципе,

стало быть, он плюралист и т.п.

Нам здесь нет необходимости более глубоко вдаваться в разбор

профессиональных философских тонкостей. Ограничимся тем, что

заметим: философ выбирает свое видение мира в зависимости от

темперамента, а далее стремится быть как можно более

последовательным. Он как бы замыкается в своем профессиональном

философском мировоззрении. Он думает только о его целостности,

непротиворечивости, внутренней согласованности и т.п. Он уходит внутрь

себя - и философические размышления поглощают его без остатка.

Никакое «внешнее» дело, никакие отношения с реальными людьми не

могут отвлечь его: они кажутся ему суетой и не вызывают интереса.

Именно противостояние людей, над которыми обрели

неограниченную власть их философские типы, и составляет суть любых

конфликтов в обществе. « …Оба эти типа людей - «мягкий» и «жесткий» -

с присущими им отличительными чертами существуют в

действительности. Каждый из вас, вероятно, знает каких-нибудь

характерных представителей обоих типов, и вы знаете также, что думает

каждый представитель одного типа о противоположном представители

другого типа. Они довольно низкого мнения друг о друге. Во все времена

антагонизм этих двух типов - если только имелись налицо люди с сильно

выраженными темпераментами - составлял часть философской атмосферы

своего времени. То же самое мы наблюдаем и в сегодняшней

философской атмосфере. « Жесткие» думают о «мягких», что они

сентиментальны и изнеженны. «Мягким» «жесткие» кажутся тупыми,

грубыми, неотесанными.<…> Каждый тип считает другой ниже себя.

Только в одном случае презрение смешано с удовольствием, в другом к

120

нему примешивается чувство страха»88.

Философы ( и вообще любые интеллектуалы) - вот кто провоцирует

конфликты. Они устремлены к идеалу во всей его чистоте - и от этого

ненавидят действительность. Они поклоняются человеку вообще,

превозносят «общечеловеческое» - и видят в реальных людях слишком

много несовершенств, чтобы любить их. Они говорят о компромиссах

презрительно, как о чем-то постыдном. Они требуют «решать вопросы

принципиально», что всегда приводит к конфликтам.

К счастью, такие люди - при всей их яркости и харизматичности -

составляют меньшинство. Единственное средство против них - и,

следовательно, против возникновения конфликтов - это демократия.

Интеллектуалы презирают демократию как власть беспринципной толпы.

Но именно эта «беспринципность» и позволяет большинству проводить

реальную политику, эффективно заниматься бизнесом, находить

взаимовыгодные решения.

«…Немногие из нас выражают какой-либо из этих типов в их

чистоте… Большинство из нас желает извлечь хорошее из тех и из других.

Конечно, факты вещь отличная - давайте нам кучи фактов. Принципы

тоже хороши - дайте нам пригоршни принципов. Мир, несомненно, един,

если смотреть на него с одной стороны, но он так же несомненно и

множествен, если взглянуть на него с другой. Он в одно и то же время и

единое и многое, поэтому примем некий плюралистический монизм.

Разумеется, все необходимо определено, но так же несомненно и то, что

наша воля свободна: своего рода детерминистическая свободная воля -

такова истинная философия. Нельзя отрицать, что в отдельных частях

мира царит зло, но целое не может быть злом: таким образом практический

пессимизм объединяется с матефизическим оптимизмом. И т.д. и т.п.

Обыкновенный непрофессионал в философии отнюдь не радикал, он не

заботится о последовательности своей системы, он использует то одну ее

88 Джемс У. Прагматизм. С. 213

121

часть, то другую, как этого требуют меняющиеся запросы времени. Но

иные из нас не просто непрофессионалы в философии. Мы можем быть

названы любителями ее, и нас тревожит чрезмерная несвязность и

неопределенность наших воззрений. Наша интеллектуальная совесть не

может быть спокойной, пока мы придерживаемся несоединимых между

собою противоположных взглядов»89.

Задача прагматизма - успокоить эту интеллектуальную совесть.

Ни в коем случае «любитель философии» - то есть всякий, кто не

является философом по профессии, а просто хочет создать для себя

«жизненную философию», чтобы руководствоваться ею в своем бизнесе -

не должен поддаваться влиянию харизматических «великих» философов.

Создав для себя цельную систему и уйдя в нее без остатка, человек

практический перестанет быть таковым. Нет, он не должен становиться

философом. У него в голове должна существовать совокупность

«несоединимых между собою противоположных взглядов», которые он

должен менять - в зависимости от ситуации. Именно таким путем он

сможет выстроить успешные, бесконфликтные отношения с партнерами и

клиентами. Но практическому, предпринимающему человеку надо знать,

какие из своих «противоположных взглядов» выбрать в данный

конкретный момент.

Здесь- то ему на помощь и должен прийти прагматизм.

89 Джемс У. Прагматизм, 213.

122

Лекция 6. Прагматизм как способ разрешения споров

Блестящий популяризатор У. Джемс очень многие из прагматистских

идей пояснял с помощью ярких и доходчивых примеров. Приведем один

из них, который многое прояснит нам в прагматистской конфликтологии.

« Несколько лет тому назад мне пришлось быть с целой компанией в

горах. Вернувшись раз с прогулки, я застал все общество ведущим

ожесточенный философский спор. Объектом спора была белка,

обыкновенная живая белка. Предполагалось, что она сидит на дереве, а на

прямо противоположной стороне дерева находится человек. Этот человек

желает увидеть белку, для чего и быстро двигается вокруг дерева, но

напрасно: как скоро ни бежит он, белка с той же скоростью движется в

противоположную сторону, так что дерево все время закрывает ее от

человека, и он никак не может ее увидеть. Отсюда возникала

метафизическая проблема: движется ли человек вокруг белки или нет?

Конечно, он движется вокруг дерева, на котором расположилась белка; но

движется ли он вокруг белки? При неограниченном свободном времени,

которое имелось в этом пустынном месте у спорящих, аргументация была

под конец вся исчерпана. Всякий составил себе определенное мнение, на

котором и стоял упорно. Так как голоса разделились пополам, то, когда я

появился, обе стороны обратились ко мне, чтобы с моей помощью

получить большинство. Помня схоластическое правил, что там, где

встречается противоречие, там надо установить различение, я стал искать

таковое и сейчас же его нашел. «Вопрос о том, какая из сторон права, -

сказал я, - зависит от того, какой практический смысл вы вкладываете в

выражение «двигаться вокруг» белки. Если «двигаться вокруг белки»

значит переходить от ее севера к востоку, затем к югу, западу, потом опять к

северу, то, разумеется, человек движется вокруг белки, ибо он

последовательно занимает все эти положения. Если же, наоборот,

употребляя это выражение, вы имеете в виду, чтобы быть сперва перед

123

ней, затем с правой стороны от нее, затем сзади, затем слева и, наконец,

снова перед ней, то точно так же разумеется, что человек не движется вокруг

белки, ибо, благодаря производимым ею компенсирующим движениям, она

все время показывает человеку свое брюхо и прячет от него спину.

Установите это различение, и тогда не будет никаких оснований для

дальнейшего спора. Обе стороны правы или не правы в зависимости от

того, в каком практическом смысле они употребляют выражение «двигаться

вокруг». Лишь один или двое из более пылких спорщиков нашли в моем

решении софистическую уловку, говоря, что им дела нет до разных

схоластических тонкостей и что они имели в виду просто то, что буквально

понимается под словом «вокруг». Большинство же, по видимому, признало,

что сделанное мной различение устраняет предмет разногласия.»90

Обратим внимание на то, что спор о вращении человека вокруг белки

вовсе не относится к философским спорам. Это, скорее, задача из тех,

которыми любят развлекать себя математики или физики. Тем не менее,

У.Джемс называет ее метафизической, то есть философской. Это выдает

его отношение к философии. Оно - типично американское. Философией

именуется любое обсуждение отвлеченных проблем, не связанное с тем

делом, которым человек непосредственно занят. Таким образом, в

категорию метафизических попадают все проблемы, которые ставятся и

обсуждаются в духовной сфере: ведь ее отличительным признаком

является неутилитарность или, проще говоря, бесполезность для решения

сиюминутных практических вопросов. Если смотреть на духовную сферу с

этой точки зрения, то к ней будут относиться не только классические

философские штудии, не только богословские размышления, не только

произведения искусства, но даже и те наивысшие области наук, которые

не связаны с решением каких-то практических задач - «наука ради самой

науки».

Это дает нам основание уточнить формулировку У.Джемса, который

90 Джемс У. Прагматизм. С. 224-225.

124

определяет прагматизм как метод улаживания философских споров. На

самом деле речь у него идет об улаживании всех отвлеченных споров

вообще, не имеющих практического отношения к делу. И «улаживание»

это подразумевает простое прекращение всех споров «не по делу».

Отличие У.Джемса от пехотного сержанта, который стремится

прекратить пустые разговорчики, заключается только в том, что

прагматист знает о существовании духовной культуры, поскольку является

человеком университетским. Однако он рассматривает духовную культуру

как некую потеху, которой должен отводиться час на досуге, тогда как

делу должно посвящаться все время жизни. Эти две области

человеческой жизни должны быть строго разграничены. Занимаясь делом,

человек должен полностью отрешиться от всякой духовной культуры. А,

сделав дело, он должен гулять смело - отправляться в какой-нибудь там

театр или в библиотеку. Специально о таких людях, которые наивно

полагают, будто освобождаются от философии и прочей духовной

культуры, когда занимаются «конкретным делом», одним непопулярным

ныне в России мыслителем было сказано: пытаясь избавиться от

философии, они оказываются в плену философии примитивной и

устаревшей, сами не осознавая того.

* * *

Рассказав историю про вращение вокруг белки, У.Джемс

продолжает:

«Я привел этот незначительный анекдот как особенно простой образчик

применения прагматистского метода…Прагматистский метож - это

прежде всего метод улаживания метафизических споров, которые без него

могли бы тянуться без конца. Представляет ли собою мир единое или

многое, царит ли в нем свобода или необходимость, является ли он

материальным или духовным? Все это одинаково правомерные точки

зрения на мир, и споры о них бесконечны. Прагматистский метод в

125

подобных случаях пытается истолковать каждое мнение, указывая на его

практические последствия. Какая получится для кого-нибудь

практическая разница, если принять за истинное именно это мнение, а не

другое? Если мы не в состоянии найти никакой практической разницы, то

оба противоположных мнения означают по существу одно и то же, и всякий

дальнейший спор здесь бесполезен. Серьезный спор возникает только в том

случае, когда мы можем указать на какую-нибудь практическую разницу,

вытекающую из допущения, что права какая-нибудь одна из сторон»91.

Теперь нам предстоит выяснить, что прагматисты подразумевают под

«практической разницей».

* * *

Создатель прагматистского учения Чарльз Сандерс Пирс (1839-1914)

искренне полагал, что при решении важнейших жизненных вопросов

излишние размышления человеку помочь не могут. Тот, кто много

размышляет, мало делает, а если делает, то с опозданием. Чем больше

человек думает при решении главных жизненных проблем, тем больше

вероятность, что он сделает ошибочный шаг, который его погубит.

В этом отношении Пирс даже был склонен ставить в пример человеку

животное, которое действует быстро, повинуясь инстинктам, не ведая

никаких размышлений и рассуждений.

« У наших дальних родственников - мы любим называть их «низшими

животными» - есть одно преимущество, которым они могут похвастаться

перед нашим собственным семейством: они никогда не рассуждают о

жизненно важных темах и никогда не бывают обязаны читать или

выслушивать лекции о таковых. Послушно позволяя себе руководствоваться

своими инстинктами почти во всякой жизненной ситуации, они живут в

точном согласии с намерением их Творца. Как результат, они очень редко

впадают в какие-либо заблуждения, а в жизненно важные - не впадают

91 Джемс У. Прагматизм. С. 225

126

никогда. Какой контраст в сравнении с нашей жизнью! »92

Если бы человек жил так, как живет животное, он никогда бы не ошибался в

решении жизненно важных вопросов. У него бы не возникало депрессий,

неврозов и психических расстройств, которые порождаются долгими

размышлениями. Животное не размышляет. Инстинкты отбирают только

жизненно важные для него раздражители - информацию о пище, сексуальном

партнере, убежище и опасности. И они же, инстинкты, тут же предлагают

однозначную реакцию на полученный сигнал. Так что животное ни минуты

не думает, как ему поступить.

Но человек, в отличие от животного, живет не в условиях неизменной дикой

природы, к которой инстинкты животного приспособлены идеально. Среда,

в которой живет человек, изменяется. Поэтому абсолютно неизменные

инстинкты погубили бы человека.

Немецкий философ А.Шопенгауэр очень любил рассказывать такую историю

о скорпионе. Этот обитатель пустынь, оказавшись в опасности, быстро

закапывается в песок - прячется. Если скорпиона поместить в стеклянную

колбочку, в которой нет никакого песка, а потом ночью зажечь свечу, то

это членистоногое сразу же попытается закопаться. Но сколько бы

скорпион не следовал инстинкту, спасительная темнота так и не наступает.

Сколько бы он ни закапывался, песка в колбочке нет! Кончается дело тем,

что скорпион жалит себя в голову, совершая самоубийство. Его

инстинктивные действия в непривычной обстановке приводят к полному

жизненному банкротству.

В двух статьях, положивших начало прагматизму, Ч.С.Пирс попытался

показать, чем человек отличается от животного. Инстинкты животного

неизменны. Их нет нужды менять, потому что животное может жить

только в строго определенных климатических условиях, именуемых

«ареалом распространения». При изменении среды обитания животное

просто погибает, не будучи способным приспособиться к ней. Оно будет 92 Пирс Ч.С. Принципы философии. Т.II. Санкт-Петербург, Санкт-Петербургское Философское Общество, 2001. С. 649.

127

действовать по прежней «заложенной» в него инстинктивной программе и

потерпит неудачу.

Человек, в отличие от животного, живет во всех средах. Он способен жить

в полярных льдах, в тундре, в пустыне, под водой и в воздухе. Но это -

рассуждения абстрактные. Основоположники прагматизма писали свои

произведения тогда, когда в Америке происходило бурное развитие

промышленности, и люди массами мигрировали из сельской местности в

город. А ведь по сложности своей превращение фермера в горожанина

немногим легче, чем, скажем, приспособление белого медведя к жизни в

зоопарке где-нибудь в средней полосе России.

Поэтому Ч.С.Пирс признает, что человек, в отличие от животного,

способен менять окружающую среду, но отмечает, что эта перемена дается

человеку мучительно. Мучения доставляет то, что приходится в корне

менять свои привычки и «уверенности». Переводчики Ч.С.Пирса

переводят название его статьи 1877 года по-разному: «Закрепление веры»,

«Закрепление уверенности», « Закрепление верования». Но ни один из

этих переводов, к сожалению, не передает того, что хотел сказать

основоположник прагматизма.

Животное, получив из окружающей среды сигнал об опасности, о партнере

(в брачный период), о пище, об убежище, ни на минуту не задумывается,

что ему делать. В нем, выражаясь языком современной цивилизации, как

бы включается автоматическая программа действий. Если мы сравним

животное с биороботом ( из тех, что нам в изобилии демонстрирует

Голливуд), то инстинктивное действие животного предполагает, во-

первых, наличие некоторой компьютерной программы, установленной в

этом роботе при создании, а, во-вторых, достаточно сложный комплекс

действий, которые эта компьютерная программа инициирует. Говоря об

«уверенности», Ч.С.Пирс имеет в виду именно такую «программу»,

которая определяет определенного рода действия.

Если продолжать изъясняться на слэнге «технотронной цивилизации», то

128

можно сказать, что животное запрограммировано на продолжение рода.

Неведомый нам программист установил эту программу, которая

активируется автоматически при получении сигналов от животного-

партнера, свидетельствующих о готовности продолжить род. Животное, не

задумываясь, немедленно начинает любовные игры.

Точно так же животное запрограммировано на добывание пищи, на

избегание опасностей, на поиск убежища. Эти-то «программы», на

основании которых начинается и происходит действие, Ч.С.Пирс и

называет «уверенностями». Все различие между животным и человеком

заключается в том, что человек может эти программы изменять, а животное

запрограммировано раз и навсегда (речь идет, как мы догадываемся, о

диких, а не о домашних животных, иначе вся прагматистская концепция

уже давно попала бы под огонь критики читателей).

Человек сходен с животным в том, что он выполняет свою работу,

руководствуясь привычками. Что такое привычка? Это-

квазиинстинктивное действие. Человек производит его, не задумываясь.

Столяр не думает, когда строгает доску. Шофер не думает, когда ведет

машину. Чиновник не думает, выполняя рутинную канцелярскую

процедуру. Согласно известной шутке, интеллектуал - это человек, который

думает в рабочее время. Предполагается, что все остальные не думают, а

действуют привычно. Опытный работник отличается от неопытного

именно тем, что действует, подобно автомату.

* * *

Мы уже сказали, что Ч.С.Пирс был крупнейшим логиком и математиком

своего времени. Он был университетским ученым. И родился прагматизм

не где-нибудь, а в американском Кэмбридже - известнейшем научном и

учебном центре США (в пригороде Бостона), где располагаются

Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт.

Откуда же такие уничижительные сопоставления человека и животного?

Откуда рассуждения о человеке как квазиинстинктивном существе?

129

По всей видимости, оттуда же, откуда ненависть к тупым студентам, не

понимавшим лекций Ч.С.Пирса. Мы должны со всей ясностью сказать

себе: далеко не все ученые являются просветителями. Уместно

напомнить, что ведущие просветители были дилетантами в науках; кому,

кроме дилетанта, может прийти в голову мысль написать Энциклопедию,

то есть книгу, охватывающую достижения всех наук? Настоящий ученый

никогда не возьмется даже писать учебник, потому что не решится

излагать, скажем, всю физику, являясь специалистом только в одной ее

узкой области. Учебники и энциклопедии могут писать только отчаянно

храбрые дилетанты. Вспомним также и о том, что О.Конт главными

врагами позитивизма считал ученых из Академии наук. Именно они

приняли в штыки его «научную религию» - скроенное из дилетантстких

представлений о достижениях наук позитивистское мировоззрение.

Согласно известному изречению, боги не пишут учебников и не создают

школ. Великие ученые слишком заняты своими изысканиями, чтобы

тратить время на просвещение широкой публики. Если бы они имели

возможность зарабатывать кусок хлеба, не преподавая и не просвещая, они

с удовольствием воспользовались бы этим шансом. Но они вынуждены

преподавать, потому что им платят как университетским профессорам.

Не умея преподавать, не имея к этому никаких способностей, такие

ученые озлобляются на бестолковых студентов. Если таковы студенты

университета, то каковы же тогда обычные люди, занятые рутинным

трудом? Да они же мало отличаются от животных, которыми движут

инстинкты!

Ч.С. Пирс описывает практичного человека, по сути, как животное,

способное менять свои «инстинкты» - привычки, когда они перестают

приводить его к успеху. Заурядный человек - в отличие от великого

университетского ученого типа Пирса - думает очень редко. Его родители

или наставники по работе «программируют» его, используя простой

педагогический прием: «Делай, как я!». Затвердив до автоматизма

130

определенные действия, человек усваивает параллельно и набор

«программ»- уверенностей, которые относятся к его профессиональной

деятельности и повседневной жизни вообще. Эти квазиинстинктивные

уверенности, к примеру, могут быть такими: «Если я сяду на трамвай номер

5, от довезет меня до вокзала»; «Если регулярно подметать двор, то

можно получать в оговоренные сроки зарплату дворника в кассе ».

Простой человек счастлив, когда ему не приходится думать: работа,

направляемая квазиинстинктивными программами, привычно спорится и

без этого. Когда дело, что называется, получается само собой, простой

человек приходит в приподнятое настроение. У него «душа поет», когда

он уверенно выполняет привычные действия и получает привычный

результат. Он чувствует себя психологически комфортно. Ему хочется,

чтобы такое состояние, которое Ч.С.Пирс называет состоянием

уверенности, длилось как можно дольше. В сущности, это и есть та самая

«уверенность в завтрашнем дне», которую простой человек считает

необходимым условием счастья. Простой человек уверен, что и завтра он

тоже привычно - и успешно!- закончит работу, привычно отправится

домой, привычно пообщается с приятелями, привычно проведет время с

семьей - и привычно отправится спать.

Все просто замечательно.

Это и есть состояние уверенности.

* * *

Но положение в корне изменяется, когда привычные действия

человека не приводят к ожидаемому успешному результату. Отработанные

до автоматизма приемы, которые человек несколько лет выполнял не

задумываясь, внезапно дают сбой. Человек испытывает психологический

дискомфорт. Он - в недоумении: вроде делает все так же, как всегда - но

успеха не достигает. Полученный результат не соответствует его ожиданиям.

Тут-то и начинается состояние сомнения. Начинается исследование или

мышление.

131

Прагматисты очень любят иллюстрировать эту ситуацию примером с

замком. Допустим, вы в тысячный раз открываете дверь своей квартиры.

Вставляете хорошо знакомый ключ в хорошо знакомую скважину и

привычно поворачиваете его. Думаете ли вы при этом? Разумеется, нет.

Чего же тут думать? Ваша голова отключена, ваши действия через нее не

проходят. (Именно потому вы, сидя в кафе, никак не можете вспомнить,

заперли вы дверь или нет, как не стараетесь. Ваша голова не помнит этого,

потому что в привычном запирании двери она не участвовала).

Вы поворачиваете ключ, как всегда - а ключ не поворачивается. Вы уже

начали думать? Еще нет. Вы используете свои прежние привычные

действия, которые всегда приводили к успеху в аналогичных ситуациях. Вы

налегаете плечом на дверь - и пытаетесь повернуть ключ. Он не

поворачивается. Вы пытаетесь приподнять дверь, взявшись за ручку. Ключ

не поворачивается. Вы перепробовали все свои привычки, выработанные

для открывания самых разных дверей на протяжении всей вашей жизни, но

ни одна из них не сработала.

И только тогда вы садитесь на ступеньку лестницы и начинаете думать.

Вначале, впрочем, вы просто вспоминаете свои прежние, более сложные

привычки, которые всегда выручали в таких ситуациях. Можно позвонить на

работу жене (мужу). Можно дождаться ребенка, который вот-вот придет из

школы. С вашим ключом иногда бывали такие проблемы, но другие

ключи от дома открывали дверь всегда. Но вот оказывается, что и эти

ключи тоже не поворачиваются. Здесь-то и состояние сомнения наступает

окончательно - вы начинаете мучительно придумывать, как вам выйти из

положения совершенно новым образом. Начинается мышление (оно же -

исследование). И это исследование вовсе не доставляет вам радости и

удовольствия. Наоборот, состояние сомнения тяготит вас; вам не нравится

мыслить и искать выход. Вы дорого бы дали за то, чтобы ситуация

разрешилась. Тогда у вас сформируется новая привычка - и отныне вы

будете действовать в соответствие с нею, не задумываясь.

132

***

Ситуация с замком и ключом - житейская, нехитрая. Она - из тех

неприятных ситуаций, в которые не раз попадал каждый, и рано или поздно

находил из нее выход. Бывают значительно более крупные неприятности:

человек привычно ходит на работу - точно так же, как последние двадцать

пять лет - а зарплату ему не платят, потому что завод - оборонный, а

заказов от государства нет. Или другая ситуация: развитие нефтяной и

газодобывающей индустрии похоронило угледобывающую

промышленность; многолетние «уверенности», выработанные миллионами

шахтеров, оказались ненужными - к успеху они не приведут. Всем им

остается только размышлять, как жить дальше, но такое размышление

никому из них радости не приносит.

Вывод, который делает Ч.С.Пирс, таков: простой человек - то есть такой,

который не является профессиональным мыслителем - мыслит редко и

без всякого удовольствия. Идеальным для него было бы такое состояние,

при котором он автоматически воспроизводил бы образцы действий,

усвоенные еще в молодости, и они приводили бы к неизменному успеху

всегда. ( Именно этот смысл люди вкладывают в слова «выбрать

хорошую профессию», которая «прокормит до старости»).

Человек неученый мыслит в течение года совсем немного - даже не на

протяжении нескольких часов, а всего лишь на протяжении нескольких

минут.

Чтобы убедиться в этом, возьмем для примера историю отечественных

преобразований на городском транспорте. Лет тридцать с лишним тому

назад люди входили в трамвай и привычно протягивали три копейки

кондуктору. Он отрывал билет. Если родители обучили вас с детства

платить кондуктору, процедура оплаты проезды не требовала ни от вас, ни

от него никаких умственных усилий. Но вот в один прекрасный день вы

вошли в трамвай, обвели взглядом салон - и никакого кондуктора не

заметили. Рука с монеткой застыла в воздухе. Вы забеспокоились. Вам

133

стало неудобно перед всеми остальными пассажирами. Вон они, спокойно

сидят, смотрят в окно. Наверняка, все уже успешно решили проблему

оплаты проезда. Спросить, как они это сделали? Неловко. Будешь выглядеть

в их глазах неудачником и посмешищем. Но уже три остановки проехали.

Кондуктора все нет… А если придет контролер…

Тут-то и начинается неприятная, мучительная процедура исследования ( так

ее называет Ч.С.Пирс). Она заканчивается тем, что вы обнаруживаете

надпись «Совесть пассажира-лучший контролер», а под ней - железный ящик

с прорезью. Туда надо опустить монетку, повертеть колесико сбоку - и

оторвать билетик. Вам сразу легчает. Вы нашли решение проблемы. Вы

уже не выглядите неудачником. У вас сразу сформировалась новая

«уверенность» - и вы на протяжении нескольких лет привычно и успешно

действуете, опуская монетки в железный ящик и абсолютно не

задумываясь… Пока не входите однажды в трамвай - и не обнаруживаете

привычного железного ящика. Вы снова переживаете неприятную

ситуацию сомнения, начинаете мучительно размышлять, исследовать - и,

наконец, находите выход: оказывается, надо купить абонемент у водителя.

Проходит еще несколько лет - и в салоне снова появляется кондуктор… Но

тут уж особого мышления и исследования не требуется. Такое мы уже

проходили.

Итак, прикинем, сколько же потратили времени на размышления и

исследования за эти тридцать с лишним лет, путешествуя на трамвае. Даже

самому большому тугодуму потребуется за эти годы не более десяти

минут мыслительной деятельности.

Такое соотношение осмысляемой и неосмысляемой

(«квазиинстинктивной») деятельности, по мнению Ч.С.Пирса, абсолютно

нормально для обычного, «нормального» человека.

Нормальный человек думает только в исключительных случаях, когда

не срабатывают его привычки- «квазиинстинкты». Нормальный

человек не любит думать. Он думает вынужденно, когда стремится

134

заменить одно привычное действие, которое перестало приводить к

успеху, другим привычным действием. Он пытается покончить с

неприятной процедурой мышления, сопровождающейся

психологическим дискомфортом, как можно скорее.

Пока мы говорили о людях, которые заняты в сфере бизнеса, в

производстве и в торговле.

А что представляет собой, в сравнению с ними, ученый?

Естествоиспытатель или представитель технической науки не сильно

отличается от практиков. В его науке тоже есть множество привычных

методик. Она, как известно, стоит на прочной основе опыта, а для

проведения экспериментов требуется регулярная деятельность, мало

отличающаяся от рутинной производственной. Слухи о том, что ученые

регулярно мыслят, сильно преувеличены. Они тоже мыслят в

исключительных случаях, но все - таки значительно чаще, чем практики,

потому что, ставя эксперименты, время от времени создают именно эти

исключительные случаи.

Но совсем иное - философы, принадлежащие к просветительскому лагерю.

Они считали, что надо научить мыслить как можно большее количество

людей. Научившись мыслить, люди станут просвещенными и

самостоятельными. Это приведет к прогрессу и улучшит жизнь человечества.

Будут изобретены новые полезные машины, которые облегчат труд людей.

Наступит изобилие. Не будет бедных. Прекратятся конфликты и войны,

возникающие исключительно потому, что люди слепо следуют вере, не

желая понимать других. Каждая кухарка должна научиться управлять

государством - и так далее, и тому подобное.

Трудно сказать, ошибались просветители по наивности своей или же

злонамеренно смущали простых трудящихся, агитируя их выступить в роли

мыслителей и политиков. Университетские люди вроде Пирса никогда не

переоценивали способностей «простых тружеников». Они полагали, что

наука и вообще пользование разумом - это удел вовсе не для всех, а только

135

для избранных. Лишь самые одаренные из людей способны заниматься

наукой, поднимаясь к заоблачным высотам. Но одаренных людей всегда

было меньшинство. Поэтому просвещение масс - очень большая ошибка.

Попытка побудить к мышлению всех нанесла непоправимый вред и

науке, и простым людям, для которых дело мышления всегда было

противоестественным и мучительным.

Наука пострадала потому, что она была вынуждена опуститься до уровня

середняка. Она стала пошлой и прикладной. Она уже не стремится постичь

тайны Вселенной, а всецело концентрируется на разработке какого нибудь

средства для стирки нижнего белья или для чистки сантехники. Ученый,

разгадывавший загадки Господа Бога, обернулся экспертом на побегушках

у хозяина.

Но еще больший вред просвещение принесло простым, обычным людям, у

которых нет семи пядей во лбу. Раньше эти люди спокойно занимались

своим делом - работали на заводе, сеяли хлеб, занимались домашним

хозяйством. И никто из них не чувствовал себя неполноценным. Но

просветители внушили им, что мыслить должен каждый - иначе он не

заслуживает звания человека. И вот человек, который мог бы стать

хорошим кузнецом или пекарем, тужится за партой, напрягая свой

невеликий ум. У него ничего не выходит. Он озлобляется, испытывает

зависть. Бездарности объединяются - и начинают травить талантливых

людей. Нет, право, не стоило отрывать тех, у кого нет способностей к

науке, от сохи и от наковальни.

Ч.С.Пирс - равно как и все подобные ему представители университетского

научного аристократизма - конечно же, никогда не решился бы заявить

широкой публике, что каждый сверчок должен знать свой шесток. Прямо

и без обиняков сказать массовому читателю, что в науке им делать нечего

по причине бездарности и непроходимой тупости.

Заявить такое напрямик - опасно. Надо подсластить пилюлю. А потому

прагматизм берется расписывать, как велик и прекрасен простой

136

труженик, как естественен и здоров его нехитрый образ жизни, напрочь

лишенный мышления. Наука -что? Это аномалия, извращение человеческой

природы. ( Не ходите туда!) А вот простая и здоровая жизнь, основанная

на инстинктах - как у собаки - поистине прекрасна. Потому что позволяет

избавиться от тревоги, депрессии и раздражительности.

Ч.С.Пирс рассуждает так.

Причиной всех революций и смут в обществе были интеллектуалы типа

Р.Декарта, которые заявили, что настоящий человек должен быть человеком

думающим. Однажды в своей жизни каждый мыслящий человек должен

начать все сначала. Он должен усомниться абсолютно во всем - в том, что

ему говорили родители, воспитатели и учителя, в том, что он ранее читал в

книгах, в том, что он видел и слышал сам. Собственно говоря, только с

этого момента человек и может считать себя мыслящим человеком: он

собственным разумом начинает проверять все, что раньше принимал на

веру. С этого мига он только и может гордо заявить: « Мыслю -

следовательно, существую».

Как только этот вредный призыв нашел отклик в народе, он и принялся

мыслить, то есть сомневаться во всем. А правильно ли я живу? А в чем

смысл моей жизни? А справедливо ли устроен мир? Интеллектуалы вроде

Декарта заразили народ сомнением - и получили эпидемию конфликтов,

революций, войн, насилия. Если же власть в обществе оказывается

достаточно сильной, чтобы подавить эти публичные проявления

недовольства, смута обращается вовнутрь и становится смутой душевной,

внутренней. Так и возникают разнообразные психические расстройства.

Не было бы просвещения, не было бы интеллектуалов, призывающих

мыслить, все население было бы мирным, счастливым и психически

здоровым.

Поэтому главное острие своей критики прагматизм направляет против

тезиса о том, что человек - это мыслящее существо. Прагматизм

выдвигает прямо противоположный тезис: человек - это существо

137

действующее. Одновременно мыслить и действовать нельзя. Действие

должно быть оперативным, быстрым, отработанным до автоматизма. Только

с таким действием можно победить в конкурентной борьбе.

Мышление - это всегда сомнение. Действие, наоборот, требует решимости.

Поэтому всякий, кто должен действовать, должен освободиться от всяких

посторонних мыслей.

Наконец, мышление непрерывно провоцирует конфликты. Человек

мыслящий непрерывно занимается самоидентификацией, определяет свои

принципы, отстаивает свое Я. Напротив, действующий человек гораздо

больше думает не о себе самом, а о взаимодействии с другими; его

интересует не то, насколько он отличается от других, а то, в чем его

интересы совпадают с интересами других, то, в чем он мог бы

объединиться с другими, выступить в роли партнера, подрядчика или

заказчика.

Путь к преодолению конфликтов открывается совершенно ясный:

необходимо свести мышление делового человека до необходимого

минимума. Ни одной лишней, посторонней мысли. Никаких лишних

споров. Избегать всякой никчемной полемики, обходить все

несущественные разногласия.

138

* * *

Здесь мы возвращаемся к примеру с белкой и вращением вокруг нее.

Как мы помним, прагматистский способ решения «метафизических», то

есть не относящихся к делу споров предлагался такой. Всякий раз при

возникновении конфликта необходимо ставить вопрос о точке отсчета. В

зависимости от ее выбора конфликт допускает несколько способов

разрешения.

Вращается ли человек вокруг белки? Вращается, если выбрать за точку

отсчета ствол дерева. И человек, и белка описывают круги вокруг этой

точки отсчета; человек описывает круги большего диаметра, белка - круги

меньшего диаметра. Стало быть, человек вращается вокруг белки - если

принять за точку отсчета ствол дерева. Но человек не вращается вокруг

белки, если принять за точку отсчета саму белку. Человек не описывает

круги вокруг этой точки. Он не бывает поочередно то справа, то слева от

нее, то спереди, то сзади.

Следовательно, на любой вопрос можно дать несколько ответов - смотря с

какой точки зрения его рассматривать.

Это прагматистское открытие вполне соответствовало введению

наблюдателя в теории относительности Эйнштейна. Теперь и в небесной

механике уже нельзя было говорить о том, как обстоят дела на самом

деле. Теперь они обстоят так только с точки зрения данного наблюдателя.

А с точки зрения другого наблюдателя они обстоят совсем иначе…

Впрочем, не будем проводить эти параллели дальше. Они рискуют увести

нас чересчур далеко от темы.

Скажем сейчас, что точку отсчета при разрешении споров У.Джемс

предлагал определять, руководствуясь принципом Пирса.

Мы уже сказали, что, по мнению Пирса, человек не знает ничего, кроме

собственных привычек. ( Точно так же, как животное не знает ничего, кроме

собственных инстинктов). Поэтому человек употребляет слово «вещь»

лишь как обозначение для определенной группы собственных привычек.

139

Яблоко - это то, что я срываю с дерева и ем, либо то, из чего я варю

компот, предварительно высушив. Это - яблоко для меня. Но для

художника яблоко - это то, что он рисует. Для рыночного торговца - то, что

он продает. Все они обозначают одним и тем же словом яблоко разные

комплексы своих привычек.

Поэтому нет никакого смысла говорить о какой-то « вещи- в- себе», о вещи,

какова она «на самом деле», « объективно». Автомобиль - это для

страхового агента обозначение его привычки страховать от угона или от

аварии, для продавца в магазине - обозначение его привычки продавать

автотехнику, для работника автомойки - обозначение его привычки мыть,

для работника ГИБДД-ГАИ - обозначение его привычки проводить

технический осмотр - и так далее. Давайте представим себе, что некое

начальствующее лицо вдруг объявляет совещание, на которое обязывает

явиться всех, кто имеет дело с автомобилем. Оно выслушивает доклады

о том, что означает автомобиль для автослесаря, страхового агента,

работника ГИБДД-ГАИ, продавца автосалона и прочих, а затем распекает

их всех за односторонность и субективность видения автомобиля - каждый,

мол, смотрит на автомобиль только со своей стороны. И намекает, тем

самым, а, быть может, и прямо заявляет о том, что только оно,

начальствующее лицо, и видит автомобиль «объективно и всесторонне» -

таким, «каков он есть на самом деле».

Специалисты, которые имеют «по работе» отношение к автомобилям,

уйдут с такого совещания в полном недоумении. Автослесарю будет

непонятно, для чего ему знать, какими глазами смотрит на автомобиль

работник автосалона или автостраховщик. При развитом разделении труда

автослесарю абсолютно не интересно знать, как видит автомобиль

автоэлектрик или специалист по «развалу-схождению». У них абсолютно

разные привычки, связанные с деятельностью. Было бы глупо поэтому

затевать спор, чье видение автомобиля более правильно. Но самым

глупым во всей этой истории оказывается облеченное властью лицо,

140

которое заявило, что знает автомобиль объективно и всесторонне, то есть

обладает истиной об автомобиле. Ведь все специалисты знают, что у этого

облеченного властью лица нет никаких практических привычек, связанных

с автомобилем - кроме, разве что, привычки садиться на заднее сиденье и

отдавать распоряжение водителю, куда ехать. Заявление этого

компетентного лица о том, что оно знает автомобиль объективно, таким,

каков он есть «на самом деле», будет воспринято всеми как всего лишь

еще одна демонстрация власти самодуром: вы все ущербны, потому что

субъективны в познании автомобиля, а я ( вместе с моими

компетентными органами) превосхожу вас, ибо обладаю объективной

истиной. ( Знание - сила!)

Вернемся, однако, к принципу Пирса.

Он сформулирован в статье « Как сделать наши идеи ясными»:

« Чтобы выяснить его ( мышления - А.П.) значение, мы должны просто

определить, какие привычки оно производит, ибо значение вещи состоит в

том, какие привычки она собой подразумевает…Тождественность привычки

зависит от того, когда и как она вынуждена действовать… наши действия

отсылают к тому, что оказывает воздействие на чувства, наша привычка

имеет то же значение, что и действия, наше убеждение - то же, что и

привычка, наше понятие - то же, что и убеждение»93.

Понимать это высказывание, которое полно того, что У.Джемс называл

Киммерийским мраком, следует, видимо, так. Дж.Беркли заявлял, что

вещь для меня - это всего лишь комплекс моих ощущений. Это -позиция

наблюдателя. Позиция практика такова: вещь для меня - это комплекс

моих привычных действий. Мое понятие о вещи - это комплекс моих

«верований», комплекс моих «квази-инстинктов», моих внутренних

«программ», которые «включаются», «активируются» в связи с этой

вещью.

Именно потому спорить о вещах нет смысла. 93 Пирс Ч.С. Как сделать наши идеи ясными. // Пирс Ч.С. Начала прагматизма. СПб: Алетейя, 2000. С.136-137.

141

Спорить надо о «привычках» и об «уверенностях», которые

«подразумеваются» вещью. И постоянно ставить вопрос о точке отсчета -

чьи привычки мы имеем в виду, чьи уверенности подразумеваем,

глазами какого практика мы смотрим на вещь?

Суть прагматистского метода разрешения споров можно пояснить на таком

примере. Предположим, что в роли прагматиста выступаю я. И вот я

вхожу в аудиторию, а в ней идет жаркий спор между двумя студентами -

спор о том, есть Бог или же Бога нет. Как я буду разрешать этот спор? Я

не присоединюсь ни к одной из сторон. Я не запрещу спорить в

университете - во время, которое расписанием отведено на лекцию - и не

загоню, тем самым, спор вглубь. Я должен немедленно разрешить спор. И

тогда я использую принцип Пирса. Я говорю каждому из спорщиков:

«Определите, пожалуйста, какие практические последствия имеет для вас

лично Бог. Это означает: подумайте о том, что изменится в ваших

личных практических привычках от решения, что Бог есть и от решения,

что Бога нет». Один из спорщиков после кратких раздумий скажет мне:

«Я работаю диспетчером трамвайного парка. В моих практических

действиях и привычках ничего не изменится от того, что я признаю

существование или несуществование Бога». Я тут же говорю ему в ответ:

«Вот и выбрось из головы этот вопрос раз и навсегда - как бессмысленный

и пустой для тебя». Но другой спорщик говорит, что в его практических

привычках изменится очень многое, если он признает, что Бога нет. Ведь

он после университета намерен завершить свое образование в духовной

семинарии, чтобы в перспективе стать священнослужителем. Сейчас он

ведет всю свою жизнь, исходя из веры в то, что Бог существует. Если бы

он избрал другой ответ, ему пришлось бы в корне изменить многие

жизненные привычки и вообще начать иную жизнь, а этого ему не хочется.

И вот тогда я, как прагматист, говорю ему: «Верь в то, что поддержит тебя

в твоей деятельности. Живи, руководствуясь уверенностью, что Бог есть.

Решение вопроса о существовании Бога имеет для тебя реальное

142

практическое значение.»

Казалось бы, такой способ разрешения конфликтов может срабатывать.

Но… Представим себе книготорговца, который выгодно оптом

атеистический словарь. Он пускает его в продажу, исходя из

уверенности, что Бога нет. ( Для бойкости торговли он мог бы даже

написать это на большом цветном транспаранте и повесить транспарант

над прилавком.) Но вот словарь распродан, и в продажу поступила

Библия. Теперь над прилавком нужно писать, что, по уточненным данным,

Бог все - таки существует. Всякий, кто приходит в книжный магазин,

обвинит торговца в ужасающей беспринципности. Но в чем же тогда

обвинять современных российских продавцов книг, у которых на одном

прилавке лежит и атеистический трактат, и Библия, и Коран, и языческие

гороскопы, и наставление по практическому вудуизму?

И будет ли обозначать такая вседозволенность мнений, такой

безграничный плюрализм истин урегулирование конфликта? Можно ли

урегулировать его, заявив: « Пусть каждый думает то, что ему больше

нравится, и занимает ту позицию, которая кажется ему более

перспективной для достижения личного успеха»?

143

Раздел третий. Биологизаторская конфликтология: от «философии

жизни» к «философской антропологии»

Лекция 7. Ф.Ницше как конфликтолог духовной сферы

Любой, кто начинает изучение культуры не с первоисточников, а с

комментариев - увы, иного пути пока не придумано, и «введение»

присутствует непременно! - усваивает уже устоявшиеся в культуре

представления и оценки. Он может так и остаться в их плену, до

первоисточников не добравшись. ( В этом случае можно говорить о

человеке образованном, то есть о таком, на которого образование наложило

свою неизгладимую печать). Если же человек все же продерется сквозь

предисловия, комментарии и введения, его почти наверняка будут ждать

удивительные открытия. Он убедится, что представление о любом

великом человеке в последующей культуре зависит вовсе не от того, как

он понимал себя сам и какие цели перед собой ставил. Оно зависит от

того, как его понимали современники. Потомкам остается вовсе не

«мыслитель- в-себе»; они получают в наследство лишь «мыслителя-для-

нас», то есть такое представление, которое в меру своего разумения

составили о нем его современники.

Тому, кто сегодня намеревается говорить что-либо о Ницше,

необходимо первоначально преодолеть уже устоявшееся в головах

образованных российских читателей представление о том, что

ницшеанство представляет собой философию иррационализма, которая

легла в основу идеологии немецкого национал-социализма, обыкновенно

именуемого «фашизмом». Ассоциация «ницшеанство» - «фашизм»

является необыкновенно стойкой по сей день. Вот, к примеру,

рассуждения из современного, «постперестроечного» учебника:

«Долгие годы в нашей стране существовала официальная оценка

творчества Ницше как идеолога национал-социализма. И для такого подхода

144

были свои основания, в частности признанное «библией» нацистов во

многом сфабрикованное сочинение «Воля к власти». Таким образом

создавалась теоретическая база для политической практики III Рейха. В наши

дни уже достаточно подробно выяснена негативная роль, сыгранная в этой

истории сестрой Ницше Элизабет, которая собственноручно

фальсифицировала его рукописи в русле национал-социалистической

доктрины и передала трость брата в подарок Гитлеру во время посещения им

Архива Ницше в 1934 году. Ницше лично не был и не мог быть причастен к

нацизму. И тем не менее, ницшеанство готовило идейную почву для

рождения этого движения»94.

С таким же основанием можно утверждать, к примеру, что

Г.В.Ф.Гегель готовил почву для режима И.В.Сталина, поскольку

В.И.Ленин объявил классическую немецкую философию одним из

источников философии марксизма. Гегель повлиял на Ленина, Ленин

повлиял на Сталина, стало быть, Гегель повинен в «культе личности».

Если же мы обратимся к первоисточникам, то есть к работам самого

Ф.Ницше, и попытаемся выяснить, какие цели он ставил перед собой, то

нас непременно будут ждать неожиданные открытия. Так, окажется, что

сам Ницше вовсе не считал себя философом, каковым его считают сейчас

во всем мире. И вообще: мы встречаемся здесь с кричащим парадоксом:

и последователи, и оппоненты, и комментаторы выдели Ницше совсем не в

той роли, в которой он видел себя сам. В первую очередь его видели

идеологом. Во вторую очередь - скептиком и нигилистом. И лишь в третью

очередь - тонким знатоком человеческой души.

У самого Ницше приоритеты расставлены прямо противоположным

образом. Он в первую очередь считает себя гениальным психологом:

сравниться с ним может разве что один Ф.М.Достоевский. Во вторую

очередь он считает себя последователем французских остроумцев-

афористов, первейшим из которых признает герцога Ларошфуко. (Ни 94 Мареев С.Н., Мареева Е.В., Арсланов В.Г. Философия ХХ века. М.: Академический проект, 2001. С. 50-51.

145

одному из комментаторов его учения такое даже в голову бы не пришло!)

Но самое главное заключается в том, что Ф.Ницше считает себя

специалистом по регулированию общественных настроений - тем, кого

ныне принято называть политтехнологами или манипуляторами сознанием

масс.

Причем все эти три роли - психолог, афорист-остроумец и

манипулятор общественным сознанием (вернее бы было сказать -

подсознанием) Ф. Ницше считает тесно связанными.

* * *

Осенью 1876 года Ф.Ницше уехал на лечение в Италию, в Сорренто.

Базельский университет дал ему годичный оплачиваемый отпуск для

поправки здоровья: у тридцатидвухлетнего профессора участились

нестерпимые головные боли и желудочные спазмы, что не позволяло ему

читать лекции. В Сорренто произошел окончательный разрыв с

Р.Вагнером. Но среди его новых друзей, живших вместе с Ницше на вилле

Рубиначчи, был молодой психолог Пауль Рэ - как мы знаем теперь, он

был одним из первых представителей современной психологии, не

выдумывающей человеческую психику, а изучающей ее во всей ее

сложности.

Пауль Рэ обратил внимание Ф.Ницше на творчество французских

моралистов. Он полагал, что именно эти аристократы, изысканно

шутившие в салонах, и были родоначальниками современной психологии.

До сих пор их место в мировой культуре никто строго не определял. Да,

были какие-то люди, которые шутили при дворе или в аристократических

салонах. Потом эти шутки были записаны. Можно ли считать их

литературой, а шутников - литераторами?

На этот счет у многих существовали большие сомнения.

Первообразом книги у европейцев, выросших в космосе

христианской культуры, всегда была Библия. Даже просветители,

создававшие Энциклопедию, ориентировались на заданные ею стандарты:

146

Энциклопедия должна была ответить на все вопросы, поставленные в

Библии, но - строго на научной основе.

Представления о настоящей книге, заданные Библией, осознанно или

неосознанно воспринимались и светскими писателями. Произведения

французских «моралистов» этим представлениям не соответствовали.

Во-первых, по сравнению не только с Библией, но даже с

Евангелиями их афоризмы и эссе были чересчур короткими.

Во-вторых, творения французских «моралистов» были какими-то

несерьезными. Таким тоном настоящие книги не пишутся. В них должен

быть надрыв, страдание, мука.

В-третьих, написание книги должно представлять собой труд, даже -

подвиг. Здесь упрек французским «моралистам» был тем же, который, по

версии А.С.Пушкина, предъявлял Моцарту Сальери. Афоризмы светских

остроумцев возникали слишком легко, во всяком случае - без видимых

усилий.

В-четвертых, настоящая литература должна улучшать человека,

показывать ему высокие образцы, на которые можно равняться, изображать

идеалы. А произведения французских «моралистов» ничему хорошему не

учили. Наоборот, они учили видеть за хорошим всяческое нехорошее,

выступающее под его маской. Они вскрывали действительную подоплеку

высокоморальных поступков. Может ли быть настоящей та литература,

которая портит человека?

Короче говоря, произведения французских «моралистов» считались

во времена жизни Ницше легковесной литературой, способствующей

порче общественных нравов - хотя, возможно, и подающей повод для

зубоскальства и цинизма. Буржуа ненавидел в них аристократов, святоша

- насмешников, трудолюбивый и усидчивый литератор - импровизаторов,

рождающих свои произведения с недопустимой легкостью.

Общественное мнение не благоволило к этой литературе. Заниматься

ее изучением всерьез никто не считал нужным - что, кстати говоря,

147

косвенно выразилось в отсутствии по сей день строго научного термина,

который описывал бы этот культурный феномен. В самом деле:

представителей этого литературного течения - впрочем, можно ли считать

их профессиональными литераторами? принадлежащими к одному

течению? - именуют «афористами» и «эссеистами». Но эти

характеристики касаются исключительно формы их произведений, а не

содержания. Козьма Прутков тоже писал афоризмы. Но они отличались

от тех, которые исходили из уст французских салонных острословов.

Значит, важно не просто сказать об афоризмах, а отметить, какие это

афоризмы.

Возможно, именно к этому и стремились те, кто стал именовать

французских «афористов» французскими «моралистами». По всей

видимости, изобретатели этого термина хотели подчеркнуть, что

афоризмы пишутся «на темы морали». Но слово «моралист»

обыкновенно обозначает того, кто «морализирует», «читает мораль», то

есть пространно призывает к исполнению моральных норм. А в этом

смысле французские «моралисты» моралистами вовсе не были (именно

потому мы ставим слово «моралисты» в кавычки).

В самом деле, может ли называться моралистом тот, кто считает

благочестивых людей отвратительными: «Большинство друзей внушает

отвращение к дружбе, а большинство людей благочестивых - к

благочестию»95? Может ли называться моралистом тот, кто издевается

над женской порядочностью: « Почти все порядочные женщины - это

нетронутые сокровища, которые потому и в неприкосновенности, что их

никто не ищет»96 Может ли называться моралистом тот, кто подрывает

авторитет стариков, смеясь над ними: « Старые безумцы еще безумнее

молодых»97? Может ли называться моралистом тот, кто полагает, что в

безнравственном обществе лучше быть не только безнравственным 95 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: Издательство «Фолио», 2001. С.78 96 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С 70. 97 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары .С.80

148

человеком, но даже и преступником: «Насколько преступление легче

находит себе покровителей, нежели невинность!»98 ?

Может быть, написавший эти строки - не моралист, а, наоборот, враг

морали? Аморалист? Антиморалист?

Вовсе нет!

Он - не моралист, но и не аморалист.

Он - имморалист.

Это значит, что мораль ему абсолютно безразлична, потому что не

определяет в обществе ничего. Поэтому нет смысла ни бороться за

мораль, ни бороться против нее.

Так называемое зло - это всего лишь плесень на стене. Бороться надо

не с плесенью. Бороться надо с сыростью.

Мораль - это всего лишь проявление чего-то, значительно более

глубокого…

* * *

Ларошфуко говорит:

«Все наши качества, дурные, равно как и хорошие, неопределенны и

сомнительны, и почти всегда они зависят от милости случая»99.

Понимать это можно так.

Совершая важнейшие поступки в своей жизни, человек меньше всего

на свете руководствуется моральными принципами. Им движет инстинкт.

Или чувство. Или расчет. ( Хотя и то, и другое, в конечном счете,

сводятся к инстинктам).

Когда человек следует инстинкту, то есть не вполне осознаваемому

им внутреннему побуждению, какие бы то ни было моральные

соображения у него начисто отсутствуют. Значит, в момент совершения

поступка еще нет ни добра, ни зла. Моральными или аморальными

поступки становятся лишь потом, когда о них начнут судить люди -

включая того, кто этот поступок совершил. Один и тот же поступок 98 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С. 83. 99 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары С 83

149

может быть истолкован как моральный или как аморальный - в

зависимости от того, к каким результатам он привел, в какой конкретной

ситуации он был совершен, в каком контексте воспринимался и т.п.

Достаточно последить за прениями сторон в суде, чтобы заметить, как

диаметрально различаются оценки одного и того же поступка обвинителем

и защитником!

Следовательно, поступкам придается моральный или аморальный

смысл только впоследствии, уже после их совершения - так сказать, задним

числом.

Мораль, таким образом, вступает в игру после поступка.

А что же тогда определяет поступок?

Отвечая на этот - самый главный! - вопрос, Ф. де Ларошфуко вдруг

начинает говорить абсолютно серьезным и сухим языком врача, который

весьма удивителен в его устах - в устах герцога и острослова:

« Сила и слабость духа - это просто неправильные выражения: в

действительности же существует лишь хорошее или плохое состояние

органов тела»;100

«Соки нашего тела, совершая свой обычный и неизменный

круговорот, тайно приводят в действие и направляют нашу волю; сливаясь в

единый поток, они незаметно властвуют над нами, воздействуя на все наши

поступки»101.

Если бы Ларошфуко не употребил вульгарно-материалистического

слова «соки» - или дал бы понять, что употребляет его в каком-то

переносном смысле, имея в виду какие-то малопонятные

психофизиологические процессы в человеческом организме, - то на

основании этого высказывания его вполне можно было бы записать в

прародители глубинной психологии.

* * * Ницше просто не мог не поставить перед собой вопрос: почему 100 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С.18. 101Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С. 60.

150

именно остроумцы из аристократической среды оказались способными

к столь тонким психологическим наблюдениям и сумели высказать их в

столь отточенной форме?

Случайно ли появляется в истории культуры такая фигура - человек,

желающий лечить современников острым языком? Разбирать тайную суть

конфликтов, их движущие пружины - чтобы с этими конфликтами

покончить? Потому что продолжать конфликт, суть которого стала ясной

и понятной, просто скучно.

Человек, портрет которого Ницше рисует, говоря о Шамфоре,

«знатоке людей и толпы» и « остроумнейшем из всех моралистов»:

«…Богатый душевными глубинами и подоплеками, угрюмый, страдающий,

пылкий, - мыслитель, считавший смех необходимым лекарством от жизни и

полагавший едва ли не потерянным каждый день, когда он не

смеялся…»102.

Чему книга Ф.Ницше со столь странным названием -

«Человеческое, слишком человеческое»?

Она посвящена психологии. И в первую очередь - психологии

конфликтов. А также отражению этих конфликтов в духовной

культуре.

Ницше прямо говорит об этом:

«…Размышление о человеческом, слишком человеческом - или, как

гласит более ученое выражение, психологическое наблюдение…»103

До сих пор духовная культура рассматривалась как результат

божественного вмешательства в человеческие дела. Такова, в первую

очередь, мораль: во всех религиях ее заповеди давались богами. Таково

высокое искусство - с его боговдохновенными произведениями. Таково

право, если считать, что оно исходит из богоустановленного естественного

права. По мере секуляризации культуры о Боге стали говорить реже, зато

больше стали говорить о светских вариантах откровения - постижении 102 Ницше Ф. Веселая наука // Соч. в 2-х т. Т. 1. С. 571. 103 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Соч . в 2-х т. Т.1. С. 263.

151

Бытия, поэтическом вдохновении, научной интуиции, постижении

общечеловеческих ценностей и т.п. Но суть дела от этого не менялась:

духовная культура приходила к человеку откуда-то сверху, а вовсе не

коренилась в его психологии, не была « человеческим, слишком

человеческим». Ф.Ницше решил продемонстрировать, как самая высокая

духовная культура происходит из отношений между людьми. Как только

мы поставим вопрос о психологии морали (искусства… права…), мы, тем

самым, примемся рассматривать все эти культурные феномены как

чисто человеческие по происхождению своему.

Непоследовательный человек мог бы утверждать, что в морали

(искусстве … праве …) есть и божественное, и человеческое. К примеру,

вполне можно было бы представлять все дело так: исходный импульс

исходит от Бога, а вот остальное уже зависит от способностей человека -

насколько он может воспринять его и выразить на человеческом языке, не

исказив?

Ницше специально повторяет в названии книги «человеческое» два

раза, чтобы опровергнуть таких непоследовательных теоретиков.

Настоящая психология показывает, что в морали (искусстве…праве…)

нет даже малой доли божественного - здесь всё человеческое,

исключительно человеческое, слишком человеческое, чересчур

человеческое…

Продемонстрировав это, можно пойти дальше - и показать, что даже

религия с ее представлениями - это человеческое, слишком человеческое.

Психология, однако, понимается Ф.Ницше весьма своеобразно. Это - не

наука о душе, как подсказывает этимология слова «психология». Это -

наука о том, как те представления, которые ранее считались внушенными

Богом, на самом деле возникали в ходе человеческой деятельности в

мире. Заниматься психологией морали для Ницше - значит, например,

прояснять генезис представлений о справедливости, исследуя историю

торговли. Ницше говорит, скорее, о формировании того, что ныне

152

именуется менталитетом. Впрочем, у нас еще будет возможность более

подробно проследить за ходом его мысли.

А пока поставим следующий вопрос.

Если мораль не дается людям богами, значит, исследованиями ее

должны заниматься вовсе не теологи. Тогда - кто же? Кто первым сделал

шаг к светской психологии, отказавшейся от произвольных теологических

фантазий? И как именно это поизошло?

* * *

Ф.Ницше - вместе с П.Рэ - отвечает без малейших сомнений:

первыми, кто занялся психологическими наблюдениями, были именно

аристократы, шутившие при дворе и в салонах.

"Несомненно, что бесчисленные отдельные замечения о человеческом

и слишком человеческом были впервые открыты и высказаны в кругах

общества, которые привыкли приносить всякого рода жертвы не научному

познанию, а остроумию и желанию нравиться; и благоухание этой старой

родины моралистической сентенции - весьма соблазнительное благоухание -

почти неразрывно связалось со всем этим родом подобной литературы; так

что в свою очередь ученый человек непроизвольно обнаруживает некоторое

недоверие к этому роду и к его серьезности"104.

Да, именно шутившие аристократы, желавшие таким образом

понравиться - были родоначальниками психологической науки! (Хотя

современные серьезные ученые, перенявшие аскетизм от монахов и

пуритан, не желают признавать их «первородства» именно из-за этого

стремления шутить и нравиться).

Но почему же именно они - аристократы - принялись наблюдать

людей и выражать результаты своих наблюдений в салонных остротах?

Почему именно они оказались первыми конфликтологами и затевателями

культурных пикировок- символических конфликтов? 104 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Соч . в 2-х т. Т.1. С 265.

153

Ницше находит такой ответ:

«В светских беседах три четверти всех вопросов и ответов

направлены на то, чтобы причинить собеседнику маленькую боль; поэтому

так много людей жаждут общества: оно дает им сознание их силы. Злоба,

проявляясь в таких бесчисленных, но очень небольших дозах, есть

могущественное возбудительное средство к жизни - точно так же как

благожелательность, распространенная в мире людей в таких же формах,

есть повсеместное целебное средство»105.

Остроумие, пикировка, колкости - все эти слова демонстрируют нам,

что светская беседа весьма напоминает фехтование. Но уколы, которые

наносят друг другу собеседники, соревнующиеся в остроумии, вовсе не

вредят их здоровью. Напротив, они способствуют ему и заставляют

держать себя в форме.

Здесь, похоже, необходимы более подробные комментарии - вернее,

восстановление всего хода мыслей Ницше, лишь конспективно

запечатленного в сжатых его афоризмах.

* * *

Слова «двор» и «придворные» сегодня вызывают ассоциацию с

роскошной жизнью, полной изысканных наслаждений. Отчасти это

объясняется тем, что позднефеодальная эпоха действительно была не

чужда роскоши, а отчасти - тем, что плебейский взгляд на вещи,

свойственный третьему сословию, позволял видеть только одну сторону

дела, вызывавшую у него зависть, и совершенно не видел другой стороны,

выраженной в известной поэтической строчке: « Кавалергарда век

недолог…» Действительно, в феодально-рыцарскую эпоху слово

«двор» означало «войско». На заре этой эпохи - когда, по выражению

Вольтера, первый король был всего лишь самым удачливым воином -

придворная роскошь и великолепие еще не затеняли откровенной

воинственности придворных. Это были наиболее агрессивные и сильные 105 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Соч . в 2-х т. Т.1. С. 273.

154

люди страны - в противном случае они не были бы дворянами, т.е.

лучшими воинами, приближенными к правителю. Первый же бой

показал бы, кто чего стоит.

Но войско не воюет непрерывно.

В промежутках между военными кампаниями придворные

вынуждены жить, общаясь между собой. Но воинственный человек

отнюдь не умеет разом избавляться от своей агрессивности, когда нет

боевых действий. И менталитет его не меняется, как по мановению

волшебной палочки, с наступлением мира. Он и в мирной жизни

остается таким же задиристым и вспыльчивым, каким бывает на поле боя.

Необходимость совместной жизни и постоянного общения множества

сверх-агрессивных людей представляли собой немалую проблему.

Вспыльчивость и задиристость становились причиной дуэлей. Правитель

не желал, чтобы его воины перебили друг друга, а потому дуэли

запрещал. После крещения варварских племен в Европе и превращения

христианства в государственную религию обоснование этого запрета

возлагалось на главного придворного священника. Тот должен был

удержать придворных от междоусобных стычек проповедью христианской

любви, кротости и неубийства.

Но во что бы, спрашивается, превратилось войско, если бы эта

христианская проповедь имела чересчур большой успех?

Можно ли представить себе бойца, который возлюбил врагов своих?

Воина, который, получив удар по щеке или иной части тела, подставляет

противнику другую? Военачальника, который напутствует своих солдат,

идущих в бой, словами : « Не убий!»

Один из современных последователей Ф.Ницше, немецкий философ и

культуролог П.Слотердайк пишет по этому поводу:

"По прошествии столетий христианизации религиозные заповеди

155

сформировали у правящих военно-аристократических слоев фундамент их

внутреннего мира, в результате чего противоречие между христианской

заповедью любви и феодальной воинской этикой стало просто жгучим и

разрывающим их сознание." 106

И в самом деле: агрессивная натура и воинская этика подсказывает

дворянину одну линию поведения, а придворный священник - совсем

другую.

Как же, спрашивается, поступать?

Воина-христианина действительно ждал бы невроз, если бы не были

своевременно изобретены формы неубийственного, символического

соперничества, призванные выпускать избыточную, не нужную в мирные

времена агрессию.

* * *

Книга А.Дюма «Три мушкетера» известна в России каждому - с

детства. Она увидела свет в 1844 году. Описываемые в ней события

относятся к 1625 году, то есть произошли за два века до того, как А.Дюма

изобразил их. Но книга вовсе не представляет собой плода чистой

писательской фантазии. Как явствует из авторского предисловия, "Три

мушкетера" были созданы на основе документов и подлинных

мемуаров: "Один только перечень книг, прочитанных нами с этой целью,

составил бы целую главу, что, пожалуй, было бы очень поучительно, но

вряд ли занимательно для наших читателей."107

В 1625 году Ф. де Ларошфуко, которого Ф. Ницше особо выделял в

ряду французских имморалистов, было всего двенадцать лет. Он

появился при дворе позже, чем Д'Артаньян, но этот литературный герой

вполне мог подписаться под строчками из его мемуаров:

106 Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. С.267. 107 Дюма А. Три мушкетера. // Соч. в 35-ти т. М.: Издательская фирма «Дайджест». Т.7. 1992. С.10.

156

« Столько пролитой крови и столько исковерканных судеб сделали

правление кардинала Ришелье ненавистным для всех. Мягкость регентства

Марии Медичи была еще памятна каждому, и все вельможи королевства,

видя себя поверженными, считали, что после былой свободы они впали в

рабство. Я был воспитан в подобных воззрениях… владычество кардинала

Ришелье показалось мне вопиющей несправедливостью, и я решил для

себя, что партия королевы - единственная, к которой по долгу чести мне

подобает примкнуть. Королева была несчастлива и гонима, и любовная

страсть, которую к ней испытывал кардинал, оборачивалась для нее

нестерпимыми притеснениями»108.

Как видим, Д'Артаньян - а, точнее, А. Дюма - смотрел на времена,

описанные в его романах про мушкетеров, точно таким же взглядом, как

и герцог де Ларошфуко. Мы имеем в виду не только совпадение

политических симпатий. Речь идет еще и об иронии, сатире и юморе! К

сожалению, сегодня только узкие специалисты-филологи помнят, что

знаменитые романы Дюма относились к жанру «романа-фельетона».

То, что российские читатели с детства принимали за чистую монету

предельного реализма, на самом деле было непрерывной комедией

положений, которая создавалась противоречием между агрессивностью

воина и миролюбием христианина, существовавших в одной и той же

душе.

* * *

А.Дюма мастерски описал дух этой эпохи, которая только-только

начала обуздывать агрессивность аристократов - и в результате сделала

повседневной практикой изощренную салонную пикировку. Эпоха была

полна агрессии, но уже научилась весьма изобретательно стравливать

пар, чтобы избежать взрыва.

Дуэли в «Трех мушкетерах» описываются во множестве. Хотя

108 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С. 219.

157

процент смертельных исходов в них относительно низок, дуэли

строжайше запрещены - и королем, и кардиналом. При этом оба

проявляют двуличие и тайно болеют за своих гвардейцев, поощряя их к

столкновениям. Они не заинтересованы ни в полном прекращении дуэлей,

поддерживающих боевой дух и воинское искусство, ни в их чересчур

большой частоте. Убивать надо в меру, а христианскую заповедь «Не

убий!» применять ситуативно.

Угроза потери лучших воинов в междоусобных стычках заставляет

изобретать спортивные состязания - как символическую форму борьбы.

Когда-то они начинались с рыцарских турниров, имитировавших

смертельный поединок - но с некоторыми ограничениями, призванными

снизить количество летальных исходов. Тем не менее, рыцарские

поединки были крайне опасны. На смену им стали приходить поединки

спортивные, в которых по сей день сохраняется вся рыцарская атрибутика:

торжественное открытие с парадом и приветствиями соперников, затем -

борьба, поражения и победы, а после долгой череды подвигов - завоевание

почетного трофея лучшим бойцом. (Прообраз всех спортивных кубков -

это Грааль, вожделенная мечта рыцаря).

Спортивные состязания символизируют смертельно опасную борьбу,

уже не являясь таковой. Однако такая культурная символизация не была

бы принята рыцарством как эрзац схватки, если бы в ней совсем

отсутствовали опасность и риск физического ущерба. Описания первых

спортивных состязаний позволяют заметить, сколь непрочна

символическая форма, в которую христианская культура стремится облечь

настоящую, убийственную борьбу. Символические поединки в любой

момент могут обернуться несимволическими боевыми действиями ( как,

впрочем, и сегодня, когда сдерживающая агрессию функция культуры

ослабла вместе с общим ослаблением культурного влияния в мире).

Вот свидетельство тому - из «Трех мушкетеров»:

158

"Портос и Арамис были уже на месте и перекидывались для забавы

мячом. Атос, отличашийся большой ловкостью во всех физических

упражнениях, встал с д′Артаньяном по другую сторону площадки и

предложил им сразиться <...> Один из мячей, брошенных мощной рукой

Портоса, пролетая, чуть не коснулся лица д′Артаньяна, и юноша подумал,

что, если бы мяч не пролетел мимо, а попал ему в лицо, аудиенция,

вероятно, не могла бы состояться, так как он не был бы в состоянии явиться

во дворец. А ведь от этой аудиенции, как представлялось его гасконскому

воображению, зависело все его будущее. Он учтиво поклонился Портосу и

Арамису и сказал, что продолжит игру, когда окажется способным

помериться с ними силой. С этими словами он отошел за веревку, заняв

место среди зрителей.

К несчастью для д′Артаньяна, среди зрителей находился один из

гвардейцев его высокопреосвященства. Взбешенный поражением, которое

всего только накануне понесли его товарищи, гвардеец этот дал себе

клятву отомстить за них. Случай показался ему подходящим.

-Не удивительно,- проговорил он, обращаясь к своему соседу, - что

этот юноша испугался мяча. Это, наверное, ученик мушкетеров.

Д′Артаньян обернулся так круто, словно его ужалила змея, и в у пор

поглядел на гвардейца, который произнес эти дерзкие слова.

- В чем дело? - продолжал гвардеец, с насмешливым видом

покручивая ус. - Глядите на меня сколько хотите, милейший: я сказал то,

что сказал.

-А так как сказанное вами слишком ясно и не требует объяснений, -

ответил д′Артаньян, - я попрошу вас следовать за мной"109.

(Всякому понятно, что при соревнованиях команд, которые

представляли бы противоборствующие гвардии, поводов для вызова на

109 Дюма А. Три мушкетера. // Соч. в 35-ти т. Т.7. С.62-63.

159

поединок было бы неизмеримо больше.)

* * *

Последующее развитие событий - дуэль, вызвавшая массовые

вооруженные столкновения в городе, затем - осада дома-крепости с угрозой

поджога - на языке современного милицейского протокола

квалифицицировалось бы как общественные беспорядки, затеянные

фанатами средневекового волейбола, которые чуть было не сожгли весь

Париж:

"... Д′Артаньян, не имея понятия, насколько опасна последняя

нанесенная им противнику рана, упорно его теснил и, возможно, прикончил

бы его. Однако шум, доносившийся с улицы, был услышан в помещении, где

играли в мяч. Двое из друзей гвардейца, заметившие, как их друг обменялся

несколькими словами с д′Артаньяном, а затем вышел вслед за ним,

выхватив шпаги, выбежали из помещения и напали на победителя. Но в то

же мгновение Атос, Портос и Арамис, в свою очередь, показались на пороге

и, накинувшись на двух гвардейцев, атаковавших их молодого друга,

заставили нападавших повернуться к ним лицом. В этот миг Бернажу

упал, и гвардейцы, которых оказалось двое против четырех, подняли крик:

- На помощь, люди де Ла Тремуля!

На этот призыв из дома де Ла Тремуля высыпали все, кто там

находился, и бросились на четырех мушкетеров.

Но тут и мушкетеры, в свою очередь, издали боевой клич:

-На помощь, мушкетеры!

На этот крик всегда отзывались. Все знали, что мушкетеры - враги его

высокопреосвященства, и они пользовались любовью за эту вражду к

кардиналу. Поэтому гвардейцы других полков... при таких столкновениях

принимали сторону королевских мушкетеров. Мимо как раз проходили

трое гвардейцев из полка г-на Дезэссара, и двое из них ринулись на помощь

160

четырем товарищам, тогда как третий помчался к дому де Тревиля,

громко крича:

-На помощь, мушкетеры! На помощь!

Как и всегда, двор дома г-на де Тревиля был полон солдат его полка,

которые и бросились на поддержку своих товарищей. Получилась

всеобщая свалка, но перевес был на стороне мушкетеров. Гвардейцы

кардинала и люди г-на де Ла Тремуля отступили во двор дома, едва успев

захлопнуть за собой ворота, чтобы помещать противнику ворваться вместе

с ними.<...> Возбуждение среди мушкетеров и их союзников дошло до

предела, и уже возникал вопрос, не следует ли поджечь дом в отместку за

то, что люди де Ла Тремуля осмелились напасть на королевских

мушкетеров. Брошенное кем-то, это предложение было принято с

восторгом, но, к счастью, пробило одиннадцать часов. Д′Артаньян и его

друзья вспомнили об аудиенции и, опасаясь, что такую великолепную

шутку разыграют без их участия, постарались успокоить эти буйные

головы. Несколько камней все же ударилось в ворота. Но ворота были

крепкие"110.

Да, дух эпохи Ришелье и Ларошфуко отличался тем, что под

тонкой, едва возникшей культурной оболочкой символических форм

борьбы по-прежнему вовсю бурлит лава рыцарской воинственности.

Католическая христианская культура всячески пытается смирить ее, но вот

парадокс: чем дольше продолжается борьба, тем более похожими

становятся противники. Обхватив друг друга, подобно борцам на ковре, не

разжимая объятий на протяжении веков, церковь и рыцарство начинают

постепенно прорастать друг в друга.

Кардинал Ришелье, превратившись во всевластного министра,

руководит всей политикой Франции:

" Вся ответственность падала на кардинала, ибо нельзя быть 110 Дюма А. Три мушкетера. // Соч. в 35-ти т. Т.7. С.64-65.

161

полновластным министром, не неся при этом ответственности. Поэтому,

напрягая все силы своего разностороннего ума, он днем и ночью следил за

малейшими изменениями, происходившими в каком-либо из великих

государств Европы"111.

* * *

Уже одно только простое описание того, как священник занимается

политикой, делает «Три мушкетера» романом-фельетоном. Кардинал

Ришелье выступает в роли заправского полководца и руководителя

разведслужбы, отнюдь не следуя при этом заповеди "Не убий!" и вовсе не

неся миру Божью истину, распространение которой никак не входит в

задачи разведки и контрразведки:

"...Ставка кардинала ( под Ла-Рошелью - А.П.) была в дюнах, у

Каменного моста, в обыкновенном домике, не защищенном никакими

укреплениями <...> Поэтому в маленьком домике у Каменного моста...

днем и ночью сменялись курьеры, причем число их возрастало с каждой

минутой. Это были монахи, так неумело носившие свои рясы, что сразу

можно было догадаться об их принадлежности к церкви, но к церкви

воинствующей; женщины, которых несколько стесняла одежда пажей и

чьи округлые формы заметны были даже под широкими шароварами; и,

наконец, крестьяне с грязными руками, но со стройной фигурой, крестьяне,

в которых за целую милю можно было узнать людей знатного

происхождения. Бывали и другие, видимо менее приятные визиты, ибо два

или три раза разносился слух, что на жизнь кардинала было совершено

покушение. Правда, враги его высокопреосвященства поговаривали, будто

он сам нанимал этих неловких убийств, чтобы иметь возможность, в свою

очередь, применять насильственные меры в случае надобности, но не

следует верить ни тому, что говорят министры, ни тому, что говорят их

111 Дюма А. Три мушкетера // Соч. в 35-ти т. Т.7. С.396.

162

враги"112.

* * *

Как видим, при французском дворе - и не только при французском! -

правила морали исполняются только при наличии воли к их исполнению,

то есть, в конечном счете, в зависимости от ситуации. А ситуация меняется

постоянно. Поэтому не следует верить никаким декларациям и

репутациям. Нужно, как на войне, постоянно быть начеку. Вчерашний

противник может стать союзником, а союзник - врагом. Вернее, впрочем,

было бы вообще не употреблять этих слов. Просто чуть ли не ежедневно

меняется пьеса, которую играют при дворе. У каждого придворного есть

несколько масок, которые он то и дело меняет, говоря те слова, которые

подобают его очередной роли. «Каждый человек, кем бы он ни был,

старается напустить на себя такой вид и надеть такую личину, чтобы его

приняли за того, кем он хочет казаться; поэтому можно сказать, что

общество состоит из одних только личин»113.

Это значит, что любой придворный просто обязан быть

конфликтологом - если, разумеется, он должен сохранить и упрочить свое

положение при дворе.

Специфика придворной службы в том и состоит, чтобы внимательно

следить за этой сменой личин у придворных - и своевременно менять

свои собственные личины, сообразуясь с постоянной сменой играемого

спектакля. Никаких постоянных величин и неизменных принципов при

дворе нет. Воинственные короли время от времени прикидываются здесь

радетелями христианского миролюбия, а священники - ведут войны.

Однако крупные, ключевые фигуры всё же позволяют себе

менять маски не слишком часто, ограничиваясь небольшим их набором.

Это они называют верностью себе. Люди благородные, увлеченные их

112Дюма А. Три мушкетера. // Соч. в 35-ти т. Т.7. С.395-396. 113 Ларошфуко Ф.де. Максимы. Мемуары. С. 54.

163

примером, тоже стараются излишне не лицемерить - чем подчас ставят

себя под угрозу. Зато у мелких придворных хамелеонов запас личин

просто огромен - на каждый отдельный случай своя. И меняют они эти

личины настолько часто, что напоминают Протея - сам их придворный

статус невозможно определить однозначно.

Великий знаток придворной психологии Жан де Лабрюйер (1645-

1696) пишет о таких хамелеонах:

" При дворе встречаются люди настолько жадные, что они из

корысти хватаются за любую должность; губернаторство, место в

парламенте, бенефиций - все им по сердцу. Они так ловко устраивают свои

дела, что их положение позволяет им отправлять любые обязанности. Это

настоящие амфибии: у них духовное звание, а живут они шпагой и притом

умудряются еще носить судейскую мантию. "Что же они делают при

дворе?"- спросите вы. Получают пожалования и завидуют всем, кому тоже

перепадают награды"114.

Придворная жизнь настолько отличается от жизни остальных слоев

народа, что Ж. де Лабрюйер неоднократно изображает ее как жизнь иной,

неведомой страны, в которой не действуют привычные представления о

добре и зле, а также о здравом смысле. Здесь трудно понять, кто есть кто,

поскольку милость короля и фаворитов переменчива, а симпатии и

антипатии двора всецело зависят от проявления этой милости. Здесь,

словно в шахматах, каждая из пешек, достаточно продвинувшись, может

превратиться в любую фигуру.

Поначалу ясно только одно: здесь все непрерывно находятся в

состоянии войны со всеми. Открытые столкновения официально

запрещены. Тем больше простора для войны символической,

производимой в светских, культурных формах.

114 Лабрюйер Ж. де. Характеры, или Нравы нынешнего века. М.: ООО "Издательство АСТ"; Харьков: Издательство "Фолио", 2001. С. 242.

164

Спортивные состязания - лишь одна из них. Они представляют собой

как бы первую из ступенек на лестнице символических форм состязания,

наиболее приближенную к борьбе реальной. Взаимная агрессия здесь еще

не вполне скрыта утонченными покровами светских приличий. С каждой

более высокой ступенью она становится все менее и менее заметной,

составляя, однако, самую суть придворной жизни. Схватки все более и

более удаляются от простой и грубой формы открытого физического

столкновения. Однако символическая борьба, при которой не наносится

никаких видимых телесных травм, все же наносит ощутимый урон.

Таковы азартные игры, позволяющие нанести сопернику ущерб,

сравнимый с ущербом от масштабных военных действий - и при этом не

выходя из-за карточного стола. Дворянин не может не играть по статусу

своему: поскольку играет сам король, неучастие в азартной игре как

символической форме опасной борьбы грозит обвинением в трусости,

которое много опаснее, чем потеря имущества. Впрочем, приверженность

имуществу – тоже добродетель буржуа, а не рыцаря…

* * *

Если турнир наименее удален от реальной борьбы на поле брани,

если спортивные состязания - более символическая форма сражения, а

карточная игра или шахматы, столь любимые Ришелье - еще более

символическая, исключающая физический контакт форма состязания, то

наивысшую ступеньку на этой лестнице как раз и занимает придворное

злословие. Оно позволяет, не нарушая христианской заповеди "Не убий!",

не дотрагиваясь до человека даже пальцем, умертвить его репутацию,

свести на нет его положение в свете и, в конечном итоге, загнать его в гроб.

Успех злословия - это убийство социальное, пусть и оставляющее в

неприкосновенности биологическое тело. Наиболее же эффективной

формой злословия является острословие: удачная шутка во мгновение

ока облетает весь двор. Ж. де Лабрюйер, подобно большинству своих

165

современников-аристократов, знает это, а потому ставит между злословием

и острословием знак равенства: «"Хороший острослов-

дурной человек". Я и сам сказал бы то же, если бы это не было сказано до

меня. Но я беру на себя смелость сказать другое, еще никем не сказанное:

кто ради красного словца не щадит доброго имени и счастья ближнего, тот

заслуживает самой позорной кары»115.

Тем не менее, заклеймив острословов, Ж. де Лабрюйер всё же

продолжает острить - хотя и по поводу вымышленных, типических

персонажей, а не по поводу конкретных людей.

Почему же острословие - несмотря на все притворные порицания

остроумцев - продолжает быть столь ценимым в аристократических

придворных кругах?

Прежде всего - потому, что применение острого ума, заменившего

среди своих острый клинок, вовсе не разобщало пикирующихся - точно так

же, как не разобщало их непрерывное состязание в турнирах, на балах, в

азартных играх, постоянное соревнование в роскоши платья, оружия,

выездов и родовых гнезд. Вся эта борьба, скорее, объединяла аристократию,

заставляя чувствовать себя боевой, постоянно готовой к состязанию и

соперничеству общностью.

Такая аристократическая общность - двор - противостояла не только

внешнему врагу. Она противостояла еще и трем видам не-дворян в

собственной стране. Во-первых, третьему сословию, которое, по мнению

дворян, не обладало достаточным количеством боевого духа, а потому

было вынуждено добывать себе пропитание мирным трудом. Во-вторых,

агрессивному простолюдину, который тоже стремился пополнить ряды

войска, но по простоте своей не ведал изящно-утонченных, символических

форм борьбы. В-третьих, чересчур ретивому святоше, который не знал

меры и норовил полностью лишить всех здоровой агрессивности своими

115 Лабрюйер Ж. де. Характеры, или Нравы нынешнего века.С. 259.

166

проповедями сострадания и христианской любви.

* * *

Первоначально острота ума аристократов оттачивалась в

великосветских словесных турнирах - при дворе и в салонах. Воин-

дворянин слишком хорошо знал, что христианство и светская культура для

людей его круга - это, как позднее выразился Ф.Ницше, «лишь тоненькая

яблочная кожура над раскаленным хаосом."116 Причем во времена

французских имморалистов эта кожура была много тоньше, чем два века

спустя, во времена Ницше!

Агрессор феодальных времен, вынужденный принять христианство,

подобен хищнику, который прикидывается травоядным. Это - волк в

овечьей шкуре. Это - фигура комичная. ( Слово «комичный» на

европейских языках до сих пор означает и «странный», и «вызывающий

смех»). Любящий врагов своих воин-гуманист - прекрасный объект для

шуток. Это такая забавная игра, вроде маскарада: вначале

прикидываться смиренными и благостными овечками друг перед другом,

а затем с удовольствием и весельем срывать маски, разоблачая настоящие,

сообразные агрессивной природе мотивы действий.

Смех выражает радость узнавания своих.

Я узнал тебя в овечьей шкуре, волк! Мы с тобой одной крови - ты

и я! Доброй охоты!

* * *

Научившись такому искусству подозрения и разоблачения в своем

кругу, достигнув совершенства в междоусобных словесных поединках,

аристократы затем играючи применили мастерство словесного

фехтования в борьбе с внешним миром.

Они первыми заподозрили, что мирный труженик из третьего

116 Ницше Ф. Злая мудрость. // Соч. в 2-х т. Т.1. С. 767. .

167

сословия вовсе не так кроток и добродетелен, как, возможно, кажется

даже ему самому. Наловчившись разгадывать волков в овечьей шкуре

среди своих, дворяне легко разглядели черты волка в овце из третьего

сословия. Они рано разглядели, что буржуа, крестьянин, ремесленник -

вовсе не овца, в которую его хотел бы превратить пастырь-священник, к

вящему удовольствию правителя. Это - тоже хищник, но хищник мелкий,

прикидывающийся овцой только в присутствии крупного зверя. Но

посмотрите, сколь грозен этот мелкий хищник у себя дома! Не комичное

ли превращение, господа! Как говаривал М.Е. Салтыков-Щедрин, взгляни

в любую лужу, и в луже сей непременно узришь гада, геройством своим

остальных гадов превосходящего! Этакий карликовый Геракл!

С ничуть не меньшим удовольствием и смехом салонные остряки

обнаруживали такую же, как у них, неглубокую святость в тех

священниках, которые отнюдь не были склонны к смирению и

умерщвлению плоти, а позднее - такую же, как у них, неглубокую

укорененность светской культуры в записных интеллектуалах-

просветителях, столь же склонных, к тому же, ко всяческим жизненным

наслаждениям.

Третий противник, примитивный агрессор-мужлан, высмеивался за

свои неудачные попытки причаститься изысканных форм существования,

символических форм борьбы. Что там говорить, некогда, на заре истории,

мы и сами были такими же...

Аристократический юмор видит аристократа в каждом, но -

аристократа несовершенного, незавершенного, словом, какого-то

недоделанного. Поэтому аристократическому юмору сопутствует этакая

всепонимающая улыбка. Аристократ одинаково понимает - вернее,

одинаково не понимает и не желает понимать - абсолютно всех. Он вовсе

не пытается понять священника, буржуа, крестьянина и ремесленника,

проникнуть в их менталитет, в особенности образа жизни, что называется,

168

влезть в их шкуру. Еще чего! Гордый аристократ может оставаться только

самим собой. И видит всех перечисленных персонажей только своим,

аристократическим взором.

Так и возникает юмористический взгляд на вещи.

На самом деле священник, буржуа, крестьянин, ремесленник вовсе не

смешон сам по себе. Но если посмотреть на него взглядом аристократа,

через призму его собственного менталитета и стиля жизни, то легко может

показаться, будто и священники, и буржуа, и крестьяне сами неудачно

прикидываются дворянами.

Тут можно всласть посмеяться - комичны мещанин во дворянстве,

мужлан во дворянстве, святоша во дворянстве.

Но и это - еще не всё.

Поразив острословием всех недворян, можно снова обратить взор

на людей своего круга - и вдруг с удовольствием и весельем обнаружить в

дворянине черты мужика... священника... ремесленника... буржуа.

Для благородного Атоса забавен Портос с его буржуазными

замашками. Но ничуть не менее забавен и воинственный Арамис,

временами - в дни редких любовных неудач - изображающий кроткого

аббата.

Все это комично, то есть смешно и странно. Смешно, потому что

странно. Странно, потому что смешно: смех отстраняет чужаков от

подлинно аристократического круга, указывает на них как на посторонних,

не принадлежащих к нему. Высмеивать - значит, выгонять смехом.

Смех блюдет чистоту аристократических нравов. И аристократических

рядов.

Великие юмористы сумели остаться последними рыцарями даже в те

времена, когда разбогатевшие мещане устремились во дворянство, а

дворяне принялись торговать и торговаться. Они, великие юмористы,

169

остались последними рыцарями мира в его самые нерыцарские времена...

* * *

Ф.Ницше очень хотел принадлежать к этому изысканно-

аристократическому кругу великих юмористов-афористов, кредо которых

выразил Франсуа де Ларошфуко: " В то время как люди умные умеют

выразить многое в немногих словах, люди ограниченные, напротив,

обладают способностью много говорить - и ничего не сказать"117. ( Помимо

чисто эстетического стремления к лаконизму, краткость

аристократических афоризмов была обусловлена тем, что они

органично вплетались в придворную или салонную беседу, не нарушая ее

течения: никто, разумеется, не стал бы здесь читать эссе на несколько

страниц, а тем более - объемистый трактат).

Ф.Ницше даже признался, что соперничал с Ларошфуко (слова

"подражать" этот гордец, по-видимому, не знал - так же, как суворовские

чудо-богатыри не ведали слова "ретирада"):

"... Редко можно найти в Европе образованного человека, который

читал бы Ларошфуко и близких ему по духу и искусству; и еще реже

можно встретить человека, который знал бы их и не поносил. Но, вероятно,

даже и такой необычный читатель получает от них гораздо меньше

удовольствия, чем сколько должна была давать ему форма этих

художников; ибо даже самый тонкий ум не в состоянии достойно оценить

искусство шлифования сентенций, если он сам не воспитан для него и не

соперничал в нем. Без такого практического опыта эту лепку и отделку

считают более легкой, чем она есть на самом деле: меткость и прелесть

изречений не чувствуют достаточно отчетливо."118.

* * *

117 Де Ларошфуко Ф. Максимы и моральные размышления // Размышления и афоризмы французских моралистов ХVI - XVIII веков. СПб.: Издательство "Terra Fantastica" Издательского Дома "Корпус", 1994. С. 145. 118 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. // Соч в 2-х т. Т.1. С. 263.

170

Афористы и эссеисты бывают разные. Для одних афоризм или эссе

- это стиль мышления. Таковы, к примеру, Монтень и Ларошфуко. У

них не было разницы между стилем мышления и стилем письма. Но

существуют и другие писатели, для которых афоризм и эссе - лишь

способы выражения мыслей, избираемые по тем или иным причинам.

Сами они мыслят вовсе не в этом жанре. Им приходится совершать над

собою известное насилие, чтобы излагать свои мысли в виде афоризмов

и эссе, поскольку мыслят они далеко не так легковесно. Яркий пример

тому - Шопенгауэр, убежденный в том, что философия может

существовать только в виде всеобъемлющей системы. Он, право же,

предпочел бы излагать свои мысли в академическом трактате вроде

«Мира как воли и представления»: читая этот фундаментальный труд,

сразу чувствуешь, что автор здесь - у себя дома.Но ему приходится

покидать этот дом и переодевать свои мысли в совсем иную одежду: что

поделаешь, если количество читателей у солидных философских

произведений - неизмеримо меньше, чем число способных прочесть

афоризмы и эссе «Parerga и Paralipomena»!

Люди, которые недостаточно хорошо знают иностранный язык,

думают на родном языке, а затем переводят на чужой. Точно так же

Шопенгауэр мыслит системно, но затем переводит свои мысли на язык

афоризмов и эссе. Он лишь с большим трудом имитирует легкость

мысли, которая изначально присуща настоящим афористам и эссеистам.

* * *

Ф. Ницше был мыслителем столь же системным, как и его учитель

Шопенгауэр. И точно так же вынужден был переводить свои мысли на

язык афоризмов и эссе. Говорят, что лучший экспромт - это экспромт,

основательно подготовленный. Чтобы подготовить свои экспромты в виде

афоризмов и эссе, Шопенгауэр и Ницше создали фундаментальные

философские системы. А затем попытались превратить в сжатые,

171

остроумные формулы некоторые предложения из этих систем…

Можно соглашаться с этим, можно спорить, но абсолютно ясно

только одно: Фридрих Ницше мыслил по-немецки, строго и основательно,

даже педантично. Если он брался за изучение какого-то предмета, он

вникал в этот предмет глубоко и разбирался в нем досконально.

Вначале он раскладывал всё по полочкам, достигая предельной ясности.

И только потом считал возможным свободно импровизировать, находить

самые неожиданные решения, смотреть на вещи под самым невообразимым

углом. Так пианист, мечтающий стать импровизатором, начинает с гамм

и этюдов К. Черни. Лишь затвердив в совершенстве элементарное,

можно уверенно чувствовать себя в свободном полете.

Приступая к занятиям психологией, Ницше первым делом

постарался хорошенько разобраться в исходных понятиях. Ведь до сих

пор о психологии говорили в самых разных смыслах и контекстах. Без

наведения настоящего немецкого порядка - с самого начала! - ничего

стоящего здесь сделать было просто невозможно.

Ницше всегда начинал с классификаций, тщательно выстраивал их для

себя, но почти никогда не публиковал в подробном, развернутом виде.

Он слишком ценил музыкальную легкость и красоту своего писательского

стиля, чтобы монотонно повторять - «во-первых», «во-вторых», «в-

третьих» « в-десятых». Но по афоризмам и эссе Ницше восстановить его

классификации и систематизации вполне возможно: для человека

разумного там сказано предостаточно.

Какой же классификации Ницше подверг психологов?

Об этом можно судить, вникнув в его мини-эссе о Шекспире:

«Шекспир как моралист. Шекспир много размышлял о страстях, и,

вероятно, в силу его темперамента многие из них были ему доступны

(драматурги в общем довольно дурные люди). Но он не умел, подобно

Монтеню, говорить об этом, а вкладывал свое наблюдение о страстях в уста

172

своих фигур, движимых страстью; это, правда, противоречит природе, но

зато делает его драмы столь глубокомысленными, что все другие по

сравнению с ними кажутся пустыми и легко возбуждают к себе полное

отвращение. - Сентенции Шиллера (в основе которых почти всегда

лежат ложные или незначительные мысли) суть именно только

театральные сентенции и в качестве таковых действуют весьма сильно;

тогда как сентенции Шекспира делают честь его образцу, Монтеню, и

содержат в отточенной форме вполне серьезные мысли, но потому

слишком далеки и тонки для взора театральной публики и, следовательно,

не производят впечатления»119.

* * *

Из сказанного следует, что существуют, как минимум, четыре

ступени, на каждой из которой располагается определенный тип

психологов. (Впрочем, эту лестницу можно продолжить и далее, следуя

общей логике рассуждений Ницше).

На первую, самую нижнюю ступень следует поставить писателей и

драматургов, о произведениях которых принято говорить, что они

отличаются психологически точными описаниями. Эти писатели и

драматурги вполне могут считаться психологами первого уровня: они

способны к тонким психологическим наблюдениям и умеют адекватно

воспроизводить те ситуации, которые они наблюдали, в своих книгах

или пьесах. Если, вдобавок, окажется, что еще и актеры играют

психологически достоверно, может возникнуть ощущение полной

реальности происходящего.

Такова низшая ступень в психологии: пронаблюдать проявления

страстей человеческих и максимально точно описать формы их

проявления - так, чтобы можно было при необходимости изобразить их .

То, что это ступень - нижняя, вовсе не умаляет ее значимости. 119 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Соч. в 2-х т.Т.1.С. 338 .

173

Нижняя она лишь потому, что наиболее связана с эмпирией. Человек

наблюдает, как проявляются у людей страсти в ситуациях реальной

жизни, а затем переносит подмеченное им на страницы романа или на

театральные подмостки. Здесь, на этой абсолютно эмпиристской первой

ступени, еще нет никаких «обобщений» - просто изображаются

конкретные проявления конкретных страстей у конкретных людей в

конкретной ситуации. ( Пожалуй, в сегодняшней психологии этому

уровню соответствует психодрама, если рассматривать ее как наиболее

примитивный уровень драматургии).

* * *

На второй ступени должны расположиться те художники слова,

которые могут не только изображать проявления страстей, но и заставляют

своих героев размышлять о переживаемых страстях. К драматургам

такого рода Ницше относит Шиллера. Его герои не только любят и

ненавидят, проявляя эти чувства в поступках, но уже и пытаются

рассуждать о том, что такое любовь и ненависть вообще. Правда, эти мысли

не отличаются особенной глубиной, а потому Ницше и называет их

«незначительными» - это всего лишь «обобщения» самого первого уровня.

Зато они эффектно сформулированы и доступны пониманию театральной

публики даже «с голоса», а потому вызывают рукоплескания зала. Пьесы

Шиллера пользуются оглушительным успехом именно потому, что

незначительная глубина мыслей, вкладываемых драматургом в уста

героев, идеально соответствует интеллектуальному уровню зрительного

зала (Ницше постоянно подчеркивает, что люди, собравшись вместе,

сильно глупеют).

* * *

На третью ступень лестницы надо поставить представителей

интеллектуальной прозы и интеллектуального театра: их репрезентантом

и выступает в эссе У. Шекспир. Этот «интеллектуальный автор», конечно

174

же, тоже умеет достоверно изображать психологические переживания, а

также вкладывать в уста своих героев нехитрые сентенции по поводу этих

переживаний. Но у него появляется уже нечто новое - глубокие

психологические мысли, ничуть не уступающие афоризмам салонных

остроумцев. Это создает драматургу немалые проблемы. Высказываемые

его героями мысли настолько глубоки, что их следовало бы прочесть и

не раз перечесть в полной тишине, чтобы оценить по достоинству.

Поэтому даже наиболее умная часть театральной публики не может «с

голоса» воспринять всю красоту глубоких психологических сентенций.

Кроме того, в пьесе, посреди действия, такие «умствования» выглядят

неестественно, на что указывает Ницше: человек, страдающий от любви,

не способен в это же самое время глубоко и отстраненно размышлять о

ее сущности. Шекспир, конечно же, понимает это. Но он понимает и

другое: абстрактные моральные сентенции, отделенные от ситуации, по

поводу которой они высказываются, способны воспринять немногие.

Ницше называет Шекспира «моралистом». Если смотреть так, то

его пьесы можно уподобить сборнику афоризмов и эссе, снабженному

картинками-иллюстрациями - разумеется, «живыми картинками» из

спектаклей. Это, так сказать, иллюстрированный Монтень; Шамфор или

Ларошфуко в виде букваря для начинающих. По этой причине пьесы

Шекспира не вызывают бешеных оваций у неподготовленной публики,

зато доставляют необыкновенное интеллектуальное наслаждение

«глубокомысленному» читателю.

* * *

Следующая, четвертая ступень - это уже творчество афористов и

эссеистов в чистом виде, без поясняющих «картинок» и «примеров».

Разговор здесь идет на абстрактном уровне. Правда, некоторые из

афористов и эссеистов еще рисуют обобщенные образы, выделяя тот или

иной моральный тип, но изображается этот тип контурно, без прорисовки

175

деталей, неизбежной в спектакле или романе.

Психология впервые становится теоретической, выходя на

понятийный уровень. (Последующие оговорки В.Дильтея и К.Ясперса о

специфике «абстракций» в гуманитарных науках, об их принципиальном

отличии от абстракций в естественных науках, не предусматривающих

никакой индивидуальности, конечно, важны, но дела в принципе не

меняют).

* * *

Теперь поставим вопрос: на какую ступень Ницше ставит себя как

психолога? Мы помним его признание - в том, что он соперничал с

Ларошфуко в искусстве шлифования афоризмов. Значит, логично было

бы допустить, что он позиционирует себя именно на четвертом уровне -

как один из аристократов духа и остроумцев, раскрывающих тайные

пружины так называемых моральных поступков.

Но поостережемся делать поспешные выводы!

Дело в том, что существует не только четвертая, но и пятая

ступень. На четвертой стоят аристократы-афористы. На пятой

находятся ученые-психологи, профессионально работающие в этой

области.

Ницше предстоит сделать тяжкий выбор между этими двумя

ступенями.

* * *

На четвертой ступени Ницше привлекает очень многое.

Во-первых, привлекает аристократизм, придававший суждениям

безапелляционность и краткость, не снисходящую до объяснений и

доказательств. «Утверждение действует сильнее аргумента, по крайней

мере, на большинство людей, потому что аргумент возбуждает

176

недоверие»120. А краткое, энергичное утверждение, представляющее

собой отточенную до совершенства фразу, действует с максимальной

силой.

Во-вторых, привлекает снисходительный взгляд благородного

человека на чернь и ее поведение. Аристократизм не снисходит до

ненависти к черни. Он презирает чернь. Это - именно то презрение, с

которым должна относиться к черни психология.

« Чтобы ненавидеть так, как прежде ненавидели человека, … целиком,

без всяких скидок, от всего сердца, изо всей любви ненависти,121 - для этого

следовало бы отказаться от презрения: а какой утонченной радостью, каким

терпением, каким даже добродушием обязаны мы именно своему

презрению! К тому же с ним мы - «избранники Божьи»: тонкое презрение

есть наш вкус и преимущество, наше искусство, возможно, наша

добродетель, мы - самые современные среди современных! Ненависть,

напротив, сравнивает, сопоставляет, в ненависти есть уважение, наконец; в

ненависти есть страх, большая, значительная доля страха. Мы же,

бесстрашные, мы, более одухотворенные люди этой эпохи, мы в

достаточной степени знаем свое превосходство, чтобы как раз в качестве

более одухотворенных не испытывать никакого страха к этому времени.

Нас едва ли обезглавят, заточат в темницу, сошлют; даже наших книг не

запретят и не сожгут. Этот век любит ум, он любит нас и нуждается в

нас, даже если нам пришлось бы дать ему понять, что мы художники по

части всякого презрения, что при каждом общении с людьми нас слегка

знобит; что при всей нашей кротости, терпеливости, человечности,

учтивости мы не в силах уговорить собственный нос отказаться от своего

предубеждения к близко стоящему человеку; что мы тем больше любим

природу, чем меньше в ней человеческого, и искусство, если оно есть

бегство художника от человека, или насмешка художника над человеком,

120 Ницше Ф. Переоценка всего ценного. С. 426-427. 121 Впоследствии З.Фрейд станет называть такую любовь-ненависть амбивалентным чувством.

177

или насмешка художника над самим собой…»122

Позднее, когда чернь завоюет господствующие позиции в обществе,

она запретит всякие снисходительные взгляды по соображениям

политкорректности и заставит понимать себя. (Чернь любит, когда ее

понимают, обслуживая научно. Хотя что уж там понимать-то? Сплошная

бесхитростность и простота рева…)

В-третьих, Ницше привлекает то, что придворная и салонная

психология еще не была научным трудом, то есть рутинным

повседневным занятием. Она оставалась веселой наукой, доставляющей

радость.

В- четвертых, его привлекает то, что она выражала себя в блестящих

формулах, вызывавших не только радость и веселье, но и чисто

эстетическое наслаждение умением сказать многое, использовав

минимум слов. Салонная психология еще не ведала сленга,

чудовищного птичьего языка, который был призван ограждать

посвященных от непосвященных. Словом, она еще оставалась искусством.

Ницше настолько ценил семейную легенду о своем происхождении

от польских шляхтичей, что только ради нее одной мог остаться на

четвертой ступени, вместе с духовными аристократами-имморалистами,

и тогда продолжал бы писать изящные, салонные афоризмы и эссе, по-

прежнему соперничая с герцогом де Ларошфуко.

Но… Существовал целый ряд веских резонов против того, чтобы

оставаться на четвертой ступени.

* * *

Из научных резонов главным был такой: четвертая ступень

обрекала психолога на поверхностность. Нет, здесь он, конечно,

отличался куда большей глубиной, чем те, кто остался на первых трех

122 Ницше Ф. Веселая наука // Соч. в 2-х т. Т.1. С. 704-705.

178

ступенях: ведь там делались всего лишь первые шаги на пути

восхождения от эмпирически-конкретного к абстрактному в

психологической науке. Но, двигаясь по этому пути, на четвертой

ступени особенно многого достигнуть нельзя.

Сама светская беседа, породившая жанр афоризма и эссе, не

позволяла быть излишне глубоким.

Мысли салонных афористов и эссеистов неизбежно поверхностны

уже потому, что они должны быть изложены предельно кратко. При дворе

или в аристократическом салоне у афориста есть всего лишь несколько

секунд, чтобы вставить свою сентенцию в общую беседу. Здесь никто не

позволит монополизировать разговор и превратить его в лекцию. Стоит

напомнить, что искусством салонной пикировки владел вовсе не только

тот избранный десяток остроумцев обоего пола, шедевры которого

дошли до нас сквозь толщу веков. Эти мастера достигли наивысших

вершин в искусстве словесной пикировки. Но фехтовали языками при

дворе и в аристократических салонах вовсе не они одни. Никто из светских

львов и львиц вовсе не собирался уступать им своё право высказаться.

Краткость, прославившая остроумцев в беседах, заставила их быть

краткими на бумаге. Было бы странно, если бы мастер лаконической

сентенции вдруг напечатал пространный трактат: он бы обманул

всеобщие ожидания.

Но разве же можно развить мысль, стиснутую тесными рамками

афоризма. Разве можно неразрывно связать эту мысль с другими, чтобы

выстроить таким образом теорию?

А как не быть поверхностным, если теории у тебя нет?

* * *

Есть и еще одно, что обрекает на поверхностность светского

остроумца. Это - вынужденные ограничения в языке. Блестящий

179

аристократ не должен уподобляться представителям третьего сословия,

занятым упорным и однообразным трудом. Джентльмен всегда презирал

профессионала, а дворянин - ремесленника. Можно шутить по

вдохновению, но невозможно превращать шутку в труд. Невозможно даже

помыслить се6е, что кто-то намерен заработать на жизнь афоризмами и

эссе. При дворе и в светских салонах должна царить атмосфера

праздника. Здесь никто не должен говорить на профессиональном сленге,

напоминая о труде. Даже если это - профессиональный сленг психолога.

Остроумцы- аристократы должны были излагать результаты своих

психологических размышлений на языке блестящем и общепонятном, что

в принципе исключало использование ими какой бы то ни было

специальной научной терминологии.

Отсюда - ограниченность возможностей даже у столь тонкого

мыслителя и психолога, как Вольтер:

« Повсюду, где был какой-либо двор, задавал он тон изысканной речи,

а вместе и норму стиля для всех пишущих. Но придворный язык есть язык

царедворца, не имеющего никакой профессии и запрещающего самому

себе в разговорах на научные темы все удобные технические выражения,

поскольку они отдают профессией; оттого техническое выражение и все,

что выдает специалиста, оказывается в странах придворной культуры

неким пятном на стиле. Нынче, когда все дворы стали карикатурами

вообще… мы все уже освобождены от придворного вкуса, в то время как

Вольтер был его завершителем»123.

Но говорить о психологических проблемах на непрофессиональном

языке, не вырабатывая и не используя специальной терминологии -

значит оставаться на уровне дилетантизма.

* * *

Ницше должен сделать выбор: либо - либо. 123 Ницше Ф. Веселая наука // Соч. в 2-х т. Т.1. С.576.

180

Он может остаться на четвертой ступени и продолжать свое

соперничество с герцогом де Ларошфуко, оттачивая свои афоризмы.

Но он может подняться на следующую, пятую ступень,

превратившись в ученого-психолога. Он может создавать вместе со

своими собратьями-учеными понятийный язык психологической науки

и писать на нем фундаментальные труды, проникая еще глубже в тайны

человеческой души.

До конца жизни Ницше так и не смог сделать этого выбора.

Он, подобно Заратустре, то поднимается в горы, чтобы пребывать

там в одиночестве или беседовать с немногими избранными, то

спускается вниз, к толпе, чтобы наблюдать ее и беседовать с нею.

Ницше ни за что на свете не желает поступаться аристократизмом.

В « Ecce homo» он говорит, что посвятил «Человеческое, слишком

человеческое» Вольтеру - и книга эта увидела свет как раз в 1878 году,

когда отмечалось столетие со дня смерти великого французского

остроумца. «Ибо Вольтер, в противоположность всем, кто писал после

него, есть прежде всего grandsegneur духа: так же, как и я»124.

Да, Ницше до конца чувствовал себя аристократом духа - таким

же, как и Вольтер. Таким же, как Ларошфуко. Поэтому он должен

оставаться на вершинах - в недосягаемости.

Духовная чернь восторжествовала в политике ( для Ницше - как для

потомка гордых польских шляхтичей - нет особой интеллектуальной

разницы между буржуазной демократией и социализмом). Теперь эта

чернь толпами проникает в культуру, пытаясь и здесь утвердить свой

лозунг равенства : может быть, моя вещь будет и послабее, чем «Фауст»

Гете, но слушать всех надо строго по очереди: один человек - один голос.

* * *

124 Ницше Ф. Ecce homo // Соч. в 2-х т.Т.2. С. 736.

181

О нашествии духовной черни в культуру говорил еще

А.Шопенгауэр, разоблачая ее уловки.

«В литературе то же, что в жизни: куда ни взглянешь, всюду

встречаешь неисправимую чернь человеческого рода, которая везде

налицо легионами, все наполняет, все грязнит, как мухи в летнюю пору.

Отсюда бесчисленное множество плохих книг, этой буйно разросшейся

сорной травы литературы, которая отнимает у пшеницы пищу и глушит

ее. Они отнимают у публики время, деньги и внимание, по праву

принадлежащие хорошим книгам и их благородным целям; дурные же

написаны с исключительной целью заработать деньги или получить теплое

местечко.»125.

Общее количество читающей публики не должно вводить в

заблуждение, поскольку даже «элегантный свет» читает только

новейшую литературу. Его приучили «следить за новинками» и

«читать в темпе» - то есть следовать за модой, которую навязывают те

же книгоиздатели: не прочитал вовремя какую-нибудь новейшую дрянь -

прослывешь человеком некультурным:

« Хитрую и злую, хотя и выгодную штуку удалось сыграть

литераторам, писателям поденщикам и многописакам во вред хорошему

вкусу и истинному образованию эпохи: они сумели взять за повод и

повести за собой весь элегантный свет, вынудив его читать a tempo, -

т.е. все и всегда читают одно и то же - самое новейшее, чтобы иметь в

своем кругу материал для разговора: для этой цели служат плохие романы

и тому подобные изделия раз навсегда снискавших громкое реноме

писателей вроде прежних Шпиндлера, Бульвера, Эжена Сю и т.п. Но что

можно представить себе более жалкого, чем положение всей этой

пробавляющейся беллетристикой публики, которая считает своим долгом

всегда читать самые новые писания в высшей степени заурядных голов, 125 Шопенгауэр А. Paralipomena // Собрание сочинений: В 6 т. М.: ТЕРРА-Книжный клуб; Республика, 1999-2001. Т.5. С.426.

182

пишущих исключительно ради денег…- редкие же и выдающиеся

произведения всех времен и стран публика знает только по названиям!»126

Шопенгауэр не понимал всех масштабов интеллектуальной

катастрофы, вызванной проникновением черни в культуру, где она, чернь,

теперь творит для черни. Он считал, что он этого нашествия можно

оборониться - достаточно освоить «искусство не читать» :

« Оно сводится к тому, что не следует даже брать в руки вещи,

интересующие в каждый данный период времени большинство читающей

публики: например, политические или церковные памфлеты, романы,

поэзию и т.п., - вообще все, что делает много шума и появляется в

нескольких изданиях в первый и последний год своего существования:

лучше в это время подумать, что пишущие для дураков непременно

находят многочисленную публику, и посвятить всегда скудно отмеренное

предназначенное для чтения время исключительно произведениям

великих, стоящих выше остального человечества, людей всех времен и

народов, - тех людей, на которых указывает голос славы»127.

Ницше полагает, что положение в культуре значительно более

трагично: спасти ее уже нельзя одним только призывом не читать дряни.

В «Человеческом, слишком человеческом» он чувствует себя последним

представителем великой, аристократической культуры, оттесненным куда-

то в горы ( конечно же, вверх, а не вниз) и приготовившемся оборонять

заветную тайную пещеру - храм высокой культуры и духовного

аристократизма. Как можно представить себе эту войну? Конечно же, не в

виде свалки и потасовки. Все представления толпы, занесенные ею в

культуру, будут просто заморожены ледяной иронией - той самой,

которая отличала чеканные аристократические афоризмы и эссе:

« Ни в каком ином смысле не должно быть понято здесь слово

«свободный ум»: освободившийся ум, который снова овладел самим 126 Шопенгауэр А. Paralipomena. // Соч. в 6-ти т. Т.5.С. 429-430. 127 Шопенгауэр А. Paralipomena. // Соч. в 6-ти т. Т.5.С.430.

183

собою. Тон, тембр голоса совершенно изменился: книгу

(«Человеческое, слишком человеческое»- А.П.) найдут умной, холодной, при

случае даже жестокой и насмешливой. Кажется, будто известная

духовность аристократического вкуса постоянно одерживает верх над

страстным стремлением, скрывающемся на дне <…> Если присмотреться

ближе, то здесь откроется безжалостный дух, знающий все закоулки, где

идеал чувствует себя дома, где находятся его подземелья и его последнее

убежище.С факелом в руках, дающим отнюдь не «дрожащий от факела»

свет, освещается с режущей яркостью этот подземный мир идеала. Это

война, но война без пороха и дыма, без воинственных поз, без пафоса и

вывихнутых членов - перечисленное было бы еще «идеализмом». Одно

заблуждение за другим выносится на лед, идеал не опровергается - он

замерзает… Здесь, например, замерзает «гений»; немного дальше замерзает

«святой»; под толстым слоем льда замерзает «герой»; в конце замерзает

«вера», так называемое «убеждение», даже «сострадание» значительно

остывает - почти всюду замерзает «вещь в себе»».128

Если у той психологии, которой собрался заниматься Ницше, не

будет ледяного аристократического тона, как она заморозит

наступающую псевдо-культурную чернь?

* * * Все сказанное позволяет взглянуть по-новому на уже известные

каждому образованному российскому читателю положения ницшеанства.

Ф.Ницше толковал так называемую «волю к мощи» как жизненную

энергию, которая необходима для жизни - ведь жизнь является постоянной

борьбой, она всегда протекает в условиях конкуренции. ( Примечательно,

что и У. Джеймс говорил в аналогичном смысле о « человеческой

энергии» как « лишь одной категории функциональной психологии,

которая никогда ранее не упоминалась в кругу лабораторных

исследователей, но возможно куда чаще, чем любая другая, употребляется 128 Ницше Ф. Ecce homo // Соч.в 2-х т. Т.2. С 736.

184

людьми практическими, далекими от науки»129 В сущности, речь у

великого психолога и философа-прагматиста идет точь-в - точь о том же, о

чем говорит Ф.Ницше, рассуждая о «воле к мощи» (это выражение можно

перевести куда как более прозаично - «стремление обрести силу») :

« Я имею в виду понятие количества энергии, достаточного для

обеспечения умственного и нравственного действия какого-либо

субъекта»130.

Задача психолога - не кабинетного ученого, который занят только

удовлетворением собственного любопытства, а практика, стремящегося

послужить своему народу - состоит в том, чтобы поддерживать в массе

соотечественников эту энергию. Народ должен постоянно быть «в тонусе»:

когда у него есть нормальный уровень жизненной энергии, он с азартом

конкурирует, двигая вперед экономику, соперничает в социальной сфере -

но «играя честно», как на спортивной площадке, так что побеждают

сильнейшие и достойнейшие. Этика в таком здоровом обществе - которое

считает своим идеалом любой консерватор прошлого и настоящего -

напоминает этику спорта. Каждый постоянно должен быть готов к

честному состязанию с любым другим. Звание чемпиона ни за кем не

закрепляется навечно. В каждом соревновании каждый должен

выкладываться до конца. Только так можно достигнуть победы - как

внутри страны, так и на международной арене.

Но уровень жизненной энергии в народе может упасть - из-за того,

что проповедники равенства и ненасилия, политкорректности и «караоке-

культуры», при которой все выступают в роли звезд по очереди,

проплачивая свою «минуту славы», сведут на нет этику борьбы, состязания

и конфликта. Деградация общества тогда неизбежна - точно так же, как,

например, в футбольной лиге, в которой все команды договорились

заранее, в стремлении к равенству и политкорректности, сыграть все

матчи вничью. С другой стороны, слишком высокий накал борьбы в 129 Джемс У. Человеческая энергия // У. Джемс. Воля к вере. С. 327. 130 Джемс У. Человеческая энергия. С. 327.

185

обществе, искусственное педалирование конфликтов, пропаганда ненависти

и нетолерантности могут привести к социальному взрыву - к

гражданской войне или к ярому национализму, который приведет к войне

с соседями.

Таким образом, роль «нового философа» типа Ницше как раз и

состоит в том, чтобы, подобно оператору парового котла, постоянно

поддерживать оптимальный уровень жизненной энергии - «воли к мощи».

Если «котел» общества остывает сверх меры и обществу грозит застой,

необходимо добавить здоровой агрессии, именуемой соревновательным

задором, спортивной злостью, духом конкурентной честной борьбы. ( Для

этого и создавались байки о Заратустре и Сверх-человеке, а также о

Буревестнике, Соколе, Данко и прочих у М.Горького, преклонявшегося

перед Ницше и подражавшего ему даже внешне).

Если агрессия зашкаливает, необходимо стравить излишний пар

через предохранительный клапан - усилить примиренческую риторику в

духе гуманизма, социализма и «любви к ближнему».

Таков, в понимании Ницше, удел конфликтолога - политические

технологии и манипулирование общественными настроениями.

186

Лекция 8. Мораль и гипермораль: плюралистическая этика в

философской антропологии А.Гелена

Ф.Ницше может рассматриваться в философской антропологии

как фигура промежуточная. Да, он считает, что начинать всякую

философию надо с постижения сущности человека. Но каким образом

можно постичь эту сущность? Наметились два пути ее постижения.

Один восходил к И.Канту: сущность человека постигалась исключительно

философским, умозрительным путем. Другой путь определил Людвиг

Фейербах, который предложил создать исходное представление о человеке

на основе точных наук, в частности - на основе физиологии:

«Новая философия превращает человека, включая и природу как базис

человека в единственный, универсальный и высший предмет философии,

превращая, следовательно, антропологию, в том числе и физиологию, в

универсальную науку»131.

При таком «физиологическом» подходе человек ставится на одну

доску с животным и перестает рассматриваться как особый проект

Господа Бога. ( Именно по этой причине мы и говорим о биологизаторском

философствовании у представителей «философии жизни» и философской

антропологии ХХ века в ФРГ).

Ф.Ницше, как и его философский наставник А.Шопенгауэр, не

делают однозначного выбора между этими двумя путями. С одной

стороны, они всячески пытаются использовать данные точных наук о

человеке - физиологии, биологии, медицины. С другой стороны, они

признают, что не все может быть сведено к ним - хотя бы потому, что

человек не готов посмотреть на себя холодным взором

естествоиспытателя. Ф.Ницше восклицает по этому поводу:

«Что, собственно, человек знает о самом себе! Да разве мог бы он 131 Фейербах Л. Избранные философские произведения в 2-х тт. М., 1955, т.1, с.202.

187

однажды вполне воспринять себя как бы под прозрачным стеклянным

колпаком? Разве природа не утаивает от него большинства, даже о теле,

чтобы, изолировав его по ту сторону извилистых лабиринтов кишечника,

бурного потока кровообращения, запутанных содроганий фибр и волокон,

изгнать его в гордое фантасмагорическое сознание и запереть там? Она

выбросила ключ...»132

Вывод Ф.Ницше таков: хотя суть человека определяется его

биологическим устройством, он может лишь смутно догадываться об этом;

он приукрашивает свой портрет, используя всю палитру духовной сферы;

но задача проницательного исследователя - проникнуть сквозь это

покрывало Майи и рассмотреть биологические основания всех

человеческих достижений - всего того, что именуется культурой.

Философская антропология, которая развивалась как особое течение

в Германии ХХ века, явно тяготела к пути, намеченному Л.Фейербахом.

Вместо умозрительных рассуждений о «сущности человека» немецкие

естествоиспытатели пытались опираться на опытные данные,

допускающие строгую эмпирическую проверку. Говоря об истории

философской антропологии, которая должна говорить от лица точных наук

о человеке, один из ее наиболее ярких представителей А.Гелен ( 1904-

1976) отмечал:

«С самого начала народоведческая сторона антропологии была связана

с ее зоологической и анатомической стороной как два аспекта одной и той же

темы, и доказательством тому—основание в 1869 году «Берлинского

общества антропологии, этнологии и древнейшей истории» с медиком

Рудольфом Вирховом во главе. Определяющий признак этой эмпирически

возникшей науки в то время—это сотрудничество анатомов, народоведов,

историков первобытного общества, медиков, статистиков и так далее. Следы

его еще сохранились в США»133.

Однако попытки создать исходное представление о человеке, 132 Nietsche F. Werke in drei Banden. Hg. Von Karl Schlechta.—Munchen, 1954, Bd. III, s.110. 133 Gehlen A. Anthropoloishe Forschung—Reinbek bei Hamburg, 1961. S.8-9.

188

опираясь исключительно на данные научных наблюдений и

экспериментов, из которых сразу же делались скоропалительные выводы,

завели в тупик. По проведенным подсчетам, различные авторы вели речь о

6000 так называемых «основных инстинктах», к которым апеллировали

14000 раз134.

По этой причине А.Гелен весьма скептически относится к

фрейдизму. Он пишет о З.Фрейде:

«Он, как каждый подлинный первооткрыватель, принес первую, но

искаженную карту неизведанных областей, и при этом и величине его, и

ограниченность... Я полагаю, что и фрейдовская картина мира уже

поблекла».135 Не менее резкую оценку получают и последователи Фрейда:

«Попытка (неофрейдистов—А.П.) состояла в том, чтобы

предположить существование ряда характерных, так называемых основных

инстинктов и свести к ним все необозримое богатство человеческой

деятельности и самовыражения. Эти попытки, однако, потерпели крах при

их теоретическом осуществлении, и в особенности из-за произвольности

возможных утверждений. Экономные авторы ограничиваются одним или

двумя основными инстинктами, щедрые доводят до пятидесяти и более.

Таким образом, научного эмпирического учения об инстинктах с

верифицируемыми теориями фактически не существует, а это означает, что в

нашей науке мы не имеем никакого права предполагать существование таких

независимых основных инстинктов, кроме органически представленных

(инстинкта питания, полового инстинкта)»136.

Тем не менее, А.Гелен рекламирует «философскую антропологию»

как учение о человеке, основанное исключительно на научном

фундаменте и не допускающее никаких вольных метафизических фантазий:

«Отступив от прежних, большей частью метафизических

представлений, ... мы сегодня пользуемся преимущественно метами и 134 Иванчук Н.В. Критика антропологического учения о потребностях в современной буржуазной философии и социологии.—В кн.: Историко-философские исследования. Свердловск. Вып.1, 1973, с.137. 135 Gehlen A. Anthropoloishe Forschung—Reinbek bei Hamburg, 1961, s.55. 136 Gehlen A. Anthropologische Forschung, s.45.

189

понятиями опытных наук... В том, что можно философствовать, заключив

метафизические гипотезы «в скобки», обходя их, в том, что существует,

таким образом, эмпирическая философия, в Германии убеждены столь же

мало, сколь это является само собой разумеющимся в Англии и Америке»137.

Тем не менее, философская антропология - это философская

антропология. Она только начинает с интерпретации частнонаучных

данных о человеке, а затем переходит к философскому исследованию всей

культуры, которая создается именно так устроенным человеком.

* * *

В рамках философской антропологии А.Гелена существует своя

конфликтологическая концепция, и она основывается именно на описанных

нами философско-методологических принципах. Рассмотрим наиболее

позднюю версию этой концепции, которая была изложена А.Геленом в

своей последней книге - « Мораль и гипермораль. Плюралистическая этика»

(1969).

Как и в ницшеанстве, источник конфликтов в обществе видится в

столкновении жизненных энергий, укорененных в инстинктах. Но если у

Ф.Ницше ( а тем более - у А.Шопенгауэра) все воли всех живых существ

имеют одну и ту же природу, подход А.Гелена более сложен. Он

ссылается - как на естественнонаучную основу своей философской

антропологии в ее поздней версии - на этологию австрийского биолога и

философа, лауреата Нобелевской премии Конрада Лоренца (1903-1989).

К.Лоренц посвятил значительную часть своей жизни изучению

жизни животных сообществ, пытаясь выяснить, какими инстинктами

регулируются отношения в стаях и иных объединениях животных,

ведущих т.н. социальный образ жизни. Эти исследования получили

название этологии ( от слова «этос»). Выявив такие инстинкты у

животных, К.Лоренц попытался проследить их действие в человеческих

137 Gehlen A. Anthropologische Forschung, s.46.

190

сообществах; так возникла социальная этология.

К.Лоренц, однако, до конца своих дней оставался философствующим

биологом. Несмотря на некоторые проведенные им широкие обобщения,

он первоочередное внимание свое посвящал наблюдениям за животными.

Результаты этих наблюдений, разумеется, интерпретировались, но такие

интерпретации оставались биологическими: К.Лоренц не стремился

сложить из них стройное и цельное философское мировоззрение.

А.Гелен, напротив, несмотря на всю свою общепризнанную

компетентность в биологии, всегда оставался философом. Более того: он

стремился сделать из этой философии, созданной на биологическом базисе,

основу для определенной этики, а затем и политической идеологии, а

именно идеологии неоконсерватизма.

Метода при этом избирается следующая.

А.Гелен заявляет, что опирается исключительно на биологическую

концепцию К.Лоренца. Тот выделяет основные инстинкты, которые

наблюдаются как у человека, так и у животных. Нобелевский лауреат

заслуживает доверия. Так что выделение этих основных инстинктов -

несмотря на уже процитированные скептические заявления Гелена о

произвольности их выделения - можно принять за биологически

установленный факт.

Затем А.Гелен заявляет, что у животного и у человека есть

существенное различие: одни и те же инстинкты срабатывают у них по-

разному. Животное реагирует только на непосредственные биологические

раздражители. Человек, обладая разумом, может превращать такие

раздражения в символы. Простой пример. Для того, чтобы

активизировался инстинкт продолжения рода у животного, оно должно

видеть перед собой партнера, готового к половому акту. Если этот

партнер пропадает с глаз, не оставив никаких следов, инстинкт

действовать перестает. В отличие от этого, человек может реагировать

возбуждением на изображение сексуального объекта и даже на его

191

воображаемое представление. Вся духовная культура, таким образом,

превращается в символические изображения тех раздражителей, которые

действуют на биологическом уровне, хотя эти символы становятся все

более и более утонченными, утрачивая ясно видимую связанность с

исходными биологическими побуждениями.

Конфликты происходят в обществе потому, что сталкиваются

различные инстинктивные побуждения. Но эти столкновения на

биологической основе в высшей степени опосредованно и завуалировано

выражаются в феноменах духовной культуры.

Таким образом, этика как учение о человеческом поведении, по

мнению А.Гелена, может быть изложена двояко. Ее можно изложить на

биологическом языке, сведя к основным инстинктам. И параллельно ее

можно изложить на языке, принятом в классической духовной культуре.

Таким образом и будет достигнуто философско-антропологическое

постижение тайн человеческих отношений, всех социальных противоречий

и конфликов.

А.Гелен пишет в этой связи:

«Это книга по антропологии, которой мы хотим внести вклад в

этику—намерение, которое может вызвать удивление у того, кто знает из

других работ автора или из известных исследований в области учения о

поведении об очень сильном биологизаторском уклоне в проблематике

антропологии. Фактически этические импульсы и апелляции здесь

понимались как «социальные регуляции», а их интерпретация возникла в

первую очередь в связи с представителями о редуцированной, урезанной и

нестабильной оснащенности человека инстинктами, разработанными

автором в других произведениях. Но ему также ясно, что человек по природе

является культурным существом, и это, в аспекте данной проблемы,

означает, что разрабатываемая с давних пор сфера культурно-

социологически исследуемой истории не утрачивает степени своего влияния

на этику. Поэтому любой образ действий человека подлежит двоякому

192

рассмотрению; он может быть описан в (специфических) категориях

биологии, но, с другой стороны, выступает как продукт сквозной духовной

обработки, как продукт традиций и времени, исторической конъюнктуры.

Взаимосвязь обеих плоскостей реально существует в жизни, но не

прослеживается, и это в равной степени верно как в отношении отдельного

человека, так и в отношении общества в целом»138.

Иными словами, образ жизни общества, классов и слоев, отдельных

личностей может рассматриваться двояко—с точки зрения

«антропобиологии», где он будет трактоваться на основе биологических и

психологических особенностей «модели человека», и с «традиционной»,

культурно-социологической точки зрения.

Но оба подхода к этике и конфликтологии, в частности, вовсе не

рассматриваются А.Геленом как равноправные и параллельные. Во-

первых, «биологизаторский» подход к объяснению социальных явлений, к

объяснению образа жизни с самого начала предполагается более глубоким,

чем культурно-социологический. Во-вторых, культура, социальные

институты и связи понимаются в «философской антропологии» как

непосредственные порождения все той же «психобиологической природы

человека». В исходной «антропологической модели» человека как «существа,

определяемого недостатками» А.Гелен ищет те конфликтогенные факторы,

которые порождают различия и противоречия в образе жизни у разных

общественных слоев и классов, у отдельных личностей. Затем

прослеживается «развертывание» этих биологических по своей природе

начал в социальной и исторической среде, в современном обществе. В

соответствии с требованиями антропологической методологии, сама эта

социальная и историческая среда должна быть выведена в своих основах

предварительно из той же самой «модели человека».

Проследим за реализацией этой программы в «Морали и гиперморали»

А.Гелена. В современной ФРГ, как признает он, существует несколько

138 Gehlen A. Moral und Hypermoral. Eine pluralistische Ethik. Frankfurt-am-Main, 1969. S..9.

193

классов, общественных групп и слоев, а также, следовательно, «несколько

фундаментов морали, несколько источников долженствования, которые

совершенно несовместимы друг с другом»139. Этим объясняется наличие

конфликтов и борьбы в обществе, поскольку каждый этос представлен

определенной общественной группой, слоем или классом. Однако деление на

общественные группы и классы зависит не от отношения к средствам

производства и ,вообще говоря, не от общественных отношений. Каждый из

этосов имеет своей основой определенную черту в одной или той же психо-

биологической конституции человека, в его «природе», и принадлежность

человека к тому или иному слою или классу определяется тем, какое из этих

«инстинктоподобных» начал его «природы» в нем возобладает.

Для того, чтобы объяснить «плюрализм» образов жизни в современном

капиталистическом обществе, А.Гелен дополняет свои представления о

модели человека как «существа, определяемого недостатками», пытаясь

найти уже в ней основы такого плюрализма. Аргументация при этом остается

традиционной—так, снова делается попытка сослаться на данные

конкретного человековедения, в частности, на результаты «социальной

этологии» К.Лоренца, сетуется при этом в книге «Мораль и гипермораль» на

то, что в предшествующих работах они были упущены из виду. Тем самым

А.Гелен приходит к неофрейдизму, над которым, как мы видели выше, сам

же иронизировал, и вводит в свое учение понятие «социальная регуляция». В

«природе человека», как и в «природе животного», существуют некие

инстинктоподобные начала, которые определяют их поведение в

сообществах себе подобных, в первую очередь агрессия и ряд других.

Именно из различия этих «социальных регуляций» и выводятся, в конечном

счете, различия этосов, образов жизни общественных классов, слоев и

личностей: «Мы предполагаем наличие множественности... последних,

конечных инстанций; и, чтобы исключить мысли об их сверх-природном

происхождении, мы желаем говорить о «социальных регуляциях». У нас нет

139 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.26.

194

никакой иной возможности в мышлении, кроме как рассматривать их

инстинктоподобные «задатки, предрасположения», которые в общих чертах

предопределяют гармонию и конфликты общественной жизни»140.

Человек имеет те же «социальные регуляции», что и любое

общественное животное, однако он обладает сознанием, способным

создавать абстракции. Поэтому, в отличие от животного, «социальные

регуляции» которого начинают «работать» только при виде вполне

конкретного сородича в непосредственной близости, человек с помощью

сознания может распространять свои «социальные регуляции» на

абстрактного партнера, на человека вообще, пусть даже никогда не

виденного.

Гелен выделяет три основные «социальные регуляции» у человек,

которые, распространяясь впоследствии, превращаются в «этосы», ложатся в

основу различных образов жизни. Первая из низ—это «социальная

регуляция», порождающая «реакции защиты и заботы по отношению к

маленьким детям»141. Это—чисто биологическая реакция, представленная и у

общественных животных, она служит сохранению и выживанию вида.

Однако у человека она распространяется с помощью разума, диктуя

необходимость заботиться об абстрактном человеке и любить его:

«Следствие оказалось бы чувство обязывания по отношению к невидимому

партнеру»142. В результате возникает этос гуманизма, или, в терминологии

Гелена, гуманитаризма.

Вторая «социальная регуляция», инстинктоподобная по своей природе,

порождает у человека, как и у общественного животного, сострадание и

стремление помочь раненому сородичу и, наоборот, чисто биологическое

чувство восхищения, которое вызывает «пышущее здоровье»143. Получив

«распространение», она порождает этос «массовых жизненных

потребностей», иди эвдемонизма, означающий наслаждение обильным 140 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.38. 141 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.55. 142 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.56. 143 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.39.

195

потреблением и сострадание к людям, лишенным такой возможности.

Наконец, третья «социальная регуляция», коренящаяся также в

«психобиологической конституции человека», порождает чисто

инстинктивное стремление к безопасности: «Потребность в безопасности

имеет до-политический, даже до-человеческий характер, у ведущих

общественный образ жизни животных имеется целесообразная для

сохранения вида защитная реакция способных к обороне экземпляров...,

подобно тому, как очень примитивные человеческие группы вынуждены

заботиться о своем выживании еще без особых, специально выделенных

институтов»144. С развитием и распространением этой «социальной

регуляции» возникает третий этос, этос государственности, главным

требованием которого объявляется обеспечение безопасности.

Таковы антропобиологические основы образа жизни, которые

коренятся в той же самой «природе» абстрактного «человека вообще» как

существа, определяемого недостатками. Теперь, чтобы решить проблему

образа жизни различных слоев и классов в современной Западной Германии,

А.Гелен обращается к рассмотрению того, как эти биологические основы

развертываются и проявляются в исторически конкретных социальных

условиях.

Современное положение в западногерманском обществе, резкое

противоречие между образом жизни и различных классов и общественных

групп оценивается им в ходе полемики с Т.В.Адорно, транслировавшейся в

эфир радиостанцией «Свободный Берлин» 3 февраля 1965 года, как

«обстановка полной катастрофы»145. Себе же А.Гелен отводит роль одного из

последних борцов против нее, еще способных не закрывать глаза на тяжелое

положение дел, объективно и научно анализировать приведшее к нему

причины.

Проявление в «индустриальном обществе» ФРГ этоса «массовых

144 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.104. 145 Adorno T.W und Gehlen A. Ist die Soziologie eine Wissenschaft vom Menschen? Ein Streitgespraech. In: Grenk F. Adornos Philosophie in Grundbegriffen. Frankfurt-am-Main, 1974. Anhang. S.251.

196

жизненных ценностей», этоса потребительства дает, по мнению А.Гелена,

образ жизни рабочего класса. В данном виде он сложился еще в прошлом:

«Идеологи пролетариата перенимали этос массовых жизненных ценностей

тем безоговорочнее, что он тогда полемически еще мог быть применен

против военщины и церкви; кроме того, часто очевидное ограничение

жизненных потребностей, нужда, отсутствие уверенности и социального

статуса, кажется, делало требованием справедливости экспроприацию

экспроприаторов»146. В свою очередь, этос «гуманитаризма», диктующий

необходимость любви к человеку, традиционно порождал слой

«интеллектуалов», либерально настроенной интеллигенции.

Соединение этих двух этосов порождает, по мнению Гелена,

социализм. Такая его трактовка в виде соединения потребительства и

абстрактного гуманизма не имеет ничего общего с учением марксизма,

поэтому формулу социализма А.Гелен приводит не по Марксу, а по Бабефу:

«Гарантировать каждому отдельному гражданину состояние постоянного,

устойчивого счастья, удовлетворение потребностей всех, неизменный доход,

независимо от неспособности, аморальности и злой воли властителей»147.

Совершенно очевидно, что такое понимание социализма сегодня, по сути

дела тождественно с установками современной социал-демократии.

Такого рода «потребительский социализм» в ФРГ уже достигнут: как

пишет Гелен, союз гуманитаризма с «пролетарским принципом массовых

жизненных ценностей»148 в прошлом был «спроектирован предварительно

интеллектуалами времен Просвещения..., однако он смог стать массовой,

записной самоочевидностью только тогда, когда индустриализация в

Западной Европе и Америке высоко подняла жизненный стандарт, и когда

всеобъемлющее мировое общение также с помощью техники новостей

выявило необозримый контраст с массами еще терпящих нужду, помочь

которым требует как человечность, так и интересы товарообмена в

146 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.69. 147 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.64. 148 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.64-65.

197

будущем»149.

Более того, в условиях «индустриального общества», которые ведут к

«рехаотизации» психической жизни человека, к выходу ее из-под контроля,

первоначальная гармония ее нарушается и этосы «гуманитаризма» и

«массовых жизненных ценностей» становятся прямо агрессивными,

необузданными. Потребительский образ жизни рабочего класса обеспечить

им благосостояние.

Под этим напором этос государственности отступает, а государство все

более утрачивает свою способность выполнять свою главную задачу—

обеспечивать внешнюю и внутреннюю безопасность граждан, так как его

деятельность направляется только на хозяйственные проблемы: «Так

Левиафан все больше и больше обретает черты дойной коровы, его функции

прислужника производства, социального законодателя и ссудной кассы

выходят на передний план, и гуманитарно-эвдемонистическому этосу двери

открыты столь широко, что подлинно подобающий институту этос службы и

долга полностью исчез из общественного анализа и из категорий средств

массовой информации и вызывает там лишь смех»150. На разрушительную

силу этого этоса, порождающую воинствующе-потребительский образ

жизни, и рассчитывают, по мнению Гелена, «революционеры-социалисты,

как и анархисты, сознавая огромную эрозионную силу гуманитаризма»151.

Распространение такого образа жизни, дополняемое абстрактным

гуманизмом, то есть «социализм», в понимании сторонников «философской

антропологии» выступает как оружие, с помощью которого сверхдержавы

пытаются навязать малым странам космополитизм, подорвать основы их

государственной жизни и подготовить их к завоеванию. Этос гуманитаризма

«как таковой обнаруживает себя в исторически-социологических условиях...,

когда великие державы поднимаются над сломанным и растоптанным

149 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.84. 150 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.110. 151 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.84.

198

национальным бытием»152. Проповедуя под видом интернационализма,

дружбы между народами, разрядки напряженности космополитизм,

презрение к собственной нации и государству, идеологи сверхдержав и их

«пятая колонна»—критически настроенная буржуазная интеллигенция153—

стремятся подготовить население малых стран к сдаче на милость

«гуманного» победителя—«сверхдержавы», империя которой, по аналогии с

империями древности, «окончательно погребла бы национальный образ

государственной жизни для всего мира»154.

Таковы, по мнению «антрополога» основные черты образа жизни в

ФРГ. Выход из кризисного состояния видится Гелену в восстановлении

первоначальной гармонии этосов за счет резкого усиления этоса

государственности и связанного с ним образа жизни. Чрезмерно

распространившийся и вышедший из-под контроля этос потребительства, а

также этос гуманитаризма должны быть ограничены—«этос миролюбия и

близких отношений способен выдержать любое распространение вплоть до

того момента, когда он находит твердую границу в необходимости

рационально организовать общество в целях готовности к войне и привязать

воинскую обязанность исключительно к государственным структурам»155.

А.Гелен сознательно не закрепляет за «государственным» образом жизни,

диктующим необходимость подчинения интересов личности интересам

буржуазного империалистического государства, конкретного класса или

социального строя. Он пытается выдать этот образ жизни за образ жизни

всего общества, за реализацию совокупного общественного интереса.

Развитие буржуазного государства и связанного с ним, обеспечивающего его

процветание образа жизни объявляется демагогически необходимым

каждому члену буржуазного общества, независимо от его социально-

классовой принадлежности, потому что «для всех наций нет заповеди выше,

152 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s. 153 Аргументы А.Гелена по этому адресу имеют вполне конкретную цель—объектом критики является прежде всего «неомарксизм» Франкфуртской школы. 154 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.15. 155 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.90.

199

чем самосохранение», «вынужденная необходимость выживания»156.

Государство же есть единственный способ самосохранения нации, его

смысл «можно определить только как рационально организованное

самосохранение исторически осуществившейся где-либо связи теории и

населения. Суверенными являются только такие государства, которые могут

постоять за себя сами, ведь безопасности государства и его населения грозят

не только, например, враждебные намерения других, а уже лишь возможные

враждебные намерения, и даже не только нечто такое, скажем, относящееся

психологии, как намерения, а объективные развития самого различного,

большей частью непредвидимого рода, будь то кривые роста населения или

промышленные потенциалы, расширение географического и

космографического пространства, новые изобретения...»157.

Необходимость ориентированного на процветание государства образа

жизни продиктована не только этими соображениями внешней безопасности.

Только государство вместе с другими институтами буржуазного общества

сможет упорядочить вырвавшиеся из-под контроля в «индустриальном

обществе» инстинктоподобные побуждения человека, задать ему четкие

формулы поведения. Тем самым только оно может обеспечить и внутреннюю

безопасность в обществе.

А.Гелен открыто признает себя консерватором, а также считает, что

высшее звание для философа—это звание «политического мыслителя»,

непосредственно отстаивающего интересы государства. Говоря в уже

упоминавшемся нами радиодиалоге с Т.В.Адорно об институтах

буржуазного общества, и прежде всего о государстве, он искренне

восклицает: «Ах, боже, Вы знаете, я собственно, ищу в действительности

благородной, достойной вещи, которой можно было бы послужить. И это я

все еще считаю этикой»158. Поэтому далеко не случайно, что авторы

некролога, подводя итоги философской деятельности Гелена, приводят это

156 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.119. 157 Gehlen A. Moral und Hypermoral, s.103. 158 Adorno T.W und Gehlen A. Ist die Soziologie eine Wissenschaft vom Menschen? S.246.

200

высказывание с таким комментарием: «Как ни кажется это просто небрежно

брошенной фразой, в ней кроется суть его протеста против эпохи, в которую

он жил и резко выделяет место, которое было зияющей раной в его

мышлении и жизни»159.

159 Arnold Gehlen—Der Spiegel, № 6, 2. Februar. 1976, s.148.