Баир ДугаровТэнгрианские песни

Баир Дугаров

Тэнгрианскиепесни

Москва

«Воймега»

2017

УДК 821.161.1-1 ДугаровББК 84 (2Рос=Рус)6-5

Д80

Б. ДугаровД80 Тэнгрианские песни. — М.: Воймега, 2017. — 280 c.

ISBN 978-5-600-01991-1

при поддержке Алексея Коровина.

© Б. Дугаров; текст, 2017© «Воймега», 2017

Баир Дугаров родился в 1947 году в селе Орлик Окинского аймака Бурят-МонгольскойАССР. Народный поэт Бурятии, доктор филологических наук, лауреат государственныхпремий Республики Бурятия в области литературы и искусства. Автор двенадцати поэтиче-ских сборников, выходивших в Улан-Удэ, Иркутске, Москве и Санкт-Петербурге, а такжепрозопоэтической книги «Сутра мгновений». Переводит стихи бурятских и монгольскихпоэтов. Его переводы бурятской народной поэзии вошли в книгу «Алтаргана».

Поэтическую доминанту «Тэнгрианских песен» составляют стихи, обращенные к исто-рии и современности под знаком тэнгрианства — древней религии тюрко-монгольскихкочевников, определявшей духовное начало народов Великой степи. В сборнике, в кото-рый вошли стихи, написанные с середины 1970-х по 2016 год, представлено разнообразиеприемов стихосложения и поэтической прозы, выработанных в культурах Запада и Вос-тока: анафорические стихи, синтезирующие опыты русской поэзии с тюрко-монгольскойначальной рифмой; вертикальные письмена, исходящие из средневековой монгольскойтрадиции; силлабо-тоника и верлибры. Все это образует насыщенный оригинальнымиобразами пантеистический мир поэта и представляет самобытное явление в современнойроссийской поэзии.

3

«Я трава в человеческом облике…»

…Вот ведь как хорошо живётся восточному человеку на Западе: взял замысло-ватое словечко в название книги — и сразу и красиво, и глубокомысленно. «Тэнгри-анские песни»! А всего-то — песни неба (точнее, небесного верховного боже-ства) — ну-ка, сколько у нас всяких небесных песен и песен неба в русской поэ-зии? Со счёту собьёшься!..

Но бурятский поэт Баир Дугаров в любом случае — исключение из правил. Онтакой один (а как же иначе? Поэт, если он поэт, — всегда уникален). Но тут — всёисключительно! Начиная с его докторской диссертации, тема которой — вполнепод стать названию этой книги: «Сакральный мир бурятской Гэсэриады: Небесныйпантеон и генезис героя».

Но начнём всё-таки с главного — не с небес, а с языка. Дугаров пишет в основ-ном по-русски (хотя и на бурятском пару поэтических книг выпустил, он и этоумеет), но это — совсем особенный русский. В нём очень силён акцент, но такой,который придаёт речи поэта особенную интонацию: не раздражает, как это ино-гда бывает, а наоборот — восхищает. Этот акцент — часть особой бурятско-русскойэстетики, уникального ритма, звуковой и словесной специфики.

В стихах Дугарова масса бурятских слов. Прежде всего это имена: божеств (начи-ная с Тэнгри), героев эпоса (начиная с Гэсэра), героев исторических (начинаяс Чингисхана). Наконец — названия гор, рек, посёлков; птиц, деревьев, цветов. Всёэто новые, красивые слова, для русского уха звучащие свежо и ярко, — тем болеечто Баир любит их, умеет ими восхищаться и делиться со своим благодарнымчитателем.

Новая (в значительной степени итоговая) книга так и построена — как каталогмира: песни о птицах, о деревьях, о цветах, о Великой степи — обо всём по оче-реди. Поэт словно проходит по миру и называет его явления, знакомит нас с ним,а его — с нами.

Нет, он не замкнут в родном краю, хотя и тот достаточно велик: здесь есть и вели-кие горы, и славное море, и широкие степи. Но Дугаров с удовольствием странству-ет по всему миру («От Орды до Ордынки», как он сам определил — ясное дело,кочевник!), делает остановки то в Китае (понаблюдать за Лао-цзы и Ван Вэем),то в Японии (увидеть волну Хокусая и с головой окунуться в неё), то в Самарканде,где когда-то «пели стремена мгновений» великого Тамерлана. Или останавлива-

ется (а это Баир делает постоянно!), чтобы послушать и пропеть вместе с далёкимипредками золотоордынские песни… — «и след аргамака клубится в сиреневой дым-ке столетий»!

А то вдруг занесёт его судьба номада в тихий Зарайск, на берег Финского зали-ва, в Переделкино. А то — на Манхэттен, где всё такое же родное, как дома: тутможно и кофе попить, и песенки послушать, и на людей посмотреть, и себя пока-зать, и с великим Уитменом побеседовать на их общем языке: ведь «Уитмен подо-бен кочевнику, едущему по безбрежной степи и воспевающему всё, что он видитна своём пути».

Но главное всё-таки — не что видит и показывает поэт (нынче этим не удивитьуже никого), а как, совершенно по-своему, он это делает. А чтобы понять это, надосначала заглянуть в историю.

•

Бурятская литературная поэзия возникла довольно поздно, в начале ХХ века.Однако ей естественным образом предшествовала многовековая фольклорнаятрадиция, в том числе и лирическая (народные песни), и эпическая («Сокровенноесказание монголов», эпос «Гэсэр»). И как раз в рамках этой традиции выработа-лись основные принципы национального стихосложения, о чём написано немалонаучных книг и статей.

При этом у специалистов нет единого мнения об изначальной, продиктованнойязыковыми особенностями природе бурятского народного стиха. Большинствоучёных склоняется к тому, что у бурят и у монголов господствует силлабическийпринцип (урегулированность строк по числу слогов, как это было в старой русскойпоэзии, а также во французской, итальянской, польской и многих других поэтиче-ских культурах). Однако под влиянием русской советской поэзии стихосложениебурят становится в основном силлабо-тоническим.

В последние десятилетия в ней усиливается влияние свободного стиха, утвер-ждению которого во многом способствовало творчество писавшего по-русскиталантливого поэта, учившегося в Литинституте Намжила Нимбуева (1948—1971),считавшего, что «верлибр — знамение раскрепощения поэзии, связанное с миро-ощущением и формальным новаторством, оптимальный способ передачи нервно-го, пульсирующего ритма современности».

Между тем все, кто писал о монгольском и бурятском стихе, самым главным егопризнаком называют толгой холболго (в буквальном переводе на русский — «сое-динение начал, или голов», то есть звуковая упорядоченность начальных фраг-ментов двух или более следующих друг за другом строк).

4

5

В разное время для обозначения этого приёма учёными и поэтами предлага-лись разные термины, например: «начальная рифма», «начальная аллитерация»или «анафора», однако все они означают, кроме бурятского «соединения голов»,и другие явления. Так, начальная рифма предполагает расположение в началестроки рифмующих слов, совпадающих не началами, а концами, — например, какв стихотворениях Валерия Брюсова и Зинаиды Гиппиус.

Слово «аллитерация» в европейском употреблении относится к повтору звуков(причём только согласных) в любой позиции стихотворной строки, а не тольков её начале.

В последние годы бурятские поэты и исследователи стали использовать слово«анафора», которое в европейской риторической традиции обозначает любое«единоначатие» — не только в стихе (наоборот, чаще в прозе) и не обязательнорифмоподобное.

Так что мы будем говорить именно о словосочетании «толгой холболго», кото-рое используется, кстати, не только в бурятском, но и во многих других языках —например, в хакасском, якутском и алтайском.

Прежде всего этот принцип начали использовать русские переводчики мон-гольской и бурятской поэзии. Хотя первый перевод «Гэсэра», увидевший светв 1893 году в приложении к описанию монгольского путешествия Григория Пота-нина середины 1880-х, был выполнен прозой и никакой звуковой упорядоченно-сти в нём нет. Обошёлся без особой звуковой аранжировки «Гэсэра» и ВладимирСолоухин, переведший эту книгу в 1980-х годах; это, пожалуй, самый известныйперевод бурятского эпоса, переизданный несколько раз.

Однако другие переводчики, например Семён Липкин, начиная с сокращённо-го издания «Гэсэра» последовательно «соединяют головы» его строк:

Это было ещё до тех пор,Как предание стало сказкою,Как вступили в суровый спорКраска белая с чёрной краскою.Мир не знал, что на свете естьВековечные ссора и месть,Не был злобным ещё великан,Небожитель Атай-Улан.Не кружились в круженье живомНебеса с Белым Швом, с Белым Швом.Не кипели ещё день за днёмНебеса с Белым Дном, с Белым Дном;На страницах времён, где блестелоВсё, что ныне открылось для глаз…

В 1980—2000-е начинает переводить фольклор народов Сибири АнатолийПреловский; в том числе он перекладывает на русский и один из вариантовбурятского эпоса — улигер (поэму) П. Петрова «Абай Гэсэр», последовательно ис-пользуя принцип звукового объединения строк. Он пишет: «Впервые строфемнаясистема передачи в русском переводе поэтики и начальной рифмовки тюрко-монгольского стиха была осуществлена мною в переводе бурятского сказания“Алтан Шагай”» (Иркутск, 1982)».

Чуткие к звуковому строю бурятской речи авторы начинают использовать тол-гой холболго и в переводах народных песен; среди них хотелось бы особенновыделить Андрея Глобу, в 1920—1950-е годы создавшего вольные переложенияпесен с разных языков мира (в том числе — английского, японского, народовСССР). В его книгу 1933 года «Песни народов СССР» вошло около двадцати пере-водов с бурятского, затем они легли в основу отдельной книги 1940-го, переизда-вались в других изданиях.

Вот пара примеров из этих книг:

Санной дорогою вьётся Витим.Снегом таёжная хвоя звенит.С дальнего берега голоса нет.Сердцу печальному голоса нет.

Лыжной дорогою вьётся Витим.Лиственниц снежная хвоя звенит.Лошади ржания с берега нет.Ласковой встречи мне с берега нет.

Или:

С неба вниз пали облака —Синий свод неба мчит Ага.Солнце, взвей знамя алых зорь —Светлы дней наших берега.

Ниже струй ходят облака.Неба свод мчит река Ага.Новым дням светит пламя зорь —Наших дней светлы берега.

Как видим, четыре первые строки здесь начинаются с одной буквы, следующиечетыре — с другой.

Под влиянием переводов начали пользоваться толгой холболго и бурят-ские поэты, пишущие оригинальные стихи по-русски. Одним из первых был

6

7

Алексей Уланов — автор научного перевода «Гэсэра» на русский язык. Научныйперевод лишён звуковых изысков, а вот в сборнике стихов 1940 года — возможно,не без влияния переложений Глобы — такое стихотворение появляется; его назва-ние переводится примерно как «сказитель», «рассказчик» народного эпоса:

Чистый войлок разостлали,Чинно сели на другом:Старика мы угощалиСтарым сладостным вином.Выдру б чёрную поймать —Выдать гостю бы подарок.Улигер бы нам узнать,Улигер о жизни старой.Седой, седой старикСидит на войлоке белом.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Заострите вниманье своё,Запомните всё, что в песне поётся.Заветное дайте копьё —Старику на него опереться.

(Улигерчи)

И всё же долгое время анафорическая рифма использовалась русскоязыч-ными бурятскими поэтами крайне редко. Однако в новейшее время к ней сталиактивно обращаться как минимум два известных автора: Баир Дугаров и Амар-сана Улзытуев.

Баир Дугаров начал, как и положено, с переводов национального фольклора.Впервые он публикует их в своей книге «Небосклон» (1986); позднее Дугаровсоставил целую книгу народной бурятской поэзии «Алтаргана» (первое издание —1998), в которой «соединение голов» используется регулярно. Особенно очевидноэто в небольших по объёму стихотворениях — например, трёхстишиях, названныхпоэтом «Триады»:

Ввысь распахнут небосвод — синий.Вширь тайга в горах растёт — синяя.Вдаль текут потоки вод — синие.

(«Три синих»)

Следующий шаг Дугаров сделал в 1988-м, когда в журнале «Сибирские огни»появились несколько стихотворений из его цикла «Протяжные гимны». Предваряяих, народный поэт Бурятии Н.Дамдинов писал: «К моему удивлению, начальная

аллитерация, присущая традиционному монгольскому и бурятскому стихосложе-нию, звучит свежо и естественно на русском языке». Судите сами:

Троя мне снова приснилась — такой она снилась мнев детстве когда-то.

Тога тумана скрывала чертог уходящего в вечность Приама.Трон Илиона, и Гектора труп, и всеженская скорбь АндромахиТраурно мир осенила, веселья — увы — не нарушив

богов олимпийских.(Троя)

Топот осёдланных бурь проносился по жёлтым степямот Саян до Дуная.

Ток бесконечных племён, утвердивших Евразиюкак праединство народов.

«Тангра ведёт моё сердце и племя моё от полыни к бессмертью», —Так начинал Аспарух своё слово, на пыльных путях

обретая отчизну.(Тангра)

Как видим, цикл к тому же написан гексаметром; каждое из трёх десятковсоставивших его стихотворений состоит из нерифмованных строк, большинствоиз которых начинается с одной и той же буквы/звука. Чаще всего с этой же буквыначинается и название стихотворения, обычно состоящее из одного слова («Ра» —с «р», «Тангра» — с «т», «Грузия» — с «г» и т. д.); однако в ряде случаев этот прин-цип нарушается, и толгой холболго объединяет по две или более строки подряд:так, в стихотворении «Эхо» две первые строки начинаются на «д», две вторые —на «у», две третьи — на «э», а две последние — на «л».

Тот же принцип последовательно используется Дугаровым и в его «краткости-шиях» (состоящих из двух, трёх, четырёх и пяти строк), особенно это заметно в на-писанных верлибром пятистишных композициях, большинство строк в которыхначинается с одной и той же буквы:

Предания света и тьмыПереполняют века.По трещине мираПриходят поэтыПревозмочь себя словом.

А иногда поэт совмещает бурятское (начальное) и русское (конечное) созвучие,то есть рифму, в том числе и в сонетах:

8

9

А в Азии не принято писать сонеты,Анафора конечной рифме не чета.Но амфоры любви достойны все поэты.Азалия берёт от радуги цвета.

А я пою простор и высь небесной сини,И фимиамом курится степной мираж.Ая цветёт — полынь моей полупустыни,И феи храмом высится кедровый кряж.

Молитвенная ода небесами дышит.Могильная трава сама себя колышет,Сокрытый вздох столетий чуя под собой.

И знак анафоры отсвечивает бронзой.И знает лишь рапсод, как просто и непросто —Скрипичный звук придать струне волосяной.

Глубина начального созвучия в толгой холболго Дугарова варьируется. Обычнооно захватывает только первый звук, однако бывают исключения: так, в «Трое» двестроки из восьми начинаются с «тро», две — с «три», по одной — с «тра» и «тре»;остальные — с «те» и «то».

Рассуждая о причинах появления толгой холболго в монгольской и бурятскойпоэзии, Баир Дугаров, автор нескольких научных книг о бурятской старине, делаетпредположение, что одной из них является «оглядка» национального фольклораи литературы на принципы организации письменной культуры — на практику вер-тикальной записи молитвенных и некоторых других монгольских текстов.

В этой традиции он создаёт целую серию оригинальных «вертикальных сти-хов», вполне органично вписывающуюся в культуру современной визуальнойпоэзии — ими закрывается каждый раздел этой книги.

Словно с неба по перу стекаютБуквы вертикального письма.

Согласитесь — это красиво. И очевидно, что опыты вертикального чтения стиха,используемые поэтом, корреспондируют с традицией не только старомонгольско-го, но и античного, и древнерусского акростиха. А чего стоят «Ода ели» в формеели и стихотвотворение о беркуте в виде четырёх проносящихся птиц! Так у Дуга-рова везде: вроде бы в свою традицию он окунается: а оказывается в мировой!

В последних книгах Баир Дугаров постоянно сочетает стихи и прозу, поэмы итрёхстрочные миниатюры, скрещивает толгой холболго с сонетом, гекзаметром,рондо, ронделем, акростихом, верлибром: всё это есть и в его новой книге.

•

Но давайте снова откроем «Тэнгрианские песни». Автор действительновыстроил свою новую книгу как своего рода энциклопедию, как Песнь обо всём(перефразируя любимого Дугаровым Уитмена): о степи, о горах, об облаках, о сне-ге, о дожде; о городах, о людях, о травах, о птицах, ну и о себе, конечно.

Книга плотная и очень разнообразная: и по языку, и по поэтическим техникам,и по необозримой географии — реальной и мифологической.

Очень важное место в ней заняли прозаические истории, органически вписав-шиеся в поэтический контекст. Это не случайность и не эксперимент: нескольколет назад Баир Дугаров выпустил книгу «Сутра мгновений» — настоящую буд-дийскую книгу, наполненную неторопливыми рассуждениями о жизни и смерти,о мире и о себе.

Включённые в «Тэнгрианские песни» рассуждения об Уитмене и Манхэттене,воспоминание о короткой встрече с кумиром («Полчаса с Гумилёвым» — Львом,разумеется), лирическое эссе «Под сенью ливанского кедра» (о комаровскомдереве Анны Ахматовой, где поэт признаётся: «Я беседовал с деревом»); носталь-гический этюд о командировке в родные горы, где лирическое описание природысамо сбивается в метрическую прозу, — всё это не в меньшей степени поэзия, чемсами стихи. Рискну даже сказать, что иногда — больше…

Юрий Орлицкий

Матьмне —степь,отецмой —гром

Песнь о Великой степи

Тангра1

Топот осёдланных бурь проносился по жёлтым степям от Саян до Дуная.Ток бесконечных племён, утвердивших Евразию как праединство народов.«Тангра ведёт моё сердце и племя моё от полыни к бессмертью», —Так начинал Аспарух своё слово, на пыльных путях обретая отчизну.

Тысячелетье кружилось: кириллицы песнь, освятившая духа начало,Тень полумесяца на византийских руинах и колокол поздний славянства.Тайным послом отшумевших времён я пришёл к тебе, мадарский всадник.«Тангра», — воззвал к небесам я и в розе полуденной запах услышал полыни.

1990

* * *

Безмолвные миры ушедших поколенийТравою поросли, травой забвенья.

И предков дух, восставший из могил,Мне молнии кусочек отломил.

И пальцы обжигающим перомЯ понял: мать мне — степь, отец мой — гром.

13

1 Верховный небожитель протоболгаров. Ср.: Тэнгри — небо; божество-небожитель (тюрко-монг.).

И я в тоске окликнул времена,В забытые поверив письмена.

И расступились облака и тени.Тропа забрезжила в траве забвенья.

* * *

В чём суть магического круга,Что на карнизах плоских скал,Захлёстнут творческою мукой,Далёкий век прорисовал?В чём суть премудрости наскальной?Что это — солнце, иль луна,Иль первобытный диск зеркальный,Или коровьи вымена,Что даровали людям силу;Или священное кольцо?А может, то прообраз милый,Твоё степное пралицо,Что проступало из туманаИ, оживая в свете дня,Своею солнечной пратайнойСдружило с охрой праменя.

У плиточных могил

Колышется у плиточных могилМолочный дым ночного ковыля.Скажи, кто здесь смеялся, и любил,И радовался жизни, о земля,

14

Когда стада домашние брели,Вздымая тучи золотистой пыли,Когда, сливаясь с маревом вдали,На водопой куланы в зной спешили?

Полупривстав на лёгких стременах,Спешил кочевник юный на свиданье,По голосам летящих в небе птахЗагадывая тайное желанье.

Кумысом горьким сердце веселя,Он пел как птица, миг не торопил…

Молочный дым ночного ковыляКолышется у плиточных могил.

Надпись на писанице

ОТ НЕБА ПРАРОДИТЕЛЯ ВСЕМОГУщЕГО

ОБРЕТАЕТ ДУХ ТВОй КРЕПОСТь

ОТ ЗЕМЛИ ПРАМАТЕРИ ВСЕГО СУщЕГО

ОБРЕТАЕТ ОЧАГ ТВОй ВЕЧНОСТь

ПОМНИ ОБ ЭТОМ ПОМНИ ГОРДый СыН

ЧЕЛОВЕЧЕСКИй

15

Надпись на тамге

вс

ад

ник

АРГАМАКрожд

ае

т

Знак полнолуния

Когда луна в полночный час июняПлыла серебряною чашей в небесах,Звала привычка хуннского шаньюяВ степь уходить, бродить в кустистых ковылях.

И вновь, в который раз вдохнув простора,Глядел вослед луне, смывавшей светом мрак;И, доверяясь внутреннему взору,Следил, какой сокрыт в ночном молчанье знак.

Не зря, быть может, чаша полнолуньяОбрызгивала даль земную молоком,Чтоб степи по велению шаньюяПотряс летящей конницы могучий гром.

На свете есть неведомая сила,Сжимающая всадников в один кулак;

16

И нет стены, чтобы остановилаЛавину конников и смерч степных атак…

Всё это будет, яростно случится.Однажды встанет на дыбы степной простор.И первая Евразия родится,Связуя стременами Запад и Восток…

Луна плыла в полночный час июня,И мир ещё не знал о грозных степняках.И небо полной чашей полнолуньяМечте шаньюя добрый подавало знак.

Керексуры

Что ищу я в плешивой земле?Облака вызывающе хмуры.С трёх сторон подступают ко мнеВ ржавых пятнах веков керексуры1.

Эта россыпь сутулых камней,Подчинённая ритму обряда,Увенчала останки людей,Кочевавших по свету когда-то.

По сплетенью белёсых костейИ щепотке золы на ладониЯ представлю раскаты страстейИ страну ураганной погони.

Я представлю отвагу племён,Содрогавшую небо и сушу.И костры отшумевших времёнПолосуют зарницами душу.

17

1 Керексуры — древние погребальные сооружения в Монголии, Туве и Забайкалье.

Тэнгрианский акростихСоог!

Всадников исторгала Великая степь из своего материнского лона,Евразийская ширь распахивала дали на все стороны света.Что за сила поднимала рождённых в седле и несла по равнинам?Нет и не будет предела полёту стрелы и грому копыт неустанных,Очертивших просторы от войлочной юрты до земных горизонтов,Если того не пожелает сам Тэнгри — Вечное Синее небо.

Соог! — и жрец поднимал пенящуюся кумысом чашу,Исполняя обряд возлияния Небу — владыке времён и пространства,Над землёй в синеве утвердившему царственный трон мирозданья.Есть в мире Тэнгри, который ведает миром, всё видит и знает,Ежеминутно вращая колесо вселенной и человеческих судеб.

Нет и не будет удачи и счастья рождённому в войлочной юрте,Если Тэнгри от него отвернётся и вслед не посмотрит кибитке.Благословенье божественное таится в серебряных каплях кумыса,От земли возносящихся до самого Вечного Синего неба.

Соог!

Веером можжевеловый фимиам распускался в лазури небесной,Единовластного Тэнгри освящая невидимые чертоги.Рокот шаманского бубна царил над табунным простором.Алебастровые облака караваном тянулись с востока на запад.

Соог! — и старейшины к небу воздевали молитвенно руки,Тайные вещие знаки мерещились в круженье орлов ширококрылых.Едкий дым от жертвенного костра расстилался по горному склону.Песнопенья жрецов возносились над солнечным простором,Напоминая о родословной предков, начало берущей от Неба.Аквамарин небосклонов, стекавший по хвойным распадкам в долины,Янтарём расплавлялся в жарках, полыхавших над привольем.

18

Мольбище предков осеняло девятиножное бунчужное знамя.Огненные аргамаки прядали ушами в предчувствии дальних походов,Яростным ржаньем сотрясая воздух, наполненный дыханием Тэнгри.

Соог!

Легенда

В звёздный час голубого покояНа просторе ночной тишиныРодилась ты от запаха хвоиИ осеннего света луны.

Но законы отцовского родаНа безмолвье тебя обрекли.И душа твоя — лань небосвода —Стала узницей грозной земли.

И, чужому молясь поднебесью,Все твои сыновья разбрелись.Позабыв материнскую песню,В смертном бое друг с другом сошлись.

И печальной звездой с небосклонаМать глядела прощально на них.И земля приняла в своё лоноПрах воителей, добрых и злых.

И с тех пор средь степного покояЛюдям снятся тревожные сныОт полночного запаха хвоиИ осеннего света луны.

19

Чаша Угэдэя1

А пир всё длится. Музыка усталоЗвучит в движеньях гибких танцовщиц.О кознях вспомнив вдруг Тохаристана2,Мрачнеет хан, всех повергая ниц.

Но гонит прочь с лица он тень тревоги,Подумав величаво о себе:Не зря ему дарованы чертогиЗа молодость, прошедшую в седле.

Из черепа врага приятней питьВино, когда великий хан ты сам.Но прежде надо чашу накренить,Отлив святую долю небесам.

Ведь волей Неба роду борджигин3

Был дан аркан, связавший племена.На небе правят солнце и луна,А на земле — единый властелин.

Мир покорён мечом, но, покорённый,Страшнее и коварней он вдвойне.Священны чингисхановы законы,Но трудно править, сидя на коне.

То правда — быть в жестокий век жестоким,Сжимая саблю от тяжёлых дум.И хан бывает жутко одинокимВ весёлом городе Кара-Корум,

Возникшем полуявью, получудомСреди степей орхонских и холмов,

20

1 Третий сын Чингисхана и его преемник, избравший столицей Монгольской империигород Кара-Корум.

2 Историческое название части территории Средней Азии и Афганистана.3 Род чингисидов.

Бухарской негой и китайским блюдомДух убаюкивая степняков.

Не лучше ли, припав губами к чаше,Наполненной дурманящим вином,Ласкать горячих женщин и всё чащеПод утро забываться мёртвым сном?

Он пил до дна, не оставляя зла.И во хмелю, казалось, был добрееК послам, которым снилась пиалаИз черепа кагана Угэдэя.

На берегу Керулена

На берегу КеруленаПасутся крепкие низкорослые кони,Забредая в реку, долго стоят в воде по колено,Наслаждаясь прохладой, отдающей от бегущей влаги,В которой отражаютсяПлывущие по небу белые облака.

Время — дым из трубки Тэнгри, а родина вечна.

На берегу КеруленаНа зелёной лежу травеВ тени тысячелетнего ильма,Слушаю тишину, погружаясь в себя.

Словно кто-то меня окликает через столетия,Распахиваются дали,Степь наполняется гулом конских копыт,И молодой Тэмуджин,Волю свою в поводья судьбы вложив,Превращается в Чингисхана,Задумавшего объединитьВраждующие племена и народыПод единою дланьюВечного Синего неба.

21

И снится мне сон о великане,Чья грудь вздымалась хребтами Хангая,А руки тянулись Янцзы и Евфратом,А одна нога упиралась о берег песчаныйСредиземноморья,А другая — о жёсткие камни Тибета.

Время — дым из трубки Тэнгри, а родина вечна.

На берегу КеруленаНа зелёной лежу травеВ тени тысячелетнего ильма,Слушаю тишину, погружаясь в себя.

Слышен стрёкот летающих зигзагами травяных кобылок,Их крылышки поблёскивают на солнце,И кажется, что они стригут ими,Как маленькими ножницами, раскалённый воздух,Наполненный запахом чабрецаИ горечью растаявших столетий.Плавно кружится над простором коршун —Словно крылатый дух-хозяин этих мест.

На берегу КеруленаНа зелёной лежу травеВ тени тысячелетнего ильма,Слушаю тишину, погружаясь в себя.

Время — дым из трубки Тэнгри, а родина вечна.

Отары овец плывут по нетронутой плугом степи.Пастбища — от горизонта до горизонта.Двое всадниковНарисовались неожиданноНа вершине холма.

Чем не дозор Чингисхана?!Но шум автострадыНапоминает, что уже двадцать первый век.

22

А Керулен спокойно течёт, как и тысячи лет назад,Словно не замечая,Что давно опоясанЖелезобетонным мостом.Спокойно проплывают холмы над горизонтом,Словно не замечая,Как небо шагаетНа ажурных ходулях электроопор.

На берегу КеруленаНа зелёной лежу травеВ тени тысячелетнего ильма,Слушаю тишину, погружаясь в себя.И осеняют меняБунчуки родословнойВеликой степи.

Время — дым из трубки Тэнгри, а родина вечна.

Слеза Хубилая

В ханском дворикеПосреди оранжереиЕсть маленькая степь,Где растётКовыль — дэрисун.

И хан Хубилай,УставОт забот Поднебесной,Запах вдыхает родимый,Степной вспоминает край.

Трава дэрисунГруститО родном пространстве,

23

О кочевом счастьеВ круговращении лун.

КачаетсяНа ветру дэрисун,Напоминая о родине.Слёзы текут по лицу —Хана Хубилая.

У памятника Марко Поло

Маятник времён — удивительная вещь, непредсказуемая.Марко Поло, куда ты направил свой взор?Марко Поло —Венценосного монарха Хубилая фаворит и баловень судьбы,Венецианским ветром занесённыйВ срединной Азии цветущие оазисы и грозные пустыни,Вкусивший яств и мудрости нектара Поднебесной,Ожившей вновь юаньским монолитом под знаком чингисидов наОстриях монгольских сабель…

Марко Поло, куда ты направил свой взор,Мало разве ты побродил по свету,Разве не ты постиг восточного царедворца науку,Разумом и дальновидностью превозмогая бремя своего времени?Разве ты мог предположить, что когда-нибудьВ северной степи у подножья Богдо-УлыВ честь тебя воздвигнут памятник, и ты, вылитый из бронзы,Выситься будешь над Улан-Батором, и перо на твоём шлемеВ синеве небесной будет чертить невидимые знаки,И сокол охотничий присядет на правое твоё плечо,И солнечный луч поведёт тебя снова вдаль —Посолонь по земным меридианам и параллелямПо траектории Шёлкового Пути от Богдо-Улы до Венеции.

Сквозь шелест опадающих мгновенийСозерцаю Марко Поло в бронзовом его величии…

24

Тамерлан

А говорят, что ТамерланНеплохо в шахматы играл.Он делал ход — и Самарканд,Как дорогой алмаз, сверкалВ чудесном ожерелье городов,Воздвигнутых эмиром степняков.

Он делал ход — и трепеталВладык соседних пьедестал,Он гордо объявлял гардеИ султанатам, и Орде.И трясся, ожидая грозный шах,В парчу одетый падишах.

Да, знали все, что ТамерланВ игре искусной не профан.

Но лучше всех знал сам Степняк,В чём соль игры и смысл атак:На поле битвы ратный спор с врагомРешает точный ход конём.

Цокту-тайджи

Цокту-тайджиглядел на восток и, в слезах вспоминая

Синь родимых степей,видел белые юрты вдали.

Цокот бурных времён не стихал,и монгольское знамя

Сизым кречетом плылонад лоном бескрайней земли.

И, не в силах сдержаться,полынный простор созерцая,

Он запел,как поёт на тоску обречённый степняк.

25

Иней первый сверкална сентябрьских склонах Хангая,

Отражаясь на тихом ветрусединой на висках.

Облака проплывали,касаясь слегка поднебесья.

Перелётные птицылетели за ними вослед.

О, страна небожителей,смертных надежда и песня,

Предков светлые лики,грядущего призрачный свет.

Шли маньчжуры —катились врага смертоносные волны.

Кто подниметнад отчим раздором Чингисов бунчук?

Ширь степейнапрягалась, и молнии жгли небосклоны,

Конь вставал на дыбы,и воитель натягивал лук.

Беды силу копили свою,и осенние волки

По ночамиздавали истошный пронзительный вой.

Беспокойное время,как выбор свободы и воли,

Порождало певца в чингисиде,презревшем покой.

И, степной фимиамиз пахучей травы возжигая,

Освятил Цокту-тайджимолитвою песни свои.

И стихи — письмена,что он высек на скалах Хангая,

Осенили просторынемеркнущей песней любви.

26

Вглядываюсь в сумрачные дали

Раздвигая прошлого туман,Вглядываюсь в сумрачные дали.О веках, застывших, как курган,Мне сказанья недорассказали.

Предок мой вставал на стременах,Чтобы ширь вдохнуть над степью гладкой.Что ищу я в тёмных временах,Словно в них моей судьбы отгадка.

Вздрогнет сердце, но тверда рукаИ простора хватит для дыханья,Чтоб от «Сокровенного сказанья»И в моих стихах зажглась строка.

На смерть Галдан Бошокту-хана

1

Тень дракона ползла по земле.Одичавшие выли собаки.Хан Галдан умирал на кошме —Cын последней ойратской отваги.

Блеск утратило имя монгол.Но остались равнины и горы,Помнят заповедь Неба просторы,Голос славы ещё не умолк.

2

Последняя звезда горит в ночном тумане,Как будто искорка небесного костра,Растаявшего в бездне мирозданьяИ воину обжёгшего уста.

27

Сменить на чётки меч — предел желаний,Но век дружить с молитвой не даёт.И колесо вращается страданий,Охватывая степь и небосвод.

Он похоронен — головой на север.И ночь была светла, а полдень — хмур.И стал его дыханьем злой хангайский ветер.И стынут две слезы — Лобнор и Кукунур.

И может быть, не раз потомок запоздалыйЕго в печали вспомнит, имя назовёт.Пребудет предков дух в степи, от бурь усталой,И от земли не отвернётся небосвод.

3

Джунгария — с тоской окликнул я просторы.Джунгария — припал со вздохом горестным к земле.И двадцать первый век мне надевает шоры,Но память ген не изменяет мне.

И если ты поэт, то выбор твой нелёгкий.И может быть, тебе предписано судьбойДержать в одной руке сандаловые чёткиИ саблю молнии — в другой.

Тарбаган

Мускатным бредит запахом простор шафранный.Мустанга тает тень за призрачным холмом.И замирает степь от свиста тарбагана,И оживает в знойный полдень миф о нём.

Он был когда-то витязем, хорош собою,Отрадой дев прекрасных, любящих его.Однажды возжелал он солнце сбить стрелою,Отладил лук и сделал выстрел роковой.

28

Бог за гордыню наказал стрелка сурово —Богатыря преобразил в сурка степного,И сторожит он ширь степную с той поры.

И, в спячке зимней чувствуя усмешку солнца,Из лука долго целится в светило снова,И стон тяжёлый раздаётся из норы.

Карагана

Когда весна крылами машет мне, я знаю,Колючей нежности и гордости полна,Цветёт по всей степи от края и до края —Кустарник детства моего — карагана.

Она верна степи как дочь её владений —Опаловых владений в серебристой мгле.И ветки навсегда — топорщась — прикипелиОт ветра, снега и дождей к родной земле.

Вослед кострам походным таяли закаты,Во тьме столетий исчезали каганаты,Кружились, как в шаманском танце, времена.

Но в час весны, тысячелетия связуя,Венчая жёлтыми цветами ширь земную,Как жизни светлый знак, цветёт карагана.

На берегу Онона

Вода в Ононе кажется спокойной.Но это кажется.Из глуби водКакой-то древней силой потаённойТеченье незаметно отдаёт.

29

Как будто, снизойдя в земное лоно,Струится в тёмном русле небосвод.

И продолженьем берегов ОнонаУходят степи вглубь материка,Вздымаясь цепью гор у горизонтаИ прах времён свивая в облака.

Я здесь бродил.Во мне пространство жило,И вновь из мифа зарождался мир.И сладостно весь день во рту горчилоОт ягод дикой яблони — улир.

Я, быть может, последний бурят-монгол

Я, быть может, последний бурят-монгол,В ком струна не утихла азийских столетий.Я искал свою песню при солнечном светеИ запел, но покоя в душе не обрёл.

Мне осталось дружить с вольным ветром в пространствеИ хранить в своей памяти вещие сны.И чем больше твердят мне о дружбе и братстве,Тем сильнее во мне одиночество, чувство вины.

И зачем меня бог на тоску обрекает,И заглушит ли боль степняка городское вино?И тайком меня та же слеза обжигает,Что скатилась по лику распятого временем Жамцарано.

Кто подхватит упавшее Синее знамяИ поднимет его над простором земли?Вечно Cинее небо вздымается над золотыми степямиИ не слышит молитвы мои.

30

Мне осталось молчать и сродниться с проклятой тоскою,Улыбаться и петь с искажённым от боли лицом,И стрела, что летит сквозь века над землёю,Успокоится, видимо, в сердце моем.

Просторы Монголии

Солончаковой ширью, ковылямиТысячелетья сонно ковыляли,И новый век у плоскости земли

Стоит, одеждой каменной сверкая.И, рёвом небожителей пугая,Несутся Илы в голубой дали.

Но степь всё та ж — как в первый день творенья.Она по-прежнему не терпит тени —Ни птичьей, ни звериной, ни людской.

Плывут в жаре миражные виденья —Дворцы неугомонных поколений,Плативших за просторы головой.

Рождавшая кровавые тайфуны,Земля спокойно провожает луныПротяжно-долгой песней пастуха.

И не она ль всю горечь испытала,Что сыновей когда-то раскидалаИ оттого пустынна и тиха.

Но жизнь есть утро. Островком уютаВ степи белеет крохотная юрта,И конь закусывает удила.

И над простором, солнечным и лысым,Наполненная яростным кумысом,По кругу, пенясь, ходит пиала.

31

На исходе тысячелетья

Под головуПодложивПодоблачные вершины Саяно-Алтая,Обнимая весь мир,Отдыхаю на родине.

Провожаю мысленным взглядомПоследние мгновения уходящего тысячелетья.

I

Омывают кочевья моиОсиянные огнями походными реки Евразии.Грудь наполняетсяГрустью простора по вечности —Золотому веку с бронзовым отливом,Зороастрийским кострам,Подававшим знак на века.

По закатам, превратившимся в грозовые облака,Пролетают тени всадников вечных.Возглас неба громовый и бубна шаманского звукВозвращают времён изначальный круг.

Гул столетий ещё не утих.Сквозь меня,Словно это было вчера,Гуннская проносится конницаОт Хуанхэ до Парижа,Отблеском сабельСвязуя миры.

След округлый копытСкреплял, как печатью, пространство.

Аттила, ушедший за тысячи вёрст от степнойАзийской первоотчизны

32

И Риму грозившийИстёртым в походах арканом,С тоскою глядел на восток.

Сказители пели о сыне неба,Ставшем первым героем Сказанья о Великой степи.

Где горделивые тюрки, бравшие в руки поводья вселенной?Где многодумные уйгуры, возмечтавшие с лотосом меч породнить?Помнят о многом вставшие на дыбы керексуры —Поминальные камни ушедших веков,По долинам разбредшиеся Орхона и Селенги.

Вихрь истории поднялНомадов —Наследников хуннов и породил Чингисхана.

Что значит воля человека?И в сердце Азии взошлаГроза тринадцатого векаИ мир подлунный потрясла.

II

Когда солнце клубится на закатеКрасным заревомИ облака проплывают в отсветахКрасно-багрового цвета,Кажется мне всегда, что это возвращаются из бездны столетий,Оживая над хребтами, над волнистой чертой горизонта, тучи,Самые грозные и самые печальные в мире тучи —Тучи пыли, поднятые копытами монгольских туменов,Навсегда растворившихся в пространстве,В народах, покорённых и непокорённых.

Только пыль возвращается снова на родину,Только пыль.Пыл проходит набегов, аПыль остаётся.И она возвращается,Пыль — застилая солнце. Это называется закатом.

33

Мчались всадники грозно на запад,вслед за уходящим солнцем,

чтоб продлить свой деньи пространство освоить,

где властвует солнечный луч.Вслед за солнцем уходящим скакали вдогонку,Отмечая свой путь руинами и вновь возведёнными дворцами —Миражами своего скоротечного владычества.

III

Крутые волны бытияСмели с планеты след монгольского коня.

Но предков дух возвысить до вселеннойСумела Степь в свой звёздный час.И песнь её сказаньем сокровеннымСквозь времена во мне отозвалась.

Эпохи кочевой гортанный голосУтих под вечный шелест ковыля.И на обломках сабель вырос лотос,И уходил степняк в себя.И свет, сошедший с гималайских гор,Смирил воинственный простор…

IV

В каком столетии и где моё начало —В степном краю иль у алтайских каменных твердынь?История коней однажды оседлала,И долгий указала путь коням трава полынь.

И снится, что скачу над утренним простором.И мнится, не во сне скачу и не к добру.На Запад послан я воинственным Востоком,Номад — как гость незваный на чужом пиру.

Я врос в седло, как дерево врастает в землю,И звёзд осенних блеск нисходит к стременам.

34

Раскату грома — позывным дороги — внемлю,Распахивая в скачке душу небесам.

Я мчал с Модэ вслед за стрелой его свистящей,Встречал рассвет с Аттилой у альпийских круч.И с Угэдэем пил из ханской синей чашиЗа стольный град Евразии — Кара-Корум.

И бунчуков победных знамя развевалосьНад разделявшей мир разрушенной стеной.Но под копытами земля опять вращаласьВсё в ту же сторону с извечной правотой.

Под головуПодложивПодоблачные вершины Саяно-Алтая,Обнимая весь мир,Отдыхаю на родине.

Провожаю мысленным взглядомПоследние мгновения уходящего тысячелетья.

Орлик, 1999

* * *

Дух ЧингисаГлядит из потёмок,И, узрев его, вздрогнет потомок.

* * *

Предки по земле просторной кочевали.Презирали стены, обожали дали.Где теперь их пастбища, где их бродят тени?Горек, горек аромат у травы забвенья.

35

* * *

Никогда,Я стихов никогдаНе писал.Это горы во мне говорили.Это степи во мне говорили.

* * *

Лук до предела натянув,Пустил стрелу охотник в цель.Прошли тысячелетья.Лук устарел. Охотник спит в земле.Стрела — летит.

36

Чингисхан

В В Н Но о а оз и вв т е ды е к лс л ии ь у тл ш с

В л яС е от ч ге н Е рп о г оь с о м

тп и т со ы т

и с ев з я по б ч нл р е ое а л г

н е оН н те и ь эб к е ха а

Песньо мерцающих миражах

Мон

Moн — изначальный простор, окутанный вечности дымкой.Мольбища Неба хранимы твердыней Саяно-Алтая.Молнии яростных конниц — от праотца Сизого Волка.Море протяжных поэм — от праматери Лани Прекрасной.

Миф воплощается в мире, где данником Мона — полмира.Мир продолжается в мире, в котором царит Мона Лиза.Мой Монголжон1, словно птенчик Великой степи — заповедный,Молча прижался к земле, чтобы тайн своих крылья расправить в грядущем…

1999

От меча посыпались осколки

От меча посыпались осколки.И растаял прежних молний след.Как в стогу пропавшие иголки,Ищет блики в сумерках поэт.

Чьи глаза прозреют средь потёмок?Кто меча небесного потомок?

38

1 Долина в горах Восточных Саян.

* * *

Протяжных долгих песен льются переливы.Ликует степь, вся в полумесяцах подков.Пропахшие аргаловым дымком лавиныЛетучих орд мир потрясают до основ.

Номадов отпрыск, памяти тяжёлой бремяС годами ощущаю всё сильней, сильней.На самого себя я оглянусь сквозь время,Сквозь дали горизонтов, брезжущих во мне.

Оленный камень сторожит моё мгновенье.Осенний лист парит, как выдох сновидений.И путь очерчивает молнии зигзаг.

Ведут меня века, теперь спешить негоже.Всему свой час приходит в срок, и звёздный — тоже.Пребудь в самом себе. Важней не бег, а шаг.

* * *

Седым деревьям в тишине ночной не спится,И втайне крона наклоняется к земле.Как дым слегка сиреневый, листва клубитсяИ тает облаками в серебристой мгле.

Пока наполнен небосвод сияньем млечнымИ плещется светло Байкал у самых ног,Пора и мне в тиши задуматься о вечномИ песнь сложить из праха пройденных дорог.

Что боги ведают восхода и заката?Чтоб жажду по просторам утолить, когда-тоМне дальний путь наворожили журавли.

И по следам кочевников — владык полмираЯ постигал изменчивость времён, и лираМерцающие возвращала миражи.

39

Золотоордынские напевы

Памяти безымянного поэта из улуса Джучи, ордынца в третьем поколении, оставившего на берё-сте стихи, написанные вертикальным монгольским письмом, с характерными для националь-ного стихосложения анафорой и параллелизмом. Фрагменты рукописи, представляющей первыйобразчик лирической поэзии на письменно-монгольском языке, были обнаружены в могиле певцана берегу Волги. Поэт был похоронен вместе с его костяным пером и бронзовой чернильницейпримерно в первой четверти XIV века.

Ласточка летит над землёю

Ласточка летит над землёю,Ластятся травы под степным ветерком.Мой соловый конь бежит, не торопится —Может, матушка мне улыбается вслед.

Кречет плывёт над землёю,Крепкие травы колышутся над холмом.Мой соловый конь бежит, спотыкается —Может, матушка мне печалится вслед.

Коршун кружит над землёю,Колкие травы чуть дрожат от дождя.Конь мой верный прядает ушами —Кто, как не матушка, вспоминает меня?

Ласточка летит над землёю,Ластятся травы на склоне дня.Конь мой соловый бежит, не торопится —Кто, как не матушка, благословляет меня?

Если в небо глядеть

Если в небо глядеть — синевой оно светит.Есть ли дно у небес, кто на свете ответит?То, что деется в мире, — не ведает смертный,Только знает лишь Тэнгри — владыка Вселенной.

Если в небо глядеть — недоступная бездна.Есть ли край у небес, никому не известно.

40

То, что в тверди вершится земной и небесной,Только знает лишь Тэнгри — владыка Вселенной.

•Катит тёмные воды Ижил-река1.Камень прибрежный обнимает волна.Кажется, что-то шепчет цветам в травеКамышами бредущая тишина.

Воды светлые катит Ижил-река.Волны пенистые серебрятся вдали.Шелест трав обнимает вечернюю ширь.Шепчут что-то мне травы в тиши.

•Прекрасен город Сарай-Бату,Притягивает взоры всей вселенной.Рождённому в седле роднее степь —Равнинная — от края и до края.

Прекрасен город Сарай-Бату —Предел величья и земной гордыни.В седле рождённому милее степь,Всегда милее степь — как мать родная.

•Вьючные бредут караваны.Вьюгу сменяет зной.В юрте горит очаг,Вьётся над юртой синий дымок.

Долго бредут караваны.Дождь сменяется снегом.Древний обычай есть у юрты:Двери путнику всегда открыты.

41

1 Монгольское название Волги.

•

Пыль кочевий клубится во мгле.Пенится кумыс в пиале.Поседевшие в походах степнякиПесню поют о реке Керулен.

Пыль кочевий стелется по земле.Пенится кумыс в пиале.Вспоминая монгольскую степь,Песню поют о реке Керулен.

Там колышется высокая трава.Там сияет отчих небес синева.Табуны пролетают по лону земли.Тает сизая дымка аргала1 вдали.

Пыль кочевий серебрится во мгле.Пенится кумыс в пиале.Эхо родины осеняет простор —Это песня о реке Керулен.

Пыль кочевий оседает на земле.Пенится кумыс в пиале.Песню о родной реке КеруленПеть любил, говорят, Чингисхан.

•

Тамариск от осенней росы серебрится.Табунятся в степях перелётные птицы.Далеко до земли, где течёт Керулен,Только быстрый из лучших коней доберётся.

Тамариск серебрится, клубятся туманы.Тают в небе кочующих птиц караваны.Далеко до земли, где родной Керулен, —Только лучший из быстрых коней доберётся.

42

1 Дымокур из коровьего помёта.

Всадник

Окроплённое знамяОбретает дух предков.Бычьей обтянутый кожей,Барабан рокочет.

Ветер степной оседлавший,Всадник летит по простору.Стремена звенят на приволье.Стрелы поют в полёте.

Копьё себе ищет добычу.Конник себе ищет славу.Воин рождается в битвеВолею Вечного неба.

Окроплённое знамяОсеняет просторы.Кожей обтянутый бычьей,Клокочет барабан.

Вихрь степной оседлавший,Всадник несётся сквозь дали.Панцирь, ремнями прошитый,Пластинчатой блещет сталью.

Меч приносит победу,Меткие стрелы — удачу.Воин рождается в битвеВолею Вечного неба.

•Над восточным небосклоном солнце катится,Наплывают облака, в синеве курчавятся.Не от песни ли утреннего жаворонкаНежность светлая в душе рождается?

Западным небосклоном солнце катится,За белёсыми облаками полдень прячется.

43

Не от эха ли песни умолкшего жаворонкаНезаметно грусть в душе рождается?

•Милая моя, прекрасная,Мир твой — свет моей сердечной тайны.Огневые травы вспыхивают в полночьОт твоей походки лёгкой.

Светлая моя, прекрасная,Свет твой — мир моей душевной тайны.Облака над степью серебрятсяОт твоей улыбки тихой.

•Слово на берёсте оживает.Снова чувствую дыхание стиха.Словно с неба по перу стекаютБуквы вертикального письма.

На берёсте строки проступают,Наполняются дыханием стиха.Не от неба ли берёт началоВязь монгольского письма?

•Слово есть такое,Солнцем и луною сотворённое, —От него степные песни светятся,Отзываясь в глубине души.

Слово есть такое,Сотворённое небом и землёю, —От него сказанья светятся,Обнимая мир и времена.

44

От Орды до Ордынки

Н. М. Булатову, археологу

Николай, мы с тобою, наверно, когда-то встречались.Это было давно, и не помню я точно когда.Наши кони и степи друг с другом в пространстве братались,И в руинах ещё не была Золотая Орда.

И летел над травой мне навстречу, как вольная птица,Загорелый от вечного странствия рыжий кипчак.И в сверкающих солнечных брызгах степного кумысаНе для нас ли простор расстилал золотистый кушак?

И столица джучидов ожившим над дюнами чудомВозносила до звёзд купола из цветных изразцов,И брели из полуденных стран караваны верблюдов,Наполняя дыханьем Востока просторы холмов.

В травах дымчатых пряталась тишь от базарного гула.И журчали фонтаны, струились меха и шелка.И от волжских разливов прохладой речною тянуло,И отарами ханскими плыли вдали облака.

Ведал только лишь Тэнгри в чертоге небес светло-сизом,Как быстрее стрелы беспощадное время летит.И в бесславных раздорах забывших Ясу чингисидовДни заката клубились, как пыль из-под конских копыт…

Николай, ты-то знаешь, как тают в пространстве твердыни,Отзвенели века на степных золотых стременах.А теперь мы сидим в многолюдном кафе на ОрдынкеИ беседы о предках ведём и былых временах.

И, «Столичной» хороший глоток закусив винегретом,Мой московский кипчак с огоньком в бирюзовых глазахВновь твердит о раскопках в Селитренном1 нынешним летомИ прекрасных, как сны об Эдеме, сарайских дворцах.

45

1 Городище в Астраханской области, где прежде находился город Сарай-Бату — столицаЗолотой Орды.

Вновь простор оживает, гривастым разбуженный ветром.И грома на весь мир исторгает степная лазурь.И столетья сшибаются, как Челубей с Пересветом,И восходит по следу Орды евразийская Русь.

И не всё в этом мире подвержено тлену и праху,И Ордынка несёт в своём имени быль о веках.И курганы ночные к Батыеву тянутся Шляху,Как зовут с давних пор Млечный Путь в южнорусских степях.

Николай, мы и вправду с тобою когда-то встречались.И сближает нас память сквозь толщу веков неспроста.И в душе степняками, какими мы были, остались,И хранит родословную предков степная звезда.

В Зарайске

Золотистой рожью и пшеницейТропы чингисидов поросли.За летящей в поднебесье птицейГорода зелёные взошли.

Я ведь тоже с берегов Онона,Только вот без сабли и коня.И автобус мимо небосклонаВ городок Зарайск везёт меня.

Дождь промчался, к звёздам улетая.И у стен, забывших кровь и дым,Встретилась мне девушка простаяС древнерусским именем одним.

Вспомнила она, мне улыбаясь,Как, отваги яростной полны,С конниками смуглыми сражалисьВоины рязанской стороны;

И, ценя свободу, как святыню,Не дождавшись мира и весны,

46

Под свирепый клик врага княгиняБросилась с младенцем со стены.

Так оно, наверное, и было.Но под шелест листьев в тишинеСердце сердцу что-то говорило,Только не о прошлом и войне.

И глядел в глаза я голубые,А она — в азийские мои.Сколько тьмы рассеялось и пыли,Чтоб вот так мы встретиться могли.

И рождалась внутренняя близостьНа прозрачном утреннем ветру,Потому что в мире изменилосьМногое — и верится, к добру.

Освящённая солнцемА ты сама словно соткана вся из света листвы, что над тобою кружит.Азия нас на встречу благословила, оглянувшись на древние сны свои.Знаешь, как хочется прикоснуться к тебе и, голову на колени твои положив,Запах волос твоих солнечных вдыхать и строки слагать о нежности и любви.

Может, мне другого теперь ничего и не надо, кроме тайного трепета бытия,Мой морин-хур1 наполняющего тихой музыкой тела твоего и души.Море бурливой сансары на миг умолкает оттого, что есть ты, только ты и я,Молча внимающий голосу твоему в городской предвечерней тиши.

Снова хочется долго смотреть в синий кусочек неба над твоей головой,Словно там колыбель и исток запоздалой песни моей о тебе, и опятьДолго глядеть на тебя, и, колени обняв твои, слиться, словно во сне, с тобой,Доброй и светлой, и запах волос твоих солнечных вдыхать и вдыхать.

Освящённая солнцем, ты улыбаешься на фоне светло-сиреневого цветника.Отсвет твоих золотистых волос сквозит в светотенях сентябрьского дня.Осень кружится в обнимку с деревьями, устремлёнными под облака.О, как прекрасна улыбка любимой, осеняющая трепетный миг бытия.

47

1 Струнный музыкальный инструмент у монгольских народов.

Легенда о заблудшем волке

1

От приступа безысходной тоскиПорой хочется затеряться в степи,Грызть травуИ, запрокинув голову,Выть по-волчьи на луну.

2

Вот так и было. Я в ночь ушёл,Как будто кто-то надо мной зубами щёлк.Вот так и было. Я в ночь ушёлИ был самим собою, был как волк.А ночь плыла над этажами,Словно ворон с лебедиными крылами.

3

С похмела просыпаясь под рокот багровой листвы,Как затравленный волк,Я нырял в подворотни Москвы.Электрички, вокзалы, метро прищемляли мой хвост,Оттого что я былСиним небом ниспосланный пёс.

Я с подругой случайной моей заглушал в себе вой.Почему позабылось,Что я из породы другой?Сколько рыскал глазами я в поисках братьев моих,Откровенья моиПолучали удары под дых.

Кто сильнее сегодня, окажется прав всё равно.Я зализывал раны,Волкам же линять не дано.И мне снится времён незапамятных отчая даль,Где бегут сквозь века Сизый ВолкИ Прекрасная Лань.

48

3

Я помню эти времена:От бега волка с нежной ланьюПрошла волна по мирозданью,Обдав полынью письмена.

А я всё помню. Как мне бытьС моею памятью степноюИ как могу я позабыть,Что было некогда со мною?

И видно, так судьба велит —Быть пасынком в своём столетье.А лань моя жива на свете,И с нею рядом волк бежит.

4

На фоне неба и тайгиУгрюмый волк грустит о лани,И вой слагается в сказаньеО сновидениях тоски.

И в грозной песне бытия,Сливаясь с яростною бурей,Небесной ланью в волчьей шкуреМне снится родина моя.

5

А там, где лань промчалась раньюИ скрылась в утреннем тумане,Струится небо по земле.

И волк летит с Прекрасной ланью,И дрожь травы, и гор молчаньеПередаются тайно мне.

49

Мы внебрачные дети России

Н. Х.

Мы внебрачные дети России,Мы грустим на её мостовых,Вспоминая просторы степныеИ величье кочевий былых.

Не ищите в растаявшем дымеСлед поправшего мир бунчука.Евразийцами кровно роднымиМы останемся здесь на века.

Принимая за счастье неволю,Городской подчинимся судьбе;И в тоске по утраченной волеУсмехнёмся друг другу в толпе.

Но мы знаем, какие просторыТэнгрианский очерчивал знак.И клинков отгремевшие спорыУравняла Клио на весах.

И забыться потомки не в силеВ круговерти сегодняшних дней.И слагается карма РоссииОт сплетенья корней и ветвей.

Мне рассказывал поэт Вишняков

Мне рассказывал Вишняков, сотрясая гостиничный воздух рукой,Как он обмывал свою первую московскую книжку «Горький зной»Не где-нибудь, а в центре столицы, в ЦДЛовском ресторане.Так оно и было в самом деле.На общенье настроенные москвичи,Попивая водочку и закусывая антрекотом,Слушали Мишины стихи,От которых исходило полыни степной и ковыля дыханье.

50

А когда Михаил Вишняков стал заливаться даурским соловьём,Воспевая каждую былинку,На которой держался мир над холмом,Гости дружно все замолчали, заскучав на миг о степях и просторе.А Миша напомнил,Что он из семейских, но истинный аборигенИ его родословнаяНасчитывает аж десять с лишним колен.И москвичи от сей новости пребывали в хмельном восторге:«Михаил — самый древний на Востоке степном славянин,Пусть он не архангел, но русскою музой и богом храним!»

И пошли тосты один за другим.А Миша, он был в ударе,Вдруг вспомнил, что рядом с ним сидит, ростом с вершок,Неприметный с виду один гражданин, его землячок,Наблюдавший молча застолье поэтов в самом его разгаре.Это был тоже питомец муз — из Аги, поэт Арсалан Жамбалон.И Вишняков, хлопнув его по плечу:«А вот он — древний, как Онон,Живёт уже несколько тысяч лет, а может, и больше,Там, в Забайкалье.А когда полетели кони на Запад, за уходящим солнцем вдогон,То не взял Чингисхан Жамбалона,Потому что не вышел росточком он.И остался Арсалан воспевать от тоскиРодные сопки, степи и дали».

Так рассказывал мне Вишняков,В гостиничном номере в Улан-Удэ,Где сидели мы как полагаетсяИ часто звучало застольное слово «мэндэ»1,

И стрелки часов бежали намного быстрей, чем надо.И Михаил так обрадовался и обнять меня поспешил,Когда ему свою московскую «Дикую акацию» подарилС короткой дарственной надписью:«Азиату — от азиата».

1982

51

1 Приветствие, пожелание здоровья (бур.).

Степной рондель

Люблю вдыхать дымок аргала —Он будит всадника во мне.Простор, открытый тишине,Хранит в веках моё начало.

И что б эпоха ни вещала,Я сам с собой наедине.Люблю вдыхать дымок аргала —Он будит всадника во мне.

Мне б от Дуная до БайкалаПромчаться на гнедом коне,Чтоб жаворонком в вышинеМеня Евразия встречала.Люблю вдыхать дымок аргала.

Полчаса с Гумилёвым

Для меня как потомка номадов особенно близко и дорого то, что Л. Н. Гумилёвпосвятил свой огромный талант объективной интерпретации и раскрытию образаВеликой степи как феномена мировой истории. Многие его книги хранятся в моейдомашней библиотеке, и каждый раз я нахожу время, чтобы освежить в памяти те илииные страницы из прочитанного. Наверное, отечественному кочевниковедениюповезло, что в эту науку, актуальную для понимания этнокультурных процессов про-шлого и настоящего нашей страны, пришёл один из наиболее интеллектуальных идаровитых учёных современности, кровными узами связанный с сердцевиной русскойкультуры и вместе с тем внимавший всем сердцем степному Востоку, сыгравшемуважную роль в судьбах евразийских народов.

Мне посчастливилось лишь один раз встретиться с Л. Н. Гумилёвым и беседоватьс ним наедине в его московской квартире, куда он обычно переезжал по теплуиз Ленинграда на всё лето. Всего полчаса было отведено для встречи, но этот миг длит-ся для меня как один из знаковых в моей жизни. С тех пор прошло более двадцати лет,и осталось ощущение, что это было как будто вчера.

Ниже привожу мои записи об этой встрече, состоявшейся 22 мая 1988 года.

52

Мои московские знакомые, знавшие о моём давнем пристрастии к творче-ству Л. Н. Гумилёва, сообщили мне, что учёный сейчас находится в Москве.Дали мне и его домашний телефон. Позвонил. Трубку поднял Лев Николаевич.На вопрос, зачем понадобилась встреча, объяснил свой интерес: «Прошлое,история. В Ленинграде, хотя там я не раз бывал, не удалось, к сожалению,послушать ваши лекции».

— Голубчик, у меня совершенно нет времени. Сдаю в издательство книгу«Древняя Русь и Великая степь», в будущем году выходит. Но позвоните ещёв конце недели, в воскресенье. Вы когда уезжаете?

— В понедельник.И вот в московской круговерти, заполненной общением с приятелями и

ходьбой по издательствам «Современник», «Советский писатель», «СоветскаяРоссия», незаметно наступило воскресенье.

С утра, часов в одиннадцать, звоню с тайной надеждой на встречу. Почему-то была уверенность, что она состоится, интуиция подсказывала. Сначаланапоминаю о себе. Л. Н. уточняет, откуда я знаю номер его телефона, ссылает-ся опять на занятость. Но что-то в моём голосе убеждает его. Лев Николаевичназначает время — 15.00, извиняется, что может принять только на полчаса.Сообщает адрес. Торопливой рукой записываю: станция метро «Новогире-ево», Зелёный проспект, дом 60, квартира 132, пересадка на метро «Таган-ская», садиться в головной вагон, выходить по ходу поезда, затем направо.

Приехал за пятнадцать минут до назначенного времени. Присел на ска-мейке у нужного подъезда. Выкуриваю сигарету. Прохожие в летней одеж-де, деревья, зелёные кроны, изумрудная трава на газонах, в самом деле,Зелёный проспект. Вот где суждено встретиться с историком Великой степи:Ново-Гиреево, название явно с тюркским звучанием. Гиреи — крымские ханы,киреи-кераиты — монгольское племя времён Чингисхана, неподалёку отсю-да кинотеатр «Киргизия». Действительно, что-то есть символическое в совпа-дении столичных названий тюрко-монгольского происхождения с место-пребыванием учёного-востоковеда, специалиста по истории и этногенезукочевников.

Из подъезда выбегает русоволосая девочка, следом за ней собака с крас-ным мячиком в зубах. Девочка забирает у неё мячик, пёс возмущённо лает,девочка делает вид, что кидает мяч, пёс бросается в направлении мяча, а де-вочка прячет мячик за спину, но собака раскусывает её манёвр. Снова возвра-щается к хозяюшке, и вместе они уходят вглубь тенистой аллеи.

Пора заходить. В лифте поднимаюсь на нужный этаж (удачно для меняв лифте оказался парень из этого подъезда, он подсказывает, на каком этаженаходится 132-я квартира). Нажимаю на кнопку дверного звонка. И почти тут

53

же открывается дверь: Лев Николаевич — в светлой, с короткими рукавамирубашке, седовласый, ростом чуть ниже среднего, немного грузный, полнова-тый, похож и на отца, и на мать, открытое лицо, внимательный, изучающийвзгляд. Здороваемся.

Лев Николаевич: «А я думал, что вы русский» (потом выяснится, почему онтак сказал). Снимаю обувь, прохожу вслед за хозяином в комнату. Из соседнейкомнаты доносится стрёкот пишущей машинки. Это Наталья Викторовна —жена Л. Н. — печатает рукопись.

Хозяин любезно предлагает сесть в кресло. Сам садится на стул. Неболь-шой рабочий кабинет. Обстановка архискромная. Свет из окна падает слевана письменный стол, заваленный книгами, рукописью, кипой незаполненныхкарточек. Над столом чуть справа небольшая монгольская маска.

На противоположной стене — две фотографии, взятые в рамки. На одной —отец Николай Степанович Гумилёв, в военном кителе с Георгием на груди, имать Анна Андреевна Ахматова, между ними на стульчике стоя — маленькийЛёва. На другой фотографии — Лев Николаевич с женой, оба в пожилом воз-расте, улыбающиеся.

Словно посол, прибывший из страны Баргуджин-Тукум на приём к влады-ке мудрости и знаний, сыну двух корифеев русской поэзии, подношу цветной,прекрасно иллюстрированный фотоальбом «Священный Байкал» — с дарст-венной надписью «Льву Николаевичу Гумилёву в знак глубокого уваженияи признательности от потомков Великой степи. Баир Дугаров, Бурятия».Вручаю со словами: «Не откажитесь принять сей скромный дар» Л. Н. берёткнигу, читает надпись и говорит: «Ради одной только надписи невозможноотказаться».

Поднимается, открывает шкаф. Достаёт журнал «Знамя», только что вы-шедший апрельский номер со своей статьёй «Биография научной теории, илиАвтонекролог». Подписывает её: «Баиру Дугарову на добрую память.Л. Гумилёв» — и сбоку по-старомонгольски: «Арслан», что означает на тюрко-монгольских наречиях — Лев. Говорит: «Хотя лучше было бы подарить вамжурнал «Нева» с моей статьёй «Апокрифический диалог», она бы вас большезаинтересовала. Но этого журнала у меня здесь нет».

Я читаю вслух написанное вертикальным письмом имя «Арслан», на чтоЛ. Н. одобрительно кивает головой. Даю для автографа приобретённую мнойещё в 1974 году, в годы аспирантской учёбы в Москве, книгу Л. Н. Гумилёва«Хунны в Китае». Дарю ещё — свой поэтический сборник «Небосклон», с неко-торой душевной робостью и волнением: всё-таки он прямой наследник двухвеликих поэтов, да и вряд ли найдётся время у Л. Н. при его катастрофическойзанятости почитать мои стихи.

54

Конечно, можно было долго говорить о знаменитых родителях ЛьваНиколаевича, чьи стихи отливают алмазным блеском серебряного века рус-ской поэзии. Л. Н. отметил, что Анна Андреевна знала хорошо французскийязык. Она была из того сословия, где готовили гувернанток в дворянскиесемьи и обязательно было знание французского.

В тот день, до прихода моего к Л.Н., по телевидению в программе «Клубкинопутешественников» показывали Н.С. Гумилёва, точнее, сюжет шёл об аф-риканских путешествиях поэта и его коллекции в этнографическом музее. Каквыяснилось, Л. Н. тоже смотрел эту передачу.

—У меня дома есть собрание сочинений Николая Гумилёва, — призналсяя. В четырёх томах (стихи, проза, драмы, статьи о литературе и искусстве),изданы в Вашингтоне в 1960-х годах под редакцией проф. Г. П. Струве иБ.А. Филиппова. Кажется, Л. Н. это удивило. Я пояснил, что приобрёл эти книгиблагодаря моему другу А.Хамарханову, дружившему с некоторыми из мос-ковских диссидентов и взявшему это издание для продажи в Улан-Удэ.

— Это хорошо. Но вот когда же его полностью у нас издадут?Самого Льва Николаевича природа не обделила литературным даром. Как

говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Об этом прежде всего свиде-тельствует блестящий стиль его научной прозы, отличающейся оригинальнойподачей материала и выдающей в учёном эрудита с затаённой поэтическойжилкой. В своё время я обнаружил в библиотеке Бурятского научного центрасборник «Тибетские народные песни» и открыл Льва Гумилёва в ином каче-стве — как автора предисловия и примечаний к переводам поэтического текс-та под его редакцией. А лет пять назад приобрёл сборник «Из современнойафганской поэзии», в котором оказались стихи в добротном переводе Л. Н.Я сказал об этом Льву Николаевичу, на что он просто отреагировал: «Да, былотакое. Подрабатывал».

Речь заходит о книге Л. Н. Гумилёва «Старобурятская живопись». В ней учё-ный, опираясь на бурятский материал, прослеживает связь между отражён-ными в буддийской иконографии персонажами и реальными фигурамитибетской религиозной традиции. И всё это рассматривается на широкомфоне истории «страны снегов». При этом в исследовательский текст удачновплетены фрагменты из бонского гимна, буддийских легенд и философскихтрактатов в авторском стихотворном переводе. Я напоминаю Л. Н. об этихвиртуозных поэтических пассажах, но учёный переводит разговор на дру-гую тему.

— Много труда и нервов положили на издание самой книги, — признаётсяЛ. Н. — Ведь я «непосвящённый», отсюда, вероятно, и трудности. Пока одинлама из Иволгинского дацана не освятил это дело.

55

Я говорю, что эта книга пользуется большим спросом в Бурятии, особенноу людей пожилого возраста. Ведь буддийское искусство, культовые предметыподвергались запрету, гонению и мало что сохранилось. А это была перваякнига, со страниц которой напомнили о себе былые святыни. И потому старыелюди с особым пиететом хранят эту книгу на почётном месте, где раньше раз-мещались буддийские танка и бронзовые статуэтки божеств.

Показываю Л. Н. отдельный оттиск своей статьи «“Намтар” Миларайбы иего монгольская версия», опубликованной в сборнике «Буддизм и литератур-но-художественное творчество народов Центральной Азии». Л. Н. заинтересо-ванно берёт, смотрит.

— Оставьте автограф, — говорит. — Непременно использую эту статью.Спрашиваю:— Вы были в Бурятии?— Да, в начале тридцатых и в 1949 году. В первый раз во время геологиче-

ской экспедиции по Хамар-Дабану. Удивительные места.В свою очередь Л. Н. задаёт мне вопрос:— Вы восточный или западный бурят?Отвечаю, что я родом из Саян, предки вышли из Монголии.— В семнадцатом веке, — подтверждает Л. Н.— Западные буряты — эхириты и булагаты — отличаются по своему внеш-

нему облику, да и не только по облику. Я занимаюсь древней историей коче-вых народов, — продолжает учёный. — Довёл до тринадцатого века — эпохиЧингисхана. Моя трилогия «Хунну в Китае», «Древние тюрки», «Поискивымышленного царства». Читали?

— Да, конечно.— А как вы относитесь к роману Калашникова «Жестокий век»? Мне инте-

ресно ваше мнение как бурята.Я отвечаю, что роман написан, вне всякого сомнения, интересно. Но посколь-

ку мне хорошо знакомы первоисточники («Сокровенное сказание», «Золотоесказание»), то ощущаю какую-то вторичность самого романа. Но авторскаятворческая интерпретация привлекательна. Сам автор признавался, чтоБурятия дала ему возможность написать эту вещь.

Л. Н.:— Я читал эту вещь. Мне она импонирует. Русский человек, не в пример

Чивилихину и другим, доброжелательно, объективно написал о Чингисхане.Но у меня такое ощущение, что автор прочитал каким-то образом мою поэмуо Чингисхане, написанную когда-то во время вынужденного пребыва-ния в Норильске. Она нигде не печаталась, лежит у меня в архиве, состоитиз пяти частей. Один экземпляр остался в Норильске, и судьба его неизвестна.

56

Не попала ли она каким-то образом в руки Калашникова? Но есть одно обсто-ятельство, которое автор «Жестокого века» не осмыслил, не понял. Войнау монголов Чингисхана носила не агрессивный, не наступательный характер, аоборонительный. Например, случай с послами. Это было с тангутами, с хорезм-ским шахом Мухаммедом. То же самое с русскими князьями (перед битвой наКалке).

Во время разговора Л. Н. потянулся к столу, где лежала пачка папирос«Беломорканал». Спросил:

— Вы курите? — и предложил папиросу, и мы, не спеша продолжая беседу,выкурили по одной. По словам Л. Н., он привык к этому куреву с памятнымдля него названием: на строительстве Беломорканала свой первый срокотбывал.

Задаю вопрос:— Не нашли ли отражение монгольские лики в русской иконографии мон-

гольского периода истории Руси?Л.Н. отвечает, что нет. Зато об участии монголов в Куликовской битве на сто-

роне Дмитрия Донского поясняет:— Во время исламизации Золотой Орды многие чингисиды и воины не хоте-

ли отрекаться от Ясы Чингисхана. Правители Золотой Орды насильно заставля-ли степняков принимать ислам. И тогда многие монголы ушли в МосковскуюРусь и были приняты на службу русскими князьями. При этом они не избежа-ли крещения. Когда решалась судьба Куликовского сражения, запаснойполк, бывший в засаде и состоявший из монголов, определил исход битвы.Они шли налегке, на конях, с саблями и луками, а не тяжеловооружённыепешие, из которых состояло собственно русское воинство. И к тому же этотприём был чисто монгольский.

Спрашиваю:— Некоторые северные монгольские племена, в частности бурятские, пола-

гают, что Чингисхан происходил из бурят, поскольку его род борджигин берётначало от Алан-гуа — представительницы страны Баргуджин-Тукум, как в древ-ности называлась Бурят-Монголия. Что вы по этому поводу думаете?

Л. Н.:—Этнос — монголы Чингисхана — сошёл с исторической сцены. В боях и

завоеваниях исчезли лучшие генетические силы этноса. Что касается Алан-гуакак прародительницы рода Чингисхана и монголов, это была космическаямутация. В «Нюуса товчоо», или «Сокровенном сказании», говорится, что «каж-дый вечер спускался по отверстию юрты светлый человек и на рассвете ухо-дил, как жёлтый пёс скуля». Таким образом родился Бодончар — предок родаЧингисхана.

57

Показываю два научных издания, вышедших в последние годы в Улан-Удэ:в красной обложке — «Культурно-бытовые традиции бурят и монголов» ив зелёной — «Этнические и историко-культурные связи монгольских наро-дов», где была опубликована моя статья «О происхождении окинских бурят».Л. Н. заинтересовала вторая книга, поскольку в ней речь шла об этногенезе иэтнических контактах монгольских народов. Поглядев в оглавление, увиделназвание моей статьи.

— Значит, вы окинский бурят, — констатировал он. — Эту книгу я с удоволь-ствием возьму. Подпишите.

— Если вам интересно, я могу присылать книги, изданные в Улан-Удэ.Л. Н. берёт со стола чистую карточку, протягивает её мне, и я записываю его

домашний адрес: 191002, Ленинград, Большая Московская улица, дом 4,квартира 9, домашний телефон: 311-09-52.

— Здесь, в Москве, я буду до осени. Простите, если не буду отвечать на вашиоткрытки. Потому что отнимает время, а его, как вы понимаете, у меня остаёт-ся всё меньше и меньше.

Мне надо успеть развеять чёрную легенду о кочевниках, особенно о мон-голах, которые предстают варварами в сознании сегодняшнего читателя. А этодалеко не так. Они были веротерпимы, со своим кодексом морали и чести, иотношения Руси и монголов не были таковыми, какими сейчас изображают.Историческая заслуга кочевников в том, что они спасли Евразию от китайскойэкспансии и вместе с тем заново соединили народы и континенты.

Пожалуй, я сейчас действительно последний историк Степи. И надо успеть.Теперь наконец дают возможность печататься.

— А в каком издательстве?— «Мысль».— А в «Науке»?— Что вы, голубчик. Туда ещё не пускают. И, к счастью, я умру. Ведь всё

неизбежно приходит к этому. Как это по вашим представлениям буддийским,душа перевоплотится в другом теле.

И, к счастью, я умру…Эти слова Л. Н. повторил трижды, как что-то глубоко выношенное, сакра-

ментально-сокровенное.Я украдкой поглядел на часы. Стрелки показывали 15.45 — на пятнадцать

минут больше условленного регламента. Л. Н. понимающе перехватил мойвзгляд и сказал:

— Если бы я знал, что вы Дугаров, а не Угаров, как мне послышалось по теле-фону, то я бы построил график по-другому и мы смогли бы подольше побесе-довать.

58

Я, показав на ленинградский адрес, обратил внимание на присутствиечисла 9 в почтовом индексе и в домашнем адресе, поскольку это число счи-тается священным у монгольских народов.

— Число 9 есть и в моём домашнем телефоне, — уточнил Л. Н.Мы поднялись.— В Улан-Удэ, на Байкал уже не смогу приехать. Ведь и на улицу редко вы-

хожу, — признаётся Л. Н. — А ведь в молодости ходил по гольцам. Всё имеетсвой возраст: Россия как страна и народ уже немолодая — тысяча с лишнимлет. Это больше половины отпущенного ей исторического возраста. А чело-век? Ведь я тоже был молодым, а теперь стар. И, к счастью, я умру…

У дверей он крепко, двумя руками пожал мне руку, проводил до лифта.Я сказал на прощанье по-бурятски «Баяртай»: («До свидания»). И он тожеповторил: «Баяртай».

Тэнгри мне отпустил на беседу всего полчаса —С опальным провидцем двадцатого века.И миг пролетел, но я видел так ясно глазаОбретшего истины свет человека.

И в дебрях столетий вилась путеводная нить,И зыбкие тени кружились былого.Всего полчаса, а как много хотелось спроситьУ Льва Николаевича Гумилёва.

По-прежнему солнце плывёт в небесах высоко.И всем временам отведён свой регламент.И музу истории — мудрую бабку КлиоХранил от забвения жёлтый пергамент.

И всадники мчались, врастая в простор, как в седло,И дали сближались пространства земного.И эхо кочевников светлую явь обрелоУ Льва Николаевича Гумилёва.

Историк, сын русских поэтов, в душе сам поэт,Он в мыслях не раз проходил с караваном,И с хуннским шаньюем встречал не однажды рассвет,И чашу раздумий делил с Чингисханом.

Кто скажет так мудро и верно о славной Степи —Прочувствованно добрым и искренним словом?Прошли полчаса, но беседуют предки моиСо Львом Николаевичем Гумилёвым.

59

* * *

В частоколе столетий запуталась истина.Многолика она, перед богом — единственна.

* * *

Иго распалось —Эхо осталось.

Голос элегий

Очи смежил свои век мой двадцатый, уж очень он был неуёмный.Оды в опале у времени, голос элегий в пространстве слышнее.

* * *

Кто боль мою услышитВ ночи?Но каждый разВосходит солнцеИз раны сердца. Моего.

60

Предания света и тьмы

П П П П Пр е о о ре р э ед е т т ва п р ы он о е зи л щ п мя н и р о

я н и чс ю е х ьв т ое м д ст в и я еа е р т б

к а яи а

ст ль ом вы о

м

Песнь о пешем всаднике

Город

Горе тому, кто поселится в каменных юртах, недвижных,застывших на месте.

Гомон базаров и шум заглушают там пение вешнего вольного ветра.Грозы копили равнины, и всадники мчались на юг, на восток

и на запад.Грохот разрушенных стен, и пожары, как буйволы красные,

тёрлись о храмы.

Город, как феникс, опять возрождался из пепла — твердыней, твердыней.Гордый, он в небо нацелил свои небоскрёбы и космос

воздвиг рукотворный.Горе тому, кто не понял закон светофора, закон колеса и дороги.Горечь полыни в минувшем живёт, а планида моя — горожанка.

1987

* * *

Плывут облака кучевые,Плывут над тропой и шоссе,Собратья мои кочевыеПо молнии и по грозе.

И горные стынут отроги,И травы дрожат в тишине.

62

63

И смутное чувство тревогиОпять оживает во мне.

Но мне не промчаться степями,Свою догоняя стрелу.Кочевник, горжусь этажами.Оседлый, грущу по седлу.

И мне бы кочевья былыеЗабыть навсегда, навсегда.Плывут облака кучевые,Гудят и гудят провода.

И запах родимых соцветийНесу я с собой в города.Пропахшая дымом столетий,Горит надо мною звезда.

Сжимаются стороны света,В мгновенье сошлись времена.Мой конь заповедный — планета,А песни — мои стремена.

Пустырь

Стебли трав кой-где торчат,Как обломки чьих-то копий.Это — маленькое Гоби,А кругом, кругом асфальт.

Серый городской пустырь,Съёжившаяся ширь.Дедовских степей кусочекВ окруженье этажей,Он сказать мне что-то хочетНа наречье ковылей.

64

Миражи какой пустыниНавеваешь мне, пустырь?Сам себе я степь отныне,Сам себе я поводырь.

Шэнэхэнское бистро

1

Привет, с каких небес свалился ты, бродяга.Сто лет прошло-промчалось с той поры, однако,Когда бродили молодыми подшофе.

Чего торчать на улице под самый вечер?!Чуток встряхнуться не пора ль в знак доброй встречи?Куда пойти? Да в шэнэхэнское кафе.

2

Встречаться так друзьям велят степные музы:Дымятся на столе божественные бузы,И чай зелёный подают и с ним салат.

Всегда у встреч хороших есть приятный ракурс,Когда заманчиво подмигивает БахусИ благосклонно подаёт для тоста знак.

3

Ну что же, повод есть от будней отрешиться.Похоже, порох есть ещё в пороховницахИ есть о чём поговорить в вечерний час.

Как круто жизнь порой за горло нас хватает,А круг друзей — печально — с каждым годом тает,И вспомним их, ушедших, но бессмертных в нас.

65

4

А мы живём не в королевстве тридевятом,А между тихой Заудою и АрбатомИ мудро крест несём свой, чуя времена.

В земном раю нам обещали жить когда-то.Вверх дном пошло всё на обломках каганата,И в смутный час взошли иные имена.

5

И хорошо, что мы с тобой не олигархи,И что ещё судьбы к нам милостивы Парки,И по душе нам шэнэхэнское бистро.

И тост хороший есть — за нас на белом свете,За просто быть самим собою в круговерти —На вираже времён, с добром смешавших зло.

Голова

Есть в мире самая большая голова —В Улан-Удэ на площади центральной.Она в своей масштабности права,Собой являя образ эпохальный.

Она над городом как бы царитИ повторяет плешью купол неба.И ладненько зимой на ней сидитПростая тюбетеечка из снега.

Цвета меняют сны и времена,И жизнь течёт уже совсем иная.Кумиров новых меркнут имена,А голова стоит по-прежнему большая.

66

* * *

Апрель и вновь июнь — и прах времён куритсяАжурной дымкою, чуть тающей вдали.Аллегро неба и земли, и вслед за птицейАвгура тень скользит над маревом земли.

Аквамарин небес таит былого знаки,Фата эфира тает, превращаясь в зной.Асфальт парит, и в кроне летней брезжут сагиФата-морганы, навевающей покой.

Акаций городских не шелохнётся ветка.И как тамтам усталый будничного века,Трамвай в тиши на всю провинцию гремит.

Бреду в свой старый дом под загородной вишней.Веду с самим собой беседу, и чуть слышноТрава забвенья под ногами шелестит.

* * *

Чем тише народ, тем глубинней печаль.Поймёт её только таёжная даль.

И смотрят на горы с надеждою шорцы —С глазами маральими скромные горцы.

Струна разрывается волосяная.Тайгу заливает эпоха стальная.

С плотин низвергаясь лавиною ярой,Грохочет нео-Ангара Ниагарой.

А время иную творит правоту,Неся в глухомань городскую звезду.

И рощи священные мест заповедныхИсчезли под шум репортажей победных.

67

Но детям Природы — кочевникам горЗаменит ли Мать рукотворный простор?

И мир кочевой лебединую песньСлагает под кровлею дымных небес.

* * *

Пуржит, штормит, и переводит дух планета.Кружится год Дракона, и грома гремят.И лжепророки о конце земного светаУже который раз навязчиво твердят.

А я, от суетного отрешаясь гула,А-ля оживший призрак вековых пустынь,Из-под ветвей гляжу когтистых саксаула,И сновидения мои ведёт полынь.

Очнись, угрюмый бедуин тысячелетий,Окликнет снова даль, чтоб — как своё наследье —Мозаику миров в песчинке обрести.

Мой караван бредёт, лишь знает Бог — откуда.И ноша тяжела последнего верблюда,И ночи всё длинней, и всё короче дни.

Лошадь на асфальте

Я видел,Как бежала лошадь,Прижатая к бордюруГрохочущей рекой автомобилей.

68

Сидел старик в фуфайке старой,Нет, восседал на дедовской телеге,Как пережиток прошлого.Он лошадь громко понукал,Хлестал её по впалым бёдрам.А лошадь не бежала,А только быстрым шагом шла,Затем всё медленней,Всё тише,Как будто уходила не спешаВ Историю.Но лишь старик — упрямый человек —Не понималИ лошадь понукал,Хлестал еёС какой-то непонятной злостью.

МанхэттенЯ сам с Манхэттена и о нём пою…

Уолт Уитмен

Утро. Надземная электричка ныряет под Ист-Ривер и выныривает на ост-рове Манхэттен.

В поезде много азиатов и мексиканцев.Входит пожилой мужчина. Поёт под гитару песню на испанском языке.

Голос негромкий. Немного пропев, ходит с протянутой шляпой по салону,собирает деньги, но никто не даёт. Останавливается возле меня, ждёт, покая положу ему мелочь.

Появляется негр, поёт сам себе, ни на кого не обращая внимания. Припа-дая к двери, жестикулирует руками. Чёрная, посеребрённая слегка ранней се-диной коса пляшет на спине, пляшет сама по себе, извивается в свободномритме, длинная, как строка уитменовского верлибра.

Уитмен родился как поэт поздно — когда ему было за тридцать пять,можно сказать, прожил половину отпущенной ему жизни.

69

Казалось, ничто не предвещало в нём громогласного избранника муз, покавдруг вулкан не начал сам извергаться, неожиданно для окружающих.

Его творческий феномен чем-то напоминает шаманскую болезнь, когдачеловек, если у него на роду написано, не может не камлать.

Мы с моим давним американским другом Дэном Пламли, экологом из Ади-рондака, сопровождавшим меня в прогулке по Манхэттену, перекусили в ма-леньком кафетерии. Славно сидеть за столиком на тротуаре в тени небоскрё-бов, отхлёбывая маленькими глоточками кофе и покуривая «Мальборо»,которым я запасся ещё в Улан-Удэ перед поездкой в Штаты. Сознание, что тынаходишься в сердцевине Нью-йорка, приятно щекочет самолюбие. Прохо-жий молодой азиат, скорее всего китаец, отвлекает меня от созерцания улицыи просит покурить (кстати, в США пачка «Мальборо» стоит двенадцать долла-ров, это дороже, чем наш утренний завтрак с Дэном). Любезно предлагаю емусигарету и спрашиваю про национальность, отвечает: из Калифорнии.

Мимо вдоль тротуара проносятся лимузины всевозможных марок. В этомавтомобильном потоке, расцвеченном жёлтым такси, вдруг появляется (илиэто мне померещилось) неуклюжий омнибус с бородатым голубоглазыммужчиной в цилиндре, восседающим на козлах рядом с кучером. Неожидан-но бородач — словно перестал вмещаться между собственными башмаками ишляпой — начал вытягиваться во весь свой фантастический рост и, махнувна прощанье рукой, воздетой поверх небоскрёбов, растаял в пространстве,и лишь облако, скользящее вдоль шпиля небоскрёба, напоминало о его сере-бристой бороде.

Уитмен — поэт, который захлёбывается от своей переполненной пафосомсамоутверждения песни.

Он похож на реку, чьи берега не удерживают течение потока и волны то идело перекатываются за пределы русла, обдавая брызгами весь мир.

Его длинные поэмы и стихи, уместившиеся в одной-единственной книгепод предельно точным и ёмким названием «Листья травы», напоминают фее-рическую сагу о времени, пространстве и о себе.

Мы шли по Madison Avenue — авеню банкиров, как мне пояснил Дэн.Пересекли её, доехали на такси по адресу: Пятая авеню, 1000, где всесильнымневидимым магнитом притягивает полчища людей со всех сторон светаМетрополитен-музей, в самом центре Манхэттена как храм искусства сотво-рённый Золотым тельцом в оправдание своего культа ради зыбкого равнове-сия божественного и сатанинского.

Слившись с потоком туристов, растекающимся по многочисленным залам,мы с Дэном бредём, как два странника, по эрам, эпохам и цивилизациям,

— о, разве можно объять человеческим оком эту вселенную красок, линий,форм и очертаний, вселенную гармонии, мудрости и красоты,

где египетские фараоны и месопотамские жрецы, тряся своими прямоуголь-ными бородами, оглядываются через века на миниатюрные статуэтки грече-ских богинь, застывших в грациозно-величавых позах, — Афродиту, по телукоторой при свете электричества, кажется, струится эгейской лазури пенаморская, из которой она родилась, и Афину Палладу, держащую в поднятойруке сову — птицу, олицетворяющую её олимпийскую мудрость,

где восседают гигантские махаянские бодхисатвы с нимбами на голове,уходящими под самый потолок: о мудрый Манчжушри, рассекающий мечоммрак невежества, о всеведующий Авалокитешвара, очищающий мир слезойсострадания, — ом мани падме хум! —

где неотразимое обаяние обнажённого женского тела переливается белыми бронзовым сиянием, как улыбка сансары, на полотнах Ренуара и Гогена,

где «Хризантемы» Клода Моне распускаются Большой Медведицей в «Звёзд-ной ночи» Ван Гога в MoMA, в котором я тоже побывал, на Музейной милеПятой авеню, что и Метрополитен-музей.

Втянутые в водоворот художественных миров, созданных творческим гени-ем человеческого «я» под знаком вечности, и прикоснувшиеся на миг к бес-смертию, и оглушённые божественным рокотом великого моря Искусства,мы с Дэном выныриваем из залов и, пройдя мимо туристов, присевших на сту-пеньках музея напротив долговязого худого негра, артистично играющегоджаз на саксофоне, заворачиваем за угол Метрополитен-музея в Центральныйпарк.

Благо что Дэну здесь всё знакомо, здесь как бы кусочек его родного Ади-рондака, национального парка-заповедника, расположенного в горном хреб-те на северо-востоке штата Нью-йорк. Да, тут и впрямь кусочек Адирондака,правда, рукотворный, зажатый среди небоскрёбов, как горсть хвои в ладони.Здесь можно хотя бы на полчаса расслабиться и вслед за певцом Манхэттена«слоняться без всякого дела и, лениво нагнувшись, разглядывать летнюю тра-винку».

Белки чувствуют себя принцессами-недотрогами в этом зелёном царстве.Велорикши и симпатичные лошадки, впряжённые в повозки, катают

туристов.Лужайки, окаймлённые пешеходными дорожками, манят изумрудной

травой.Мимо стремительно пролетает девушка на роликах.В тени широкой вязовой аллеи уличный художник сидит за мольбертом,

увековечивая желающих.

70

71

Гитарист в белой футболке, оттеняющей его базальтовое лицо, в синихпоношенных джинсах и коричневых ботинках поёт для праздных прохожих.Перебирая струны красной гитары с чёрным грифом, поёт песню на англий-ском языке, амулет на его загорелой шее качается в такт замедленным тело-движениям барда — потомка ирокезских всадников, оставивших дыханьесвоё, звуки дождя и ветра, прозвища птиц и зверей в названьях гор и рек,лесов и прерий, как сказал об этом Уитмен, сам не раз с нежностью повторяв-ший в поэмах своих индейское слово Манхэттен — «холмистый остров», став-ший колыбелью его бесконечных песен.

А где же теперь твои холмы, твои вигвамы, Манхэттен? Индейцы ушлинавсегда, оставив имя острову, отданному, говорят, за тридцать долларов вез-десущему бледнолицему пришельцу.

Выутюженный цивилизацией остров стал трамплином, откуда вознёсся в ис-торию Нью-йорк. Обнимаемый водами Гудзона и Ист-Ривера, Манхэттен, слов-но сумасшедший фрегат, обгоняющий время, плывёт, подняв каменные пару-са небоскрёбов и нанизывая на мачты поднебесных высоток перистые обла-ка, которые распускаются веером в подоблачной синеве подобно перьяморлиным на головных уборах индейских вождей.

Да, Манхэттен, приятно побыть здесь хотя бы на мгновение в тени твоих ши-роколиственных вязов, сквозь которые проглядывают небоскрёбы. И вспом-нить под звуки индейской гитары о том, как однажды я, одетый в тэрлик —синий бурятский халат, читал свои стихи на Таймс-сквер, в самом сердце Нью-йорка, для моих друзей: Питера, брата Дэна, и его жены, японочки Сьюзи ро-дом с Гавайев. Это было в начале девяностых прошлого века, когда рухнулжелезный занавес и мир открывался как бы заново.

Глядя в объектив любительской видеокамеры Питера, я читал свои стихина трёх языках — бурятском, русском и чуть-чуть на английском. А прохожие,обтекавшие меня с разных сторон, глазели на мой необычный наряд и на крас-ную кисточку на малгае — головном уборе, которая развевалась над моейголовой, как солярный знак моих предков-огнепоклонников.

Я читал стихи на Манхэттене, глядя на небо, синевшее над каньонами улиц,и жмурился от яркого солнца, и казалось мне, что это «космос, сын Манхэттена,сорвиголова, любовник нью-йоркской панели» мне широко улыбался сквозьтолщу времени, и улыбку его не могли заслонить ни лихорадочная сутолокагородского муравейника, ни эксклюзивные бутики, ни сполохи неоновых вы-весок, ни рекламные вопли билбордов, заполонивших Таймс-сквер.

Я читал стихи, и улыбка Манхэттена отражалась в глазах моих друзей —Питера, брата Дэна, и его жены, японочки Сьюзи, хлопавшей в знак одобре-ния в свои нежные и тонкие, как листья травы, ладоши.

72

Уитмен подобен кочевнику, едущему по безбрежной степи и воспевающемувсё, что он видит на своём пути.

Но, в отличие от наивного песнопения степняка, американский поэт напол-няет свои поэтические словоизлияния космизмом, планетарным чувствомлюбви и сопереживания.

Он обладает даром перевоплощения, даром лепить из будничных мгновенийвселенную человеческой души.

Бродим с Дэном по вечернему городу, просто бродим, заглядываясь на сия-ющие витрины супермаркетов, и, словно две песчинки, никому не ведомые,растворяемся в мерцающей бездне Манхэттена,

где бесконечный Бродвей с его магическими театрами, фонтанирующимимюзиклами, галереями искусств, разливами феерических зрелищ, фейервер-ками неоновых огней рекламы тянется звёздной галактикой, опустившейсяна землю,

где мосты и туннели, проспекты и улицы, смирившиеся с игом автомобиль-ного трафика, наполняют мегаполис гулом двадцать первого века,

где высятся небоскрёбы — один амбициозней другого: Метлайф Тауэр — пат-риарх небоскрёбов, Вулворт-билдинг, воспетый когда-то Маяковским, Крайс-лер-билдинг, прозванный «красавицей Манхэттена», Эмпайр-стейт-билдинг —стодвухэтажный экс-король небоскрёбов, скипетром телевизионной башнипронзающий нью-йоркское небо,

где, кажется, совсем недавно царили над Манхэттеном башни-близнецыВсемирного торгового центра, на макушку которого — почти полукилометро-вую высоту — мы с Дэном (это было на исходе минувшего столетия) взобра-лись, поднявшись в лифте, и в зале у выхода на смотровую площадку мнебросились в глаза строки Уитмена, воспевающие Нью-йорк, и буквы бежалипо всей стене, и с разгона, как будто им не хватало простора, летели по воз-духу в сторону позеленевшей от времени статуи Свободы, которая высиласьс поднятым над головой пылающим факелом у южной оконечности Манхэт-тена, и никогда я не мог подумать, что вдохновенные строки Поэта окажутсяпогребёнными под окутанными тучами дыма и пыли обломками башен-близ-нецов в роковой сентябрьский понедельник 2001 года.

Бродим по Манхэттену, который, подобно сказочному исполинскому змею,раскрывающему пасть от земли до неба, втягивает в своё ненасытное нутролегионы людей, распахивает двери в свои супермаркеты, офисы, банки, биб-лиотеки, бутики, бары и рестораны, в один из которых, под заманчивым назва-нием «Russian Samovar», мы забрели с Дэном ради любопытства,

где приветливая, с голливудской улыбкой на лице, блондинка Маша, бар-менша, с удовольствием с нами сфотографировалась на память, а интерьеру

73

придавал салонный шарм белый рояль, на котором шатен родом из Одессыиграл гершвинские блюзы, а в углу ресторана, над небольшим столиком, при-ютился Бродский, грустно смотревший с чёрно-белой фотографии на одиноч-ных посетителей, не обращавших на него никакого внимания и занятых свои-ми проблемами, далёкими от поэзии и литературы, и лишь его величествоСамовар, начищенный до блеска, сиял на стойке бара, как и полагается сим-волу русского ресторана.

Только свободным стихом можно воспеть Манхэттен, размах его крыльевна весь мир, и верлибр обрёл в Уитмене свой вселенский рупор.

Правда, длинноты в его стихах, похожие на приступы неистощимого мно-гословия, порой утомляют.

Но, как ни странно, в этом самобытность и мощь уитменовского Слова,льющегося свободным стихом.

Всё равно что у библейского Самсона, сила которого была пропорциональнадлине его волос.

Бродим по вечернему Манхэттену. Город похож на огромный мюзикл-театр под открытым небом, развернувший свои декорации из каменныхджунглей и разыгрывающий грандиозный спектакль из тысяч, тысяч и тысячбезымянных актёров — прохожих, куда-то вечно спешащих, полисменов,дирижирующих дубинками, бизнесменов, прикованных к биржевым играм,женщин, похо-жих на ожившие манекены, уличных музыкантов, музицирую-щих под прицелом смартфонов, иммигрантов, жаждущих вдохнуть глотокдемократии, разноязыких туристов с их неизменными заплечными рюкзака-ми, — тысяч, тысяч и тысяч, не знающих друг друга, бегущих на нескончаемомповодке своих ежеминутно вспыхивающих желаний и пересекающихсяздесь, в манхэттеновском муравейнике, здесь, на перекрёстке миров, цитаде-ли американской мечты, где по осколкам розовых очков минувших эпохнесётся неудержимая лавина двадцать первого века, растекаясь по русламзаколдованных и расцвеченных долларом авеню и улиц.

Бродим по Манхэттену. Уличный асфальт при свете вечерних огней отдаётдыханием летнего тепла. На Lexington Avenue заглянули в бар-ресторанOrsay, здесь прохладно от вентиляции, публики немного. Взяли пиво«Бруклин» (Draft Beer), сделанное по английским рецептам. Сидим за стойкойбара, закусываем орешками. Напротив бармен с тёмной бородкой.Приглушённо звучит музыка. По ТВ на нескольких экранах бейсбол, гольф,чемпионат по женскому футболу.

Дэн, англосакс с кельтской примесью, любит слегка прогорклое пиво, смакуеткаждый глоток, чуть прицокивая языком от удовольствия. Вспоминаем о наших

74

встречах на берегах Байкала и в Монголии, когда Дэн, как ковбой нового вре-мени, проскакал в девяностых годах по обломкам железного занавеса от Гуд-зона до Селенги и умыкнул из монгольских степей красавицу Цэрму, став-шую спутницей его жизни по благословению Вечного Синего неба. Неожиданно,под наплывом настроения, Дэн произносит уитменовское из «Песни о себе»:

Immense have been the preparations for me,Faithful and friendly the arms that have help’d, me.Долго трудилась вселенная, чтобы создать меня.Ласковы и преданны были те руки, которые направляли меня.

Эти стихи прозвучали как тост, за который мы выпили, каждый думая о чём-то своём в мерцающей бездне Манхэттена.

В поздний час под лёгким хмельком от бруклинского пива бредём в сторо-ну метро. На улице заметно поубавилось пешеходов, да и автомобили, кажет-ся, взяли тайм-аут до следующего дня. Прошли мимо старой, европейскойнаружности, женщины, которая мне показалась привидением, ожившим в пред-дверии ночи. Она укладывала пустые картонные коробки под полутёмнымнавесом у стены высотного здания, почти на тротуаре.

Неужели для ночлега?Перехватив мой удивлённый взгляд, Дэн обронил: «Homeless (без-

домная)».Прежде чем нырнуть в метро, я оглянулся на сверкающий Млечным Путём

ночной город.Куда, о Манхэттен, сегодня ведут твои авеню и стриты?Небоскрёбы, словно гигантское стадо железобетонных мастодонтов с под-

нятыми к небу светящимися хоботами, движутся сквозь пространство и вре-мя, разбредаясь по Америке и всей планете.

Земной шар, прогибаясь под их неимоверной тяжестью, с трудом вращает-ся вокруг своей оси.

Волны жизни в извечном противоборстве добра и зла перекатываютсяиз континента в континент.

Третье тысячелетие набирает обороты, задыхаясь от переполняющих егособытий.

О Уитмен — сын Манхэттена, отец верлибра, глашатай вселенской любви,чьи караваны свободных стихов разошлись по дорогам Старого и Нового света.

«Листья травы» от времени пожухли, но запах поэзии в них остаётсянепреходящим.

О Уитмен, кто услышит сегодня твой голос в мерцающей безднеМанхэттена?

75

Мотогоншик

О, этот век, куда он мчится,Как мотогонщик по шоссе?И в круг слились слепящийСпицыНа самом грозном вираже.

Куда, зачем? Чтобы разбиться?!— Постой! Потише ли нельзя?Я рад бы, рад остановиться,Да отказали тормоза.

Бедуин

Глядит печально бедуинС горба степного дромедара1

На бесконечный бег машинВ бензиновых волнах угара.

Не обернётся ль новый деньЗатменьем солнечного света?И боингов ревущих теньСкользит по кровле минарета.

Из лона Запада восстав,На свете джинн железный ожил,И вот шагреневою кожейСжимаются просторы трав.

Джинн твердь земную просверлилИ словно вызвал силы ада,Он на планету нацепилЧалму из дыма и асфальта.

1 Одногорбый верблюд.

76

Глядит печально бедуинС горба степного дромедара.Молчит аллах, ликует джинн,Мир перекраивая старый.

Дворик

Здесь каждую весну собираются лужи.В них плавают флотики окурков.Голуби с важным видом пьют из них воду.

Лужи испаряются, как будто их не было.Окурки уносятся ветром, как будто их не было.Голуби бродят по асфальтуС таким видом, как будто ничего не произошло.

* * *

Над улицами таетВечерняя заря,Но кто об этом знаетПри свете фонаря?

Трава прохладой дышитОт гор и до низин.Но кто траву услышитПод гул автомашин?

Как мир переменился —К добру ли или нет?Тот, кто в горах родился,В душе всегда поэт.

77

Друг другу непокорны,Сплелись во мне навекДва мира: рукотворныйИ мир лесов и рек.

Чем век ступает твёрже,Грозней машин поток,Тем мне цветок дорожеС обочины дорог.

* * *

Эгобушует всё тех же страстей, как тогда, при Шекспире.И Гамлет живёт и дробится в расхристанном мире.

Эхоминувшего дня утихает в полночной квартире.Я снова один и бренчу потихоньку на лире.

Этомне муза опять говорит — дважды два не четыре.И вечный не сходит вопрос, как тогда, при Шекспире.

Юрта на небоскрёбе

Я когда-то мечтал построитьЮртуНа небоскрёбе.И даже об этом написал стихи.

Действительно, чем не идиллия:Пастбища голубые от восхода до заката,

78

По соизволению ТэнгриПасу отары облаков:Перистые —Похожие на ягнят,Кучевые — схожие с валухами.

Лишь донимают городские дымы,Встающие над мегаполисами, —Конечно, в этом нет ничего хорошего.

И жалуюсь всемогущему Тэнгри,Что же так нарушаются порядки,Заведённые с древних времён во Вселенной, —Жить в гармонии и согласииС матерью Природой.

Но молчит всемогущий Тэнгри.

Почему, — я спрашиваю, —Люди никак не могут угомонитьсяИ рубят сук,На котором они сидят?

Но молчит всемогущий Тэнгри.

Говорят, что стихамиМостится дорога в вечность.В это верят, насколько я знаю, только поэты,Потому что они поэты.

И я тоже пишу стихи — как письма к Тэнгри.Вот и вся разница.

А может, какая-нибудь моя строчкаКоснётся неба.И однаждыТэнгри обернётся на землюИ увидит одинокую юрту —

79

Всю почерневшуюОт копоти и дыма —Мою юртуНа крыше небоскрёба…

* * *

Хочу тишины и покоя.Над миром ночных фонарейСвободную душу откроюСиянию лунных лучей.

Пусть льются они по квартире,На третьем моём этаже.Их свет, убывающий в мире,В моей прибывает душе.

В столетии дерзком и шумномЗабыта как будто луна.Но мир остаётся подлунным,Как встарь, как во все времена.

* * *

Нет, не аи, не кюрасо,Я пью родимый тарасун1.И мне, представьте, хорошо,Поскольку я, наверно, гунн.

И я немножко акмеист,Воспевший розу с ковылём.И кружится мой белый листПод евразийским сквозняком.

1 Бурятский молочный алкогольный напиток.

80

И снится мне, что близок час,Когда сойдутся полюсаИ нежно каждого из насСлезой омоют небеса.

Письмена на ветровом стекле

Облик Чингисхана,выложенный белыми камнями,

проступает на склоне горы Богдо-Улы.Облака проплывают

над улан-баторскими небоскрёбамии тают за чертой горизонта.

Яньдий — степнячкас голливудской улыбкой —

тойоту ведёт, как заправскаяновых времён амазонка.

Ярый поток автоконей-иномарокзаполонил все улицы —

от юрточных окраиндо центральных проспектов.

Городдвадцать первого века шумит,

забывая о степной родословной.Голос былого

отдаётся молитвенным речитативомв буддийских храмах.

Краны вытягивают шеи,подобно жирафам,

над этажами высоток.Крапает дождик,

и ниточки серебряной влагипо стеклу растекаются ветровому

вертикальными письменами.

81

Я читаю их медленно,словно стихи —

послание от Тэнгри.Яньдий улыбается,

слушая, как перевожу я струйки дождяна монгольский язык.

И неожиданно онанапевает мелодию

в такт моему настроению,И солнечный луч

на миг осеняет тойотув сумасшедшей пробке…

ВзорВ её глазахС оттенком предосеннимТакое колдовство заключено,Как будто пьёшь тыСмешанное с зельемТягучее прохладное вино.

О, этот долгий взор,Он так прекрасен,Беспомощно тосклив, и оттогоОн нежноИ пленительно опасенДля вольного блаженства твоего.Что дорожитьСвободой и простором?!Есть взгляд —Судьбу и глаз не отвести.Так степняковПритягивает город —И никуда потомкам не уйти.

82

Пеший всадник

Я прошёл по путям,Где промчались монгольские кони, —На Восток и на Запад —До Хуанхэ и Балкан.Проступали огни небоскрёбовНа облачном фоне,И глядел мне вослед сквозь столетияСам Чингисхан.

Не по воле высокогоВечного Синего неба —По желанию сердцаИ тайному зову кровиПривела меня память,Сама отряхаясь от пепла,На просторыМоей родословной тоски и любви.

Оглянувшись на Степь,Осенённую дымкой тумана,Обретал я в дороге себя,И любимых, и кров.И служили мне пайдзой1

Не повеленье кагана,А улыбка добраИ хорошая книжка стихов.

Мне дарила ЕвразияСаги и сны золотые.И струился из древностиХрупкий таинственный свет,И гречанка по имени РозаПод небом СофииОбернулась ко мне,Словно знал её тысячу лет.

1 Пропуск или удостоверение в виде пластинки.

83

Как последний кочевник,Я в храмы входил и мечети,Оставляя ПегасаНа свежей лужайке пастись.Лишь одна моя вераПребудет со мной на планете —Степь, былинка на тихом ветруИ небесная высь.

«Урагша»1 — и, как лук,Выгибалась опять эстакада,И московский таксистПомогал мне, и грозный аллах,Чтоб в кочевье моёмОгонёк светофора с АрбатаПродолжался звездоюВ багдадских ночных небесах.

Поднималась не пыль от копытНа равнинном просторе —То вверяли свой дымный бунчукГорода облакам.И на пляжном бездумном пескеУ Последнего моряБыл в душе я с тобой,Моё Первое море — Байкал.

Я прошёл по путям,Где промчались монгольские кони.Древо жизни шумитНад опавшей листвою веков.Здесь, на отчей земле,И тревожней душе, и спокойней.И, как в юности, снитсяХорошая книжка стихов.

1 Вперёд (монг.-бур.).

84

Девятый вал

Вавилонская рухнула башня, но живёт её тень на планете.Вал девятый времён небоскрёбы вздымает до самого неба.

Неовек

Всё больше человека в неовеке.Всё меньше человека в человеке.

* * *

О, как отчаянно звенелБудильник в это утро.Казалось мне,Что мирРаскалывается надвое.

* * *

Годом Белой змеиГолос подаёт простор земли —Громко, на всю вселенную.Третье начинаетсяТысячелетье.

85

* * *

Через сплетеньеВысоковольтных проводов,Как сквозь тюремную решётку,Луна с тоскою заключённогоГлядит на землю.

* * *

Колодец —Подзорная трубаГлубин и звёзд.Из слёз прозреньяВода в колодце.

Вехи лишь знают

В Г В Г В Г В Ве д е д е у е ох е т е г н д ли е о н а ю

я р я ю юл я ни к л н в п еш о и о е т р бь ч ш ч д ы о а

у ь у о с сз ю ю м я т чн з ы ч о уа н й е р юю а л ат е и м

т к иий

Голоснеба,сошедшийкотрогам

Песнь о горах

Горы

Горы плывут, огибая Великую степь, от Саян к Гималаям.Гордые пики из яростных скал и панцирей вечного снега.Грозы веков высекают молитвы из камня, таящего бездну.Грёзы мгновений скользят облаками и тают вдали миражами.

Годы мои пролетают, как птицы, а горы навек остаются.Голос я слышу вершин, что мою колыбель неспроста осенили.Гром освящает мой путь, а родина — посох моих песнопений.Горы мои — поднебесный Хухэй, преклоняю пред вами колени…

2012

Обо1

Он встал на колени и камешек поднял со дна океана.

Он камешек поднял, и солнце взошло из глубин мирозданья.

Был камешек как подношенье Вечному Синему небу.

И камешек лёг на чело золотистой от света планеты.

И так из песчинки возникла песчинка, из камешка — камень.

Так горы возникли, хребты и вершины, подножие неба.

89

1 Насыпь в виде кучи камней, у которой совершались обряды в честь духов — хранителейтой или местности.

И древний кочевник склонил свою голову перед горами.

И камешек клал он на склонах священных и перевалах.

Так возникали обо — святилища древнего духа.

Так наполнялось пространство ступенями к Вечному Синему небу.

* * *

Край, подаривший утро,вечен и благословен.Здесь, у вершин, я мудрый,словно Саган-Убгэн1.

Люди, кузнечики, конидружат в моей душе.Каждый стебель на склонедорог мне, как женьшень.

Здесь, в сердце Азии

Я здесьс самим собой наедине.И в день,когда в прозрачной тишине,как будущего трепетный исток,на склоне распускается цветок,и в час,когда бушуют вепри громаи высь в плену щетинистом дождя,я думаю с волненьем:«Да, я дома.Хухэй-Саяны — родина моя».

90

1 Бурятский мифический персонаж, покровитель животного мира.

Здесь, в сердце Азии, —исток мой древний,легенд и песен отчий океан.Мои шатры — вершин седые гребни,моё дыханье — звёзды и туман.

И в грозный векне это ль поднебесьепитает сны заветные моиоб истинной любви и равновесьебылинки, человека и земли?

* * *

На севере моей душив нелюдимой одной глушидикая растёт трава —первые мои слова.

Первые мои слова —искренняя синева.Духи могучих горих сторожат до сих пор.

* * *

Голос неба, сошедший к отрогам,но не ставший своим на земле,по разбитым плутая дорогам,заблудился однажды во мне.

Ветер бездны качнул мирозданье.В смертной схватке сошлись времена.И таинственный проблеск призваньяосветил мою чашу до дна.

И на камне, похожем на глобус,проступил, словно молния, лик.

91

И хотел я запеть во весь голос,но издал только сдавленный крик.

И, безмолвный, сидел при закатеи глядел на небесный пожар.Голос неба неужто проклятьеили всё же божественный дар?

Ослепило сиянием сушу,прогремело над высью гольца:«Голос неба, заполнивший душу,разрывает при пенье певца».

Командировка к истокам

Если вспомнить что-нибудь из моей журналистской одиссеи в Окинском рай-оне, что в Саянских горах на юго-западе Бурятии, то нельзя не поведатьо поездке по дальним гуртам с Аюшей Пунсыковичем Налхановым,председателем колхоза «50 лет Октября». Умный был руководитель Нал-ханов, уважали его, и начальство с ним считалось. Благодаря ему сохра-нилось и умножилось поголовье яков-сарлыков, одно время подвергав-шихся опале.

— Едем, — сказал Налханов, — и, даже не спросив меня, молодого-городского,умею ли ездить верхом на коне — раз окинский бурят, значит, умеет, —подумал, наверное, — как прирождённый всадник, одним махом оседлалорловского жеребца, ростом почти с верблюда, резво зарысил в сторонуМонгол-Дабана. Мой конь, белой масти, послушно последовал за предсе-дателем. Сколько мы ехали, знают только горные тропы, словно чёрныезмеи вившиеся по траве и исчезавшие в россыпях камней и снова выны-ривавшие на склонах гор.

Ей-богу, это была не просто командировка по заданию редакции, а прикосно-вение к истокам. В тихих селеньях, прижавшихся к синим горам, встре-чали нас белой пищей, сметаной, густейшей, что ложка, воткнутая в неё,гордо торчала, как миниатюрная серебряная коновязь. Зутран-чай — муч-ной напиток номадов, изобретённый, наверно, самим Чингисханом, еслине раньше, силу вселял и уверенность в дальнем пути. В руках седовла-сой старухи морин-хур одинокий звучал и путников провожал стариннойтягучей мелодией, от которой сжималось сердце в груди.

92

А путь до Субрэя, центра четвёртой бригады, шёл через горную тундру. Зыбунышевелились под конскими копытами, словно бездна, готовая вмиг раз-верзнуться под всадниками. Редкие кустики проплывали по горному пла-то, словно усы степного тарбагана, неведомо как очутившегося здесь,возможно отправленного в саянскую ссылку. Горы и горы, всё ближе гра-ница с Монголией. Вот и ночёвка в долине, узкой, как лук, отдыхающийв тесных объятьях колчана, в долине, прижатой горами, у подножья Веч-ного Синего неба.

Алебастрового цвета вершины нависали над каждым поворотом тропинки. Тако чём же писать, — думал я, — неужели опять о планах по выполнениюпроизводства молока на эту пятилетку? Сепаратор мерно гудел послевечерней дойки. Весело смеялись доярки, смуглые и улыбчивые, озорнопоглядывающие на меня и почтительно — на председателя колхоза.Хриплым голосом бригадир объяснял, как дела обстоят в бригаде, какидёт подготовка к зимовке. А травостой нынче хорош, хоть сейчас берив руки литовку и коси, коси. Лишь бы дожди не помешали в августе,когда начинается сенокос.

В самом деле, случилось, словно наговорил бригадир. С утра пелена небеснойвлаги затянула окна. Гром прохаживался по хребтам с плетью молниив грозных руках и хлестал неистово окрестные склоны. А надо нам воз-вращаться, хотя, по-хорошему, стоило бы дождь переждать. Но Налхановбыл неумолим: оседлав орловского жеребца, ростом почти с верблюда,бодро зарысил в обратный путь. Мой конь, белой масти, послушно после-довал за председателем. Так возвращались дорогой, которой приехали.Речка, что была недавно почти по колено, вброд перейти можно было,сейчас её было не узнать. Вздулась вся от напора дождей, изжелта-крас-ная, цвета конской мочи. Словно стая кабанов, волны, едва в берегахумещаясь, мчались, сверкая клыками пенистых брызг, друг за другомвдогонку.

Встав на дыбы, конь Налханова бросился в бурлящий поток. Я последовал —была ни была. Даже не было времени подумать, что это страшно и рискагромадный. А вода, когда успела она такой глубины набраться, и дноушло из-под ног, и — конь мой поплыл. Могучий мой, славный мой, ми-лый мой конь — голову гордо подняв, плыл, то и дело отфыркиваясь.Говорят, если вода попадает лошади в ухо, это начало смертельной раз-вязки: теряет животное силу и, волю утратив, становится жертвой пото-ка. Главное — довериться полностью плывущему коню, поводья опустить,стременами не беспокоить.

Что может сравниться с бушующей горной водой — бешеным потоком необуз-данной стихии?

93

Чёрт меня дёрнул увязаться в эту поездку! О, если бы я знал, если бы знал…Но странное спокойствие подспудно охватило меня, словно гены кочевников

проснулись во мне. Бурным течением лошадь и меня, вцепившегосяв переднюю луку седла, относило в сторону, но мой конь упрямо плылнаперекор стихии, и берег медленно, но приближался. И я чувствовал,как тэнгри-небожители — хранители тринадцати священных вершинмоей горной отчизны — благосклонно на меня взирали, и я понял, почемуи о чём завещано писать в этой отпущенной мне жизни.

Наконец конь мой, белой масти, почувствовал дно под собой и, интуитивноперебирая ногами, чтобы не споткнуться о подводные камни, выбралсяуверенно на берег. И бодро вслед зарысил за орловским жеребцом,ростом почти с верблюда.

* * *

А когда ты в предчувствии слова молчишь,всё зависит от гор, на которых стоишь.

И услышал я в капле, ушедшей в песок,голос вечности, в капле берущий исток.

И на кромке скалы задержавшийся бликпревращался в судьбу мою, веру и лик.

Это было лет тыщу назад. И с тех поря ищу своё слово в молчании гор.

У подножья Мунку-Сардыка

В сердце страны Хухэй на озарённом утренним солнцем склонеу подножья устремлённой ввысь

коновязи простора — Мунку-Сардыка —я сижу в одиночестве, и раздумий моих неторопливые конина земле и на небе пасутся,

обнимая мгновенье летящее и ушедшие века.

94

В белоснежном величии горы застыли в торжественно-вечном покое.Мир сверкает серебряной чашей

в кристальных ладонях зимнего дня.Дальний звук самолёта возник и растаял на лазоревом небосклоне,и опять тишина неземная

со всех сторон обступает меня.

И в такой тишине даже слышно, как лиственница качает ветвямиэхо горного водопада, летевшего в брызгах

в тисках крутых берегов.И в такой тишине даже слышно, как белыми говорят стихамиоблака с облаками и снега со снегами

на вершинах поднебесных гольцов.

И в такой тишине жизнь человеческая кажется чудно мгновенной,словно листик, слетевший с ветвей

и растаявший в водовороте веков.Только знают ли об этом горы — божественные пирамиды Вселенной,только знает ли об этом песчинка,

которая старше людей и богов?

И мне облик шуньяты мерещится в горном пространстве безбрежном.Пики белых вершин —

словно каменные волны запредельного бытия.И каким бы ни был человек на земле, праведным или многогрешным,здесь, на фоне вечности гор,

замирает в изумлении смертное «я».

Гонец

Я не знаю, откудапросыпается в сердце тоскапо земному дыханью уютаи огню своего очага.

Не изведал я мудрой отрадывековечных забот о домашнем тепле.

95

До сих пор шелестят во мне вольные травыи звезда одиночества светит во мгле.

Это даль повелела мужчинебыть со всею вселенной один на одини гонцом проскакать по равнинеот вершин до вершин.

* * *

Нет, я к отчим горамПовернуться спиною не смею.Нежности словоПо-прежнему в сердце лелею.

* * *

Мама,уйдём к тем синим вершинам,где прошло твоё детство.Может, время замедлит свой бег.Мама…

* * *

О ланимоих сокровенных печалей!Вам хорошо ли со мноюна солнечных склонахгор моей Азии?

96

У отчих вершин

Г Г С С Со о м к кд л о в вы о т о о

с р з зб я ь ье н тг е м м

б о е ез а т н на ч я ям с ие л ед ыл ш гя н ою е рт й ы

в у на

г во е мр р иа ш рх и

н

Песньо стране Баргуджин-Тукум

Ода

Облаком белым клубится воздушный простор.Ода богам — как звучит она мерно и строго.От золотого костра до заоблачных горОбодом солнечным катится вещее слово.

Отсвет времён окружает призванье жреца.Огненный знак подают небожители смертным.Обетованную землю хранят небеса.О, кто откроет мне путь к берегам заповедным!

2005

Баргуджин-Тукум1

Где страна Баргуджин-Тукум?Уж не здесь ли, где синие скалы,где ржавеющих лиственниц шуми где реки несутся к Байкалу?

Где страна Баргуджин-Тукум?Я искал её в дымке сказаний,

98

1 Название территории кочевания лесных монголов, предков нынешних бурят.

в шуме ветра и лунном молчаньеи обрёл в глубине своих дум.

Под землёю прошёл долгий гул.Закачались тревожно деревья.И в просвете столетий сверкнул,словно луч, лик Бурятии древней.

Над долиной метался костёр.Пахли небом могучие травы.И вели хоровод величавыйсилуэты заоблачных гор.

И с клокочущим бубном в рукеясновидец — лицом к поднебесью —на гортанном степном языкепел мою золотую прапесню.

* * *

Стихов Доржи Банзаров1 не писал.Но было столько в нём души и света,Что слог его свободный выдавалВ учёном нераскрытого поэта.

Своим пером он проложил тропуК истокам тайн степного мирозданья.И я читаю каждую строкуКак письмена любви и завещанья.

И я в своём пути горжусь, что естьУ нас в роду высокие предтечи;И мы встаём, чтобы достичь небес,На хрупкие банзаровские плечи…

99

1 Первый бурятский учёный (ок. 1822—1855), автор важных монголоведческих трудов,в том числе «Чёрная вера, или Шаманство у монголов».

* * *

На родине Хангалова1 гудят машины.На родине Хангалова грохочет ГЭС.Молчат сказители мои — улигершины,И небожители ушли с родных небес.

И чтобы оживить века под сизым пеплом,Молюсь забытому в пространстве очагу.И если что-то суждено мне на веку,То лишь в согласии с Землёй и Небом…

* * *

К пропасти ведущая дорога —Не усмешка ль дремлющего бога?

Чем шататься на ветрах безверья,Лучше древний посох суеверья.

Мир возвысит и спасёт не битва —Битву превозмогшая молитва.

* * *

Деревья растут не только в тайге,Но и в душе.Птицы поют не только в лесу,Но и в душе.

100

1 М. Н. Хангалов (1858—1918) — бурятский этнограф и фольклорист.

Цветы распускаются не только на лугу,Но и в душе.

И это очень важно.

Человек валит лес не только в тайге,Но и в душе.Человек убивает птиц не только в лесу,Но и в душе.Человек рвёт цветы не только на лугу,Но и в душе.

И это очень печально.

И ничто не заменит деревьев,И ничто не заменит птиц,И ничто не заменит цветов,И ничто не заменит душу.

* * *

М. Б.

В пространстве сверкают зарницыУшедших в забвенье времён.И вой евразийской волчицыСо всех обступает сторон.

И мир освящается ланью,Летящей над кромкой земли.И вновь, словно дань мирозданью,Рождаются песни мои.

И светят как будто впервые,Когда наступает гроза,Восточные тёмные, злыеРодные мои небеса.

101

И, нежностью грозной согретый,Молюсь я забытым богам.И словом, как веточкой света,Пытаюсь возжечь фимиам.

И женщина — вечности жрицаПриходит на помощь ко мне,И взгляд евразийской волчицыЗвездой полыхает во мгле.

Арфа

Отчего с нетерпением жадным и странныммне на яркую сцену смотреть суждено,где мне чудится арфа прозрачным высоким колчаном,полным стрел, оперённых степной тишиной?

Пальцы трогают струны легко и печально,и дрожат они, тают и тают, звеня,словно бог вынимает стрелу за стрелой из колчанаи пускает, пускает их прямо в меня.

Я на горной траве настоял свою первую песню,на траве, что дурманна, темна и светла.И уносит, уносит меня к моему поднебесьюоперённая стеблем колючим стрела.

Виденье в грозу

Ах, какая стоит тишина у Байкала.Солнце, кемпинги, пляж золотой.Только что это вздрогнуло, загрохоталоТам, за вставшей по-бычьи горой?

102

Может, это гроза в длинных молнийных перьяхБьёт с размаху в небесный тамтам?Как летучие рыбы, нацелясь на берег,Мчат баркасы домой по волнам.

Или, может, мифический пороз священный1 —Прародитель байкальских бурят —Ожил вдругИ раскатистым рёвом мгновенноДаль заполнил, как вечность назад?

И пошёл напролом по воде одичалой —Всё стремительней, переходяНа громовый галоп, содрогающий скалыЛавой волн и лавиной дождя.

И всё мнится: неся на хребте непогоду,Бык на сушу рванёт — и тогдаРазнесёт эти кемпинги вдребезги с ходу,Намотав на рога провода…

Ночь не спишь, от разгула воды замирая.А проснувшись под полдень, глядишь:Как ни в чём не бывало вода голубаяБлещет в окнах и капает с крыш.

Чёлкой неба деревья сквозят над утёсом.Солнце, кемпинги, жёлтый песок.Лишь чернеет баркас с чуть приподнятым носом,Словно пороза сломанный рог.

* * *

Предутренняя таяла прохлада.И солнце улыбалось над горою.Храня достоинство, коровье стадоспускалось по тропинке к водопою.

103

1 Буха-нойон — священный бык, мифический прародитель прибайкальских бурят.

Ширь отдавала тишиной былинной.Казалось, миг ещё — и над долиной,миры связуя, рёв Буха-нойонапрокатится, как выдох небосклона.

От шума городского вдалекея осмысляю заново преданья.И проясняет смысл существованьяпростой огонь, гудящий в очаге.

Летя над облаками

Гул моторов. Небеса.Гул моторов режет уши.Словно слышу голосаНебожителей поющих.

Словно здесь, на небосводе,Над равниной облаковПо обычаю вековЗакружились в хороводеБоги Горя и Добра,Боги Нежности и СилыВкруг великого костраВосходящего светила.

Эхо страны Баргуджин-Тукум

I

Алан-гуа,Не ты ли лебедью плыла,Не ты ли свет лучей неслаНад высью гор в байкальской сини?

104

И белых два твоих крыла,Напевных два твоих крылаНавеки дали осенили.

Не о тебе ли сказ времён,Не о тебе ли небосклонС травою шепчется зелёной?И след твоих прекрасных крылМой свет в пространстве оживилСедою тайной родословной.

II

Поднималась трава на склонах упруго и нежно,По перевалам крутым перекатывался лиственниц шум.Настежь распахнутое небо синело светло-безмятежноНад величавым простором страны Баргуджин-Тукум.

Облака проплывали, от солнечных ливней светлея.Облик родины древней хранили долины в объятьях тайги —От серебряных высей Хухэя до Ангары и лесов Верхоленья,От баргузинских гольцов до притоков реки Селенги.

Вековечною песней сокрытого в бездне столетий истока,В синей оправе могучих хребтов и подоблачных скал —Вечно лазурной сердцевиной родного простораВысь и ширь обнимал берегами священный Байкал.

И по тихим долинам, родному молясь поднебесью,Издавна кочевали баргуты единой семьёй,Хори-тумэты, ойраты и рядом воинственные икиресы,Хонгираты в соседстве с меркитской землёй.

И струилось тепло очага над привольем Баргуджин-Тукума.И серебрились от летней росы и зимних сугробов луга.И замирали холмы от мычанья коров и табунного гула,И освящали кочевье брызги солнечного молока.

Вешний трепет природы будил на пастбищах травы.Вечный зов уводил зверолова в богатую дичью тайгу,

105

Вепрю вослед всадник летел, увлечённый облавой,Верной стрелой поражая зверя на полном скаку.

Голубой можжевельник в честь духов удачи курился.Голод и мор обходили кочевья, и полнилась чаша добра.Сизый дымок аргала над стойбищами летними вился.Синему небу-отцу молились, чтоб мать-земля оставалась щедра.

Так и жили лесные монголы в краю этом вольном, богатом.В такт они жили с природой, предков заветы храня во все времена.Белая птица кружилась над степью, тайгой и Байкалом,Бег неспокойных столетий её осеняли лебяжьи крыла.

III

А может, это вещий знак,Тревожит память древний знак,О прошлом мне напоминая?Что значат сны о временах?И знаю, что всё было так,О чём мне шепчет даль степная.

И есть у тайны два крыла,Искристо-белых два крыла,Парящих вечно над степями.

Истоков древних даль светла,И снится мне Алан-гуа —Праматерь с белыми крылами.

IV

Над страной Баргуджин-Тукум золотистое солнце светит,Настежь распахнуто небо, осеняя байкальскую Азию синевой.Славную девушку Хорилартай-Мэргэн на пути своём встретил,Стала она ему верной спутницей жизни и достойной женой.

И на стойбище Ариг-Усун, там, где пасутся века на просторе,Искоркой, посланной с неба на землю, огонь очага

106

Истово разгорелся от первых горячих лучей на востокеИ от женственных ласковых рук красавицы Баргуджин-гуа.

Искренне, нежно молодые полюбили друг друга.И однажды, когда земля наполнялась дыханьем тепла,В месяц цветенья простора под сенью лиственничного кругаВешняя дочь у них родилась, и нарекли её Алан-гуа.

Тэнгри-небожители одарили её мудростью и красотою,Точно ведали, что именно ей, солнцеликой, сужденоРодину свою древнюю Баргуджин-Тукум прославить собою,Родословную возвысить потомков Буртэ-Чино.

Алан-гуа — дочь Баргуджин-гуа и Хорилартай-Мэргэна,Алан-гуа — нити веков до сегодняшних дней.От материнского лона её, словно свет из глубин вселенной,Род взошёл борджигин над простором монгольских степей.

Род взошёл борджигин, объединивший народы и страны.Гром столетий утих, и осталась в легендах Алан-гуа —Светлая праматерь владыки просторов земных Чингисхана,Света, мира и счастья хранительница на все времена.

Надо помнить о корнях и истоках, и тогда мир в душе отзовётся.Наплеск времён доносит минувших столетий гул.Это в пространстве, как протяжная песнь, отдаётсяЭхо страны Баргуджин-Тукум.

V

Алан-гуа,Не ты ли лебедью плыла,Не ты ли свет лучей неслаНад высью гор в байкальской сини?И белых два твоих крыла,Напевных два твоих крылаНавеки дали осенили.

107

Тэнгрианские стансы

1

Перелётные птицы летят, с пути не сбиваясь в туманах.Камень, брошенный в воду, на воде оставляет круги.Где б мы ни были, в каких бы ни жили веках и странах,круг един человеческой нежности и тоски.

2

Пролетают столетья, сменяют друг друга боги.Степи стелются войлоком, горы встают на дыбы.Где б ни встретились мы, по какой бы ни шли дороге,круг един человеческой радости и судьбы.

3

Эхо Вечного Синего неба хранят громовые сутры.В каждой капле дождинки материнская есть слеза.Как ни мчались бы в бездну со скоростью света минуты,круг един, обнимающий землю и небеса.

4

Сон о грозных потомках снится в небесных горах волчице.По каскадам хангайских ветвей стекает к корням синева.Кем бы ты ни был: человеком, луговым цветком или птицей,круг един проявлений существующих форм естества.

5

Вырезает поэт посланье векам на холодном камне.Дух стремится к созвездьям, письмена остаются с людьми.Что бы ты ни творил в безумном соавторстве с облаками,круг един человеческой ненависти и любви.

6

Поднимаю я к небу глаза, а в ответ оно молнией брызжет.Опускаю глаза: твердь земная у меня под ногами горит.Кем бы ни был — богами или дьяволом — узор твоей жизни вышит,круг един человеческой песни — со смехом и плачем навзрыд.

108

7

Я улыбкой мгновений сотворён в этой жизни для встречи с тобою.Ты былинка моя и богиня обретшего плоть миража.Сколько б ни умирал я, но вновь воскрешаюсь любовью.Круг един человеческой сути, пока мир обнимает душа.

На родине сказителя

А-а-а-э-э!..Солнцу золотому и Луне серебряной — поклоняюсь,Сонму девяноста девяти небесных божеств — поклоняюсь, —Так начинал свою песнь сказитель Маншуд, в устах которого отзвучалоТэнгрианское эхо древних сказаний страны Баргуджин-Тукум…

Мне давно хотелось посетить родину Маншуда. В октябре 2001 года я при-ехал в улус Кукунут, где сказитель родился. Встретили меня приветливо,угостили по бурятскому обычаю саламатом и молочной водочкой — тара-суном, который располагает к неторопливой беседе. Жил, говорят,сказитель в старой юрте восьмистенной. Жил как полагается человеку,был женат и корову держал. А траву, когда она вырастала, косил, да так,что смотреть было любо. А теперь поросло всё бурьяном, жёлтым бурь-яном.

Место, где прежде стоял дом сказителя, мы нашли не сразу, посреди заросше-го травою поля: лежало несколько почти сровнявшихся с землёй брёвен,торчал покривившийся столб, похожий на коновязь. Выделялся на земленебольшой чёрный круг — кострище, место для совершения поминально-го обряда. Здесь, по словам очевидцев, земляки разжигают небольшойкостёр. Женщины подбрасывают пищу огню: мяса кусочки, саламата, чайс молоком, а мужчины брызгают водкой или архи. Полагается так по обы-чаю, и огонь разгорается, и дымок от костра поднимается к небу, ублажаядуши предков.

А-а-а-э-э!..

Раньше здесь был источник Булаг, — объясняют мне старожилы. Начало берётиз-под земли, со склона хребтов, подпирающих вершину Шидчэ-хада.

109

Но вдруг родник перестал течь, вода родниковая исчезла. И люди поки-нули эти места, переселились поближе к реке, где черёмуховые кустырасцветают по весне. Редко кто теперь вспоминает о старом стойбище,лишь приходят сюда, чтобы помянуть своих родичей, живших здесьпрежде.

Радостно было всё-таки видеть, как бил из-под земли упругой хрустальнойструёй родник, многие поколения поил своей серебряной струёй, и Ман-шуда поил, когда он пел свои улигеры. И вдруг родник перестал течь,исчез, словно ушёл куда-то, не вслед ли за сказителем? Неужели источникиссяк? Неужели и песнь улигершина иссякла, песнь, звучавшая тысяче-летия?

А-а-а-э-э!..

Сам сказитель был знаток старинных обычаев. И земляки помнят его призы-вания к богам. Знал он родословную небожителей, знал он, о чём онидумают и в чём их величие, а иначе как бы мог рассказывать свои ули-геры-сказания, в которых герои — сыновья небожителей?

Сказывая улигер, Маншуд упоминал имена небесных богов, словно был личнос ними знаком. Сказитель поведал все девять ветвей «Гэсэра», не просторассказывал, а исполнял нараспев. Сам Тэнгри внушал ему строки, кото-рые струились в его устах, словно родники вечности.

А-а-а-э-э!..

Время было такое, когда Слово обнимало и одухотворяло пространство от не-ба до земли. Белый жаворонок — солнечная птица Гэсэриады — пел в не-бесах, читая нараспев письмена, начертанные на его серебряных изолотых крыльях, мудрый ёж — Заряа-Азарга был советником у богов,звери умели говорить, цветы превращались в красавиц, а стелющаяся,подобно Млечному Пути в небе, богатырская грива вещего коня герояосеняла просторы.

Ведал о многом, земном и небесном, Маншуд, пел он свои улигеры, словносверху ему наговаривалось, как шаману во время камлания, — так мнеобъясняли его земляки. По преданию, в час кончины сказителя на еготеле выступили письмена, а о чём были эти знаки, никто не знал.

Вечные звёзды проступали в вечерней мгле, словно в глубине вселенноймерцали письмена, освятившие умолкшего навсегда улигершина.

А-а-а-э-э!..

110

* * *

Храпя, летели кони в сторону заката.Огню и Слову поклонялись поколенья.Молчание хранит ГэсэриадаО тайнах своего происхожденья.

Но всадников потомки помнят мудро,Откуда льётся свет добра старинный:Великий голос кочевого утра,Уста бессмертные улигершина.

* * *Эра стиха началась от глубокого вдоха Востока.Это анафора, рифму же выдохом Запад обрёл.Лад стихотворный — дыханье любви и простора.Лань по равнине бежит, в небе парит орёл.

* * *Кто однаждыВдохнул в меня крылья?Это было в горахМоего одиночества,У подножья неба.

* * *Белая птицаМелькнула в окне,Словно кто-то мнеПодал знакСобираться в дорогу.

111

* * *

Стелется дым ковыля.Горы синеют вдали.Знаю, что смотрят мне вследНебожители —Хранители отчей земли.

* * *

Какой у Тэнгри почерк?Каллиграфический или размашистый,Как на ветру трепещущие ивы?И ночь, как недописанная драма,Искрится бездной многоточий…

112

Манзан Гурмэ

М М М М С С Са а е н к тт н д е н в оь з в о о л

а е в ч з ен н д с н ь те и л ы иб Г ц е х т йо у е д ьж р й н ми м г е ут э л бе я ел д се ий т

Песнь о сыне неба

Гэсэриада

Гейзеры древних легенд и сказаний бьют через толщу столетий.Гений аэдов степных окрылял для потомков заветное Слово.Гэсэриада рождалась как выдох тоски о прекрасном и вечном.Гребни вершин вырастали из камешков, сложенных в память о предках.

Синему небу и отчей земле фимиам воскуряю пахучий.Сизый дымок над Байкалом кружится, тайгу обнимает и степи.Сыну Хормусты, сказителям мудрым — предтечам моим — поклоняюсь.Сызнова песнь начинаю о славном Гэсэре — воителе Света.

1995

Стрела ХухэдэяПоэма

Пролог

Как давно это было, не знает никто.Капелькой бирюзовойБайкал переливался в космической тьме.Камешком белымБарахталась Джомолунгма в седом океане.

Как давно это было, не знает никто.

114

И вспыхнул однажды на суше огонь,Искры взметнулись от бодающихся материковИ превратились в созвездья.И закружились между землёю и небомИссиня-белые облака и грозовые тёмные тучи…

Часть I

1

Тэнгри грома и молнии — Хухэдэй проносился на исчерна-синем коне,Тучи тяжёлые под копытами пылью сгущённой клубились.Тень громового всадника скользила над горизонтами мирозданья.Трепет охватывал листья деревьев, прижавшихся к горным склонам.

Грозно взмахивал бог неистовый ослепительной плёткой,Гром прокатывался по всем закоулкам притихшей Вселенной —Это конь громовержца вставал на дыбы, издавая могучее ржанье,Эхо долго отдавалось в мрачных ущельях и хвойных чащобах.

Лук свой натягивал Хухэдэй-громовержец —Лучший стрелок поднебесья.Молний стрела рассекала пространство —Мантию далей ночных,Мраком окутанных.Нечисть, рождённая тьмой,Неба слепящей стрелой поражённая, таяла в бездне.

Так летел по воздушным просторам Хухэдэй-громовержец,Тайный хранитель небес,Божественный воин — владыка пространства.Бубен грома гремел в его могучих руках,Будто звуками он приводил в содроганье небо и землю.

Молния в небе сверкала — стрела Хухэдэя,Морок вселенский до самых глубин рассекая.И опять тишина наступала в небесных просторах.Благодать, тишина безмятежная…

115

2

Радуга семицветная опоясывала мирозданье.Радовались миру и спокойствию боги.Жили в дворцах, сотворённых из белого камня.Животворящий воздух струился над облаками.

Сотканные из синего шёлка одежды боги носили.Солнечными вечерами по Млечному Пути бродили.Собирались на Луне — вели неторопливые беседы.Собирались на Плеядах — слушали песни созвездий.

И не знал никто из богов, сколько лет им на свете.Их привилегией было бессмертье.Были схожи с людьми небожители, жили как люди,Были земными их небесные будни.

Весело жили небесные боги,Вечные были они и не знали ни бед, ни тревоги.Ветви деревьев зелёным шатром от жары укрывали,Ветры прохладой ночной богов обвевали.

Посередине небесПереливчато, нежно-волшебноПела кукушка в злато-серебряной роще священной,Время своим кукованьем отсчитывала по столетьям,Бремя не чувствуя жизни, щедро делилась бессмертьем.

Пела кукушка, и кругом на все стороны светлело,Пела, и во всех трёх мирах трава зеленела.Небо вбирая, на землю лилась синева.Нежная, яркая, к солнцу тянулась листва.

И под кукушкино неумолкающее кукованьеИсстари солнечный свет обнимал мирозданье.И благодать нисходила с неба на землю,Искренней песне жизни и счастья внемля.

Нет в этом мире, казалось, ни конца, ни начала.Неиссякаемо добра наполнялась чаша.Ненависти боги и люди не знали,Не было в мире земном и небесном ни зла, ни печали.

116

3

Радовались миру и спокойствию боги.Радуга семицветная опоясывала гор небесных отроги.Раззеленевшееся от вечной весны мирозданьеРаем казалось богам, не ведавшим зла и страданий.

Праздным богам-небожителям жизнь была в радость.Праздником вечным жизнь в небесах продолжалась.На светло-рыжих конях боги, устав от застолья,Навеселе проносились по голубому раздолью.

Боги есть боги, и жили они без оглядки, свободно.Больше чего им желать, когда жили они беззаботноИ пировали, бывало, и денно и нощно,Вдоволь всего им хватало — и нежного мяса, и пищи молочной.

И для того чтоб стада на земле умножались,Боги номадам помочь постарались.Так средь пустынных степей появились кошары,Как облака, по долинам поплыли отары.

И воцарился у смертных обряд подношенийЛучшей бараниной, сыром — богам в угощенье.Стало живущим в небесных дворцах веселее,Стали бессмертные к людям намного добрее.

А на пирах затяжных божества не скучали,И патриархов небес полной чашей вина привечали,И серебристым кумысом богинь ублажали,И золотистым руном ложе любви устилали…Мир и спокойствие, небожителей век золотой.Мириады столетий так длилось — а сколько, не знает никто.

4

Правил на небе мудрый Эсэгэ-Малан,Праведный, незлобивый был хан.Жил он вольготно, жить давал и другим:Был он за это богами любим.

117

Добрым он был, небес аксакал,Долго он правил, но однажды усталБремя правленья нести.Время пришло на покой уйти.ОтдалитьсяОт ханских дел он решил.

Трон свой оставил со спокойной душой.Только не знал он, что это чревато бедой.

Славных двоих имел Эсэгэ-Малан сыновей.Старшего звали Атай, младшего звали Хёрмос.Должен Атай был на троне сменить отца своего.Но Хёрмос воспротивился, обуяла гордыня его.

В грозном они поединке сошлись,Два небожителя — равных им нет.Вздрогнуло небо, вздрогнула высь,Дали земли всколыхнулись в ответ.

Всадник на всадника, конь на коня.Властный Хёрмос, чья воля сильнее была,В схватке смертельной ударом копьяВыбил-вышиб Атая —Врага своего из седла.

Так был низвергнут с небес Атай.Так был свергнут на землю Атай.Восторжествовала ли победителя правота?Воздух неба отравлен враждою, и пала на землю вражда.

5

Ожил Атай на земле, был он для смерти неуязвим,Ожил благодаря волшебствам своим.Отпрыски рода его на земле расплодились,От дыхания бездны образы тьмы сгустились.

И на земле, что прежде была светла,Исполины возникли — исчадие зла:

118

Монстры-мангадхаиМногоголовые, о девяноста руках,Змееподобные крылатые существаЗемлю всю наводнили-заполонили.

Победоносные потомки Атая,Полные силы могучей и злой,Полудемоны-полубоги,Помнящие о родстве с небесами,Похваляясь своим происхождением,Противоборствуя добру и свету,Стали править они на земле,Стали славить свой род, оживший во мгле.

Пала на землю Атаева месть,Падшего тэнгрия месть.Пасть разверзла свою смертоносная сила.Пагуба землю всю охватила.

Паводок зла растекался под солнцем палящим и бледной луной.Пагоды гор разрушались от частых землетрясений.Панцирем бед покрывались цветущие прежде селенья.Пашни зарастали сорной колючей травой.

Пастбища выгорали от дыханья огненных змей.Падалищами переполнялись просторы лесов и полей.Паника и страх воцарились на скорбной земле.Париями люди становились на отчей земле.

Словно потомки Атая — мангадхаи,Сонм небожителей решив наказать,На человеческом роде зло своё вымещали,Намертво стиснув земные дали,На мучения и смерть людей обрекали.

6

От пожаров и погребальных костров на землеОблаком чёрным дым поднимался ввысь.Дым поднимался до самого неба.Дым расползался по всей поднебесной.

119

Птицы в этом дыму теряли дорогу,Звери в этом дыму теряли детёнышей.И облака почернели от дыма —Иссиня-белые облака.

Солнечные дворцы небожителейСлоем чёрной покрылись сажи.И покосился дворец Эсэгэ-МаланаОт проклятий и стонов людских —От земли до небес доходивших.О спасенье человеческий род взывал,Обращаясь к всесильным богам.

И умолкла в злато-серебряной роще небеснойПевчая птица — кукушка умолкла,Переливчато, нежно-волшебноПевшая песнь о бесконечном счастье.

7

Брови нахмурил мудрый Эсэгэ-Малан:«Боги, что это творится на вверенной нам земле?Брошены смертные на произвол судьбы.Болью и кровью исходит человеческий род.

Надо зло, что на землю сошло, пресечь.Нам, богам, не пристало молча сверху на это смотреть.Кто бедам земным положил начало?Кто низвергнул на землю Атая?»

Недовольный, ответил Хёрмос:«Не понимаю, к чему вопрос.Я в обители неба теперь хозяин.

Пусть хранитель стрелы громовой ХухэдэйРазом всех накажет потомков Атая,Расплодившихся в мире людей.Сам я на землю не стану спускаться.Стал я стар, чтоб снова за меч хвататься».

120

И сказал тогда Хухэдэй — Вселенной хранитель:«Чтоб возвысить небожителей обитель,Чтобы спасти от беды земную ширь,Есть — я знаю — единственный на небесах богатырь:Всем небожителям ставлю его в пример.

Он на небе мой названный сын.Он преемник мой на земле,И под именем славным ГэсэрВ лоне женщины земнойВозродиться ему на земле суждено».

Часть II

1

В смутный час на землеВ самой обычной семье,Говорят, родился ГэсэрСо стрелой Хухэдэя в руке.

Небо этим являло герою знак —Непобедимости грозный знак.

«Велено бытьВетру ветром,Велено бытьВепрю вепрем,ВеленоВербе веснойВетви свои оперять листвой.

Велено бытьВорону вороном,Велено бытьВоину воином.

Вот почемуВолею неба ГэсэруВверена стрела Хухэдэя», —

121

Вещая пела так птицаВ синеве лазурнойВ миг рожденья героя,Не уставая кружиться,Над простором,Напоённым ароматом утренних трав.

Маревом дали земные клубились,Мангадхаи, почуя врага, на миг притаились.

2

Родом с небес,Рос Гэсэр не по дням — по часам.Вырос он истинный богатырь:Грозно плечи расправит —Горы перед ним раздвигаются.Выдохнет клич —Вихорь в степях рождается.

Солнцем утренним благословляемый,Сердцем откликаясь на зов любви,Суженую встретил Гэсэр — дочь земли Санхан,Светлоликую красавицу Санхан.

От сиянья лучей улыбка её золотилась,От мерцанья звёзд лицо её серебрилось.От дыханья трав просыпалась в ней нежность,Обещая любви молчаливую верность.

Выстроил Гэсэр для себя и жены черноокойВысоченный серебряно-белый дворец.Он тянулся ввысь, сверкая тысячью окон,От земли до небес.

Родила, говорят, Санхан от Гэсэра трёх сыновей,Рослых, под стать Гэсэру, могучих трёх сыновей,Чтобы род богатырский на земле продолжался,Чтобы оплот добра на земле утверждался.

122

Так и жил бы Гэсэр с любимой Санхан вдвоём,Только жребий иной был отпущен герою.Знал Гэсэр, для чего на земле он рождён.Знак призванияЗвал его к грозному бою.

Отчий дом,Затаённый в земном мирозданье,Осеняли вершины Алтай-Хухэя.Отсвет неба храня,Озарённо в богатырском сверкала колчанеОгневая стрела Хухэдэя.

3

Семьдесят семь он прошёл путей,Семьдесят семь преодолел смертей.

На заветном своём коне БэльгэнеПроносился Гэсэр в мгновение окаПо высокому небу и земле широкой —От рассветной звезды до вечерней.

Ржанье коняРазносилось по мирозданью,Радуя людей как предвестье свободы желанной.Храп коня приводил в содроганьеХрабрых воинов из мангадхаева клана.

В выси горной, снегами покрытой,В долах и степях на просторах вселенной,Всюду остались следы от копытаВещего коня Бэльгэна.

Чуть повыше облаков белопенных,Чуть пониже небес лазурныхЧудо-конь пролетал со всадником гневным,Чуя радость побед в сражениях бурных.

Вслед за гривой парящей коня расстилалсяВеер ливня в пропахшем дымом пространстве.

123

Ветром свежим земной простор очищался,Вечно белый цветок распускался на счастье.

Снились коню, уставшему в битвах грозных,Синие выси родного Алтай-Хухэя,Где паслись в ожиданье БэльгэнаМаралухи на склонах горных.

Отдохновенья не знала стрела Хухэдэя,Отблеск молний сверкал в её оперенье.И летела, летела стрела Хухэдэя —Вслед за нею Гэсэр на могучем Бэльгэне.

4

Много-много зла на земле накопилось,Монстров грозных на земле наплодилось,Море бед по долинам земным растеклось,Морок глухой поднимался до самых звёзд.

Семьдесят семь он прошёл путей,Семьдесят семь преодолел смертей.

Бился Гэсэр с мангадхаевым родом,Бился насмерть со злом и его оплотом.Длился бой месяцами, годами,Лился крови поток и катился валами.

Сколько жеСтрашных головС мангадхаевых плечСкатывалось, камнепадом гремя.Сагами воспетый,Славный Гэсэров мечСилу добра утверждалНа все времена.

Возвращался Гэсэр домой и залечивал раныПод присмотром любимой Санхан, и в ответВоздух родины, свет очага и целебные травыПоднимали Гэсэра для новых побед.

124

И опять, оседлав гнедого — Бэльгэна,Уносился Гэсэр в смертоносную тьму,И унять его пыл не дано никому во вселенной,Укротить его дух не дано на земле никому.

Отдыхая от битв, на крутом перевалеРазжигал Гэсэр походный костёр.Обнимал он орлиным взором земные дали —От просторных долин до заоблачных гор.

И рождалась в душе его, небом хранимой,Славная песнь о земле:Самая нежная — о любимой,Самая долгая — о коне.

Он молитвы вершил богам в небесах,Седовласым кланялся твердыням Алтай-Хухэя.Совершая поклоны, держал на рукахОгневую стрелу Хухэдэя.

5

Семьдесят семь он прошёл путей,Семьдесят семь преодолел смертей.

Много раз над Гэсэром сгущалась мгла.Мощь испытал он врагов и глубину их коварства.Мангадхаевы чары его превращали в осла,Но любовь Санхан от беды спасала.

Отступали при виде Гэсэра враги,От бессилья и злобы немея.Путь героя змеился вдали,Путы зла рассекала стрела Хухэдэя.

И на самом северо-востоке земли,Там, где пристань находят холодные ветры,Там, где призраки бродят в тениПо ту сторону жизни и света,

125

Там, где снежного марева крайИ кромешного мрака обитель,Грозно встал Гэсэру навстречу,Гороподобные расправляя плечи,Многоглавый встал мангадхай —Монстров земных предводитель.

Волком выла одна голова,Вороном каркала другая,Водопадом гремела третья…Вот такой был потомок Атая.

А четвёртая голова,Ощетинившись клыками,Отрыгалась животных костями,А пятая, шестая —Икали неистово, человечину предвкушая.И вся тысяча мангадхаевых головИзрыгала огонь и пламя.Вот какой был потомок Атая.

А над каждой его головой, блестя,Огненно золотились рога крутые,Острыми концами нанизывая на себяОблака кучевые.

И когда вставал мангадхай в полный рост,Весь горизонт заслонял от края до края,Выше неба казался он, выше звёзд.Вот какой был потомок Атая.

6

И сказал Бэльгэн — вещий конь:— Словно знал я, этот враг не забава.Он сравним с горой, исторгающей огонь,Он вулкан тыщеглавый с раскалённой лавой.

Не обхватишь его богатырскими руками,Не разрубишь его богатырским мечом.

126

Никакими могучими волшебствамиНе одолеешь его: ему всё нипочём.

Поразив только душу — жизненный дух мангадхая,Победить его можно Гэсэру.А душа его скрыта в Чёрной горе у вселенского края:Чёрный камень там есть в глубине пещеры —Чёртов пуп самой бездны в том камне таится,Чёрная душа мангадхая в том камне хранится.

Никакая птица до Чёрной горы не долетит,Никакой зверь до неё не добежит.Никакому коню до неё не домчаться,Никому не дано до Чёрной горы добраться.

Вынимает Гэсэр из колчана стрелу Хухэдэя,Приложил к тетиве он стрелу Хухэдэя,Стал натягивать богатырь тетивуС самого вечера до утра.

Заговаривать начал стрелуТак, что огонь засверкал с наконечника,Заклинать он начал стрелуТак, что пар повалил с оперения:

— Если мне победить суждено,Чёрный камень насквозь порази,Чёртов пуп вдребезги разнесиДо самых основ!

— Если мне умереть суждено,Мимо Чёртова пупа пролетишь,Мироздание воем наполнишь стрелыДо скончания веков!

С клёкотом орлиным стрела с тетивы сорвалась,С рёвом изюбриным стрела понеслась,Грохот грозы сопровождал стрелу,Гром небесный благословлял стрелу.

И услышал мангадхай, как летит стрела,Скалы поднял до неба, вставшие, как стена.

127

Разом пробила стрела все скалы насквозь,Разлетелись камни до самых звёзд.

И на Чёрную гору рванулась стрела,Грозной молнией гору всю рассекла.Чёрный камень в пещере вдребезги разнесла —Чёртов пуп самой бездны,Словно был это знак небесный.

7

Только пронзила Чёртов пуп стрела,Тотчас вопль предсмертный издал мангадхай,Повалились все головы с плеч,Точно махом срубил их невидимый меч.

И спросил у героя издыхающий мангадхай:— Ты, Гэсэр,Хухэдэево семя,Хочешь ты извести, истребить до конца наше племя?

— Нет, — ответил Гэсэр. — Живите.Мир — это зла и добра общежитье.Тайны в том нет —Так мир устроен.

Велено бытьВетру ветром,Велено бытьВепрю вепрем,

Велено бытьВорону вороном,Велено бытьВоину воином.

Так мир устроен,Такова наша эра.

128

Сказано мудрыми:Связано зло и добро одной пуповиной.Связано небо с землёйСудьбой единой.Связан Хёрмос и АтайСвета и тьмы сердцевиной.Смертные и боги —Связаны все воедино.

Так мир устроен,Такова наша эра:Нет мангадхаев —Не будет героев,Не будет Гэсэра.

И покудаИстины жизни вершится чудо,Вечная суть продолжается бытияВ вечном боренье зла и добра.

И покуда пребудет на свету и во мгле,Оживая опять и опять,Мангадхаево племя,Будет новых героев рождатьНа землеОгневая стрела Хухэдэя.

Эпилог

Сказывают,Это было давным давно.Эхо времён древнюю быль донесло —Песнь о сумрачных древних богах,Песнь о смутных на земле временах.

Сказывают,Песнь такая родилась у сказителей в устах,Пережила она тлен и осталась в веках.

129

Потому что эта бессмертная песнь —О Гэсэре, сошедшем на землю с небес.

Сказывают,Это правда, что жил на свете герой,За справедливость стоявший горой.Это правда, что был он рождён на землеСо стрелой Хухэдэя в руке.

Сказывают,Прожил Гэсэр на земле не зря,Помнят люди об этом, помнит земля.И легенды о нём до сих порОсвящают земной простор.

Сказывают,На высоких пиках Саянских вершинБился с Гал Дулмэ-ханом Гэсэр один на один.Долго-долго сражались они, мечами рубясь.Кровь Гэсэра на склоне Улан-шулун пролилась.

Сказывают,Одолел Гэсэр Гал Дулмэ-хана наконец,Растопил небесным огнём его чёрный дворец,И растёкся он лавой по угрюмой тайге,И зовут этот бывший дворец — Шэбээ.

Сказывают,Есть Тураг-шулун — могучая скала,Для Гэсэрова коня она коновязью была.От неё до неба рукой подать.От неё начинается земная ширь-благодать.

Сказывают,У горы по названью Восточная — Зун-хадаГэсэр-хана стремя спрятано навсегда.Богатырские лиственницы тут растут,Тайну стремени века берегут.

Сказывают,На горе Ринчин-Лхумбэ, округлой на вид,Гэсэр-хана котёл, такой же округлый, сокрыт.

130

Долгий гул идёт под землёй иногда —То в котле закипает огненная вода.

Сказывают,На горе Гурбан-Хайрхан в глубине залегло,Очертанья вершин повторяя, Гэсэра седло.Его ганзага-торока ниспадают по склону тайги,Превратившись в аршаны — целебной воды родники.

Сказывают,На горе Хан-Уула — обители горных богов —Меч хранится Гэсэра испокон веков.Под раскатами грома меч испускает свет,Чтобы мир оградить от зла и бед.

Сказывают,Есть на каждой священной горе страны ХухэйИзваяния каменные Гэсэровых богатырей.Охраняют они поднебесный возвышенный край.Час придёт, и они оживут во имя Добра.

Сказывают,Улигеры рождаются на свете не зря.Память о Гэсэр-хане хранит сама земля.Значит, песнь о Гэсэре живёт как знак небес.Значит, в каждом, кто помнит, частица Гэсэра есть.

131

Знаки Гэсэра

З З П З Пн а л ы ра п ы б ак о в к ви в у и я

е щ е тГ д иэ н е т ес ы е щэ е к н ёр иа д н н

о е б ах л б ор ы у г за о ен в мя лт е

Когдамненехватаетнеба

Песнь о снеге

Сага снежинок

Танец созвездий неведомых, снежинками с неба летящих, —Так начинается в полночь симфония бело-пушистого света.Таинство есть неземное в пелене обволакивающей снегопада —Словно задумался Тэнгри о чём-то своём, сокровенном и вечном.

Саги мои оживают в свеченье снежинок, от звёзд исходящем.Сами стихи возникают как выдох мгновений, а может, столетий.Снег, обнимая пространство, кружится — словно белая мантияС плеч ниспадает небесного Тэнгри и землю собой укрывает.

2016

* * *

Когда мне не хватает неба,Оно нисходит в виде снегаС небес на будничную сушуИ тишиной объемлет душу.

И слышу слухом обострённым,Как облако скользит над склоном,Как оживает на опушкеПеснь прошлогодняя кукушки.

И голоса свои сказаньяМне подают из мирозданья,

135

И на коне крылатом беломЛетит Гэсэр к земным пределам.

А снег кружится над долиной.И всё сомкнулось в круг единый:И блики дня, и предков тени,И смертный час, и миг рожденья.

* * *

К снегопаду, к его тишине,Видно, тянет меня не случайно.В этой зыбкой седой пеленеЕсть какая-то вечная тайна.

Будто там, у подножья гольца,Близко сходятся Небо с ЗемлёюИ беседуют между собою,Как невидимых два мудреца.

И прозрачней времён хоровод.Словно годы, просторны минуты.А планета в пространстве плывёт —Неизвестно куда и откуда.

Письмена на снегу

Вдоль оранжевой кромки закатаВглубь январских лугов ухожу.На пушистом листе снегопадаХворостиной строку вывожу.

Я пишу на свободную тему,Как язычник, доверясь тайге.

136

Я бы многое дал за поэмуНа забытом лесном языке.

Всё, что мною написано ночью, —Только тень этих белых стихов,Где за дальней строфой — многоточьяИзюбриных глубоких следов.

* * *

Веет вечности Млечным Путём,И мгновений земных мириадыПроплывают над белым холмомКружевною рекой снегопада.

И всё кажется, стоит шагнуть,И окажешься там, в бездорожье,Где безмолвная звёздная жутьПробирает морозом по коже.

* * *

Как будто чувствуя, что тут он лишний,Последний зимний ветер был тороплив и гулок.Искали голуби тепло под крышей,И дым из труб дрожал на фоне гор сутулых.

И конь, к саням прикованный работой,Порой косил глазами в поле неспокойно,Как будто видел в снежной пыли бег свободы,Своим ристалищем избравшей небосклоны.

137

В старом доме

В холодном доме тишина —Молчанье тех, кого уж нет,Молчанье тех, кем был согретБагульник голый у окна.

У рощ, за пазухой снеговПеревести б немножко дух.Но боже мой, как режет слухНедвижный маятник часов.

Зимний этюд

Ни о чём не говорилЭтот зимний пейзаж.Взгляд постепенно привыкал к нему,Как привыкаютТополя к городам,Как перелётные птицы —К новым гнездовьям.Пейзаж замкнулся в своих снегах,Как нелюдимый человекВ своём одиночестве.

Но вот однажды в пейзажВошла лошадь,Точнее, возникла в воздухе,Как снежное облакоС очертаниями лошади.Ехал чабан на санях,Но лошадь, казалось,Не имела никакого отношенияНи к дороге, ни к человеку.Она существовала сама по себе.

Лишь частицей своей плотиОна была средством передвижения.

138

А во всём остальном — главном —Сообщала смысл пейзажу,Одухотворяла его.Как будто душаОбрела своё тело, свою оболочку.

Белая лошадьНа белом снегу.

* * *

Почему на душе неспокойноВ эту чёрную зимнюю полночь,Словно кто-то кричит исступлённоИ зовёт — неизвестный — на помощь.

Что же, что же случилось на свете?Нет страшнее беды-невидимки.Снег проносит по улицам ветер,И в стекло барабанят снежинки.

* * *

Душа по-прежнему полнаТоски и с небом тайно дружит.Бег одинокий КабанаНирваны сопок не нарушит.

И зимний лес из глубиныМне сказки детства обещает,И ветка каждая встречаетВолною белой тишины.

Вглубь сосен и березняковЛыжня по просеке уводит.

139

И в хвойной пагоде снеговДуша на миг себя находит.

Но всё ж от кармы не уйти,Когда в душе ты болен векомИ обречён быть человеком,Чтоб свет свой в муках обрести.

Но будь же счастлив ты, покаВозвышенны деревьев кроныИ проплывают облака,Как перелётные сугробы.

И чуть виднеется лыжня,Как две случайные морщиныНа белой мантии долиныВ разливе солнечного дня.

Снегопад

В последний раз возьмёмся за руки,Автобуса не будем ждать.Пешком, в снежинках, в зимнем заревеПройтись такая благодать.

Ах, снег, опять он, светлый, кружитсяНад нашей будничной землёй.Опять — в который раз мне чудится,Что всё хорошее со мной.

И кто же в этом виноват,Что чувство нежное кончается?О, только лишь не снегопад,Что чистоты своей смущается.

Не затихай, мой снегопад,Верни мне дни, что сердцу дороги.А снег ложится на асфальт,И за метлу берутся дворники.

140

Мартовская анафора

Мартовскийснег серебрится в пронизанном солнцем лесу.Матовыйслед уходящей зимы проступает в лыжне.Маковкисветлых дерев источают небес бирюзу.Магиясосен, танцующих медленный вальс в тишине.

* * *

Как частоВ самих себеНе слышим вызовов судьбеИ звёздного не чуем часа.

Трепещущий на дереве листокНесёт миров прикосновенье.И в суете, когда приходит срок,Нам не хватает ошущенья,Что правит вечностью не Бог —Его величество Мгновенье.

А отсвет дней ложится на дневникПод тиканье чуть слышное часов,Под телефонные звонки друзей,Под голоса любимых женщин

И шелест книг, внимающих душе.И незаметно года временаСвой повторяют круг в пространствеИ остаются в сердце человека,Чтобы ему напомнить о мгновеньях,Как о светящихся крупицах бытия.

141

Кружатся зимние снежинки —Белые мгновенья,Весною шелестит трава —Зелёные мгновенья,Вскипает в лужах летний ливень —Хрустальные мгновенья,И опадает лиственницы хвоя —Мгновенья золотые.И снова тихие снежинки —Мгновенья белыеКружатся над землёй…

* * *

И опять снегопад начинается —Это было и будет всегда.Но снежинка, что в небе останется,Не снежинка уже, а звезда.

Весенняя лужа

Дитя растаявшего снега,Ручья дворового исток,Зерцало утреннего неба,Морей далёких лепесток

* * *

С тающими снежинкамиНа лицеТы вошла в мою жизнь.Словно с неба нa землюСпустилась в ту ночь.

142

Светлая грусть

С С С С С С Св е т л н ле р и о е е нт е х в ж т ел б и н и е ба р о н в ая и н к ш

т а и иг с в ер я еу вс в ат о яь

мне

Песнь о дожде

Арфа дождя

Струны серебряной арфы дождя гимном звучат мирозданью.Струи живительной влаги небес окропляют степные равнины.Туч грозовых отзвеневшие стрелы — дождинки, сливаясь с песками,Ткут из травы шелковистой халат для богини земли Этуген.

И, освящённое громом раскатистым и сверканием молний,Из глубины небосвода голубое струится сиянье.Опоясавшись радугой, Тэнгри с высот озирает просторы,Облаком солнечно-белым серебрится небесный покой.

2016

Танец травы

С каждым годом всё засушливее лето.С каждым годом всё безжалостней приметы,ОбнажающиеГоречьБытия.

А когда нагрянет долгожданный ливень,Нет на белом свете ничего счастливейТрав полынных,ЗахмелевшихОт дождя.

144

И тогда под музыку грозы стариннойОживает бубен мой степной былинный —Словно грома звук,ВселившийсяВ меня.

И тогда, как будто на моей ладони,Каждый стебель пляшет на зелёном склоне —Песня небаИ немножечко —Моя.

* * *

О, как гром сотрясает ночную равнину и лес,Обнажая сиянием молний края небосклона,И всё мнится, что Неба отцовский серебряный пестВновь пронзает Земли золотое от вечности лоно.

Пробегает по телу планеты могучая дрожь,И приходят хребты и долины на миг в содроганье.И струится неистово, пенясь в пространстве, прадождь,Животворный исток и божественный стих мирозданья.

Ливень

Бабахнул мой гром!Небеса — пополам.Одна половина — плашмя по полям,Другая — наверное, в тартарары.Да здравствуют ливниИюньской поры!

145

Ах, как хорошо,Что познал я отрадуСо смехом подставить лицо водопаду,Летящему аж из глубин небосводаПо просьбе души,По желанью природы.

Сужу по себе я,Как в эти минутыОсинники счастливы, дятлы, верблюды.Дымками, парами, травинками, шерстьюПриветствуют яростный дар поднебесья.

Небесная влагаЛетит и летит,Ударясь о землю, ручьями кипит.

Бегу за потоком вдогонку с горы.Да здравствуют ливниИюньской поры!

Ночь в Комарово

Всю ночь шёл дождь под громыханье грома.Небесные разверзлись хляби — снилось мне.И море пенилось у комнатного грота,Нагая нимфа плавала в окне.

И длился миг ночного сновиденьяНа грани яви и земного забытья.Омытые грозою запахи растенийНапоминали мне о детстве бытия.

Я, как лунатик, брёл по Комарово.И лай собак сопровождал меня.И птица — ангел человеческого крова —Мне возвещала о начале дня.

146

Окно

Листвы опавшей поздний шелестИ шум дождей.Что пёрышко бумаге шепчетВ руке твоей?

Вот по стеклу ударит косоПорыв дождя.Ты вздрогнешь.Милая, не бойся:Ведь это я…

Стихи об одном одиночестве

1

Как отшельник в пещере суровой,Он замкнулся в жилище своём.И дыхание быта земногоНе волнует пустой его дом.

То причуда, а может, отрада —Быть в душе не от мира сего.И лучи голубого экранаНе смущают обитель его.

Из лучей полнолуния сотканС Небом тайный его разговор.И внимает он мудрым рапсодам,Чьи сказанья исходят от гор.

Для соседей чужой и угрюмый,На других непохожий людей,Он лелеет в тиши свои думы,Поклоняясь раскосой звезде.

147

Лишь от музы незвонкой зависим,Он поёт и глядит в полутьму.Только ждёт почему-то он писем,Хоть не пишет давно никому.

Снова ночь превращается в утро,Снова полдень в пространстве гудит.Только ждёт он звонка почему-то,Хотя сам никому не звонит.

Навевает покой ему лира.Но тогда почему ж, почемуЖдёт, чтоб кто-то, ошибшись квартирой,Заглянул бы случайно к нему?

И порой ему женщина снится,Что подругою жизни была.Белый облак над нею клубится,Под ногами струится зола.

Дом обходит его стороною;И чем дальше уходит она,Тем всё чаще от снега и знояРасцветают цветы у окна.

Словно в этой улыбке природыОживает частица её,Чтоб наполнить в часы непогодыТихим светом пустое жильё.

2

Гул грозы отдавался в квартире,В одиночестве жить не к добру.И от боли своей в этом миреПоказалось: «А вдруг я умру?»

Сотрясалось от гроз мирозданье.Ветер, листья срывая, кружил.Почему не сказал на прощанье,Что тебя я лишь только любил?

148

И, сорвавшись когда с небосклона,Снова молния встала в окне,Потянулась рука к телефону,Чтоб твой голос вернулся ко мне.

Сколько раз — если б знала — при встречеНаполнялась сиянием грудь.И, обняв твои верные плечи,Видел дымкой окутанный путь.

Он струился и таял в пространстве:За собою сжигая мосты,Нам уехать бы — где это счастье? —За пределы тоски и молвы.

Потому-то средь ночи бессоннойОт решимости, зревшей во мне,Потянулась рука к телефону,Чтоб открылся нам путь на земле.

Но напрасно небесная силаОбжигала огнём небосклонНе откликнулся голос твой милый.И молчал, всё молчал телефон.

Ветер стих в тишине полухрупкой.Лишь уснуть уже было невмочь,И в руке телефонная трубкаИсходила гудками всю ночь.

3

Свет включу. И от резкого светаЗакружит одичавшая мольПо квартире пустой. Но не этоБередит одиночества боль.

Снова томик открою поэта,Чьи стихи затвердил наизусть.

149

Как молитва слова. Но не этоБередит мою долгую грусть.

Я тебя растерял по дороге,Но люблю тебя — в этом вся суть.Чуть светлеет заря на востоке,И звезда побледнела. Чуть-чуть.

На дыханье одном

Не пытаюсь я вспомнить слова,Те, что прежде тебе говорил.Облетели, как за ночь листва,Лепестки их лазоревых крыл.

Отгремел в небесах моих гром.Пощадил меня молнии свет.Я любил — на дыханье одном,А второго дыхания нет.

Дождь в Улан-Удэ

1

Сколько дней готовился этот дождь проливной в суховейном июне:Скользкие тучи ползли из хвойных расщелин Хамар-Дабана,Силясь на знойный простор вырваться влаги небесной обозом, —Сизые, с молнией, спрятанной в войлоке тёмном, тяжёлые тучи.

Пахло гарью на улицах, по тайге сумасшедшей пожары метались.Падали с раскалённого неба лайнеры, по сообщеньям ТВ, и торнадоПо пустыням промчалось, захватив бредущую где-то отару,Подняло аж под облака и унесло в неизвестном направленье.

150

Вот и такие случаются ныне события, суперсюрпризы природы.Вышел в субботний я день прогуляться и заглянул по соседствуВ тихий вигвам на пятом, кажись, этаже и балконом — на запад.Выпить нашлось, как бывает всегда, если радует встреча.

Как полагается, с рюмочки первой, согласно обычаям предков,Капнули отчим богам, чтобы к нам они, смертным, благоволили,Капюшоном дождя потрясли хоть немножко над городом пыльным.Кажется, всё это дань пережиткам, но вера питает надежду.

2

Старый мой друг, охмелев, вновь миф тормошит о веке минувшем.С каждым годом Хронос сужает круг наших друзей и знакомых.Стриж золотого мгновенья слетал не однажды с моей ладони,Странно, что я не заметил, а вот уже новое грянуло тысячелетье.

Есть у меня лишь одно оправданье, что я сам себе не лукавил.Если однажды проверку на совесть всевышний устроит, то честноДушу раскрою свою полосатую, в крапинках алых тюльпанов,Дуну в расщелины гор и открою ворота дождю проливному.

Только подумал о влаге небесной, и форточка затрепетала, словноТрепетный хрупкий флажок в руке пионерки советской эпохи.Ветер дохнул неизвестно откуда, я думаю, из Хамар-Дабана,Ветки деревьев расправили крылья, и урны как будто привстали.

Дождь исполнения самых обычных желаний, дождь долгожданный —Добрый от бога, неистовый от сатаны, сокровенный от будды, —Долг исполняя пред каждой травинкой и тварью земною,Дробью дождинок по крышам домов о своём извещает приходе.

3

Надо молчать, когда дождь, как табун из искрящейся влаги,На тротуарах гарцует и снова встаёт на дыбы под ржание грома.Настежь всё окна раскрыты и души, наверное, тоже раскрыты.Напоминают дождинки, что вечность мгновений — в дождинках.

Правда, почему бы не выбежать, как это в детстве бывало когда-то,Прямо на улицу, босиком промчаться по зеркалу луж на асфальте,

151

И почувствовать хотя бы на миг причастным к тайнам вселенной,Индре — владыке небесных молний воздать похвалу от чистого сердца.

Каждая нота пронзительна в сумасшедшей симфонии ливня.Капли дождя барабанят по крыше, точно камлающий жрец по тамтаму,Каркают карнизы, воркуют подворотни, булькают бульвары.Катерами бороздят маршрутки разливы небесной воды на асфальте.

Горы плывут, огибая омытые и освящённые грозою кварталы.Город нескоро забудет танец с саблями молний в руках громовержца.С ветки вспорхнула дождинка, оперённая крыльями ветра.Свет предвечерний, в лужах плавают окна под парусами деревьев.

* * *

А прошлое глядит мне вслед,На ветхий посох опираясьКоновязи,И брезжит потаённый свет.

ИСтруйкиСеребристые дождяСтекают поСтеклу окнан в в

е е яб р з

е т ьс и ю

н ко ай л

ьно

й

152

* * *

Дождинка и снежинка —Две сестры моих.О том, что счастье —Тоже невидимка,Узнал от них.

* * *

В полночьМеня разбудилТелефонный звонок.Шум ночного дождяЯ услышал в трубке.

* * *

Вернулся охотник с добычей.Светлый дождик прошёлПо пустынным распадкам.Это природа оплакалаГибель косули.

* * *

Шин шипенье от дождя,Вскипают лужами бульвары.Под бубен громаС молнией в рукеТанцует бездна на асфальте.

153

* * *

Шёл тихий дождьНаискосок,И зонтик девушки раскрылся,Как будто в воздухе цветокВозник и распустился.

154

Светящейся нитью

С С Св ое т нт к ея а бщ н ое ы мйс м ия о

и зн еи б мт е ль с ёю е й

дд ыождя

Песнь о птицах

Лебедь

Леди небес — моя белая Лебедь…Лепет лесных лепестков собираю в элегию снов и легенды.Лезвие молний мои обжигает уста, обращённые к небу.Люстрой хрустальной росинок увенчаны травы на утреннем склоне.

Любо с высокой скалы мне пропеть сокровенные нежные гимны.Лютня из рук выпадает и в бездну летит, чтоб об камни разбиться.Лебедь серебряным взмахом крыла её для меня возвращает.Лета стремит свои воды, и в каждой волне — лебединая песня.

2007

Птица Тохорюн1

Кружится синей бабочкою лето.Цветенье года,Песни хвойных струн.В лугах пасётся птица Тохорюн —Царица дняИ солнечного света.

И с кочки,Как с невидимого трона,Она на мир взирает благосклонно,

156

1 Журавль-красавка.

И, дымчатыми крыльями взмахнув,В пространствоУстремляет длинный клюв,И кажется,Долины и лесаВзмывают вместе с птицей в небеса…

Песнь кукушкиКукавица кукаНа зелена бука.

Из болгарскойнародной поэзии

По желанью природы дитя её нежное — птицаЗакукует в зелёных славянских лесах.И болгарин с улыбкой замрёт: «Кукавица»,Чех добавит: «Кукавка поёт — добрый знак».

А кукушка поёт от избытка любви, то ли грусти,По весне обретая боры и холмы,И не знает она, что «куку» её кличут по-тюркски,На монгольских наречьях — хухы.

И откуда ей знать, что «кукулус» она на латыни,Кокилас — так её называет санскрит.И сдаётся, что с древних времён и понынеНеспроста эта птица земные наречья роднит.

Может, бог, вавилонскую башню разрушив во гневе,Разделил языки, их рассеяв по лону земли.И остались, наверное, имя кукушки и пеньеПозывными печальными прежде единой семьи.

И летела кукушка сквозь время по утренней шири.Ей оратай внимал, пот стирая с лица.И слагали поэты стихи об изменчивом мире,И леса детворе открывали свои чудеса.

157

И кукует кукушка в ветвях евразийского древа,И считает века человеческий род.И душа замирает на миг от лесного напева,Ей земля откликается и небосвод.

Сова

В зелёном общежитии природыЗатихнет зверь, замрёт трава,И погружается в свои заботыВ ветвях царящая сова.

Сплетения кустов, цветов узорыОна вбирает, как миры планет.Её глаза как светофоры,Где правит мудрый жёлтый свет.

И в знак того, что ночь светлее дня,Что есть в ночи намёк прозренья,Совиный взор вселяется в меня,До боли обостряя зренье.

Нестройные летучие виденьяЗамрут в тисках сцеплённых мыслью слов.Стихи, стихи… Они как наважденья,Ночные духи гор и городов.

Сказка о лебедях

В чаше Большого озераЖили лебеди.От них, говорят,Произошли люди.И каждую веснуВыходили люди на берег

158

И белым молокомВстречали прилётДобрых крылатых предков.Говорят, это было давно.Так давно, чтоПревратилось в сказку.

А людиНаучилисьНенавидеть друг друга.Никак не могли поделитьВодопои и земли.И счастливым считался тот,У кого было больше овец.

Только белые лебедиВ небе кружилисьИ не понимали,Почему по веснеИх никто не встречаетБелым парным молоком.

Но однажды одинЛюбознательный мальчик узналО своём лебедином родстве.Он поднял глазаУдивлённые к небуПустынному.Лишь стальные огромные птицыС рёвом тонули в пространстве.

Молчаливый и грустный,Побрёл он к Большому озеруВ поисках белых птиц.Не заметил,Как обошёл полсвета,А лебедей не нашёл.Тогда он сел на горячий асфальт.И заплакал —Постаревший мальчик.

159

* * *

Залетела синица в окошко.Холодна ей январская высь.Пусть погреется птица немножко,Только ты не гляди, отвернись.

Чей-то голос — не бога ли? — проситНе глядеть на животных в упор,Потому что они не выносятЧеловеческий пристальный взор.

Снегири

Камешками падали в снег.Поклевав, опять взлетали вверхКрасные пушистые комочки,Яблочки крылатые мои,Небом мне ниспосланные строчки —Снегири.

Импровизация

Я видел, как летели елиНа лёгких крыльях птичьей трели.

Они летели в даль полей,Как стая синих журавлей.

А птичья трель не умолкала,И ель парить не уставала.

Кружились долго дерева,Покуда пела синева.

160

И вновь на крыльях птичьей трелиНа землю возвращались ели.

Чайки

Я сидел под деревом, слившисьС летним берегом, тишиной.А над мысом чайки кружились,Огибая меня стороной.

Было им от чего всполошиться:Потому что я был чужой.Только мне не хотелось, птицы,Вас тревожить и ваш покой.

Как уверить вас, оробелых:Не охотник я, не птицелов;Птиц не бил ни чёрных, ни белых,Даже сереньких воробьёв.

Я ушёл, не дождавшись ответа.Много думал про птиц и зверей.Не боятся они человека,А боятся они людей.

О вороне

Цвет меняют хамелеоны.От заката пёстры облака.Но останется чёрной ворона,Как белы ни казались снега.

Громким карканьем тучи пугая,Вот сидит она там, на столбе.

161

А я всё же её уважаюЗа угрюмую верность себе.

Птицы

Вижу: ласточка сноваНадо мною летит.Луч крылом заслоняя,В небе коршун парит.

Почему моя песня,Улыбаясь, грустит?Это ласточки щебет.Это коршун кружит.

Опять взлетает в синеву

Опять взлетает в синевуИ машет жаворонокКрылышками,Как будто протирает зановоОкно моё,ЗатерянноеВ небесах.

* * *

Не то чтобы горечь таю,Не то чтоб от радости таю.Асфальт и бетон — уважаю,А птицу живую — люблю.

162

И вечно желаю иметьМинуту одну золотую —На камне в тиши посидетьИ птицу послушать лесную.

Не то чтобы в сердце весна.Не то чтобы годы считаю.Я знаю: мне птица — нужна,Но нужен ли я ей, не знаю.

Пусть птица поёт в вышине,Пусть вольно, светло ей поётся.Больнее не птице, а мне,Коль песня однажды прервётся.

Жаворонок

Жаворонок каждое утро песней своей окропляет чашу вселенной.Жар своей песни крылышками разбрызгивает по сторонам света,Жребий такой у неё, у певчей птицы, — камлать на макушке планеты,Жреческий дар золотого священнодействия, обращённого к Тэнгри.

Жадно я вслушиваюсь в трепетный голос струны поднебесья.Жажду свою утоляю по музыке тайны, чьи брызги разносятся в небе.Жаль, что не слышат её обременённые прозою жизни, земной суетою,Жало сансары как сладкая мука, а рай — исполнение смертных желаний.

Жэрр1— и от щебета пташки небесной дерев распускаются листья,Жэрр — и от крылышек взмаха тают снега в каменистых ущельях,Жэрр — может, в это мгновенье рождаются в детях и старцах поэты,Жэрр — и душа замирает в предчувствии песни своей недопетой.

Жизнь — это разве не праздник и певчая птица разве не жрица?Жилка небес, окрылённая песней, дирижёрская палочка солнца.Жест небожителей, трепет былинки, озвученный флейтой небесной,Женщине гимн и любви, два крыла у которой — надежда и вера.

163

1 Звукоподражание пению жаворонка (бур.).

Беркут

я не птицаловчая я певчая

пт цаи

в снитсяблеске древняя

молнии мояпе нь

с

но меркнутживёт очи не

во мне чьибе кут

р

беркут отвергнутберкут песню

что заст ей

а

* * *

Над городомПроносятся стрижи.Мелькнут в окнеИ скроются,Как чьи-то жизни.

164

* * *

Птицы раздумий моихВзлетают в часыМоего одиночества.Я здесь, в этом мире,И нет меня в нём.

* * *

Путь лебедей высок и далёк.Путы пространства рвутся под белым крылом.Пусть будет долог и светел полёт! —Брызгаю птицам вслед молоком,Будто я сам в небеса взмываю.

165

Поднебесное пенье

П П По р од о зн т ые я вб ж не н ыс ы ен йо ме г о

о еп л йе он с дь уе к ш

у иж ка ув шо кр ионка

Травинкадержитнеботрепеща

Песнь о траве

Степная муза

Дух Чингисхана хранит Великой степи золотые кочевья.Думы о родине солнечным светом омыты и лунным.Мудростью древних сказаний освящая земные мгновенья,Муза степная нисходит с небес и лелеет мои песнопенья.

Стелется войлоком вечный простор, обернувшийся ширью Вселенной.Стебли колышутся трав, словно гривы прилёгших столетий.Иноходь гулких времён мне слышится в шелесте каждой травинки,Или это в душе моей вновь отзывается муза степная…

2015

* * *

Текли, струились утренние воды.Не знал, а это детства уходили годы.

В борах густых кукушка куковала.Не знал, а это было снов начало.

А мама молодая улыбалась.Не знал, а это счастьем называлось.

Листва кружилась и земли касалась.Не знал, а это грусть в душе рождалась.

Трава в ладонях запах оставляла.Не знал, не знал, a это песней стало.

169

* * *

Родина — устье моё и исток.Не потому ль, когда слов не хватает,Нежность, как утренний синий цветок,Тихо во мне лепестки расправляет.

Степь моя смотрит мне нежно в глаза.С каждой травинки растут небеса.

* * *

В краю, где бродят белые туманы,До боли безмятежные поляныХранят в цветах улыбку бытия.И надо мной, вершинами сверкая,Встаёт, дыханьем детства осеняя,Задумчивая родина моя.

Срок выпал жить мне в непростое время.Но бремя жизни, сладостное бремяС щемящей ощущаю полнотой.И тихая травинка у дорогищекочет вновь мои босые ногиЗелёной прядью вечности самой.

Трава ая

Ая — трава полупустыни,Сухая знойная трава.Её секут крутые ливниИ обнимает синева.

170

По ней плывут, плывут отары,Как облака по небесам.О чём поёт чабан мой старый,Скользя глазами по холмам?

О том, как солнечно и ясно,Когда душе простор открыт;О том, как родина прекрасна,Когда трава ая грустит.

Степь

На мохнатых конях пронеслось моё смуглое племя.Возносило, карало его беспощадное время.Молоко матерей безымянных дарило бессмертье.И пришёл мой черёд появиться на горькой планете.

Степь моя! Из провала веков, из рассеянной тьмыПо извечному кругу плывут неподвижно холмы.Я трава в человеческом облике, только мгновеньеБесконечного этого круговращенья.

Знаю истину: мёртвые — вечные корни живых,Корни дальних потомков твоих и моих.Степь, спасибо тебе за сказанья, ветра, небосклоныИ прости, что страшусь твоего материнского лона.

Цахилдаг

Почему ж, почему, интересно,Ей живётся в пустынных местах?На земле,Где прошло моё детство,Есть такая трава — цахилдаг.

171

Спит спокойно зимою бесснежной.А в июньский неистовый знойОт цветов,Распустившихся нежно,Степь становится вся голубой.

Я прошу,Полюби эти степи.И любуйся цветами, не рви:Ты порежешь ладони о стеблиТак, что будут ладони в крови.

И, доверья к цветам не питая,Ты отдёрнешь ладонь от земли,Словно саблиВремён СубудаяОстриями над степью взошли.

Заживут пустяковые раны.ПозабудешьПро злую траву.А потом в городах, как ни странно,Вспомнишь снова её синеву.

То растение, знать, непростое.Это — степь охраняющий злак.Слышишь:Как заклинанье степноеЭто слово звучит — цахилдаг.

Саранка

Бродя по сосновому бору, взошёл на пригорок. И — сразу увидел саранку.Она одиноко алела на пологом склоне, усеянном сплошь головками заячьейкапусты. Словно резные иззелена-бело-серые маковки ушедших под землюмахоньких церквушек.

Я подошёл к саранке, скинул наплечную сумку на траву. Встал на колени,чтобы услышать запах саранки. Но аромат чабреца, царившего на склоне,

172

перебивал её тонкий, едва уловимый нежный запах. Саранка, словно дикарка,смутившаяся от встречи с незнакомым мужчиной, вдруг обратившим на неёпристальное внимание, опустила долу свои пунцово-красные лепестки.

Они были длинные, нежно и плавно изогнутые, как ресницы у самарканд-ских красавиц времён Тамерлана. Пять было лепестков, шея каждого стебель-ка наклонялась над землёй, а лепестки, словно язычки пламени, поднималисьвверх, словно хотели коснуться неба. Тычинки, их тоже было пять, спадаливниз, и большая тычинка, словно мать, наклонялась над ними. Как необычно,фигурно, изящно, словно небесные танцовщицы-апсары, выглядели лепестки,тычинки — словно струйки, стекавшие из фонтана.

Долго глядел я не отрываясь на саранку. Даже забыл, куда и зачем иду.Тронулся дальше в путь, вижу перед собой — чем не диво? — целую полянку

саранок. Одна краше другой.Но та, что встретилась одна-одинёшенька на пригорке, глянулась — оста-

лась у меня в душе. Как любовь с первого взгляда.

Макаронический романс

Хорошо бродить с тобоюС самого утра.Светит солнце золотое —Шаб шара1.

И, нависнув над землёю,В облачной дохе,Небо смотрит голубое —Хүб хүхэ2.

А в тени густой под ивойЛьётся слов дурман.Губы нежные у милой —Уб улаан3.

173

1 Жёлтый-прежёлтый: шаб — частица усил. к словам с начальным ‘ша’, шара — жёлтый.2 Cиний-пресиний: хүб — частица усил. к словам с начальным ‘хү’, хүхэ — синий.3 Ярко-красный: уб — частица усил. к словам с начальным ‘у’, улаан — красный.

Светотени зыбкий танецИ девичий стан.На щеках горит румянец —Яб ягаан1.

А улыбчивые очиИзлучают свет костра,Словно две степные ночи —Хаб хара2.

И, светясь в знак нашей встречи,Из волшебных странОблака плывут овечьи —Саб сагаан3.

Как в тиши ласкал тебя я,Как я был влюблён,Знает лишь трава степная —Ноб ногоон4.

* * *

ЗемляКурится от палов апрельских.Звеня,Кружится день над тальниками.

ОпятьСвершается в природеОбрядСвященнодействия:

Трепещущая на ветру,Травинка ранняя камлает на юру.

174

1 Ярко-розовый: яб — частица усил. к словам с начальным ‘я’, ягаан — розовый.2 Чёрный-пречёрный: хаб — частица усил. к словам с начальным ‘ха’, хара — чёрный.3 Белый-пребелый: саб — частица усил. к словам с начальным ‘са’, сагаан — белый.4 Ярко-зелёный: ноб — частица усил. к словам с начальным ‘но’, ногоон — зелёный.

Звезда кочевника

Мужчине — путь, а женщине — очаг.И чтобы род мой древний не зачах,Роди — молю и заклинаю — сына.Стрела летит, покуда жив мужчина.

Мужчине — дым, а женщине — огонь.И чтоб в бою мой не споткнулся конь,Я должен знать, что юрту греет пламя,Как предками завещанное знамя.

В мужчине — дух, а в женщине — душа.Травинка держит небо трепеща.Без очага, без сына, без любимой,Как одинокий смерч, развеюсь над равниной.

* * *

«Будь не выше травы и не громче воды», —Я услышал однажды голос звёзды,Что меня на траве своей мягкой ласкала,Что водой ключевою меня умывала.

Голос самой живой и ранимой из звёзд,Голос тихой тревоги за чудо деревьев и рос.Этот голос я слышу и в парках,И в дымных туманах,Но особенно в травах, у речек,Почти безымянных…

* * *

От поцелуя солнца рождённый,Оду поёт золотуюОдуванчик в зелёной траве.

175

* * *

Я пантеист, и пани звать мою былинкой,Что тает в небесах лазурной дымкой.И в честь неё в устах кузнечиков,Как гимн степной,Звучит извечный панегирик мой.

* * *

Лежать на зелёной траве.Глядеть в небеса.На зелёной траве.На зелёной.Траве.

176

Незабудки

Н Н Н Н Не е е е еб з ж о ва а н б ы

б о ъ рл у с я аа д т с зз к ь н иу и и мр б м уь б у у ю

е д юо г як у тр то вп п ои ол ма т н

р ел ау вж еок

Песнь о деревьях

Под шелест вечности зелёной

Ветви раскинув над тихой землёй от травы до самого поднебесья,Ведают только деревья, что птицы щебечут и грома громыхают.Ветер попутный, с Пегасом моим облетевший полмира,Веки смежив, отдыхает со мною под сенью вечности зелёной.

Вечные думы вверяю я шелесту листьев и трепету хвои,Вещие знаки читаю в лазурных просветах раскидистой кроны.Тени минувших времён скользят надо мной в вышине облаками.Тэнгри небес синевой осеняет деревья — раздумий моих коновязи.

2016

В тени одинокого дерева

У пустынного дереваОстанавливаю коня.Здесь лохмотья прохладыСпасают от жгучего дня.На расплющенной кроне —Синий валун небес.Как мираж,В небесах зеленеет лес.На шершавой коре —МорщинБредовая вязь.Полуржавые ветви —Веков коновязь.

178

Знак угрюмый бессмертья,О древо, ответь,Не устало ли тыВ раскалённые дали смотреть?Как же ты уцелелоВ потоке таранном вековНа земле,Что стонала от гулких подков,Где всевластье тотемовБросало людей на колени,Где мечом утверждалисьГунны, сяньбийцы, чжурчжени;И, на троне Великой степиДруг друга сменяя,Проносились, как смерч,К Хуанхэ и Дунаю.

Одинокое дерево,Ответь мне, ответь,Как посмело ты,Смертное,Зелень воспетьНа метельной земле,Не рожавшей ни яблок, ни хлеба,На земле, что жилаПо велениюВечного Синего неба;Лишь, пыля, из кушанских оазисовШли караваны,И на пышные царстваКосились с ухмылкой каганы,И шаманы в припадкеОбрядСвой вершили,Бормоча заклинаньяБезмолвной вершине…

Но молчитМоё дерево,Хмуро молчит:

179

Видно, память связала уста,Видно, сердце болит.Только воздух под кронойКак будто просторней,И сквозь весь материк,Извиваясь,Проходят корни.

И бессмертье не в этом лиЦепком единствеС землёй,Пусть неласковой трижды,Но вечно родной.

Синее деревце

Это синее деревце —Синий дымок,Что струится над домом моим деревянным.Прежде чем раствориться над далью дорог,Улыбнётся Байкалу, степям и Саянам.

Это синее деревце —Отчий дымок,Что меня осеняет любовью и грустью.С очага моих предков берёт он исток,Бесконечность небес — его вечное устье.

Это синее деревце —Лёгкий дымок,Что кружится, и вьётся, и тает в пространстве.Я гляжу на него, словно вновь занемогЗолотою мечтой о покое и счастье.

Это синее деревце —Древний дымок.Пусть струится всегда над землёю широкой.И во все времена, в нескончаемый срокПусть не будет тебе, мой дымок, одиноко.

180

Сколько в миреТаких же лазурных дымков,Сколько рощиц таких же вот деревцев синих.Все струятся они от родных очаговИ теряются в высях небесных пустынных.

Не от них лиСветлее небес синева?Голубые дымки, поднимаясь утрами,Нам тепло на земле оставляют сперва,А потом уж сливаются с небом над нами.

Лиственница

Зелёный склон —Твой вечный трон.Синь небосклона —Твоя корона.Простор и высь,Моей тайги царица,О лист-венница!

В тени ветвей,Широких, нежных,Есть эхо днейТех самых вешних.От пенья птицЯ в детстве жил как птица.О лист-венница!

С тех пор во снеПасутся ланиМоих желанийВ той тишине.

181

Но ветра свистИм не даёт забыться.О лист-венница!

Узка тропинка,А мир широк.Летит хвоинка —Мой светлячок.Вновь день лучистИ свет в душе струится.О лист-венница!

И гребни горВ просвете хвоиСвой разговорВедут со мною.Простор и высь,Моей тайги царица,О лист-венница!

Ода ели

Оель,

веснысвирель

из тишиныседых небес,

сияющих лучейи голубых чудес

бежит, летит ручей.О ель!

Апрель.Свирель!

182

* * *

Беседовал сегодня с деревами —С зелёной хвоей, тёмными ветвями.

Они росли из тающего снега,Привстав на цыпочки, касались неба.

Раскинув ветки, тихо обнималиТанцующие с облаками дали.

И оттого, что кронам птицы снились,Подснежники под снегом шевелились.

И сам я хвоей обрастал, ветвями,Беседуя под вечер с деревами.

Под сенью ливанского кедра

В Комарово, в Доме творчества писателей, в номере 12 на первом этаженередко останавливалась Анна Ахматова. Сейчас это полулюкс из двух ком-нат, откуда два больших окна выходят в парк, прямо на кедр, раскинувшийсвою пышную крону над бывшим центральным входом в Дом творчествасо стороны Большого проспекта. Он как страж на границе владений писа-тельского парка, где хвойные деревья: сосна, ель, пихта, даже экзотическаятуя — и лиственные: берёза, рябина, черёмуха, яблоня, каштан, платан, кизиль-ник — образуют гармоничное, радующее глаз зелёное содружество.

Этот кедр — ливанский, такая молва о нём ходит. Его не раз созерцала АннаАхматова из окон своей комнаты и во время прогулок по аллее замедляласвой шаг у этого могучего дерева, и «тень заветнейшего кедра», как она ото-звалась о нём в своих стихах, осеняла её, заложницу двадцатого века, нёсшуюв себе «печаль, которой царь Давид по-царски одарил тысячелетья».

Анны Ахматовой тень бредёт по комаровскому парку.Абрис ливанского кедра на фоне вечернего неба.

Каждое утро вижу в окне кедр. Могучий, видный собой — словно проекциямирового древа, кедр возвышается над всеми деревьями, окружающими его.

Сегодня он угрюмо нависал над парком, сливаясь округлой вершинойсо свинцовым небом. Дождь ткал свою серую паутину под монотонную капель

183

с крыши писательского дома и нудное бормотание водосточной трубы, отры-гивающей на асфальт поток небесной влаги.

Распахнул окно, и сырой прохладный воздух, с шумом дождя, хлынул в ком-нату, и — вдруг на кедре, мне показалось, шевельнулась одна из разлапистыхветок. Вспыхнула рыжая молния — белка! — в недрах кроны и стремительно,пунктирными зигзагами заметалась по веткам, сверху вниз. Повисла на кончи-ке длинной, изогнутой, как крыша буддийской пагоды, ветки, так что хвост еёпоказался продолжением хвои. И тут же, слегка раскачав своё пружинис-тое тело, словно миниатюрная акробатка, белка взлетела на верхнюю ветку.С реактивной скоростью по ярусам ветвей промчалась до самой верхушки,готовая вспрыгнуть на небо. Скрылась на миг в хвое, притаилась на макуш-ке кедра. И вынырнула снова из хвойного подножья неба, рыжей молниейобожгла чёрный ствол дерева, полыхнула по ярусам ветвей и стремглавпонеслась теми же пунктирными зигзагами к нижним ветвям, переметнуласьна соседнее невысокое тонкое дерево, отчего то вздрогнуло, и, пока оно ещёкачалось, приходя в себя от неожиданного прыжка рыжего зверька, самабелка уже спустилась к земле, скрылась в глубине парка.

Да, не зря белку в древности связывали с богами огня и грома из-за еёстремительных, молниеносных передвижений вверх и вниз в кроне деревьев.Огненный отблеск перуновой бороды почудился мне в только что пролетев-шем сквозь кедровую крону рыжем зверьке.

И тут, словно в подтверждение моих мыслей, загрохотало в небе. Не сам либог грозы и молнии раскатывался на тяжёлой колеснице где-то в глубине свин-цовых туч? Ещё сильнее захлестали по деревьям плётки дождя. «Разверзлисьхляби небесные…» — всплыла в голове библейская строка.

Я снова подошёл к открытому окну. Гром громыхнул со страшной силой пря-мо над крышей дома, что я невольно отшатнулся от окна. Веер молнии распу-стился над парком, высветив ливанский кедр в полный его рост. Легко, в пол-ную грудь задышалось от ливневой густой прохлады.

Я сел за ноутбук и с наслаждением, как пианист, провёл по клавишам букв,выводя письмена на белом, светящемся от настольной лампы экране. И долгоещё слышалось, как гром, недовольно ворча, отдалялся, всё тише и тише, в сто-рону Балтийского моря.

Кем-то ниспосланный свыше, хранящий заветные тайныКедр ливанский, словно сказанье из кроны вечнозелёной.

Небо в белых облаках с просинью. Ветер северный гонит облака по небуна юг. Одно из них проплыло над кедром, чья округлая вершина как бы повто-ряет купол неба. Девять ярусов ветвей у кедра, как девять хвойных ми-ров, верхние покачиваются от порывов ветра, нижние замирают в покое.

184

Как напоминание о вчерашнем дожде, переливаются на солнце набухшиена кончиках хвои серебряно-хрустальные капли.

Я беседовал с деревом под сенью его широкой кроны. Продольные и попе-речные морщины на шершавой коре, походившей на потемневший от частыхдождей до угольной черноты пергамент, сплетались в замысловатые геомет-рические узоры и знаки, напоминавшие клинописные письмена на глиняныхтабличках месопотамского Двуречья. О чём говорят эти бороздки на дереве,какие воспоминания о древности хранят они?

Может, легенду о великане Хумбабе — хранителе священной кедровой рощи,божественной вечнозелёной обители, куда спускались шумерские боги, чтобыотдохнуть от небесных будней и бесконечных пиров? Но пришёл однаждынеистовый герой-полубог Гильгамеш с берегов Евфрата, чтобы нарубить кедро-вых деревьев для своего царственного города Урука, где он правил. И пришёлне один, а с Энкиду, могучим сыном пустыни, ставшим его побратимом.

И встал на их пути в священную рощу шумерских богов Хумбаба, чьи вечно-зелёные волосы хвойным водопадом, словно львиная грива, стекали по испо-линским плечам, на которые садились певчие птицы и слагали гимны о кра-соте мира. И сразился с пришельцами Хумбаба, и пал он в неравной схваткес двумя богатырями, пришедшими с берегов Евфрата. Сказывают, боги ото-мстили победителям и умер от кары небесной Энкиду, могучий сын пустыни,за то, что помог Гильгамешу победить Хумбабу. И с тех пор, сказывают, некомубыло больше охранять кедровые рощи, осенявшие святилища богов. И осо-бенно опечалился великий Энлиль — сын бога Неба и богини Земли, владыкавоздуха и ветра, опечалился потому, что Хумбаба был его любимец и ему ондоверил заповедные кедровые леса в горах Ливана. И в память о Хумбабе —верном страже кедрового заповедника богов — развеял Энлиль, владыка воз-духа и ветра, по белому свету семена кедра, и рассеялось племя кедровоепо земному пространству — от полуденных стран до полунощных…

Такое сказание о Хумбабе — хранителе божественного кедровника — пове-дали мне клинописные знаки, проступившие на коре северного потомкаливанских кедров. И мне показалось, что я услышал эхо тысячелетий в шеле-сте хвои, осенявшей это сладостное мгновение под зелёным шатром кедро-вой кроны.

И оказалось, что не я один слушал исповедь ливанского кедра. На самойнижней веточке устроилась белочка и грызла продолговатую шишку. Увле-чённая своим занятием, она, видно, не заметила, как я подошёл близко к дере-ву. Я увидел её первым и сразу застыл на месте, чтобы движением не обнару-жить себя. Белочка, что-то почувствовав, тоже замерла на время, переждаламинуту-другую и снова принялась за шишку. И так мы вдвоём с белкой слилисьс молчанием кедра, в котором струилась легенда о великане Хумбабе.

185

И пока я глядел на белку, вспомнились мне родные саянские горы, на скло-нах которых, поднимаясь к небу, возвышались сибирские кедры. Они немногоотличаются от ливанского своего собрата. У последнего шишки — продолгова-тые, как сосновые, только крупнее, но хвоя — такая же, кедровая, растущаяпучками — зелёными вспышками на ветвях.

И не раз под вечнозелёной кроной саянских кедров слушал я сказания,навеваемые тишиной и еле слышимым шелестом хвои, и, бывало, бродил с дя-диной малокалиберкой по первому предзимнему снегу. И однажды я увиделбелку, сидевшую на ветке кедра, молитвенно сложившую передние лапки,словно молилась она владыке гор и тайги Хангаю. И что-то шевельнулосьу меня в душе, и я невольно опустил малокалиберку и тех пор никогдане брал в руки ружьё.

Август слегка шелестит кедровою хвоей под гул автострады.Аргусом звёздным ночь нависает над Финским заливом.

Который день уже созерцаю кедр. Он возвышается в окне как некий зелё-ный алтарь на фоне приземистых яблонь, в ярко-зелёной листве которыхзастенчиво проступают с розово-красным оттенком яблоки. Сегодня разо-шёлся ветер, крутит широкие ветви кедра, они колышутся в воздухе, словнопо кругу укачивая друг друга. Ветки растут и тянутся не только во все стороны,но и в вышину, образуя высокий купол. Чем не пышнохвойный храм, покоя-щийся на многоярусных ветвях?

Снова у кедра наблюдал за игрой белок. Одна из них совсем не бояласьменя, близко спускалась по ветке так, что я мог хорошо разглядеть этого гра-циозного зверька. Даже умудрилась сбросить на меня, естественно не нароч-но, шишку, которую она обгрызла. Прелесть — в беличьем прыжке, во времякоторого рыжий зверёк как бы вспыхивает в полёте и своим пушистым хво-стом тут же гасит это мгновенное пламя на лету. И содроганье ветки ещёнапоминает о белке, исчезнувшей в недрах парка.

Вдруг поймал себя на мысли: «Не странный ли я человек, чем же меня вле-чёт к себе это дерево, до которого никому, кажется, нет дела в сегодняшнемКомарово, заглядываюсь на белку, словно она первая красавица вселенной,хотя это просто миленький зверёк с пушистым хвостиком и не более того?»Но всё-таки притягивает к себе это дерево, словно магия какая, словно отду-шина какая-то со знаком вечности или что-то ещё… Может, и гены напоминаюто себе: у предков моих — всадников Великой степи — высокие деревья олице-творяли связь с небом, и до сих пор на горных перевалах Хухэя и Алтая высят-ся обвешанные молитвенными лоскутками кедры, лиственницы или берёзы,у которых останавливаются путники, чтобы им поклониться. Не случайно ибуддийский Восток освящает в своей сокровенной легенде смоковницу —

186

дерево бодхи, в тени которого Гаутама — будущий Будда — обрёл просветление.Вспомнилось гумилёвское: «Я знаю, что деревьям, а не нам / Дано величьесовершенной жизни» и что «есть Моисеи посреди дубов, / Марии междупальм…»

И не эти ли деревья откликаются в стихах Ахматовой — «тенью заветней-шего кедра»?

Неожиданный шум нарушил моё уединение. Обойдя усадьбу Дома творче-ства, я застал зрелище, которое вернуло меня к прозе жизни. Японская чудо-техника (симбиоз бульдозера с экскаватором) выкорчёвывала пень от старойлипы. Корни у дерева оказались глубокие, крепко в землю вросшие, не хотелиот неё отцепляться. Но стальному динозавру это было нипочём, обрыл со всехсторон пень на глубину два с лишним метра, пооборвал шупальцы корневищ,и, как Геракл Антея, лишив поддержки матери-земли Геи, приподнял огромныйпнище, похожий на отрубленную голову Хумбабы (вот так странным неожи-данным образом миф откликается в сегодняшней действительности), и выта-щил его из ямы. Словно демонстрируя свою суперсилу, стальной динозавр ещёпотряс «головой Хумбабы» на весу, стряхивая с неё песок и щебень, развер-нулся и понёс её впереди себя на стреле подъёмного крана до кучи, где гро-моздились выкорчеванные пни тополей, которых здесь прежде не было икоторые буйно разрослись, пользуясь запустением парка.

Астра поэзии тянется к небу из чертополоха.Альфа любви и омега печали.

Оказывается — подспудно — всегда важным, в какую сторону выходят окнатвоего жилища, даже временного. Здесь, в Комарово, окна моей кельи, словноокна моей души, выходят на ливанский кедр.

Кто знал, что евразийская супердержава со всеми её одряхлевшими крем-лёвскими небожителями и тогдашним литературным Олимпом рухнет в одно-часье на исходе столетья? И пережить смутные девяностые, не растеряв себя,тоже было немалым испытанием. А теперь, когда схлынул девятый вал пере-мен и взбаламученный поток времени как бы устоялся в новых берегах, я,подобно пушкинскому Ариону, выброшенному на берег грозою, оглянулся во-круг, и в Комарово мне открылся ливанский кедр, осенённый ахматовскоймузой. Всему есть свои сроки.

Арфа пространства серебряным веком опять отзовётся ли?Адовый пламень по струнам скользит, времена обжигая.

О, освящённое древностью дерево! Уже который раз читаю зашифро-ванные временем письмена, проступающие на шершавой коре ливанскогокедра и повествующие о его далёких-далёких предках. И не только о Хумбабе

187

из шумерского клинописного сказания. Проступают и иероглифы с береговНила, таящие чудесную повесть о юноше Бата, сердце которого хранилосьна вершине кедра и оттого он чувствовал себя вечным, и любил он женщину,которая предала его, открыв врагам тайну его бессмертия, и они срубили кедр,хранивший его сердце, и умер юноша Бата. Но ожил он путём волшебных пре-вращений по милости богов и стал фараоном, добрым, мудрым и справедли-вым, поскольку сердце его хранилось на вершине кедра.

Почудились мне и арамейские письменные знаки, от которых через Сог-диану и древних уйгуров берут начало старомонгольские письмена. Они сте-кали вертикальной вязью по извилистым, с зигзагами, бороздкам на кедро-вой коре, в которых проступал для меня анафорический дистих.

А Ах

н ма

н то

а ва

В половине первого ночи, выключив свет в комнате, я долго смотрел на луну.Она, разбрызгивая в ясном небе вокруг себя серебряные капли звёзд, свети-лась над кедром пиалой, наполненной до краёв белым, с матовым отливом,молоком. Свет полнолуния очерчивал контуры кроны кедра, чья округлая вер-шина раскрывалась над притихшим ночным Комарово, как таинственный ку-пол, наполненный эхом древних сказаний.

Несмотря на поздний час, потянуло к ливанскому кедру. Огромный стволдерева походил на столп, на котором как бы покоилось ночное мироздание.Над хвойной шапкой исполина проступали звёзды, среди которых сиял иссиня-белым пламенем Сириус, как сапфир на диадеме плывущей в ночь вселенной.

Посидел в голубой беседке, откуда хорошо просматривался во всём своёмвеличии ливанский кедр, весь омытый лунным светом и навевавший разду-мья о вечном и непреходящем. Вдруг мне показалось, что кто-то как будтона меня смотрит, даже услышал лёгкий шорох за спиной. Я невольно огля-нулся. Никого не было в ночном полумраке. Лишь одинокая старая скамейка,на которую прежде не обращал внимания, бросилась мне в глаза.

Анны Ахматовой тень бредёт по комаровскому саду.Абрис ливанского кедра на фоне полночного неба.

Август, 2009

188

Танец клёна в Переделкино

Клёкот раздался —Орлий клёкот надвигающейся грозы.От порыва внезапного ветраКлён закружился, словно шаман.

Камлающий клён —Камчатная крона листвы забурлилаОхрой осенней,Оранжевой-красной,Окрашенной поцелуямиОсени.

Листья до неба вздымал неистовый вихрь,Лики духов огня проступали в облачной просини.

Стаей пылающих птиц листопад обернулся,Старой аллеей по роще промчался рыжей лисою.

Медленно пламя листьев кленовыхМедно-красными языкамиПо земле расползалось,Полный радуги осенней ковёр расстилая.

Таинство осени в Переделкино —Танец камлающего клёна.

* * *

Листопад над землёй начинает круженье.Может быть, это целого мира крушенье.

Звёздной пыли столбы поднимаются в полночь.Я не раз умирал — не могу только вспомнить.

И рождался не раз — но не помню рождений.Лист в обнимку с Землёй продолжает круженье.

189

* * *

Я закрываю полночную книгу,Я забываю, который уж час.Только сосновую музыку ГригаМне бы хотелось послушать сейчас.

Тихо в лесу человеческом, тихо.Слышно, как в скверике крапает дождь,Слышно, как трётся о дерево ночьВ город случайно забредшей лосихой.

Вижу, как, мягко накинув на плечиСветлые ночью и днём небеса,То ли спускаются с гор мне навстречу,То ли уходят всё дальше леса.

Вижу во сне: с моим выдохом слившись,Ласково ветер скользит по ветвям —Так только мать, надо мной наклонившись,Гладила в детстве меня по вискам.

Сентябрь

Облако тает в вечерней мгле.Яблоко катится по земле.В светлую рощу уводят следы.Это сентябрь твоей красоты.Тихой улыбкой к тебе прикоснусь,Чтоб не окликнуть вчерашнюю грусть.Листья, что долго кружат у земли, —Это усталые звёзды твои.

Может быть, время, уйдя, не ушло.И на душе почему-то светло.Это вечерняя всходит заря.Это встречаются два сентября.

190

* * *

ОднаждыЗахотелось мне проснутьсяВ тени высоких пальм,На солнечном песке,Под рокот океана.

* * *

Есть миг просветленьяПод сенью лиственниц осенних —В круженье медленномХвоинок,Светящихся на солнце.

* * *

Сосны,Словно ожившие стрелы времени,Оперённые вечнозелёной хвоей,К небу летятИз глубины времён…

191

О деревья мои

О О О О О От г б д щ

д ч л н и уе е я я н щр г н т о ае о у ь ч юв в еь т ш в с вя а и а т

к с ш в см ь у о ео х би о н к н е

ч а р ее о бт з н ас в уя е

зды

Песнь об облаках

Эхо

Два полушарья Земли — словно две первозданные юрты,Дымкой галактик одетые, слитно в пространстве плывут.Утро кентавровых саг, золотые уста Заратустры,Ультрамарин поднебесья и вещей травы изумруд.

Эра могучих сказаний зачем мою песню тревожит?Эхо анафор степных ощущаю дыханьем своим.Лад стихотворный — от родины. Горы как вечный треножник.Ланью промчались столетья. Небес можжевеловый дым.

2001

* * *

Из горного озерка,Сливаясь с берегами,Я пил облакаИ просинь меж облаками.

С той поры во мнеОблака плывут.С той поры во мнеПтицы поют.

Поют и плывут.Плывут и поют.Злые словаГоворить не дают.

193

* * *

Эти личные нелишние дела.Увядающая женщина цвела.Что-то было в ней от ливня,Что-то и от снега,От земли рассветнойИ ночного неба.

Женщина на склонеМедленного дняСветлым облакомОкутала меня.Дымкою растаяла,С эхом подружиласьИ листвой осеннейНадо мной кружилась.

Отражение

Ялюблю

часы рассвета.Светел лик небес.

Хвойное дыханье лета.Птичьи трели. Тишина окрест.

И плывут, плывут по небу облака,словно бег свой замедляет времени река.

И траву погладить — тихо — тянется рука.Бабочка летит ко мне через века.

И слова уходят — только жестмного значит для ответа.

И нести свой крести бремя света

быт-и-я.

194

Приметы

Задребезжало хрупкое стекло.Ты слышишь, что-то в нас произошло.

Качнулось облако и заклубилось.Ты видишь, что-то в мире изменилось.

И пёс завыл. Что это значит в ранний час?Тьма предсказаний окружает нас.

Но мы — увы — не ведаем об этом.И вслед бежим за молнией и ветром.

Голос

Не доверяетБудничному счастьюДуши твоей небесная звезда.Отмеченному музойСуетаПорой целебна, как леченье грязью.

В колодце домаЛифт скрипит бадьёй.И, в колесе недель вращаясь белкой,Гонимый в будниЧасовою стрелкой,Всё слышишь голос вечности самой.

И суету с лицаСмахнёшь с улыбкой.И, дух над преходящим вознеся,Поймёшь,Как всё на этом свете зыбко,Но по-другому жить уже нельзя.

195

Монолог фантазёра

В час ночной по моему желаньюДиск округлый уличных часовМедленно поплыл по мирозданьюПолною луной средь облаков.

В ясный день по моему хотеньюОблако, плывущее вблизи,В парке опустилось в воскресеньеИ каталось целый день в такси.

И трамвай, об отпуске мечтая,От морозов и от шпал устав,Раздробясь на части, птичьей стаейПолетел погреться в Индостан.

И траве, и дереву, и снегу —Если, вижу, им порой невмочь, —Хочется всегда, как человеку,Хоть немножко чем-нибудь помочь.

Потому в душе и сотворяюМир, какого нету на земле.Всё, что я люблю и понимаю,Пусть живёт, пока живу, во мне.

Подсолнух

ПодсолнухНа цыпочкахПодкрадывается к солнцу.

Облако скачетНа козлиных ногах по траве.

196

Из пылинокВырастают рогатые божества.

Что-то кукушка примолкла,Видно, задумалась.

Сказка,Услышанная в детстве,За мнойПлетётся,Как преданный пёс.

Верхом на смерче

Помню, в раннем детствеВдруг из кустов колючей караганыВыскочил маленький смерч,Закружился, как волчок,И помчался по песчаному пустырю,И исчез так же быстро,Как появился,

Исчез, унося с собойЗапахи травИ дороги,Пропахшей бензином.

А как я бежал за ним,Стараясь его догнать!

А потом, когда чуть я подрос,Примчался другой смерч,Он шёл пританцовываяСо склонов Хамар-Дабана,Он вился над пашнями,Забирая в себя песок и пыль,И, вставая на цыпочки,

197

Касался косматой головой облаков,И кружился самозабвенноВокруг меня,Пока не растворился за горизонтом.

А я только успел к нему прикоснуться рукойИ почувствовал,Как обожгло меня изнутри.И с тех пор меняКаждый раз тянулоЗаглянуть за горизонт,Степь, по которой я бегал босиком,Мне казаласьРазмером в детскую ладошку.

И однажды, возвращаясь со школьных уроков,Я по улице брёл,Размахивая школьным портфелем так,Что тетради с заданием на домВыпархивали,Словно белые в полоску птицы,И улетали куда-то в пространство,Маня меня вслед за собой.

Вдруг из старого оврага,Где мы, мальчишки, лепили из глиныДворцы и пирамиды,Вырвался высоченный столпЗавихрившейся пыли,И, раскинув косматые крылья,Разом обхватил меня,Что я едва не задохнулся,И понёс меня над землёю.

И увидел яПросторы, которые снились мне смутно, —Лики морейВ золотых веснушках островов,Континенты, глядящие друг на другаЧерез частоколы серебряных гор,

198

И услышал я,Как жаворонки, тающие в зените,Поют мне прямо в ухо,Как латы бренчатНа крестоносцах,Освобождающих Иерусалим,Как распускается цветок удумбара,ЦветущийРаз в тысячелетие.

И с тех порЯ беседуюС небожителями.

И до сих пор я лечу.

А мне говорят, в облаках витаешь…

Ночной экспромт

Подвешенные за Полярную звезду,Свисают с неба Заболоцкого очки,ПунктирноОбозначенныеБольшой Медведицей.

А мир зевает на ходу,И в каждом пешеходе дремлет какаду.Но часовые стрелки,Как кувалдой,Нас бьют по голове.И мы несём её под мышкой,И сами скачем за собой вприпрыжку,Как кенгуру.

К добру всё это или не к добру?

199

А в небо смотрят алеуты,Уху хлебают из созвездья Рыбы,Не подозревая,Что они обэриуты.

Паук

Паук — великий мастер…Э. Дикинсон

А может быть, паук —Предтеча ясновидческих наук,А паутинкаБыла космической тропинкой?

А родилась легенда неспроста,Что выручал паук Христа.

И в эйфелевой башне светотеней,Сплетающих века,Сквозит угрюмый генийПаука.

Солнечный зайчик

солнечный зайчикбегает по стенетрудно за ним уследитьне было вроде егоа вдруг появилсянеизвестно откудасолнечный зайчиктак и стихи приходятнадо их только успетьзаписать

200

отложив все делаа иначе зачем прибегалсолнечный зайчик

У каждого листика

У каждого листикаЕсть своя истина.

Тик-так, тик-так, тик-так…Как прожить мне с жизнью в такт?

Я не тактик, не стратег —просто грустный человек.

Тик-так, тик-так, тик-так…Жизнь проходит, тихо так, тихо так.

И опять дребезжитБудничный трамвай.И усами шевелитТрын-трава.

Городские облака

Любимая,От суеты отрешась,Взгляни на глубины просторов небесных.Ведь звёзды и днём тайно светят для нас,И каждое облако — зыбкий их вестник.

И вечность мгновений несут облака,Каких — человек разгадать не сумеет.

201

И слово готово слететь с языка,Слетает и в воздухе тотчас немеет.

Грустит ли наш полдень о светлой зареИль видят наш путь светофоры ночные?С дымами смешавшись, темней и быстрейНад нами плывут облака — городские.

Муза на Финском заливе

На Канонерском острове, что в устье Невы, где с пляжа за гаражами про-стирается отмель Финского залива, устроили загородный фестиваль поэзии.Приятно было вдыхать порывы свежего морского воздуха на индустриальномфоне Петербурга. И вдруг вдали на водной глади нарисовалась яхта под бе-лым парусом, плывшая неизвестно куда и откуда, словно какое-то чудноевидение, навевавшее хрестоматийные лермонтовские строки. Когда-то имен-но здесь юный поэт, глядя на Маркизову лужу, задумчиво произнёс: «Белеетпарус одинокий…» — как пишет об этом Ахматова.

А фестиваль, как полагается у поэтов, начался с опозданием. Прилипаяк микрофону на стойке, юноша в шортах, с худосочными, длинными, как у цап-ли, ногами, представлял собратьев по перу.

А муза за всем этим действием наблюдала.Была она в платье нежно-зелёного цвета,русоволосая, с задумчивым выражением на лице.У ног её полных лежал, словно пёсик, рюкзачок.Волны залива набегали на отмель и омывали её ноги босые.Ласкал её тело лёгкий ветерок,пытаясь поднять край платья нежно-зелёного цвета.

Молодой человек с кудрявыми и золотистыми, как у Аполлона, волосамимонотонно читал с листа стихи о разговоре Виктора Цоя с работником коче-гарки.

Девица, коротышка с кипой бумаг, объявившая, что она пишет реже, чемходит в парикмахерскую, не могла дотянуться до микрофона. Взобраласьна стул, каким-то чудом оказавшийся здесь, и начала завывать о детях, кото-рые должны объединяться во имя своего невесёлого будущего, не торопитьсявырастать из детства и вступать в мир взрослых.

Выступили, выступали, некоторые, правда, с пафосом, вдохновлённыеБахусом на свежем воздухе.

202

А муза бродилапо тёплому, прогретому солнцем мелководью,где прямо у берега возвышался стол,на котором красовались самоиздатовские сборничкив соседстве с пловом, соками и дешёвым грушевым винцом,которое быстро порасхватали алчущие стихотворцы.

И никто из пиитствующих не обращал на неё никакого внимания, продол-жая упражняться в жонглировании словесами под питерскими небесами,подпираемыми портальными кранами Канонерского острова, вытянувшимижирафьи шеи над дельтой Невы.

А муза в платье нежно-зелёного цвета, слегка раздуваемом ветром,уходила вдоль берега заливав сторону моря,манящего волнистою гладью водной стихии.И было видно, словно в увеличительном стекле,как разыгравшийся ветер поднимал края её платья,обнажая белизны ослепительной бёдра…

Никто не оглянулся в сторону уходящей музы, и она, сливаясь с простран-ством, казалась на расстоянии дубовым листочком, оторвавшимся от веткиродимой, зелёным листочком, скользящим над водной гладью вслед за яхтойпод одиноким белым парусом, таявшим в тумане моря голубом…

* * *

Март хлопает меня капелью по плечу.Наверх гляжу, где облака плывут и крыши.Мажорно улыбаюсь яркому лучу:Наверное, приметил и меня Всевышний.

И весь я мир на радостях готов обнять.С весной поздравить всех прекрасных незнакомок.Сегодня, мнится, я — степного Ра потомокИ чрез меня к любимым сходит благодать.

Чредой приходим в мир мы, каждый здесь — прохожий.Чем мчат быстрее дни, тем мне они дороже.Вотще ли вслед мгновеньям пишутся стихи?

203

Но нежных слов я не растратил в самом деле.Подснежник первый под небесный звон капелиВ душе моей вновь распускает лепестки.

* * *

Я данник сказок, по душе мне мир фольклора.Календула цветёт, и буйствует листва.Янтарный свет небес напоминает снова,Как не хватает будням жизни волшебства.

В тени аллей я вспоминаю улигеры.Сказанья шлют мне богатырского коня.Пленительно плывут к садам Эдема скверыС фонтанами в обнимку на исходе дня.

И миф живёт, и этим мир всегда прекрасен.И мирт цветёт, венок легенд собой украсив.Уста Шахерезады слух ласкают мне.

И звали нас с тобою ввысь земные дали,И заново у звёзд друг друга обретали,Устав от монотонных будней на земле.

Чёрные тюльпаны

В комнате стояла тишина,Словно ночь на цыпочках стояла.На столе мерцали два бокалаТёмного печального вина.

Я представил ширь, холмы, туманы,Облачные тени на земле.И в бокалах чёрные тюльпаныРаспускаться стали на столе.

204

Говорят, вдали, на южном склоне,Их находят в солнечные дни;Но не надо брать их на ладони,Тотчас осыпаются они.

Словно мои мысли прочитала,Осветилась вся улыбкой ты.Но зачем же, милая, сказалаВслух про эти хрупкие цветы?

Почему-то степь вдруг блёкнуть стала,Унесла тюльпаны тишина.На столе мерцали два бокалаТёмного печального вина.

Я хотел тебя сделать счастливой

Я хотел тебя сделать счастливой,Как будто зависит от этогоСчастье всего человечества.А впрочем, оноТак и есть:Ведь океан — это та же капля,Только очень и очень большая.

Почему же при встречеНе замирает внутри,Как прежде?ПочемуМы можем часами молчать,Друг на друга не глядя?

Мир превращаетсяВ огромную привычку.Неужели любовь — только вспышка,Что людей возвышает на миг?

А может, прав был Шекспир,Что оставил

205

Влюблённых героев своихВечно юными.Будь они живы,Что было бы с ними, потом,Через год, или два, или тридцать?Джульетта, уже подурневшая,Ходила бы утром по комнате,Собирая шпильки,И ворчала б на мужа;А Ромео сидел бы в углу,Уткнувшись в газету, и думал:«О боже, зачем я так рано женился?»

Я хотел тебя сделать счастливой.

Облака

I

Сизые проплывают облака.Сызнова мир открываю твоими глазами —Миндалевидными,Милыми, светлыми.

Нежность моя запоздалая,Невыразимая.Небо твоё вдохнул я в себя,Не задохнувшись едва.

II

Учат меня мудрые смотреть на мир, как смотрят на мыльный пузырь,Но как ты желанна, когда, нагая, ты входишь в воду при свете звёзд.

Учат меня мудрые смотреть на мир, как смотрят на мираж,Но я знаю, что нет прекраснее каскада распущенных женских волос.

Учат меня мудрые смотреть на мир, как на тающий снег,Но как я смогу без твоей красоты прожить свой быстротечный век?

206

III

Каждый миг напоминает,Как запах полыни сладок в устах любимой.Кажется мир этот призрачный сном наяву.В лодке зыбких желаний я, единственный и неповторимый,Взволнованным морем сансары плыву и слагаю стихи.

Остров любви

I

Остров любви, ты мне говоришь,Очень даже звучитОбольстительно.Богородская, видно, трава там растёт неспроста,Божьих коровок ароматом своимОпьяняя.

Вот и опять по весне оживают красоты земли,Воздух наполнен теплом и призывом к любви.Плоть подаёт свой извечный сатанинско-божественный голос:Плохо это иль хорошо, но человек так устроен.

Облаком нежнымОстров кружится в пространстве безбрежном.Оползнем снежнымОстров мерещится в мраке кромешном.Оводом вешнимОстров впивается в губы бессмертным и смертным.Обручем вечным страстейHomo sapiens стянут, словно корсетом.

Тело твоё принимаю при свете звезды предвечерней.Тень тальника нас окутывает от самой земли и до неба.

Только звёзды зияют как щели, из которых летят купидоновы стрелы,Томный остров любви избравши своею мишенью.

207

II

Остров любви, говоришь.Ода мгновенью илиОтдохновенью.

Оглянись в забытьи, чтобыОжили тени коней, что паслись здесь когда-то.О, как они гарцевали, свободные,Грива гнедых расстилалась подобно гобийскому смерчу.Высь и даль сопрягались в табунных вулканах простора,Гребни вершин содрогались от топота ржущей лавины,Выдохом знойной травы затихая в потёмках столетий.

Гнал жеребец свой косяк по холмам и лощинам,Глаз положив свой на кобылицу с крупом атласным,Белым, как облако,Плотным, как войлок,Пахнущим страстьюБешеной плоти.

Стадное чувство, страх и инстинкт, ведомые жаждою скачки —Скачки, рождённой громом в копытах,Переполняли пространство, и степь казалась ристалищем духа иПесни, которую могут сложить лишь только парящие кони.И проплывали века, как тяжёлые тучи, и грозыИссиня-белыми молниями жеребца беспощадно хлестали,И сливались следы с безымянным простором,Изжелта-красной травой на склонах иТальниками —Тайниками ушедших времён.

III

Остров любви, ты мне говоришь.Омут страстей илиОбетованный земли уголок?Отклик души и чего-то ещё — может быть,Осиянного вечностью мига?

Орифламма небес вся в созвездьях полночных.Кони летят, и покоя не знают подковы.

208

Кровь закипает от скачки, отпущенной только гривастым.Сколько легло городов под копытами и башен дымилось.Снова планета на круги своя возвращалась,Дали сгущались, и вечный простор расстилался, иДаже казалось, не будет конца этой скачке.

Но всё же настиг жеребец — с белой звездою на лбу —Норовистую свою кобылицу с крупом атласным,Белым, как облако,Плотным, как войлок,Пахнущим страстьюБешеной плоти.Из ноздрей жеребца вырывалось синее пламя,И громогласное ржаньеИсподволь бездну наполнило воплем блаженства.И словно током ударило в нас через бездну столетий.

Остров любви, ты мне говоришь,Ода мгновению или что-то ещё?

Ложе степи расстилалось, как будто с небес серебристой кошмою,Лоском полночным переливаясь, Млечный Путь опускался.Лотосом, снова возникшим из бездны, женского первоначалаЛоно меня возвращало в божественный сумрак первотворенья.

Долго лежала ты, слившись с землёй, и земля наполнялась тобою.Дрожь пробегала по телу, как рябь по воде быстротечной,И я чувствовал, как на дыбы вновь встаёт жеребец светло-синий,Индра вновь молнии мечет и лист тальниковый кружится над Евой.

Песня

Эта песня над степью звучалаВ сизой дымке далёкого дня.И степнячка в тиши тосковалаИ в слезах обнимала коня.

209

Лунный свет серебрил поднебесье.Умолкала со вздохом струна.Где теперь эта грустная песняИ была ли на свете она?

Может, тёмная ночь мне ответит,От сказаний былых посветлев?Или утренний ласковый ветерДонесёт мне забытый напев?

Может, скажет мне ширь вековаяС поседевшим от пыли цветком?Иль, от гула времён замирая,Песнь откликнется в сердце моём?

Бронзовая роза

Проза будничная тает в миг, когда сжимает сердце тайна.Бронзовая роза расцветает у подножья скифского кургана.

Руки протяну тебе, плывущей к снам моим из облаков навстречу.Руны тридцать пять веков назад сказали мне, что ещё не вечер.

Каждый день готов снимать твою серёжку в золотистый час заката.Капелькой гранатовою любоваться — камешком волшебным из агата.

Я не знаю, что сказать тебе, и зову твой долгий взгляд себе на помощь.Яркие твои уста, храня молчанье, обещают нежность в полночь.

Магия женского тела

Магия женского тела сквозит и зимой сквозь бобровую шубу.Манит и манит сансара…

210

* * *

Так это было давно.Тайна любви —Талисман на двоих.

* * *

На обочине дняЗасыпаю,Зарывшись в запахи трав.Накрывает меняНебесная тень облаков.

211

Экслибрис

Т Т Ва аю й кщ н не ы ие й г

ео мб о нл й еа бч э ак ко с и

лв и зд б еа р мл и ли с и

Опавшаялиствамоютропусровняласнебом

Песньо вечности мгновения

Азия

Аз — на монгольском наречье «удача и счастье». Да, именно «счастье».Азия, лани твои торопили моё на земле появленье.Азбука вечных письмён, проступавших на пальмовых листьях и скалах.Азимут веры, искавшей в пустыне опору и храмы в душе воздвигавшей.

Алан-гуа, из сияния лунных лучей сотворявшая всадников грозных.Алою пылью клубились просторы, и лотос в уставшей пыли распускался.Айсберги гор вырастали из бездны песчинок, спрессованных

жизнью и смертью.Азия — твой караван так велик, что отыщется след мой едва ли.

1981

* * *

Я с трудом подбираю ключиК вечным тайнам минувших веков.Слишком руки мои горячи,Слишком холоден пламень зрачков.

А когда устаю от неверья,Снится мне в полусумраке дня,Как скрипят заржавевшие двери,Бездна тайн поглощает меня.

215

* * *

Лишь вчераЗадыхалась душа от восторга,А сегодня ей сталоВдруг так одиноко.

Отчего, человек,Ты тоскуешь в своей человечности?Оттого что любви не хватаетИ вечности?

В ночь уйдёшь.И окажешься вместе с планетойПо ту сторонуЖизни и света.

Но не встретишь в безмолвии звёздномНи друга, ни бога.Одинока родная Земля,Одинока.

Костёр у Байкала

Разжигаю костёр на берегу Байкала, это не так трудно, но надо это уметьделать — и от души, так же, как писать стихи.

Вот и мой костёр обозначил себя в ночной темноте, словно спичка, горя-щая в бездне вселенной.

Искры от огня, словно светлячки мгновений, тают во мраке. А может, онии проступают созвездиями в небе.

Омуль уходит в глубины Байкала.

Отсвет огня возвращает легенды к жизни.

Сага ночного костра сближает мгновенье и тысячелетья.

Слившись с ночной тишиной, осенённой деревьями, слушаю самого себя.

Именно в такие мгновения прикасаешься к вечности — при свете одиноко-го костра.

216

* * *

Мысль моя бьётся в тискахСобственной слепоты.Тщетно ищу в своих дняхИстины вечной черты.

Так мотылёк до зариБьётся вслепую в окно,То, что в ночи изнутриЛампочкой освещено.

Где же искать мне ответ?В снах, бытие иль душе?Утро. А бабочки нет,Так как светает уже.

Ассирийка1

На площади вокзальнойЯ замер удивлённо,Потоком времени изменчивым пронзённый.Она — с державным профилемЦарицы горделивой —Прохожим чистила ботинки торопливо.

И тень правителя царейАссаргадонаКак будто шевельнуласьВо мраке небосклона.Но очи ассирийки того не замечали,И щётки, как столетья, в её руках мелькали.

217

1 В ряде стран Азии и Европы, в том числе и в России, живут ассирийцы — потомки насе-ления древней Ассирии (XX—VII вв. до н. э.).

* * *

Тот, кто к чаше жизни прикоснётся,Никогда из этой чаши не напьётся.

За глотком глоток. Радость и веселье.Чем трезвее мир, тем сильней похмелье.

И никто ещё не пересилил жажду.Бог и сатана сотворили эту чашу.

Сотворили бездну в золотом сосуде.А для счастья дали только по минуте.

Памяти друзей

Время ушло поэм.Возраст приходит потерь.И мы не знаем, за кемЗавтра захлопнется дверь.

Тает на склонах снег.Тают, как снег, друзья.Тихо бредёт человек,Грусть навсегда затая.

Кто остановит бегТёмных волн бытия?С каждым ушедшим навекТает и жизнь твоя.

Что остаётся: житьИ оглянуться вослед.Это непросто — любить,Крест свой нести и свет.

218

Легенда о Лао-цзы

1

Когда он родился, ему уже было как минимум тысяча лет.Звезда наклонялась над ним, на висках оставляя серебряный свет.На свете он прожил немало, а сколько — не знает никто.Наверное, небо лишь помнит, что знало бессмертных в лицо.

2

Лучшие свои путешествияЛао-цзы совершал, не выходя из дома.Из дождевых капель, стучавших по крыше,Истина дао рождалась.Волны реки вселеннойВозвращали человека к истокам.

3

Занятый вечностью,Заново каждый раз он рождался, потому чтоЗа своё «я» держаться не имел привычки.«Знающий не говорит, говорящий не знает», —Заповедь была такая у мудреца.

4

На опавшей листве столетийНачертал он свои письмена,Ставшие завещанием потомкам.Старцем он не был, а вечным младенцем,Седовласым с рожденья.

Сел он однажды на буйвола.Сел и поехал, не зная куда.

5

Были его проводникамиПтицы, деревья и облака.

219

Слился с дорогой он,Слился он с далью и высью.Снились ему облака и птицы.Снился он облакам и птицам.

Слился в последнем путиС сизым пространством земли и небес,Слился навеки.

День летнего солнцестояния

это было в день летнего солнцестоянияв змеиной пади так называлась местностьвышел я прогуляться после обедапрошёлся вдоль ручьяиз порхающих —белые бабочки то и делокружились надо мной и чёрная бабочка тожено скромно тут же исчезали в деревьяхтакже о пухе надо сказать —он облетал с деревьеви крохотными парашютикаминад асфальтной дорожкой кружилсяи высаживался как пушистый десантикв полузаросшем пруду где водомеркипуская круги за кругамиизмеряли тени деревьев и просини меж облаковотражавшихся в зеркале водыиз издающих звуки —конечно кукушкув первую очередь следует назватьона неустанно о блаженстве птичьем своём напоминалаказалось воздух слегка начинал серебритьсяв минуты её кукованьяворона странно прокаркала

220

словно выпал сыр у неё из горлакак в басне Крыловаи ещё одна птицаизредка подпевала кукушкекак её звать я не знаю и видеть её не видела ещё я забыл сказатьо насекомых —гул паута и писк комаранапоминали мне о детских подвигах Гэсэраукоротивших ихдо нынешних миниатюрных размеровведь страшно представить летит навстречу комарикс конскую голову величинойиз шелестящих —осины тянулись в небоакации перепрыгивали через оградысосны дружно поднимались по горному склонулиственницы протягивали им хвойные рукичтобы вместе не отставая от кедровподняться к вершинам змеиной падипока ещё светит солнцесамого долгого дняа ещё я забыл сказать о цветах —их было так многои каждый имеет названьекак например одуванчиккоторый пуховой головкойсклонялся над моим башмакомно я не ботаникно я как поэт могу дать им свои именасогласно окраске лепестка под цвет солнцаизумрудного камня бегущей воды парящего воздухаили наклона стебляповторяющего струю фонтанана городских площадяхтраекторию метеора в ночном небеа можно назвать тайными именами по округлости пестикаи тоненьким брызгам тычинока может я так и сделаю

221

сотворяя собственную вселеннуюнадо всё-таки начинать с цветовпо буддийской легенделотос впервые возник из бездны океанаа из лотоса женщина первоматерь людейа может сегодня в день летнего солнцестоянияи есть день рожденья у прабабушки нашей вселеннойа ещё я забыл о муравьях —порою мне кажется что именно они в основном несутподобно атлантам тяжесть небарассыпавшегося по крупинкам на муравьёв каждому своя долямуравейник самый древнийиз пирамид вигвамов юрт прообраз вавилонанаконец напомнила о себе цивилизацияпротарахтел трактор с тележкойза которой невидимой тенью следовалзлатокудрый дафнисдержавший в руке веточку нежной хвоикак прядь волос возлюбленной хлои

Апрельская зарисовка

На южном склоне горы белеют последние лоскутья снега — всё, что оста-лось от растаявшей царственно-белой шубы сибирской зимы.

Нагие ветки лиственницы, нависшей над тропой, таят в своих переплете-ниях иероглифы, повествующие о родословной этого могучего дерева —царицы сибирской тайги.

Одинокий дятел, припав к суку на лиственничном стволе, стучит и стучит,словно пытается достучаться до тайны этих иероглифов.

Под северными карнизами деревянных крыш прячутся последние сосуль-ки, порой причудливой формы.

Одна из них мне напомнила печальную форель, выпрыгнувшую из прору-би раньше времени и обледеневшую в воздухе.

222

Из-под талого снега

I

Из-под талого снегаТорчитСутулящийся камень.

А может, это надгробьеХуннского вождя,Что с почестями когда-тоБыл здесь похоронен,А потом был забытНавсегда.

Такое нередко бывало в Степи,ПовидавшейНа своём бесконечном векуСтольких властителей,Сколько, наверно, волосВ развевающейся конской гриве.

II

Действительно,Немало тайн хранит земля.

И потому, бродя по степи,Следует внимательно под ноги глядеть.

В почве, выдуваемой ветрами,Глаз может обнаружитьКинжалИз бронзового века,Или рог шаманской короны —Осколок позднего средневековья,Или гильзу партизанского ружья —Эхо событийГражданской войны.

223

III

А может, вдруг найдёшьСвой перочинный ножикДавности почти полувековой,Тот самый аккуратный ножик,Которым ты чинил карандаши,К уроку рисования готовясь,И потерял,Гоняя до изнеможенияФутбол по пустырю.

И что такое полстолетья?И что такое век,Отпущенный для жизни человеку?

Всего мгновеньеНа циферблате времени степного,Которое покоится в земле…

Тушканчик

На пустыре,Среди зарослей караганы,Где мы, мальчишки,В летний вечер гоняли футбол,Я однажды увидел тушканчика.

Что за странный зверёк?Уши вытянув,Как свёрнутые в трубочку листья,Он вперился в меняКруглыми пуговками глаз.

Откуда он тут появился?Это не суслик тебе, который у каждой норки в степи

224

Торчит, словно маленький жёлтый истукан,Напоминая о себе каждому встречномуИ готовый в любое мгновеньеРаствориться в траве.

Что за странный зверёк?Неужто решил поглазеть на футбол?Или с неба свалился?Нет уж, конечно,Но всё-таки чудный какой,Просто такого я сроду не видел.

А тушканчик при виде меня,ЗыркнувБлестящими пуговками глаз,Бросился наутёк,Смешно подскакиваяНа длинныхЗадних ногах,Словно миниатюрный кенгуру.

Бросился тушканчик от меня наутёк,И так быстро,Что длинный хвостик егоНещадно хлесталНа бегуСтебли вечерней травы,Словно плётка всадника,ПогоняющегоНерадивого коня.

О, как я мчался за ним,За тушканчиком,Как на стометровке на школьном стадионе.Вот бы выдал личный рекордНа удивление физруку.О, как я мчался за ним, за тушканчиком,Пока он не исчез в ковылях,Словно провалился сквозь землю.А может, растаялВ вечерней дымке, нависшей над степью?

225

Как куль картошки, слетевший с грузовика,Рухнул я от усталости,Свалился в заросли жёстких трав.Я лежалНа августовской земле,Тёплой, как парное молоко,Долго лежал,Пока вечерний сумракНе выжал из остывших капелек моего потаПервые звёздочки на небе…

Где теперь ты, милый тушканчик,Кенгурёнок селенгинских степей,Выдох сказки страны ковылей?

О тебе грустит один мальчик:Он во мне до сих пор живёт,Позабыть тебя не даёт.

Три лирические вариации на тему тысячелетия

I

Не ведая, в каком тысячелетье,Горит звезда на тёмном небосклоне.Но миг прекрасней вечности на свете,Пока снежинка тает на ладони.

II

Я на закате вспомнил о рассвете.Что может быть любви нежней на свете?Я не успел с лица смахнуть слезу,Как целое прошло тысячелетье.

III

Знать, не зря нам дарованы встречиВ том и этом тысячелетье.

226

Слава богу, что есть мы на свете,Слава богу, ещё не вечер.

Писаницы

На вершине сердце гулко бьётся.Посмотри, в сосновой полумгле —С камнем мшистым смешанное солнце —Охра оживает на скале.

Здесь, у первобытной галереи,Озирался житель этих мест.Уж не духи ль на него смотрели,Уж не знаки ль тайные небес?

Стыло небо в облаках тревожных.Пасынок природы, дик и хмур,Исподлобья в мир глядел художникВ одеянье из звериных шкур.

Человечков грузных хороводыПод косым навесом орлих крылИ лосей, ступающих по броду,Он, сопя, навеки сотворил.

* * *

Шаг, ещё шаг — и кажется, что я снова свой путь на земле начинаю.Шар моего детства давно улетел, в синеве растворился небесной.Ниточка только осталась от шара в моей руке,Не Ариаднина нить, просто ниточка тонкая,На которуюНанизываетНебоНесбыточные сны мои.

227

Звёздный знак

ШУ

Н

ь

Я

Т

А

Дзинь

Дзинь — пролетела стрела.

Джейран по пустыне несётся, и пыль превращается в смерчи.Желанья людей разрывают на части планету, как, например,Джагатайский распался улус вопреки завещанию Чингисхана.Жаль, но эфемерность явлений присуща земной круговерти.Джинн выпущен давно из бутылки,Джиу-джитсу обороняет улитку, ползущую к своей Джомолунгме.Джем не успел на губах растаять у Дженни, как из пухленького бебиДженни превратилась в седовласую худосочную леди.

Дзинь — и умолкла струна.

228

Жизнь тем не менее продолжается.Жимолость расцветает, и лесные жар-птицы ей поют дифирамбы.Джига звучит, и жаворонок в небе отбивает чечётку.Джипы проносятся по крутым виражам от Джиды до Джакарты.Джигиты умыкают принцесс, затянутых в джинсы.Джунгли мечтают прижаться лианами к Рио-де-Жанейро.Джокер всегда появляется в эпоху, когда жареным пахнет.Джонку событий несёт по волнам так, что не снилось Жюль Верну.

Дзинь — отзвенело мгновенье.Дзинь — пролетело тысячелетье.Дзинь — каждый, кто это слышит, и естьДзен-буддист поневоле.

На Ольхоне

Веерзыбкого будущего раскрывается передо мной.Ветерперелистывает книгу пути, дарованную мне судьбой.Вепремпроносится кальпа времён, прикоснувшись к байкальской волне.Вечеру мыса Бурхан, беседую с вечностью синей наедине.

* * *Выдохну слово —Выношенное, незаёмное.Выдохну — словноВыпорхну в небо бездонное.

Выдохну —СловноВысвобождаюсь от бремениСобственного эгоВ путах времени…

229

Три аромата вечности

I

Евразия,Твоё рожденьеПомнит лишь полынь.Полмира покорившаяТрава.

II

Луна и солнце —Предки моих предков.Дым можжевельникаСтруится предо мною,Сливаясь с небесами.

III

Запах сандаловых чёток,Едва уловимый,Разлит по вселенной.Едва уловимыйВ пожаре мгновений.

Полнолуние

Полон тайны божественной миг серебрящейся бездны.Полнолуние — белая ночь мироздания.

Лань

То, что написано мне на роду, я не ведаю сам.Только чувствую лань, что летит по осенним холмам.

230

* * *

Сиюминутная вечность —Сюита любви…Сирены, сирень, серенады.

* * *

Я преисполнен нежностиИ грусти человеческой, покудаЕщё звенит моя минутаНа циферблате вечности.

* * *

Как гулкоКапает вода из кранаВ пустой квартире.Как будто кто-тоМои отсчитывает дни.

* * *

В год Кабана,В месяц цветения саган-дали,В день солнечного ливня,В час кукованья кукушкиЯ родился на свет.

231

Вечер

В В В Ве е е еч т ю че е т нр р о

т св у о то т с ис и кх х о по й ед т си и в нт ш р я

и ел н м гу а е рн н уа а с

тна

Песнь морин-хура

Троя

Троя мне снова приснилась — такой она снилась мне в детстве когда-то.Тога тумана скрывала чертог уходящего в вечность Приама.Трон Илиона, и Гектора труп, и всеженская скорбь АндромахиТраурно мир осенила, веселья — увы — не нарушив богов олимпийских.

Тридцать веков пронеслись над планетой, как стадо безумных кентавров.Трижды запоем читал «Илиаду» и трижды на миг становился бессмертным.Тени великих смущают мой дух, и в бессилье опять опускаются руки.Трепетно слушаю Степь, и гомеры степные глядят на меня с укоризной.

1985

Свыше даны улигеры-сказанья

Свыше даны улигеры-сказанья.Слышали прадеды легенду о том,Как в воздухе над вершинамиКаменной цитадели —Голубого Хухэя —Голос небесный звучалСам по себе,Слагая первое в миреСказанье.

Предок неведомый улигершинов —Первый поэтПесньПоднебесья услышал, запомнил и мируПоведал её.

233

Так азийский аллюр обрёл Пегас.Так анафоры пробил звёздный час.

Холмы и горы родины — мой трон

Что жизнь моя? Она как некий дар,Связующий с истоком бег реки.Уходит гул былых времён в стихи,И дремлет в угле тлеющем пожар.

Холмы и горы родины — мой трон.Я с веком петь не в силах в унисон.Мой голос, как пушинка, невесомИ тих, как в небесах притихший гром…

Мелодии времён года

1. Зимняя прелюдияЯнуарий, сверкая алмазами царской короны,Ярлыки раздаёт на правленье сибирским буранам.Янычары зимы — в серебристых доспехах морозы,Ятаган полумесяца в небе сияет хрустальном.

Ягель сизых дымков над землёй расстилают рассветы.Ягуаровым мехом огней отливают закаты.Як угрюмо пасётся на северном склоне планеты,Яко мамонт оживший, такой же большой и мохнатый.

Ясноглазая нимфа приходит в мои сновиденья,Ясень сагой листвы навевает раздумья и нежность.Янтарём золотятся плывущие в полночь мгновенья.Ян и инь осеняют парисовым яблоком вечность.

Я лелею для нимфы поэму, рождённую снегом.Янус будит в струне моей звук кипарисовой лиры.Ясаком поднебесных снегов обложивший полмира,Януарий трясёт за окном горностаевым мехом.

234

235

2. Весенняя рапсодия

Абажуры листвы распускаются солнечным маем.Арка утра встаёт в небесах над землёю просторной.Антилопа летит меж Парнасом и синим Алтаем,Аполлонову лиру неся на головке двурогой.

Анемоны цветут у подножия горного склона.Автохтоны свою вспоминают забытую Трою.Анфилада веков зарастает забвенья травою.Автострада гудит, как ожившее эхо Тифона.

Амазонка степная приходит в мои сновиденья,Ароматом любви обдавая меня и печали.Аргамаком проносятся лунного света мгновенья,Аманатом меня унося в евразийские дали.

Алебастровых птиц проплывает небесная стая.Алой астрою солнце восходит опять над землёю.Антилопы рога золотятся в лучах мирозданья,Аполлонова лира звучит морин-хура струною.

3. Летнее адажио

Недреманное око планеты подёрнуто грустью,Незакатное слово сказаний светиться устало.Небожители в мантиях выцветших сходят к Байкалу,Недопитую чашу веков освящая лазурью.

Набегают на утренний берег волна за волною.Наплывают стихи облакам белопенным навстречу.Настежь дали распахнуты запаху влаги и хвои.Наплеск волн повторяет гекзаметр божественной речи.

Нимб Байкала, светясь, осеняет мои сновиденья.Ничего, чтобы небу служить, песнопевцу не надо —Ни чинов и ни злата, лишь только б струились мгновенья,Нить любви серебрилась и вслед улыбалась наяда.

Небеса надо мною вздымаются синею юртой.Не беда, что приходит анафора в час неурочный.

Несравненные феи бредут по траве изумрудной.Недопетые саги звучат в тишине неумолчной.

4. Осенняя элегия

Облетает листва, обнимая луга и поляны.Облачками клубятся дымки над покоем вечерним.Осень весть подаёт, и восходят на небо Плеяды,Осеняя просторы земные сияньем извечным.

Отзываясь на вещие звёздные знаки природы,Остроглазый сказитель своё начинал песнопенье.Огнь божественных слов золотил лиственничные кроны,Отзвук песни богов очаровывал птиц и оленей.

Отсвет далей небесных тревожит мои сновиденья.Ореады грустят на вершинах Саяно-Алтая.Оглянусь — песнь последних аэдов уносят мгновенья.Остаются лишь сны, обращённые к слову заклятья.

Оттого, может быть, я под яростный гул автострады,Отрешаясь от будней, шепчу стародавнюю сагу.Осеняя пространство и время, мерцают Плеяды.Осень знак подаёт, и ложатся стихи на бумагу.

Конь

I

Конь вставал на дыбы, чтоб грозой небеса отзывались.Конь спасал от забвенья героев и дев волооких.Конь читал сокровенные мысли царей и пророков.Конь вращал в своём яростном беге копытами Землю.

II

Колесница времён золотых растворилась в курганах.Конь, стреноженный веком, пасётся в тени автострады.Как вдохнуть в стремена позабытые песни простора?Как вернуть из забвения эхо кентавра степного?

236

237

Мой поёт морин-хур, отзываясь на гул бытия, —Морин-хур моих предков, увенчанный ликом коня.

Солнце и луна

— Почему, о эжы1, твоя песня забыласьИ в душе у меня и темно, и светло?— Это, сын мой, светило в веках заблудилосьИ на западе ныне взошло.

— Почему, о эжы, мне в ночи приоткрыласьТайна, вечного света полна?— Это, сын мой, луна в облаках притаилась,Но взгляни: на востоке она.

* * *

О чём, скажи, задумался художник,Угрюмо вглядываясь в даль веков?Качает ветер призрачный треножник,И брызжут краски в танце лепестков.

К чему взывать, каким богам молиться,Когда уходит почва из-под ног?И знает лишь взлетающая птица,Как падает звезда наискосок.

О чём писать, когда в душе тревогаИ пахнет громом солнечная высь?И не хватает яростного слога,И бредит небом будничная кисть.

1 Обращение к матери.

Встреча с поэтом Дашнямом

В просторном кабинете, увешанном картинами в стиле «монгол зураг», я сижуза широким столом и беседую с профессором монгольской традицион-ной академии, вице-президентом международного фонда исследованияТэнгри, поэтом Дашнямом. Он восседает в кресле своём легко и свобод-но, как будто сидит верхом на аргамаке и, потянув на себя незримыеповодья, останавливает летящего по волнам сансары коня, чтобы пого-ворить по душам со мной, приехавшим из Улан-Удэ и впервые заглянув-шим в его апартаменты. И я тоже придерживаю покрытого пылью дорогсвоего коня, объехавшего в год Синей лошади пол-России от Байкаладо Москвы, Петербурга, Чебоксар, Новосибирска и обратно, в Бурятию.

Воистину приятно встречаться с собратом по перу. Первым делом дарю яв знак дружбы Дашняму свой сборник анафорических стихов «Азийскийаллюр», а он в ответ, как полагается аксакалу, — увесистый том своих поэ-тических озарений, в твёрдой, светло-кремового цвета, обложке, под наз-ванием «Зуудний манан» («Туман сновидений»). В этой книге, как ланилюбви, строки бегут по страницам и, птицам подобно, парят над землёюи тают в поднебесье. Мир поэта — как дымка сновидений, плывущаянад рекою по имени Жизнь.

Впрочем, Дашням и прозаик, готовит вслед отпущенным на волю стихам кара-ван сочинений, навьюченный новеллами, повестями, романом. Да, в на-ше время такое может себе позволить не каждый из пишущих — страж-дущих, жаждущих славы и в отчаянии порой находящих отдушину в об-щении с Бахусом. Но всё-таки хорошо, что Иппокрена пробиваетсясквозь асфальт у подножья Богдо-Улы, и взявший однажды в руки пероне расстаётся с ним, как Дон Кихот с копьём или как гобийский табунщикс арканом, и музы под звук морин-хура нисходят к бронзоволикимпоэтам, продолжающим старинную сагу о нежности, милосердии и кра-соте.

— Вот я тебе приготовил сюрприз, — улыбается в тонкие усики Дашням. —И протягивает мне только что присланный из Китая литературный жур-нал на старомонгольском языке «Цэцэгт Цайдам» («Цветущий Цайдам»),издаётся в Кукунуре — есть такая провинция на юго-западе Поднебес-ной, где живут монголы вперемежку с тибетцами.

— Вон куда твои улетели стихи — были на кириллице, горизонтальные, а вер-нулись сюда — на старомонгольском, вертикальном письме, — подытожи-вает Дашням негромким добродушным голосом.

238

239

Воодушевлённый неожиданной публикацией, бережно, словно хрустальнуювазу, беру в руки журнал, перелистываю страницы — одну за другой —не спеша, в предвкушении затаённого праздника, и вот они, мои сти-хи, — на старомонгольском! Как будто дохнуло родным, и на фоне два-дцать первого столетия, оглушённого гулом мегаполисов, рёвом авилай-неров и взрывами терактов, ожило эхо степного Востока, погружённогов самого себя, и вечности хрупкая нить обернулась в мгновение — сла-достно трепетное для меня. И тихо, как молитву, читал я собственныестроки на языке моих предков — стихи, струившиеся тонкой вязью вер-тикальных письмён — сверху вниз по листу, словно послание с неба…

Дискуссия о мифеВдруг взбеленился Тихоня Олег Иванович,Ведущий специалист-фольклорист из ИМЛИ,Без которого не обходится ни одно издание изБлестящей серии памятников фольклора сибирских народов.

Встряхнув по-петушиному головой седовласой и оглядевВоинственно немногочисленный круг учёных мужей и дам,Сам, по всей видимости, не ожидая от себя такой прыти,С неожиданным пафосомПроизнёс весь симпозиум-семинарПотрясшую фразу:«Мифа нет, и существует ли он вообще?»

Мир притих на мгновенье, точнее,Притихли на миг кандидаты и доктора наук,Присутствующие на симпозиуме-семинаре.Притих весь оргкомитет во главе с Е. Р.,Признанным членом-корреспондентом РАН,Интеллигентной женщиной, потомственной филологиней.И слышно было, какОдинокая последняя муха,Ожившая от ноябрьской тёплой погоды,Пролетела с прощальным гулом надПродолговатым, вытянутым на всю длину зала

Президиумовским столом,Предназначенным для обмена накопившимися мнениями иПринятия важных научных решений.

— Как это так — нету мифа? А алтайский том,Кладезь старинных мифов, готовый к изданию?Понятно, что требуются незначительные доработкиПо части паспортизации и так далее.Но заявлять, что нету мифа, — нет уж, увольте.Нонсенс, уважаемые коллеги, это нонсенс, —Громким голосом обозначив своё авторитетное мнение,Грозно встрепенулась дородным старческим теломКызылбашева Вера С., предводитель алтайских фольклористов,Как будто привстала на стременах иСаблей руки взмахнула,Словно сделать хотела секир-башку Тихоне —Недругу новоявленному мифов,Неугодному духам Алтая.

И, представьте себе, голова Тихони,Исторгая немые вопли,ОторваласьОт шеи иВзмыла стремительноВвысь,Вслед за мухой, только чтоПролетевшей.

Покружившись над президиумовским столом,Снова села голова наСобственную шею,Дар речи опять обретя, уверенно заявила:

— Да, и в алтайском томе нет мифов,Есть лишь сюжеты с мифологическими элементами,Если это принять с оговорками.

Апломба, конечно, у Тихони хватало.

— A что же тогда, по-вашему, миф? — воскликнул сосед Кызылбашевой, Б. Д.,Поэт и учёный в одном лице —

240

241

Потомок Банзарова, лам и шаманов с берегов Байкала,Почитавший Гомера как сказителя всех времён.— А эллинский миф, переживший века,Аэды, создавшие гимны богам и героям;Из пены морской богиня любви возникала,Иппокрена священной водой вдохновенье дарила.

— Эос, скажите мне ещё, розоперстая, прекраснокудрая…Это всё литературная обработка и беллетристика мифотворцев.Нету греческого мифа! Нет и не было его.Небо беру в свидетели, если хотите, —Амбициозно отреагировал Тихоня,Аж привстав над президиумовским столомВо весь свой донкихотовский рост,Воздух старческой дланью рассёк,Словно в порыве снести головы всем оппонентам,Собравшимся было перечить ему.

— Что это напало на тихого прежде Тихоню,Что за муха его укусила? — тягостный шёпот прошёлПо рядам озадаченных фольклористов, у которых, как у всехПорядочных учёных, сложилось давноПонятие, твёрдое, как Сизифов камень, чтоМиф существует и не подлежитМистификации, поскольку на мифе зиждетсяМир.

Авторитетный специалист по фольклоруАборигенных народов СибириНаяда Малановна Ильина,Напрягая весь свой интеллект,Обмозговывала усиленно идеюО замене понятия «миф и легенды» на«Несказочная проза» — сравнительноНейтральное и обтекаемое выражение.

Дмитрий Вениаминович Абрамзон,Дряхлеющий бизон из ИМЛИ и коллега Тихони,Дремал по привычке с открытыми глазами.Потому что ему, корифею науки и пенсионеру,Потомку царя Соломона, было всё до лампочки.

И Тихоню он знал по его прототипамИз библейских сказаний уже минимум как две тысячи летИ плюс лично — десять пятилеток в ИМЛИЗа время совместной работы в одном отделе,Заведовать которым он был обречён навсегдаВ силу умения нить находить АриадныВ самых непредсказуемых ситуациях.

Особенно запереживала тувиночка З. С.,Об урянхайском мифеСобравшаяся было сочинять монографию.Судорожно стиснув руки, она обращалась молитвенноК саянским богам-небожителям, чтобы они урезонилиКрамольника Тихоню,Не иначе как посланца самого Эрлик-хана,Нежданного возмутителя академического спокойствия,Посягнувшего на отглаженные традицииПочитания его высочества Мифа.

Кызылбашева Вера С., мудрая женщина,Как-никак доктор наук, остепенённая дщерь Востока,Остыв от прежнего, несколько пылкого выступления,Оценила создавшееся положение.Как представительница народа-всадника,Ход конём предпочла утомительным спорам.

—Хорошо, якши, — обратилась Кызылбашева к оппоненту. —Многоуважаемый Олег Иванович, —Мило, приветливо при этом она улыбнулась, —Мы лично вам отправимОкончательный вариантОтредактированного до блеска алтайского тома.Впридачу к нему —В подарокОт чистого сердцаОтборного примите барана,Согласно степнымСтародавним обычаям,Завещанным нам самим Небом-Тэнгри, —Златорунного примите барана, который пасётсяНа данный момент,

242

243

Нашего общего архиважного дела ради,На горных пастбищах золотого Алтая.

Вновь тишина напряжённая установиласьВ конференц-зале.Взоры всех присутствующих устремилисьВ сторону Тихони.

Только слышно было, какДолго кружилась вкруг люстрыОдинокая последняя муха,Ожившая от ноябрьской тёплой погоды,Видно, искала местечко, где устроиться поуютнейВ преддверии суровой сибирской зимы.

Новосибирск, 2010

Рондо

О песнь поэта, из печали светарождается таинственная флейта.

Звучит она из глубины веков,неся дыханье горных ледников

и музыку танцующего лета.И в нежный час июньского рассвета

скользят по лугу тени облаков,как образы растаявших богов.

О песнь поэта,мгновения проносится комета,сансарой правит царственная Лета.

Но бард обнять вселенную готов,и тетива натягивается слов —

от лепета до Ветхого завета.О песнь поэта!

Сновидение

Отпив глоток хрустального аршана,Я начал медленно читать стихи.На миг притихло шумное застолье,Полухмельные взоры обратив ко мне.А я читал,Нет, не с листа, а наизусть,Степным речитативом,Как сказитель,Что исполняет вечную поэму,Вобравшую в себя мир грёз и грозУшедших навсегда тысячелетий.

И я почувствовал,Что я слагаюСвою ещё неведомую песнюИ строки сами мне ложатся на уста.

Нет, никогдаТакого не было со мной.Что это — дар прозренья,Вспышка вдохновеньяИль возраста тяжёлая печать?

И, погружаясь в собственные звуки,Я перестал застолье замечать,Неважно было,Слышит кто-нибудь меняИли не слышит.Я только видел,Как окноВ полночном доме тихо распахнулось,Как будто веко полусумрачной вселеннойЧуть приоткрылось,И зрачок луныИз чуть прищуренного ока небаВ меня вперился,И стихи

244

245

Слились с сияньем луннымИ августовским запахом травы.И реки,Словно рукава монгольского халата,Тянулись вдоль отрогов гор,Свисая в бездну за чертою горизонта.

А я был там, куда ушли стихи,Во времени растаяли, в пространстве.И я забыл,В каком живу столетье,На птичьем языке пою, иль шелест издаю,Иль громомПерекатываюсь в рыжих тучах…

К Гесиоду

Радуйся, друг Гесиод, муз Геликона питомец,Раз присудили победу тебе в состязанье с Гомером.Пел ты о мирном труде, приносящем плоды в изобилье,Первым запел ты об этом в Элладе, владычице суши и моря.

Не возгордись, Гесиод, твой талант не сравнится с Гомером.Небо питает его вдохновенье, и олимпийцы к нему благосклонны.Пел об Ахилле, Пелеевом сыне, Гомер несравненный,Песня аэда великое в душах людей воскрешала.

Просто иные пришли времена, и смертные жаждут покоя.Проза обыденных будней милее поэзии подвигов ратных.Бронзовый меч уступил место плугу, бороздящему землю.Боги устали от войн, и к оратаю музы теперь благосклонней.

Не возгордись, Гесиод, мимолётной победой, звёздный час ИлиадыНебо продлит, может быть, на века, и судья тому — Время.Зебру тысячелетий в гордыне своей оседлавший,Зевс только ведает, как сказителя песнь отзовётся в потомках.

Райнер Мария Рильке

Рай на земле — это синяя птица, которая снится младенцу и старцу.Ангел не видит певца, заточённого в радуге собственной песни.Йорика череп пустыми глазницами напоминает о бренности мира.Небытие возвращается звуком, обретшим улыбку на лике мадонны.Ежевечерней молитвой и утренней трелью гимн продолжается жизни.Раковин белых уста, лепестки океана, парящие чайками в небе.

Максимы древних звучат на латыни, косноязычье исправившей бога.Арфа пространства последней струной вбирает молчание Будды.Роза закат обнимает, лотос — рассвет, и небо едино над ними.Изжелта-красной орлицей солнце кружится над водами Леты.Ягоды спелой плоды, словно алые чётки, в кустах придорожных.

Радость и есть неизбывная грусть от щемящего бремени жизни.Разве нельзя обернуться на тени седых облаков, по равнине песчанойРозовым утром бегущие, как напоминанье о фата-моргане мгновений —Россыпи лунных и солнечных бликов на волнах холодных сансары.

И синева отражается в брызгах воды, осеняющих камень прибрежный.Искорка божья, она для чего загорается в самом печальном из смертных?Исповедь кто бы услышал мою в пустыне асфальтовых джунглей?Истина бродит в растоптанных туфлях и путь свой в потёмках находит.

Льдины вновь тают в апрельских ущельях, песнопения зов неизбывен.Львиный раскатистый рык и тоскующий клик лебедей как единая лютня.Льётся из сердца усталого путника песня, с молитвою схожая древней,Льнёт к небесам и земле, и к травинке, пригнутой порывистым ветром.

Как мне уйти от себя самого, от печали, с которой сроднился в дороге.Камень сизифов маячит за каждым стихом и порывом к бессмертью.Кальпа времён, словно бешеный вихрь, кружится по стогнам планеты.Кажется, жизнь только снится — самое трепетное из сновидений.

Едкая пыль оседает на плащ мой дорожный, и звёзды царапают шляпу.Евино яблоко катится, в яблоках кони летят от рассвета к рассвету.Если окликнет меня, молчаливого путника, тень через пропасть столетья,Есть, значит, Бог, вместо рая тропу человеку дающий и посох в придачу.

246

247

К Ван Вэю

Осенённая сосновой веткой,Одинокая стоит беседка.И в неё заходит лишь луна,Исповедуется с нею тишина.

И, устав бродить в стране теней,Иногда зайдёт сюда Ван Вэй.Набегает ветерок в тиши,Навевает полночь танские стихи.

К Ронсару

В серебряной тиши читаю я Ронсара.Сонет звучит — времён забывчивых глагол.Вселенная притихла над ветвями сада,Созвездьями снежинок осеняя дол.

Кассандры строгий лик и нежный взор Елены,Священный трепет чувств, рождавших дифирамб.Как странно слышать всплеск сокрытой в бездне ЛетыСквозь мерный шестистопный старомодный ямб.

Подлунный мир преображается в поэте,Покуда из цветов изменчивых столетийЗвезде любви в стихах сплетается венок.

И небо тает в вихре суетных мгновений.И не хватает грёз — античных сновиденийЗемле, затянутой в стальной корсет дорог.

* * *

А в Азии не принято писать сонеты.Анафора конечной рифме не чета.Но амфоры любви достойны все поэты.Азалия берёт от радуги цвета.

А я пою простор и высь небесной сини,И фимиамом курится степной мираж.Ая цветёт — полынь моей полупустыни,И феи храмом высится кедровый кряж.

Молитвенная ода небесами дышит.Могильная трава сама себя колышет,Сокрытый вздох столетий чуя под собой.

И знак анафоры отсвечивает бронзой.И знает лишь рапсод, как просто и непросто —Скрипичный звук придать струне волосяной.

* * *

Вдогон векам былым летят мгновенья, тая.Мир полон вечных тайн, не знающих границ.Ворон и лебедей кружится в небе стая —Миф оживает под крылатой сенью птиц.

В который раз я, погружаясь в тишину,В кентавре слышу эхо богочеловека.Откуда этот знак мне — протянуть струнуОт бронзового до серебряного века?

И день опять уходит в дали небосклона.И тень вечерняя нисходит АполлонаВ дремучие мои несбыточные сны.

Как мне довериться таинственному дару? —Как будто бог оставил для меня кифаруВ колючих зарослях степной караганы.

Привилегия

Есть у поэта одна привилегия —Это элегия.

248

249

Иноходец

Ямб коронован, анафора бродит в тени.Я иноходец в пространстве, где правит галоп.

* * *

Поэту при рожденьеБог улыбается,Подмигивает дьявол.

* * *

Странная есть у поэтов привычка —Сквозь сито своей душиСтарый просеивать мир,И эхо облекать в слова,И это всё называть стихами.

* * *

Фет умолк.Феб отвернулся.Флейта в тени царскосельских статуйИщет убежищаИ не находит.

* * *

Как призрачно-блаженно бытие,И белый лист на письменном столеКак свет в конце тоннеля.

* * *

Настежь окно распахнул, чтоб лунаНа столе моём письменномСвиток свой расстелилаСеребряногоСвета.

* * *

В стремленииВесь мир перевернутьВолна ударится о берег.Из брызгРождаются стихи.

* * *

Проходит через сердце нить,СвязующаяПрошлое с грядущим,Листву с корнями.Нить. Струна.

250

Струна сновидений

М И М И И С И Се е з т уд с л к р к дь л о м а у а ь

ы д г ж н ж бс ш и л е о д оо е я ы т й ы юл н с йн о п я з сц г ж л в м ва о и ы м у и я

л в в о ч г зп о ш ё я и ал с а т т и на я п ыв с т е в ви н в ы ч о ы зт о о с а л с ес в я л о ь мя и м ч ь с н

д н е я и ов е е л н ю

н е о до и т ю ак й и лн й ье

252

Песнь о пути

Кочевье

Иссиня-светлые дали опять оживают в дымке сигареты.И продолжается путь от Байкала и снова к Байкалу.Утренний гул двадцать первого века встречаю в дороге.Угол пространства меняю на круг вековечный кочевий.

Юг выбирала стрела моих предков, а сёдла смотрели на север.Юрта вселенной моей упирается в небо Полярной звездою.Я возвращаюсь к себе, как в гнездо возвращаются птицы.Ястреб мне высь очертил, журавли — неизбывность простора.

2001

Родина моя всадница

Родина моя всадницаС лазоревым лукомБайкала,С колчаном из тысячи стрел —Рек, родников и речек,Оперённых тайгою.

Родина моя всадницаВ горностаевой шапкеСаянских вершин,В одеянии синемПод цветОзарённого вечностью неба.

253

Родина моя всадница,ОседлавшаяПространство и время,Скачет куда твой конь,Стременами звеняАнгары и Онона?..

Прогулка по зимнему Улан-Батору

Вспоминаю, как бродил не спеша по январскому Улан-Батору. Идёшь по мест-ному бродвею, то есть по самой центральной улице, что от Их дэлгуура,сиречь Универмага, растекается по обе стороны. А меня спокойный потоктолпы уносит вдоль магазинов серебряных изделий, мимо посольстваТурции и главного почтамта на площадь Чингисхана, где на фоне влады-ки Степи, когда-то покорившего полмира, а теперь величаво восседаю-щего перед правительственным зданием, до боли маленьким и почему-то неуместным кажется памятник Сухэ-Батору, которому поклоняласьМонголия, сменившая знамя Вечного Синего неба на цвет кумача.

Понимаю, что волны Леты захлёстывают минувшую эпоху, из которой и сам яродом, но память генов в человеке переживает его самого, и это знак того,что будущее за сокровенным, сокрытым от будничной суеты. В мгно-вении спрессованы тысячелетия, и детский смех бессмертнее, быть мо-жет, чем все империи вместе взятые. Разве не так, если хорошо вдуматьсяи зреть в корень?

Но я знаю, что так оно есть и пребудет, покуда Земля ещё круглая. И тихо ра-дуюсь новогодней ёлке на площади Чингисхана, любуюсь ею, стройнойи высокой, обтянутой жёлтыми буддийскими хадаками1 — от макушкидо основания, словно дерево благопожеланий.

Созерцаю, как по сверкающему льду катка у новогодней ёлки проносятсяюные потомки степных всадников, сменившие стремена на фигурныеконьки. Один из них, с развевающимся шарфом, догоняет свою подругу,грациозную луноликую амазонку, и вместе они, держась за руки, сколь-зят в упоении, выписывая круги на серебряном льду, и кажется теснымдля них каток на площади Чингисхана…

1 Хадак — ритуальный шёлковый шарф, символ гостеприимства, чистоты и бескорыстия.

254

Пер Гюнт

Шёлковый путь обрывался в песках.Плёткой песчаной ветер хлестал.Шёл по пустыне Сахара верблюд.Плёлся за ним одинокий Пер Гюнт.

Плёлся Пер Гюнт, влекомый судьбой,Запахом женщин и светом звёзд.Полый мешок желаний и грёзЗа его потной болтался спиной.

Настежь распахнуты дали небес.Солнце закатывалось за горизонт.Надо полсвета пройти, чтоб обрестьСольвейг, что дома на родине ждёт.

Волна Хокусая

Я лежу на прибрежном песке,На янтарном песке,Представляя,Как из ряби морской вдалекеВырастает волна Хокусая.

Вот закрыла полнеба она,Голос бездны из вод исторгая.И несётся на берег волна —Буревая волна, роковая.

Нежась в свете лазурного дня,Я лежу на песке, загорая.Тишь да гладь.Но незримо меняПодымает волна Хокусая.

255

Вспоминая маленького Принца

Серпик луны серебрится в вагонном окне вперемежку с огнями ночными.Сент-Экзюпери, мне попалась в пути твоя тонкая книжка.С удовольствием я её перечитывал в поезде, мчащемся по Транссибу,Суперстальною змеёй обвившему осеннее тело пространства.

Маленький принц, ты где обитаешь, на какой из планет незаметных?Мальчики выросли те, что в детстве когда-то хорошие сказки читали.Смотрят на звёзды они или нет, я не знаю. Всё равно они заняты чем-то.Сложно на это ответить: ведь взрослые — это не дети.

Стал тоже взрослым и я, суетой человеческой обременённый.Странно, что я всё ещё поднимаю глаза к поднебесью.Словно пытаюсь в ночных небесах отыскать астероид тот самый —Снова с Маленьким принцем на миг повстречаться хотя бы.

К каждой звезде обращаю я взоры, но так далеко от земли их мерцанье.Кабы я знал, что со сказкой непросто опять подружиться.Быстро же годы промчались, а в детстве, оставшемся где-то в степях,Было одно у меня лишь желанье — скорей подрасти бы.

Глядя на вдаль убегающие поезда, я, мальчишка, мечтал, и мне снилисьГладь голубая морей, небоскрёбов огни и гаруды стальные…Мир увидеть не только глазами, а сердцем, как Маленький принцМини-планету свою согревал дыханьем единственной розы.

Ладно. С чего это вдруг я расчувствовался и размечтался,Лазаря петь не собираюсь, жизнь, слава Богу, интересная штука.Лани далёкого детства давно уже скрылись за горизонтом.Латы железного века бренчат и на мне, погружённом в будни.

Изредка детство мне вспомнится — затерявшийся в степях астероид.Ирис степной — цахилдаг охраняет простор моих светлых владений;Издали кланяюсь я цветку — моей песне с фиолетовыми лепестками,И на душе вновь становится тихо, тревожно и нежно…

Снова в пути я, на запад лечу — который уж раз — по Транссибу,Словно пытаюсь догнать за хребты укатившийся солнечный обруч.Чуть отрешаюсь под стук дорожных колёс от земных треволнений.Чу, это кто меня вновь окликает, не златокудрый ли малыш-небожитель?

256

Серпик луны серебрится в вагонном окне вперемежку с огнями ночными.С берега детства порою так важно на суетный мир оглянуться.Скерцо мгновений утихло на миг под круженье ночное планеты.Скептики спят и романтики, снам доверяясь, в плацкартном вагоне.

Мчатся в окне города и посёлки, станции и полустанки,Мачты электроопор с бунчуками дымов над гудящей дорогой.Маленький принц, ты, наверное, прав, и права твоя роза —Мало увидеть глазами, а сердцем увидеть дано лишь поэтам.

На берегу Терека

Метался ТерекВ брызгах влажной пыли.А горыСтыли в царственном снегу.Летели по шоссе автомобили,Пронзая гулом голубую мглу.

Подумал я:«Наш век похож на Терек.Такой же бурный,Яростный, крутой.Каким же должен оставаться берегНаединеС клокочущей водой?»

А горыСтыли в царственном снегу.И жарился шашлык на берегу.И гуси,Те, что Рим спасли когда-то,Теперь спасалисьОт дорожной пылиИ, примиряя древность с автострадой,ВразвалочкуШоссе переходили.

257

Возвращаясь из странствий

Никто меня не встретил на вокзале.Я к этому привык.Прощаюсь с поездом,Как всадник с верным конём.

Качу рюкзак свойНа колёсиках.Вселенная — мой дом.

Лифт — ослик городской —Как будто ждал,Чтобы поднять меняНа мой этаж.

А по квартире топал ножкамиДвадцать первый век —Моя малышка внучка.И, как две бабочки,ПорхалиЕё малюсенькие босоножкиНа тёмном фоне «небоскрёбов» —МоихСобравших пыль полмираБашмаков.

Нас ночь свела

А женщина — она тюльпан в степной пустыне,Что красотою привораживает взгляд.Как трубадур, поющий гимн своей богине,Дарю любимой мир с востока на закат.

Но не Петрарка я, ты, к счастью, не Лаура.Нас ночь свела на миг, как некий знак небес.Какой бы ни был день, весёлый или хмурый,Ты будь такой, какая ты на свете есть.

258

А конь — Пегас мой — ржёт призывно у порога.И знает только он, что я рождён дорогой.Я враг себе и друг, расколот мир во мне.

Я женщину люблю, ещё сильней — свободу,Слагаю в честь неё элегию, как оду,И выдох мой рождает ветер на земле.

Тебе

Когда любили землю небеса,И пламя страсти Гея исторгала,И на ресницах Азии слезаПриобретала контуры Байкала,Сошлись луна и солнце в синеве,Знай — это память о тебе.

Когда хурчин1, глаза полузакрыв,Поёт тоской пронизанную песню,И стая птиц взмывает к поднебесью,И на мгновенье миром правит мифО женщине — пралебеди степей,Знай — это песня о тебе.

Когда уставший от планеты богСкрывается в ночной тиши вселенной,Вновь в самую стальную из эпохСтруится лунный свет благословенныйПо облакам, аллеям и траве, —Знай — это нежность о тебе.

Когда в порыве мир спасти струнойЯ от бессилья задыхался, смертный,Вселился в сердце облик нежный твойИ примирил моё мгновенье с бездной,И тихо благодарен я судьбе, —Знай — это только о тебе.

1 Музыкант, играющий на морин-хуре, народном музыкальном инструменте.

259

Матери монгольского космонавта

Стелется, стелется, ширь обнимая,Дым ковыля по долинам Хангая.Женщина сына любимого ждёт.Долго глядит в голубой небосвод.

Звёздный кочевник. Простор мирозданья.Мать на планете стоит в ожиданье.Степью коснулась созвездий Земля.В Млечном Пути есть дымок ковыля.

Сны о Гоби

I

Солнечные, перетекающие друг в друга барханы — пирамиды кочующих пес-ков, ширь земли, увенчанная жёлтой мантией, стекающей с покатых плечеё величества праматери Гоби — царицы магического простора.

Словно младенец, на ходу набирающий силу, как в богатырской сказке, поползя наверх по склону бархана и выбрал себе ложе на гребне вершины.

Руки раскинув, опрокидываюсь на спину и долго лежу, ощущая всем телом —от затылка до пяток — пышущий жаром песок. И представляю, как подни-мает меня к небу волна встающего на дыбы бархана, и вместе с ней сно-ва обрушиваюсь с высоты, разлетаясь мириадами песчинок — жёлтымибрызгами вечности.

Рунных облаков едва заметные очертания тают над горизонтом. Кажется, всёзамерло под лучами светила — небесного костра, пылающего золотымпламенем на голубом. Не здесь ли родился солярный миф об Эрхий-Мэр-гэне, космическом стрелке, сбившем лишние солнца с небосвода? Гово-рят, в наказание превратился он в тарбагана и зарылся в самую глубокуюстепную нору. И сладко спалось ему во время зимней спячки, как ребён-ку, в утробе праматери Гоби…

Сны тысячелетий отражаются в мареве пустыни. Даже в песках родословнаяжизни обозначена едва заметными штрихами. Приглядишься — и видишь,как варан чертит свои мелкие зигзаги на осыпающемся подоле бархана.

260

Смысл варана — скользить по песку, не оставляя ни следа, ни тени, до пре-дела сливаясь с пустыней. Быть живою песчинкой пространства, кото-рое кажется мёртвым. Быть песчинкой средь тьмы песчинок, из кото-рых слагаются барханы, как поэмы пространства слагаются из стро-чек троп, восклицательных знаков дорожных столбов и многоточийсозвездий.

Озираешься по сторонам, и чудятся миражи. Не верблюжий ли караван замая-чил в мареве раскалённого воздуха? Или это дымчатые облака гуськомпрошествовали по небосклону?

Озёра, словно чаши синей воды, окаймлённые зыбкою зеленью рощ, возника-ют неожиданно над самым горизонтом и завораживающе издали манятк себе.

Не сновидение ли это, украшающее горечь пространства, не грёзы ли пусты-ни, привидевшиеся мне, мимолётному прохожему, тающему с каждой ми-нутой, незаметно для себя, в пространстве и во времени?

Невыразимое чувство вселенской тоски и удивления охватывает тебя, когдатвой взгляд утопает в бесконечных волнах песчаного океана.

Кто вспомнит о нас, живущих на этой земле, через сто или тысячу лет, о нас,смертных, пришедших однажды в этот мир и безоглядно вращающихсяв колесе бесконечных монотонных будней?

Кто вспомнит о нас, суетных, избегающих оставаться наедине с самими собойи беззаботно пирующих на пикнике вдали от задымлённых городов, об-ретая на время отдушину на фоне пустыни Гоби?

Мысли о бренности обостряют ощущение жизни. И хочется долго сидеть в оди-ночестве на кромке бархана, собирая в молитвенно сложенные ладонипригоршни песка. И слышать, как струится между ладоней песок, словноиз песочных часов.

Может, так отсчитывает время вселенская всеобъемлющая пустота — шуньята.Может, так возникает мандала бесконечности, сотворённая из струящегося

песка.Может, так возникает предощущение Шамбалы, укрытой шатрами миражей

под песчаной мантией Гоби.Может, так из песчинок мгновений складываются оранжевые бусинки, нани-

зываемые на чётки вечности.

II

Шли мы и шли вслед за уходящим солнцем, которое не спеша, расплавляясьв воздухе, переливалось за черту горизонта.

261

Ширь земли наполнялась отсветом заката, растекавшегося оранжево-краснымпотоком по краям небосклона, пока звёздный полог наступающей ночине опустился на степь.

Волны невесть откуда наплывшего ночного тумана накатывались, обволакиваяпространство, и мы, идущие рядом, казались друг другу привидениями.И не потому ли рука твоя потянулась к моей, чтобы почувствовать серд-цебиение друг друга?

Волоокая тайна окутывала нас. А может, в этом был молчаливый знак, которыйнам подавала Гоби, и тайный зов её магической глубины, связывающийчеловека с пуповиной вселенной?

Сновидением наяву наплывала и обволакивала нас светящаяся изнутри тём-ная зыбкая пелена клубящегося тумана.

Словно мы вдвоём оказались в серебристом облаке, плывущем сквозь безд-ну и хаос, в объятиях марсианского дыхания ночного гобийского про-странства.

Недра вселенной раскрывались, и, пленники ночи, мы сливались друг в другес молчанием бездны, затаившим эхо первотворения.

Небо смешалось с землёю, и во вселенском безмолвии едва было слышно, какпервые боги пахтали океан.

Воздух, казалось, трепетал от расправленных крыльев птицы Гаруды, уносив-шей нас над пропастью времени.

Вновь зарождался из лотоса мир, и песчинка вбирала в себя свои небеса.Листик, прижавшийся к листику, — так мы кружились с тобою вокруг вершины

горы Сумеру — коновязи миров и времён, в галактиках наших предыду-щих перерождений.

Лишь тепло твоего прикосновенья возвращало нас к себе, растворившихсяво времени и пространстве.

Две песчинки, вобравшие свет мирозданья,Мы однажды на Млечном Пути повстречались.Значит, наши глаза излучали сиянье,Наши руки, как Тигр с Евфратом, сплетались.

Были нашим дворцом гималайские скалы,Ложем нашей любви — аравийские степи.Жажду мы утоляли из рога БайкалаИ кружились, как белые лебеди, в небе.

262

В честь тебя я на чёрных камнях высекалОсвящённые молнией вечные знакиИ с тропическим ливнем в обнимку рыдал,Твои волосы гладя в космическом мраке.

В пене моря твоя серебрилась печаль,Золотилась в рассветных лучах твоя радость,И созвездий полночных ажурная шальПлеч твоих, словно вечности дымка, касалась…

Миф продолжался и вновь возвращался к истокам своим, и богиня земли Эту-ген качала в зыбке лунного света свою первую дочь по имени Гоби, ипеснь струилась колыбельная, вся из шелеста трав и журчанья воды.

Мир наполнялся тобою и мною, и прошлое с будущим в бездне мгновенья схо-дились, и грёзы поющих песков серебрили наше облако, плывущее в го-бийской ночи.

III

Белая войлочная юрта, маячившая вдалеке от нашей турбазы, манила меняк себе.

Белая войлочная юрта неудержимо манила к себе, видно, гены проснулисьво мне моих предков, кочевавших когда-то в гобийских степях.

Неудержимо манила…Не спеша, погружаясь в тишину простора, побрёл я к белой войлочной юрте,

словно шёл к самому себе через толщу времён.Обнимали меня ласковые руки безымянных матерей, рождавших в юрте

племя моё на зыбких волнах земной круговерти.Обгоняли меня рождённые в юрте всадники, пролетавшие в мареве столетий,

и таяли, обдавая равнину смерчем, клубящимся из-под копыт.Окликали меня рождённые в юрте песни, протяжные, нежные и печальные, отче-

го мне хотелось рухнуть в песок и забыться, забыться в тишине простора.Солнечная, ровная и гладкая поверхность земли, ширь степного простран-

ства — от горизонта до горизонта.Словно стелющийся свободно посредине Азии, обнимающий все стороны

света подол праматери Гоби.Ни единого деревца, ни единого кустика, лишь разбрелись вдоль небоскло-

нов едва видимые издалека аборигены пустыни — верблюды.Нить, связующая песчинку с простором, словно жилка, пульсировала во мне,

и вела, вела меня к белой войлочной юрте.

263

Два мощных лохматых пса, словно церберы, выпущенные из подземелий Гоби,готовы были ринуться на меня, чужака, когда подошёл я к юрте, но хозя-ин, вышедший на грозный лай собак, прикрикнул на них, и они, недо-вольно рыча, отошли в тень юрты.

—Да, — я подумал, — неслучайно Тэмуджин в детстве боялся собак, как об этомговорится в «Сокровенном сказании». Действительно, с такими псамишутки плохи.

Звали хозяина юрты Чулун, что означает в переводе «Камень». Бронзоволи-цый, плотный, коренастый, он казался вырубленным из скального моно-лита, говорил медленно и тихо, как затихающий за дальними тучамигром.

Запах тысячелетий струился сквозь открытые двери юрты — аромат чабрецаи полыни, смешанный с запахом кизяка.

В верхнем круглом отверстии войлочного жилища — тооно — золотились сол-нечные лучи, на северо-западной почётной стороне юрты, соседствуя,висели портреты Чингисхана и Далай-ламы, у двери сгрудились конскиесёдла со стекавшими по чепракам стременами.

Время, летящее безумным галопом по планете, казалось, остановилось и за-мерло здесь, в юрте, у очага, над которым не властна суета большихгородов и от которого исходило изначальное тепло кочевого бытия,освящённое в мифах и сказаниях степняков.

Земля кружится — круглая.В степи белеет юрта — круглая.Гостей встречает чаша — круглая.

Отрадно пить зелёный, забелённый молоком чай, которым праматерь Гоби ру-ками своего потомка — гобийского пастуха по имени Чулун — наполняетдо краёв пиалу и протягивает мне.

Отрадно вести с хозяином юрты неторопливую беседу с ощущением, что мызнаем друг друга тысячи лет. Может, оттого что родство монгольскихязыков, распавшихся, подобно реке, на рукава и разлившихся с давнихвремён от гобийских степей до прибайкальской тайги, сближает нас,невзирая на современные границы, и обостряет чувство единства корнейпод этим вечным небом — лазорево-синим платком, накинутом на плечипраматери Гоби.

Отрадно видеть, как гладит по головке Чулун свою непоседливую внучку Алтан-цэцэг — Золотой цветок, и её улыбка, как светящийся лепесток мгнове-ния, кружится и порхает над тысячелетним очагом, сливаясь с солнечны-ми лучами, струящимися сквозь тооно юрты.

264

— Сайхан яваарай (будь счастлива), — говорю я малышке на прощанье и це-лую её по обычаю в темечко.

— Сайхан яваарай (добрых кочевий), — говорю я Чулуну, хозяину гобийскихстепей, и крепко, двумя руками жму ему руку.

— Сайхан яваарай (доброго пути), — слышу я в ответ и кланяюсь мысленноюрте — колыбели простора.

IV

По дороге, возвращаясь на турбазу, я подобрал завалявшийся в траве обло-мок жердины — от деревянного остова войлочной юрты.

Просто лежал он в траве, будто дожидаясь, что однажды кто-то заметит его иподнимет. А может, в этом был знак, мне ниспосланный Гоби.

Обломок в локоть длиною, четырёхгранный, слегка изогнутый, запылённый го-бийскими ветрами, прокалённый нещадно палящим солнцем, обожжён-ный стужей степных январей.

Осколок радуги, завалявшийся в траве, весь в орнаментах, расцвеченных ещёне погасшими от времени красками, целая поэма из красок и линий наобломке жердины от деревянного остова юрты.

В такт своему приподнятому настроению помахивая обломком от остова вой-лочной юрты, словно волшебной, в разноцветных узорах, палочкой, шёля по степи гобийской.

Взмахиваю, и оживают на орнаменте линии, напоминающие завитки рогов наоленных камнях, и олени, летящие к солнцу, снова опускаются на землю,раскинув ветвистые рога.

Взмахиваю, и оживает на орнаменте ромбовидный наконечник стрелы, илетит надо мной стрела, оперённая поющими стеблями трав.

Взмахиваю, и оживает на орнаменте круг пятнадцатидневной луны, и светполнолунья наполняет небосвод, окропляя небесным кумысом полноч-ную равнину.

Взмахиваю, и оживают на орнаменте поблёкшие цвета радуги — от ярко-крас-ного до нежно-зелёного, и мир переливается всеми красками жизни, исинева небес обнимает каждую травинку в степи.

Взмахиваю, и белая войлочная юрта плывёт над землёй, над горами и моря-ми, над площадями и небоскрёбами, словно серебряный выдох вселен-ной и моих сновидений.

Взмахиваю, и праматерь Гоби мне улыбается сквозь перистые облака и брыз-гает вслед мне из чаши полдневного солнца.

265

Воспоминание о Самарканде

А как давно всё это было. Кажется, что это сон.Айраном пенятся фонтаны, в звёздных брызгах — небосклон.Над тополями — грустными детьми обыденного века —Афросиаба тень витает дымкой сказочных времён.

Полна спокойствия, встаёт над майским городом луна.Пока луна на свете есть, пребудет в мире тишина.Иду по скверику, привычно светят фонари ночные.Под каждою звездой мне слышится поющая зурна.

Полночный Самарканд, брожу, брожу по улицам твоим.Покой и красота исходят от руин Биби-Ханым.А над лазоревой куполовидной юртой Гур-ЭмираПолотнище небес струится, как костров походных дым.

Алел восток, и пели стремена мгновений, Тамерлан,Арей азийский вёл твой дух сквозь тьму сражений, Тамерлан.Казалось, мир готов был пред тобой, воителем, склониться.А где теперь твой трон и ширь твоих владений, Тамерлан?

Дерзал ты — тень Чингиса — повторить путь короля степей.Держава — это воля неба, а не прихоти вождей.Джамшида чашу, что даётся в знак свершения желаний,Не удержал в своих руках ты — оказалась смерть сильней.

Победоносный тюрк из племени монгольского барлас,Померк твой образ у потомков, блеск твоей звезды угас.И лишь нефрит увенчивает — сумрачный надгробный камень —Последний твой приют, сокрытый от людских неверных глаз.

Небес гончарный круг творит миры из призрачных картин.Необъясним калейдоскоп Творца, а время — властелин.Пирующий сегодня мнит себя пупом вселенной,Не ведая о том, что превращался сотни раз в кувшин.

Превратности судьбы — удел всех смертных, живших на земле.Прекрасен был Мавераннахр — растаял дымкою во мгле.И только Гур-Эмир небесно-синей юртой ТамерланаПространство осеняет будничных проспектов и аллей.

266

Полночный Самарканд, прохладой дышит уличный асфальт.Под кроною карагача цветов вдыхаю аромат.И красным флагом над горкомом о себе напоминаетПоследний в этом бренном мире евразийский каганат.

Равниною небес плывёт над майским городом луна,Разбрызгивая свет на все мгновения и времена.Прохожий, странник, поклонился я святыням Самарканда.Размывчатым векам внимая, пела в небесах зурна.

Игреневый конь пролетел над планетой

Игреневыйконь пролетел над планетой и скрылся в тумане.Сиреневойветкой махнула вослед одна юная дева.Шагреневойкожей сжимает асфальт мирозданье,И времени нетоглянуться на дали родного напева.

Закатомосенним плывут облака, унося синеву.И вслед мнеглядит из степей евразийских моя амазонка.И взглядомменя провожает до самой черты горизонта,И светеё солнечных глаз предо мной расстилает траву.

Миллениумпрожит, опять, опадая, кружится листва.Мерещитсясвета конец или новой эпохи начало.И медиумслушает в трансе рокочущий бубен Байкала,И мельницавремени крутит упорно свои жернова.

Куда женесёт меня ветром попутным и встречным планида?Крутаяволна океана сансары качает мой век.Куланыстолетий летят, и легендами юрта увита.К усталымдеревьям приникнув, оседлый грустит человек.

Колышутсяв травах железного века тяжёлые тени,Туманыдымов заслоняют пути поднебесные птиц.Ковыльнойдуше не хватает дыхания скифских оленей.Тюльпаныгорят на полях недочитанных ветром страниц.

И знаю,что вслед мне глядит одна юная вечная дева,И светеё солнечных глаз мою песню хранит на планете.И значит,есть выбор, печатью отмеченный Синего неба.И следаргамака клубится в сиреневой дымке столетий.

Ступени

истиный с

и лн а

ве гакно ют

прет сяней сту

кам пеиз ни

267

268

Опавшая листваОпаловые облака плывут осенней далью.Опавшая листва мою тропу сровняла с небом.

Лист

Лист надо мною кружится осенний — это значит дорога в тысячуЛи каждый раз начинается с новой строки.

Начало

С былинки начинается простор,С байкальских волн — Евразия моя.

Три из того, что хорошо

Хорошо, что в президиумах не сижу.Хорошо, что никто не мешает, когда молчу.Хорошо, что не пишется, чего не хочу.

1982

Три из того, что грустно

Грустно, когда страной управляют старики.Грустно, когда эпоху обслуживают стихи.Грустно, когда средь поэтов водятся стукачи.

1982

269

Три зелёных

Весной трава зелёная.Зимою ель зелёная.Со мной опять тоска зелёная.

1982

Воспоминание о 1990-х годах

Васко да Гаме, наверно, не снились такие шторма в океане.Валом девятым столетье двадцатое пронеслось по планете.Ваучер личный пропив за неделю, я вышел один на дорогу.Вакуум неба почувствовав, от упавшей звезды прикурил сигарету.

* * *

Слишком многоземного гулаосело в моей душе.Теперь тишинымне нигде не найти.

* * *

Посох путникаПисьмена на песке оставляет.Песок смывает волна океана.Пенные брызги письмёнПомнят летящие в небе птицы.

Путь кочевника

О О О О О От т т т т т

к с м б ч юр а и у и ри б ф б я тк л а н ыа и а к

к кк к к п

л о кг к о л л оо о г о ю сл л о т с мо о с о у ос с у с су у у у

Содержание

Юрий Орлицкий. «Я трава в человеческом облике…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .3

Мать мне — степь, отец мой — гром

Песнь о Великой степи

Тангра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13«Безмолвные миры ушедших поколений…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13«В чём суть магического круга…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14У плиточных могил . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14Надпись на писанице . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15Надпись на тамге . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16Знак полнолуния . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16Керексуры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17Тэнгрианский акростих . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 18Легенда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19Чаша Угэдэя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20На берегу Керулена . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 21Слеза Хубилая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23У памятника Марко Поло . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24Тамерлан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25Цокту-тайджи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25Вглядываюсь в сумрачные дали . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27На смерть Галдан Бошокту-хана . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27Тарбаган . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28Карагана . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29На берегу Онона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29Я, быть может, последний бурят-монгол . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30Просторы Монголии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 31На исходе тысячелетья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32«Дух Чингиса…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35«Предки по земле просторной кочевали…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35«Никогда…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36«Лук до предела натянув…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36Чингисхан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37

Песнь о мерцающих миражах

Мон . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 38От меча посыпались осколки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 38«Протяжных долгих песен льются переливы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39«Седым деревьям в тишине ночной не спится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39

Золотоордынские напевыЛасточка летит над землёю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40Если в небо глядеть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40«Катит тёмные воды река Ижил-река…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 41«Прекрасен город Сарай-Бату…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 41«Вьючные бредут караваны…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 41«Пыль кочевий клубится во мгле…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42«Тамариск от осенней росы серебрится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42Всадник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43«Над восточным небосклоном солнце катится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43«Милая моя, прекрасная…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44«Слово на берёсте оживает…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44«Слово есть такое…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44

От Орды до Ордынки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 45В Зарайске . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46Освящённая солнцем. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 47Легенда о заблудшем волке. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48Мы внебрачные дети России . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 50Мне рассказывал поэт Вишняков . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 50Степной рондель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52Полчаса с Гумилёвым. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52«В частоколе столетий…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60«Иго распалось…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60Голос элегий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60«Кто боль мою услышит…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60Предания света и тьмы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61

Песнь о пешем всаднике

Город . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62«Плывут облака кучевые…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62Пустырь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 63Шэнэхэнское бистро . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64Голова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65«Апрель и вновь июнь — и прах времён курится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66«Чем тише народ, тем глубинней печаль…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66«Пуржит, штормит, и переводит дух планета…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67Лошадь на асфальте . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67Манхэттен . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 68Мотогонщик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75Бедуин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75Дворик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76«Над улицами тает…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 76«Эго…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77Юрта на небоскрёбе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77

«Хочу тишины и покоя…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79«Нет, не аи, не кюрасо…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79Письмена на ветровом стекле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80Взор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 81Пеший всадник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 82Девятый вал . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84Неовек . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84«О, как отчаянно звенел…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84«Годом Белой Змеи…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84«Через сплетенье…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 85«Колодец…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 85Вехи лишь знают . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86

Голос неба, сошедший к отрогам

Песнь о горах

Горы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89Обо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89«Край, подаривший утро…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90Здесь, в сердце Азии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90«На севере моей души…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91«Голос неба, сошедший к отрогам…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91Командировка к истокам . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 92«А когда ты в предчувствии слова молчишь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94У подножья Мунку-Сардыка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94Гонец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 95«Нет, я к отчим горам…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96«Мама…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96«О лани…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96У отчих вершин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97

Песнь о стране Баргуджин-Тукум

Ода . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98Баргуджин-Тукум . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98«Стихов Доржи Банзаров не писал…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99«На родине Хангалова гудят машины…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100«К пропасти ведущая дорога…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100«Деревья растут не только в тайге…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100«В пространстве сверкают зарницы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 101Арфа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102Виденье в грозу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102«Предутренняя таяла прохлада…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 103Летя над облаками . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104

Эхо страны Баргуджин-Тукум . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104Тэнгрианские стансы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108На родине сказителя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 109«Храпя, летели кони в сторону заката…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111«Эра стиха началась от глубокого вдоха Востока…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111«Кто однажды…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111«Белая птица…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111«Стелется дым ковыля…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112«Какой у Тэнгри почерк…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112Манзан Гурмэ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 113

Песнь о сыне неба

Гэсэриада . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114Стрела Хухэдэя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114Знаки Гэсэра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 132

Когда мне не хватает небаПеснь о снеге

Сага снежинок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135«Когда мне не хватает неба…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135«К снегопаду, к его тишине…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 136Письмена на снегу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 136«Веет вечности Млечным Путём…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 137«Как будто чувствуя, что тут он лишний…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 137В старом доме . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 138Зимний этюд . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 138«Почему на душе неспокойно…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139«Душа по-прежнему полна…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 139Снегопад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 140Мартовская анафора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141«Как часто…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141«И опять снегопад начинается…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 142Весенняя лужа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 142«С тающими снежинками…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 142Светлая грусть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 143

Песнь о дожде

Арфа дождя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 144Танец травы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 144«О, как гром сотрясает ночную равнину и лес…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145Ливень . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145Ночь в Комарово . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 146

Окно . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 147Стихи об одном одиночестве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 148На дыханье одном . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150Дождь в Улан-Удэ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150«А прошлое глядит мне вслед…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 152«Дождинка и снежинка…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 153«В полночь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 153«Вернулся охотник с добычей…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 153«Шин шипенье от дождя…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 153«Шёл тихий дождь…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154«Светящейся нитью…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 155

Песнь о птицах

Лебедь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156Птица Тохорюн . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156Песнь кукушки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157Сова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 158Сказка о лебедях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 158«Залетела синица в окошко…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 160Снегири . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 160Импровизация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 160Чайки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 161О вороне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 161Птицы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162Опять взлетает в синеву . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162«Не то чтобы горечь таю…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162Жаворонок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 163Беркут . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164«Над городом…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164Птицы раздумий моих . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165«Путь лебедей высок и далёк…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165Поднебесное пенье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166

Травинка держит небо трепещаПеснь о траве

Степная муза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 169«Текли, струились утренние воды…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 169«Родина — устье моё и исток…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170«В краю, где бродят белые туманы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170Трава ая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 170Степь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 171Цахилдаг . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 171Саранка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172

Макаронический романс . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173«Земля…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 174Звезда кочевника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175«Будь не выше травы и не громче воды…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175«От поцелуя солнца рождённый…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175«Я пантеист, и пани звать мою былинкой…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 176«Лежать на зелёной траве…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 176Незабудки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 177

Песнь о деревьях

Под шелест вечности зелёной . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178В тени одинокого дерева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 178Синее деревце . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180Лиственница . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 181Ода ели . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 182«Беседовал сегодня с деревами…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183Под сенью ливанского кедра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183Танец клёна в Переделкино . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 189«Листопад над землёй начинает круженье…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 189«Я закрываю полночную книгу…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190Сентябрь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 190«Однажды…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 191«Есть миг просветленья…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 191«Сосны…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 191О деревья мои . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 192

Песнь об облаках

Эхо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193«Из горного озерка…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193«Эти личные нелишние дела…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194Отражение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194Приметы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195Голос . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195Монолог фантазёра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 196Подсолнух . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 196Верхом на смерче . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 197Ночной экспромт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 199Паук . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 200Солнечный зайчик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 200У каждого листика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201Городские облака . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201Муза на Финском заливе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 202«Март хлопает меня капелью по плечу…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 203

«Я данник сказок, по душе мне мир фольклора…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 204Чёрные тюльпаны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 204Я хотел тебя сделать счастливой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205Облака . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 206Остров любви . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207Песня . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 209Бронзовая роза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 210Магия женского тела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 210«Так это было давно…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 211«На обочине дня…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 211Экслибрис . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 212

Опавшая листва мою тропу сровняла с небом

Песнь о вечности мгновения

Азия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 215«Я с трудом подбираю ключи…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 215«Лишь вчера…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216Костёр у Байкала . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216«Мысль моя бьётся в тисках…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 217Ассирийка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 217«Тот, кто к чаше жизни прикоснётся…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 218Памяти друзей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 218Легенда о Лао-цзы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 219День летнего солнцестояния . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 220Апрельская зарисовка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 222Из-под талого снега . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 223Тушканчик . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 224Три лирические вариации на тему тысячелетия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 226Писаницы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227«Шаг, ещё шаг — и кажется…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227Звёздный знак . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 228Дзинь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 228На Ольхоне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 229«Выдохну слово…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 229Три аромата вечности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 230Полнолуние . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 230Лань . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 230«Сиюминутная вечность…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231«Я преисполнен нежности…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231«Как гулко…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231«В год Кабана…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231Вечер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 232

Песнь морин-хура

Троя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 233Свыше даны улигеры-сказанья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 233Холмы и горы родины — мой трон . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234Мелодии времён года . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234Конь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 236Солнце и луна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 237«О чём, скажи, задумался художник…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 237Встреча с поэтом Дашнямом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 238Дискуссия о мифе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 239Рондо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 243Сновидение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 244К Гесиоду . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 245Райнер Мария Рильке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 246К Ван Вэю . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 247К Ронсару . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 247«А в Азии не принято писать сонеты…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 247«Вдогон векам былым летят мгновенья, тая…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 248Привилегия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 248Иноходец . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249«Поэту при рожденье…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249«Странная есть у поэтов привычка…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249«Фет умолк…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249«Как призрачно блаженно бытие…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 249«Настежь окно распахнул, чтоб луна…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250«В стремлении…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250«Проходит через сердце нить…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250Струна сновидений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 251

Песнь о пути

Кочевье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 252Родина моя всадница . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 252Прогулка по зимнему Улан-Батору . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 253Пер Гюнт . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 254Волна Хокусая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 254Вспоминая Маленького принца . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 255На берегу Терека . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256Возвращаясь из странствий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 257Нас ночь свела . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 257Тебе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 258Матери монгольского космонавта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 259Сны о Гоби . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 259Воспоминание о Самарканде . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 265

Игреневый конь пролетел над планетой . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 266Ступени . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 267Опавшая листва . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268Лист . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268Начало . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268Три из того, что хорошо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268Три из того, что грустно . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 268Три зелёных . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269Воспоминание о 1990-х годах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269«Слишком много…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269«Посох путника…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269Путь кочевника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 270

Баир Дугаров. Тэнгрианские песни

редактор:А. Переверзин

корректор, технический редактор:О. Тузова

издательство «Воймега»voymega@yandex.rualkonost.mail@gmail.com

Подписано в печать 27.11.2017Формат издания 60х90/16. Усл. печ. л. 17,5Тираж 500 экз.