Жизнь прошла и смерть прошла,он почти забыл их муку и принялся задела, те же, что и «при жизни». Чтоименно случилось с ним, он уже и непомнил, и не хотел оборачиваться.Слава богу, главное уцелело: природа,дом, душа и рассудок – всё, что нужночеловеку. Иван сознавал своё везениеи ему ничего не хотелось добавить кимеющемуся.

За последний год в его городскомжилище произошли перемены,которые можно было бы определить,как упадок, если бы не трогательноеотношение к ним самого Ивана.Встали настенные часы, поломалисьэлектроприборы – посудомойка ичайник, беспорядочно разрослись

лимоны, лианы, герани, перестализакрываться разбухшие межкомнатныедвери. В этих руинах и заросляхколыхалась жизнь: растения требовалипитья, врывались телефонные голоса ипросили участия. Иван на «руины»смотрел с удовольствием, цветыполивал и участие проявлял исправно.

Да и вообще, без спешки,лишённый целей, он испытывалхорошее чувство – как будто, наконец,добрался до дома. Оставалосьпопивать чай да наблюдать за пьесой,в которой с некоторых пор у него нетроли. Нет, он действительно не играет– всё!

Окончательно излечившись за

лето от старой тоски, Иван сумилением перечитал своипрошлогодние записи – дневникборьбы за радость, коллекцию волевыхактов, которые должны были спастиего из пропасти. Ложиться водиннадцать, вставать в шесть, бегать,выучить испанский, сочинить фугу,следить, чтобы в плечах не былозажима, жить для людей!

Ускорили вышеназванные мерыего выздоровление или нет, до сих порбыло ему неизвестно. Он решил, чтопустит тетрадку на растопку дачныхкостров, а жизнь свою прохалявит как-нибудь по-доброму, никаких непоставит целей, и ни о чём не будетжалеть.

Неторопливый день Ивананачинался с утра. При этом утреннихчасов в его жизни было больше, чем удругих людей, потому что он непропускал их, не отдавал на поживу нисну, ни работе, а любяще проводил.Позавтракав, мыл свою чашку инаправлялся к бабушке с дедушкой.Они жили в квартире напротив – Иванмог проведывать их в тапочках.

Вообще-то, он недолюбливалстарость, но после произошедшего сним Крушения спокойное, крылатоечувство появилось в нём. Как будтонашёлся совершенно новый путь, как,бывает, уже взрослые люди открывают

в себе талант художника. Что-то такоепроизошло с его молодостью, отчегоИван полюбил компанию стариков.Даже то обстоятельство, что бабушка сдедом, как ни крути, умрут, доставивему немало муки, не портило егохорошего настроения. «Всё-такивечность – такая штука, – надеялся он.– Раз полюбив, уже не разойдёмся».

Отгуляв утро, Иван приступал крабочему дню, и вновь мог неторопиться, поскольку в вопросахдобычи насущного хлеба имелбольшие поблажки.

Когда-то его отцом было основанопредприятие, занимающеесязвукоизоляцией помещений. Оно

приносило скромную, но стабильнуюприбыль. Несколько лет назад, послебегства мамы в Вену к новому мужу,отец переменил жизнь. Он тоже«бежал» - правда, не так далеко, вПитер, а управление делом отдалсыну. С грустью Иван взялся познаватьпроцесс закупок и продаж. Нооднажды они с коммерческимдиректором пошли выпить пива, икак-то так душевно сложился ихразговор, что Иван поверил – егоучастие не обязательно. Работа будетдвигаться и без него. С той поры онзабросил продажи с закупками, и сталследить за тем, чтобы в офисе незаканчивались печенье, кофе и чай. Вслучае надобности мог подвезтимонтажников на объект или

растолковать забредшему в офисклиенту свойства изолирующихматериалов.

По будням баловень он садился вмашину и ехал в офис, на БольшуюТатарскую улицу, прекрасную влюбую погоду. Впрочем, долго невысиживал никогда. В субботу же ивоскресенье выходил из дому безопределённых целей. Двигался поулице не торопясь, от души и безразбора интересуясь происходящим, испокойно мог простоять четверть часавозле торговки зеленью – потомутолько, что ему доставлялоудовольствие наблюдать, скольразношёрстный народ устремляется кеё лотку. Дворник и мамаша с

коляской, модница и старик – всемечтали заполучить на хмурыйосенний обед зелёного лука. Братствоценителей жгучих стрел прибавлялоИвану бодрости, и он шёл в гараж, завелосипедом, чтоб на холмах междурекой и лесом так же жгуче и веселосвернуть себе шею.

Велосипед был единственнойдерзостью его нынешней тихой жизни.Сначала Иван просто ездил вдольгрязной, милой Клязьмы, но скоро егопотянуло в прибрежный лес. Там, надрекой, берег бугрился, образовываямногоярусные горки. В низинах рослисвинушки. Эти трамплины,посыпанные берёзовой листвой, былисловно нарочно рассчитаны так, чтобы

ловкий и выдержанный велосипедистсправился с трассой, а середнячокугодил в гипс. Такие условияоказались неожиданно приятныИвану. И особенно захватило дух,когда он понял: если упустить поворотили даже просто не точно встатьколесом на скользкий грунт, можноулететь в реку.

Прошлой весной в этих самыхгрибных овражках он сломал себе руку– и всякий страх отступил, как будтопереломом был оплачен входнойбилет в царство горного велосипеда.Действительно, с тех пор Иван непадал, но ничего мистического всвоём успехе не находил, а связывалобретённую ловкость с преодолением

психологического барьера.

Со временем Иван открылзакономерность: чем крепчестановилось его физическоебесстрашие - тем прочнее былдушевный мир, а сила, потраченная нахолмах и трамплинах, возвращаласьровной бодростью духа.

Вот так, исполняя свои небольшиежелания, он проводил дни и удивлялсяпростоте и покладистости жизни, ни вчём не чинившей ему препятствий.Как будто Иван и его судьба, наконец,объединились, и ни одному из них нехотелось того, чего не смог быосуществить другой.

Сад, в котором он жил, былнаселён дорогими ему людьми -бабушкой, дедушкой, мамой,переселившейся в Австрию, но неотступившей от сердца. Нового неприбавилось. Да и откуда бы емувзяться? Как мог Иван выиграть, раздавно уже не играл? Зато ко всемуоставшемуся он относился сбережностью старика, и себя почиталбогатым.

Кроме бабушки с дедушкой, из«остатка» ближе всех к нему быласоседка по подъезду Оля. Её мужпогиб шесть лет назад. Вышло так, чтоИван оказался в ту ночь слишком

рядом, чтобы счесть себяпосторонним. «А я и не сомневалась!Это же не человек - наркоман,сумасшедший. Плевать, что женабеременная», - раз сто повторила Оля,сидя тогда с Иваном на лавочке уподъезда. А утром, на два месяцараньше срока, у неё родился Макс.

Эти страсти Иван забыл – божьеймилостью вытиснилось из памяти. Ноосталась связь. Он любил своихстранных крестников, ему нравилосьбыть в курсе их жизни и по меренадобности участвовать.

Иногда Иван звонил Оле испрашивал, не даст ли она ему Макса –прогуляться на реку? И обычно

получал разрешение – но не больше,чем на полтора часа, и с условием: неходить на обрыв, и следить, чтобы небыло ветра! Иван всё исполнял. Вособенности ему нравился последнийпункт, требовавший от негокомпетенций волшебника.

Самой гулять с Максом Оле былонекогда – она вела сплошь трудовуюжизнь. Если день оказывался ей не посилам, после работы она заходила кИвану, и лицо её мучилось, но слёз небыло.

Что мог сделать Иван? НаливалОле вина, сажал к окну и делилсяничтожными новостями своихпрогулок. «Шёл сегодня мимо

остановки, - улыбаясь, рассказывал он.- Там газетный киоск. Какой-томужик, средне пьяный, пристал кдевчонке. Давай, говорит, я тебекуплю журнал! Только скажи – какой!От души хочу! Девчонка убежала.Тогда он поймал мальчишку и купилему журнал про футбол. Ну,мальчишка был не против…»

«Это всё сказки для бедных!» -обрубала Оля, и Иван умолкал,ошарашенный пролетарской красотойеё лексики.

Иногда им везло – утешениекасалось сердца, и Оля оказываласьподключена к счастливомумировосприятию Ивана. С

удовольствием она оглядывала стол иокно, и целую жизнь, в серединекоторой она уютно расположилась сосвоими родителями, с Максом идобрым приятелем ниже этажом. Начас, при сочувственной помощиИвана, жизнь удавалась. Но сама онане дышала - нет. Тут было нужнорадикальное средство.

В сентябре возле Оли появилсянекий Владимир. Они познакомилисьна работе. Владимир привёз к ним вофис программный продукт инеспешно обучал ему Олю. Когда жеобучение закончилось, стал заезжатьна всякий случай, выяснить – всё лиясно?

Владимир был широкоплечимпарнем с честным, отрешённым лицомбойца. Он разговаривал сигаретами.Закуривание было его вопросом, атакже его ответом. Иван виделоднажды, как, сплетаясь кудряшкамидыма, они с Олей идут по двору, и былзадет. Не то чтобы ему захотелосьлюбви. Нет, не любви, но намёка,лёгкой раны сердца, которая всоединении с нынешнимспокойствием и дала бы ту самуюподлинную жизнь, о какой мечтал.

Он понимал, что может позволитьсебе только очень щадящее чувство.Во-первых, из-за стариков, с которыминадо бывать много, чтоб они не успелизатосковать. Во-вторых, Иван и сам

был не готов к штормовой погоде. Унего не осталось ни смелости, никорабля. Он всё потерял в бурю и досих пор не восстановил утраченное.

Потихонечку двигая свою жизнь ксоразмерности, он вымел из сердцасожаления и хандру, затушил пустыенадежды, даже не курил больше –бросил с такой восхитительнойлёгкостью, что многое на свете сталоказаться простым.

Ну а как же непредвиденныйветер? Хлопки дверей? Форточка, вкоторую нальёт дождя? И здесь Ивануповезло. У него был Костя,

восемнадцатилетний мученик,выросший из вундеркиндов, но ещё непопавший на взрослый чемпионат.

Он прибегал и раскладывал передИваном свои карты: игральные,морские и звёздного неба. И каждыйраз Иван ждал с любопытнымсердцем, что ещё предложит ему этотигрок, путешественник, звездочёт.

При нём был «этюдник» - кожанаякотомка с твёрдыми стенками икрышкой, как у школьного ранца. «Тутвся моя механика! – хвастал Костя. -Капот моей души!» В «этюднике»лежал маленький ноутбук, блокнот срисунками и какая-нибудьживописная книжка. Нынешней

осенью это был старый, залитыйвином и дождями Гёте. Костя не зналнемецкого, но читал в подлиннике. Незнал он и рисования. Его рука былаточна от природы, а учиться он нехотел, опасаясь утратить своекрылатое дилетантство. Ноутбукслужил ему печатной машинкой. Онлюбил писать с натуры, засев в кафена Кузнецком, напротив арки метро.Арка тем была хороша, что, выходя изнеё, человек на мигприостанавливался, решая, куда идти.Из позы, жеста, одежды, раздумья налбу, Костя легко выводил историю.

«Я должен подставить себя миру,как линзу под луч, - чтобы вспыхнуло!- декларировал он свою цель. - Или

скажем иначе: я должен поймать мирв зеркало и пустить зайчика!»

В минуты патетики Ивануказалось, что он сам для того только ирождён на свет, чтобы отдать все силына проверку какого-нибудь винтика вгигантском лайнере Кости.

Иван знал Костю давно, любил егосестру Бэллу и был с ней счастлив.

Позапрошлой весной на Бэлку, какпроклятье, свалилась вакансия –Венский университет, кафедраславистики. Это было стоящееискушение – удержаться она не

смогла. Известие о том, что Бэлла едетв Вену преподавать русский,ошеломило Ивана. Если принять вовнимание мамину Австрию, этоначинало попахивать роком. «Значит,и мне надо ехать», – удручённоподумал он. И поехал бы, потому что –ну как без Бэлки? Но была одназагвоздка - бабушка с дедушкой.Бросить их на последнем виткестарости он не мог.

«Я всё понимаю! Но мы не сумеемпостроить жизнь, оглядываясь настариков! – сказала Бэлла, когда Иванпопросил её отказаться отпредложения. – Конечно, мы будеминогда приезжать. Наймём им, вконце концов, помощницу по

хозяйству!» Её голос был звонок итвёрд.

Не дослушав, Иван встал и пошёлв гараж за великом. Ему хотелосьспасительного ветра, свиста, целуюжизнь хотелось мотаться по берегухолодной реки.

А вечером, возвращаясь домой, онувидел во дворе Костю. Тот нёсся кнему по весенней воде - состиснутыми кулаками и лицом,накалённым невиданной яростью.Ярость выкипала и конденсироваласьв слёзы. Подлетев к Ивану, он сразгону толкнул его в грудь. Ещё иещё, пока Иван не упёрся спиной вхилый дворовый тополь.

- Ну! Доволен? Рад? – кричалКостя, захлёбываясь. – А я, дурак,поверил - будете вместе! Будет жизнь!Намылился уж к вам в гости летать!Ты можешь мне объяснить, почему тыне едешь?

Проще всего было бы возразить:ну а что же твоя сестра? Не послать быей к чёрту эту вакансию? – Но нет,качать права Иван был не обучен.

Молча он посмотрел вдаль,насколько позволяли дома. Повсюдубыла весна. Она заселилась ещё неявно - намёками. Рассеяла споры понизким облакам и голым деревьям, подырявым, как старые сети, вороньимгнёздам. Пахло рекой.

- Тебе что, ответить невмоготу? –Костя сильно замахнулся и саданулногой по льдистой жиже, так что Иваноказался весь в слезах талого снега. –Хотя бы объясни по-человечески!

Иван вытер щёку.

- Костя, у дедушки – мерцательнаяаритмия. Куда я поеду?

- Так возьми его с собой! Ибабушку в придачу! Это же Австрия, ане Африка! – бушевал Костя. – Иливызови свою маму – пусть она с нимисидит! Даю тебе день на раздумье!Если ты из-за своего бреда отречёшьсяот Бэлки, ты будешь – ноль в моихглазах! Понимаешь: ноль – в моих –

глазах!

Не найдя, как ещё заклеймитьИвана, он сорвался и, срезав путь почёрному снегу газона, исчез за домом.

Чуть покашливая - всё-таки, Костяхорошо саданул его в грудь – Иванпобрёл через воду детской площадки клодке-песочнице и сел на бортик.

Так ли уж страшно оказатьсянулём? – раздумывал он посрединемартовского половодья. - Нет, нестрашно совсем. Страшно, что ненашёл мудрости поступить верно. Аноль – так и бог с ним. Всё равно безБэлки - это где-то уже за Стиксом...

Но нет, насчёт «Стикса» Иваношибся. Прошли месяцы, и жизнь,совсем отхлынувшая было от сердца,возобновилась. Костя его простил.

«А что толку дуться! – объявилон. – Когда-нибудь же вы всё равнопомиритесь!»

Иван верил и не верил в егосчастливый прогноз. А пока чтопринял Костю, как наследство. Темболее что «ребёнок» давно уже былбеспризорен. Родители, спасовавперед темпераментом сына, отреклисьот престола, Бэлка прилетала редко.Зато Иван теперь любил зазвать его в

гости и накормить!

Красные помидоры, жёлтыйперец, зелёный лук – вот были лучшиекраски! Из них легко смешивалоськакое-нибудь греческое илиитальянское жизнелюбивое блюдо.

- Ты опять занимаешься всякимбредом? – вопил подоспевший к обедуКостя и лез под бурлящую крышку,нюхал, совал в кипяток руки. - Ты что,не видишь, у тебя – жизнь! Хочешьотсидеться за чайником?

Иван мог бы оправдаться тем, чтоблагоденствие произрастает в егожизни само, как трава на поляне, гдевдоволь солнца. Если исчезнет уют,

вероятно, найдутся другие способы, вкоторых его душевный мир обнаружитс е б я . Может быть его солдатскиесапоги окажутся неожиданно прочныи сухи, или ягоды в партизанском лесубудут спелые?

Но он не оправдывался. И Костюзлила, прямо-таки выводила из себя,улыбка Ивана, полная приятельскихчувств.

Иван же потому улыбался, чтовполне понимал причину Костинойдосады.

Во-первых, он не поступил винститут. Это был честный провал:всесторонняя гениальность не

позволила Косте отвлечься наосвоение школьной программы. Во-вторых, чужие возможности идостижения дразнили его. Силыприбывали и затапливали город, как всказке «горшочек каши» – Костяплакал от сил. Их можно было бынаправить в русло, если б дело непортила преждевременно наступившаямудрость. Ребёнок заранее знал, чтостремления обманчивы, аудовлетворение призрачно, и от этогоего «заранее» пробирала хандра. «Нуда, - заявлял Костя. - Конфликт духа икрови. Спрашиваешь, что делать? Ачто тут поделаешь! Дадим высказатьсяобоим!»

Иван, тронутый Костиной

самодиагностикой, уважительносдерживал смех.

* * *

В прошлом году, слегкаоправившись от кораблекрушения сБэллой, Иван решил, что может,наконец, продолжить жизнь изаняться чем-нибудь новым. Всущности, всё, кроме здоровьяближайших родственников, было емубезразлично. Но однажды побабушкиному радио пленительныйголос пропел «Оду к западному ветру»

Шелли, и Иван вспомнил, что любитстихи. Любит искусство вообще, иязыки, на которых оно создаётся.Любит подмечать, как из мелочейвозникает шедевр, снаружиприпудренный эпохой, но если сдутьэту пудру – под ней будет вечное. «Вотчто-нибудь в этом духе!» - подумал они вспомнил, как во времена счастьяБэлла просила его не мыкаться созвукоизоляцией, а заняться тем, к чемупризван: развить своёлингвистическое образование в какую-нибудь востребованнуюмеждународную сторону. У неё быламечта – сделать преподавательскуюкарьеру и вдвоём с Иваном поселитьсяв небольшом европейском городке, гдесамый удобный транспорт –

велосипед. Например, в Хайдельберге.Конечно, и Костю к себе они выпишут- пусть живёт в цивилизованномобществе!..

Тогда Иван улыбнулся Бэлкинойпростодушной фантазии. А год спустя,когда всё было поздно, вдруг принялеё мечту как завет, и в память о нейотыскал себе камень на шею –факультет повышения квалификации.Там обычных гуманитарно-образованных граждан переплавляли вкультурологов. Параллельная работанад диссертацией приветствовалась.

Это международное предприятиебыло организованно на базе тогосамого вуза, куда так и не поступил

Костя. Иван почитал материалы сайтаи, придумав себе список липовыхисследовательских интересов,завалился на кафедру.

Безразличию его в те дни не былопредела. Преодолевая рассеянность онпринял к сведению, что факультетзанимается исследованиемкультурного ландшафта восточнойЕвропы в целом, и Москвы вчастности, и что сотрудники его,несомненно, будут радыприветствовать нового коллегу иокажут всемерную поддержкутворческим начинаниям. Оцениврафинированность лиц и речей, Иванподумал: пожалуй, это не то, чего быему хотелось. Но всё же сдал

полагающиеся экзамены и влился вкоманду исследователейнематериальных благ.

На осознание своей чудовищнойнаивности у него ушёл месяц – время,по истечении которого он удосужилсязаглянуть в Список рекомендованнойлитературы. Тогда-то, в библиотеке, зачтением избранных работ, Иванрастерял окончательно свойкультурологический хмель.

Подборку открывали одна задругой две феминистки, за нимиследовали: искусствовед,специализирующийся на архитектурекарательных заведений, историк,изучающий публичную казнь и

несколько фрейдистски настроенныхлитературоведов. Этотфантастический «very best» потрясИвана. Он бродил по словесному адудо сумерек, не чуя времени, а когдавыбрался, не смог узнать мир – всёбыло гадко.

Как человек, намучившийся сам ссобою, Иван посочувствовал авторам –всяко может скрутить человека! Но наследующий день всё же пошёл ксвоему научному руководителю.

Предложение Ивана было такое:если не изъять, то хотя быуравновесить эти тексты другими –добрыми. Он выразился наивно и былвпечатлён тем, как аккуратно, не

выйдя за рамки приличий, но внутриэтих рамок излупив всего, высмеял егостарший товарищ.

Ознакомившись кое-как с теориейдуховного разложения, Иван перешёлк практике. Это было легко. К егоуслугам оказался весь город смагазинами, клубами, ресторанами,выставками, научными семинарами,концертами, со всей печатной иэлектронной продукцией. Оставалосьвыбрать, какой именно сегмент«культурного ландшафта» он возьмётпод свою научную опеку.

Видя затруднения Ивана,

сотрудница кафедры, специалист по«визуальности», взялась провести егопо «актуальным площадкам». Вкомпании знатока Иван осмотрелпоследние достижения европейскойтворческой мысли. Прошагалполузажмурившись сквозь кровавуюфотовыставку, обозрел таинственныеинсталляции, постоял возлескульптуры из засушенных пауков – иушёл, смеясь.

Помаявшись ещё в поисках темы,он сменил, было, «Город» на«Сетевую литературу», но вникнув,бежал и оттуда.

Слава богу, настало лето. Земля изелень взяли власть над душой Ивана и

вытеснили всю суету. Придя в началесентября в институт, он твёрдо знал,что больше не хочет участвовать вописании эпохи. Ни словом, ни буквойне желает касаться «духа времени».Толковать его, рисовать с него портрет– много чести!

Приходилось признать – почти всёв его институтской эпопее было глупои зря. Но оставалось ещё кое-что, чтопряталось за «почти» - уют староймосковской улицы, что вела кинституту, множество юных лиц,среди которых попадались хорошие. Иглавная радость – в коридорах Иванмог изредка встретить Мишу.

Миша – средне молодой человек с

талантом клоуна, одновременнонастырный и независимый, былнесчастьем кафедры. Когда-то онвзялся за диссертацию, но заскучал иплюнул, и теперь, захаживая, держалсякак независимый шут – бросалкрамольные реплики, гримасничал ирассылал эпиграммы на мобильныетелефоны коллегам.

О н лучше научного руководителясумел объяснить Ивану ошибку.

- Условно говоря, они хотятотделить церковь от государства, а выхотите не отделять! – метафорическимыслил Миша. – Они, голубчик,правы! Культура – это ни черта недуховность. А то, что вы в ваши годы

всё ещё путаетесь в определениях –стыдно вам!

- А чего стыдиться? – судовольствием возражал Иван. – Чтомне определения! Я – за красоту.

- А того, - с ещё большимудовольствием растолковывал Миша, -что вы чужды научного подхода!Цивилизация мчится во весь опор. Из-под копыт летят комья грязи. Задачаваших коллег – эту грязь собрать иустановить состав. А вы себе о красотенафантазировали. Пришли какшкольник! Хо-хо!

- А вы-то зачем ходите? –удивился Иван.

- В рекламных целях! – отозвалсяМиша, глянув через плечо в окно фойе.– Вон, через дорогу, видите,роскошная вывеска – «Кофейная». Этонаше предприятие. Вы зайдите, а я вампредложу чашечку кофе от заведения.

Иван поглядел в окно. Какая-тоневзрачная вывеска и впрямь была.

- Я ещё вожу экскурсии, - сдостоинством продолжил Миша. – Ноэтого вам не надо – вы сами с усами. Авообще тема – по желанию клиента.Кто заказывает экскурсию – томугарантирована счастливаяслучайность.

- Тоже от заведения? – спросил

Иван.

На этом они простились, и жальбыло, что за весь прошлый год ихзнакомство так и не дошло доприятельства.

Придя в институт после летнихканикул, Иван не увидел Миши и,соскучившись, сам зашёл к нему вкафе. Хозяин сидел за столиком,вытянув ноги в проход, исигароподобно держал в зубахоранжевый маркер. Перед ним лежаларазрисованная карта Москвы.

- Не желаете экскурсию? –

спросил Миша. – У нас новое меню! –и продекламировал список тем.Некоторые показалась Иванузабавными.

- Пожалуй, что желаю, - сказал он,взяв кофе. – Надо только выбрать извашего изобилия. В свою очередь могупредложить историко-литературныйпоход за грибами. У нас вокруг дачи –сплошные усадьбы. Фанатов можнозаводить по дороге в музей.

- О… - разочарованно протянулМиша. – Я понимаю так, что вижуперед собой конкурента?

- Мой проект некоммерческий, -возразил Иван. Он хотел, было,

расспросить Мишу о подробностях егоэкскурсионной деятельности – каквозникло, что натолкнуло, нопромолчал. И без подробностей емувсё было ясно с Мишей.

Хозяин тоже не продолжилбеседы. Он включил на подвесномэкране немое кино и углубился в егомилое мельтешение.

Это был не первый случай в жизниИвана, когда быстрое и точноепонимание друг друга не давалоразвиться дружбе. Оттого, - думалИван, - что дружба, как и любовь,вырастает из тайны.

* * *

В октябре, памятуя об угрозезимних депрессий, Иван сталзапасаться. Купил специальнуюнорвежскую лампу, призваннуювосполнить нехватку солнечных лучей– чтобы до света, часиков в семь,зажигать её вместо солнца. Нашёл вкнижном хорошие ноты для гитары, авот новых книг покупать не стал,решив, что вряд ли на свете есть что-нибудь более ветрозащитное, чемКарамзин, да Пушкин, да Гомер.Установить словарь и переводитьвслед за Гнедичем – на ночь постранице!

Да ещё, с некоторых пор, на столеу него лежал старый учебник поязыкознанию под редакциейЧемоданова, который приволок емуКостя. «Полетишь к маме в Вену –передашь заодно Бэлке!» – строжайшенаказал он. Ответить на простойвопрос, зачем понадобился Бэлкедревний Чемоданов, Костя не смог. Онрвал и метал, требовал, чтоб Ивансейчас же купил билет. Иван хотел ужвыставить буяна, но прислушался иразличил в Костиных вопляхсиротство. Как ребёнок разведённыхродителей старается слезами ихитростью засмолить течь, так и Костяподручными средствами гнал их сБэлкой к воссоединению.

Разлад был нелеп – тут Иван неспорил. Давно забыта обида, всёвозможно, ничто не препятствует. Доконца Бэлкиного контракта всего-навсего – год. Светлый этот шлейф –надежда на поправимость – тянулся,крепясь к середине груди. Там, еслидёрнуть, становилось больно.Конечно, у Ивана были доводы: Можетли он позволить себе? А бабушка сдедушкой? А Оля с Максом? ХотьБэлла Александровна и добраядевушка, устроит ли её в нагрузку ксчастью такой обоз? Или, как вседевушки, она потребует жертвы?Доводами этими он чикал побеззащитной снежной ткани, надеясь,что как-нибудь она отвалится,отсохнет от сердца. Но беззащитная

ткань пристала крепко.

В Вену Иван не полетел, затопролистнул учебник и оставил его настоле вместе с Карамзиным,Пушкиным и Гомером. Все этибеспрецедентные по надёжности вещион намеревался читать зимой и,каждый раз, проходя мимо, радовалсястопке, как поленнице хороших дров.

Между прочим, и мёд у негоимелся – на случай зимних бессонниц.Но на этот раз Иван изменилисторическим лугам своей дачи ипоехал за мёдом на ярмарку.«Башкирия», «Байкал», «Придонье» -

читал он, вольно бродя по пустымрядам. Пробовал гречишный мёд совкусом гречневой каши, липовый сароматом цветущей липы, сонныйпустырниковый, бодрыйбоярышниковый, и напробовался дотого, что улыбка потекла по лицу. Врозово-сером моросящем воздухеоктября отзывался летний рассвет –вот встанет солнце, пар подниметсянад лугами, загудят пчелы… или кактам у них это бывает, на производствемёда? Он уложил в пакет липкиебаночки и, уже уходя, подумал, что засвою жизнь ни разу не виделБашкирии, не видел Адыгеи, Байкала,Урала, Камчатки. Зато прошлым летомпо внезапному вдохновению махнул заРжев, где погиб его прадед, – и менял

там, помнится, средь клеверныхполей, колесо…

Вооруженный мёдом Иванвернулся домой к обеду и, выставивбоеприпасы на полочку в кухонномбуфете, понял, что теперь ничего неимеет против зимы: you are welcome!

«Ну ты забавный!» - умилиласьего приготовлениям Оля, когда Иванпозвал её с Максом дегустировать мёд.Иван и сам иногда, не то чтобыумилялся – ужасался, но всё равноподспудно был рад своейосновательности. И был рад, что однубанку липкого янтаря Макс унёс с

собой.

Обо всём этом, что радовало, Иванпо телефону докладывал маме, надеясьвызвать в ней хотя бы самую лёгкуюзависть, натолкнуть на мысли овозвращении.

К сожалению, несмотря на личныенеурядицы, мама не спешила народину. Она укрылась в Бадене, чтоблиз Вены, в маленькой съёмнойквартирке – поработать надпереводами. Съехав от публицистики вженский роман, Ольга Николаевна всёже гордилась, что её русский текствыглядит изящнее немецкоязычных

подлинников. И гордилась свежестьюместного воздуха, приветливостьюжителей и добротой зимы. Иван леталк ней, но не мог разделить упоения,поскольку был патриотом русскогоклимата.

- Ну, и как у вас осень? –снисходительно спрашивал он. –Чувствуется?

- Нет! – отвечала ОльгаНиколаевна. – Вовсе нет! Плюсдвадцать три – никакой осени! Просто– пора урожая.

Нынешние мамины дела были

печальны. И хотя главная мысль еёсудьбы – жизнелюбие – не давала ейотчаяться, приходилось признать:второй брак развалился, получитьсколько-нибудь приличный контрактбез помощи бывшего мужа не удалось,а значит, это была её последняярайская осень в Австрии.

С волнением она объясняла сыну,как всё более её творческий отдыхперерастает во влюблённость.Влюблена! – жаловалась ему мама. – Вхолмы, в дом с палисадником, в остроемолодое вино, в запах вод, встарушенций, заполонивших кофейни,и в их шляпки. Наконец, в соседа поподъезду – прелестного образованногоавстрийца! Помолодела, живу

бабочкой, знаю, что всему конец.

Влюбиться в «прелестногоавстрийца» ей вовсе не казалосьзазорным, как не зазорно любитьприроду – закат и виноградники.Главное, не требовать от человекабольшего, чем от виноградника илизаката. Вот были последниедостижения маминой мудрости.

Так ежевечерне ониперезванивались и, простившись,оставались – каждый в своём октябре.Ольга Николаевна шла куда-нибудьскоротать вечерок, а Иван выходил набалкон. После лета у него появиласьпривычка: побыть перед сном на ветруи, если повезёт, придумать две

строчки – безо всяких претензий напоэзию, только чтобы прояснить ум.

Тёплое начало октябряблагоприятствовало подмосковнымпожарам - белый дым занавесил небои налепленные по небу кварталывысоток. Хорошо был виден одинтолько двор с просыпанной в негогорсткой осени – кусты, лужица,мокрый песок, тополь. К югу гуделоштормовое море Москвы. Этойдымной осенью Иван впервыепожелал себе новую, не городскуюсудьбу. Стоя на балконе, онраздумывал, как бы легко и вольноперемещался по полям и лесам, находу пожимая руку зиме, целуя –осени. Как жил бы с ними по-

соседски, заходил в гости. Какнаучился бы понимать и ценитьубывающий день и не нуждался бы вмёде. На что человеку мёд, если всецветочные корни у него под ногами!Так незачем брать ракушки с берега,если живёшь на море.

Но ещё не настали те времена.Внутренне утепляясь к зиме, «готовясани», Иван занялся разборомдомашней библиотеки. Это вышлонечаянно. Он искал для КостиСтругацких и увидел, что в книгахтесно и нет порядка. Японскиетрёхстишься омрачены с правого бокамногословным Томасом Манном,

Гончарова затуманил Кафка, ахрупкий Андерсен задавлен «Тысяча иодной ночью».

Исполненный сострадания, Иванвзялся прочищать полки от ненужныхтомов. Он определял их просто – поощущению в сердце. Если сердцегудело – книга отправлялась вкартонную коробку, если радовалось –он, как птичку, нёс её в свою комнату,чтобы поселить поближе.

Книги в шкафу стояли теперь,заваливаясь друг на друга. Зато, какиеони были друзья! Он и расставил их подружбе. Особенно радовал Пушкин вкругу обожателей. Вообще-то, кПушкину все тяготели, нелегко было

выбрать самых достойных. Иваннадумал было разбросать тома изсобрания сочинений по полкам – чтоббыло больше возможностей длямолекулярных связей, но не осмелилсяразъять солнце.

Коробки же с «избытком»задвинул подальше до приезда мамы,чтобы она сама решила их судьбу.

Когда Костя залез в одну из них,взгляда на верхние обложки хватилоему, чтобы понять – его друг сошёл сума. Вымести Сартра! Джойса!Набокова!!!

- Ну, нет, почему, не всё. Я «Дар»оставил, - возразил Иван.

- Ах, оставил? Ну, спасибо тебе! -негодовал Костя. - Ты вообще, здоров?Ты взгляни хотя бы со стороны на своёмракобесие!

- Почему мракобесие? – удивилсяИван. - Мы ведь не зовём в дом людей,которые нам не симпатичны!

В гневе Костя прихватил с собойпару обиженных томов и умчал.

За прореженную библиотеку, заБэлку с «Чемодановым», да и вообще –за полное неучастие Ивана в жизнипланеты Костя презирал своего другаснаружи и боготворил внутренне. Вконце концов, ему тоже хотелосьоднажды стать таким вот упрямцем.

Иван, в свою очередь, понималКостину маяту, многие силы ивынужденный досуг, от которого вянетхарактер. «Надо бы пристроить егокуда-нибудь, - думал он, - хоть в нашинститут. Кем?»

* * *

Как-то раз Иван спросил у Миши,не знает ли тот, как добыть«студенческий» для одного знакомогоребёнка, провалившегося навступительных, - чтоб не шлялся по

улицам, а посещал культурныемероприятия.

Миша взялся помочь.

- Но не даром… - сказал онзадумчиво, уводя глаза в потолок. -Даром – нет… С Вас тыква безмякоти!

- Зачем Вам тыква? - удивилсяИван.

- А мы на хэлоуин её поставим, -объяснил Миша. – Меня в прошломгоду посетитель спрашивает: «А тыквагде у вас?» Что я отвечу?

И хотя Иван не нашёл ему тыквы,с октября Костя мог беспрепятственно

посещать творческие вечера и мастер-классы, которыми славился ихпродвинутый вуз.

Никто не одобрил инициативыИвана. «Лучше бы ты его на работуустроил, - сказала Оля. – Это ты у насбогоизбранный, а нормальным людямпахать приходится. Пусть привыкалбы!» Бабушка вторила ей: «Глупо ибезответственно! Ему готовиться кпоступлению - а ты его куда послал?На гулянку!»

Иван подумал и согласился. Нораскаяния его были запоздалые. Подобытому Мишей пропуску Костя

проник в институт и прибился кнесостоявшимся однокурсникам.Поискав, во что бы облечь своеаутсайдерство, он взял себе рольхудожника широкого профиля: писалдевицам «в альбом», изрисовывалдоски шаржами на сотоварищей и,достав на перемене губную гармошку,перепевал интонации преподов.

Жизнь пошла! Записная книжкаего мобильника пополнилась новыминомерами, и вот уж Костя пилшампанское на осенних дняхрождения, и чмокал, прощаясь,десяток девичьих щёк. Этот нежныйженский обычай – прощания и встречизакреплять поцелуем, уступал, по егомнению, рукопожатию, но всё же был

лучше, чем ничего, посколькусимволизировал братство.

Костя словно бы очутился вэпицентре приветливости и забыл, чтогуляет по институту зайцем. Нооднажды произошло событие из родаштормов, разметавшее в клочья егоуютное донжуанство и шутовство.

Как-то раз на перемене междупарами Костю одолел музыкальныйдемон. Устроившись на подоконнике,на этой широкой, белой студенческойпалубе, он наигрывал публике«Гаудеамус» и что-то жалобное изБетховена. Костя играл горячо и

грязно, уходил в импровизацию,законов которой не знал. Дерзостьзаменяла ему технику, слух – теорию.Поклонницы были довольны.

В разгар перфоманса и вторгся кнему, без спроса подсел наподоконник его условныйоднокурсник Женька.

- Я почитал, чего ты тамдевчонкам пишешь, - начал ондружелюбно. – Очень классно. Мнепонравилось. У меня брат – Фолькер,слышал? Нам для сайтов нужныострые авторы.

Слышал ли Костя? Весь путь кинституту был увешан рекламой этого

ненормального парня. «Экология»,«нет – наркотикам», «праваживотных», а так же «школа игры нагитаре» и «клуб любителейэкстремальных видов спорта» - всёбыло собрано в кучу и букетомпреподносилось ошалелому зрителю:записался ли он в добровольцы? Еслинет – заходи на «www…».

Женька держался в масть брату ибыл заметен. Он носил кепки, каски,панамы, шапки и шапочки, водолазныеи авиаторские очки, наручные,нашейные и поясные часы, компасы, ипрочую дребедень. На время лекцийЖенька складывал доспехи в рюкзак истановился вежливым рассудительныммальчиком. Впрочем, и в очках, и в

касках он тоже был вежлив ирассудителен. Авторитет егоподкреплялся тем, что он охотноподвозил сокурсников к метро насвоём практически новом «харлее».

В тот день после занятий Женькаотыскал Костю и без обиняковпризнался, что тот ему интересен,нравится, жаль только, парень валяетдурака вместо того, чтобы употребитьталанты на дело. А что за дело? Такпойдём, покурим…

Через пару недель знакомстваКостя знал историю Жени вподробностях. Женьке жилось не

просто. В его семье разразилсяобразцовый конфликт поколений.Отец был художником, трудился «дляБога», полезных знакомств не держал.Заработки искал в областях,удалённых от живописи. Мамаработала детским врачом ипроклинала свой труд.Профессиональный цинизм не далсяей - она плакала над каждым горем.Так они жили, растя «святых» детей –Фолькера (не Фолькера, конечно, аПашку – свой «ник» он приобрёлпозже) и родившегося четырнадцатьлет спустя Женьку. Гром грянул, когдаПашка увлёкся онлайн-маркетингом.Домашние принципы пошли вкорзину. Паша поймал удачу, и, держаеё за лапы, взлетел быстро и высоко.

Несколько лет он пробыл в США,скупая сайты для медиа-компаний,параллельно открывал магазины,покупал и перепродавал «бизнесы».Таинственный внутренний кризисзатормозил его деятельность. Оноставил в Штатах большую частьактивов и вернулся в Москву, кродным.

За десять лет успешного бизнесасостав его души претерпел изменения.Он вошёл в отчий дом чужаком. Егоречь с грамматическими ошибками, ступым, прямоугольным синтаксисом,подклеенная сленгом и матом, убилапоследние шансы на воссоединение.Отец выставил сына за дверь – пустьсперва вспомнит русский.

А Женя влюбился в брата! И хотяродители заклинали его неприближаться к адской пропастиИнтернета, он всё же приблизился,наклонился, черпнул, нырнул,поплыл... Прошлым летом Фолькерпозвал Женьку в своё новое дело.

Собственно, об этом и собиралсяЖеня говорить с Костей, когдапригласил его покурить. Дело былоудивительным и родилось не вдруг.После того, как отец выгнал сына издома, что-то случилось сфундаментальными основамиФолькера. Размагнитилась магнитнаяось. Мир накренился, но как-тостранно, неправильно для человека,пропахшего долларами. Фолькер

продал лодки - свою последнююбуржуйскую страсть, и дачку спричалом на Атлантическом океане.Взамен купил дачку с причалом наканале Москвы, и занялся освоениемрусскоязычных просторов Сети.

Задачей, которую он поставилсебе, было выбить из подростков«попсу и равнодушие». Явный привкусутопии не смутил Фолькера. Онустремился к цели с тем жеподвигающим горы упрямством, какоепрежде помогло ему сколотитькапитал.

Для осуществления задуманногоФолькеру требовались хитрые авторы,гениальные пройдохи, способные, не

спугнув, по капле закачивать в юныесердца свежую мысль.

- Почитай, чего мы там пишем,подумай, - заключил Женька. –Надумаешь – скажешь. Всё же иденьги какие-то, и, главное, опыт.Решай!

Лихая история взбаламутилаКостю. Он начал изучать Женькупристально. Целиком – от основхарактера до побрякушек, которымитот был обвешан. Всё это, и характер,и мелочёвка, пришлось ему по сердцу.Косте захотелось меняться, как вдетстве. Выторговать себе любым

способом Женькины авиаторскиеочки, а заодно - его ясный рассудок,социально ориентированную совесть ибрата Фолькера.

Вскоре Женька пополнил списоксвоих достоинств безупречнымвыбором подруги. Он выбрал Машу –единственную из девчонок на курсе,которая при встречах не чмокалась и,проявляя сногсшибательнуюнезависимость от жизни курса, вязалана переменах шарф. Маша былакрасавица, но без подиумныхнаклонностей. Любопытные вишнёвыееё глаза и чёлка отсылали к советскимфильмам. К тому же, Маша оказаласькем-то вроде сироты и по-сказочномужила у бабушки.

«Как я прошляпил!» – щедроодобрил Женин выбор Костя.

Теперь втроём они частенькоотправлялись на канал. Там стоял домбрата, где временно обитал Женя, икачался на пристани катер. Катер –прощальная игрушка Фолькера – былтем хорош, что на нём можно былослушать музыку без ограничениягромкости, пить, спать и вообще жить,наконец - выходить в открытую реку.К тому же, его палуба стала сценой, накоторой Костя выстоял свои первыечтения.

Все стихи и прозу, сценарии исюжеты будущих трансжанровыхэпопей, какие накопились у Кости в

«этюднике», Женя скоро зналнаизусть и всерьёз намеревалсязаняться их продвижением. От такойпостановки вопроса Костя пьянел. Онстоял перед Женей с развёрстойгрудью: благодарная кровь текла поголым артериям, стучало незащищённое рёбрами сердце.

Об этой вдруг навалившейсяудаче, о новых скоростях иперспективах он однажды зашёлрассказать Ивану.

- Я пока что владею собой, новихрь уже зародился! – докладывалКостя, смеясь от предвкушения, от

тепла и озноба, бегущего по душе.

Иван привык, что Костя ощущаетсвою судьбу как череду вихрей,событийных дуг. Они бывалисокрушительны, эти энергетическиеураганчики. К счастью, Иван не могприпомнить, чтобы какой-нибудь изних продержался более полугода.

«Глупый ребенок, - думал он, -опять попался на сахар!»

Вслух Иван высказалпредположение, что Костинымсоциально ангажированным друзьям,вероятно, захочется от него поэм обэкологии и формированиигражданского сознания.

- А экология - это плохо? –спросил Костя с вызовом. – А хорошо– что? У окошечка посиживать? ТыБэлке когда обещал отвезти«Чемоданова»?

«Давным-давно, - подумал Иван. –Давным-давно». Эта пара слов ещёпокачалась в его уме и затихла.

- И потом, ты пойми! – горячилсяКостя. - Там же можно зарабатыватьденьги! Если сайт крутой – там,знаешь, сколько рекламы, сколькоссылок всяких!

- Реклама – да. Но ты-то тутпричём? - заметил Иван. - У тебя женет брата, занятого интернет-

подвижничеством.

- Брата нет, - согласился Костя. -Но у меня есть шанс. Ты же знаешь – вчём-то я гений. Вопрос – в чём?Помнишь, Холмс говорил – когдаартистизм в крови, он может принятьсамые неожиданные формы! Я такрешил – прибьюсь к ним, что-нибудьда выйдет! И ты давай, не тормозипрогресс человечества! Совсемотбился от жизни со своимибабушками!

Эту наглость, настеленную нахрупкость, Иван принял с печалью. Ончувствовал, что должен соблюдатьзолотую грань - не соглашаться, но ине спорить.

- Конечно, я пока никто, -продолжал Костя. - Но я ведь могупринюхаться! Надо принюхаться ковремени и работать безжалостно,выжимать себя буквально до дыр!

- А по-моему, чтобы принюхаться,это надо как раз наоборот - отключитькомпьютер и дать себе волю, –возразил Иван и, встав, открылфорточку. За стеклом был холодный,пахнущий химией день с дымкой.«Всё-таки хочется посмотреть наосень вблизи, узнать её насобственной шкуре, – думал он. –Хочется в ней пожить. Утеплим сдедушкой дом – переедем совсем надачу…»

И вдруг на фоне общей грусти емустало отрадно, что он не отдал Мишетыкву за Костин пропуск. За такуюмедвежью услугу еще и платить!

Этой осенью Костя забегал к немучасто. «Всё тебе расскажу! – обещалон. – Налей только мне чего-нибудь!»

Иван ставил чайник и садилсяслушать. Кофе и чай Костя теперьзаглатывал залпом, не замечаякипятка, не чувствуя вкуса – настолькоувлекало его содержание собственнойречи. Его руки не то чтобы дрожали,но были резки, так что пепел пролеталмимо пепельницы. Он курил, как

дышал, и всегда у Ивана был для него взапасе блок наилегчайших сигарет.«Хватит издеваться! Я не курю такуюдрянь!» – возмущался Костя, но попричинам финансового характерапренебречь дарёным конём не мог.

В эти дни Костя, наконец,сформулировал свою «творческуюцель». Он собирался максимальнорасширить круг общения, знать всё,бывать везде – чтобы из его опытавспыхивали тексты, способныеразжечь даже самые отсыревшиемозги. Всё, что теперь сочинял Костя,предназначалось для сайтов Фолькера.«Наша задача, – провозглашал он, –лупить и будить подростка! Я долженписать так, чтоб идея неравнодушия

перестала быть занудной! Чтоб онашкуру подпаливала! Понимаешь –сжечь потребительскую коросту, какстарую траву, пусть нормальная,здоровая зелень пойдёт по земле!»

Костин замах огорчал Ивана. Ондавно уже не ценил дерзаний. Взаменон пожелал бы Косте маленького,детского творчества, такого, котороене тешит гордость и не влечёт ксовершенству. Иван был уверен, чтомаленькое творчество благословилБог, тогда как вокруг большоговспыхивают сраженияразнонаправленных сил. Нет, он былкатегорически против, чтобы ребёнок

отправлялся на передовую!

Однажды, на всполохе трезвости,Костя сам сказал ему:

- И всё-таки, если я буду слетать скатушек, ты присмотри за мной! Я ужслишком юн и талантлив – такое некаждый выдержит!

- Хорошо, - обещал Иван, - я будуприсматривать. Какие у меняполномочия? Бить тебя можно?

Самым трудным в исполненииКостиной просьбы было то, что Иванне знал, когда в следующий раз явитсяк нему его трудный подросток – завтра

или через пару недель, или вообщесгинет. Таким вот было его весёлое«отцовство».

* * *

Середина октября была дымной –горели торфяники. Пахло большимкостром. Тысячи подмосковныхдеревьев сошлись в нём. Проснувшисьутром, Иван выглядывал на балкон, вгусто-белый воздух, и не находилгорода. Сознание кренилось, нодушистая герань, изгиб плюща,совершенный, как музыка Первой

Венской школы, и листва домашнихлимонов выручали его разум из дыма.

В дыму антициклона мелькнул егодвадцать девятый день рождения. Онкупил себе в подарок очистительвоздуха с угольным фильтром и отнёск бабушке с дедушкой. Позвонилимама, отец, пара родственников изнакомых. Костя не позвонил. Затопришли Оля с Максом и подарилиприличных размеров кактус. Иван былсчастлив. «Никаких желаний… -растерянно думал он. - К чемустремиться? Всё есть!»

Такое удивительное положениедел его смутило. Он поискал: чем ещёзаняться ему на Земле, чего себе

пожелать? Разве что, правда, слетать вАвстрию, Бэлке отдать «Чемоданова»?

В этот день, строго обыскав своючистую совесть, Иван осознал, чтожизни, как таковой, у него и нет. Нетдинамики, тем более, сюжета, надразвитием которого можно было быпоразмыслить. А весь внутреннийконфликт сводится к одному вопросу:порядочно ли вот так просидетьотпущенный век у камелька?

Не то чтобы он загрустил от этихмыслей, но как-то растерялся. Ипотому был рад на следующий деньвстретить у института Костю –верного источника конфликтов.Вдвоём с товарищем он стоял чуть

поодаль студенческой толпы, и онибеседовали под сигарету.

- Вот послушай-ка! – крикнулКостя, завидев Ивана и, не здороваясь,как будто только расстались,подтащил его к своему другу. - У насспор! Допустим, человечествоперебесилось! Взялось за ум,обезвредило боеголовки, научилоськормить себя досыта. Что дальше?Куда обратит человек своютворческую энергию? Останутся лиискусства?

Иван слушал, не вникая, но сулыбкой. Ему было приятно, что так

весело, с лёту, взяли его в оборот. Иприятно было переводить взгляд сбурлящего Кости на его молчаливогодруга. Это был Женя, конечно. Точнотакой, как описывал Костя – броскоодетый, единственный в своём роде.Одно удивило Ивана: лицо Жени былосерьёзно и грустно. На фоне такоголица связанная грубой вязкойбейсболка-хаки и несколько пёстрыхрубашек, надетых одна на другую,утрачивали свой смысл.

- А! Да это вот Женька! –спохватился Костя и, ладоньюприхлопнув Женину кепку, сдвинул еёна затылок, чтобы Ивану было лучшевидно героя.

Они пожали друг другу руки.

- Мне о вас Костя рассказывал! -улыбнулся Женя.

Старинная вежливость и простотаЖениного тона удивила Ивана, ноответить он не успел.

- А вон там, видишь, в жёлтомпальтишке – Машка! – дернул егоКостя и кивнул на группу девчонок. -Раз ты здесь – давай уже со всеми тебяперезнакомлю! - Ма-ша! Машк! –гаркнул он и, метнувшись к соседнейкомпании, приволок за руку девочку,черноглазую, с чёлкой, милую, какдавняя фотография. Вид её, правда,был вполне себе дерзкий. Через плечо

на широком узорном ремне виселавязаная котомка с тетрадками. Какая-то не нынешняя, отважная Маша-санитарка из кино про войну.

Иван заметил: как чудесносмотрит на неё Женя – с терпением,без огня. Как будто на много летвперёд зарядил свой любящий взгляд ирасходовал бережно.

- Сейчас я его тебе представлю,как следует! – вопил тем временемКостя. – Иван, ты кто у нас будешь?Мой друг? Это правда. Но не всё жемерить мной! Кто ты сам по себе?Музыкант? Не слишком, хотя иможешь что-нибудь забацать. Поэт?Несомненно. Ты поэт. Не пишущий.

Маша, вот мой друг, поэт, владелецпрактически собственного бизнеса,прекрасный сын, внук и товарищ!

Маша оглядела его слюбопытством (И эта туда же! И этой«вихря» надо! - догадался Иван),вывернула запястье из Костиныхпальцев и, ни слова не говоря, ушла.Что до Кости - Ивану хотелось умытьего чем-нибудь. Просто за шиворот быему насыпать снегу! Но снега не было,и он простил.

- Так вот! – продолжил Костя свойпрерванный монолог. - Допустим,порядок в детской наведён! Нефтькончилась, войны отыграны, добрыероботы насадили леса. Человек сыт,

здоров и практически вечен. Как емувыжить в благополучии? Я считаю –человечество первым деломпостарается себя тотальнопроантидепрессировать! Жизнь безхандры как залог благоденствия.Читайте фантастику! И тогда все нашис вами плоды страданий – поэзия,музыка - умрут вместе с тоской. Ихнишу займут бестрепетные занятия –домашняя генетика, например.Человек будет сидеть дома иконструировать какое-нибудьрастение или насекомое. Наборы длятворчества – в любом супермаркете, итам ещё на коробочках картинка – чтодолжно получиться. «Лего» какпрообраз искусства будущего!

- Ерунду говоришь, - спокойновозразил Женя. – Даже если с детскогосада глушить в человеке тоску по раю– всё равно кого-нибудь да прорвёт. Ибудет новая эпоха возрождения, имузы, и тоска. Опять же - читайтефантастику.

- Погодите! – удивился Иван. – Вычто, это всё всерьёз?

- Женьк! Расскажи ему про скалы!– крикнул Костя.

- Про скалы? – с сомнениемпереспросил Женя, и вдругрешительно обернулся к Ивану. - Мойбрат Пашка, ну, то есть, Фолькер! Оноднажды поспорил со своим

компаньоном - настанет ли в историичеловечества день, когда никто небудет любить Бетховена? И у них всвязи с этим была дуэль на скалах!

Иван представил себе двухмультяшных исполинов, швыряющихсядруг в друга горами, и улыбнулся.

- Ничего смешного! – крикнулКостя. - Это старинная шотландскаядуэль! Два человека лезут на скалу,кто сорвётся – тот проиграл. Ониспециально на Кавказ летали!

- Фолькер в юности хотел бытьальпинистом-спасателем, - объяснилЖеня. - Жил в альплагерях. Кстати,этот «ник» у него с тех самых пор. Он

там вытащил одного немецкогоэкстремала буквально из пропасти. Итот подарил ему своё имя. Так исказал: мол, дарю на удачу! Вам это,может, странно…

- Да нет, – улыбнулся Иван. –Хорошо. Мне нравится.

- Ну и вот, - продолжал Женя. - Апотом его прошибло осознание, чтобыть альпинистом – это далеко отреальности.

- Жень, а ты кем хотел быть? –вдруг спросил Иван. - Пока тебя не«прошибло осознание»?

- Я хотел, как мама, врачом, -

невозмутимо отозвался Женя. - Но мыс Пашкой взвесили и поняли, что этобудет не максимальное применение. Ясмогу стартовать быстрее и сделатьбольше, если стану журналистом.

- Теперь понятно, - кивнул Иван.

Женя хотел ещё что-то сказать, нотут в кармане у него запел мобильный.Он взглянул на номер и отступил напару шагов, поговорить.

- Ну как? – зашептал Костя. –Понял, что за люди! Это тебе не сбабушкой чаи распивать!

Порыв ветра качнул деревья уинститута, срывая высохшую,

бумажную как будто листву.

- Ничего себе задувает! – сказалИван, взглядывая на мутное небо. Внём не было пока что ни облачка –только горькое молоко дыма. –Наверно, будет циклон. Прибьёт этумуть к земле.

- Да оставь ты свои циклоны! –шёпотом завопил Костя. – Тебя слюдьми знакомят, которые, может,целое поколение вытянут из пустоты,а ты насмехаешься!

- Я не насмехаюсь, - сказал Иван. -Я ничего этого не понимаю, Костя. Нидуэлей на скалах, ни «максимальногоприменения»… - Он посмотрел на

Костю, потом на Женю, прижавшего куху трубку, на группки ребят в вихрахсигаретного дыма. Не то чтобы старымпоказался он себе среди них, но какбудто вне возраста - вне молодости,вне зрелости.

И снова утешительно емуподумалось о приблизившейсянепогоде, а там – и о скорой зиме. Каккрасиво она ляжет на улицы! Ноглавное, зимой вернётся мама.Старомосковским шагом пройдутсяони по белым рекам тротуаров. Жалко,в Москве редко встретишь теперь«белую реку», разве на этой вот улице,слишком старой и хрупкой, чтобычистить её машинами или доверятьгастарбайтерам. Её чистит русский

ленивый дворник...

Иван взглянул на вернувшегосяЖеню, и его мечта оборвалась.

- Никто не хочет поработать вГермании? – произнёс тот озабоченно.– Срочно нужен человек враспределитель для беженцев. Тампроживают семьи, желающиеполучить немецкое гражданство, -объяснил он. - Среди них россияне сКавказа.

- Что же, они у себя не могутнайти сотрудника? – удивился Иван.Но Женя не успел ответить, потомучто Костя перебил его воплями,яростно рекомендуя на должность

себя.

«Нет, все-таки, поскорее бызиму», - подумал Иван. Ему захотелосьпроститься.

- Как вы относитесь к велосипеду?– спросил он у Жени. - По бережку, погоркам?

- Относится, относится! – крикнулза Женю Костя. – У них два горныхвелика классных! А у Фолькеравообще дельтаплан! Дельтаплан – этовам не велик! Правда, тут, конечно,вопрос – откуда планировать и куда?

- Приезжайте к нам на канал свелосипедами, - протянув Жене руку,

сказал Иван. - У нас там такие горкипрекрасные – костей не соберешь! Явсех зову – никто не едет.

- Да я знаю. Мы же с вами по рекепочти соседи! – отозвался Женя. - Выизвините меня, что я вас тут грузил, –и он сердечно пожал Ивану руку.

Добравшись до дома, Ивандействительно вывез из гаража свойвелик, потому что не знал, как иначеизбыть эмоцию встречи.

День был сухой и дымный, листьяхрустели. Их хотелось погладить,поворошить, как собачью шкуру. Иван

за то и любил свой велосипед, что онсоединял его с прибрежнымилесочками, со всей природой ипогодой ближнего Подмосковья.

Намотавшись по горкам, он съехална подмерзающий пляж, сел накорточки и опустил в воду руку. Вмедленном, словно загустевшемшевелении волны ему послышаласьз и м а . Когда рука замёрзла, Иванподнялся, бесчувственной ладоньюсжал руль и покатил домой.

«Везёт же мне – велик, речка! –тихо торжествовал он. - Никакойинтернет-ответственности! Спасибо,Господи, что не вводишь воискушение, но избавляешь…»

И всё-таки, катя себе по дорожкедомой, он чувствовал в сердце осадоквстречи. Тревожный песочек на дне.Как если бы и Женя этот, илегендарный Фолькер, занятыйспасением душ из виртуальных безднмегаполиса, были розыгрышем. Зачем-то прикинулись ребята. А на самомделе они нормальные дети, пьют,снимают квартиру на четверых, внаушниках у них долбит какая-нибудьерунда и на всё им плевать, на чтотолько можно плюнуть.

Вечером Ивану позвонил Костя исообщил: они с Машей и Женей ждутего у Нескучного сада, чтобы вместе

ехать в клуб. Там Фолькер сегодняночью проводит мероприятие вподдержку своего проекта.

- Давай! Хоть посмотришь! –настойчиво звал Костя. – Ну,действительно, хоть будешь знать!

- Костя, я не хочу, - сказал Иван.

- Что значит, не хочешь? Боишьсяна жизнь напороться? – набросилсяКостя.

– Не боюсь. Просто - не хочу, -сказал Иван и, дослушав Костинывопли, повесил трубку.

* * *

Утренний ветер не подвёл. В этуночь к ним в город вошла осень. Иванфизически ощутил её вторжение вдом, во все помещения и предметы.Его пробрал озноб. Он ясно понял:можно любить природу в осеннююпору – оголяющиеся деревья,стынущие реки, пожухший луг, но несаму Осень. Осень враждебна жизни.Ей можно и должно противостоятьдушевным теплом и личной волей квесне.

«Завтра с бабушкой заварим мяту.Уже пора», - решил Иван и, укрыв себя

мыслью о летнем чае, заснулспокойно.

Вхождение осени не было егофантазией. Под утро наплыли тучи.Посыпал дождик и прибил дым кземле. Воздух пропах мокрой сажей, иИвану сделалось жаль душистогооктября своего детства – какого ужемного лет не удавалось вдохнуть.

В институт он почти не заходил, иребят не встречал. Только однаждызабежал по звонку научногоруководителя – тому потребовалосьчто-то срочно перевести с немецкого,- и в гардеробе на крючках увидел

жёлтое Машино пальтецо.

Костя не звонил. То ли обиделся, аможет быть, это «вихрь» так плотнодержал его в своей воронке, что дажена миг вырваться, проведать старогодруга, не удавалось.

Какое-то время Иван надеялся наскорое возвращение мамы, но она неспешила. И вышло, Иван остался один-одинёшенек в компании своихстариков.

Чтобы как-то противостоятьосенней дрёме, он собрался подольшебывать в офисе, задумал проектрасширения, и даже обсудил егоначерно с коммерческим директором.

Но вдруг стало стыдно и скучно.

Тогда, не позволяя себерасходиться, смирив и скуку, и стыд,Иван принялся осваивать гитару. Оноткрывал ноты на какой-нибудьпростенькой фуге Баха, и, уйдя в игру,ощущал, как движение пальцев пострунам успокаивает внутренние весы.

С той же терапевтической цельюон взялся за приготовленные заранеекниги и начал с Карамзина. Карамзинбыл читан им когда-то, но весьпросыпался через решето памяти.Иван брал с полки один из томов ичитал с любого места. Правда, ужеминут через десять откладывал и шёлпосмотреть в окно.

«Скоро совсем в руки книги невозьму», - догадывался он, ноперспектива разучиться читать его непугала. Вероятно, тогда ещё большеего заинтересует улица, берегКлязьмы, разнообразие погод. Ужпогода-то в непрочном мире будетвсегда! Вот возьмёт он велосипед и повсяческой милой погоде помчится.Где тут скука?

Две недели сыпал дождь, мучабабушкины и дедушкины суставы, аоднажды повалил снег, сбил изаморозил листья. В окно Иван виделсвою, как туман застоявшуюся подворовым рощам жизнь: из гаражей

выезжали машины, среди них Олина,гружёная сонным Максом;расходились по остановкам пешеходы.

А бывало, усилием взгляда онпереставал различать подробностиулицы, и брал общий план. Настолькообщий, что ему становилось видно,как голубая атмосфера умиротворяетгорячий ком Земли. Тут мысль оФолькере, об этой тревожащей душужизненной альтернативе вылезала насвет, и приходилось бежать от неё подкрыло Карамзина и гитары.

«Как же растормошиться?» - гадалИван, и уже стал подумывать, не

сменить ли ему к зиме велосипед насноуборд? Но тут, как спасение, вМоскву с небес свалился Андрюха -его самый старинный друг.

Стартовав от песочницы, онипочти четверть века двигалисьрядышком. Их соединялапривязанность детства и лирическийвзгляд на жизнь. Но детство далеко, алирика - нестойкий аромат. ОднаждыАндрей разослал своё резюме поевропейским конторам. Он работал всфере рекламы, обладал бесценнымдаром «свежего восприятия», к томуже был человек общительный иподвижный. Для начала егопригласили в Варшаву, затем онштурмовал Копенгаген и оттуда

перелетел в Париж. Как он сампризнавался в нечастых звонках,жилось ему пусто и суетно.

«Так что ж ты сидишь там!» -досадовал Иван и гадал о причинахневозвращенья: всерьёз ли увлекла егоработа? Или затянули любовныеприключения? А может, простоклимат там веселее? Иван спрашивалсвоего друга напрямик, но никак немог отфильтровать из его болтовнивесомое. Наконец, скорбное осознаниепришло: он разучился дружбе сАндреем.

Заграница ближайших людейобступила Ивана, как вражеский флот,но он был ещё тот «варяг». «Фигушки,

сами вы вернётесь…» - ворчал он иникуда не собирался, не покупалбилетов, не листал путеводителей.Какое-то осеннее упрямство,солидарность с дождём, охватывалиего, он чувствовал, что его дела - дома.

Андрей прилетел в среду, накороткую деловую встречу, иследующим днём возвращался вПариж. Встретиться они не успевали,зато Иван был первым, кому Андрейпозвонил, приземлившись намосковскую землю.

- Мне нужны твои паспортныеданные! - потребовал он.

- Это еще зачем? – насторожилсяИван.

- Билет тебе хочу забронировать –вот зачем! Завтра со мной полетишь! Утебя Шенген на год – мне ОльгаНиколаевна сказала. Так что неотвертишься!

«А что ещё остается делать? –оправдывался Андрей, пока его другсправлялся со стрессом. - Другоговыхода нет! Приходится хватать Иваназа шиворот и заталкивать в самолёт,потому что самостоятельно, безрукоприкладства, тот в столицуФранции, конечно, не переместится!»

Отчасти признав правоту Андрея,Иван обдумал положение дел: бабушкас дедушкой находились в полосехрупкой стабильности. Надонадеяться, за три дня с ними ничего неслучится. «К тому же, - подумал он, -из Парижа одним днём можно будетсмотаться в Вену, Бэлке отдать“Чемоданова”». И пошёл искатьпаспорт.

* * *

Андрей поджидал друга у входа ваэропорт. Иван издали улыбнулся его

светло-русым волосам, кирпичнойкофте и прелестному дорожномусаквояжу из жёлтой кожи.

Но улыбка оказаласьпреждевременной. Они не виделисьгод, и вскоре Иван со смущением искорбью признал: Андрей изменился.Черты обострились, с них словносошёл русский сон. Лицо сталотоньше, взгляд внимательней. Большаямера детства, отпущенная ему,наконец, пошла на убыль. К тому жеИван заметил в Андрее некийдружеский автоматизм – улыбку,кивок.

С такой вот, чуть отстранённой,приветливой миной тот повёл его

сквозь кордоны аэропорта.

В самолёте сесть рядом им неудалось - Андрей летел бизнес-классом. Войдя в салон, они со смехомпростились. Когда взлёт был завершён,Иван отправился проведать друга, нотот спал. За годы командировокАндрей научился красиво и крепкоспать в самолёте. Милая девушка изсоседнего ряда разглядывала егопрофиль.

Со сдавленным сердцем,угнетённый чужиной, заступившей наместо дружбы, Иван весь полётпроглядел на облака. И вот ужеаэропорт де Голля принимал их в своёвеликое разнолюдие.

В такси он передохнул - вежливоедвижение транспорта смягчиловпечатление сутолоки, и, может быть,понемногу Иван пригляделся бы кгороду, различил бы его ветренуюпоходку и нрав. Но тут Андрейсовершил роковую ошибку. «Апоехали на бульвары!» – предложилон.

Парижский центр ошеломилИвана грандиозной массовкой иобилием спецэффектов. Он словнопопал в дорогой голливудский фильм.Смерч света, не люди - народы текутпо тротуарам, и всё до нитки проданоразномастной толпе.

- Андрюх, давай лучше куда-

нибудь сядем, - попросил он.

- Как скажешь! – легко согласилсятот, и уже через минуту желаниеИвана исполнилось.

Чернокожий официант выдвинулстолик, и они смогли занять своёместо. Зал был забит, но, несмотря натесноту и обилие ухоженных лиц,будто окурен холодом.

- Довольно-таки привокзально, -заметил Иван. – И холодно. И ничемне пахнет. Просто на пустотуспроецировали картинку. Как ты тутживёшь? Тут ведь и укоренитьсянегде… - он оглядел чужую планету инеожиданно заявил, что будет пить

водку.

Андрей не высказал сочувствияего патриотизму. На чистейшем, безакцента, французском он велелпринести обоим вина.

- В радости нужно пить вино, итолько здешнее, - доверительнообъяснил он Ивану. – От него непьянеешь. Просто тепло. Просто внашу человеческую кровьпримешивается добрая кровьвинограда.

Андрей знал о винах всё инадеялся, что однажды судьбасказочным жестом приобщит его кэтому жизнелюбивому бизнесу. А пока

чуда не произошло, находилудовольствие в том, что есть.

В последний год он отошёл оттворческой составляющей своего делаи всё больше проникал в бизнес,узнавал коллег и соперников,вращался… Андрей и вообще сталзаметно свободнее, мыслилпозитивно, не зацикливался напромахах.

- Плохо, Андрюха, что ты такздорово приспособился к этомугибнущему миру, - сказал Иван, замногоголосьем не замечая издержекстиля.

- Ну а почему гибнущему? –

удивился Андрей. – Что тебя такстрашит? Повышенныйинтернационализм? А почему быЕвропе не стать мусульманской?Почему бы белому человеку не статьчёрным? Смотри, был первобытно-общинный строй, сталрабовладельческий. Рим вознёсся ипал. Язычников переплавили вхристиан. Индейцев истребили.Знаешь, сколько биологических видовкаждый день погибает и сколькопоявляется новых? Это нормально.

- Ваш Париж засыпало, -упрямствовал Иван. - Его потом нужнобудет откапывать, как Трою. А это всё– румяна на руинах. Граффити наруинах – вот что это. Тут очень плохо.

Тут плоско, холодно. Пошли-каотсюда! Чёрт, и не выйдешь... Куда неплюнь – везде Париж… - сказал он,оборачиваясь и через головывездесущих японских туристовпоглядывая в окно.

- А ты всё хочешь на Бейкер-Стрит, к миссис Хадсон? – посмеялсяАндрей. - Вот такая тебе Европанужна, да? Тебя, мой друг, подвёлсоветский кинематограф!

Допив вино, они вышли навечерний бульвар. У Андрея на ночьбыла заготовлена обширнаяпрограмма. Ещё из аэропорта онзвонил друзьям и обещал быть смосковским гостем – там-то и там-то,

а после полуночи – где-то ещё. Иванпонимал: надо поучаствовать если неиз любопытства, то хотя бы извежливости. Но отчего-то ему нехотелось быть вежливым с Андрюхой.Ему хотелось быть с ним честным. «Яне хочу, - сказал он. – Пошли домой.Просто посидим, поговорим».

- Ты оцениваешь город не включаясердца, – дорогой пенял ему Андрей,раздосадованный поломкой планов. -Тебе тут грязно! Тебе тут плоско! Аведь здесь есть влюблённые, естьмаленькие дети, дружба, и всё этоналожено на гигантский культурныйпласт – извини, если тебе не заметно!

Ты просто видишь рекламнуюнаклейку и принимаешь её за суть. Тутдаже спорить не о чем! Вот пошёл бы– я бы тебя познакомил снормальными людьми, открытыми,творческими и без этого вашегомосковского пафоса - кто круче. Есличестно, я вообще не понимаю, чемвызван твой шок. У вас в центре всё тоже, только больше хамства.

- Да, - согласился Иван. – Но снашей Тверской хотя бы можнобыстро добраться до дому.

- Так а мы что делаем? –возмутился Андрей, впрочем, тут жевернул себе бодрость духа. – Ладно, -толкнул он Ивана в плечо, - домой –

так домой!

Андрей снимал квартиру в старомдоме со скрипучим лифтом. От егодеревянных стен пахло кофе исухофруктами. К тому же, кабина быламалогабаритна – в такой непоместится офисная толпа. «А вотлифт у вас хороший. Мне нравится!» -оценил Иван.

В квартире у Андрея было чисто ине по-домашнему. Иван зашёл туда,как в отель. Ему досталась комната сбалконом, и сразу Андрюха притащил«в номер» бутылку вина, бокалы иноутбук.

Он собирался в подробностях и с

иллюстрациями открыть Ивану своюжизнь – это сверкающее чудовище безединого угла тишины.

Вина Иван не коснулся, а вотфотографии в компьютере егоувлекли. На них были запечатленымероприятия, в которых участвовалего друг – рабочие поездки,презентации, пикники, вечеринки,путешествия.

Объектами съёмки являлись,соответственно, города, небоскрёбы,конференц-залы, лавандовые поля,моря и пустыни, машины, велосипеды,парусники, фуникулёры, и главное,друзья – люди, рядом с которымиАндрей казался так же добр и открыт,

как некогда с Иваном на дачнойполяне их детства.

Среди снимков попадались целыепортретные серии. «Видишь, как яподнаторел! Я фотограф уже почти!» -хвастал Андрей и подолгу держалкаждый кадр, давая Иванувозможность вглядеться в лица.

- А девушки, это что, всё твоиневесты? – полюбопытствовал Иван.

- Некоторые мои, - призналАндрей. – А некоторые – не мои.

- А старики чьи?

- Старики, в основном, ничьи.Просто местные. Этот из Марокко –

торговец мятой! Он нам чай заваривал,прямо на возу.

О каждом герое у Андрея наготовебыла история. Он охотно рассказывал– кто и откуда, чем живёт, какпознакомились.

Вскоре Иван почувствовал: горечьза приспособившегося друга уходит.Андрюха оказался молодец и вомногом по-человечески его превзошёл.Лучше знал людей, меньше требовалот них. Какая-то новая добротапоявилась в нём. Он говорил о своихприятелях и приятельницах, как осиротах, о неустроенных детях, скоторыми ему довелось делить дорогуи хлеб.

На одной из фотографий Иванзастрял: там мальчишка вроде Костистоял на валуне и смотрел на стенугигантского водопада, в егопронизанный радугой солнечно-синийдым.

Отчего-то ему подумалось, что иАндрей, и Костя со своей новойкомпанией, и может быть дажеинститутские культурологи – всеимеют право видеть этот небывалыйводопад, потому что они – молодцы,они работают и движут корабльцивилизации, стирают границы идавно уже образовали единыйпрогрессивный Народ. Тогда как ему,Ивану, водопад не полагается. Он непрогрессивен. Он, скорее уж, сродни

торговцу мятой, что сидит целый деньпод сухим небом родины. В чём егодоблесть? Разве только в том, чтоверен своей мяте, ослу и повозке…

- Это в Аргентине, –прокомментировал снимок Андрей, ивдруг, увидев полный бокал Ивана,возмутился, – стоп! Ты почему непьёшь? Ну-ка, пей давай! Ты знаешь,на кого похож? На холодильник!Ничего тёплого тебе нельзя доверить!

Иван взял бокал из его рук, каккружку молока, и с неожиданнойпокорностью выпил.

И раскачалась, пошла понемногубеседа.

- Ты понимаешь, – с удивлениемпроизнёс Иван, – я только чтодогадался: оказывается, все в море! Яодин на берегу.

- Ну так заходи! Ложись на волну!– смеялся Андрей. – Существуетскорость потока. Нужно совпасть сней, и тогда будет легко.

- Чтобы двигаться со скоростьюпотока, я должен понимать, куда меняэтот поток несёт, и почему мне туданадо, - возражал Иван. – Андрюх, вотты знаешь, куда тебе надо? Или хотябы, чего ты хочешь?

- Конечно! – отвечал Андрей. - Яхочу быть здоровым, богатым, жить в

счастливом месте и всячески утолятьжажду общения с себе подобными.Хочу, разумеется, быть полезным,чувствовать командный дух…

Он замолк, поглядев на Ивана, ивдруг возмутился:

- Да что вообще происходит?Стоишь передо мной, как совесть! Чтоне так, можешь ты объяснить?

- Да всё не так! - сказал Иван отчистого сердца. – Первое - это что тыздесь. Второе - что ты не бываешь самс собой, а всё время с кем-то. Вышикарно запудрили себе мозги! Все совсеми дружат! Все со всемисотрудничают! Здрасьте, я воздушный

шарик, прилетел из Дании! Здрасьте, явоздушный шарик, прилетел изРоссии! Но я-то знаю тебя, ты нешарик! Я помню о тебе другое!

После вина Иван произносил своислова горячо и с удовольствием. Емуказалось, он разрубает асфальт. Ещенемного – и в разломах проглянеттравка.

Андрей растерялся. Он помолчал,а потом сказал:

- Ну и, слава Богу. Хоть кто-то обомне помнит другое!

Вздохнув, он принялся закрывать«окна» на экране компьютера. Из

балконной двери пахло тёплойосенней улицей. Внизу, среди гулкихстен, кто-то смеялся рассыпчатымсмехом. Вдруг Андрей оставил«мышку» и взглянул на Ивана.

– А между прочим, - произнёс оннапряженным голосом, - я ведь давнохотел тебе рассказать! Мы были воФранкфурте на ярмарке, и мне тампопался роскошно изданный ЖюльВерн. Вот я держу этого Жюль Верна,листаю картиночки, и вдруг понимаю,чего я всю жизнь хотел! Я всю жизнь,всё детство хотел, чтобы мыотправились куда-нибудь на поискикапитана Гранта. Я бы спас тебя отиндейцев, ты бы вытащил меня изпропасти. И пусть там ещё будут

прекрасные женщины, на которых мыженимся после победы! Понимаешь, -прибавил он, - всё, что было последетства, оказалось полной ерундой –ничего настоящего. Вот так! – иАндрей захлопнул ноутбук.

Иван был сражён. «Ничего себе!» -подумал он с умилением инемедленно поднял тост.

- Так значит, всё не так плохо! –сказал он, ощущая прилив самойискренней радости. – В связи с этимхочу тебе пожелать, чтобы мыотправились на поиски и ты спас меняот индейцев, и чтобы там ещё былипрекрасные женщины, на которых тыженишься, когда я вытащу тебя из

пропасти! Пусть это начнёт сбыватьсяс завтрашнего дня!

- Спасибо, Д`Артаньян! Но сзавтрашнего вряд ли, - возразилАндрей. – А вот послезавтра мы летимна Гозо. У партнёров презентация. Воттогда и пускай.

- Отлично! С послезавтрашнего! –принял поправку Иван. - А Гозо – этогде? – И, не дожидаясь ответа, залпомвыпил за счастье друга.

В половине третьего, выйдя набалкон разогнать винный дым, Иванувидел узкую улицу и синий луч с

Эйфелевой башни, гуляющий по небу,как военный прожектор. В квартиренапротив горел ночной свет, похожийна свет свечи. Иван различил уютнуюгостиную, кабинет, гардеробную. Покаон смотрел, чьи-то ноги в пижамепроследовали из одного концаквартиры в другой. Иван улыбнулся ихсонному шагу.

И следующий день начал по-московски – рано встал и на балконе,подрагивая от утреннего ветерка, пилкофе. Отсюда ему было видно, какпросыпаются парижане. Из доманапротив вышел респектабельныйгосподин и, споткнувшись передсобачьей кучкой, сменил полосудвижения. «Ноги в пижаме!» -

догадался Иван.

Тут в гостиной грянул«будильник» - Андрей имелобыкновение ставить своюаудиосистему на таймер ипробуждаться под энергичный поп-рок. На этот раз музыка оборваласьбыстро, и уже через минуту Андрейвышел к нему на балкон –улыбающийся, какой-то потерянный.

- Ну и сон! – сказал он, удивлённокачая головой. – Это ты виноват!Понавёз мне лирики! Представляешь,мне приснилось, что у меня естьлодка! Такая – самая обыкновенная,стоит себе в камышах. А я почему-тоне могу на ней плавать. Протекает она

что ли? И вот я сижу на бережку, вэтих камышах – и любуюсь ею, и такеё люблю, буквально, как человека! Ихочу остаться. Просто решаю, что будутут на берегу жить – чтоб её видеть.Потом какая-то палатка рядом сомной появилась, какой-то термос…Но это уже ерунда, – заключил он ирастерянный, прежний – каким егознал Иван, поехал на работу.

«Вот счастливчик! - подумалИван, закрыв за Андреем дверь. - Сныему снятся, про лодку!..»

И в безвольной пустоте, нерешаясь отправиться на прогулку,

вернулся на свой балкон. Дневнаясуета парижской улицы всем своимдеятельным оптимизмомпреподносила ему упрёк. СперваИвана укорил выходец из Африки,жизнерадостно громыхнувшийжелезной тачкой, затем – подростки,вздумавшие целоваться прямо подбалконом, наконец – выползшая изподъезда старуха с клюкой, вэ л е га н т н о м пальто, с золотымикудряшками из-под шляпки.

С невнятной тревогой любовалсяИван чужим превосходством. Что нетак? Почему он безволен? В чёмвиноват?

И вдруг его прострелило, да что

там - смело ядром! Он не взял«Чемоданова»! Учебник осталсялежать на столе, вместе с Гомером иКарамзиным.

Ах, если б он его взял!

Иван вцепился в перила балкона,как будто ненароком его могло сдутьиз Парижа в Вену. Нет, ехать к Бэлкебез «Чемоданова» нельзя – это всёравно, что ехать без билета. Ну а еслибы имелся билет? «Хорошо, - взялсяон рассуждать, – вот я приехал. С“Чемодановым” или без. Что я, станузвонить, мол, привёз, или не привёз“Чемоданова”? Бездарность инавязчивость! Уж если встречаться –то вдруг. Чтобы никто потом не

чувствовал себя виноватым. Кактолько образовать это “вдруг”посередине Вены?

Самое простое – разыскать кафе,где она могла бы обедать». Иван зналодно подходящее, на Ринге, недалекоот университета. Они как-то были тамс мамой – через широченное окно,обдавая паркет водой света,заливалась весна… «Бэлка, конечно,заходит сюда - ведь не может онапропустить такую большую, щедруюна солнце витрину! За один из уютныхотполированных столов она садится,вытряхивает из сумки материалы клекции - Бэлка учит австрийцеврусскому. Её лицо нежно и строго.Она не из тех дур, у кого вместо чести

– «женское сердце». Бэлка – человек.Отважный, но хрупкий. Можетразбить сто врагов своего брата илидруга, или сто гонителей дворовойсобаки - и погибнуть от единственнойпошлой усмешки. Бэлка - как японскоетрёхстишье, умирает пристолкновении с нечуткостью. Человекбез слуха обращает её красоту в пыль,даже не заметив содеянного…»

Так возвышенно думал Иван, покане осознал простого препятствия. Ну аесли в тот день она не пойдёт обедать?Или пойдёт – но в другое место?

«Ну что же… – рассуждал он, вшутку вроде бы, но и всерьёз. – Тогдапридётся встать на весеннем Ринге,

напротив университета, и заорать.Какой-нибудь студент или коллеганепременно ей передаст: стоял депосреди улицы на ручьях дурак втёплой куртке, звал БэллуАлександровну. Не вас?

Тут уж она встрепенётся, полетити сама его разыщет. “Вена - такойгород, - как-то жаловалась Иванумама, – тесный. Если кого тебе надовстретить, или, хуже, не надо –непременно наткнёшься”.

Ну а если не удастся наткнуться –можно оставить записку! – улыбалсяИван и не видел уже под балкономникакого Парижа. “Здравствуй, Бэлла!Это я, приезжал специально, чтобы

случайно тебя встретить”.

А что? Купить кофе в железнойбанке, вытряхнуть, и банку с письмомзарыть под её балконом. Конечно,если у неё есть балкон. Или ещёлучше. Купить местного молодоговина, выпить, бутылку с письмомзалить сургучом (подумаем ещё, гдедобыть) и пустить в Дунайский канал.Или найти дупло – мало ли в Венепарков? Конечно, БэллаАлександровна вряд ли полезет надерево, но нам-то этого и не надо. Намбы просто – написать и оставить. Вотнапишет он и пойдёт по душистымулицам в поисках подходящеготайника. Такого, чтобы письмо, во-первых, не вымокло, во-вторых, не

было найдено посторонним, в-третьих,ни в коем случае не было найденоБэллой Александровной, и, в-четвёртых – непременно было найденоею при участии чуда».

Подспудная вера в чудо являласьглавной причиной, не дававшей Иванужить и действовать в полную силу.«Потому что о чём беспокоиться?Коли судьба – чудо постарается занего. А нет судьбы – проживёт, какнаписано на роду. Если же на роду емунаписано жить скучно, трудно –значит, это и есть для него самоеполезное упражнение…»

Так раздумывал Иван, стоя напарижском балкончике своего друга,ничего не предпринимая, никуда несобираясь бежать. И, намечтавшисьвсласть, успокоился. «Не взял“Чемоданова” – и ладно! – вдруг яснопонял он. - А в чём виноват – так это втом, что людей о своей убогости надопредупреждать заранее. Раз неможешь для одного бросить всех – то ине затевай!»

В то утро Иван пошёл нанабережную и долго смотрел надурацкий колпак Лувра. Казалось, отего кривых труб к небу протянутынити. История Франции дымом висела

над дворцом. От набережной Иваннаправился куда глаза глядят, неразбирая сторон, и вскоре городоткрыл ему свои книжные лавки,тихие садики и тепло октября. Онипомирились.

Иван словно бы преодолелвсемирный гул Парижа, найдя в нёмуют старинной московской прогулки.Андрей освободился рано. Как полетнему Тверскому бульвару, пошлиони с ним будто бы мимо МХАТа,мимо нотного магазина, и вышли - кГранд Опера. И хотя о важном неговорили, были снова близкие люди.

Даже с тесными кафе примирилсяИван. Они не нравились ему, как

детям с чистым вкусом не нравятсякулинарные изыски, но теперь онпризнавал их уместность. Кафе былифоном – как всё в этом городе. СамПариж оказался прекрасной фоновоймузыкой.

Фон жизни, который в отсутствиесердцевины выходит на первый план истановится самой жизнью – этот образбыл его сувениром из самогосувенирного города.

На следующий день они вместепоехали в аэропорт. Андрей улетал натаинственный остров Гозо. Его рейсобъявили первым. А потом настал

черёд Ивана.

Тёплый, мокрый город, безвкусноукрашенный, проданный,раздавленный туристами на глазах уродных, покачался под крыльями иушёл за облака. В Москву, в Москву!

В дороге Иван предавалсяраскаянию. Всё в нём ныло и боялось,что Андрей надолго застрянет в своейФранции, и придётся порозньотбывать жизни. Минует ещё сколько-то времени – и уже не спасёт ни вино,ни общее детство. Всё у них будетврозь. И этот ужасный грех ужконечно не пройдет им даром.Пустить на самотёк такую дружбу,данную, как талант!..

Даже вид родной осенней дорогииз Шереметьево не заглушилраскаяния. В гуле вины, не чуя ног,Иван прошёл по слякотному двору и уподъезда очнулся. «Ничего, - решил онстрого, - мы это всё починим. Будузвонить. Ещё приеду…» И хотя мерыпоказались ему натянутыми,сомневаться в них он себе запретил.Исправим – значит исправим!

Так он думал о своём друге, а оБэлке – зажмурился и не думалсовсем. Только дома, на бабушкинвопрос - как съездил? - ответилстранно:

- В Париже очень людно, – сказалон и, помолчав, прибавил. - А в Вене

была весна!

Через неделю ему позвонилАндрей. По непонятной причине онвсё еще был на Гозо.

- Не могу объяснить тебе, чтопроисходит! – смеялся он. – Тыпонимаешь, тут есть кондитерская.Как тебе сказать? Я думаю, вот это всё– моё. Апельсины, камни… а когда изпещеры тебя выплёскивает – тыбуквально Одиссей!

- Какая кондитерская? Ты что,перезагорал? – спросил Иван.

- Почему перезагорал! – возразил

Андрей. - Просто делюсь с тобой!Просто не хочу отсюда уезжать – ивсё. А главное, ты понимаешь, сон!Сон мой помнишь?

- В лодку влюбился? – спросилИван.

- Да! – подтвердил Андрей. – Да,да!

«Ну вот, – повесив трубку, сказалсам себе Иван. – Он влюбился! А утебя гитара и “Чемоданов” – кушай!»

* * *

Иван был прав. Ничегоинтересного, кроме погоды – ветра,дождя, заморозков и потепления, вближайшие дни с ним не случилось.Правда, в последнюю ноябрьскуюпятницу, под вечер, произошлособытие - забежал Костя. Они невиделись около месяца, и Иван едваузнал своё чадо.

В распахнутом пальто поверхничтожной футболки, с «этюдником»под мышкой Костя ввалился к нему.Лоб его взмок, руки закоченели.Наступающей зимы он не видел.

- У меня нет времени! – заявил онв ответ на приглашение Ивана войти, иостался стоять на пороге. - Я так

забежал – посмотреть на тебя. Жизньпошла, понимаешь? Вот я и думаю –неужели ты всё сидишь? Может, тебяуже сдуло куда-нибудь? Слушай, яголодный, как зверь! Есть у тебя еда?Дай хоть бутерброд!

Иван принёс ему пару бутербродовс ветчиной, огурец и холоднуюкартофелину в мундире.

- Может, всё-таки пройдёшь?

Костя мотнул головой и выхватилу него из рук тарелку.

- Я вчера, по-моему, вообще не ел.Забываю! – сказал он, принимаясь забутерброд. - Ох, как же хорошо!

Хорошо у тебя! Лучшее время в жизни!

Иван с улыбкой наблюдал заКостиной трапезой. «Не стоитпугаться заранее, - думал он. -Поведение талантливого ребёнка ввосемнадцать лет вполне можетвыглядеть глупо. Спешка, еда вкоридоре, восторженные реплики.Может быть, так и положено человекувыплавляться из бесформеннойюности».

Еда возымела на Костю доброедействие. Вернув Ивану тарелку, онпотянулся, потёр глаза – как будтотолько что встал, и решил изменитьсвои планы.

- А вообще, куда я спешу? – сказалон. - Я хотел к Женьке. Ну да Бог сним, правда ведь?

Не сняв ни пальто, ни ботинок, онпрошёл на кухню и сел к столу.

- Да! У меня куча времени! –окончательно решил он. - Я тебесейчас всё расскажу, все моипоследние впечатления. Хочешь? Утебя есть листочек? Стой, у меня есть!– и, выхватив из «этюдника» тетрадку,принялся чертить.

- Это что? – спросил Иван,присаживаясь напротив.

- Это дом Фолькера! – ответил

Костя. – Если отсюда идти вдоль рекина Москву – ты в него почти упрёшься.Он тут, кстати, тоже на великешастает! Ему доктор велел – отперегрева «крыши». А дом у неготакой коричневый, и зелёнаячерепица. Ты если доедешь до него –узнаешь. Так, мрачновато, но послетого, как они его отговорили – вседовольны. Ты представляешь, он хотелпокрасить дом в чёрное с золотом! –сообщил Костя, продолжая чертить. –Смотри, вот это, возле дома - ангардля вертолёта, но самого вертолётапока что нет. Там дельтаплан пока.Зато есть катер. Фолькер его отдалЖеньке в пользование. Господи, такаякуча денег у людей! Ладно, я в это невникаю… Вот смотри теперь, что

внутри.

Иван взглянул без охоты наКостин чертёжик.

- В середине дома, видишь, такойкруглый - это Центр управленияполётом. ЦУП. Ясно?

- Да чего ж неясного! – улыбнулсяИван. - Всё понятно. Центруправления полетом планеты Земля.Капитан Фолькер.

– ЦУП, - с увлечением продолжалКостя, – Это такая комната скомпьютерами. На стене большойэкран. Ну, там ещё электронная картамира и холодильник. Окон нету, но

зато в потолке – большое стекло, черезнего видно небо. Говорят, зимой, какснег, они его веником чистят. Подкуполом такой небольшойкапитанский мостик, и телескоп. Иглавное, в подвале - музыкальнаястудия! Фолькер ведь создал рок-группу! Он и раньше песни писал, вальплагере, а теперь вообще! Женькаговорит, попасть к нему в студию –дикая честь. Вот что за человек – завсё берётся, ничего не боится! Еготолько глючит иногда – что нельзяобнять мир. У него жажда властинаслоилась на доброе социальноечувство.

- Значит, трудно ему, – не безсострадания произнёс Иван.

- Да! Таковы издержкипроизводства, – согласился Костя и,скинув пальто, зашагал по кухне. -Иван, чем мне их подкупить? У менянеоспоримые способности – и нольнавыков, ноль кругозора. Что я могу? –Тут он снова схватил свою сумку ивывалил на стол содержимое. - Я уГёте вычитал… - сказал он, листаякнижечку. – Не найду сейчас, носмысл такой: несчастлив тот, ктозабрасывает, что умеет, и берётся зато, чего не умеет! Область моихумений – болтовня и горячая кровь!Значит, мне следует завоёвыватьФолькера болтовнёй и кровью!Согласись, для его дела – ведь это то,что надо!

- Ты не мог бы мне объяснить, -терпеливо спросил Иван. - Для чеготебе завоевывать Фолькера?

- Мог бы! – уверенно сказал Костя,- Я как раз над этим думал! Как разстарался трезво сообразить: почемумне так хочется зацепиться за ихкомпанию? Что это – жаждасамоутвердиться? Жаждасоответствовать эпохе, быть напередовой? Может быть, но это толькосопутствующие страсти. Есть кое-чтоповажнее! – и Костя с улыбкойвыдержал паузу. – Я хочу проверитьтебя на мудрость! Догадайся!

- Да не собираюсь я гадать! –возмутился Иван. – Рожна тебе надо!

- Ну конечно! – завопил Костя. -Именно рожна! Опыта! Активноеучастие в их интернет-дурдоме дастмне гигантский опыт! Я узнаю массуразных людей – от героев до бомжей!Всех! Поборюсь, проиграю, выиграю!Моя задача – нагрести опыта всемиспособами, и как можно скорее. Мненадо срочно стать мудрым! Пока неушёл молодой задор! Тогда, еслисложить юность и мудрость, можносоздать великое!

- Они не сложатся, - сказал Иван. -Или дудочка, или кувшинчик.

- Ну, хорошо! – согласился Костя. -Пусть не сейчас. Но когда-нибудь я всёравно создам такое – ты ахнешь!

- Я не доживу, - сказал Иван.

- Доживёшь – ты же не можешьбросить меня! Я – твой крест! Тыдолжен меня хвалить, загораться,верить насмерть! Кроме тебя некому!Все остальные стопроцентноангажированы сами собой.

Ивану было и лестно, и горько.

- Ты сорвёшься и больношлёпнешься, - сказал он.

- А я и хочу! – закивал Костя. - Всрывах – топливо для победы! Там, надне, такие гигантские месторожденияопыта! А пока что мне просто надо кФолькеру. Просто надо ему доказать

свою творческую состоятельность.

Иван смотрел на него, подпереврукой голову. Он старался представитьсебя на месте Кости, влезть в егошкуру. Там было колко, мокро исильно дуло. Сплошное, неиссякаемоенеудобство!

- Знаешь что! – вдруг встрепенулсяКостя. – Вот я смотрю и не знаю –уважаю ли я тебя? Раньше уважал –это да, точно. А теперь? Спроси меня– я не скажу. Ведь ты – заросший пруд!Не знаю – можно ли уважать такую«экосистему»? И это не только стобой, это во всём – ничего не могуоценить, просто крушение координат!У меня такое чувство, мне под компас

кто-то кладёт магнит, а потомвынимает, а потом опять кладёт. Непойму – ты вообще мне кто? Почему ятебя слушаю?

Иван сидел напротив, всё так жеподперев голову, но смотрел уже не наКостю, а в сторону окна, на свойгераневый лес. Там, во влажной земле,под кроной ветвистого, цветущегорозовым «дуба», завёлся жучок,похожий на божью коровку, толькотемнее. Хорошо ли ему жилось, илитолько вынужденно ондовольствовался пристанищем?

- Ладно, пора лететь! – поднялсяКостя. – Проводишь меня? – он вышелв прихожую и надел пальто. – Я могу

не извиняться? Ну, что я редко захожуи всё такое? Понимаешь, я – не ты. Ябуду жить в кровь. Раз есть жизнь –буду жить её. Мы с тобой на пенсииперекурим.

- На том свете, - уточнил Иван итоже оделся.

Он спустился с Костей во двор, втёмный ноябрьский вечер. Дул косойколючий дождик, холодало, и ужетреснула под ногой стянувшая лужульдинка.

- Смотри, какая славная жизнь, -произнёс Костя. - Прощаюсь с тобой, и

не знаю – на день или на год? Бывалоу тебя такое?

- Нет, - покачал головой Иван. - Явсегда навещал своих регулярно.

Дыша бензинной слякотью, онинаправились в сторону улицы.

- А вон твоя подруга! –неприязненно кивнул Костя.

Действительно, к гаражам задетской площадкой подъехала Оля,выгрузила из машины на лавочкупакеты с продуктами и теперь стояла,покуривая. Вид её выражалнезависимость, но всё равно было ясно– она заняла очередь на Ивана.

- Ладно, я буду держать тебя вкурсе! – сказал Костя, сжав рукуИвана, и задушевно, по-русски,расцеловал его в щеки. - Ты уж болейза меня! – добавил он и быстро ушёл.

Иван дождался, пока скроетсяКостя, и двинулся навстречу Оле.

- Привет! – сказал он,остановившись чуть поодаль.

- Чего это он, не в духе? –спросила Оля, кивая вслед ушедшемуКосте.

- Да вот, хочет опыта, - отозвалсяИван. - Не знаю, надо ли как-то егопритормаживать? Или пускай?

- Не надоело тебе? – сказала Оляи, приблизившись, заклубила Иванасигаретой. - Работаешь бесплатнымпсихологом, небось ещё и сам емуподкидываешь. Да? На мороженое.Интересно, он хоть раз спросил тебя,как ты? Спорим, что нет!

- А ты хоть раз спросила меня, какя? – вдруг развеселившись, подзадорилеё Иван.

- Я - другое дело! Я давно и честнотебе объявила, что закрываю всеразмышления о посторонних, потомучто у меня трудная жизнь, -отшвырнула Оля. - И если ты будешьменя упрекать…

- Я не буду, - немедленно возразилИван. - Ты сама понимаешь – что я безвас? Я просто хотел сказать, что иКостю не стоит упрекать.

- Действительно – что ты без нас?Ничего-то у тебя нет! – снеожиданным сочувствием призналаОля. - Вот я смотрю на тебя и думаю –ну что я упёрлась? Ты же меня звал квам в фирму - на телефон. Вот пошлабы! Была бы свободна, дома.Выспалась бы, подобрела, смириласьсо своим зависимым положением.Вообще бы смирилась... Может, тогдаи на меня перекинется твоё везение?Знаешь, как такой полезный микроб.Заражусь лафой и буду счастлива! Иты будешь рад, что исполнил свой долг

человеколюбия. Вон, ты же рад, чтотвой Костя тебя тиранит!

Ещё пару минут они побыли наколком ветру. Оля докурила, Иванподхватил её пакеты, и они пошли кподъезду.

По дороге он рассказал Оле освоей недавней поездке к Андрею – отом, что его друг изменился – внешнеев нём разошлось с внутренним, тогдакак раньше было едино. А он, Иван,ленится, за переменами не следит –так можно и вовсе потерять человекаиз виду! Он хотел рассказать ей и оЖюле Верне, и о сне, и о нелепомзвонке с острова Гозо, но что-то в нёмвоспротивилось.

- Ты понимаешь, – сказала Оля,когда Иван умолк. - Я трезвый,реалистичный человек, отвечающий засебя и за ребенка. Мне нет никакогосмысла слушать басни о твоих друзьях.Мне бы самой перекантоваться. Необижайся! - И заключила фразу несодержащей улыбки растяжкой губ.

«В следующий раз, - решил Иван,таща к подъезду Олины пакеты, - яскажу ей, что она выставляет передсобой свои трудности, как щит сшипами, и ещё удивляется, почему кней никак не пробьётся счастье.Скажу обязательно. Но не сегодня».

У подъезда он посмотрел на кустволчьих ягод. На засыпающих ветках

держалось несколько ржавых листьев.Их облетевшими братьями, какстарыми медяками, была усыпаназемля под кустом. «Скоро промёрзнетсовсем», - подумал Иван, судовольствием предвидя зимнийпокой растений.

А дома, взявшись убирать со столапосуду, поднял взгляд и увидел снег -он мягко падал мимо окна,спокойный, состоящий из склеенныхпо нескольку штук неторопливыхснежинок. Иван прочёл его, какзаповедь. Это был рецепт душевногомира, не передаваемый словами –только снегом. Каких-нибудь пятьминут назад он стоял во дворе, всырой ветреной слякоти. И вот теперь

– такая тишина, и он, Иван, в согласиис нею! Можно даже сказать, они –взаимный портрет друг друга.

Иван полюбовался ещё и вдругпочувствовал вину. «Всё-таки, поэзияотбирает человека у человека. Вот он,Иван, стоит себе, понимает снег, аКостю наизнанку крутит от всяческойжажды. И Андрей потерян, потому чтоему некого спасать от индейцев. ИБэлла в весенней Вене одна. И на Олеот одиночества выросло семьдраконьих шкур. А у бабушки сдедушкой другая проблема - жизньподходит к концу. А он стоит себе,понимает снег. Чем он поможет имвсем со своим снегом?»

На следующий день снег нерастаял, но утратил былуюбожественность. Сошедши на землю,он подвергся земной судьбе - чьи-тоноги потоптали его, поклевала ворона.Зато к вечеру напорошило ещё.

«Ну вот, - с облегчением сказалсам себе Иван, - ты и пролетел своюосень».

* * *

На этот раз он действительно

опасался осени зря. Лампы, летняямята и мёд, ноты и книги – всё этооказалось не таким уж насущным.Иван перевёл часы и легко, без тревогдвинулся в тёмное время года.

Днями своими он по-прежнемураспоряжался свободно – безпредварительных договорённостей,ничего не планировал, плыл, какпридётся. При этом смело пренебрегалвсеми современными методамижизненной навигации, оставив себеодну совесть.

Из крупных дел у него имеласьвторая глава научной работы. Икаждое доброе утро, а таких впоследний год случалось

большинство, Иван решал твёрдо:«Сегодня нет!»

Разделавшись таким образом снаукой, он собирался и ехал в офис.Звукоизоляция помещений была кудаболее чистым занятием, чем анализсовременной культуры, но и тут нескладывалось. В офисе ему ненаходилось дела. «Уйдите, ИванАлександрович!» – говорил взглядсекретарши. У неё наклёвывалсяроман с менеджером Денисом. Иваних стеснял.

«Ну что, приятель, досачковался?– улыбался Иван, покидая офис. - Воти гуляй теперь!»

И он гулял, по обочине собираямаленькие дела – поменял летниешины на зимние, в коридоре убабушки поправил плинтус. Какпереломить своё тихое нецветущеесостояние, и надо ли переламывать, онне знал.

Тем временем конец ноября налёгтемнотой, и в будничной благодатиИвана стали случаться огрехи.

Всё последнее время он сготовностью принимал своёодиночество – как взнос заблагополучие близких. Но теперьсмирение перестало удаваться ему.

Андрей что ли с Костей расшатали егоспокойствие? Одиночество издобровольного и полезного сталоказаться ему унизительным. В тревогеон оглядывал свою пустую молодостьи, наконец, дошёл до того, что повелелсебе завтра же начать жить по-человечески. Что это означало – Ивантолком не знал. Но его намерениестало осуществляться само собой.

Уже на следующий день, зайдя винститут, он не то чтобы увидел –почувствовал – как в гардеробе и налестнице с лёгким электрическимпокалыванием касается его чей-товзгляд. К обеду облако флиртасгустилось, и из него выделилсячеловек, обладающий плотью и речью.

Им оказалась миловидная студентка,непринуждённо, как знакомого,дёрнувшая его в вестибюле за рукав.«Хочу переслать тебе кое-что. Можномне твой емэйл?» - запросто сказалаона. Иван, растерявшись, отдал ейсвою «звукоизоляционную» визитку ив тот же вечер получил письмо.Девушка назначала ему свидание водном из клубов, спасительнооговариваясь при этом, что оставляетза ним право не приходить.

Он пришёл в клуб без капливолнения, с расслабленно повисшимируками и ровной добротой в сердце.

Они поболтали, теряя в шумекуски предложений, и разумно

сошлись на том, что люди они непохожие, вместе весело им не будет.

Девушка отправилась танцевать, аИван с облегчением вышел. Подногами хрустел ледок, час назад ещёбывший слякотью. И уже проглянулимельчайшие звёздочки, еле видимыечерез подсвеченный фонарями смог.

В бодром настроении вернувшисьдомой, он поразмыслил и сразу нашёлнесколько возможностей продолжить«хождение в жизнь». Пойти в офис –там возле окна сидит у них Таня –определить на глаз величину еёчувства трудно, но сколько-то,безусловно, есть. Пойти на седьмойэтаж, повиниться перед Олей за годы

малодушия и разом всё исправить.Позвонить Бэлке в Австрию -окунуться с ней опять в эту реку –почему нет? У Бэллы трагическаякрасота и чистое сердце. Она сестраКости, в конце концов. А вот и «билетна пароход» – синий том Чемоданова.Одним словом – довольно. Пора уже скем-нибудь разделить жизнь!

Но даже и тогда, в бреду планируясчастье, он понимал, как это будетнеправильно, и как нелепо можетзакончиться.

Переболев приступ, Иван осталсясам при себе. Разыскал покондитерским «Адвенц-календер» –набитый конфетами рождественский

календарь, и подарил Максу. Это былмудрый шаг, потому что теперькаждый день у них был повод длявстречи – обсудить доставшуюсяфигурку. Искушенные в Рождествешвейцарцы поместили в окошечкигорькие ёлочные шары, молочныесвечки и ореховых ангелов в фольге.Макс не ел их, а собирал.Впоследствии всю коллекцию назолотых нитях можно было повеситьна ёлку.

Иван по старой привычкестыдился своей обывательской неги ибыл рад однажды у бабушки покухонному радио услышать слова кого-то из древних святых «Могу визобилии, а могу и в скудости». Не то

чтобы он безоговорочно доверялсвятым, но созвучие было емуприятно.

* * *

Понемногу дым зимы, пришедшийна смену осенним туманам, застлалдома напротив. На крыши за ночьнаметало столько, что клубило потомвесь день. Совсем тоска не ушла. Онастояла поблизости, на порожке. Иванухотелось уехать куда-нибудь, и вдвижении своём совпасть со снегом.То он рвался на дачу, то мечтал снова

сесть в самолёт, чтобы на взлётеувидеть снежную ткань изнутри. Но убабушки на погоду разнылись суставы.По утрам и на ночь она сетовала емуна тяготы возраста и раз дажезаплакала. Куда он поедет! Хватитуже, погулял.

Однако Ивану всё же выпаладорога – в город Санкт-Петербург.

Его позвал отец. Точнее, непозвал, а предоставил повод. Сам онжил в Питере уже пять лет, уехав тудасразу после разрыва с мамой. С сыномобщался редко и нехотя. Преподавал,занимался исследованиями. Его

нынешняя академичность былаудивительна Ивану. Никогда преждеотец не довольствовался однойнаукой, но сопрягал её успешно скоммерцией. Похоже, его уснувший навремя предпринимательский дух вновьвоспрянул. Отец решил открыть вПитере филиал своего московскогопредприятия – того самого, которымрасслабленно и безынициативно,сложив весь труд на плечикоммерческого директора, управлялего сын. Для регистрации филиалапотребовались документы, которыеИвану предстояло подвезти на вокзали передать коллеге отца,отбывающему в Питер.

- Зачем же передавать! Я лучше

сам приеду! – сразу решил Иван. Ихотя отец возражал, находя рвениесына бессмысленным, отговорить егоон не смог.

Всю дорогу Иван проглядел вокошко и нисколько не заскучал –потому, вероятно, что смотреть в окнобыло его призванием. В районеБологого тянувшийся от самойМосквы снег кончился. Над поездомповисли лиловые тучи, яркие, какнепросохшая акварель. Точно такой жеоблачностью пару часов спустявстречал его Питер. На Невском, впервой попавшейся кофейне, Иванпозавтракал и, обнаружив, что до

встречи с отцом ещё уйма времени,отправился гулять.

Он бродил по улицам, удивляясь,как всё же похож его отец наПетербург. Сходства было много – встрогости архитектурных линий илиний лица, в погоде и нраве. А вотптицы, звери и дети не шли ни городу,ни отцу. Иван почувствовал это, когдана перекрёстке к нему пристроилсященок дворняги и грамотно, нога кноге с человеком, пересёк дорогу назелёный свет. Всей своей повадкойщенок выражал радость, его рыжаяшерсть лоснилась – он ещё не хлебнулсобачьей жизни. Очутившись надругом берегу, щенок немедленнонапал на воробьёв и отбил у них хлеб.

Иван смотрел и вспоминал, как водворе его детства отец обходил за семьвёрст пиры голубей над раскрошеннойбулкой.

Прошло утро, на влажныхсумрачных улицах потеплело. Иванрасстегнул куртку и гулял так дообеда, грудью чувствуя разницу вклимате двух столиц. А затем подулосолнцем. Облака расступились, ихолодный ясный ветер вынес его наугол двух старых улиц, где они с отцомдоговорились встретиться.

Настаивая на приезде, Иван берёгв душе скромную цель – понемножкуначать сближение. Тут главнойхитростью было не давить на отца,

ничем не выдать своего намерения.Иван исполнил её «на пять». Простоотдал документы, образцы рекламныхбуклетов, коробку с печатями. Дажеприветливого взгляда не позволилсебе.

В ответ на его образцовуюсдержанность, отец предложилпрогулку. Они пошли вдоль реки, ивсю дорогу Иван чувствовал, какмного у него от отца – походка, лицо,даже голос. Только глаза – рассадникнежных чувств – у Ивана былимамины. И получалось: они с отцомвыглядят, как недружные,воспитанные порознь братья.

Прогулка не удалась. Дорогой

отец взялся расспрашивать его оработе, но Иван завалил экзамен. Невспомнил цифр, запутался впоставщиках – одним словом, выказалпозорную неинформированность вделах своего королевства.

Отец окаменел и больше непроизнёс ни слова. Иван хорошо зналэту родную хмурь, видел её насквозь –конечно, отец жалел о прогулке, опотраченном времени, о ребёнке, изкоторого не вышел толк. Скорее всего,ему хотелось сказать сыну что-нибудьрезкое, но он сдержался. Засдержанность эту Иван был емублагодарен.

В поезде он думал о родителях:как вырвалась и налеталась по добройЕвропе мама, и как по-своему обрёлсебя отец, слившись с холоднойприродой Питера. Конечно, теперь,когда упоение волей прошло, имобоим предстояло почувствоватьосень. Может быть, пользуясь этимспадом, удастся сомкнуть края, илихотя бы перекинуть мост?

Как это сделать, и хватит ли натакой подвиг жизни, Иван не имелпонятия. К тому же, его занимал ещёодин, самый трудный вопрос: надо ли?Бабушка на это не раз ему говорила,что произошедший между семьёй иотцом разрыв – всего лишь отражениеразрыва внутреннего, бытовавшего

всегда. Ну а как, скажите, ему не быть,если человек - «эгоист и тиран»!

Своего твёрдого мнения на этотсчёт у Ивана не было, но ему хотелосьискать примирения уже потому, чтоположение отца, как и любогоодинокого человека - отчаянно.

«В конце концов, - рассуждал он, -на свете есть душистый луг подсолнцем, и песок с тёплой волной, аесть суровые норвежские фьорды, итундра, и сталактитовые пещеры. Всёэто было сотворено однажды, идостойно любви. Ему в отцы досталсяфьорд. Чем плохо?»

Добытыми впечатлениями онподелился по телефону с ОльгойНиколаевной. Иван рассчитывал, чтомама, узнав про горькую жизньбывшего мужа, забудет старое иприлетит спасать.

- Бабушка тебе про отца нерассказывала? – хитрил он, знаяотлично, что бабушка скорее умрёт,чем поспособствует воссоединению с«тираном и эгоистом».

- Женился? – ахнула ОльгаНиколаевна.

- Да нет, не похоже, - утешил еёИван. - Открыл в Питере филиал.Говорит: о-го-го, как всем в Питере

хочется друг от другазвукоизолироваться! Ты знаешь, ядумаю, только вот эта новая суета егои спасает.

- Ты что, ездил к нему? –ужаснулась Ольга Николаевна.

- Мама, он весь каменный! –сказал Иван. - Если б ты знала, что этотакое – дострадаться до каменногосостояния. Но мне кажется, такойлёгкий человек, как ты, и не можетэтого знать. До тебя ангелы недопустят...

- Ну конечно! Я и вообще живу враю! – огрызнулась мама, оченьвзволнованная тем, что отец одинок и

бедствует сверх меры.

- Я думаю, если как-то егоуговорить, убедить. Я хочу сказать: чтоесли вас обоих как-нибудь сдвинуть вМоскву? Пусть даже пока не в однуквартиру…

Мама не дала ему закончить. Чтоза странный человек её сын! –возмущалась она. - Неужели забыл,каких усилий ей стоило добитьсячеловеческой жизни, в нормальномобществе, в нормальном климате! Аон, вместо того, чтоб помочь ейостаться, норовит выманить её на свойтоскливый, заледенелый,бесчеловечный, коррумпированныйпустырь! Да и посул хорош – мрачный

псих, от которого сама и сбежала!

В смущении Иван отложилпогасший телефон. И всё-таки, емуказалось, что он продвинулся к цели.Пусть пока на один только мысленныймамин взгляд в направлении авиакасс.

* * *

Одиночество разделяя свелосипедом, Иван ездил до снега, ипо снегу поехал тоже. Оттепелинравились ему не менее снегопадов, аснегопады не менее оттепелей. Любаяпрогулка оказывалась целебна. Он

возвращался бодрый, потный,благодарный изобретателювелосипеда и всей природе осенне-зимнего берега.

Однажды он догадался, что еговелосипедный роман есть способразговора с землёй. Вроде собираньягрибов, но иной. У земного рельефабыло вдоволь реплик длявелосипедиста. Каждый овраг итропинку Иван выслушивал и давалответ ездока. По скользкой глинеберега и по мёрзлой лиственной шкурешины катили не одинаково. Бываливесёлые овраги – в них он съезжалскоро, попадались тоскливые итаинственные - такие хотелосьобъехать. Посыл менялся в

зависимости от погоды. Размытыедорожки хандрили, но, подмерзнув,бодрились вновь, и велосипед хандрилна них или бодрился.

Как-то раз на своём излюбленномместе, там, где в овражках нарытытрамплины, он увидел парня постаршесебя, на «марсианском» велике.Парень был в кургузой кожанойкуртке, в тёмных очках и без шлема.Несмотря на свой невысокий рост искромное сложение, он показалсяИвану разрушительным – как шароваямолния или кинжал.

Заметив зрителя, пареньулыбнулся и, нацелившись точно влоб, взлетел на трамплин.

Иван взял влево и рухнул в листья.Лобовое столкновение не состоялось.

Весьма довольный тем, как славноотреагировала его «мишень», пареньбросил велик, на лоб сдвинул очки и,подойдя, протянул Ивану руку вперчатке.

- Ты больной что ли? – спросилИван. Не приняв руки, он отряхнул скуртки снежные листья и собрался ужеподняться, но не смог – сердцеоцепенело. Снежок вокругвелосипедиста был запачкан кровью.Приглядевшись, он заметил – красныепятна как будто напоминаютребристый рисунок подошв.

- А, что, класс? Нравится? –обрадовался парень. - У меня тамсменный картридж! – объяснил он,поднимая ногу в танкообразномботинке, но не удержал равновесия иплюхнулся в заснеженные листья. – Назаказ делают. Знаешь, если кому охотаоставить по себе след! – с ухмылкойприбавил он.

Севший голос, глаза в красныхпрожилках, как будто их долго тёрли,вихры из-под шлема и усталые,горестные носогубные складки - Ивансмотрел вскользь, проникаясьнеясным сочувствием.

- Я сюда установлю прожектор, -сказал парень, поднимаясь и щедрым

жестом обводя небо и лес. - Чтобы поночам тренироваться. У меня тольконочью время есть. И эту рухлядь пустьвывезут, - он пнул ногой деревяннуюопору. - У меня тут брат гоняет. Этоего машина, - он дёрнул руль, ивелосипед встал на дыбы. - Я-то ужестарик, некогда мне. А… да хотя, и тыстарик, - сказал он, вглядываясь в лицоИвана. - Старики мы. Ну давай! Чегосел! Давай вон с той деревяшки – ктодальше! Разгон от берёзы.

- Не хочу, - сказал Иван и, поднявс земли свой велосипед, покатил потропинке в сторону города. При этомон очень старался не вникать всодержание воплей, какимисопроводил его отъезд

разочарованный парень в ботинках сосменным картриджем.

«Вот и Фолькер, – катя побережку, думал он. - Надо у Костиспросить. Может, правда Фолькер?»

Костя зашёл через пару дней. Онбыл строг и собран, сказал «привет» иснял пальто. К чёрному колючемусукну «собачками» присталиснежинки. На миг в движенииКостиных рук, вешавших пальто накрючок, мелькнуло сомнение.

- Давай-давай, проходи, нераздумывай, – подбодрил Иван. –

Полчаса у тебя есть.

- Да, – согласился Костя. –Полчаса есть. И нам за полчаса надобудет решить один судьбоносныйвопрос. Готовься.

С этими словами он прошёл накухню и, сев у окна, положил ладонина стол. Его лицо было сосредоточено.Иван даже чаю не стал предлагать,опасаясь сбить его с толку.

- Я сразу к делу, ты не против? -заговорил Костя и, по возможностикратко, обрисовал другу «костры» и«льды» своего положения.

За время, что они не виделись,

Женька несколько раз приводилКостю в дом брата. Фолькер запростопустил новичка в свою музыкальнуюстудию и хохотал от восторга, когдаКостя экспромтом вписал в новуюпесню три удачных строфы. «Да это,(многоточие и ещё многоточие!),просто «Египетские ночи»!» – оралФолькер, и Костя был тронутначитанностью интернет-монстра,странной в контексте егонеформальной лексики.

- Ты понимаешь, - объяснял Костя.– У него всё есть – музыканты, студия,даже мотивчики кое-какие. И звуксвой они придумали. А текстов нет. Тоесть, он может сказать, о чём песня, акогда пытается срифмовать – выходит

убожество. Тут меня и понесло. Незнаю, может, от страху – но получилсятакой ясный, резкий текст! Тебе я егопрочесть не решаюсь – ты мне такповерь. В общем, Фолькер обрадовался– он ведь импульсивный человек.Почитал ещё, что там у меня с собойбыло. «Всё, – говорит, - ты у насчувствуешь время, будем с тобойсотрудничать. Для началапоработаешь спецкором. Женька –твой прямой начальник. Он даёт заказ– ты пишешь, он редактирует иразмещает на сайтах. Кроме того, -говорит, - в случае необходимостибудешь со мной летать по родине икомментировать происходящее вИнтернете, на языке твоих больныхровесников».

- А происходящее - это что? –уточнил Иван.

- Не знаю, - мотнул головой Костя.- Он хочет с группой ездить – вподдержку сайтов. Проповедоватьхочет. Чтоб попсовые дети включалимозги. Я вообще не думаю, что емунужны мои тексты. Горячая кровь –вот что нужно! А как её применить –это уж он разберётся. Может, ядискотеки у него буду вести, поСибири, под лозунгом «Здравствуй,совесть!»

Костя неспокойно вздохнул иумолк.

«Нет, всё-таки надо чаю!» - решил

Иван и, встав, насыпал в заварочныйчайник листьев и цветов минувшеголета.

- Мне странно, - говорил он Косте,пока закипала вода. – Человек,заработавший кучу денег, соблазнилсяутопией. Может быть, этот проект –подготовительный этап какого-нибудьбизнеса? Ты ж сам говорил, у него тамвсяческие он-лайн магазины? Может,действительно, хочет скупитьпространство, раскрутить и такдалее…

- Да нет! – перебил Костя. - Я жтебе говорил – с головой у него плохо!Я его прямо спросил – зачем емудались эти молодёжные сайты?

Неужели он надеется, что кто-то тамчто-то увидит и рванёт оттаскиватьдрузей от наркотиков или тамДостоевского читать? «Нет, - говорит,- чтобы рванул тупой – это нереально!Но отвоевать тех, у кого внутри что-тоесть, можно!» Я ему возражаю, мол,Фолькер, это у тебя получится илисектантство, или отряд бой-скаутов! Аон ржёт. «Ну и пусть, - говорит, - лишьбы растолкать человека!» Иван, тыпонимаешь, у него серьёзные люди вштате. Психологов, между прочим, двештуки!

- А ботинки со сменнымкартриджем у него есть? – спросилИван, ставя перед Костей чашку.

- Не знаю про картридж. С чегоэто ты взял? Но вообще у него целаякомната ботинок. Он ихколлекционирует. Когда он бывает вкакой-нибудь стране или местности,обязательно вымажет подошвыпожирнее в грязи и потом уже её несмывает, бережёт даже. У него естьботинки в красной глине, в белойглине, в тине какой-то, чёрте в чём. Унего специальная для ботинокгардеробная – я видел. Наверно, парпятьдесят. А ещё он стеныколлекционирует – ну это я теберассказывал уже, да? Женька сказал, сним из-за этих стен жена развелась.

- Наверно, не из-за стен, а попричине общего сумасшествия, -

предположил Иван.

- Может быть, – согласился Костя.- Но мне это всё равно. Для меня естьреальная работа. И нам с тобой надотрезво разобрать минусы и плюсымоего шанса.

Иван взглянул на своегоподопечного и заранее всем сердцемвстал на сторону минусов.

- Минусы такие, - начал Костя. –Во-первых, я не буду свободен.Мотайся по всему свету, делай, чтовелят. Во-вторых – у меня не останетсявремени подумать о себе честно. Винститут я тоже вряд липодготовлюсь. Это минусы.

- Ну а плюсы? – спросил Иван,зная, что таковых не найдётся.

- А плюсы, что у меня будет массазнакомых, разнообразная жизнь,драйв. Видишь, летать куда-топридётся. Я ведь уже говорил тебе проопыт! И, кроме того, у меня будутденьги. Если я научусь талантливоработать – деньги будут. Тут, я думаю,он не обманет. А уж дальше – выше!

- По-моему, это не плюсы, -качнул головой Иван.

- Так вот я и хочу знать твоёмнение! – воскликнул Костя, - Правдали, что большому кораблю нужнобольшое плавание? Я большой корабль

– это точно. Я думаю, если знатьсекреты преобразования энергии, такна мне до Марса долететь можно! Нонадо ли? Человек в большом плавании– как слон. Раздавил нечаянно столягушек – ах извините, я большой!

- А почему ты думаешь, чтостанешь давить лягушек?

- Потому что для самоконтролянужно уединение и время! – крикнулКостя и, вскочив, зашагал по кухне. -Если я в гуще событий – я иду вразнос! Конечно, стану давить – всех,и тебя!

- Ну, так в чём дело? – сказалИван, с трудом сдерживая улыбку. –

Раз ты всё знаешь, неужели нельзясебя усмирить?

- Усмирить? - навис над столомКостя. – Ну конечно, только это иостаётся! На твоём божественномфоне ни черта нельзя предпринять!Всё начинает казаться тупойамбициозной суетой! Найти себезанятие – суета! Мир спасать – бред,суета и амбиции! Влюбиться – вообщеподлость! Ты прививаешь мне вкус кбессмертию, а мне нужен вкус кжизни! Я молод! Понимаешь? Юн!Юн! Молод! Ты вообще задумывался,что я из себя представляю в своигоды? Не мечтаю ни о какой любви –подавай мне мудрость! А всяческогокайфа хотя и хочется, но при одной

мысли уже тошнит, потому что я знаюбренность. А мне не надо знать! Мнежить и дрова ломать надо!

- Решил – иди, ломай! – спокойносказал Иван.

- И пойду! – крикнул Костя.Впрочем, тут же утих и, вернувшись застол, сделал первый глоток из своейостывающей чашки.

– Что это за гадость? –поморщился он. - Сахару хоть дай!

- Это не гадость, - возразил Иван.– Это правда о родине. Зверобой,ромашка, пустырник. Тебе полезно! –И подал ему сахарницу.

Костя разболтал в чашке белуюметельку песка и по глотку задумчивовыпил. Было видно – сраженья ссамим собой его обессилили. Допив,он вздохнул и, взяв за лямку«этюдник» поплёлся в коридор.

Иван вышел за ним и смотрел, какс множеством резких неточныхдвижений одевается Костя. У«этюдника» заело молнию, рука,полезши в рукав, упёрлась в шарф, напальто отлетела пуговица. «Чёрт!» -разозлился Костя, пряча пуговицу вкарман, и тут же обнаружил, что изкармана исчез ключ. Понервничаввдоволь, он нащупал его заподкладкой.

Наконец он был готов, повесил нашею шарф, но не ушёл, а осталсястоять на пороге, сжимая концы вкулаках.

- Ну, давай, говори, – кивнул Иван.- Что ещё у тебя?

– Как тебе скажешь, когда ты дажене отвёз Бэлке «Чемоданова»? –произнёс Костя. - Ты видел Женьку –видел, как он на Машку смотрит? Я сним рядом греюсь. Болтаешь с ним – иукрыт лучами. Когда вы с Бэлкой быливместе – я это тоже чувствовал. Носколько мне тогда было? А теперь всёгудит! – и он дёрнул себя за шарф,словно ударил в колокол. – Ты недумай, я не завидую, хотя лучше

Машки нет – это факт. Я простоудивляюсь: вот вроде бы я только чторешил – «ломать дрова». Решил - а гулне унимается! Значит, что-то другое вомне ноет? Может быть, мне вообщенадо закрыть вопрос о себе? Иоткрыть вопрос о другом человеке? Непойму я, чего хочу! – с тоскойзаключил Костя и вдруг, вытянувшисьпо стойке «смирно», потребовал. -Благослови меня!

- Благословить? – растерялсяИван. – C чего это ты взял, что я могу?Ну ладно… Давай, с Богом!..

Он тронул его плечо, и свободныйот тяготы Костя вылетел вон.

- Спасибо! – прокричал он излифта.

С сомнением Иван прикрыл заним дверь, в кухне налил себе в чашкуостатки заварки и вернулся налестничную площадку. Сел накорточки. Попивая, смотрел вниз, наступени и решётку перил.Возвращался, доливал горячей воды.Ему было лень заваривать чай снова,так что вскоре он пил уже простотёплую воду.

Иван размышлял о благословении.Не то чтобы оно было залогом успеха.Скорее – защитой от мук совести в

случае неудачи. Теперь, когда Костяприползёт к нему, зашибленныйсвоими «дровами», виноват будет он,Иван! Так, чуть улыбаясь, он думал. Идумал уже без улыбки: вот лежит вкомнате на столе укоризненный«Чемоданов». И нет никого, кто далбы благословение отвезти его Бэлке.Ошибёшься, предашь, растратишь –мучься сам!

* * *

Костя отхлынул, и жизньвыровнялась, как дыхание. В своем

стариковском обществе Иванпродолжал наблюдать за растущейзимой. Накатывали метели – сначалакрупяные, потом влажные, наконец,истинно зимние – когда снежинки,сухие и пушистые, как липовый цвет,густо летят над землёй. На лесныхпрогулках от снега ныли глаза, колёсавязли в лесном неутоптанном насте, аИван и представить себе не мог, какзавершить сезон.

Так бы и кататься ему всю зиму,но однажды на спуске в овражек онувидел впереди человека, одетого соспортивной отвагой – втренировочные брюки и футболку,взмокшую на спине. Человек шёлбодро, из-под его кроссовок брызгало

листвой и толчёным льдом.Проскальзывая, он сбежал в овраг и наразбеге взлетел вверх по тропе, чутьтронув ладонью землю – каксмазавший прыжок фигурист.

Иван смотрел с полуулыбкой. Емустало понятно необъяснимое словамипревосходство пешехода над ездоком.

С тех пор он ходил на рекупешком. И хотя темнело рано, иодеваться приходилось тепло,настроение у него было лёгкое.

А тут ещё пришла счастливаявесть от мамы: без помощи второгобывшего мужа, подходящей работы вВене для неё так и не нашлось. «В

Москву-у-у!..» - гудело над мамойзимним ветром, но она крепилась,потому что вернуться значилопризнать поражение.

Иван её не торопил, ночувствовал, что разлуки им осталосьна месяц – не больше. И это хорошо,потому что дома, уж конечно, ейстанет легче! Иван верил, чточеловека, живущего на родине,окружает полезный пар, питательнаясреда, которую способен усвоить лишьтот, кто в ней рождён. Наверно, былобы справедливо назвать этот парнеудобным словом «любовь». Но емуне хотелось так просто сдавать своё, струдом завоёванное трезвомыслие.

«Может быть, дело в климате?» -надеялся он. И придирчивоосматривал, словно бы готовил кприезду мамы родные окрестности.Как придётся ей западный ветер среки? А новый пейзаж с возведённымипо небу башнями? Приноровятся линоги ко льду? Привыкнет ли сердце кволнению за дедушку с бабушкой?

Вопросы не отпускали. Он всёдумал – как честно объяснить мамесвоё житьё-бытьё, что прекрасно внём, а что горько. И однажды егоозарило. Иван отправил маме поэлектронной почте несколько строк.

«Ты спрашиваешь, как мы тут себячувствуем в целом? – писал он. - Я

скажу тебе. У нас неподалёку строятдом. Я из окна наблюдаю за стройкой.Там на высоте двадцати этажейкаждую ночь сидит крановщик. Мневсё время хочется отнести ему еды –как будто он узник в башне, но я знаю,что это лишнее. В кабинке ему нестрашно. Под ним – просторная,хорошо укрытая снегом Русь. Ветерего качает. У него горит свет. Воттакая метафора».

Снег и правда порадовал Ивана вэтот год. Метели, каких не зналидавно, отгородили Россию от всегобесснежного мира. В коконе снега,уютном, как никогда, зима и Иван с

нею подвинулись к Новому году. В этовремя из своего голого, обделённогоснегом края ему позвонил Андрей.

- У меня грандиозная новость! –сообщил он. - И всё по твоей вине! Язнал, что ты способный парень, ночтобы вот так, одним тостомпеременить жизнь!..

Оказалось, всё это время Андрейне звонил потому, что хотел довестисвою новость до блеска, и вот теперь,он был готов представить её Ивану.

- Я купил дом! – объявил он. – Ноэто не всё. Я не могу тебе сказатьвсего вот так, не видя лица. Ты зайдина «почту», я тебе письмо отправил с

фотографиями. Посмотри – потомсозвонимся.

Как понял Иван,средиземноморское приобретениенравилось Андрею всерьёз. Да что тамнравилось – он буквально плакал отблагодати, и письмо его было солёное.

«Встаёшь – цветные туманы! Поодну сторону море, по другую холмы –Божий мир, иначе и не скажешь. Людивесёлые, приличные, девчонки все –барышни, ребята – такиеремарковские. Круглые год цветы,птицы – никто на зиму не умирает!Вообще никто не умирает! И никто

тебе не указ. Живёшь себе, какчеловек, вольно, на лучшей земле. Тыприглядись хорошенько! Но вообщефотографии ничего не дают. Тебе надоувидеть!»

Иван читал и удивлялся: с егодругом произошла странная вещь. Какесли бы душа пресытилась властьютрезвого разума и сорвалась в детство,к романтическим первоосновам.

Цель у Андрея была простая –побыть строителем, садоводом ивиноградарем, трудом завоевать себеновую родину. Заботы не пугали его.Со временем он собирался освоить иморе. «Мужчина обязательно долженплавать, чтобы берега не видно! –

писал он. - И летать».

На покупку приморского садаАндрею пришлось взять кредит. Затоего деловая муза ожила. Он знал, что вкаждой сделке кроется пядьлегендарной земли, и работал свдохновением. «Ещё годок, - писал он.– И я свободен!»

С растерянной симпатией Иванпролистал десяток снимков,прикреплённых к письму. Однакартинка его задела. Он развернул еёво весь экран и смотрел с улыбкой, какв солнечно-зелёном саду на грудекамней восседает Андрюха, весёлый, взелёной бандане. А позади него, вглубине сада, дева в платье до пят

несёт, словно ведёт за руку, пустойкартонный ящик. Кроме пиратскогоголовного убора, никакихбросающихся в глаза перемен в своемдруге Иван не нашёл. Он распечаталснимок и, держа в руках глянцевыйлист, долго всматривался – где тамсчастье?

Когда же, наконец, отложилфотографию и, выключив лампу,собрался уйти, вид за окном поразилего. Иван сделал шаг навстречу изамер. На улице твориласьневообразимая суматоха - намешанныево мраке снежные хлопья крутились илупили в стекло. Москву накрылабуря. И сразу же зазвонил телефон:бабушка с дедушкой на перемену

погоды дружно почувствовалинедомогание. Пришлось, напяливнаскоро свой бутафорский оптимизм,картонное своё спокойствие, идти иутешать их. В тревоге, в дымувалокордина, Иван провёл остатоквечера. «Какие моря! – думал онгорестно. – Какой ещё виноград!»

А когда измученный, пьяный оттревоги и снега вернулся домой ипопал взглядом всё в тот же зелёныйкадр, гнев пронзил его. Со злостью онсхватил телефон и позвонил Андрею –требовать отчёт о предательстве.

- Я посмотрел твои картинки! –произнёс он. – Ну и как же тебяугораздило? Что, вот так, приплыл на

Гозо, увидел «лодку» и переменилжизнь?

- Ну, почти! – согласился Андрей.

- Расскажи мне подробности, еслитебя не затруднит!

- Погоди, ты злишься что ли? –растерялся Андрей.

- Да! Может быть, я и злюсь, –сказал Иван. – И я даже могуобъяснить причину. Я так понимаю,раз ты купил дом – значит, рано илипоздно, ты будешь там жить?Следовательно, даже если закончитсятвой контракт во Франции, в Москвуты всё равно не вернёшься! Да и на

отпуск вряд ли приедешь! Какой дуракедет на отпуск в Москву, когда у негодом на море! Вот это меня, ну,скажем, не злит, а интересует – чтоможет нормального, не чокнутогочеловека заставить бросить всех, с кембыл, кто растил!.. И родину!.. - ТутИван умолк, почуяв излишек пафоса.

- Да ну что ты! – растерялсяАндрей. – Наоборот, я хотел для всех!Я ведь так и решил - буду встречатьгостей, родственников, чтоб они зимуу меня пережидали. Поработаюударно, выплачу, чего там должен,потом, может, отельчик организую, потипу агротуризма. Женюсь, состарюсь,научусь рисовать, продам картины,куплю внуку виноградник. И он уже

будет встречать твоих внуков – я такему завещаю! А сам сяду в паруснуюлодку – и поплыву, как Одиссей. Яшучу, конечно. Но всё же - чем несудьба?

- Лучше бы ты у нас наЛихачёвском шоссе клал асфальт! -припечатал Иван.

И, как это бывало с ним, когдачувство собственной правотызашкаливало, его ждал урок.

На следующий день он поехалменять права, и в ГАИпатриотический порыв отлетел.

Фотографию, на которой вышел«моргнув», отказались переснимать.Он попытался спорить, но был сражёнледяным, визгливо-железным тономсотрудника. Иван скомкался, потерялсвободу. Его замутило от брезгливогостраха. Призрак тридцатых отделилсяот стен.

По дороге домой он, как мог,высмеивал себя за впечатлительность,и всё-таки, отмахнуться не удалось.Историю родины ввели ему крохотнойкаплей, как прививку. Лёгкоенедомогание – и опыт влился в кровь.Тут простая мысль об Андрюхинойпокупке пришла ему в голову. Может,дело не только в море, а просточеловек захотел иметь недвижимость в

государстве с мирным прошлым?

В тот же вечер, стоя у кассы вближайшем от дома супермаркете,Иван стал свидетелем драмы.Охранник поймал воришку –щупленького парня с банкойконсервов под курткой. Тот вырывалсяотчаянно, и, может, сбежал бы, но кто-то из персонала додумался схватитьжелезную корзинку для продуктов. Спомощью этой корзинки они иодолели вора. Иван со спазмом всолнечном сплетении считал удары.Когда парня уводили, на его беломлице уже вспухали красно-сизыеполосы.

Персонал ликовал. Иван взглянул

на победную улыбку кассирши, одниммахом вывалил содержимое своейкорзинки на стол у кассы и с пустымируками пошёл к выходу. «Это что! – непоняла кассирша. – Молодой человек,стойте!» Иван хотел повернуться иобъяснить, но тихое чувство тщеты,натёкшее в сердце, залило порох.Поучительным же во всей этойистории было то, что, вернувшисьдомой, он обнаружил: у него изкармана вытащили мобильный.

Запретив себе распутыватьхитросплетения дня, Иван с чашкойчая сел к своему окну и из социально-политического измерения мыслейпереместился в измерение рощ,дворов, собак и птиц, в измерение

снежного ветра, метущего город ипригород. Как он в нём отдохнул!

Как ни странно, после разговора сАндреем, оба напуганные тем, какистончилась их дружба, они взялисьперезваниваться. Разговаривали неподолгу, но часто.

Как всяким людям, давно несверявшим часов, им было трудно; онидвигались навстречу неуклюже, стораз озвучивали один и тот же спор,обсуждали заведомо незначительное.Но однажды Иван почувствовал, чтоопять, как раньше, по голосу видитвыражение Андрюхиного лица.

Так, понемногу, они возвращалисебе утраченное.

* * *

Иван не видел Костю с началазимы. Правда, однажды наткнулся винститутском гардеробе на Женю сМашей. Поплевав на бумажныйплаток, Женя драил барышне ботинок.Заметить Ивана он не мог, посколькубыл повёрнут спиной, зато его узналаМаша. Секунду они смотрели друг надруга, как смотрят человек и белка –не имеющие общего языка, но

притянутые взаимным интересом. Азатем расцепили взгляды и больше невстретились.

Маша похудела, котомку связанием и тетрадями сменилпристёгнутый к ремню штанов чехолсо смартфоном. «Ну вот, и еёзахватили веб-страсти!» - решил Иван,уходя.

После института, а иногда и до, идаже вместо, Иван любил заглянуть кМише в «Кофейную».

За своё недолгое и неглубокоезнакомство с ним Иван догадался:

Миша был из тех людей, что охотнозаполняют собой пробелы и паузы, нопопробуй навязать им роль – их и следпростыл.

В те дни у Ивана как раз был«пробел». Работа не ладилась, Костяисчез, бабушка с дедушкойчувствовали себя сносно.

Он стал наведываться к Мише и,совершенно не стыдясь своеготунеядства, проводил за столиком неменее часа. Поэты ТуманногоАльбиона делили с ним его чай. Онприносил с собой распечатанные изИнтернета стихи и заучивал наизустьих мёд и ветер. Случалось, потеснивпоэтов на край стола, чай разделял с

ним сам хозяин прибежища. Горячаявода была полезна ему - Миша мёрз,боялся лесов и велосипедов, Москваиспортила его, как властная мама.Миша любил её панически, не решалсяоставить хоть на миг и выражал своюпривязанность, сочиняя экскурсии.Таково было его Чувство Родины.

Как человек с большимартистизмом, Миша не признавалбанальных тем. Предложения обобзорных экскурсиях вызывали в нёмвысокомерный смех. Зато он бралсяреконструировать маршрутдореволюционной кухарки какогоугодно района старой Москвы поместным рынкам и лавочкам, и вподробностях описать, какие были

тогда в ходу калачи и сайки – чуть лине испечь! Иван уважал Мишинохобби, но экскурсий не посещал. Оншёл в лес шуметь заснеженнойлиствой, и родину воспринимал какприроду.

Однажды из окна Мишиного кафеИван увидел Костю. Тот перебегалулицу, прорезая себе дорогу междумашинами.

- Костя! – крикнул он через глухоестекло и замахал рукой. Костя вскинулвзгляд, и радостно, как-то весьраспахнувшись, сменил курс внаправлении «Кофейной».

- Брат? – полюбопытствовалМиша. – Или племянник? Вижу, чтородственник.

- Да, - кивнул Иван, - наверно,племянник. Крестник! – и обрадовалсянайденному слову.

- Тревожный возраст, - сказалМиша. – Главное – миноватьнаркотики.

Иван хотел как-нибудь тепло и сюмором отозваться на Мишиноучастие, но тут из дверей подуло. Сразгону, чуть ли не со свистомтормозя, Костя вписался к нему застолик. «Привет!» - крикнул он,стряхнул на спинку стула пальто и

остался в рубашке. Иван знал этувещицу, она нравилась ему своейгрубой фактурой и охровым цветом,подходящим к слову «этюдник». Но наэтот раз с ней произошло страшное -ткань висела кусочками, как будто всюеё изрезали ножом, при этом одинкрай каждого лоскута отгибался.Сквозь порезы светлело Костино тело.

- Это что? – без интонации, каквсегда с ним бывало, если ониспытывал потрясение, спросил Иван.

- Это мой портрет! – с ликованиемразводя плечи, объяснил Костя. -Машка Женьке сплела ремень – медь исерый металл. Это два его цвета – этовсе знают, такой у него характер! Я

хотел, чтоб она мне тоже сделалакакую-нибудь фенечку,соответственно моей личности. Онаобрадовалась, и порезала мою рубашкуманикюрными ножницами, прямо намне! Это мой портрет с натуры!Сейчас я такой! Рвусь во все стороны –и не по швам! Моя счастливаярубашка, - добавил он, - буду в нейвечно.

- А я думал, ваша Маша не режетрубашек, - сказал Иван. – И тем васподкупила. Не угадал.

- Да угадал, угадал! Она такая ибыла, - глотнув чаю из чашки Ивана,сказал Костя. - Но теперьраскрепощается понемногу. Хочет

сделать страничку: пэчворк в защитуживотных.

- И что это значит? – спросилИван.

- Пэчворк - это такая техника.Вроде лоскутного шитья. Она жерукодельница! Да неважно. Важен самфакт – что человек отцепился отбабушки – в отличие от тебя! – ичеловек растёт! Готов совершать шаги,теплеет к людям!..

- Ну а ты-то чем занимаешься? –перебил Иван.

- Чем занимаюсь! Ношусь чёртзнает где, внедряюсь куда ни попадя,

пиарю наш проект. Уже облазил всеклубы. Мне в одном чуть башку неснесли. Меня только бесит Женька.Он у нас типа за старшего!Понимаешь, я пишу, а он на мнесамоутверждается – мол, это ты, брат,перепиши, аудиторию это не цепляет,и прочий бред! А какое он имеетправо меня судить? Право братаФолькера?

- Неужели такой дурачок? А мнепоказался неглупым, - заметил Иван.

- Неглупым? Ну, может быть, -внезапно остыл Костя и судовольствием погладил лохмотья насвоём животе. - Ничего! Всё, в целом,идёт, как надо. Фолькер трогательно

мне доверяет. Он сейчас упёрся вмузыку. Я ему нужен. У него идея – уменя тут же рифмованный текст. Надоже, говорит, как некоторым всё простодаётся! Конечно, мне не охотапревращаться в личного секретаря. Тутнадо держать баланс. Но в любомслучае, Женьку я подвину. Это перваяновость. А вторая новость – этоМашка. Знаешь, что я заметил?Разговаривает она со мной! Дружит!Обращается вроде ко всем – а смотритна меня. Так что ничего, работает твоёблагословение!

- Нечего врать. Я благословлялтебя только на то, чтоб ты былчеловеком, - нахмурившись, сказалИван.

- А быть человеком – это братьпример с тебя? Сомневаться ибездействовать во веки веков, аминь?– засмеялся Костя. – Слушай и учись!Есть правило: возникло перед тобойдобро – бери, возникло зло – сметай.Женька - бездарный зануда, и я обойдуего на первом повороте, потому что он– моё зло. А вот добро я возьму.Просто выиграю турнир – и в наградулюбовь королевы!

Иван молча смотрел в окно наединственный тополь – тот, с котороголетела листва в день, когда Костязнакомил его с Женей и Машей. Ондумал, что возражать в данном случаесовершенно бессмысленно. Надождать и терпеть, пока ребёнок

получит свой опыт. А опыт ведь - «сыношибок».

- Кстати, - продолжал Костя, - яФолькеру рассказывал про тебя. Ну,про все твои странности – как тысидишь со стариками и прочее. Онспросил, не больной ли ты? Я и незнал, что ответить! Ты прикинь, ондаже захотел с тобой познакомиться!Ему интересно. Может, сходим вгости? Хоть посмотришь, как людиживут!

- Конечно, нет, - сказал Иван.

- Пойдём! – принялся уговариватьКостя. - Я обещал. Люди такогомасштаба, они же упрямы, как танки!

Если ты не придёшь – он сам тебя где-нибудь перехватит.

Иван пожал плечами.

- Да ладно, не напрягайся! –рассмеялся Костя. - Я пошутил.Никому ты не нужен! Ты – лузер! Комуты можешь быть интересен? Даже ятебе не звоню! – он схватил«этюдник», со спинки стула сдёрнулпальто и вылетел вон.

Иван подвинул к себе свою чашку,отпил и бесцельно пролистнул меню.Плоский мир, в котором обитал теперьКостя, возник у него перед глазами –вот дом, вот вертолётный ангар, вотсами герои, изображённые в

стилистике «Симпсонов», лезут поверёвочной лестнице на далёкуюмушку с пропеллером. Ну и пусть, наздоровье! Мультфильмы нужныпланете.

В этот миг из-за занавесапоявился Миша. Он вежливо скрылсятам на время Костиного выступления.

- Ну что? – спросил он, - коньяк заздоровье крестника? Так уж и быть, я сВами.

Иван мотнул головой.

Ему хотелось выпить с Мишей, онценил его утешительный такт, но былагармония в их приятельстве – бокал

мог её нарушить; даже простонесколько лишних слов могли еёсбить.

Он расплатился и, поблагодаривМишу за кров и участие, вышел.

Поднималась лёгкаяпредпраздничная пурга. Вернувшисьдомой, Иван пожалел, что не заехал вофис. Еще только день – мог бы изаехать. А то что теперь делать? Онпрогулялся по квартире, осматриваясь– не требуется ли что-нибудьпочинить или разрушить? Переставилподальше от батареи сохнущую гераньи сдался грусти.

Конечно, он понимал, что Костя исам себе не рад. Разве он виноват, чтокак только закипает кровь – с древнегодна поднимается мутная пена. Покаещё справишься с ней! Хорошо если кстарости усмиришь свою реку. К томуже, в Костином бреду повинен нестолько сам Костя, сколькоподдельная жизнь мегаполиса. Надобыть затворником или стариком,чтобы устоять.

«В конце концов, - решил Иван, -если бы мы сейчас жили в блокадномЛенинграде, Костя с той же страстьюдобывал бы для Олиного Макса еду.Он бы спас меня из любого плена».

Так он думал, разрабатывая

потихоньку «защиту» Кости, и, доведяеё до некоторой степени прочности,пошёл навестить своих.

Иван застал бабушку с дедушкой утелевизора, включенного на полнуюгромкость. Они смотрели новости, вкадре была Москва. Красную площадьобмакнули в снег, как в муку. Иванглянул в окно – и там белела всё та жерождественская пекарня. Пахлохлебом даже через стекло. Он спросил,не хочет ли бабушка прогуляться с нимпо муке и сахарной пудре? Иванлюбил прогулки с бабушкой и собиралих впрок. Словно бы каждый общийшаг по земле укреплял нитку, которая

останется между ними, когда онибудут по разные стороны.

На улице от холодного ветра убабушки раза два «упало» сердце.Иван смахнул снежок с лавочки, и онисели. Сжав бабушкино запястье подперчаткой, он вникал в перебои и, каквсегда в такие моменты, испытывалздоровую человеческую ненависть кмироустройству. «Ничего», - наконец,кивнул он и отпустил. Глядя наснежную пыль, они поговорили омаме, поговорили затем о бабушкинойпрогрессирующей глаукоме.Подспудно Иван радовался такимнесмертельным болезням – как будто,насобирав их по мелочам, можно былобы откупиться от главного.

Подышав полчасика, онивернулись домой. Бабушка легла, авнук пошёл к себе. С чистым от снегасердцем он сел за стол и открылБэлкин учебник. В некоторых главахЧемодановского творения разбиралисьпримеры средневековой поэзии. Ихзачаточный немецкий был мил Ивану,как речь ребёнка. Читая, он улыбался.

Иногда его отвлекали мысли:например, не заказать ли для мамыбилет в Москву? Или себе – билет доВены? Он размышлял недолго и опятьвозвращался к чтению. Время,понапрасну текущее мимописьменного стола, не тревожило его.Он как будто знал, что двух крыл –искусства и мыслей о близких –

вполне достаточно, чтобы перелететьжизнь.

К ночи, когда Иван окончательнопогрузился в сугроб своего покоя,входная дверь разразилась долгим,рваным звонком.

- Вот и я! – крикнул Костя, сжавИвана в ледяных рукавах пальто. Еголицо было схвачено морозом –румянец румянился, синяки подглазами синели, в чёрных волосахшикарно поблёскивалоновоприобретённое серебро.

Когда Костя разделся, оказалось,

«счастливой» рубашки нет на нём. Онбыл в футболочке и дрожал.

- Хорошо, что мы сегодня такслучайно столкнулись! – воскликнулон, устремляясь в комнату. - Я потомдумал, до чего ж замотался – совсемтебя забыл! И моё сегодняшнеехамство! Я не извиняюсь – тыпростишь. Главное, я очень замёрз! –сказал он и, содрав с кресла плед,обмотался им с головой. - Давай мневсё тёплое и горячее! Подушку мне,одеяло, ужин, водку – и я тебе кое-чторасскажу! Да что там – я расскажутебе всё!

- А марихуаны не надо? – спросилИван и принёс Косте чаю с медом.

В обнимку с чашкой, с пледом наголове, Костя засел в углу дивана.

- Помнишь, мы с тобой говорили омоём выборе? – начал он. - Япохвалялся трезвостью. Думал – вотсверю плюсы с минусами и решу.Сколько гордыни! А выбора-то и нет!

- Что так? – спросил Иван,внутренне замерев.

- А, может, я Машку люблю! –крикнул Костя и высвободил голову изпледа. – Может, люблю её, а?Скажешь, я сволочь? А что мне делать,когда она у меня на пути! И не простона пути! Она так у меня на пути – чтоо-го-го! И всё остальное мне, в общем,

до лампочки – поэтому я и забыл отебе. Зато для Машки я Карпатыпереставлю на место Альп, или чтоугодн о! Представляешь, надырявилакучу пирсов, моднеет на глазах,ругается с бабушкой. Рвётся к Женьке,потому что у них бурлит время. ДомФолькера - этакий гейзер времени!Так что, если я хочу её заполучить,мне придётся быть с ними! Другогоспособа нет. Если я, допустим, решуполучить образование исамостоятельно чего-то достичь – наэто сколько лет уйдёт? Так что нет уменя выбора! - подытожил он. – Такойвот шантаж судьбы.

Слушая его, Иван вспомнил, чтоуже несколько недель не видел на

вешалке в институте жёлтый Машинберет. Бесстрашные не покрываютголовы. Какая-то старая сцена изромана мелькнула перед ним – Маша,бабушка, обрыв – но зато уж послеэтого душа спасена. Исправится,отыщет котомку с вязаньем...

- Ты бы зря не сбивал человека! -сказал он. - Перетерпи уж как-нибудь.

Но Костя не мог терпеть.

- Дай пожить! – возмущался он. –Ну в конце концов! Ну заплач у, еслиспросят!

Понемногу между репликамиКостя стал зевать, прилёг щекой на

подлокотник. Озноб прошёл. Чайразморил его, и он продремал минутдвадцать, пока на телефоне незазвенел будильник. Оказывается,сегодня ему ещё было надо в клуб.

Иван с растерянным сожалениемнаблюдал, как, превозмогая себя,собирается Костя. Плещет в лицоледяную воду, таращится в зеркало набелизну и синь своего лица: «Что,хорош я?» Как затем, одеваясь,провозглашает: «Кофе мне, сигарету,жизнь!» И, присев уже в пальто,смиренно ждёт, пока докипиткофеварка.

Из маршрутки Костя позвонилему. «Метели нет! – сообщил он. – Но

всё в какой-то мелкой пудре. Еду идумаю: ну у нас и земля!»

* * *

На следующий день он проснулсяот невидимой волны оживления, встали отдёрнул штору. В окне был мутно-серый, с отдушкой сирени, рассвет.Иван помнил такой рассвет из юности,когда приходилось вставать и входитьв него, как в холодное озеро,мучительно преодолевая дрожь. Онвспомнил ещё, как тают в теплемаршрутки одеревеневшие плечи,

плечи – мороженое «эскимо». Встекле пробегает сиреневый город,посыпанный огнями окон. И вроде быснег…

Сегодня снега не было. Дверидома напротив распахивались то идело, выпуская на расчищенныйасфальт взрослых, детей и изредка -стариков. Какой-то подросток, отойдяот подъезда, воровато оглянулся наокна – не смотрит ли мать? - и, сорвавс головы шапку, сунул в карман. Иванпроводил его участливым взглядом иподумал о юности – своей, прошедшейнедавно, и нынешней Костиной. Всё-таки, юность ему не нравилась, нет – вней было тревожно. Лучшие временарасполагались позади… Он снова

плюхнулся на кровать и лежал без сна,открыв чемодан с детством.

А когда часом позже отправился вофис и встретил по пути двухпрохожих с ёлками, причина утреннейсентиментальности стала ему понятна.До Нового года оставалось три дня!Видимо, внутренние часы, заведённыев детстве, до сих пор тикали и внужный срок подавали сигналы кначалу праздника – смятение чувств,требование волшебных приготовленийи прочее, прочее, что теперь, не-в-детстве, было совершенно излишне.

Весь день Иван взвешивал, как на

этот раз ему обойтись снадвигающимся Новым годом, ирешил, что ёлку покупать не станет –не заслужил! Зато по дороге домойкупил в газетном киоске пакетхлопушек и выпросил у Оли на вечерМакса. С ним на пару они повернуликрышки цилиндрических упаковоксогласно стрелке, и из каждойвырвался ворох блёсток и ленточек.Эти богатства они смели потом вобщую кучу, при этом обёртки всехнайденных дома конфет былиосвобождены от содержимого и такжеискромсаны на «порох». Решение, гдеи как его можно будет использовать,было отложено друзьями на тридцатьпервое.

Весёлый, заряженныйхлопушечным блеском, Иван открылдверь пришедшей за Максом Оле исразу спросил её о планах на Новыйгод.

- А что, ты хочешь нас позвать наМальдивы? – предположила Оля.

- Нет, - сказал Иван и мгновенноостыл от игры. - Я буду дома, сбабушкой и дедушкой.

Олиных шуток он давно уже несмущался, но на этот раз отчего-тосделалось стыдно.

Проводив гостей, раззадоренный

блёстками и вечным недоразумениемс Олей, он полез на верхние полкикнижных шкафов и достал коробки сёлочными игрушками. И хотянаряжать в этом году было нечего,взгляд обрадовался знакомой россыпи.Коробки Иван составил на пол, возлеписьменного стола, чтобы наглядновидеть близость Нового года. Онверил, что приближение праздникаесть явление атмосферное, его можновпустить в окно вместе с уличнымвоздухом. Кроме того, у негооставалась надежда, что какое-нибудьчудо, к примеру, внезапноевозвращение мамы, вынудит-таки егосбегать за ёлкой.

Но пока что чуда не было, и под

вечер, несмотря на игрушки ихлопушки, Иван осознал, что дела егонепредпраздничны до безобразия. Попросторной, незаселённой, как степь,квартире, летал ветер из форточки, инекого было ему пробрать до костей.Конечно, можно повернуть шпингалет.Можно заранее (прямо сейчас!) купитьшампанского (и выпить!), можно сМаксом сходить на каток, и к каждомуподарку подобрать нужнуюупаковочную бумагу, и на великвместо фары повесить деревянныйфинский фонарь, и на машину –флажок с ёлкой. Но разве моглипомочь эти клоунские полумеры? Вдействительности Иван знал толькоодно настоящее приготовление кпразднику – надо выяснить, кто

придёт в гости. Если не на саму Ночь,то хотя бы первого.

Полный решимости, он схватилтелефонную трубку и дозвонился мамев Вену.

- Давай, я добуду тебе билет! -предложил он. - У меня такая злостьна твою Австрию - я уверен, чтодобуду. Ну что мы будем на Новый годпорознь?

Ему казалось, если мама вернётся– это будет большая победа добра, игод пойдёт, как по маслу, без ошибок ирасплат.

- Нет, погоди, какой билет? –

рассеянно удивилась мама.

Она только вошла – была наВайнахтсмаркте у Ратуши. В толпе нетесно, подвыпившие австрийцы добрыи галантны, какая-то поддержка,семейственность, общий праздник.Глинтвейн забирает, как хорошийвальс, но на холоде хмельвыветривается. Приходится пить ещё,под горячий, с дымком, бутерброд. Ноэто всё ерунда. Главное – еёпригласили на одну полезнуюновогоднюю вечеринку. Может быть,произойдёт какая-то встреча,предложат интересные переводы?Может быть, ещё что-то новое передней развернётся – человек?Призвание? Словом, Новый год в

Москве, со стариками – для неё сейчаснепозволительная роскошь. Пусть необижаются, а поймут.

«Да… - с жалостью к мамеподумал Иван, - а вот я в этой роскошиживу!..»

Следующим в егопригласительном списке был Андрей.В мазохистском кураже Иванпозвонил, и по городской какофонии,обрамляющей голос друга, понял, чтоне уместен со своим чувствительнымпредложением, - но уже не смогсвернуть.

Андрей приветствовал его бурнойрассеянной фразой. Он толкался вмагазине со списком покупок.

- Слушай, ты как, к нам на Новыйгод не собираешься? – спросил Иван,морозным куском вклиниваясь втёплую толчею Парижа.

- Подожди, я выйду! – крикнулАндрей, пробился к выходу и, в уголкезакурив, взялся объяснять своемудругу, почему не может приехать.

- Ты лучше сам приезжай!Приезжай, приезжай – это будет то,что надо! – стал уговаривать он. - Ятебе даже билет найду – у меня естьволшебное знакомство в одной

авиакассе. Решайся! С людьми тебяподружу! У нас ресторанчикарендован, с кёрлингом! Слушай, аведь у меня и невеста для тебя есть!Очень милая девчонка! Старомодная,кстати, особа – ждёт принца.

- Ты смеёшься? – сказал Иван. -Куда я поеду? У меня бабушка сдедушкой. Знаешь, что они подумают,если одни останутся на Новый год?Вот представь!

Андрей не мог представить. Иванувидел издалека, как легко его другпожимает плечами и кидает окурок вурну.

Для окончательной гибелиоставалось ещё позвонить Косте. Нотакой звонок был напрасен ужепотому, что Костя, если надумает,завалится и без приглашения. Чембольше его зовёшь – тем меньшешансов.

На улице поднимался ветер. Иванотложил телефон и зашёл к бабушке –узнать, не объявляли ли по телевизорукакой-нибудь бурное природноеявление. Оказалось, на ночь снова былобещан снег, но уже не «пудра», аполновесная крупнокалибернаяметель.

- Мучение, а не погода! Костиноют, руки не гнутся! – жаловаласьбабушка, заметая осколки шаров. Онис дедом только что нарядили своюмаленькую искусственную ёлочку.

- Вы-то хоть на Новый год здесьбудете? – спросил Иван. - Или у вастоже планы?

- Василия Петровича зайдёмпоздравить. А что? – удивиласьбабушка.

Внук, смеясь, покачал головой.Василий Петрович был их старыйсосед по площадке.

- Как думаешь, может, отца

позвать? – спросил Иван. - Он тамодин. Позвать?

- Твой отец – ты и решай, - сказалабабушка.

- Ладно, - кивнул Иван. - Небудем. Всё равно он не приедет.Лучше замёрзнет насмерть, чемсогласится…

И всё-таки, он послал отцуэсэмэску, не будет ли его случайно вМоскве на Новый год?

«Нет», - лаконично отозвалсяотец.

«Но ведь и так хорошо. В общем,этого мне и хотелось», - подумал

Иван, приняв всеобщий отказ, ичётким внутренним движением, какрукой чашку, отставил свою большуюпечаль подальше.

Можно было подумать, Иван иправда научился расправляться стоской. Сколько она ни обивала егопорог, он спокойно и твёрдоотказывал ей от дома. И сразу затемзанимал себя делом или находилпоблизости что-нибудь милое сердцу.

На этот раз Ивана занял ветер. Онпорывисто и громогласно гнал наМоскву большую снежную тучу. Обэтом уже сообщили по телевидению,

посоветовав владельцам личноготранспорта не оставлять машинывблизи рекламных щитов.

Иван лёг и решил ждать. Наконец,он услышал сухой шелест по стеклу.Это был снег, посыпавшийся внезапнои резво, как дождь.

Задрёмывая под заоконный звук,Иван думал об утешающей природеснега и о том, какие удовольствия утраему предстоят, если метель неутихнет. Вот он проснётся, увидитулицу в дремучем снегу, не посильномдворнику, намажет себе маслом хлеб,приготовит кофе и, всё эторасположив на подоконнике, станетсмотреть. Пройдёт первая утренняя

суета, откроется булочная, людиутопчут снег, но к обеду подвалитещё… Тут в голове его замерцалиМаксовы блёстки и ленточки. Иванмысленно стал собирать их в кучу,чтобы подбросить – это было самоеначало сна.

В утренних сумерках, часов ввосемь, Иван встал и, подойдя к окну,увидел жалкие клочочки снега наразделительной полосе – вот всё, чтоосталось от великолепного снега егомечты! Тротуар и дорога, деревья,крыши домов – всё было чернопривычной чернотой города.

«Поделом тебе, любительроскоши!» - усмехнулся он, и,поглядывая в окошко на то, что есть, внеплохом настроении совершил свойзавтрак.

* * *

Втроём с бабушкой и дедушкойони встретили Новый год. Иван,скромно и чётко использовав своёправо на чудо, загадал, чтобыследующий Новый год встречали какминимум в том же составе.Расширение приветствуется, но

главное - сохранить, что есть.

В половине первого он ушёл ксебе, и сразу – Иван видел с балкона -в окнах у бабушки с дедушкой погассвет.

Если бы земля превратилась в райи близкие не нуждались ни в чём, незнали обиды и одиночества, он бывстретил Новый год с Бэллой. Поокраинной улице любого города онибы пошли – под созвездиями илиснежными тучами, в чистоте или вслякоти, два ребёнка, два старика.

Отстранив мечту, слоняясь отокна к кофеварке, и с чашкой - назад кокну, Иван стал вспоминать

новогодние ночи – прошлого года,позапрошлого и дальше вниз. Вдругему пришло в голову, что сегодня –семь лет их знакомства с Олей. Этобыло уже не просто воспоминание, ноживое событие!

Иван отправил ей эсэмэску:«Выходи покурить!» и терпеливопрождал на лестнице минутпятнадцать, слушая, не откроется лидверь наверху.

«Ну и хорошо, - зевая, подумал они вернулся в дом. - Дозвонюсь маме илягу».

Иван уже чистил зубы, когда Олязатрезвонила в дверь.

- Я Макса укладывала, – сказалаона, войдя. - Чего хотел?

Иван объяснил ей повод.

- Ясно, - сказала Оля. - Ну давай,где шампанское?

Вовсе не праздничные, вдомашних футболочках, они сели другнапротив друга и выпили за своюсемилетнюю годовщину.

Оля говорила ему про жизнь. Наработе её дела пошли - не то чтобы вгору, но на расширение. Приходилосьзасиживаться в офисе. Само собой,нервы от переутомления пустились в

пляс.

«Ну, вот например…» - вспомнилаона и рассказала Ивану, как, выезжая сработы, одному дядечке на«Москвиче» через форточку пожелаласдохнуть. И это только за то, что онзамешкался перед ней на дороге. Аоднажды взяла и на двери туалетапослала матом одну сотрудницу.Правда потом побежала и стёрла. Ну ис Володькой она себя ведёт не лучшимобразом – использует, привирает. Всёэто есть.

Иван слушал Олю с огромнымвниманием. С тех пор, как ему сталонечего рассказать о себе, егослушательский навык возрос. Он видел

подземные реки и воздушные течения,и всё казалось важным ему, как еслибы любой разговор с человекомслужил уточнению карты мира.

Оля перечисляла грехи, а в нёмбыло чувство, что не она, а он понесётих на исповедь, когда настанет пора,что семь железных шкур, которыепредстоит снять с Оли, весь этотгубительный металлолом, был егособственным грузом. Впрочем,никакой тревоги от этой мысли Иванне испытывал – один лишь тонусмышц, спокойную готовность, когдапридётся, взять и донести.

- Вот уж правда - на свете счастьянет, - подытожила тем временем Оля,и её голос был рассудительный. –Сына пинаю, родителям хамлю, всёмне, в общем, по барабану... Ну а что сменя взять? Нет у меня сил хранитьморальный облик. Просто – нет – сил.

- Да. Я понимаю, - соглашалсяИван.

- Что мне твоё понимание! Еслибы ты меня полюбил бешено. Но тыполюбишь разве что принцессуэльфов. Я тебя знаю. А Володька -человек нормальный, знающий жизнь,у него родители рано умерли. У негообустроенный дом на природе. Так чтов жизни надо быть прагматиком. Уйду

с работы, отдохну, стану доброй.Макса буду из Малаховки в школувозить. Ну и, конечно, Володьке будустараться создать покой истабильность.

Иван, кивая, слушал. Ончувствовал неточность в Олиномпроекте, но пока не могсформулировать.

На прощанье он сказал ей, что унего для Макса – вокзал и вагоны к егожелезной дороге. «Давай! – велелаОля. - Нам заходить будет некогда. Япередам».

Смеясь, он отдал ей коробки.

Когда Оля ушла, позвонила мама.Она была одна. Вечеринка неоправдала надежд. Не то чтопредложения по работе, даже до домуникто её не подвёз! Счастьерасклеилось.

Иван утешал маму, как мог,говорил о славной московской погоде,и к концу разговора совершенновыдохся, как будто всю ночь качалмладенца.

Пока они с мамой разговаривалипо городскому телефону, намобильный позвонил Андрей.Перекрикивая весь огромный Новый

год мира, гудевший за его спиной, онпожелал Ивану любви! Обожания!Страсти! Спасения из буден! Братства!Будущего! «И ладно, Бог с тобой, еслитебе всего этого не надо – тогдаздоровья, здоровья близким!»

Звонок Андрея, в особенности,последний пункт поздравления,растрогал Ивана. Он поблагодарил и,ничего не сказав в ответ, как если быэто был не Новый год, а егособственный день рождения, повесилтрубку.

Добрый - не ледяной и неколючий снегопад дежурил на улице в

новогоднюю ночь. Иван решил, чтопрогуляется. Растерянный, в салютеАндреевых пожеланий, оделся - курткуна футболку, и вышел под снег.

Снежинки высшего сорта – немелкие, но и не размокшие, крепкие,указывали ему путь. Он пошёл к реке,остановился неподалёку от бухты истал выбирать между вмёрзшими в лёдкатерами «Корсар» и «Мария».«Мария» была стара и давно непригодна к плаванью, но и «Корсар»своей ржавой обшивкой и наивнымфасоном не уступал ей в дряхлости.Ивану нравились оба. «Я бы таминогда ночевал, - подумал он. - Нас быс головой заметало». И улыбнулся: воттак бы, в старости, когда исполнены

все дела – засесть и почитывать себеисторию Англии, потому что всёостальное уже знаешь.

Потом, правда, он подумал, чтовряд ли ему хочется такуюуединённую старость. К тому же,зимний корабль может заменитьзимняя дача...

Тут на его мобильном заигралКостин звонок. Иван вынул телефон изснежного кармана.

- Ты где? – кричал Костя. - Быстроговори – времени нет!

- Я на реке, - честно сказал Иван.

- На реке? Что, серьёзно?! А где

именно?

- Да тут, у пристани.

- Ну тогда стой, где стоишь! Жди!Я сейчас, на снегоходе! У нихснегоход есть – это по реке –пятнадцать минут! Стой.

- Подожди! – закричал Иван, - Аесли лёд хрупкий? Провалишься!

- Ну провалюсь, так выберусь! Нетонуть же! Да не бойся, не бойся –нормальный лёд!

«Что же, в самом деле, дурак,поедет? – растерялся Иван. -

Дождёшься с ним спокойнойстарости... »

Волнуясь и злясь, он пошатался поберегу. Споткнулся о бутылку из-подшампанского, врытую в снег. Пурга,заметённая степь реки, ямщицкиймотив – вот в таком примерно, вполненовогоднем духе он ощущал себя,дожидаясь Костю.

Наконец, вдалеке он различилдвижущийся свет, а затем и шумдвигателя, и машину с пилотом, иприветственные Костины крики.

- Как к старикам-родителям ехал к

тебе! Долг сердца, всё вперемежку!Там Маша – а я к тебе! – восклицал он,бросив машину и взбегая по снежномуобрыву, распахнутый, румяный отхолода и страстей. Костя был в том жечёрном осеннем пальто, без шапки,зато в варежках по локоть. На лету онсорвал их, и обнял Ивана. Тот с трудомудержал равновесие.

- С Новым годом! Знаешь, чтотворится на свете? Просто чума! Япропал! У меня нет шансов! Это помне! Как же я теперь понимаючеловечество! Иван, я и тебя теперьпонимаю насквозь! И я не верю в твоёпустое сердце! Просто у тебя иныестратегии завоевания счастья! Ты –исторический процесс! Европа

сближается с Африкой по сантиметрув вечность! Ну и что – разве этозначит, что они не сойдутся однажды?С о й д ут с я , и ещё как! Морярасступятся, восстанут горы! Светит,светит, я вижу, тебе моя Бэлка!

- Ничего мне не светит, -высвободился из его рук Иван.

- Ну хорошо, не светит! Ты самидёшь, с фонарём! – смеясь, крикнулКостя. – А хочешь снежку? - И быстро,ловкой рукой черпнул и залепил емуна шею жгучую горсть снега.

Иван оттолкнул его и принялсявыгребать из-под ворота тающиекомочки.

- Мне нужно, чтобы Маша ко мнеповернулась, - объявил тем временемКостя. - Не краем глаза, а целиком!Целиком, вся! – Тут он сел надобрывом на корточки и закурил. -Чтобы от Женьки отвернулась и комне повернулась. А для этого нуженподвиг! Понимаешь, если я подкачу кней без подвига, она подумает: какойзабавный лузер этот Костя! Ты пойми,это ведь не какие-нибудь амбиции! Яза воздух борюсь! Мне выжить надо!

Иван смотрел, как жадно Костяпьёт свою сигарету, одним вдохом –чуть ли не до дна.

- Мне нужен успех, - продолжалон. – Но не на поприще жвачек. Мне

нужен прорыв! - Тут Костя поднялся,взял Ивана за локоть и потащил вдольберега.

- Проще всего бы написатьгениальную вещь, - говорил он, пинаянападавший снег. – Но у меня такоечувство, что всё истинное, крупное вобласти искусства уже закончилось.Не стоит и стараться - рыба ушла. Коготы поймаешь в пересохшей луже, дажеесли всю жизнь просидишь? Мелочькакую-нибудь. Кажется, так недавнобыли Гёте, Моцарт – для них всётолько начиналось. А с нашимПушкиным вообще смешно – не успелоткрыть русскую литературу – а вотона уже и закрыта! Каких-то два века!И вот, на фоне этого всего я задумал

проект. Мне интересно, как большаячеловеческая личность, генийпрошлого, переварил бы в себенынешнюю эпоху? Мне хочетсяпройтись по всем великанам ивживить их в настоящее. Знаядосконально биографию и трудывполне реально увидеть, какдействовал и творил бы данныйперсонаж в дне сегодняшнем! Да, уменя нет знаний, это правда. Зато ямогу резать время силой воображения!

- По-моему, я о чём-то подобномуже слышал, - заметил Иван.

- Слышал? Ну тогда и чёрт с ним!– не смутился Костя. - У меня ещекуча идей! Надо только решить и

действовать. Да, и еще обязательнонадо сочинить для Машки сайт пропэчворк!

Ивану очень хотелось объявитьКосте, что он - восторженный дуралей,н о благоговение перед чужимдушевным штормом отменило готовуюреплику.

- Слушай! Давай-ка садись,поехали! – вдруг решил Костя и,приобняв Ивана за плечо, потащил ссобою вниз, туда, где был припаркованснегоход Фолькера.

- Да пусти ты меня! – вырвалсяИван и остался на берегу. Костяскатился к реке один.

- Иван! – снизу орал он. – Раз вжизни тебя прошу! Ну, чего тытрусишь! Не убью же я тебя! Прокачу светерком! – Он зажёг противотуманкуи натянул варежки. - Ты, главное,пойми – мне это очень надо!Понимаешь - чтобы жить!

«Что за человек! – сердясь, думалИван. – Шантажист и пустомеля! Аесли не ехать – бог его знает, ещёсгинет куда-нибудь…» Он поискалспуск к реке, не найдя, прошёл порыхлому Костиному следу и спрыгнулс набережной на лёд.

Неизвестное время они мчались

по льду. Скорость и лунный пейзажсбили внутренние часы. Если бы неогни домов на берегу, Иван и вовсезатерялся бы в космосе. Наконец, онуслышал гудок - приветственный крикречной машины. Из трубы клубилсядым – на катере топили печку. Стёклазапотели. К странной этой избушке,дремлющей на прицепе, и подвёз егоКостя.

По скрипучим доскам они взошлина палубу. Их встречал грустный Женяв ушанке зелёного цвета, и хмельнаяМаша без шапки.

«Вот тебе и раз! – подумал Иван. –Попал в тимуровский штаб! Сейчас,если буду неосторожен, порушу им все

провода!»

- Вы давайте скорее вниз! –пригласил Женя. – Замёрзли? – и, снявперчатку, протянул Ивану своютонкую вежливую руку.

Иван пожал и огляделся.Замороженная палуба была украшеналампочками. Увлекая его за собой,дети нырнули в тепло кают-компаниии задраили двери. Иван увидел диван,стол, два компьютерных стола, картыпо стенам, на столе – разогретое вино.Костя налил ему стакан. Иван глотнули поставил.

- Он так вас ждал! – сказала Машаи, обеими ладонями обняв стакан,вернула ему. – Допивайте, не ставьте!Вы - его совесть.

Яркими вишнёвыми глазамисмотрела она из-под чёлки. Под ритмеё шагов крутилась земля, от улыбкивсходило солнце. В этом, как понялИван, не сомневался никто изприсутствующих, включая самукоролеву.

Тем временем Женя снял ушанкуи, раскрыв ноутбук, предложил Ивануприсесть на диванчик.

- Ну что, - сказал он, тихонькоулыбнувшись. – Костя говорил, вы не

видели ещё? Покажем вам нашуработу!

Он открыл нужную страницу ипринялся объяснять Ивану картусайта.

Иван слушал Женю в пол уха, аэкрана не видел вовсе – глядел поверх.Во-первых, из упрямого нежеланиявникать в то, что считал пустым. Нобыла и ещё причина его невниманию:каким-то неявным органом познания,мудростью что ли, он стремилсяпостичь отношения между ребятами.

Иван отметил, как прямо и дерзкоМаша направляет свой взгляд поочереди на каждого из мужчин. Но

кокетство её – чужеродно. Она влезлав него, как в неудачный маскарадныйкостюм, и теперь страдает, не в силахпонять – где жмёт.

Он видел Костю, шального отнедорастраты сил. Видел слабого, апотому экономного Женю, русуютравку волос, открывшуюся подзелёным мехом ушанки – прилежныймальчик, честный, без лихачеств.Трудно, наверно, тянуть не своюлямку, носить передовые ценности счужого плеча.

«Бедные дети! – думал Иван. -Шикуют на катере, и одновременноютятся на катере. Лодка пробита. Вкаюту хлещет Интернет. Со временем

они утонут, конечно, но пока чтоФолькер избран на пост Посейдона.Такая игра! И он, Иван сидит тут сними, будто с Олиным Максом впесочнице, тогда как надо бы взять ихза руки и развести по домам».

- Я пойду, – произнёс он, поймавпаузу в Жениной речи. – Мне надодомой, - и собрался встать.

- Ты что! – крикнул Костя,придавливая его плечи. – Никуда непущу! Подожди пять минут, уже скоро!Мы сейчас будем зачитывать своипланы на год! Видишь – вот мойпроект, про который я тебе говорил! –он схватил со стола распечатку итряхнул ею перед Иваном. – Тут пока

намётки. Может, мы из них сделаемтакую интерактивную игру, разместимна сайте. Фолькер говорит, что планынадо обязательно произнести вслух вновогоднюю ночь. Обязательно! И ты,кстати, тоже – подумай, сформулируй!

- Это что, неоязыческая традиция?– спросил Иван, и вдруг куражзахлестнул его. - А где звёздочка нашапке? Или что там у вас засимволика? Где устав в рамочке ипортрет вождя? Вы почему вообще непо форме одеты?

- Ты что! – обиделся Костя. –Совсем? Тебя в гости привели! – и,сунув руки в карманы, ушагал в угол.Там, в кресле, заливалась смехом

новогодняя Маша.

- Всё немножко не так, -аккуратно вступился Женя и,обратившись к Ивану своим вежливымпечальным лицом, заговорил. – Мнекажется, Вы не точно себепредставляете, чем мы занимаемся.Мы плохого-то ничего не делаем!Просто есть команда ребят, готовыхнаправить свои таланты и умения надостижение общей цели. В основном,это студенты - начинающиепрограммисты, журналисты,художники, экологи, социологи,юристы, педагоги, психологи и такдалее… Вот мы все вместе хотимпереломить ситуацию духовногокризиса, хоть немного растормошить...

Вы спрашивайте, если что не понятно,– добавил он, не очень довольныйсвоей речью.

- Да вроде бы нет вопросов, –сказал Иван.

Женя посмотрел на Иванавнимательно.

- Если вас смущаетфинансирование – так это частныйпроект Фолькера. Он и финансирует.У него много всего. В одних местахзарабатывает, в других тратит.Считайте, это хобби.

Его объяснения прервал взрывхохота. Женя и Иван обернулись:

Костя возвышался над Машинымкреслом, сияющий, счастливый своимостроумием и Машиным смехом. Врядли он помнил, что привёз с собойгостя, на которого только что иобиделся.

Женя, качнув головой, отвёлвзгляд.

- Пойдёмте, покажу вам нашепристанище, - сказал он Ивану.

- Это очень тёплый катер, –объяснял Женя, когда они с паромвывалились на освещённую палубу. –Его так и строили – для

круглогодичного использования. Атам, видите, забор на возвышенности –это дом брата.

Кирпичный забор, обнесённыйфонарями, и правда был виденотлично. Женя ещё рассказал опричале, о технических возможностяхсудна, о системе отопления, о том, какна зиму протянули от фонарногостолба электричество.

- А когда будет чтение планов? –спросил Иван.

- Заскучали? – улыбнулся Женя. –Ничего, сейчас уже Фолькер долженприйти. Я так понимаю, Костя ведьзатем вас и звал, чтобы познакомить?

В это время из каюты на снежныйвоздух реки выбрались Маша и Костя.

– Маш, застегни куртку! – крикнулЖеня. – Ветер! И шапка где?

Иван опустил глаза, и какое-товремя смотрел на промороженныедоски палубы. Перспективазнакомства с Фолькером необрадовала его, ну да бог с ней.Главное - было горько, что обманулКостя.

- Послушай, ведь это нечестно! –произнёс Иван, когда тот, под руку сразвесёлой Машей, приблизился. – Кактебе теперь доверять?

- Да! Как ему доверять! – хохоча,подтвердила Маша-нараспашку.

- Что нечестно? Что Фолькерпридёт? – заволновался Костя. - Тыобиделся что ли? Ты пойми: этоважный будет год для меня –переломный! Я хочу, чтоб на чтениипланов были вы оба! Хочу примиритьвас внутри меня. И потом – у тебяшанс познакомиться с такимчеловеком!

- Мне твои шансы порядкомнадоели, - мягко сказал Иван и обвёлвзглядом ребят. – Если хотите, я могусказать... Если только хотите…

Женя и Костя смотрели

внимательно, каждый со своейтревогой. Маша, опираясь о Костю,тихонько хихикала. Её победило вино.

- Я не верю, - произнёс Иван,взглянув на лесистый берег. – Во-первых, не верю, что матёрогобизнесмена вдруг потянуло спасатьподростков. Но даже если и так. Неверю, что можно принести доброабстрактной аудитории, в то время кактвои ближайшие люди – родители,например, - будут заброшены. Мнекажется, настоящая работа человека –всегда очень близко к нему, в самомузком обыденном кругу. А все этиваши мегапроекты – это, по-моему,липа.

Женя молчал. Молчал, вопрекипривычке, и Костя. Иван положилруки на перила и посмотрел накипящий под фонарём снег.«Смотаться бы отсюда, - мечталосьему. - Но ведь Костя потомзадразнит...»

И он остался.

«Скоро, - рассуждал Иван, - напалубу взойдёт его антагонист инесколькими фразами обесценит всё,чем жил. Обидное слово, взрывсовести, резкий шаг – и дуэль наскалах! За что же они будут драться?За правду, конечно. Каждый за свою.А нельзя ли разойтись миром? Нельзяникак. Сюжет, как всякое сказочное

чудовище, требует жертвы».

Вот так, в шутку разложив передсобой предстоящую встречу, онуспокоился, и хотя воевать ему нехотелось, мандраж ушёл.

Положение своё Иван оценивалкак дурацкое, но не безвыходное.Нормальное положение временнопленённого детьми Гулливера. «СФолькером - поздороваться, - решилон. – Держаться строго, в дискуссиине ввязываться. Если будетнеобходимость - кратко высказатьсвоё мнение».

И когда из прибрежных кустов напристань вышел парень в кургузой

куртке, в нелепых ночью тёмныхочках, его фигура показалась Иванубезобидной. В конце концов, не такдавно он вполне благополучноувернулся от его велика.

- Идёт! – крикнул Женя.

Маша с Костей поспешилинавстречу герою, и Фолькер, широкоухмыляясь, пожал им руки. С той жеобобщённой улыбкой, не узнавая, он иИвану сунул свою небольшую ладонь.Его лицо было добродушным.Неправильным, но притягательным.Тёмные вихры, крупный нос, щёки вямках. Здороваясь, он снял очки. Иванс пробивающейся симпатией отметилего воспалённые глаза и совершенно

сорванный голос.

Они были с ним одного, среднего,роста. Это потом Иван заметил, чтосантиметров семь Фолькернаверстывает за счёт невероятныхбашмаков на платформе. Своималоватые плечи и не достаточноюный возраст он скрывал поддурацкой мотоциклетной курткой.Маскарад удался ему – он и в самомделе выглядел пацаном.

В карманах у него оказалосьдетское шампанское - газировка спробкой, какой Иван собиралсяугощать Макса. В тепле кают-компании, они расселись слушать.При этом Фолькер занял своей

некрупной фигурой весь диван изадымил каюту старинными какими-то, горькими сигаретами – табаком спотонувшего корабля. «Неужели,правда, будут читать? - не верил Иван.– А хотя, ведь они дневники вИнтернет вывешивают! Что импланы!..»

- Ну, братцы, у нас двадцатьминут! – предупредил Фолькер и,пощёлкав телефоном, выставилбудильник. – Давайте, поехали! Чтосделаем насмерть, что наполовину,что в четверть. Дальше не глядим.

- А шампанское когда? – крикнулаМаша, отняв у Фолькера бутылку иразглядывая этикетку. – Так это что,

детское? Хочешь сказать, что мы –дети? – и она залилась смехом.

Иван и не знал, как это вышло. Ончестно собирался досидетьпредставление, но нет, уже не мог,Машин смех стал последней каплей.

- Извините, мне надо идти, –произнёс он, собравшись встать, но неуспел осуществить намерения. ГолосМаши прибил его к креслу.

- Фолькер! Я тебе должнапожаловаться! – неожиданно чёткопроизнесла она. - Вот Костькин друг –он говорит, что наша работа – этолипа. И что тебе бы лучше семьёйзаняться, а Костьке велит от нас

поскорее сваливать. Ты бы объяснилчеловеку!

Иван в изумлении посмотрел наМашу. Она не отвела глаз, напротив,совершила бровями подобиереверанса: вуаля!

Фолькер повернулся к Ивану ивдруг – буквально на глазах - дремучаяпечаль наплыла на его лицо. – Всеуйдите! – махнул он на детей.

В мгновение ока, демонстрируячудеса послушания, дети улепетнулина палубу. Иван встал. Надо было что-то сказать.

- Я не лично о вас, - произнёс он.– Я вообще не люблю, когда людейорганизовывают. Неважно – секта эта,или психологическая школа, илипартия, или вот, как у вас – массовоеинтернет-воспитание. Мне кажется,человек отдельно стоящий –единственная гарантия честности.

- Да пока ты будешь отдельностоять – планета сдохнет! – мрачногрянул Фолькер и, затушив сигарету встакан, подошёл. – Представим себе:наши солдаты стоят отдельно! На нихстроем движется враг. Гитлер! А тыстоишь отдельно. Представим себеисход! Она сдохнет! Планета!

Иван молчал. Прямо над ним

свистал сорванный голос Фолькера,шумели его больные, как будтоссаженные, сбитые о тысячи лицглаза. Шквал накрыл его.

- Брат, ты вообще чуешь – где мыживём? – улегшись, как ветер, новполне готовый к новому порыву,продолжал Фолькер. – Что у нас сголубым шариком?

Иван молчал.

- Ну-ка, Женьк! - гаркнулФолькер. – Давай сюда по-быстрому!

Женя в зелёной кроличьей ушанкесунул голову в дверь.

- Иди, свидетельствуй! – Фолькер

взял подоспевшего брата за плечи ипоставил перед собой. - Вот он знает!Мы с ним прошлой зимой на этой…где? на заправке! взяли журнал протуризм. Он листает, я его спрашиваю:«Ну, что новенького?» Как ты мне,Жень, сказал? «А что ты хочешьновенького? Туры на Марс пока непродают!» И меня ударило – адействительно, что нового может бытьв журнале про туризм? Ничего новогоне может быть в журнале про туризм.Земной шар мал! Маленький комземли. Круг работ очерчен – значит,дело не безнадёжное. Я хотелзаработать много. Это былобезнадёжно – я смог. Хотите новуюреволюцию хиппи? Сделаем. Но я какраз не хочу навязывать. Хочу

предоставить малявкам, - он постучалЖеню по шапке, - выбор. Обществопотребления лишило их выбора. А яим его дам. Пусть человек на одномсайте увидит две формы жизни ивыберет свою! При наглядномсопоставлении мы выиграем. У нассейчас такая задача: рядом с минусомрасположить плюс. Так что на детей явлиять не хочу – нет. Хотя этонеправильно. Правильно – хотеть наних влиять! Нельзя из щепетильностиуступать своё место подонкам!

Иван стоял и чуть не гнулся ответра. Ни угловатая речь Фолькера, ниего дурацкий вид не умалялиураганной мощи, идущей из сердца.Надо было как-то выстоять.

- Всё, что я о Вас слышу, - сказалИван, собравшись с мыслями, – этовихрь и скорость. Сайты, проекты,прорывы, полёты, революции. Мнекажется, на такой скорости всёпонарошку. Так жизнь мелькнёт - и неувидишь никакой красоты.

- Вот. Мне отец тоже сказал – неткрасоты! – кивнув, отозвался Фолькер.– Отец мне не верит. Мать мне неверит. Говорят, это, типа, у него – уменя! – новая мания. То ему надоденег. Смешно, да? А то вдруг – ему ненадо денег. Тоже смешно. Они хотят,чтоб я детям в школе преподавалкомпьютер. И чтоб я сажал наканикулах вишнёвый сад. Вот тогдаэто будет красота. А мне будет

красота, когда у людей в пустыне душинемножко прозелень… В нашейродной пустыне, - и он хлопнул себякулаком в грудь.

Жест получился пафосным, ноИван его принял всерьёз. Чему тут неверить? – думал он. - Вот стоит передним впавший в идеализм силач. Ондавно уже надорвался, да и вообще,болен. Спасти его невозможно, потомучто он очень большой. Это всё равночто кита спасать. Так он и дастся!

- Свою пустыню каждыйзасаживает, чем знает, - сказал Иван. –Я вам, конечно, желаю удачи…

Тут он шагнул к двери и, не

простившись, вышел. Ледяной воздухи близость свободы мгновеннозахлестнули его. Настроение пошло вгору.

- Ну, чего там? Поругались? –увязавшись за ним, шёпотомспрашивал Костя.

Когда Иван сошёл на берег, егодогнал Фолькер. В одном кулаке унего была откупоренная бутылкагазировки, в другом он зажималфлэшку.

- Стой! – крикнул он,приблизившись большими шагами. –

Эй, как тебя? Иван! Держи-ка!Послушаешь. Это мой черновичок, смузыкой. Иван взял флэшку.

– Лимонада хочешь? – спросилФолькер. – Нет? Ну смотри… А тоалкоголь – враг! Я, когда могу – всегдане пью!

- Да, - кивнул Иван. – Всегодоброго! - и двинулся прочь отпристани.

«Ну вот - а ты боялся!» - сказал онсебе, выйдя на протоптанную вдольреки снежную тропку. И вдругпочувствовал счастье - как будто все

вещи в мире, которых боишься, насамом деле не так страшны.

Ему несколько раз попадались вжизни такие вот псевдомонстры.Сначала кажется: топором зарубит. Апотом видно – ничего не стоит вынутьу него из рук этот топор, если толькововремя найдёшь доброе слово.

Через десять минут пути Ивануслышал за спиной знакомые вопли.Костя спешил вдогонку с бутылкойвина, то и дело отхлёбывая изгорлышка.

- Ну вот! – воскликнул он,

настигнув его и приобняв свободнойрукой.

- А как же планы? – спросил Иван.

- Да какие планы! – крикнулКостя. – Он всё своё время с тобойпроболтал. И вообще набросился нанас! Что, говорит, с вас взять, разлюди вам не верят! Люди – это, тоесть, ты! Кстати, как тебе Фолькер?

- Речь у него смешная… - сказал,подумав, Иван. – Какими-то прямымидосками валится. Это что, откомпьютеров?

- А кто его знает? Ему поэтомутексты и не даются!

- А так ничего, - продолжал Иван.- Понравился. С Женькой они непохожи.

- Ещё бы! – улыбнулся Костя. –Женька – ноль, а тут - человечище! На!– сказал он, протягивая Ивану вино. –Больше не могу!

Иван машинально взял бутылку ипонёс её за горлышко, в опущеннойруке.

- А он и не мог тебе непонравиться! - продолжал Костя. – Тыу нас кто – ярый альтернативщик! ИФолькер альтернативщик. Враг моеговрага – мой друг. Вот он, этот мир, этажизнь, забитая жвачным стадом – это

ваш общий враг!

- Мой – нет, - возразил Иван. – Яне воюю.

- Ну ладно, ладно – ты не воюешь.Ты делаешь вид, что в мире естьтолько природа, бабушка и я. А, междупрочим, я могу тебе выдать детскуютайну Фолькера. Он верит, чтонапишет песню, которая спасёт мир.Представляешь? А так как песни поканет – её ведь должен Бог послать! – они занят пока интернет-педагогикой.Кстати, он что, музыку свою тебе дал?Значит, одобрил тебя. Может, он протебя ещё когда-нибудь вспомнит.

- Не надо, – сказал Иван.

- Да не бойся! – засмеялся Костя. –Тебе-то что? Слушай – я назад побегу,ладно? – сказал он, оборачиваясь нареку. - Ты давай, выходи на шоссе –возьми машинку. А то пешком-тоотсюда – запаришься! А я – к Машке.Не Женьке ж её оставлять - а? Ты,главное, не сердись! Это ведь всёвесело, интересно! Как бы ты скучножил, если б не я! Бутылку-то отдай,раз не пьёшь! Там ещё осталось.

Бутылку Косте Иван не отдал. Онопустил её в снег и пошёл домойпешком. Свежий пух усыпал тропинку,хотелось разуться, поворошить ковёрбосыми ногами. На подступах к дому

засветлело первое января. Во дворе онпересадил из сугроба на лавочкуновогоднего соседа и вошёл в подъезд.

Дома Иван вымыл бокалы – Олини свой, включил по привычке чайники сел ждать у окна. А собственно, чемон доволен? Ему вдруг стало тошно -от рани, от разбазаренного зряволшебного времени, от сумбурнойвстречи на катере. Впереди – пустоепервое число, за ним – пустое второе.Мама и Андрей – несправедливо,обидно недосягаемы. И даже Макс кнему не зайдёт, потому что Олязабрала его коробки.

Нет, никакого чая, - спать! –решил он и лёг, высоко поставив

подушку, чтобы видеть начавшуюсереть улицу. Редкая безотрадностьзаплыла в сердце. И вдруг спасительноему вспомнилось, какие хорошиеподарки у него есть для бабушки сдедушкой! Лучшим из них былароскошная минитеплица на лоджию, сподсветкой и автоматическимподогревом. Игрушку эту длялюбителей помидорной рассады онприобрёл на выставке садовогооборудования, вместе с землёй исеменами. Иван рассчитывал, чтоожидание домашнего урожая поможетбабушке с дедушкой веселее дотянутьдо весны. Единственный минус -большую коробку не затолкать подёлочку…

Утром Иван встал, обременённыйчувством долга – ему предстояловникнуть в творчество Фолькера.

Он включил на компьютерезапись, послушал две песни и нажал«стоп». Затем вздохнул и потерпелещё четыре. Это был агрессивныйнабор звуков, затягивающий иразрушительный. Под гул барабановслушателя охватывала не имеющаявектора страсть. Возможно, Фолькеррассчитывал направить её в нужноерусло посредством текстов? Смешныенадежды! Слова блёкли под напоромударников. Ни одной доброй мысли немогло уцелеть в их молотилке.

«Бедный Фолькер! – думал Иван. -Хочет спасать и при этом тиражируетразрушение. Желает противостоять, ана деле оказывается одной крови стьмой и войной».

Иван ещё раз послушал заглавнуюпесню и удивился – как до странностимимо сердца хлещет железный ливень.Не задевает совсем. Гром греми,разламывайся бездна – никакой насвете «ритм эпохи» не согнёт его волиостаться на стороне вечности, натихом дачном перроне,протянувшемся от лета до лета.

Так он подумал, и сразу ураганчиксомнения налетел и шатнул «перрон».«А уж так ли ты прав, дружище?»

Хорошо, что Иван давно уж нецеремонился с ураганами. Он закрылтему и, тщательно «потеряв» флэшкуФолькера, отдался милой жизни.

* * *

Все долгие праздники снег мёл итаял. И то и другое было Ивану повкусу. Чтобы совсем не раствориться всиропе каникул, он придумал себерабочее расписание. Ему нравилось попустым дорогам добраться до офиса ипобыть там одному.

Иван садился за стол и работал

час или полтора, а потомнесокрушимая лень одолевала его. Ончуял бессмыслицу всех бизнес-усилиймира и, потягиваясь, включал кофе-машину. Тем временем из солнечногодвора его звали гулять. Никтоконкретно, но в форточку залетало такмного хорошего шума!

Глотнув из окна этой ужевошедшей в зимнее обыкновениеоттепели, Иван оставлял свой труд,как одежду на берегу, и спускался наталую улицу. Водяная пыль была длянего превыше распорядка. Распорядоки общение со Временем года –несравнимые вещи!

Так он провёл несколько дней

января. А потом старая тоскаразобщённости напала на него.Однажды утром, никуда не поехав, онвзял да и позвонил Оле. Ему хотелосьвыпросить Макса на горку, но,оказалось, в тот день они уже былиприглашены Владимиром в цирк. «Мыв цирк! - завопил Макс, выхвативтрубку. - А ты что делаешь?» Ивансказал, что купил ему диск смультиком про капитана Врунгеля, ивчера с удовольствием сам посмотрелвсе тринадцать серий. Тут Оля отнялателефон у сына. «Извини, мыопаздываем», - сказала она и повесилатрубку.

«Пожалуй, пора отвыкать отМакса», - подумал Иван, и от этой

мысли сразу стало темно. Онзасомневался: не посмотреть лиВрунгеля ещё раз?

«Да нет, - я понимаю, - сказал онсам себе, репетируя речь, и голос егобыл покорный. - Я ни на что непретендую, кроме человеческихотношений между нами…» - Нет, такплохо, так нельзя говорить. Надосказать: «Я не претендую на то, чтобыгулять с ним, как раньше. Но если мнеочень захочется увидеть его – я имеюна это человеческое право».

Это была неудачная речь. Да и богс ней! Неудачная речь, которую никтоне слышал – это пустяк.

Поразмыслив немного, Иванналил в термос чаю, отыскалшерстяные носки и поехал на дачу.Нескольких оставшихся светлых часовкак раз хватило ему, чтобы откопатькалитку и сбросить с крыши снег. Нето что без его вмешательства крышарухнула бы – вряд ли. Выдерживала ине такое. Но как человек, лишённый вповседневной жизни физическоготруда и по нему тоскующий, он не могупустить возможность вспотеть.

Снег тихонько мёл Ивану наволосы, и на расчищенную крышу,забеливая его чёрный труд. Ончувствовал, как светлеет в уме отбольшой тишины, и ему не хотелось вгород.

Скоро над лесом Иван приметилюный закат - каплю розового развелив белом. Пора было возвращаться.

С мутным от усталости взглядом,буквально стеная от голода (термос счаем не помог), он примчался домой исъел кастрюлю бабушкиной лапши.Ему показалось: день избыт,насколько возможно. Даже печаль оМаксе отступила - никакие тревоги нестанут терзать человека, скинувшего скрыши горы снега. Он уснул, едвакоснувшись подушки, а посерединеночи его разбудил звонок. В страшнойсновидческой уверенности – чтодедушке плохо, а они на даче, и поснегу не выехать – Иван схватилтелефонную трубку. Звонила мама.

«Спишь? – спросила она, услышавего дикий непробуждённый голос. - Ая надеялась, полуночничаешь». «Нет.Я не сплю», - пробормотал Иван,включая свет, и улыбнулся отоблегчения, обнаружив себя не вснегу, не в странном мире из вечныхсумерек, а в уютной и доброймосковской ночи.

У мамы была бессонница на почвесердечных расстройств. Накануне,зайдя в кофейню, она угодила надевичник местных престарелых дам.Восьмидесятилетние прелестницыбыли при макияже, в шляпках, и весьвечер обсуждали любовников. ОльгаНиколаевна смотрела на них, как вдальнее, отставленное на несколько

десятилетий вперёд зеркало, ибольшой страх пробрал её. Не она ли –вон та, с вуалькой, в перстнях,непосильных для старых рук?

Иван, разогнав сон, слушал и ждалрешающей реплики.

- И вот, я оглядываюсь, -продолжала Ольга Николаевна своюмонументальную жалобу. - Что сомной произошло? Чего я достигла? Счем приду к концу? Ты всё пела – этодело! - вот мой сюжет! Ты-то хотьосознаешь трагедию? Человекпогибает, не видит дороги, уже теряетаппетит, уже даже не ходит по утрамза круассанами – хотя ты знаешь, как яих люблю. И никакой помощи! Все

держатся на отдалении. Никто ничегоне предпринимает, чтобы спастичеловека! Хоть ты сделай что-нибудь!Поступи как-нибудь по-мужски!Никто не может поступить по-мужски,одни разговоры!

В ту же ночь Иван обдумалварианты мужских поступков и,выбрав один, приобрёл черезавстрийскую интернет-кассуавиабилет до Москвы. Завтра мамедолжны были доставить его поуказанному адресу, в Баден.

Довольный, он послонялся ещё подому, полил цветы и снова лёг.

А на следующее утро проснулсяпоздно, с чувством совершенногоудовлетворения от поступка, и ещё отчего-то. Ах да – он ведь чистил крышу!И точно – руки не сгибались.

В бодром состоянии духа Иванумылся и отправился было проведатьсвоих. Но, едва ступив за порог,остановился: по лестницеблаговестным ангелом к немуспускалась Оля.

- На вот! – сказала она, толкаяперед собой Макса. – Хотел – бери.Смотрите своего Врунгеля. Я хотьиголки от ёлки вымету.

Макс засмеялся и, опережаяИвана, поскакал в гостиную. В руке унего был кулёк.

- Разобрали ёлку, - объяснил он,высыпав кулёк на диван. В нём былишоколадные фигурки на золотыхниточках, те самые, изрождественского календаря. - Давайсъедим шарики и свечки, - предложилМакс. - А живых есть не будем!

Иван кивнул. Они отложили«живых» ангелов и зайцев, а остальноепересыпали в вазочку и отнесли настол, где уже стояли готовые кзавтраку чашки.

* * *

К маминому возвращению Иванстал готовиться, как к появлениюмладенца. Всё следовало перемыть иотчистить, вымести, заменить,построить заново.

Критический осмотр дома онначал с кухни. Что интересного было унего на кухне? Всё интересно!Сломанные настенные часы чинить нехотелось, он давно уже решил, что сострелками, замершими на половинеодиннадцатого (утра, конечно) онинравятся ему больше, чем в обычномсуетливом кружении. Что ещё?

Холодильник работающий. Печкаработающая. Посудомойка - сломана.Зато теперь каждый день у него естьповод подержать руки под тёплойводой, унимающей суету,проясняющей мысли. Открыв для себяволшебные свойства мытья посуды,Иван с удовольствием вычеркнулпочинку агрегата из спискаотложенных дел.

Что дальше? Гостиная! В гостинойскрипели двери, одна половинка незакрывалась, и широко разбрелись подревесно-солнечному воздуху домапобеги плюща и душистые веткицитрусовых.

Всё это до приезда мамы ещё

можно было успеть исправить -подстричь растения, подогнатьрассохшуюся дверь. Но что-токоробило его - как если б он вздумалстричь и подгонять судьбу. Нет уж –пусть скрипит и вытягивается, как ейнужно! Пусть видит мама, как её сыннынче спокоен и волен, как спокойныи вольны их домашние растения ипредметы быта.

Оставалась ещё надеждапоприветствовать маму еёобновлённой спальней. Хорошо ли ейбудет вернуться в отжившие обои искучный потолок? – раздумывал Иван.- Может, лучше взять на себя риск ипревратить комнату в уголокСредиземноморья? Договориться с

монтажниками из офиса иперекрасить стены, добавить к нимлетней зелени, морской синевы, у окнапоставить кадку с мандариновымдеревом…

Иван дофантазировал до карнизов- и разочаровался. Всё это былисмешные, ненадёжные меры! Лучшеон отвезёт маму на дачу и загонит накрышу. Она увидит, какойнесокрушимый в природе покой, исама успокоится, и всё станет ей мило.

В знаменательное утро маминоговозвращения Иван, вопреки привычке,встал по будильнику и собрался в

цветочный киоск. Тёплый, тихийснегопад полетел ему на плечи, когдаон вышел во двор, и сразу всегозасыпал. И засыпал на обратнойдороге охапку цветов, но нисколькоим не навредил. Тёмные красные розыИван поставил в большую вазу накухонный стол, а трогательныеоранжевые, на коротких ножках отнёсв мамину спальню. Вздохнул иогляделся: что ещё можно успеть?Смахнуть пыль? Что-нибудьприготовить? Шторы, шторы повесить,которые после лета снимал стирать! -он ринулся было к шкафу за шторами,но вспомнил, что их ещё надо гладить.Тут его горячка прошла.

Оставшийся до отъезда в аэропорт

час он провёл у бабушки и увидел сгрустью, как сильно онаразволновалась, плакала, какие дурныезачем-то говорила слова: «остарела»,«обуза», «смерть». Бабушка, человеквесёлый и стойкий, редко поддаваласьстарческой сентиментальности. Еёдевиз был – находчивость и оптимизм.И хотя намерение проявитьнаходчивость в отношении такоймахины, как жизнь, казалось Иванунаивностью, сдача бабушкойжизнелюбивых позиций всерьёзопечалила его. Он утешил её, как мог,и пошёл к гаражу.

По дороге ему вдруг стало боязно.

Как-то они теперь сойдутся с мамой?Как-то мама сойдётся с бабушкой? Вотесли бы вынуть из жизни годы врозь –ничего в них хорошего не было – ивернуться туда, где расстались! Онусмехнулся. Соблазн хирургическоговмешательства в прошлое не впервыеего посещал. Нет уж – не будем резать!С багажом встретим маму.

Снегопад, пожалевший утромцветы, тихо проводил его доШереметьева. В светлом дыму Иванприпарковался, отыскал нужныйсектор и ждал около часа, ни о чёмбольше не думая, вспоминая давниеперелёты, - пока вдруг не различил втолпе пассажиров маму. Вот она –молодая, весёлая, разгладившая

морщины, мелькающая,импрессионистская мама-путешественница – ещё не видит его,но уже давно с ним, уже много минутзаключает в объятия, плачет!

Дорогой Иван поглядывал на неё,сверяя с прошлым. Нет, сильно мамане изменилась. Осталось прежним еётонкое, едва ли не аскетичное лицо иочаровательные глаза, противящиесявсякой аскезе. «Как я буду её беречь!Чтобы она не старела», - думал он.

Дома, сдав маму бабушке с дедом,Иван спустился во двор и занялсябагажом. Это было лучшее дело за

последние несколько лет! Даже лучшерасчистки крыши.

Испытывая все физическиепризнаки счастья – волну в груди,непроизвольную улыбку, взрывнеистраченных сил – он принялсяносить вещи. «Ах вот ты какоетяжёлое! - посмеивался он, таскаячемоданы от машины до лифта. - Вотты какое!»

У мамы и правда оказалсябольшой багаж. Помимо чемоданов свещами и ящика с книгами она везлакартины, и даже предмет мебели -замотанное в поролон и плёнку кресло– они доставили его на верхнембагажнике.

С красными руками, довольный,взмокший, Иван зашёл в приоткрытуюдверь к бабушке, доложить, чтоокончил дело. И настоящей радостьюбыло увидеть после трудов как накухне стоит мама и из сумкивыкладывает на стол сладости,купленные в день прощания слюбимой кондитерской – поленцештолена, поленце штруделя,бумажный пакет с круассанами, исовсем уже смешную чепуху - мешочекзасахаренных фиалок. Бабушка слюбопытством смотрит, сразупробует. Слёз нет. На маминых ногах –старые тапочки.

Пообедав у бабушки с дедушкой,Иван и мама вернулись домой. ОльгаНиколаевна встала к окну и, сощуривглаза, долго смотрела на двор. Еёнастроение было одновременноповерженным и облегчённым. Какесли бы все эти годы она находиласьво власти величайшего заблуждения,таившегося в искусствах ипутешествиях, рафинированности икрасоте, и только сегодня вырваласьна свет.

- Смотрю и не узнаю, - сказалаона, услышав шаги Ивана. – Как вы тутживёте!.. Дедушка совсем плохой, да?

- По-моему, наоборот, он сейчаскак раз ничего… - возразил Иван, но

она не услышала.

- А что это за дома тутпонастроили? - спросила ОльгаНиколаевна, показав кивком навыросшие за рощей башни. - Я как РипВан Винкель, да, сынок? Приехала – ивсё другое. Выпала из мира.

- Что-то изменилось, конечно. Ноне так чтобы очень, - заверил её Иван.- Я обои тебе хотел переклеить -оставил. Вон, правда, табуретку купил!– и он кивнул на новенькую банкеткудля пианино. - А вертушку увёз надачу.

- Да… - отойдя от окошка,произнесла Ольга Николаевна. – Да…

Да… Ну что же. Надо разбирать вещи!Надо всё разобрать и забыть.

В чемоданах у мамы было тесно исорно. Она выкладывала вещи надиван в гостиной, и всё ей ненравилось, всё отзывалось в нейкаким-нибудь неудобнымвоспоминанием. «Вылечиться! Отвсего надо вылечиться!» - рассеяннокопаясь в чемоданах, твердила ОльгаНиколаевна и вдруг, вскинув глаза насына, ахнула:

- А тебе-то я ничего не привезла!Совсем морально там опустилась –живёшь одной собой. Неужелиничего? Нет, постой-ка! Я привезлакресло! – мама вскочила и бросилась в

коридор проверять. – Ты ведь еговыгружал? Как раз к тебе в комнату!Это мне подарил хозяин отельчика,помнишь? Стефан, такой кудрявый!

- Как это подарил? – идя за ней,смеялся Иван.

- Просто подарил, на память о егопансионе, если я не вернусь. Я честноему сказала, что теперь уж вряд ли…Он хотел откопать мне лимонноедеревце, но мы решили, что в чужомклимате оно может погибнуть. Тогдаон велел горничной упаковать мне вподарок дивное кресло из моейкомнаты. Я не отказалась. Всё-такистолько сезонов в нём провела, этоуже часть жизни.

В коридоре, под вешалками,кресло нашлось. Иван внёс его вкомнату и распаковал. Оно былогнутое, шёлковое, с южными цветамина обивке – прекрасное старинноекресло, только сделанное недавно.

Мама села в него и заплакала.

- Я вся в грехах! - сказала она.

- Ты знаешь что, - произнёс Иван,садясь подле неё на корточки, - мнекажется, если человеку что-то ненравится в прошлом, главное,стараться хорошо жить в настоящем –и тогда всё смоется. Человеку ведь неотказано в прощении.

- Ты думаешь? – ободрилась мама.

- Конечно. Да тебе и некогдабудет. Я тебя с Костей познакомлю!Потом, у нас же бабушка с дедушкой!

Иван подёргал маму за браслет,чтоб она хотя бы насильно растянулагубы в улыбку. За проповедь свою емубыло не стыдно. Он не сомневался в еёуспехе, потому что знал маму. ОльгаНиколаевна являла собой счастливыйобразец сангвиника – триста пятьдесятсолнечных дней в году. Если инабежит тучка – нужно толькохорошенько на неё подуть.

- Ты мне расскажи, - с усилиемотвлекая мысль от собственных бед,

заговорила Ольга Николаевна. - Ты-точем занимаешься? Есть у тебя дело?

- Дело? - улыбнулся Иван,поднимаясь. - Ну пойдём, покажу! - оносторожно вынул растаявшую маму изкресла и повёл в свою комнату.

- Вот, это мой письменный стол,помнишь? - произнёс он и отодвинулстул, чтобы мама могла присесть.Стол был пуст, если не считатькактуса. За его высокимизагогулинами чуть заметно чернелквадрат дисплея.

- Это мне Оля с Максом подарили,- гордясь, объяснил Иван.

- Кактусы поглощаюткомпьютерное излучение, – рассеянноподтвердила Ольга Николаевна. – Ичто ж ты тут пишешь?

- Да ничего не пишу, - сказалИван.

Он хотел бы признаться маме, чтоиногда чувствует свой стол кораблём,пришвартованным до той поры, покаего хозяин не возьмётся за труд. Нокак признаешься, раз даже намёка наэтот труд ещё нет в сердце. Надождать.

- Зато я практически поэт, мама! –объявил он. - Не веришь? На ночь - двестрочки! За четыре я и не берусь, там

ведь пришлось бы рифмовать, а две –то, что надо. Становишься свежим,чистым. Сны хорошие снятся.

- Две строчки. Боже мой! – ахнуламама, как если бы её сын голодал. Онавстала из-за стола и, пройдясь вдольстены, задумчиво стукнула кулачком встекло книжного шкафа.

- Ну что ещё тебе показать? – шёлза нею Иван. - Видишь, разобрал своюрубку. Вымел половину книг, дискипочти все... А это Макса, - он кивнулна ящики с конструктором имашинками. - Оля мне одалживает егоиногда, на бедность. Вот ещё я гитарукупил! – Иван взял из угла гитару идал маме. Она приняла её в неловкие

руки, как чужого младенца.

- Прихожу в магазин и говорю:дайте мне хорошую гитару, чтобы я наней сразу научился играть. Мнепродавец говорит: а вы каждуюприжмите к животу и струныподёргайте. Какая животу приятнее –та ваша. Вот, я выбрал.

- О!.. Сколько у тебя хорошихзанятий! – позавидовала мама,возвращая ему инструмент. - А чем жея займусь? Вот ты вытащил меня…

- Да о чём ты волнуешься! –воскликнул Иван, беря маму в охапкувместе с гитарой и выдворяя из своейгрустной комнаты. - Во-первых, мы

сейчас же сядем за стол, будемпраздновать! И вообще. Мама! Мытебя с бабушкой будем любить не хужетвоих альпийских героев! Найдём тебезанятие, всё мы тебе придумаем!

Он нисколько не врал – у негобыли силы. «Когда человек один, –думал Иван, - он как будто скован, он -как крестьянин без земли». И вот,теперь у него появилось поле – мама.

* * *

На следующий день, встав рано,Иван бестелесно прошёл по коридору

на кухню, неслышно переставил стул кокну, раздвинул цветы и, опёршись оподоконник, посмотрел на хмурыйгород, который ему ещё предстоялокак-то растолковать отлучавшейсямаме. Поверх крыш виднелисьподъёмные краны, похожие накорабельные снасти. «Неба осталосьнемного, - подумал он. – Скорокончится совсем… Да, нечего тянуть!Сегодня же надо идти и показыватьмаме новости». Новостей былодовольно - малоэтажные улочки,превращённые в город-порт, сауна наместе старой булочной, бетонныйзабор вдоль пляжа и прочиебесцеремонности, которые принесла ссобой хлынувшая в ближайшиепригороды Москва.

Он очнулся от скрипа двери.

- Погоди-ка? Что, уже половинаодиннадцатого? – в дверях стояламама с мятой щекой, со спутаннымвихрем кудряшек, и смотрелаприщурившись на настенные часы.

- Да нет. Тут надо батарейкипоменять, – сказал Иван. – Но, покрайней мере, я меняю у бабушкиперегоревшие лампочки! – добавил онв своё оправдание и улыбнулся, видя,как удивлённо, будто и не было еёздесь вчера, мама оглядывает зарослисвоего жилища.

В последний год солнце былоярким - плющ заслонил собой

половину кухонной мебели, укрылсахарный мрамор столешницы ипробрался по трубе отопления накарниз для штор. Иван ничего непредпринял, чтобы остановитьэкспансию. В белизне и зелени емувиделась эллинская гармония, он былдоволен. На подоконнике откуда-товзялась трещина, и оказалось, что ондеревянный. Иван и сам удивился,когда обнаружил, что поверх бетона уних закреплена обыкновеннаякрашенная доска – достаточноширокая, чтобы цветы с горшкамичувствовали себя вольготно. Костяпосоветовал ему насыпать в трещинкуземли и посадить газонную травку.

- Скажи-ка, - полустрого спросила

мама, - как ты ухитрился сделать изквартиры запущенный сад? Ты что,работал с дизайнером?

За завтраком, словно вподтверждение её слов, Иванотодвинул штору и в чашку маме упалрозовый мотылёк - увядший цветокгерани.

Это был утешительный ибеззаботный завтрак. Венскиесладости, посыпанные снежнойпудрой, украсили стол и облегчилибеседу. Мама и сын обсуждаликондитерскую тайну Австрии.Закваска Франции и Германии плюссобственный культурно-историческийшарм, добавленный из воздуха прямо в

тесто, – вот был предмет их разговора.

- Ну что? – сказала мама, допивсвой кофе. – Пойдём, покажешь мне,что у вас новенького?

Оба они посмотрели на ужаснуюпогоду за окном, одну из тех, чтоособенно любил Иван. Ветер сАтлантики прогнал снег и намёлдождя. Вот выйдут они – и бензиннаяслякоть проржавит тайну штоленов иштруделей в снежной пудре, вытравитиз сердца их утешительный вкус.

- Может, не пойдём? – взглянул онна маму.

- Пойдём обязательно! – бодро

решила Ольга Николаевна и, бросивнеубранный стол, отправиласьвыбирать одежду.

Ивану было забавно, как долго ипридирчиво, словно на свидание,собирается мама. Он отвык оттщательности и, дожидаясь, скучал.Наконец, Ольга Николаевна оделась.Иван подал ей её «сливочное» пальто.

- Мама ты забрызгаешь, -предупредил он. - У тебя есть что-нибудь тёмное?

- Тёмное – ни в коем случае! –возразила мама, и они спустились водвор.

Иван смотрел на мамувнимательно. Ему хотелось перенятьеё взгляд и заново увидеть здешнююжизнь. Из двора они вышли на улицу.Ветер, разогнавший тучи с дождём,трепал теперь мамино пальто ипричёску. Ветряные слёзы текли изотвыкших глаз, но какой-то куражнаплыл вместе с ними. В магазинчике,запутавшись в русских рублях, ОльгаНиколаевна купила себе четвертинкуобычного чёрного хлеба, какого не еласто лет. С четвертинкой этой, заливаяеё ветряными слезами, перепутанныемокрые волосы отводя с лица, мамашла и от души восхищаласьместностью.

Она хотела полезного дела в

противовес своему праздномуальпийскому прошлому, и самоблуждание по грязному пригороду, гдеещё не повывели до конца всехбездомных собак, казалось ей деломнужным, почти святым! Даже просторавнодушия к модным тенденциям,неучастия в культурной жизни былодовольно маме, чтобы почувствовать,как дельно, по-трудовому она сможетжить! А если ещё добавить согласие сплохой погодой и к обеду – ломтикдолгожданного чёрного!..

Иван бережно сопровождал мамув её опьянении. Они прошли вдользнакомого строя пятиэтажек. У тех,что на снос, были выбиты окна. Какие-то хмурые мужики, какие-то тётки,

мамины ровесницы, унижающиемамину молодость своейнеухоженностью, попадались им попути. Иван думал – как бы свернуть креке? Но маму всё носило по городу.То её манили новые автобусныеостановки, то хотелось поближерассмотреть двадцатиэтажнуюгромадину – что там за лоджии? Товывеску на каком-нибудь магазинчикеона находила «венской».

- А пойдём, - наконец, сказалИван. - Я тебе покажу, где я навелосипеде езжу!

И, решительно приобняв маму,потащил её к реке. Уже позже онподумал: может быть, им не стоило

сегодня менять направление? Судалением от городской толкотни, светром в спину, как-то ослабламамина бодрость, остаток хлеба онабросила птицам, и к берегу подошлаопечаленной.

Река не шевелилась, в заливеждали апреля неподвижные баржи икатера. Иван всех их знал поимённо ивсех представил маме. В последнеевремя он полюбил речной транспорт.Этому не было никакой логичнойпричины, что и есть совершенноправильно для любви. В обычные дниИван привык смотреть на рекуотрешённо, забыв себя, но сегодня сним была мама. Жалкий лес, ржавыебаржи, вид нечистого льда смутили её.

Запал жить по обычаю родиныпотихоньку сходил на нет.

Нахмурившись, глядела ОльгаНиколаевна на реку с диковиннымиконсервными банками. На бортах ихзначилось: «Балта», «Архимед»,«Пегас», «Ласточка», «Мария»,«Корсар»…

- Вот ты представь себе, милый, -вдруг заговорила она. - Какое тамсолнце! Люди смотрят на цветвинограда и знают, что будет вино!Там легко и не зазорно быть молодой,жить, действовать. А здесь я приехала– и как будто легла в родную могилу.Так и есть… – это моя могила! – онасела на корточки и, сняв перчатку,

погладила берег.

Что было делать Ивану?

В отчаянии он поволок свою«хризантему» прочь от хмурого берегаи, усадив в машину, повёз отдышатьсяв центр.

Заведение Миши было маленькое.Миша относился к нему влюблённо, ипотому всё в нём оказывалось лучше,чем предполагал прайс-лист.Особенно посетители. Их Мишаселекционировал тщательно. Не точтобы гнал негодных, но тех, кто былему мил, опекал столь чутко, что они

становились завсегдатаями.

Несколько симпатичных лицвзглянуло на них, когда они вошли, иИвану захотелось немногосостариться, чтобы не подводитьОльгу Николаевну своей чрезмерноймолодостью. На миг ему стало горькоза маму - если б она была молода,сколько нашлось бы для неё у Мишидрузей и поклонников! Чтобы изгнатьэту горечь, Иван скорее попросил длясебя и для мамы чудотворныйнапиток. Был у Миши в коллекциигустой переслащённый чай с лимоном.Иван любил этот чай и немного егопобаивался. Он вызывал из памятисчастливое время школьных простуд,поездки к родственникам, почему-то –

детские лыжи на ремешках...«Психоделично, не правда ли?» -гордился Миша.

- А я никогда не клала столькосахару, - сказала Ольга Николаевна,задумчиво пробуя чай, и в голосе еёслышалось сожаление о зрямелькнувших годах.

У Миши мама согрелась,изящество вернулось к ней. Уходя, онасама задула свечку и преподнеслалюбезному хозяину улыбку сблагодарностью за уют и бесподобное«тирамиссу».

- «Тирамиссу» - это банальности, -возразил Миша. - Вот на Рождество у

нас был фантастический дрезденскийштолен – но только с двадцатьчетвёртого по седьмое. Выпропустили!

- А нельзя, - спросил Иван, -испечь штолен без Рождества?

- Не святотатствуйте! – обиделсяМиша. - Вы лучше приходите ко мнена Пасху. На Пасху у нас будут куличи– вы не знаете, что это за прелесть!Будете рассказывать потомкам.

- До Пасхи ещё полгода, - сказалИван.

- Во-первых, меньше, - понизивголос, сообщил Миша, - Можете мне

доверять – я считал. Но даже если бы!Послушайте меня, господа, полгодаэто что? Пшик! Вы не заметите.

- Он что, из Одессы? – спросиламама, когда они вышли.

- Да нет… - смеясь, сказал Иван.И ещё долго не уходила улыбка,потому что Миша одарял щедро.

* * *

Несколько последующих дней

Ольга Николаевна провела в трудах поискоренению евроэгоизма: вбабушкиной квартире собраласьвымыть окна, но помешал мороз. Замытьём посуды побила чашки инечаянно хрупнула дедушкины очки,присев к нему на диван поговорить.Всё это были небольшие, но обидныепромахи.

Забота о ближних не удаваласьмаме. Она никак не могла приладитьруки и сердце к этому давно забытомуделу. Даже уличные собаки непопадались ей, когда она выходила скосточками.

Видя сказочную неуклюжесть еёусилий, Иван заподозрил ошибку, и в

голову ему пришла простая мысль. Онподумал, что мамино призвание – влёгкости. Сколотить из неё надёжнуюстену для дома нельзя. Да и вообще,что за дурная причуда – награждатьвесело устроенного человека своейугрюмой склонностью к милосердию?

Так рассудил Иван и с тех порбуквально молился атлантическомуциклону, чтобы тот допустил в своихмрачных владениях голубую дыру.Через неё маме посветит солнце, итогда, взяв коньки, она поедет в паркна каток, или влюбится в яркоосвещённого солнцем прохожего. Вобщем, как-нибудь скинет с себяпедагогический гнёт своего сына.

Как-то утром он проснулся отшума. Это был стук роняемых вещей.Хлопнула дверца шкафа. Прямо из снаИван телепартировался в маминукомнату и застыл на пороге.

Он увидел прекрасное зрелище -то, которого ждал! Мама сидела средиразваленной на полу обуви ипримеряла кроссовки - всё негодилось!

- Доброе утро, милый! –озабоченно произнесла ОльгаНиколаевна. - А ты-то бегаешь?

В окне маминой комнаты Иван

заметил пегий дым из далёкой трубы,распустивший по зимней голубизнесвои кудряшки. Облачность ушла. Двасамолёта, пролетавших давно,украсили чистое небо большимрозовым крестом.

«Прощай, брат циклон!» - подумалИван, и, возвращаясь взглядом кмаминому обувному развалу, спросил:

- Ты, наверно, не помнишь, мама,какая у нас зима. Как ты собираешьсяпо ней бегать?

- Это ты не помнишь, какая у васзима! – возразила Ольга Николаевна. -Давно уже тёплая, европейская! – иобъявила, решительно

зашнуровываясь. - Всё, я берусь зажизнь! Жалею, что поддаласьсамоедству и испортила столькопрекрасных дней. Если человекобвяжет себя своим прошлым, какгирями, – много ли он пройдёт?Нельзя всю жизнь корить себя задвойку в первом классе!

Иван кивнул. Ему нравилось, какюно, по-девичьи, выражается егомама.

- Если будешь бояться грехов, -продолжала Ольга Николаевна,надевая куртку и шапочку, - тогда ты ис места не сдвинешься – так ипросидишь в клетке. Посмотри насебя! – она энергично оглядела сына. -

Ты, как богатырь, которого по плечиврыли в землю!

Иван невольно шевельнулплечами.

Мама попружинила на носках,проверяя натяг шнуровки.

- Так ты не пойдёшь? – спросилаона, берясь за ручку двери. - Оченьзря!

- Я тебя подожду, - сказал Иван. -Что тебе сделать на завтрак?

И хотя мама ничего не заказала, и,кажется, даже ушла обиженной, Иван

почувствовал, что день задался. Онсходил померить давление бабушке сдедушкой – оба результата емупонравились. Тогда он подумал:может быть, и жизнь задалась?

И не ошибся. С того утра, какмама отправилась бегать, в их доменачались перемены. Ольга Николаевнавызвала мастера, и сломаннаяпосудомойка вновь забурлила. Еёмаленький водопадик, заводимый наночь мамой, не давал Ивану уснуть.Разобравшись с посудомойкой, онаподстригла герань и упразднилавечную половину одиннадцатого,купив для кухонных часов батарейки.

С той поры, если Ивану случайнодоводилось застать знакомоерасположение стрелок, он улыбалсяему, как другу.

Вещи были разложены, пыльсметена, а Ольга Николаевна всё ещёне растратила силы. Тут Иван проявилфантазию и принёс ей мольберт. Не точтобы мама имела склонность кживописи, но не опробовать этугордую доску она не могла. Ейзахотелось нарисовать зимнее солнце,спасшее её от уныния, и морознуюдымку, и сахарный иней. Иванудивился маминой смелости.Столетиями люди бились над этойдымкой, а она собралась взять коробкуакварели «Нева» и в одночасье

довершить их усилия!

«Ну что ты! – утешила его ОльгаНиколаевна. - Я только смешаюкраски!»

И мешала их по памяти и с натурынесколько дней подряд, пока не ушёлзадор, какой бывает в начале всякогодела. Её лучшими достижениямистали две палитры: зелёно-оранжевая,с лавандовой просинью – в память оприроде мест, где она проводилаотпуска, и зимняя, розово-дымная, тасамая, на счёт которой опасался Иван.Над обеими Ольга Николаевнатрудилась с чувством ответственности- как если бы выбирала ткань себе наплатье.

В дни маминого увлечения ониходили на охоту за дымкой к реке. Всё,что нужно, там было – и розовое, ижёлтое, и голубое. На другом берегунежно дымились городские кварталы.Небо над ними было похоже намягкий хрусталь, как если бы егоголубую твердь растушевали по краю.Снег на реке сиял. Невесомостькартины нарушал еловый лес, грубочерневший по дальнему берегу. Егохотелось стереть ластиком, но, должнобыть, и он был к месту. Иван не желалверить в случайное совершенствопейзажа, ему было приятноположиться на вкус природы,посеявшей вдоль берега ели.

А однажды по дороге домой, уже

во дворе, они увидели март. Солнцеструилось в ветвях большого дерева,как талые воды. Это странноепреломление света, создавшееиллюзию весенней капели, поразилоИвана. Он остановился и вспомнилсказку «Двенадцать месяцев».

На следующий день солнца нестало. Ещё один друг Ивана – на этотраз циклон из Арктики, - приплылпогостить, и муза смешивания цветовушла от Ольги Николаевны вместе ссолнышком.

«Что же это такое со мной,скажите! Мешаю краски, как вдетском саду! – изумилась мама,поутру взглянув на небесную хмурь. -

Я же личность, я переводчик, человекс опытом. Неужели мне нет другогодела?» И решительно сложивмольберт, чуть не поломав ему ноги,спрятала за шкаф.

Дела Ольге Николаевне Иван ненашёл, но как-то так сумел устроить еёдосуг, что на грусть осталось маловремени. Как бесхозного ребёнка, онбрал её с собою в офис и под видомсрочного задания давал переводитькаталоги. По вечерам, в четыре руки,они готовили на ужин простые блюдаИталии, а так же любимые мамойшвейцарские блюда, для которыхИвану пришлось раздобытьэлектрическую роклеттницу и фондюна спиртовке. За трапезами они

вспоминали давнюю жизнь, и ихродство восстанавливалось.

Где так пахло? Где так мелькалатень? Асфальт восьмидесятых, зачемты истёрся! Они откидывались впрошлое, как в милое кресло, темболее что и погода изо дня в деньдавала подходящую музыку – валилснег. Под покровом арктическогоциклона они с мамой реставрировалисовсем старые, стёртые эпизоды своейобщей жизни. Как собирали в паркедома отдыха липовый цвет, амаленький Иван боялся, не сочтут лиих ворами? Как ночью, под фонарямивыбирали ёлку, перекидывая мёрзлыедеревья со стороны на сторону. Когдаэто было? Скоро Иван заметил, что

посредством воспоминаний вмамином уме просветляетсяпонемногу угрюмая фигура отца.

Он ещё раз обсудил с ней своюосеннюю поездку в Питер и, увидевволнение мамы, попробовал участитьзвонки, но отец был студёным ипрочным – не поддавался наболтовню. Насобирать в своей теплиценовостей, чтобы звонить ему чаще разав месяц, Иван не смог.

И всё-таки, он надеялся, чтокаким-то большим усилиемнарушенные связи можно поправить.Прежде всего, усилием понимания.Вот каждый из них троих возьмёт ипоймёт другого! И восстановится если

не семья, то хотя бы родственноеприятельство, чувство близких друг кдругу судеб.

За воспоминаниями мама утихла.Как-то вечером вдруг взяла ипричесалась по-старому, достала изшкафа Чехова и одним вдохом перечла«Три сестры». И cнова пришлось еёвыручать из грусти. Иван уж отчаялся,не знал, что придумать. Но тутначались спасительные визиты.

Первой явилась Оля. Она пришла вотсутствие Ивана, прямо с улицы,рыжая, бледная, в чёрном, как у Кости,пальто.

- А, вы приехали! – сказала она. -А где Иван?

Отсутствие Ивана не разочаровалоОлю. По легко читаемому выражениюеё лица Ольга Николаевна поняла, чтоей предстоит развлекать гостью, покане вернётся сын.

- Как у вас дела? Как родители,бабушка? Всё в порядке? – любезноспросила Ольга Николаевна,отодвигаясь немного от Олинойрезкой фигуры, от её черногозаснеженного сукна.

- Бабушка умерла, - сказала Оля,прислонившись к двери и расстегиваяпальто. - И это очень хорошо. Вы не

представляете, какие это были нервы сеё болезнями. Каждый раз звонишьдомой на грани обморока – все лиживы? Вот Иван знает. Он тоже награни обморока с вашими бабушками-дедушками.

Ольга Николаевна взглянуластранно и уже собралась изобразитьнадменность, аристократическимхолодом выдуть наглую девицу изсвоего жилья, но вдруг почуялаприязнь к Олиной искренности.

- А может, выпьем чаю? –предложила она.

- Чай - это хорошо, - тут же скинувпальто, сказала Оля. - А какой-нибудь

наливочки у вас нет? Может,«Мартини»? А то у меня горло болит.

Ольга Николаевна ошеломлённозаглянула в шкафчик.

- Есть рижский бальзам. Можноналить в чай.

- Давайте! – одобрила Оля.

Покопавшись в забытых чашках,Ольга Николаевна достала двечопорные, синие с золотом, ипригласила Олю за стол. Не то чтобы уних завязался разговор, но всё же –более или менее непрерывный обменрепликами.

Оля рассказала, что много

работает, что, хотя у неё и есть женихВладимир, думать о личной жизни ейнекогда, потому что надо делатькарьеру. Надо, надо трудиться,обретать независимость, продвигатьсяпо службе, хоть она и знает, чтонастоящее её предназначение когда-тобыло в другом. «Мало ли что было, -заметила она. – Это только ваш Иван –бездельник по призванию. У него кэтому дар, и в этом его, как пьяного,Бог бережёт. А нормальным людямнадеяться не на кого».

Ольга Николаевна хоть иулыбнулась про себя суждениям Оли,всё же приняла её откровенностьблагосклонно. Больше того, в углахОлиной натуры ей привиделась какая-

то дикая, необработанная доброта.

Они как раз вступали в спор осовременном характере, когда,приветственно дублируя звонкомповорот ключа, вошёл Иван. Он былснежный и счастливый, как будтовернулся со стариннойрождественской ярмарки, или из лесу.Что-то шумно сложил в коридоре изаглянул на кухню.

- Ну, всё – мне пора! – встав из-застола, сказала Оля. - Меня Макс ждёт.Я опять его обманула. Я ему всё времявру. Обещала, что куплю батарейкидля машинки. Может, у тебя есть

батарейки? – обратилась она к Ивану.- Я вообще-то за ними и пришла.

- Батарейки? - произнёс Иван иогляделся. - Батарейки… А какие?

- Две пальчиковые. Две у нас есть,а надо четыре.

Иван побродил по комнатам и,вытряхнув из какого-то пульта, отнёсОле. - Они нормальные должны быть.Мама недавно меняла, - объяснил он.

- Я вот эти сказки для бедныхненавижу – батарейки из пультавытряхивать! Сказал бы – нету! –отчитала его Оля, кладя батарейки всумку.

- У Оли есть несколько любимыхвыражений, которыми она меня бьёт, -объяснил маме Иван. - «Сказки длябедных», «Абсолютно оторван отжизни», потом ещё что-то было…

- «Буржуазные заблуждения», -подсказала Оля.

- Да! - обрадовался Иван. -«Буржуазные заблуждения»!

- Ну, пока всем! - сказала Оля,подхватила сумку и, зажав подмышкой пальто, вышла вон.

Иван ласково, безо всякогоудивления, посмотрел ей вслед, взялпакеты с продуктами и понёс на

кухню.

- Странная девица! – сказалаОльга Николаевна. - Пришла, развелагрязь, держала себя нелюбезно, а уйти– ни в какую! Просидела целыхполчаса. Влюблена она в тебя что ли?

- Она очень много работает, мама,- отозвался Иван. - Ей надо кормитьсына и всю семью. Притворяетсячёртом с рогами и, наверно, правильноделает. Знаешь, как у боксёров - животдолжен быть каменный, чтобыдержать удар. Я ей предлагалшикарную должность: часа по четырев день обзванивать фирмы - ну, снашей звукоизоляцией. У неё была быкуча свободного времени. Денег

правда поменьше, чем у неё сейчасполучается. Но, по-моему, можно быжить…

- И что она?

- Огрызнулась, как всегда. Я тутподумал… наверно, не всем нужендосуг? Некоторые его не хотят. Вотона, например, предпочитает пахатьвесь день, терпеть нервотрёпку, невидеть ребёнка, зато – «я могу», «ясама»! Ведь это глупо, правда? Новообще-то, её дела поправляются. Унеё есть жених. Не знаю, почему онивсё никак не переедут… Вот переедут,и никому в голову не придётвспомнить, что уже пять лет, как мы сМаксом вместе! – вдруг нахмурился

он. - Его просто увезут и всё!

- А какие у неё стали рыжиеволосы! – припоминая, сказала ОльгаНиколаевна. - И совершенно прямые.Надо же – так странно поседеть! Но счёрным пальто хорошо.

- Мне кажется, мама, - вдруг ссердцем прибавил Иван, - где-то у неёкакой-то сильный спазм. Мне таккажется.

- Ах вот как? А я-то думала –железная девица!

- Ну что ты! Конечно, нет. Из неёдолжны вылиться тонны слёз, преждечем она сможет жить, как человек. Ты

понимаешь – у неё несчастливаянатура, как и у меня. Такой обменвеществ, при котором многое идёт вслёзы.

- И как же это лечится?

- Наверно, как и все несмертельные болезни, - предположилИван. – Любовью, участием,постоянным, в больших количествах.По голове гладить…

- И что же ты, собрался помочь?

Иван пожал плечами.

* * *

Какие же они наивные обыватели!– думала Ольга Николаевна,проснувшись следующим утром. -Ищут в уюте дома свидетельства тому,что и мир уютен. В удобном креслевидят надежду, что и с вечностьюможно поладить. А вдействительности, всё так одиноко ижёстко!

После Олиного визита она вдругиспугалась будущего. Ей пригрезиласьпустая квартира, ненужная старость.Сын женится, родители умрут. Праваэта Оля! Единственный выход -надеяться на себя.

И Ольга Николаевна приняласьвозводить укрепления. Прежде всего,она решила возобновить своёавстрийское утро с кофе и«позитивной» книжкой. Ей хорошобыл знаком этот нищий паёк,разгоняющий одиночество,созидающий видимость смысла. Штукпять таких психологических книжек,обучающих планированию иоптимизму, она привезла с собой.Если читать по главе за утро – хватитна пару месяцев.

Следующим спасательныммероприятием, предпринятым ею,стал поиск дела. Ольга Николаевназашла в Интернет и разослала резюме.Ей хотелось работы международной и

благородной, где пригодится еёвладение языками – желательно, не набумаге, а в жизни. «Хорошо бысколько-то денег, - думалось ей. - Ноглавное, чтобы был смысл!»

За занятием этим в один иззимних счастливых дней Иван засталсвою маму и растерялся.

- Что ты делаешь? – спросил он,вчитываясь в экран. - Зачем тебе?

- Твоя Оля права! – бодроотозвалась мама. - Надо работать,общаться, надо надеяться на себя, а невиснуть на близких!

Иван плюхнулся на диван, поодаль

компьютера, и почувствовал горе.Выходило, несмотря на все ихпрогулки и ужины, мама осталасьодна. Всё, что он придумывал для неё,не годилось, всё было ей мало иливелико, или не в тон.

- Что ты говоришь, мама! –наконец, произнёс он. - Зачем тебенадеяться на себя? Надейся на меня,на бабушку с дедушкой!

- Куда уж на них! – усмехнуласьмама.

- Конечно! – сказал Иван. - Покаони есть – на них! А на себя надеяться– это что? Одно горе! Оля на себянадеется – и что? Сплошная колючая

тоска!

- Ну а ты, не на себя разве?

- Нет, конечно! Я надеюсь на тебя,на бабушку с дедушкой, на Костю, давот – на Олю с Максом. На Боганадеюсь.

- Далеко ж ты продвинулся сосвоими надеждами! – заметила ОльгаНиколаевна. - А вот я уже, смотри,кое-что нашла! – и она торжествующепротянула ему свежий лист изпринтера.

- Конечно, это не совсем то. Я быхотела что-нибудь международное,благотворительное. Какой-нибудь

фонд. Всё-таки в моём возрасте ужехочется самоуважения, понимания,что действуешь во благо.

- А мне всё кажется – ты такаяюная, мама! - улыбнулся Иван,разглядывая бумагу с вакансией. -Намного моложе меня. – Ты мнетолько скажи, зачем тебе какая-топосторонняя благотворительность,когда у тебя есть свои личныестарики?

- Это разные вещи! – возразиламама горячо. - Человек должендействовать по велению сердца, а несогласно долговым оковам. Ты когда-нибудь задумывался, какой свободы,какой настоящей любви ты себя

лишил, усевшись здесь со своимдолгом?

- Я задумывался, мама, - произнёсИван, поднимая взгляд от текста.Какой-то разгон мелькнул в его глазах.Ольга Николаевна пожалела, чтоспросила. – Задумывался, да, нотолько потому, что я человек, и менямучит жажда жизни. А что касаетсяменя лично, так я на эту жаждуплевал! Я вполне могу обуздать еёбредовые требования, - говорил он,расходясь понемногу. - Вот этойжалости об упущенных возможностяху меня нет, понимаешь? То, что я тут сбабушкой и дедушкой, а они со мной -это большое свершение, из тех, радикоторых и затевается жизнь человека!

Это ничуть не меньше творческойреализации, или там удачной любви.Это то, с чем я буду перед Богом. Илиты думаешь, человеку на смертномодре приятней осознавать, что онуспешно руководил предприятием попроизводству идиотизма? Или, чтотрижды пережил истинную страсть иоставил три пепелища? По-твоему, мыздесь для того, чтобы множить пепел?– тут он встал с дивана и, не закрывпрограмму, одним щелчком выключилкомпьютер. Экран погас. ОльгаНиколаевна чуть-чуть отшатнулась кдвери.

- А этих людей, которые шагаютпо головам, так я вообще не хочу ихзнать! – Иван схватил со стола мамин

бокал с минералкой (ОльгаНиколаевна зажмурилась) и полилкактус. - Этих внуков, в которых душине чаяли, а они звонят раз в месяц,потому что у них своя жизнь! –обернулся он к маме. - Какая своя? Чьясвоя? Что же, и не Богова?

Слова получились решительные,жест смешной. Иван умолк - какбудто, вдруг отлетев, с высотывзглянул на свою громкую реплику.Он тихо подвинул кресло и сел закомпьютер восстанавливатьсброшенные данные.

Ольга Николаевна приблизилась ипохлопала его по плечу.

- Ну-ну! Не переживай! – сказалаона. – Я как раз хотела выяснить, такли ты свят, как кажешься? И теперьвижу – конечно, свят, свят! Аминь!

Иван не то чтобы переживал, номолча дивился своему припадку. Мамегрустно, трудно, у неё нет мужа, нетдела. Она не молода. А сын лезет кней с моралью! Разве мораль он ейобещал? Нет, обещал помощь.

Достаточно раскаявшись, онрешил подойти к вопросуконструктивно и задумался: где взятьдело? Такое, чтоб удовлетворитьмамино социальное чувство и

потребность в поклонниках.

Иван думал долго и ровнымсчётом ничего путного не приходилоему в голову. Тогда он отчаялся ипозвонил Косте.

- Ну ты даёшь! – искренненегодовал Костя. - Выходные – это жесамое жаркое время! А на следующейнеделе вообще завал! Ладно! –решительно произнёс он. - На завтракя, пожалуй, зайду.

И Костя зашёл на завтрак. Он былвесел, свеж, тороплив. Смотал с горлашарф, растёр закоченелые руки, и,

измерив Ольгу Николаевну опытнымдевятнадцатилетним взглядом, крадости Ивана, взял её под своепокровительство.

- Что, опять? – спросил он, садяськ ясно и празднично убранному столу.- Английский завтрак?

- Да, это хороший званый завтрак,– подтвердил Иван. - В твою честь,между прочим.

- Вы видите, до чего человекдокатился? - сказал Костя,оборачиваясь к Ольге Николаевне. -Его увлекают завтраки!

Ольга Николаевна смотрела

обескуражено, ещё не зная,улыбнуться ей, или нахмуриться, илипринять нейтрально-светский тон.

- Но я считаю, - продолжал Костя,- его ещё можно спасти. Главное –выгнать из дому. Вот вы приехали –отлично! Теперь не отмажется, чтоему не с кем оставить родственников.И остановите же этот кулинарныйразврат! – заключил он, окинувнакрытый стол своим юным, оченьголодным взглядом. На столе былигорячие гренки, масло, сыр, ветчина,булки, мёд, волшебная каша и омлетпод крышкой.

- Ну нет! Так не пойдёт! Воды ихлеба! – сказал он, взглядывая на

заинтригованную Ольгу Николаевну. -В воду выжать лимон, хлеб намазатьгорчицей! А он что развёл!

- Вот это Костя, мама, - сказалИван. - Он овсянку кетчупом поливает.И так во всём.

- Это правда! – согласился Костя ивдруг, до ушей улыбнувшись,потянулся с тарелкой за всем, чтобыло на весёлом столе его друга.

Костя держал себя просто, елмного, в том числе и кашу безовсякого кетчупа, говорил на своипривычные темы – клубы, сайты,

подвиг, рок. Ольга Николаевна была вкурсе Костиных дел. Их small talkудался на славу.

- По природному дару я «творец»,- растолковывал ей себя Костя. - Немогу пока что точно определитьобласть – скорее всего, слово. Нопрежде чем обращаться к людям, мненадо стать мудрым. Понимаете, я ведьсогласен с Гиппократом. Врач,музыкант, писатель – какая разница?Во всех случаях главное - не навреди!Так что сейчас я прохожуподготовительный этап. Я становлюсьмудрым – вот моё занятие! -подытожил он.

- Да, - подтвердил Иван, - у него

на это идут все силы.

- Ну а вы? – спросил Костя, прямовзглядывая на Ольгу Николаевну. - Вы-то чем займётесь? Я слышал, хандрана вас набросилась?

Иван внутренне охнул, но ОльгаНиколаевна не обиделась. Она легковошла в положение Костиныхдевятнадцати лет и ответила безовсякого чванства.

- Мне хотелось бы приноситьпользу и по возможности незакиснуть, - сказала она. - Я неплохоперевожу с немецкого и французского.У меня есть опыт работы вблаготворительных организациях.

- Отлично! – обрадовался Костя –Мы вам что-нибудь найдём! Хотя,знаете что, - вдруг передумал он. - Ненадо вам благотворительности. Вам –не надо. Это такое дело, как в«Сталкере» у Тарковского. Еслистремление не самое заветное – толучше и не вляпывайтесь. Толькопогрязнете в самолюбовании. Естьлюди, я видел – им действительнобольше ничего не надо, они без этогоне могут, как наркоманы. Вот онипусть и благотворят. А вам не надо. Уменя есть подруга Маша – она теперьдумает, что должна посвятить себяобъединению единомышленников, иот этого совсем сдурела. А ведь онаприрождённая кружевница – знаеткоклюшки, вяжет. За спицами я её и

полюбил! А теперь у неё всёрукоделие происходит исключительноон-лайн. Так что и вы - не надо, нелезьте.

- Ну а чем же заняться? – спросиламама, лукаво ему подыгрывая.

- Наблюдением! – уверенно сказалКостя. - Наблюдением, анализом ипрогнозом. Философией, социологией,психологией, историей. Посмотритена меня! Меня разрывает просто накуски! Я чувствую, мы с мирозданьемравные соперники! Я должен егообхватить, как в греко-римскойборьбе, а мне не хватает рук! Я хочуодновременно держать в голове всезаконы, все механизмы, природные

процессы, историческиезакономерности. Алхимия добра! Вотчто интересно! Как его синтезироватьв человечестве?

- Ты чушь порешь, - сказал Иван.

- Чушь? – крикнул Костя, отвозмущения вскочив со стула. – Я ночине сплю - размышляю над вселенной, аты говоришь чушь! Ясное дело, этотебе не тосты в тостере! – Снаигранным гневом он оглядел стол,сцапал булку и, на ходу выдираязубами клок, зашагал прочь. - Где мойДержавин, которому себя прочту! –крикнул он из коридора.

– Может выйти, проводить? -

шёпотом спросила Ольга Николаевна.Иван махнул рукой.

Через полминуты Костя заглянул вдверь, одетый и сияющий.

- Мне правда пора! – сказал он сулыбкой, - Ольга Николаевна, радзнакомству! Будем продолжать,обязательно!

Иван пошёл закрыть за ним дверь.

- Стой! – на пороге шепнул Костяи буквально за грудки вытащил Иванана площадку. - Дай хоть слово тебескажу! Знаешь, что произошло? Явыиграл Фолькера! Женьказаработался, лепит ошибки, а тут ещё

проблемы с сессией. Фолькер этопросёк. Всё, говорит, отдохни пока.Дай Косте порулить. Да дело не всессии! Просто Женька – пуст, иФолькер это видит. В нём нетрезкости, нет никакой асимметрии!Он абсолютно предсказуем…

- И как вкус победы? – перебилИван.

- Как в «Иване Васильевиче»! Мыс режиссёром Якиным летим в Гагры!– рассмеялся Костя. – В Нижнем будетвечеринка, с молодёжнымипредставителями, на предмет поискасотрудничества. Мы им, типа, внеформальной атмосфере всёрасскажем про наш проект. Я – в

новой должности. Левая рукаФолькера. Правая у него уже есть –тётя-адвокат. И заодно он там хочетобкатать несколько песенок. По мне,всё это полный бред, но Фолькер – онтакой. Он, знаешь, сквозь бредпроходит, как через стену, – вижуцель!

- Костя, и не стыдно тебе? –спросил Иван.

- За что? За Женьку? Не знаю. Тыпонимаешь, у меня на данном этапекончился самоанализ. Времени нет. Ядаже сплю с ноутбуком! За всю жизньне осваивал столько, сколько за этимесяцы. Так что, даже если тут и естьподлость – я её искупил трудом!

Сказав это, Костя умолк – какбудто сел заряд, и невесомо, чутьзадевая стену плечом, переместился клифту. Для Ивана в нетвёрдости егошага мелькнула надежда. Он пошёл заним.

- Я бы плюнул на всё, но не могу –сказал Костя, нажав кнопку. – У меняведь Маша! Мы уже встречались с нейбез Женьки. Так, чисто дружески. Онаещё не знает, что Женьку отставили.Ладно, надо ехать!

Отсалютовав Ивану, он прыгнул влифт и двери сошлись перед ним, какзанавес.

- Какой у тебя взрослый «сын»! –сказала Ольга Николаевна, когда Иванвернулся. - Меня знаешь… какокатили! Как «скорый» просвистел.

Иван сел к столу и несколько разсложил салфетку.

- Костя, в целом, хорошиймальчик, - вслух рассудил он. - Бывает,жалеет людей. Правда, бессистемно.Потому что ни за кого не в ответе. Ядумаю: может, подарить ему какое-нибудь животное? – Иван взглянул намаму. - Пуделя? Пудель его выдаст,понимаешь? Кто тогда поверит в егонапор?

- Послушай, а у тебя есть этот

«общий взгляд», о котором онговорил? – перебила ОльгаНиколаевна.

Иван удивился.

- Ты что, думаешь, он это всерьёз?Да ему наплевать на всё – он влюблён.Он это так мёл. А сам думал о своейМаше. Видишь – понёсся. С ночи,небось, не виделись.

- Думаешь, так? – ОльгаНиколаевна улыбнулась, сладкопотягиваясь на стульчике. – Ах!..Ладно… Пойду проверю почту.Может, ещё что-нибудь прислали?

Мама ушла, а Иван, убрал посуду ивзмахнул скатертью – она надулась,как парус. «Всё нормально, - говорилон себе, - Всё хорошо». Тут в головуему пришла простая мечта – если быможно вместо всей суеты построитькорабль! И чтобы никто при этом несчёл тебя сумасшедшим. Изучить быдесяток старинныхкораблестроительных книжек ивзяться! Махать бы сколько-то леттопором, налегать пилой, а потом, кседым волосам, когда плотницкиеработы будут окончены, отправитьсявыбирать снасти. И жизнь бы прошла впростой бесполезной работе, котораяничуть не хуже, чем любая работаполезная. «Стоп!» - скомандовал себеИван и с удовольствием почувствовал,

как послушно замер в груди двигательмечты.

* * *

Костя перебил впечатление,оставленное Олей – нанёс шума,наследил надеждами. ОльгаНиколаевна воспрянула духом, ижизнь опять пошла по праздникам. Ихволшебные шестерёнки следовалиодна за другой: позади былиРождество и Старый Новый год, наносу - Крещение, чуть поодаль - деньрождения дедушки, за ним – Сретение,

а там, не успеешь моргнуть, зажелтеетМасленица.

Праздники эти растапливалижизнь, как дрова, с ними их семейныйпароходик шёл через зиму. И уже вконце января произошла перемена,которую Иван счёл весенней – у нихна улице завёлся дворник.

Однажды Иван проснулся от рёвалопаты, подошёл к окну и увидел наснежной, освещённой фонарём сценечеловека, движущегося в такт звука.Это был он – петух городскихрассветов, изгоняющий тьму,провозглашающий солнце. Жальтолько, сам он вряд ли знал о своейвеличественной роли.

С тех пор каждое утро Иванвставал под великанский кашель – этоулица прочищала заснеженное горло.Иногда на голый от сна ум приходилонесколько рифмованных строк. Иван судовольствием их встречал, но незаписывал. К чему копить? Ещёстолько утр! А когда кончатся утра,тогда и рифмы вряд ли понадобятся.

И эта лопата, и вольные музы,которых Иван не ловил, были тольконачалом дневных удовольствий.

С горячей чашкой,предусмотрительно загородивновостройку горшком с геранью, онсадился к окну. Утренняя улицавосхищала его богатством жизни. Как

сказочник, сочинивший её весёлыйход, Иван наблюдал за ней, и сердцебилось быстрей. Учащались шагипрохожих. Тем временем напротивоткрывали булочную, и он ответнораспахивал створку окошка. Бензин исырь били в лицо. Серый день,грязный с самого утра, гремелмашинами. Но бывали мгновения,когда машинный гул перекрикиваливоробьи, навившие гнёзд под окнами.

Это было лучшее время! Теперькаждый раз, проснувшись, он тайножелал вклеить в день дополнительныечасиков шесть утренней сери – чтобы,пока все спят, налюбоваться.

То, что сон оказывался коротким,

и давно уже сбились со строявнутренние часы, не тревожило Ивана.В любом случае, это был егоидеальный жизненный ритм.«Единственное, что меня смущает, -признавался он маме, - Так это, что яне добываю хлеб в поте лица».

Под завтрак окончательнорассветало – устанавливался ясныйили снежный день. Иван на минуткузабегал к бабушке с дедушкой иотправлялся вон из дому, проверитьпогоду наощупь. Дорога его нераздражала. Он сочувственнопринимал мутный пар трассы,гололёд, соляную слякоть – всю бедумегаполиса, летом кое-как прикрытуюзеленью. Даже пробку перед мостом

выносил спокойно – зевал, по небу влобовом стекле угадывал погоду навечер, предвкушал возвращение домой,снежную ночь, скорую весну,счастливое лето. А что было злитьсяна пробки, если и сам он регулярнозаливал в бак свой «девяносто пятый»?

Наконец, он добирался до центраи сколько-то часов присутствовал вофисе. Раскладывал возле «титана»печенье и чай для сотрудников, мешалбухгалтеру, или – в особо удачные дни- принимался сочинятьфантастический план расширенияассортимента услуг. Всё было смешно.Единственное утешение - восходзимней луны над Большой Татарской,который Иван наблюдал через окно в

туалете, потому что больше нигде вофисе нельзя было выключить свет.

Когда луна поднималась, илиначинался снег, или происходило ещёчто-нибудь, что можно было принятьза сигнал к свободе, Иван вскакивал,скоро прощался и гнал домой. Ивсякий раз изумлялся глубинетрещины, пролегшей между полезнойжизнью офиса и его настоящейжизнью, где каждый мигразгильдяйства полон правды!

Приехав, он иногда задерживалсяу гаражей - встретить Олю. Вместе сней из машины вылезал тихий после

детского сада Макс.

- Ну что, может, мы на горку, наполчасика? – спрашивал Иван. И Оляуходила домой одна. А повеселевшиедети, из гаража добыв снегокат, шликататься.

Однажды ему пришло в головупозвать на горку маму. Он хотелнамекнуть ей, что у Макса, с визгомвалящегося с горы, можно учиться,тайком брать уроки жизненногомастерства, но мама догадалась сама.

Одна из всех собравшихся у горыженщин, Ольга Николаевнаосмелилась сесть на снегокат,разогнаться, и, потерпев крушение,

снова помчать на трамплин. Максвопил, Иван зажмуривался. Кроткаямама в гипсе представлялась ему. Нонет - вот она, цела-невредима,поднимается из сугроба!

К сожалению, уже через парувечеров забава наскучила ей.

«Нам бы дотянуть до весны, -мечтал Иван. - Посажу её навелосипед». И думались ему голубыегоры апреля, но до апреля было ещёлет сто, а он уже сейчас стоял передмамой с пустыми руками. Чем онипроживут? Всё, что было, он скормилеё любопытству. За январь ОльгаНиколаевна пережила термоядерноезнакомство с Костей. Оля устрашила

её своим трезвомыслием. Макс обучилмастерству кувырканья в сугроб.Изысканный Миша целовал мамеручку. Список этот означал, что всеномера отыграны. Больше Ивану былонечем развлечь свою драгоценность.

Тогда он попросил её –совершенно всерьёз! – дописать занего научную работу. Но мама неклюнула. Она всё ещё надеялась наИнтернет, и каждый деньпроглядывала почту. За детскийгонорар, почти даром, её звалипереводить техпаспорта и договорыкупли-продажи; лучшимпредложением была кулинарнаякнига. Ольга Николаевна отчаиваласьвспышками, но, в общем и целом была

бодра.

Иван ждал терпеливо, когдазатихнут последние всполохимаминого честолюбия – этогоаллергического зуда действия. Методлечения был известен и прост – неесть шоколада, то есть, хотя бынедельку побыть без поисков, сложаруки. Вот тогда, на чистое сердце испокойный ум должно подвернутьсянастоящее дело. Какое? Неизвестно.Это подарок.

А пока что все тёмные вечеразимы они просидели дома.

Как-то в феврале, когда зимауходила и многое переменилось, Иван

оглянулся по привычке, и емузахотелось озаглавить эту зиму, каккнигу: «Гитара и вышивание».

Это была чистейшая правда. ОльгаНиколаевна, разъярённая холодомработодателей, набрала в универмагевышивок – успокоить нервы. Иванникак не мог понять – хорошо это, илиплохо, что все нужные ниткивключены в набор, и кусок канвы, идаже иголка с широким ушком. Парулет назад он ужаснулся бы, чтоподобная пошлость угодила к ним вдом. А теперь ему всё нравилось: чтонет суеты, что маме не нужноразыскивать нитки, и если картинкахорошая – почему бы не провести надпяльцами жизнь? Недаром и Костя

полюбил Машу за рукодельем.

Иван потому ещё примирился, чтообнаружил родство маминоговышивания и своих занятий гитарой,которая в эту зиму была с ним всевечера.

Он устраивался на полу возлемамы, как если бы она была камином,облокачивал ноты о ножку кресла икак можно точней старался озвучитьна струнах зашифрованный текст.

Так они пережидали вдвоёмзимнюю темноту, Иван с гитарой вруках, Ольга Николаевна с вышивкой.И цвет, который повторяла мамасогласно картинке, и звук, который

согласно нотам повторял Иван, жилидруг с другом дружно, как выросшие водном доме собака и кошка.

Восхищённый своим дуэтом смамой, Иван сочинил призыв ко всемвышивальщицам. «Даже если вы незнаете нот, - мысленно объяснял оним, - в табуляторах, на одной из шестиструн стоит циферка – номер лада.Вот эту струну на этом ладу надоприжать пальцем. Не то ли делаете ивы, находя в схеме крестик нужногоцвета и попадая в него иголкой! Такоставьте же глухую канву и возьмитеговорящий инструмент!»Миссионерство его, слава богу, непошло дальше мысли.

Однажды, за какой-то маленькойфугой Баха, музыка открыла ему свойгитарный код – Иван почувствовал впальцах и в воздухе, передающем звук,её умное весёлое существо. С тех порон уже не мог сравнить эту светлуюжизнь с вышивкой.

Раз в неделю или две Иванузвонил Андрей и соблазнительноописывал зимний юг, где теперь у негобыл дом и земля с апельсиновымидеревьями. Ему хотелось, чтобы Иванприехал и одобрил покупку.Наслаждаться достигнутой целью безодобрения Андрей не мог. А Иван немог предоставить ему искомое.

Между двумя этими берегами –сочувствием к другу и честностьюперед собой – Иван шёл по воде иощущал себя неуютно.

Не без досады, он листал накомпьютере присланные Андреемпейзажи местной зимы - синее море,туманные скалы и бледный оранжцитрусовых плодов в массе зелени.Готовое совершенство природы, надкоторым не надо трудиться, вродевилл «all inclusive», что продаютвместе с мебелью. За совершенстворусской земли каждый год ведётсямучительная борьба - сколько уходитжизни, пока на реках с трудомразломится лёд, пока земля впитаетгрязные лужи снега и палки рощ

оживут под солнцем! Так нет же –этот труд не для Андрея! Подайте емуянварскую мелодраму на плюспятнадцать!

Однажды в довольнобескомпромиссной форме Иванизложил свои мысли маме.

- Ты стал как-то слишкомпрямолинеен, - остерегла его ОльгаНиколаевна, - всегда заранее знаешь,где правда. А ты взглянибеспристрастно, постарайся понятьчеловека – что за любовь его держит?Может там и правда есть, что любить?Как никак, Средиземноморьеподарило нам классическое искусство.Или тебе теперь и Рафаэль плох, раз

он не стал выразителем межсезонья?

- Нет, Рафаэль хорош, - призналИван. Ему нравилось, как ловко мамазащищает Андрея - потому, наверное,что сама недавно была беглянкой.

- Вот увидишь, со временем онбудет жить, как святой, - продолжалаОльга Николаевна. - Поймёт красоту,полюбит землю, будет занят простойработой. Женится на местной. Родят,по меньшей мере, троих. Не в этом либлагодать? Какая разница, где еёдостигнуть.

- Но, между прочим, вся эта святаяжизнь требует больших материальныхзатрат, - заметил Иван. - А если бедно,

то получается как-то нерадостно.Невесёлая святость. Святость ведьдолжна быть весёлой, мама? – онвзглянул на неё с улыбкой. – А хотявот посмотрим, лет через десять…

И, помолчав, оценил, какое этоприятное чувство – иметь достаточновремени, чтобы прочесть эту «книгу».

На интересе этом, как на лодочке,он и плыл уже около года безо всякихволн, и если б не был достаточноопытен, то решил бы, что такая вотжизнь может стать его призванием.

Но у него был опыт, и по опыту он

знал, что призвание требует многихран. Хочешь жить, как честныйчеловек – не увёртывайся от муки.Когда болели бабушка с дедушкой, и втоске о них приходилось покупать имлекарства, мыть пол или поливатьогород - вот тогда призвание былорядом. Когда ездил в Питер к отцу ихолодно с ним молчал на мостике –призвание было рядом. А сейчас отпризвания он отдыхал, был отпущеним на каникулы, и всей душойблагодарил проходившую мимо зимуза её ровный весёлый нрав. Всё в нейбыло, как полагается: и снег, итемнота, и мама вернулась, и бабушкас дедушкой не болели. Он им веселомерил давление и весело же – но,скрывая веселье! – выслушивал

бабушкины отповеди и замечания,которых, по закону жизни, с каждымгодом становилось всё больше.

Иван, как внуквосьмидесятилетних стариков, былповинен во многих грехах. Во-первых,перепутал всю посуду: приходит сосвоими чашками, уходит с чужими, даи что это за манера – пить чай находу? И чайных ложек они недосчитывались уже трёх! Далее – внукне берёг хороших пакетов, коробок ибанок, всё норовил швырнуть вмусоропровод, в магазинах транжирилденьги на ерунду, и обувь чистилредко, а если чистил, то не щёткой, ачем попало.

Иван выслушивал, что емуполагалось, и впредь старался чашкине путать и мусор на глазах у бабушкине выбрасывать. Ложки – отыскать ивернуть!

Великий «сюрпризоносец»больше не забегал, зато регулярно слалИвану на почту фрагменты своегобудущего величия. Самымизначительными были наброски к«Роману о Маше» - криминальнойдраме с креном в Достоевского. Сулыбкой Иван читал резкий душистыйтекст, спотыкался о выбоины в стиле,но, бывало, так солоно дуло от строк,что он терял улыбку.

Ещё хуже, если в записках Иванобнаруживал что-нибудь про себя.Тогда в шутку, но и всерьёз, сознавал:дружба с «Вазари» обязывает егопрожить достойную жизнь. Над этимИван трудился, старался соблюсти мири правду. Но прославит ли подобныйсюжет баснописца? «Пиши-ка ты,лучше, о Фолькере!»

Тексты, состряпанные Костей длясайта, были иной землёй. На неё неступала нога Ивана. Один раз толькоон решился взглянуть и, чуть незадохнувшись в сленге, бросил. Самоеужасное, что и этот текст был хорош -и на эту землю Костя впряг свою музу.Ивану стало горько – как будтосеребряной ложкой «на первый зубок»

взялись мешать цемент.

В целом, Ивану нравилосьзанимать своё место в ложе: вот, он нив чём не участвует, никуда нестремится, а внизу, у подножья егорайской беседки, пускают гигантскуюжизнь. И дают Костю вместо бинокля– чтобы Иван, не прерывая чаепития,мог рассмотреть каждую мелочь. Так,с чувством здорового превосходства,он почитывал о любви и подвигах,гневе и сострадании, пока однажды неувидел свою бескрылость. «Зря, -тоскливо подумал он, - зря отказалсяот жизни…»

* * *

В конце января Оля пошла навечерние курсы. Это было потомухорошо, что Макс обрёл свободу и могтеперь каждый вечер заходить ксвоему другу на полчасика –повеселиться перед сном.

Они проводили время по-королевски. Макс взбирался на стол,Иван выключал свет и вставал рядом.Им было видно, как по растаявшейнепушистой улице брызжутавтомобили. Макс считал «джипы»,Иван – «Жигули». Или наоборот. Надуше у них был мир, слегка

подсолённый азартом – чей счёт будетвыше? По правде сказать, Иван сдетства был не согласен, чтосчитающей мух Ленивице из сказки«Мороз Иванович» ставят в упрёктакое святое занятие.

Подменять Максов интерес чем-нибудь более интеллектуальным Иванне пытался. Он относился к подсчёту«джипов» с чувством историческойпокорности. Что поделаешь?Сегодняшний московский мальчикобречён любить машины и осваиватьпрофессию менеджера. В этойсокрушительной поголовности Иванувиделся крест, против которогобессмысленно бунтовать.Единственное, чем он мог бы

возразить времени - это зазвать Максак себе на дачу, показать поле и лес. НоОля вряд ли отпустила бы сына.

Иногда Иван отлучался на кухню,чтобы подкинуть в уют ещё дровишек– принести бутерброды, налить чаю, ивсегда, уходя, просил Максапокараулить его машины.

- У тебя двадцать три! – веселоинформировал Макс. - Ой двадцатьчетыре! А у меня только тринадцать.Давай наоборот, я – «Жигули», ты –«джипы»?

- Идёт! - соглашался Иван. Тёкзимний дождик, утихал час-пик.Соскучившись соревноваться, они

вместе брались считать проезжающие«универсалы». «Восемь! – хоромобъявляли они, - Девять! Десять! А“Ниву” считаем? – Ты что – “Нива” -это ведь “джип”! - Ну и пусть!Считаем, считаем! Одиннадцать!»

Так блаженствовали они, пока непроизошла катастрофа. Однаждывечером, когда Оля пришла забиратьсына, Макс заупрямился. «Хочу ещёпобыть»! – объявил он и отказалсяслезать с окна.

- Макс, я прошу тебя. Мне тожепора спать, - умолял Иван, надеясьизбегнуть бури. «Я не хочу. Яостанусь», - тарабанил Макс. Был лиэто назревший бунт, или каприз

уставшего ребёнка, он не успелразобраться, потому что в следующиймиг их накрыло шквалом.

- «Хочу – не хочу» - это не длятебя, понял! – тихо, чтоб не услышалаОльга Николаевна, чеканила Оля,отдирая сына от подоконника. - У тебянет папочки, который посадит тебязагорать в свой офис! Тебе самомуносом землю надо будет рыть, дурак!

Иван стоял, полузажмурившись.Олин голос залепил ему слух. Дажекогда она ушла, волоча ревущегоМакса, застрявший звук торчал вголове.

Нетвёрдо он двинулся в свою

комнату, взял из угла гитару и«посадил» на диван. Помедлил ислегка укрыл её пледом. Ещё чуть-чуть, и сожмутся тиски. Времявыдернет его из божественнойнеторопливости, как морковку изземли, оборвёт ботву, приготовит изнего, наконец, полезное блюдо.Средний возраст обяжет, станетстыдно перед людьми – за бездарностьи одиночество.

Но был ещё впереди прощальныйбал, праздничная отсрочка. Однаждыпоздним пятничным вечером, когдаИван уже спал, к нему в комнатузаглянула мама. У неё имелась для

него срочная новость.

«Передали, на Москву движетсягигантский трёхдневный снегопад!» -громким шёпотом сообщила она.

Гигантский трёхдневныйснегопад! Какое счастье! – подумалИван, на секунду выглянув из сна, ивновь отошёл.

Когда он проснулся, в окне слабомело. С крыш сдувало снежныеоблака. На кухне у окна, в первом рядуамфитеатра, завтракала и любоваласьзрелищем мама. Иван стал поодальокна и смотрел, как светло-лимонный

воздух освещённой кухнисоприкасается со светло-серым,уличным - два фильтра, поставленныхрядом.

Тут он догадался, что по-настоящему не видел зимы, наверно,лет пять. Она всё время проходиламимо него, заслонённая то одной, тодругой болью.

Пока он смотрел, над крышамивозник и приблизился новыйнебесный слой, гуще и темнеепрежнего. Серые тучи были теперьпростёганы фиолетовымипрожилками. Сразу повалило крупнееи чаще, а затем ветер ввязался вснеговорот и погнал всю махину на

юг, в Москву.

- Трёхдневный снегопад!Началось! – вслух произнёс Иван.

Один за другим катили мимо оконпраздничные валы.

- Такой снегопад, детка,называется вьюга, - поправила ОльгаНиколаевна. – Пойду-ка я погуляю!

Ах, жадная мама! Ей былоневмочь пропустить погоднуюредкость. Не только глазами, но икожей, лёгкими она намереваласьприобщиться!

Ольга Николаевна ушла, а её сыностался, и чистил зубы в сладкоммучении – как распорядиться такимвеликолепным днём? Он чувствовалприподнятость. Наступала высшаяточка зимы.

Со снежной горы февраля Иванразличил долину лета, яркую иочевидную, как свежее фото изпринтера. В ней предвидел онэкзаменационные хлопоты с Костей иОлю, застывшую в сомнении между«домом в Малаховке» и нежностью ксвоему бедному прошлому. Предвидели Андрея, нагрянувшего в отпуск, аможет быть, и вернувшегося, да –вернувшегося насовсем! Вот это былобы счастье!

Что ещё нагадать через дымныйгул снегопада? Летних бабушку сдедушкой – они живы, а как же! Вотстоит в перекрёстной тени жасмина идуба накрытый к обеду стол...

Напоследок Иван подумал ещё,что летом обязательно слетает вАвстрию и – не то что поговорит,просто побудет с Бэллой. Если же невыйдет побыть вместе – побудетпоблизости.

Смеясь от вдохновения, отвнезапного своего водительскогопредвидения – когда чуешь ситуациюна дороге, он смотрел на снежныйшторм. Вдруг ему захотелось сыгратьпростую фугу Баха. Иван знал: Иоганн

Себастьян незаменим во многихситуациях. Он собирает, подтягивает,вымораживает тёплую лень,отогревает из холода хандры. Словом,уравновешивает любое скособоченноеположение души.

Посомневавшись между гитарой ипианино, Иван выбрал последнее ипоставил на пюпитр сборник«Прелюдий и фуг». Вдумчиво и тихо,затем твёрже, припоминал он своишкольные труды и вскоре совсемзабылся, ушёл по тропинке в светлыйсосновый лес.

Через неизмеренное количествовремени его разбудил звонокмобильного. Это была Оля. «Можешь

объяснить, почему я в свой выходнойдолжна слушать твои сарабанды?» -крикнула она и повесила трубку.

Иван рассмеялся тихонечко изакрыл крышку. Он всем был доволен– и Олей, и музыкой, и прозрачной,объединяющей жизни соседей,звукоизоляцией дома. И, главное,снегопадом, который, судя повозникшим в его полотнеперекрёстным струям, вступал в новуюфазу.

Раз играть было нельзя, онвернулся на кухню, в свойнаблюдательный пункт и посмотрел застекло – там ветер встряхивал растворс начавшими было оседать хлопьями,

и те, что были уже у самой земли,опять взлетали вверх.

Тут в дверь позвонили – Иванпомчался открывать, готовя маме рукидля сумок, но оказалось, пришла Оля.

Он распахнул дверь и сразузаметил, какие красивые облачныемешки у неё под глазами. И какнеобычайно прямы рыжие волосы счёрной «проседью» пробора – изпучка выбивались их истончившиесялучи и резали воздух. Одним словом,сегодня чем-то она ему нравилась.

- Ты почему не играешь? –спросила Оля, войдя. – Обиделся чтоли? Ну и зря! Ты же знаешь – я даже

наоборот люблю. Играй! Но ты тожепойми - я сплю себе с надеждой, чтобудет хороший день – и просыпаюсьпод сарабанду!

- Это прелюдии и фуги Баха, -возразил Иван и тут же пожалел освоей неосмотрительности.

Оля взглянула насмешливо.

- Ты что, думаешь, я Баха отличитьне в состоянии? – спросила она,переменившимся голосом. - Мне неважно, кто это. Мне важно, чточеловек с истрёпанными нервамипросыпается под похоронный марш! Атебе даже в голову не приходит, что всубботу люди отсыпаются!

Прислонившись к стене, свесиврасслабленные руки, Иван слушал еёшум и жалел, как всё-таки редко иненадолго высвобождается из-подспуда Олино сердце – как солнце всамых северных областях.

Раздосадованная молчаниемИвана, Оля хотела сказать что-то ещё,но тут по-маминому пропел двернойзвонок. Иван открыл дверь, и Оля,буркнув приветствие, чиркнув плечомо снежный рукав Ольги Николаевны,вылетела вон.

- Это ещё что за явление? –спросила мама, румяная, в растаявшемснегу, и побила каблуками о коврик.

- Я играл на пианино и еёразбудил, - объяснил Иван, помогаямаме раздеться. - Приходила меняотчитывать.

Ольга Николаевна машинальнооглянулась на дверь: худенькая,бледная, рыжая, искурившаясяприходит к нашему принцу и всемиспособами стремится добытьутешение от жизни. Ах, бедняжка! -она подумала об Оле ещё секунду ивыкинула из головы. Ей хотелосьскорее сообщить сыну новость,подобранную ею в очереди.

- Никаких трёх дней! – свосторгом объявила она. - Будет местинеделю! Говорят, весь транспорт

встанет, всё поломается. Обещаютбуквально буран, и надолго!

- Буквально буран? – улыбаясь,переспросил Иван. - А вино у насесть? «Будет обидно, - подумал он, -если наглухо завалит подъезднуюдверь, и окажется нечем праздноватьприключение».

Итак: мама купила хлеба, а онсбегает за вином – райскоераспределение обязанностей! Иванпришёл в магазин и, наследивснежком, выбрал бутылку лёгкогоитальянского вина. Оставалосьдобежать до дому, пока не начался

объявленный буран. Но он не добежал- валы снега замели его на реку.

Над обрывом, с пакетом в руке,стоял Иван и смотрел на едваразличимые через метель катера взаливе. Здравствуй «Балта»! Привет«Мария»! За шиворот намело снега,лицо распухло. Он не знал, чего ждёт,но просто так уйти ему не хотелось.«Хоть ноги пусть замёрзнут», - решилон. Но ошибся, сигнал к отступлениюбыл иным. В какой-то миг он услышалвой над рекой – протяжный и мощныйсвист метельного ветра. Завывание этотак весело ошпарило его, что онсорвался и бегом рванул по растущимсугробам к дому.

- Что это с тобой? Волки что лигнались? – удивилась мама, пускаявзбудораженного сына в дом.

- Нет! - горячо мотнув головой,возразил Иван. - Я был на реке.Слушай, там так здорово! Там таквоет! А у нас воет, или не слышно? –спросил он и, скинув снежную куртку,пошёл к окну. Из распахнутой створкихлынул стон и холод. Иван несколькосекунд внимал восхищённо и,побоявшись за цветы, прикрыл.

- А вот ещё один с вином! – темвременем крикнула из коридора мама.

- Привет! Вы чего это дверь незапираете? – послышался Костинголос. - Видали, что творится? Я к вамзимовать.

Иван вернулся бегом и увидел вдверях заметённого Костю. Толькокрасные щёки сверкали.

В руке он держал бутылку - загорло, наподобие противотанковойгранаты, а затем перевернул её дномвверх и вручил Ольге Николаевне, какцветы.

Это было выдержанноефранцузское вино, из тех, какимиболел Андрей.

- Хорошо живёшь! – заметил Иван,взяв у мамы бутылку и разглядываяэтикетку.

- Фолькер подарил, - сказал Костя,устремляясь на кухню, к теплу и хлебу.- Я от них. Я был грустный – он сходилкуда-то. На – говорит… Да ты неволнуйся! У них там этого гуталина –ну просто завались! Там целый погребу них, как положено. Мы сейчасглинтвейн сделаем.

- Мама, как ты считаешь, - строгоспросил Иван, - ему можно пить? Онвсё время что-нибудь хлещет. Он жемаленький!

- Да ладно, - сказал Костя, - не

занудствуйте. Я такое пробовал – вами не снилось! Что мне ваши десятьградусов.

В ящичке с ложками Костяпоискал механический штопор и,найдя, выдернул пробку. Затем взял сполки гвоздику, корицу, сахар и,насыпав всего понемногу в турку,залил вином.

- И апельсин ещё туда, - велел онОльге Николаевне.

Она послушно нашла апельсин.

- Ну, кто угадает, за что будемпить? – спросил Костя.

- За трёхдневный снегопад, -

сказал Иван.

- К чёрту ваш снегопад! – отмёлКостя. - Мы будем пить за то, что уменя впервые в жизни есть моисобственные деньги. Этонепередаваемое ощущение! Ноглавное, мы будем пить за моюшикарную должность. Всё – я уже невременно, а окончательно вместоЖеньки!

- Значит, «вместо Женьки».Звучит неплохо, - заметил Иван. -Предыдущая его должность, мама,называлась «левая рука Фолькера».

- Только не надо снова разводить,как там Женя, и не стыдно ли мне, –

предупредил Костя. - Я даже сразуотвечу. Плохо! Не стыдно!

Они развернули стол и сели так,чтобы было удобно наблюдать заобедом развитие снежной атаки. Вкакой-то миг Ивану подумалось, что встихии этой, как в коконе,вынашивается зародыш всех грядущихпогод. А почему бы нет? Десяткинародных примет толкуют, какпрочесть по одному дню целое лето.Раньше он и судьбу бы взялся прочестьпо такому метельному дню. Но теперь– нет, ни к чему ему это.

Прошло время. Буран не утих, ноострота первого впечатления стёрлась.Ольга Николаевна, утомлённаяКостиной живостью, ушла к себе.Костя сидел, подавшись вперед, к«экрану», уперев локти в стол.

- Не знаю, как ты, - говорил онИвану, - а я очень чувствуюсокращения планеты. Они буквальностадионные! Под их ритм простоневозможно углубиться во что-нибудьмедленное. Вот мы сидим в снегу – номы и мчимся! Вроде бы человек дома,у него впереди сто вечеров, он мог быпрочитать всего Льва Николаевича,как люди раньше читали. Но теперьнет – планета не даст. Даже если тыотшельник, всё равно – тебя трясёт с

ней в такт. Попробуй упрись –расшатает по всем осям!

Костя приоткрыл окно и высунулголову в снег.

- Знаешь, что мне кажется? –сказал он, оборачиваясь. - Всовременном мире давно уже нетникакого снега. Всё сухо. Сухиемагистрали, пригодные дляскоростной езды, и чёрная грязьбульваров. Снег – это прошлое. Снегбыл когда-то в России, как царизм. Ноего давно уже свергли. А у тебя, как ниприди, он в подозрительномизобилии!

- Что ж тут подозрительного? –

спросил Иван.

- А то, что это выглядит не какжизнь, а как театр! – воскликнулКостя. - Две снежных декорации –берег и кухня! Снегопады междудиалогами! Я приношу сюжет к тебена дом, чтоб задать хоть какой-торитм, и всё без толку! У Фолькерадуэль на скалах – а у тебя чай слиповым мёдом. У Фолькера полёт наМарс - а у тебя с гречишным! И вот яживу в реальности, гоню по чёрномуасфальту – и вдруг бац! –проваливаюсь в твой снег! Опятьпросыпаюсь, опять гоню – бац! –опять проваливаюсь! Согласноасфальту, я крут! Согласно снегу, мнедавно уж надо бы молитву и пост! Как

жить человеку в такой раздвоенности?

Иван удивлённо взглянул.

Вдруг тихонечко, затем сильнее,пронеслось по дому космическоеауканье. Костя бросился в коридор ивынул из кармана пальто мобильный.

- Фолькер! – орал он в трубку. –Меня? Ты это серьёзно? Готов! Нуконечно! А давай еще Машку возьмём?Тем более, раз у Женьки пересдача.

Иван встал прикрыть кухоннуюдверь, чтоб не слушать Костиныхразговоров, но тут вошла мама.

– Шли бы вы в комнату! – сказалаона. - А я что-нибудь испеку. Ты

подумай – такой снег и ничего неиспечь?

Ольга Николаевна взяла из буфетакнижку рецептов и приняласьвыбирать.

- Давай сделаем «тирамиссу»! Унас есть сыр «маскарпоне»? –спрашивала она.

- Представь себе, нет! – смеясь,отвечал Иван.

- Так-так… - глядя в книгу,продолжала мама, - Ну, корица-то естьу нас? Значит, будут пряники.Убираем посуду – мне нужен стол!

Иван отнёс тарелки, отнёс бокалы,

снял скатерть, вытер стол, но так и несмог истратить радость. Так бывало сним – она находила на него отсобытий самых простых. Валит снег.Костя что-то вопит в телефон. Мамабудет печь пряники. Обстоятельстваэти Иван держал, как огромныйсвёрток с подарком, и не могобхватить.

- Машк! – донеслось тем временемиз коридора. - Хочешь сюрпрайз? Ты снами летишь в Иркутск! Давай,собирайся!

Скоро взмыленный, как послекросса, Костя вернулся на кухню.

- Вот они – преимущества

асфальтовой жизни! – крикнул он.

- Пойдём-ка, - сказал Иван,разворачивая его за плечи. - Пойдём вкомнату. Ты какой-товзбудораженный. Приляг, отдохни!

- Я взбудораженный? – возмутилсяКостя. - Ты слыхал, что творится?Машка согласна со мной лететь!

В комнате он плюхнулся в креслои помял ладонями голову.

- Что-то у меня здесь трещит и неукладывается! – произнёс он судивлением. – Знаешь, как чемодан –не защёлкивается. Слишком многовсего!

- Расскажи спокойно, - велелИван.

- Да, - согласился Костя. – Значит,дела обстоят так. Моя мечтаиспеклась, её только надо вынуть, какпирожок. Знаешь, как в теннисе, –перелом игры, и тот, кто вёл, начинаетсдавать гейм за геймом. Насегодняшний день у меня матч-бол.Осталась крохотная загвоздка. Я такпонимаю, Маша ещё не всё знает. Вотесли она нормально воспримет нашу сЖенькой рокировку, то всё – победа замной. И, в общем, это честно. Сработой - потому что я на голову еготалантливее. С Машкой – тоже. Ктомешал Женьке что-нибудь сделать дляМашки? Он ведь знал, как ей хотелось

завести этот сайт по рукоделью!Сделал он? Нет – сделал я. Я просилФолькера, я с веб-дизайнером егообщался, я потом сам Машкинматериал распихивал по местам. Мнечто, это просто было? Так что, мойнедружеский поступок сполнаискуплён трудом. И вот – летим вИркутск, будем общаться – ну, то же,что и в Нижнем… Не ожидал я! –вдруг воскликнул он и, вскочив,подошёл к окну.

- Я думал, Женька будет биться.Если не за работу, так хоть за Машку.А он – ничего. Никакой реакции. Какбудто, так и должно быть. Ну, развечто, загрустил слегка – не более того.Как ты думаешь, – спросил Костя,

обернувшись, - может, он что-нибудьзамышляет? Может, он вообщевозьмёт и меня, так сказать…устранит?

- У тебя паранойя на почвеперегрева, - без улыбки произнёсИван.

- Да, ты уверен? Ты вообще в чём-нибудь уверен? Я – ни в чём! Фолькер– что это? Моя жажда Маши – что это?У меня нет трезвого взгляда!

- На этот случай человеку данпрекрасный инструмент – совесть.

- А-га, шикарный. Компас-невидимка! Где она? Что она мне со-

ветует? Показать тебе, что сейчас вомне? Вот! – Костя кивнул на рой снегаза стеклом и резко, чуть не сбив сподоконника цветок, задёрнулхаотичное кружение шторами.

- Ты пока отдохни, - сказал Иван.– Поспи до ужина. Я тебя разбужу.

- Да, – затухая, произнёс Костя ивернулся в кресло. – Я устал. Иглавное, я начал бояться. Наверно, этоот бесчестия. Бесчестный человекуязвим. А честный – никогда. Ведьтак?

Иван кивнул.

- Слушай! Давай уедем к Бэлке! –

вдруг взмолился Костя. - Визы есть.Хоть завтра купим билеты и полетим!У Бэлки там куча знакомых, устроимтебя куда-нибудь на работу. Я пойдуучиться! Это выход для всех! Это сразувсем троим будет счастье!

- Да. Только я думаю, не можетбыть, чтобы так много прибыло – инигде не убыло, - сказал Иван.

Костя хотел возразить емумножеством слов – у него в голове былтоварный поезд сравнений, грузовыелайнеры метафор и притч - но сказалтолько «Ох!» - и прислонился щекой кспинке кресла.

Иван сходил в комнату и принёс

ему подушку. «Ах, молодец, спасибо,спасибо!» - улыбнулся Костя. Скоро отвина и волнения он уснул.

«Что за человек! – думал Иван. -Сирота, который всюду дома, любоекресло ему родное, в каждой постелизаснёт с благодарностью. Илинаоборот, император, который всюдудома, любое кресло ему своё, в каждойпостели заснёт по праву». Так шаткогуляла Костина юность между всемидорогами, что Иван ничего не могсказать о нём наверняка.

- Полюбуйся! – шепнул онзаглянувшей в комнату маме. - Рухнул.

- А с виду такой многоопытный, –заметила Ольга Николаевна.

Испеклись душистые игрушки,затеянные в честь снегопада. С ними,оставив спящего Костю, Иван и мамаходили к бабушке с дедушкой напоздний чай. Возвращались,открывали окно, впуская внутрь крайснежной занавеси, и отряхивализаваленный снегом термометр –потому что обоим хотелось узнатьночную температуру циклона.

Наконец, решили ложиться.

В гостиной, забравшись с ногами в

кресло, спал трудный подросток. Иванзакрыл форточку, чтобы Костю непродуло, и ушёл к себе.

В постели он честно тратил время,пытаясь решить, какой шаг будет дляКости правильным. По цепнойреакции, другие насущные вопросынапомнили о себе – как помиритьмаму с отцом? Как сделать, чтобыбабушка с дедушкой жили вечно?

Уже на краю дрёмы Ивану вголову пришёл универсальный ответна все вопросы. Он гласил: не надоникого ни к чему подталкивать.Следует самому так отладить свойжизненный ход, с такой добротой иблагородством отнестись к явлениям

жизни, что проблемы решатся самисобой.

Выходило, он и есть та волшебнаяпалочка, дотронувшись которой,можно всё исправить! На этом Ивануспокоился, отдал тревоги снегу, ивидел необыкновенные сны в метель.

Второй день снегопада пришёлсяна воскресенье. Подъезды занесло,дворники спрятались. Редкиеневезунчики, которым в выходнойприходилось рано вставать, с трудомпролагали себе дорогу по неубраннымулицам. Иван смотрел из окна, как онивышагивают, и чувствовал обидное

разочарование. Он вспомнилшкольную надежду, что улицы занесётсовсем, по шейку, и неделю придётсяжить не выходя, опустеетхолодильник, у бабушки отыщутсякакие-нибудь завалящие крупы. И вотнет же – невезунчики протопталидорогу! Их тропы были похожи нарусла ручьёв по которым, дымясь,текла позёмка.

За столом под открытойфорточкой зябла мама, укутанная вплаток. На платок летел снег. Онапоходила на продрогшую институткувремён, когда Москву топили дровами.Перед мамой лежал толстый учебник

вязания.

- Я сначала свяжу дедушке? –спросила она. «Потом бабушке, потомтебе, потом себе», - уловил Иванцепочку маминых надежд и кивнул:конечно! Он подумал: мамой можновосхищаться уже за то, что онамёрзнет, но не хочет закрыть снежнуюфорточку.

Взяв чашку с чаем, Иван селрядом. Из окна ему было видно, как впятиэтажке напротив женщина вышлана балкон и шваброй сбивает свишневого дерева снег. Но это был ещёне весь сюжет - прямо подискусственным снегопадом, средиветвей паренёк выгуливал сеттера.

- Может, сваришь нам кашу? –спросил Иван. - Бросим туда миндаль,позовём Олю с Максом. Посмотрим,кому в этом году будет счастье. Я дажене знаю – кому бы я хотел, чтобыдосталось? Не могу выбрать.

- Эта примета не на счастье, а наженитьбу! - уточнила ОльгаНиколаевна, живо откладывая своюкнижку. - Актуально для всех, кромеМакса! Молодец - варим обязательно!

- На женитьбу – это когдаРождество, - заупрямился Иван. – А унас Трёхдневный снегопад, значит,пусть будет, как я сказал, – на счастье.

Ольга Николаевна не слушала его.

Она полезла в шкафчик и выбраласамую нарядную кастрюлю.

Иван пошел к себе в комнатузвонить, но вдруг передумал. Емупоказалось неловко звать Олю потакому глупому поводу. К тому же,неизвестно, как она отреагирует, еслией не достанется «счастья».

Когда Иван вернулся на кухню, застолом уже сидел Костя и, подперевладонью больную голову, рассуждал опричинах недомогания.

- У меня ещё очень юныйорганизм, - объяснял он ОльгеНиколаевне, - я чувствую, как емухочется размеренности, долгого сна,

безалкогольных напитков. А что онполучает вместо этого?

Тут Костя увидел Ивана иулыбнулся ему слабейшей улыбкой.

- Ну что Оля, придёт? – спросилаОльга Николаевна.

Иван помотал головой.

Тем временем Костя придвинул ксебе вазочку с коричневым сахаром ипринялся грызть один кусок за другим.

- И всё-таки, - спрашивал он, - выдействительно думаете, что такоесидение может что-то поправить?Жизни помочь, да? Вот этот чудныйдух… не пойму чего – каши что ли?

Вы всерьёз верите, что если мы такпосидим, то и я стану человеком, иМаша меня полюбит всерьёз, иконфликт цивилизаций не состоится?

- Да, я верю! – сказал Иван. - Но яне поэтому здесь сижу. Я есть хочу.Мама, ты орех бросила?

- А в честь чего орех? – оживилсяКостя.

Ольга Николаевна взяла половники принялась раскладывать кашу.Несмотря на торжественность жеста, веё пальцах было волнение.

- У меня! – покопав ложкой,крикнул Костя.

По разочарованию в глазах ОльгиНиколаевны Иван понял, как всерьёзего мама рассчитывала на волшебство.Надеялась, была готова начать новую,повёрнутую лицом к счастью, жизнь.Чудачка!

Костя выкопал из каши свойорешек и сполоснул под краном.

- Вот это, - объявил он, держа егодвумя пальцами и возвращаясь за стол,- это будет моя удача! Гадать – такгадать! Я загадываю на него: хочувыйти из хаоса! Хочу навести порядоки выйти из хаоса с Машкой. Бог с ним,с Фолькером и всеми его проектами.Мне надо только Машку. Это решение.Это – твёрдо! Вот, и на этом я его

съем! – сказав, он разжевал орешек ибодро запил его кофе.

- Смотри-ка, щёчки покраснели! –заметила Ольга Николаевна. И лишьтолько она завершила фразу, по домупополз космический голос Костиногомобильного.

Костя вскочил и вмял трубку в ухо.

- Привет, привет! – заулыбался он.– Ну да, ещё здесь, я ж тебе говорил.Да какое «спасибо» – главное, чтобнравилось! Да ты что! Серьёзно? А гдеты? Так это уже совсем рядом!

- Иван! – заорал он, прикрываяладонью трубку. – Видал, как орешек

работает! Какой у тебя номер дома?Быстро! Она здесь – на такси отЖеньки!

Иван, смеясь, назвал.

- Лечу! Машк! Я уже лечу во двор,вываливаюсь в одном ботинке!Секунду! Жди! Или стоп! Давай лучшеты к нам! – с телефоном у уха, Костяпрошёл в гостиную, рванул шпингалети вылетел на балкон. – Ты во дворзаезжай! Ну да! А, вижу, вижу! Давай,прямо, видишь, подъезд, и дуй напятый этаж! Я тебя жду у лифта!

Иван вздохнул. Он ещё помнил

встречу с Машей на катере, какбесцеремонно она его «заложила»Фолькеру.

- Мама, поздравляю тебя! – сказалон Ольге Николаевне. – Ты несоскучишься. – И вслед за Костейпошёл к дверям.

Они только успели шагнуть запорог, а Маша уже выходила из лифта.Пальто нараспашку, варежки вснежных комочках торчат изкарманов, вязаная котомка наперевес.Её лицо было красно, мокро от снега,никакого хмельного кокетства Иван незаметил. Костя ринулся целоваться, но

Маша сурово выставила ладони.

- Идите сюда и дверь закройте,чтоб мы никому не мешали, - велелаона, обращаясь к Ивану. Её голос былзвонкий, но неровный,оскальзывающийся.

- Я хочу сказать, - произнесла она,взявшись за лямку сумки, как за эфес.– Хочу сказать вам, как его другу идоверенному лицу: это такая сволочь!Я к нему хорошо относилась, он мнедаже нравился – такой талантливый,чуткий! И знаете, что он сделал? Онпридумал для меня сайт и вообщеотвлекал меня всячески, а Женькумежду делом просто смёл! Влез междуродными братьями со своими

стишками и вышиб конкурента.

Костя молчал, сунув руки вкарманы, и вид имел независимый.

- Ладно, Фолькер с приветом – невидит ни черта, - продолжала Маша. -Но я-то! Костик, ты чего себе думал?Что я – переходящий кубок?

- Ну да, - бессмысленно улыбнулсяКостя, – вроде того.

- Слушайте, может, вы это безменя обсудите? – сказал Иван и, зайдяв прихожую, вынес Косте пальто сшарфом. – До свидания! - произнёс онс чувством и собрался уйти, но неуспел.

- Вы мне сделали очень плохо! –вдруг разрыдалась Маша. – Вы менявырвали из гнезда! И мне уже нет ходаназад! Я уже все вещи перевезла кЖеньке на катер! Я уже бабушке всёсказала! А ты, Костя, амбициозныйгад! Давай, катись в свой Иркутск!Расти по службе! – и Маша,споткнувшись о выбоину плитки,рванула по лестнице вниз.

- Ну что ты встал! – сказал Иван. –Давай, беги за ней!

- Я не могу, - тихо произнёс Костя.- У меня ноги отнялись.

- Ну как же отнялись – вот, стоишьже!

Костя сделал пару деревянныхшагов, остановился, и вдруг,выстрелив с места, рванул за Машей.

- Стой! А пальто! – крикнул Иван,подождал несколько секунд, невернётся ли его «крестник», и вызваллифт. Когда он спустился, Кости ужене было во дворе. Пробираясь повеликому снегу, Иван обогнул дом.«Наверно, поймали машину», - решилон и с пальто, перекинутым черезлокоть, вернулся домой. В лифте емувспомнилось, как Герда умчала отфинки без сапожек и варежек.

Тем временем Трёхдневныйснегопад, не оправдав богатогоназвания, стал иссякать. Последний

косой снежок залетал в форточку ишуршал по страницам маминойвязальной книги. Скоро шорох его былзаслонён рабочим гулом улицы.Началась уборка снега. Иван смотрелиз окна, как вдоль обочины тарахтятметёлки, и движутся самосвалы,гружёные снегом. Всё это – исамосвалы, и метёлки, и грязные кучиснега, как снятые после пира скатерти,- веселило взгляд, и ночь не былатемна, потому что вечер оказалсясоединён с утром непрерывнойработой уборочной техники.

Ночью, забыв о разнице вовремени, Ивану позвонил Андрей.

Сегодня он, наконец, получилдокументы на свою приморскую дачуи требовал, чтобы его друг прилетел иотпраздновал с ним покупку на месте.

- Очень жаль! – прямодушносказал Иван. - А я всё-таки надеялся.

- Что я куплю землю вПодмосковье? – засмеялся Андрей. –Не жалей! Я думаю, здесь только иначнётся моя биография.

- Бог с тобой, делай, что знаешь, -смилостивился Иван. – Но можешь тымне хотя бы объяснить? Ты городскойчеловек, работающий, живёшь весело,любишь путешествовать. У тебямизерный отпуск. Для чего тебе это

нелепое приобретение?

Андрей отсмеивался и был необидчив, как всякий счастливец. Ониусловились, что Иван найдёт удобныймомент и прилетит.

Со стороны Ивана это былабольшая уступка их дружбе. Ему нехотелось вовсе южных роз, а хотелосьдосмотреть московскую зиму, непропустить весны, и всю надежду,какая есть, отдать в счёт грядущеголета – когда он со своим хилымвойском переберётся на земляничноесолнце и в яблоневую тень. И вот,опять приходилось отвлекаться наглупости.

* * *

На следующее утро выяснилось,снег падал только затем, чтобы сразуже и растаять.

Улицы почернели, из окна, есливдохнуть, пахло остатками Новогогода - влажной хвоей, чёрным хлебоми подвыветрившимся шампанским.Воздух этот, набитый водяной пылью,был вреден для детских истариковских лёгких. Ни с Максом, нис бабушкой Иван не гулял.

А затем подморозило вновь. По

дворам наросли ледяные горы. На однутакую гигантскую полосу льда Иваниграючи встал – как если б она былаестественным продолжением дороги -и посыпался вниз, чувствуя себяветром и снежной крошкой. Наверно,всё бы кончилось хорошо, если б онвовремя разглядел в конце горытрамплинчик и успел бы присесть.

Хирург, к которому он пришёл сраспухшей ладонью, удивился, где такславно он вышиб палец. «На горке!» -счастливо объяснил Иван. Его радостьнемного померкла, когда онобнаружил на ладони жёсткуюповязку.

- Ну что? – сказала Оля, со

злорадством разглядывая травму. –Как с тобой ребёнка отпускать, еслиты за собой усмотреть не можешь?Больше Макса не получишь!

Но Иван не расстраивался, потомучто испокон веку в его дружбе с Олейприсутствовал волшебныйперевёртыш. Всякий раз, когда онанасмехалась над ним, он слышал в еёголосе жгучее одобрение.

И на этот раз Макс никуда от негоне делся. Вдвоём они гуляли побережку, Иван - с забинтованнойрукой без перчатки, - и фантазировалио лете. Летом весь канал будет осыпанфлажками яхт. Хотя, на что имвиндсёрфинг? Вот растает лёд – они

угонят из яхтклуба обыкновеннуюлодку… ну пусть не угонят, возьмутпод залог...

Иван говорил и видел зелёнуюточку мая, растущую на глазах, какпоезд.

- Это уже скоро, - обещал он. – А вавгусте, Макс, мы с тобой слетаем кАндрюхе, на остров Гозо. Он купилсебе дачу, очень далеко от всех – отродителей, от друзей. И оправдываетсебя тем, что все смогут летать к немуна море. Вот мы и полетим.

Полёт на Гозо Иван обещал и

маме, изнывавшей без тепла и занятия.Но это летом, а до лета надо ещёдотянуть. Правда, в феврале Иванзаметил, что в маминой скуке возниквектор. Как если бы она решиласкучать в сторону весны. Он видел, какна волнах качает человека – измеланхолии в энтузиазм, от смиренияк надеждам – и обратно. Этот плескему нравился. Иван ждал, что современем мама ободритсяокончательно, и был заинтригован,когда однажды утром окликнув маму,не получил ответа.

Из приоткрытой двери в еёкомнату светило и дуло. Он подошёл,толкнул рукой твёрдый лист двернойобложки и шагнул в солнечное

с о д е р ж а н и е . Распахнутые окнамаминой спальни сверкали, какморская вода, и разбрасывали постенам солнечных зайцев. ОльгиНиколаевны не было – ни на кровати,ни у трюмо, ни в шкафу, куда Иванзаглянул, желая проверить – неисчезли ли вместе с ней её вещи.

- Мама! – крикнул он, подбегая кокну – и сразу увидел её – во дворе безшапки, в распахнутом, по-школьномукоротком, белом пальто и весеннихполусапожках. Она стояла нашпильках среди жемчужного месивальда и беседовала с какой-то теплоодетой дамой.

- Мама! – окликнул он ещё раз,

подавшись чуть ли не по пояс в окно.

Ольга Николаевна взглянула ипомахала перчаткой.

- Иду! – аукнула она.

Через пару минут Иван открыл ейдверь.

- Какое безобразие! – сказалаОльга Николаевна, стряхивая на рукисына пальто. - От этих веществ,которыми они посыпают снег, у собакотравления! Они же всё это нюхают,лижут! Мне женщина рассказала, у еёспаниэля вся кожа на лапах облезла.

Иван повесил пальто и прошёл замамой на кухню.

- Нет, ты как хочешь! – сказалаОльга Николаевна, садясь к столу. -Дома должен быть или ребёнок илисобака. – Как мы живём! Ни огонька.Всё затоптано. Какая-топришибленная готовность страдать!Нет уж, теперь я за нас возьмусь!Когда впереди старость, - сказала она,- надо не плавать в мечтах, а разумнообходиться с тем, что есть. Яприкинула свои средства. Большеникаких профессиональных иллюзий!У нас и дома дела, ведь так?

- Да сколько угодно! - сдержавулыбку, сказал Иван.

- Первая задача такая: будузаряжать вас бодростью. Я даже

задумала один подвиг. Не скажукакой. Но потрясающий. Ты будешь ввосторге!

Иван попытал её немного, но безтолку. Мама намертво держалаинтригу.

- Раз подвиг – это тебе надоскооперироваться с Костей, - заметилон, и больше не расспрашивал.

Перемены в мамином настроениине удивили Ивана. Ушли тёмныевечера, и Ольге Николаевне стало не вмочь дожидаться за вышивкой, когдавремя вынесет её на угол весны. Ейхотелось помочь движению планеты –подгрести, подтолкнуть.

Уже на следующий день,вернувшись из офиса, Иван с порогабыл огорошен новостью.

- Ты даже не знаешь, что ясделала! – воскликнула ОльгаНиколаевна, и её голос был, какслиток чистого звона! – Я поговорилас твоим отцом! Я сама ему позвонила!Ты ждал от меня такого?

Нет, разумеется, Иван не ждал. Онрасстегнул куртку и остался стоять вкоридоре, не смея перебить потокмаминой радости.

- Я, наконец, поняла, кто он! –разгорячёно объясняла мама. - Он мойнезадачливый родственник! Зануда,

брюзга – но родственник,родственник! Удивительно – междунами не произошло никакогонравственного отдаления! И нам надоего жалеть, раз он наш. Ведь так?

Иван ошеломлённо молчал.

- Ну что ты встал! Раздевайся!Пошли, будем обедать! Хоть похвалилбы меня за мой героизм!

Поступок Ольги Николаевныпроизвёл на Ивана значительноевпечатление. «Какое же это везенье, -думал он, - оказаться в связке с такимчеловеком, как мама!» С ней нельзяничего поломать навек. Все шрамывокруг неё заживают, срастаются

любые трещины.

Весь вечер и ночью, на сонгрядущий, Иван раздумывал – что изэтого выйдет? Самый невероятныйисход – если мама с отцом сновасойдутся. Тогда, чтоб не путаться подногами, он уедет на дачу. Они вместеуедут, с бабушкой, с дедушкой, иостанутся там навек. У них с дедушкойдавно уж была такая мечта -поселиться на даче. Там они узнали бынастоящую глубокую осень инепроходимую зиму. Прожили бы их,слившись, укутавшись в их ветра иметели. Встретили бы великие потокивесны.

Но прежде требовалось совершить

ряд строительных мероприятий:пробурить скважину, чтобы зимойбыла вода, протащить от границыучастка газ, поменять кое-где половуюдоску, содрать со стен труху и обитьсвежей вагонкой.

Его строительная мысль дошлауже до батарей отопления, когда Иваносознал, что думает об этом всерьёз –не ради шутки. Он и вправду поверил,что однажды освободится от города изаживёт в о л ь н о . Это стало такочевидно, как если бы его будущеераспахнуло в глухой стене голубоеокно.

* * *

Мамино мужество принеслобыстрые плоды. Буквально сразу, натретий или четвёртый день после еёразговора с отцом, произошлосказочное событие. Отец приехал!

Иван был один. Он вернулся изофиса рано и, не имея ровным счётомникаких судьбоносных предчувствий,полез в Интернет. Ему хотелосьпочитать что-нибудь о винограднойместности, где решил обосноватьсяАндрей. Это был смешной ход,насквозь туристический, но Иванподозревал, что ключ успеха спрятан

не в конкретном действии, а в добромнамерении.

Посторонний – не мамин, небабушкин, не дедушкин, не Олин и неКостин звонок в дверь, отвлёк его отдела спасения дружбы. Может быть,подспудно Иван и узнал этот ровныйдлительный нажим, но мысль об отцене мелькнула. Он пошёл открывать.

От того, что это было совершенноневозможно предположить, Иван,увидев его на пороге, засмеялся. Отециспытанным щитом своего лицаотразил его смех.

- Добрый день! Ольга дома? –произнёс он и сразу шагнул глубоко вкоридор, к зеркалу. Посмотрел насебя, и начал не торопясь раздеваться.

- Мама поехала в бюро переводов,- ответил Иван.

- А она бы мне нужна! – сказалотец и расположил на вешалке своюзаснеженную одежду. Тон его былнедовольный – как если бы ОльгаНиколаевна прогуливала работу. – Ну,может, ты подскажешь? Мне нужныжурналы с моими статьями. Я такполагаю, вы их на дачу выкинули?

- Нет. Они, наверно, наантресолях, - ласково возразил Иван.

Отец ничего не ответил и, минуяего, прошагал в комнату.

Он держал себя, как хозяин,сдавший угол жильцам, и зашедшийпроверить порядок. Брезгливорассмотрел порез на обивке стула, сфилёнки шкафа стёр пальцем пыль.Иван не обиделся. Он понимал: а какещё отцу «сохранить лицо»? Непобитой же собакой было емувозвращаться!

Удостоверившись в бездарностижильцов, отец потребовал стремянку иприступил к поискам.

Иван несколько минутпоприсутствовал, глядя на него снизу

вверх. Ему нравилось корабельноезанятие отца. Он чувствовал себянаследником - и фигуры на лестнице,и книжного шкафа, и вековогошелеста, возникающего отсоприкосновения руки и книги. Всёэто было его по праву.

Ивану захотелось найти для отцаприветливое, послушное слово, чтобытот разморозился, наконец. Всентиментальном вихре он вышел иотправился на кухню готовить чай.

Как раз, когда стол был накрыт,отец завершил свое дело.

- Вот они, – произнёс он довольноравнодушно и спустился на пол состарой, советского фасона папкой.Ему пришлось поморщиться, чтобыраспрямить заржавевшую спину. Онубрал папку в портфель и пошёлодеваться.

Ни на что не надеясь, Иванпредложил ему чаю и был удивлён,когда отец отставил портфель ипрошагал на кухню. Вероятно, этодом, где он провёл значительныйкусок жизни, захватил его в своиобъятия. А может, ему хотелосьдождаться мамы?

Вид накрытого стола тронул отца.Он впервые посмотрел прямо – с

насмешливым удовлетворением – исел.

- Ну, чем занимаешься? – спросилон, конструируя себе бутерброд. - Наработе не засиживаешься, как я вижу?

Это был единственный случай,когда Иван не мог своей спокойной,добросердечной улыбкой отвести всенасмешки. В данный момент онразговаривал с работодателем, чьеймилостью был свободен и сыт.

- Твоя жизнь – это графомания, -сказал отец. - У неё нет структуры.Нет эскалирующей идеи, вокругкоторой располагались бы события. Вкачестве спасения я бы посоветовал

тебе серьёзно отнестись к судьбекомпании, но, думаю, тебе это уже непо силам.

- Что же делать? – спросил Иван.

- Ничего. Деградируй в своёудовольствие. Через несколько лет изтебя выйдет хорошая манная каша.

Он допил кофе, оделся и,подхватив свой портфель, вышел.

Иван хотел посмотреть в окно, какотец пройдёт по двору, но как-тоспутался и, забредя на кухню, всталпосередине. Слова отца ныли в егоголове затрещиной. Внутренняя

основа дрогнула. По совести побежаларябь.

«Может быть, все они правы – имама, и Костя, и отец, - раздумывалИван. - Но на что же ему купитьсюжет? На бабушку с дедушкой,которые отвлекают его от возможногоДела? Как избежать участи маннойкаши? Забросить свой живой сад изаняться чужим, каменным, толькопотому, что это убьёт время и дастденег? Или, может, забросить свойживой сад и заняться чужим живымсадом – Бэлкиным? Но тогда засохнетсвой, и так не много ему осталось».

Рассеянно Иван собрал чашки.«Правда где-то посередине, - говорил

он себе. - Соразмерность – вот чтонужно. Так разве же он не ездит вофис? Не наметил себе летнююАвстрию? Ну, хорошо… Можно ещёпопробовать посерьёзней отнестись кинституту. Согласен, ладно…»

К тому времени, когда мамавернулась, Иван уже точно знал, чтоотцу не нужны были никакие статьи.Его приезд был злым, неуклюжимжестом примирения.

- Как же ты будешь с ним жить? –спросил Иван за вечерним чаем, когдавсе детали фантастического событияуже были известны маме. - Ты же сама

от него сбежала. Или тырассчитываешь на перемену в нём?По-моему, зря.

- Я рассчитываю на перемену всебе! – рассудительно уточнила ОльгаНиколаевна. – И потом, я и несобираюсь с ним жить. Он сниметквартиру. Мы будем иногдавстречаться, выходить в свет. Всё-такикакие-то остатки его страшной любвико мне должны ещё сохраниться – вотна них, по соседству, мы и протянем.Это ведь лучше, чем в одиночестве!

Иван, умилённый застарелыммаминым романтизмом, не посмелвозражать.

* * *

Несколько дней прошло, аотцовская оплеуха горела. Иваннадеялся остудить её прогулками побережку, прикладывал к ней Баха, и наночь - две строчки. Всё напрасно. Совспухшей совестью, понимая, что самсебя замуровал, сам обратил столькодобрых возможностей в камень, Иванпроводил дни. Хорошо, что он знал поопыту: из любой тоски рано илипоздно найдётся выход.

Опыт не подвёл. Однажды утром

его жизнь распахнулась. Иванобернулся на звонок телефона, как нащелчок замка, и увидел на экранемобильного тоненький Бэлкин номер.Номер был сложен из четвёрок,семёрок и единичек. Веточки эти ещёне поросли листвой, но они пахли,сквозь их тонкую изгородь дуломимозой. Ринувшись в этот цвет, Иванвзял трубку.

Бэлла Александровна звонила поделу. Со всей деликатностью онапросила Ивана навестить брата.Оказывается, Костя болел. Её мучилиподозрения – нет ли у него воспалениялёгких, потому что кашель,

услышанный ею по телефону, впоследние дни звучал ужасающе.Доверить дело матери, не имевшей сребёнком никакого контакта, она немогла. «Если есть необходимость, ясразу прилечу», - сказала Бэлла, иИван, мучимый противоречием,надеясь, с одной стороны, чтонеобходимость есть, с другой,волнуясь за Костю, решил немедленнонавестить больного.

Он упаковал в сумку забытоеКостей пальто и отправился наКраснопресненскую.

Больной и правда был болен. Он

стоял у двери, подперев плечомстенку, и пьяно смотрел на гостя. Еготёмные волосы, белое, с «синяками»лицо, порезанная рубашка и уличныйшарф составляли цельныйсценический образ.

- Бэлка наябедничала? –неприветливо встретил он Ивана. –Дубина я, спросил её – что пить откашля. Ты проходи, конечно, новообще-то мне не до тебя.

- Перебьёшься, - сказал Иван изашёл в дом. В последний раз он бывалздесь давно, ещё вместе с Бэллой. Ещёи мысли у неё не зародилось тогда обАвстрии, а пятнадцатилетний Костяшумно и весело варил им какао.

Нынешняя пустота и лёд жилища,единственная курточка на вешалке,коридорный дух сигарет – всё этосразу приметил Иван. Не то чтобы уКости было грязно или беспорядок –но по-сиротски.

Не дожидаясь приглашения, Иваннаправился в комнату. Там был всё тотже серый воздух и пустота. Дажекнижки нигде не валялось.

- Где ж ты живёшь? На кухне? –спросил Иван. – Ну, пошли тогда накухню!

- Это ты от меня наглостьюзаразился? – догадался Костя. – Илиты меня передразниваешь? Ну ладно,

ладно! Садись, устраивайся, я тебясейчас тоже передразню! - и Костявключил чайник.

Иван сел к столу и огляделхолодное Костино обиталище. Наголом столе стояла сахарница и пятьчашек в чешуе засохшего кофе. Наподоконнике – два погибших цветка вгоршках. Невозможно былоопределить по останкам, кем именноони являлись при жизни. «Надо Бэлкесказать, чтобы приезжала, - думал он.– Скажу ей…» А вслух произнёс:

- У тебя тут чёрт знает что! Разветак живут!

- А я и не живу! – сказал Костя,

кашляя в шарф. – Я здесь сплю.

И, неожиданно сменив гнев намилость, сел напротив Ивана -доложить обстановку. Костины делабыли плохи. От влюблённости у негодрожали руки, он искурился добелизны и благословлял свой бронхит,полагая, что с кашлем из сердцавыходит избыток страдания.

- Больше не виделись? – спросилИван.

- Как же не виделись! Виделись! –улыбнулся Костя. – Виделись – ещёкак! Я выбрал правильный момент,пошёл к Фолькеру и сказал, что онимаются дурью. В общем, уволился по

собственному желанию.

- И что Маша?

- Сказала, что я блефую ифиглярствую. Но это ничего не значит.Понимаешь, - произнёс он, переходяна полушёпот, - Машка устала. Ячувствую, мне бы надо её спасти -вернуть туда, откуда мы её украли. Кбабушке… И ещё мне дико жалкоФолькера, - продолжал он, помолчав. -Что я его так из-за Машки пнул.Правда, мне плакать о нём хочется! Тыбы знал – что за человек! У него дел –целая планета, а он со мной возится…Он ещё вертолёт водить умеет! И унего дуэль на скалах была – я теберассказывал, помнишь?

- Раз сто, - кивнул Иван.

- Он там дрался с однимпридурком, - не слыша, продолжалКостя. - Понимаешь, за правду…

- А придурок за что дрался? Илион так полез – шею свернуть?

- Ну не знаю! Вспетушился – иполез. А Фолькер шёл за людей. Тебеэто дико, потому, что ты живёшь набульончике. А Фолькер - это Фолькер.И Машка этого не может не понимать.Фолькер – главное очко в Женькинупользу. Он для Машки гарант живойжизни – понимаешь? Чей катер? Чьисайты? Чьи полёты-самолёты?

- Слушайте, вы её на конфеты чтоли покупаете? – возмутился Иван. - Даты бредишь просто – у тебя всё в кучу -и любовь, и скалы, и катера! Ложись иградусник поставь! – он расстроенопомолчал и добавил. – Ты почемусвоей маме не звонишь? Почему себеразрешил быть свинтусом?

- Вот-вот! А в самом деле! –подхватил Костя и уставился на Иванасмеющимися больными глазами. –Почему же я не звоню? Маме, тебе,Бэлке? Интересный вопрос! Тыпонимаешь, как тебе объяснить? Я вкосмосе – мне вас не видно! Вот ты комне пришёл, а у меня всюду Маша! – ИКостя охлопал себя по груди и бокам.

- Понимаешь, Иван, я ведь негоржусь, не хвалюсь! – продолжал онуже без насмешки. – Наоборот,прекрасно сознаю: влюблённость –это никакой не рай. Это предательствовсех и вся ради одного человека. Вотмне Бэлка звонит, а я на неё ору – мол,давай, покороче. Ещё бы – у меня ведьнет своего времени, всё - Машкино. Наулице, ещё до той ссоры, я пнулнищую собаку, потому что она полезлаобнюхивать Машкину сумку! Какойтут рай? Это бесы! Бесы меня волокут– а ты как думал? - Костя посмотрел впотолок, и у него из глаз вылилисьслезы. - Всё, - сказал он, вытираяладонью нос и глаза. – Всё! Ястановлюсь занудный, как ты. Знаешь,болезнь, температура – это такая

грядка для сантиментов!

Иван растерялся.

- Ну что ты! – сказал он. – Раз тыосознаёшь – всё в порядке. Не тыпервый, выживали люди!.. Всёпройдёт.

- Да? – с внезапнойязвительностью произнёс Костя. – Аты-то откуда знаешь? Если б с тобойтакое было хоть раз, ты бы бросил ибабушку, и эту дуру-Олю, и меня! Воня всё бросил ради Машки, а ты радиБэлки с места не сдвинулся! И ты несмеешь судить! Ты вообще ничего несмеешь, потому что некомпетентен!

Иван встал, собрал чашки и молчаперенёс в раковину. Некого быловинить, кроме себя. Его, кажется,просили проведать, а не читатьмораль.

- Пепельницу верни! – крикнулКостя. – Вот эта, без ручки – этопепельница!

Иван отдал ему чашку без ручки ипошёл в коридор одеваться.

- Завтра вызови врача! – велел онна прощанье. – Надо, чтобы тебяпослушали.

- Не могу, у меня полис потерялся!

– крикнул Костя. – И вообще,отстаньте от меня все! Я антибиотикипью, сегодня – вторую капсулу.Слышишь – отходит! – и Костядемонстративно откашлялся. – ТыБэлке, главное, скажи, что я в порядке!А то ведь она прилетит, ты её знаешь!

Иван дёрнул дверь и вышел.

- Иван! - крикнул Костя, вылетаяза ним на порог. - Ты не переживай!Это ж не навсегда. Подожди, вотуспокоюсь, схлынет – и буду сновачеловеком. А пока, понимаешь, да, несправляюсь с собой! Пока объявляюсвинство!

Костя объявил свинство, какобъявляют мораторий или войну, иИван не обладал полномочиямиотменить объявленное. «Интересно, -рассуждал он, - а какимиполномочиями вообще обладает“манная каша”?»

Вот был краткий итог его визита кбольному «крестнику». С ним Иванбесцельно прибыл в офис, помаялся ивернулся домой.

Вечером он честно отзвонил Бэллеи сообщил, что Костя живой, не точтобы здоровый, но на ногахдержится, и главное, пьёт лекарства.Они поговорили – о Костиных планахна будущее, о том, как бы всё-таки в

эти планы вписать институт.Жаловаться на влюблённое«свинство» Иван не стал.

- У меня контракт по июль.Осенью вернусь. А весной приеду наПасху, - сказала Бэлла. - Ты меня неосуждай, что я здесь. Это, преждевсего, по материальнымсоображениям. Всё-таки на мне мама,Костя.

- Ну что ты! – воскликнул Иван. -Почему я буду осуждать? Конечно,нет…

- Мне Костька донёс, что тыАндрею задаёшь трёпку за егоэмиграцию.

- Да, – признал Иван. - Но Андрей– другое дело. Мало того, что он вЕвропе работает, он ещё себе накаком-то там острове дачу купил –чтобы уж совсем сгинуть…

Полететь к ней завтра же иостаться, - думал он, улёгшись спогасшим телефоном в руке. –Полететь и остаться. Вон Костя избезнадёжного положения – святоверит в победу. А тут всего-то – взять«Чемоданова», полететь и остаться!

Так искушал он себя до полуночи,а затем, безо всякого порядка вмыслях, от одной только грусти, взял

да и позвонил Андрею.

«Я готов посмотреть твоюприморскую развалюху, – сказал он. -Когда приезжать?»

Вечером накануне отлёта они смамой спорили о неизменности ипеременчивости. Ольга Николаевнаутверждала, что Андрей окончательноотряхнулся от детства, сдул дачныеромашки, и Ивану не стоитрассчитывать - родство ушло. То, чтодержало их вместе, было всего лишьвихрем юности, улегшимся иоставившим каждого со своимиделами.

Сын протестовал.

- Это чушь, мама! – возражал он. -Родные не могут стать чужими. Этовсё равно, как если бы фиалкапереродилась в герань.

- Я не говорю, что он переродился,– уточняла Ольга Николаевна. - Япросто констатирую, что у вас разныежизненные цели – а это немало.

- Цели – это чепуха! – горячилсяИван. - Это не то, на чём держитсямир! И дружба совсем не на этомдержится!

Ольга Николаевна усмехаласьсочувственно.

Они решили доспорить поприезде.

* * *

В эту поездку Ивану выпаладолгая дорога. Во Франкфурте, где унего была пересадка, мела метель.Рейсы откладывались. «У нас сугробы,как в России!» - по-немецки сообщилему весёлый служащий аэропорта, иИван отправился ждать. В залеожидания ему повезло с соседями.Справа от него расположилсяодинокий англичанин, слева – четверо

португальских школьников с молодойучительницей. Объединённыеусталостью, они дремали в общейколыбели терминала. Метель укрылагрязный Франкфурт. Рейсов необъявляли. Иван хотел пойти купитьсебе немецкую газету, но учительницаиз Португалии нечаянно уснула на егорусском плече.

Храня её сон, он думал о том, какв действительности всё хорошо междулюдьми. И как несложно было быподдержать и развить это хорошее.Всего лишь подправить закон в пользусострадания. Упрочить право человекана тишину, чистоту, деликатность.Установить цензуру печатныхизданий, телевидения и Интернета…

Хотя, вот он уже и породил чудовище– Диктатуру добра и красоты!

С опозданием в половину суток онприбыл-таки в свой приморский пунктназначения. Южный воздух ударилИвану в нос, едва он вышел в фойеаэропорта, и сразу же на него налетелАндрей.

- Это надо! – вопил он, стискиваядруга в объятиях. – Сволочи какие!Снежка испугались! Наши бы летали.Ты хоть поспал?

- Не волнуйся, я прекрасно провёлвремя! – заверил его Иван.

На этот раз Андрей был непарижским. Он встречал друга в белойрубашке с закатанными рукавами, влетних штанах из грубой ткани. Егоколониальное пижонство былобезудержно. Иван усмехнулся ипростил. Ему показалось, лицо уАндрея посветлело. Стараярастерянность появилась в нём.«Влюблён. Это точно!» - решил Иван.

- И что же, ты теперь каждыевыходные так и курсируешь – междуПарижем и Гозо? – спросил оннасмешливо.

- Да Бог с тобой! Край-то неближний – не налетаешься! Я здесь – втвою честь! – от души улыбнулся

Андрей.

За разговором они вышли кстоянке такси.

- А поехали общественнымтранспортом! – предложил Андрей. –Багажа у нас нет. Хоть посмотришь наместных!

Иван не возражал. На остановкештормовой ветер продул его южнымтеплом. Они сели в старый автобус,неудобный и нерасторопный, ипоползли вдоль моря. Иван смотрел вокошко, как на экран. Нет, непробирала его средиземноморскаякрасота! И трогательный Андрей, то идело склонявшийся и объяснявший ему

местность, тоже как будто был частьюфильма. Дорога оказаласьмногосложной. До острова добиралисьпаромом, и из порта - опять наавтобусе. Наконец, в городке нацентральной площади они вышли.

- Ну вот! – сказал Андрей. – Аотсюда уже пешочком!

Иван осмотрелся, увидел синеенебо и низенькие, украшенныелепниной дома. В арке углового дома,склонив голову, стояла Мадонна. Отробкой ли фигуры Богоматери, или отвоздуха с хлебной струёй егонастроение переменилось. Вероятно,это дух местности коснулся его - то,что он искал, но так и не обнаружил в

убитом туриндустрией Париже.

- Пахнет хлебом, – сказал Иван. –Может зайдём, купим чего-нибудь?

Они миновали город, в окраиннойлавочке взяли вино, пирог с луком,горячий багет, и со всеми запасамиподнялись в крепость. Это былиобыкновенные, не выдающиеся ничемразвалины крепостной стены. Черезних проходила тропинка в долину –кратчайший путь к владениям Андрея.

Руины заросли густой и зелёнойзимней травой с жёлтыми цветами.Пройдёт три месяца – и солнцевыжжет и траву, и цветы. Иван засталлучшее время!

- А вон там мой дом! - сказалАндрей, указывая на далёкую горсткукрыш у самого побережья. – Ну что,перекусим?

- Завтрак под пулями! - отозвалсяИван, садясь в одуванчики и оглядываядолину через бреши каменной кладки.Андрей, как детство, присел рядом сним.

- Мы сейчас пойдём к морю, идальше по берегу, – сказал Андрей,когда они пообедали. - Видишьцерковь – вот нам туда.

Они вышли через пролом стены на

тропинку. По ту сторону осталсягородок. Впереди виднелись зелёные,нарезанные прямоугольниками поля,колючие рощи и по краю – море.

По неровной, перемешанной скамнями тропинке, они спускались кберегу. «Ни души. Одни на земле!» –подумал Иван. Тут дорогу имперебежала овечка.

Наконец, они вышли к морю. Нето чтобы шторм, но беспокойствобыло в волнах.

- По верху или по камням? -спросил Андрей.

- Какие же это камни! – сказал

Иван, ступая на корявые серые плиты.Буря плеснула, Медуза-Горгонавзглянула – и кипящая лавина волнызастыла на берегу. – Камни – этовалуны в Прибалтике! А это - нацемент похоже, – сказал он и тут жеразличил в сухой ложбинке краба безклешни.

- Ты не в курсе, они у нихрегенерируются? - спросил он стревогой.

- Ты что – нет, конечно! Это же ихруки! - отозвался Андрей. – Да ты нетуда смотришь. Ты смотри вокруг!Видишь скалы? В них такие естьущелья грандиозные! Можно на озересесть в лодку, проплыть через разлом в

скале – и ты в открытом море! Когдавыплываешь наружу и движешьсявдоль этих стен отвесных, и ищешьхоть какую-нибудь бухточку - этофантастика! А если тебя к этимстенам ещё волнами кидает, тогда тывообще – Одиссей богоравный!Понимаешь, тут ничего не изменилосьс тех пор. Вот как плавали люди шестьтысяч лет назад – так и ты плывёшь! Ябы тебя провёз, но сегодня шторм, -сказал он, взглянув на темноватоеморе. - Не хочется мне тебя топить!

Твердь камней под ногами, небо,вода и скалы взяли Ивана внеобъяснимый плен. Он смотрелнеотрывно и пытался всей душойпротивостоять пленению, но голова

оставалась пустой – ничего, кроменеба, воды и камня.

- Как же ты здесь будешь жить? –спросил он. - Ты читать здесьпробовал? Или хотя бы думать? Тут жевсё выдувает начисто.

- А ты полагаешь, мне когда-нибудь нравилось читать или думать?– улыбнулся Андрей, перепрыгивая сплиты на плиту. - Это тебе нравилось.Это ты духовная личность, а ясторонник равноправия души и тела.Слушай, ты почему меня всё времяпутаешь с собой?

- Извини, по привычке, - отозвалсяИван. – А на счёт равноправия души и

тела ты сильно заблуждаешься. Ты,Андрюха, просто давно не виделстарости. Если бы ты видел её – у тебябы язык не повернулся говорить окаком-то там равноправии. Душа кстарости светлеет, а тело рассыпается.Неужели это не намёк, что чего стоит?

- Но тогда и солнце – дешёвка? Иморе, и физический труд? – смеялсяАндрей. – И женская красота? Иземная твердь?

Ах, как он был прав в своей белойрубашке!

- Я думаю, - произнёс Иван, -чтобы приобщиться к местной правде,надо всё внутри себя стереть. Тут не

годится подмосковный склад души – яэто чувствую! – Он замолчал и,взглянув на Андрея, всем сердцемвыдохнул, - и я чувствую большуюпотерю! Потому что, как только тыпримешь эту новуюсредиземноморскую…

- А ты не чувствуй потери! –перебил его Андрей. – Ты чувствуйприобретение – что твой друг,наконец, выпутался! Ты вот всёговоришь «правда», а ты знаешь, какаяв этом правда, взять и выйти в море насвоей лодке! И чтобы на берегу у тебябыла женщина, от которой боги могуттебя оторвать на двадцать лет, нокогда ты внезапно вернёшься – у неёна столе будет ждать тебя твоё

любимое блюдо, и твоя рубашка будетсвежая лежать на кровати…

- Где ты набрался этойпошлятины? – сказал Иван.

- Почему пошлятины? – немногопорозовев, но опять не обидевшись,возразил Андрей. – Это всё хорошие,чистые вещи. У меня будет паруснаялодка. Ты ещё сам будешь ею править– дай только срок. И у дома моегобудет имя. Здесь каждому дому даётсяимя. Например, «Brave heart», или«Molly dear». А я назову дом по именимоей жены. Дураки могут смеяться.

- Я не смеюсь! – возразил Иван. -Я удивляюсь, какие вы все одинаковые

– как будто вас шлёпали на одномдиснеевском заводе. Заглатываетерекламу и мните, что нашли себя.Лодка или катер, дом на море или домв Альпах, плюс красавица! Некоторые,правда, ещё участвуют в интернет-спасении мира. Но, Андрей, ведь этовсё фантики! А хотя, что я тебеобъясняю, ты всегда любил попсу! –Иван махнул рукой и, сойдя с камней,взбежал вверх по откосу, туда, гдепролегала дорога над морем.

- Левее бери! – смеясь, крикнулАндрей. – А то на птицефермуугодишь! Нам левее!

Иван рванул было вперёд, носпоткнулся о камень и, ошпаренный

внезапным стыдом за всё, чтонаговорил, остановился подождатьдруга.

На беглый взгляд, городок, где ониочутились вскоре, ничем не отличалсяот того, куда привёз их автобус. НоАндрей указал Ивану на отличие. Нацентральной площади быладостопримечательность – древняяпрачечная. Она представляла собойосенённый фигурой Мадонны свод срядами каменных раковин. По стенамв раковины стекали ручейкиродниковой воды.

– Тут и сейчас стирают – сказалАндрей. - Так, если кому охотапостирать на людях.

- Да… - кивнул Иван. – Мненравится. – И зашёл в тень сводапотрогать мокрые камни. Детскаястрасть археолога колыхнулась в нём.– У тебя есть чего-нибудь такое? –спросил он, обернувшись. - Платок?

- Постирать охота? – заулыбалсяАндрей. – Ничего у тебя не выйдет!Для этого надо быть женщиной,родившейся в здешних местах! –объяснил он с гордостью и потянулего за локоть. – Пойдём! Мы сейчасвыйдем на такую вертикальную улочку– и там уже до дома три минуты!

Прачечная умилила Ивана.«Ничего не видел, ничего не знаю омире. А сколько протеста! “Манная

каша” выражает осуждение!.. » -мысленно бранил он себя.

- Мой дом, - по дорогерассказывал Андрей, - это не простодом! Странно и нелепо, что егопродали иностранцу. Тут жилнастоящий герой-антифашист! Спасалевреев, партизанил. Там ещё былабольшая любовь, но это я потомрасскажу. После войны это всёдосталось наследнику, но он здесь нежил. А наследники наследникавыставили дом на продажу. Мне всёэто в агентстве рассказали. Так что вот- угрохал все деньги, и у меня ещёдолг. Осваиваться начну не скоро. Новсё равно – главное сделано!

Они спустились по солнечной,вертикальной почти что улице.Случись здесь русская зима – путьвниз превратился бы в трассу длябобслея, заканчивающуюсятрамплином в море. Позади домовжелтел апельсиновый лес,расположенный ярусами. Перед однойиз оград Андрей остановился и,улыбнувшись, ни слова не говоря,отпер деревянную дверь в сад.

Иван увидел маленький дом изместного камня, с плоскойсредиземноморской крышей икрылечком, в тени которого спряталсякаменный умывальник и барельефМадонны. «Опять, этот чудесныйкамень у них повсюду!» - растеряно

подумал он. Тут сильный шелестапельсиновой листвы, не многимотличный от шелеста дачных яблонь,охватил его и пронял насквозь.

- Ну, ты, я вижу, рад? – волнуясь,спросил Андрей. – Нравится тебе, явижу.

Иван кивнул. Он поднялся накрыльцо и, прежде чем войти в дом,долго смотрел на умывальник ибарельеф.

В комнате Иван увидел лёгкиекресла в желтую и голубую полоску сразмывами, и такие же, с размывами,жёлто-сине-зелёные полосатыезанавески. Вдоль стены располагался

белый камин и кровать, укрытаясиним пледом. Со второго этажа, кудаони взобрались по шаткой лестнице,виднелось полукружье моря, а передним – спускающийся широкимитеррасами сад. Прилегающий к домукусочек сада тоже принадлежалАндрею. За него следовало ежегодноплатить налог, но это не смущалохозяина. Как понял Иван, Андрюху ивообще мало заботили предстоящиетрудности – он был оголтело рад своейавантюре.

- Пойдём, посмотрим деревья, –сказал Иван, в шелесте листвы чуясвою стихию.

Это был чистый, набожный ивместе с тем отважный сад, земля,исполненная добродетелей. Зимниештормы не мешали ей плодоносить.Хозяева обрабатывали её с молитвами.Иван сел на корточки и потрогалземлю. Несмотря на зимний сезон, онаоказалась пыльной.

Андрей собрал в пакетосыпавшиеся плоды. Он ещё необзавелся корзиной.

– Мне даже неудобно передапельсинами! - сказал он. – Что я ихвот так, в пакет! - И как будто воправдание добавил, - вообще-то оникислые.

Стемнело быстро. Птицыулеглись, забелели игольно-тонкиезвёзды. Шелест моря у подножья рощистал громче.

- Телевизора нет! – похвасталсяАндрей, когда они возвратились в дом.– Есть ноутбук, но здесь я его недостаю. Давай ужинать? У нас с тобойвино и пирог – плохо ли?

Иван глянул в окно – там, междуветок, он сразу увидел звёздочку. Былоещё не поздно, одиннадцать – помосковскому, восемь – по местному,но после задержки в аэропортусознание расплывалось.

- Не хочется есть, - сказал он. -

Засыпаю… - и, увидев разочарованнуюмину Андрея, добавил, - утром. Утромвсё расскажешь. Хочешь, встанем впять?

Андрей рассмеялся и отвёл егоспать – на тот самый синий диванчикс пледом, а сам по скрипучей, давноуже аварийной лестнице поднялсянаверх.

Когда Иван лёг и веки слиплись,море зашло к нему. Оно обступилопостель и натекло в сознание. Иванчувствовал, это был добрыйдружественный визит, но ему нехотелось волшебства. Он открыл глаза

и повернулся на другой бок – большеморе не заходило. И всё-таки, чувстволаскового приёма, осталось. Как будтоэтот край всем своим ветром, водой икамнем жаждал его симпатии.

Утром, не позднее семи, Иванпроснулся, тихонько вышел во тьму инаправился вниз по апельсиновымтеррасам с ответным визитом к морю.Как по лестнице для исполинов, онспускался по ним, иногда задеваякроссовками рыжие мячики, но так ине добрался до берега, потому что вкроне какого-то дерева запела птичка.Иван остановился и прислушался к еёголосу. Ему вспомнилось февральскоесолнышко, воробьи, но он не заскучал.Напротив, захотелось схватить лопату

и взрыхлить эту землю – как домарасчистил бы снег. Собрать всёзеленое и оранжевое, что упало и чтопока на ветвях, – и корзинами меритьсчастье! Если выйдет много корзин –значит счастлив несомненно. Еслимало – счастлив чуть-чуть.

«Вот так вы и завоевываете длясебя землепашцев! - подумал Иван,проникаясь симпатией к оранжевымдеревцам. - А если сесть в лодку ипроплыть вдоль скал – то и совсембудет не уехать?»

Он постоял ещё, наблюдая, какпонемногу светлеет небо, и прикинул:«Если тут семь, значит у нас десять».Пора было звонить своим.

С обычной тревогой он вызвалдомашний номер и уже через паруминут был в курсе, что самочувствие убабушки с дедушкой сносное, безкатастроф. Зато в Москве ночьюгрянул трескучий мороз! Батареиотопления шпарят, как сумасшедшие,придётся класть на них мокрыеполотенца – чтоб не посохли цветы.

«Что за земля! Мороз, батареи – итут же вам апельсины, море зелёно-розовое…» – думал Иван,простившись с бабушкой и убравтелефон.

Он сошел ещё на несколько

великанских ступеней вниз, выбралсяна огибавшую террасы крутую тропу ипо ней зашагал в городок.

Ему хотелось посмотреть, какочнутся от сна тишайшие улицы. Такприятно, наверно, было бабушкевидеть потягивающегося спросоноквнучка – давным-давно.

Он двигался по улочке, дающей напросвет золотой слиток моря, ипредвкушал открытия. Низенькиедома, «мадонны» над каждой дверью,часовенки, нежные статуи из серогокамня, кроны цитрусовых за заборами– всё нравилось ему. В одном из окон,стремительно переместившись всказку, Иван увидел девушку,

склонившуюся с лейкой надцветочным ящиком. Чёрные локонызатеняли опущенное лицо, но лоб иносик были чудесные. Прочьсомнения! Подняться и посвататься! Вэтих чистых местах нельзя заводитьроман. Нужно сразу явиться кродителям и просить руки. И знать,что любишь навеки. Прекрасныйобычай!

Тут простая мысль пришла ему вголову. Он подумал: «А ведь местоможет стать судьбой человека!Поменяешь место – поменяешь исудьбу. Поживёшь здесь – и тобойзавладеет любовное настроение,потому только, что оно цветёт здесьнаравне с цитрусовыми. Как

невозможно не полюбить сад и море –так невозможно не полюбить».

Побродив с полчаса, Иванвернулся к дому Андрея, прошёл мимокрыльца с каменным умывальником ивышел в сад. Круг прогулки замкнулся.«Здесь лёгкий воздух, - мысленноподытожил он. – Идеально длячеловека, не обременённого чувствомдолга».

Рассвело. От моря ему навстречу,белея на зелёном и синем, шёлАндрей.

- Я уж думал, ты мне вчераприснился! – крикнул он Ивану,ускорив шаг. - Встаю – тебя нет!

Иван подождал, пока его другприблизится.

- Я гулял, - сказал он. – Собрал всеплоды.

- Что ты имеешь в виду? –заулыбался Андрей. – Какую-нибудькрасотищу? Да, этого тут полно! – ивдруг сказал переменившимсяголосом. - Послушай-ка, мне надо стобой поговорить!

- Давай поговорим, – кивнул Иван.

Рядышком они побрели междудеревьями.

- Вот и представь… Жил, какчеловек – бац! – отыскал себе на

голову счастье! – начал было Андрей иумолк. – Не знаю даже, как это всёрассказывать… - он оборвал с деревцажёсткий апельсиновый лист, смял ипонюхал. - Ну да ладно! Это, кстати,ты мне накаркал, помнишь, в Париже,тостом своим. Так вот, история такая.Юная девочка, продавщица в местнойкондитерской. У неё жених –прекрасный добрый парень.Стекольный мастер, художник… Я ине собираюсь конкурировать. Нопонимаешь, у меня такое чувство: еслине буду жить по соседству – умру. И ярешил, что отдам свою жизнь этомуместу, где она родилась - природе,людям. А что ещё я могу отдать? Икому – раз ей меня не надо? А мнехочется отдать себя – потому что я

себе в тягость. Вот я и решил. Будуздесь работать на земле. Со временемкуплю виноградник. Подружусь ссоседями. Буду смотреть, какие у неёвырастут дети…

- Блестящее предназначение! –сказал Иван и замолчал, стараясьудержаться от чтения морали, но всёже не вытерпел. – А родители?Сестра? Люди, которым тыдействительно нужен? Ясное дело –они ведь не юные продавщицы!..

Андрей улыбнулся виновато и как-то пусто.

- Ты хоть знаешь, что она зачеловек? – спросил Иван сурово.

- Ты опять путаешь меня с собой,– покачал головой Андрей. – Это тебенадо знать.

- Нельзя любить то, чего незнаешь, - нахмуренно продолжал Иван.- В такой любви заложен обман.Только когда понял человека, как себя,можно надеяться, что любишь его, а несвою фантазию… Представляешь,сколько времени и души надоположить, чтобы понять человека? Аты – приехал и здрасьте! Жизньотдаёшь!

- Не согласен! – возразил Андрей.– Ни с чем не согласен! Любишь каксудьбу – готовый на всё. Что бы там неоказалось внутри!

- Это самообман, – упрямоповторил Иван.

- Ты просто не понимаешь, о чёмидёт речь, - без обиды сказал Андрей.- Ты не виноват – просто с тобойничего подобного не случалось.

Иван молчал. Костины упрёки изуст Андрея были ему тяжелы.

- Да понимаю я… - отозвался оннехотя. – Есть хоть у тебя шансы?

- Какие шансы! Откуда! –засмеялся Андрей. – Мне, как всегда,везёт. Люди патриархальны добезобразия. Порвать помолвку радииностранца, иноверца? Ей это надо?

Да она и не взглянет! А если бывзглянула – всю жизнь бы себя ела запредательство! Ну и что я тут могу?Вот ты бы смог – прийти, всё человекупорушить? Если бы хоть она менялюбила – другое дело. А так – простопоставить цель, заморочить голову?Нет уж ребята, я так не хочу. Не буду.

- А как же ты будешь? – спросил слюбопытством Иван.

- Я уже сказал, как. Буду здесьжить, работать, довольствоваться тем,что есть, а лишнего, чужого – зачеммне?

- Ненормальные вы все… -пробормотал Иван и, оставив Андрея,

побрёл вверх по террасам, прочь отморя. Рассвет бил ему в спину.Надувался зелёно-оранжевый парусрощи. Всё было в мастьромантической истории Андрея.

На каменном крыльце, в лучах«Мадонны», вынеся стулья ираскладной столик, они селизавтракать.

- Мне здесь неловко курить, -сказал Андрей, туша свою сигарету. -Такая чистота!..

Он вошёл в дом и в допотопномпрессе, оставшемся после хозяев,

выжал апельсиновый сок.

От этого честного сока у Иванасвело зубы. Но он всё же допил его и,допив, подобрел к здешнейкаменистой земле. Всё-таки это былоеё угощение.

- Ну, теперь ты хоть расскажи! Утебя-то что? – спросил Андрей.

- А у меня ничего! – сказал Иван. -Живу с тобой не по соседству.Бабушка с дедушкой у меня старые.

- Ну а хотел бы чего?

- А хотел бы, чтобы по соседству имолодые!

Андрей кивнул и, отыскав глазамибарельеф Мадонны, кивнул ещё. Насекунду Ивану почудилось, будто бы исейчас – как пятнадцать лет назад -они идут по дачному лугу, вечнойдружбой своей укрепляют мир,умножают добро весёлым бездельем…

Оставшиеся день и ночь уже неимели значения. Они провели их всогласном блуждании поокрестностям, безо всяких бесед.

Во время прогулки по городу уодной из лавочек Андрей остановилсяи спросил, не желает ли его другсамостоятельно выбрать что-нибудь к

ужину. Из дверей пахло корицей,кофе, сливочным кремом. Иван поняли послушно вошёл. Андрей остался наулице.

То, что, войдя, Иван увидел заприлавком, поразило его. Перед нимцвёл сюжет Возрождения, «чистейшейпрелести чистейший образец». Андрейбыл прав: в данном случае, внутреннеесодержание девушки не игралоникакой роли, с лихвой окупаясьвнешним. Это была та самая, нежная инабожная, возвышающая зрителякрасота, с которой Рафаэль писалСикстинскую Мадонну, какою болелПушкин.

Иван взглянул мимолётно и,

развернувшись, ничего не купив,вышел.

Через несколько часов, когдаАндрей, перекрыв водопровод ипроверив, везде ли выключен свет,запирал дом, Иван сказал:

- Всё-таки странная у тебя дача!Почему-то я не верю в неё. Я такдумаю – это тебе приснилось.

- Может, ты и прав, - отозвалсяАндрей. – Поживём – увидим. – И,подхватив рюкзачок, спустился в сад.Иван пошёл за ним.

За калиткой ещё постояли –

разглядывая через деревья светлуюполосу моря, затем вышли навертикальную улочку и двинулись вобратный путь.

В аэропорту они простились.Андрей возвращался на работу вПариж. Иван - через Франкфурт - вМоскву.

Свои путаные впечатления онрешил пока не разбирать, а отдатьсяцеликом возвращению, риску посадкив снежную муть столицы.

* * *

Самолёт проплыл над ёлками иприземлился почти беззвучно. Выйдяиз здания аэропорта, Иван задохнулсяот холода. «Вот это да!» - подумал они покосился на сумку – не надеть липод куртку свитер? Мама ещё неприехала за ним. Он позвонил – ОльгаНиколаевна была в дороге. Уостановки Иван встал под редкий снег,в дырявых тучах увидел крохотныемосковские звёздочки, и его развезло.«Дома!» – почувствовал он с нелепойгордостью за дурной пейзаж, мелкиезвёзды, и безобразие климата. Онстоял, улыбаясь, проникаясьблаженством свидания, и ему хотелосьспеть - что-нибудь народное, и съесть

– чёрного хлеба! – и выпить, и всюдорогу пройти пешком.

Скоро подъехала мама. «Ни в когоне врезалась! Без происшествий!» -сразу же отчиталась она.

- Что-то холодно у вас! – заметилИван, целуя её.

- Двадцать два! – похвалиласьмама. - Давай, садись скорее!

В согретой машине Иван растерялсвой хмель. Усталость и самолётнаяглухота придавили его.

- Ну, как ты съездил? Доволен? –

спросила мама. – Как Андрей?

- Андрей в своём репертуаре, -доложил, вздыхая, Иван. - Опятьвлюбился. Я её видел – красотачудесная, это правда. А что за человек– ему и дела нет. Говорит, люблю каксудьбу. Вот он хочет жизнь прожитьна благо её земли. От всего остального- отрёкся. Разве это не предательство?Это предательство…

- А ты можешь сформулировать, -спросила Ольга Николаевна, - в какихслучаях мы вправе требовать отчеловека верности?

- Во всех случаях взаимнопризнанного родства! – немедленно

ответил Иван. - И после клятв!

- Ах, после клятв! – улыбнуласьОльга Николаевна. - Вот видишь, ябыла права. Вы разошлись. У васразные цели и ценности.

Иван не нашёл, что возразить.

- Хорошо, что я уже дома, - сказалон.

Выйдя из лифта на площадку,Иван остановился. В первую секундуон не понял, в чём дело, а потомдогадался. Его тело и чувствапропитались душистым, масляно-жёлтым теплом, идущим от

бабушкиной двери.

- Что это у вас? – спросил он,направляясь точно на запах.

- Сюрприз тебе! – сказала ОльгаНиколаевна. – Уж так внука любят!..

Тут бабушка открыла ему. Иванувидел с порога её пунцовые щёки вжилках, синеватые губы и черезраспахнутую дверь продымлённойкухни, на столе – пизанскую башнюблинов.

- Зачем! – возмутился он. - Тысмотри, что у тебя - духота, жара! Этокакая нагрузка для сердца! Ты простолегкомысленный человек!

Бабушка махнула на него тряпкой.

- А ты куда смотрела? –набросился он было на маму, но неудержал гнева и, скинув куртку, сел кстолу.

Блины бабушка пересолила, ноИван не отступил, соль запивал чаем ичестно старался вспомнить что-нибудьо приморской резиденции Андрея.Рассказ давался ему с трудом. На фонепересоленных блинов, подгорелыхкаш, сослепу заштопанных вещей ипрочих даров бабушкиной любви егопоездка так измельчала, что иразглядеть её в памяти было трудно.Иван видел перед собой одно тольконевозможное лицо Закона жизни.

И всё-таки, он рассказал своим одревней каменной прачечной, окислом соке из апельсинов, о море искалах, своей вечностью стирающих вчеловеке всякие мысли. Эти милыетуристические наблюдения ничего емуне стоили и нисколько не обогатили.Иван и фотоаппарата с собой не брал.Но бабушке с дедушкой, и особенномаме было интересно послушать.

«До чего же я не турист! -жаловался он потом ОльгеНиколаевне. – Я ведь ехал понятьчеловека. А так, мне абсолютно нетдела до их погоды, и что там у них заморя и за рощи. Правда, там в садупела птица…»

* * *

Иван понимал, чтопреувеличивает своё равнодушие. Всё-таки ему было приятно побыть водной футболке на морском ветерке, иглотнуть оранжевый сок земли,которая так полюбилась Андрею.Главное же, радовало, что Андрейвыбрал именно эту чистую землю, а некакой-нибудь Майями.

За два дня лицо и руки Иваначуть-чуть задел загар, и впервые вжизни ему захотелось, чтобы и

московская зима была доброй, никогобы не убивала, сыпала мягким снегоми заканчивалась в срок.

Следующим утром по приезде онвстал и увидел в окошке воздухнеобычайного оттенка – редкойбелизны и неподвижности. Мирзастыл в стекляннойдвадцатипятиградусной п ы л и . Посолнечному дню, которому сдуруможно бы и обрадоваться, звенелиптички, отыскавшие себе спасение утруб, под тёплым паром.

Как и сограждане, продолжаяисполнять жизнь, Иван каждый день

выходил на «железный» воздух и ехална работу. Дороги были свободны,дворы – полны уснувших машин. Когдамороз покрепчал до двадцати восьми,лёгкая апокалиптичность, и в обычноевремя присущая большому городу,обострилась. В эти дни Иван судовольствием ездил в офис. На почвехолодов сотрудники сплотились.Кураж и смех, метеосводки изИнтернета, курьер, привёзший буклетс моделями печей-буржуек, на случайесли городское теплообеспечение дастсбой, - это рабочая неделя оказаласьсамой весёлой из всех, что помнилИван.

А под конец её, в пятницу, Ивануна мобильный позвонил Костя.

- Где ты есть? Ты жив ещё? Илитебя заморозило? – кричал он. – Я тебеписьмо написал! Ты когда-нибудьпроверяешь почту? Тебя вообщеинтересует, что со мной? Позвонитьты мог?

Иван дослушал реплику.

- Я летал к Андрею, – сказал он. –И, по-моему, у нас с тобой принято,что ты сам звонишь и заходишь.

- Хорошо! Вот я сам звоню! –крикнул Костя. – Ты где? В офисе?Можешь подъехать ко мне во двор?

- Это ещё зачем?

- Ты мне нужен в моём дворе! Не

упрямься! Ну, прошу же тебя!

- Хорошо, - сказал Иван. В концеконцов, он был рад, что нашласьпричина пораньше уйти из офиса.

Он глянул в окно и, замотавшисьпокрепче шарфом, вышел. На улицедул ветерок. Снежную пыль сметало скрыш. По ясному небу, возмещаяотсутствие облаков, расплывалисьядовитые и прелестные дымки иззаводских труб. Иван добрался доКостиного двора в условленный час,вышел и несколько минут терпеливопрождал под тополем. От ветра у негозагорелось лицо. Наконец, Костявыскочил из подъезда.

- Что тебе нужно? – спросил Иванвместо приветствия, но Костя незаметил суровости. Смеясь, онохлопал его – по плечам, по шапке,заботливо подёргал шарф. – Гляди, незамерзни!

- Иди сюда, я тебе покажу кое-что.Смотри наверх. Окна мои видишь? Уокошка стол. Видишь – огонёкбеленький, это лампа. Кто там подлампой – видишь?

Иван видел и молчалраздосадовано.

- Верно! – улыбнулся Костя. –Машка моя!

Иван не отозвался.

- Всё вышло, как я рассчитал! Яушёл от них, доказал, что мне на всёчихать, кроме Машки. И ей там сразустало невмоготу. Понимаешь,оказалось, всё было наносное!Кружевница – она и есть кружевница.Чистый человек! Вещи собрала идунула с катера. Но ты не хмурься, тутвсё наоборот - как ты любишь! Такаясложная ситуация – я затем тебя ипозвал.

Обнадёживаясь понемногу, Иванслушал.

- К бабушке Машка после всеговернуться не может, ей стыдно, -

объяснял Костя. - Ты же знаешьстариков! Но и ко мне перебраться –тоже нет. Говорит, не могу я, Костя, отбездомности с кем попало жизньделить. С кем попало - это, то есть, сомной! Но я не обижаюсь. Наоборот. Ивот теперь перехожу к делу. Я своюквартиру хочу Машке как бы сдать –бесплатно, конечно. Просто пустьживёт, пока с бабушкой не помирится.А я пока поживу у тебя. Сейчас толькоза вещами сбегаю – уже всё собрано!Идёт?

Иван не сдержал улыбки.

- А, рад! – завопил Костя. – Ну, порукам?

- Нет уж! – смеясь, сказал Иван инаправился к Костиному подъезду.

Маша стояла в дверях. Её лицоопухло от многодневных слёз. Сипло,заплаканно она поздоровалась.

- Ну, - сказал Иван. – Берите вещи.Едем к вашей бабушке.

- Я не поеду! – крикнула Маша.

- Все поедем! – сказал Иван. – Уменя тоже старики. Я имею праворешать! Ясно?

Маша взглянула на шумнокивавшего Костю и выволокла из

комнаты два своих рюкзачка.

Они ехали молча, с верой, чтоуспех неминуем. Без слов вошли вподъезд и поднялись по ступеням.Маша долго звонила в дверь. Потомоткрыла своими ключами. Потом изпустой квартиры звонила соседке. Таскупо продиктовала преступнойвнучке, когда и в какую больницузабрали бабушку. В предынфарктном –прямо из поликлиники, так-то!

Потрясённые, они замерли вокругМаши.

Наконец, Костя опомнился.

- Так поехали! Чего ждать? Мытебя отвезём. Иван, отвезём ведь?

Маша обернулась на Костю, держатрубку, как гранату, в отведённойруке.

- Уйди! – произнесла она схрипом. – Не хочу больше видеть!Сгинь! Я ни с кем! Ни с кем не поеду,ясно?

- «Хэппи энд» не удался, -произнёс Костя, когда они с Иваномсели в машину. – Ну, ничего. Если таму неё с бабушкой обойдётся как-нибудь – то и у нас наладится.

Иван довёз его до дому. Зайтиотказался.

- Постоим минутку! – попросилКостя. - Представляешь, такудивительно! Вот только теперь что-тонастоящее к Машке теплится. До этоговсё был конкистадорский угар:завоевать, отнять. А когда оставил её впокое – теперь только и полюбил…

- Себя ты полюбил, - сказал Иванхмуро. - Стоишь и думаешь: ох я ипорядочный!

- Ну да. Тоже верно! – рассмеялсяКостя. – Иван, можно тебе сказатькое-что? Я ведь боюсь! Вот как Машкаот них ушла – стал бояться. Как-то

страшно домой идти. Я, наверно,заразился от Фолькерасумасшествием. Мне кажется, вот яхотя старушки не убивал, но всё равно– Раскольников!

И Костя запел тихонечко, с трудомартикулируя смерзающиеся слова:«Расколол я Женьку-то топором…Прямо по сердцу его саданул… Охголовушка моя голова… До чего ж тыменя…», - и он положил ладони насвою непокрытую голову.

- Тридцать градусов! Где шапка? –вдруг крикнул Иван. - Еле выздоровел!Ты чего себе думаешь!

- Ничего, - покачал головой Костя.

– Ничего абсолютно… Забыл уМашки.

Иван снял свою шапку и с досадойнахлобучил её на Костину голову.

Костя взялся за неё обеимируками и улыбнулся.

- Это ты голову мне свою отдал,да? Как в мультфильме про Умку,помнишь? Чтоб я лучше думал! А явозьму! Я тебе не верну, можно?

И, придерживая шапку, качнулся кподъезду.

Иван возвращался домойподавленный и неспокойный. Он шёлот гаражей по большому стеклянномуморозу – словно внутри картинымаслом. Заиндевелые, без единогоколыхания, яблони, вымерзший двор,тугое, ясно-чёрное небо. Подобныхморозов не бывало ещё на его веку.Дома оттаявшим умом он подметил всвоём сознании крепкую сцепкуКостиной подростковой драмы снечеловеческим морозом на улице.

К ночи потеплело до минуспятнадцати. Иван набил в заварочныйчайник дачной мяты с ромашкой и,глотая душистую воду, успокаиваясь,светлея, наблюдал из окна, какудивительно сказывается ослабление

мороза на облике улицы. Воздухразмок, затуманился, свет фонарейстал желтее и глуше. Люди вышли напрогулку со своими собаками. А вполночь полетел снег.

Через пару дней позвонил Костя.Машину бабушку отпустили избольницы под расписку. «Нормально,жива! – сообщил он. - Машка из домане выходит, всё с бабушкой. Потелефону даже не говорит – тольконочью шёпотом. Говорит, на душеочень тяжело».

* * *

Как только морозы спали, Иванвынул из гаража велосипед и ещё разубедился, что утоптанный снегнемногим хуже летней земли и ужточно лучше осенних листьевподходит для бодрящих дух поездок поберегу. Он прикрутил к багажникусидение и стал брать с собой Макса.

По дороге они болтали.Пересказывали друг другудетсадовские анекдоты илипридумывали собственные – сучастием самих себя. Играли в городаи марки машин. Когда города и марки

заканчивались – начинали играть врифмы. Под конец прогулки ониубирали велосипед в гараж и,макнувшись в сугроб, полные смеха иснега, шли домой. И то и другоетщательно отряхивалось в лифте.

- Держи! – говорил Иван,возвращая Оле серьёзного, более илименее опрятного Макса.

Бывало и так, что веселье не шло,тогда задумчивый Макс заводилразговор о делах семейных. Например,о мамином друге Володе. Со словМакса можно было предположить, чтоВолодя – скала, которая день и ночьстоит на ветру, дымя и думая. Оценитьэту скалу однозначно нельзя, но

можно пока что понаблюдать за нею.Иван видел, как мужественно Максготовит себя к большим переменам, носам не верил в них. Прежде всего,потому, что знал – у Оли нет никакогорешения. Выражение её лицаменялось, как русская погода, и ясныедни были редки.

Тем временем прошли остаткиморозов, побывал и уплыл циклон,установились мягкие, светлые деньки.Февральские восемь утра, благодарявысокой светоносности воздуха,напоминали Ивану июнь. Летние тенилегли на дома, по розовому снежкугуляли ободрённые вороны. И каждыйчеловек в свете масленичной зари шёл,как на праздник, даже если путь его

лежал на работу. Кафтан ему, жёлто-красный, дымковский, бублик иледенец!

Хорошо было на улице и хорошобыло дома. Субботними ивоскресными днями, на первомсолнышке, залившем обеденный стол,они с дедушкой продолжали развиватьпроект реконструкции дачного дома.Удовольствие это уже добралось домансарды и метило на чердак. Времяот времени Ольга Николаевнаподсаживалась к ним. Ей хотелосьсвоим присутствием укрепить ивзбодрить семейные отношения.

- Ты заметил: папа похудел и всёшутит! – волновалась она о своём

отце. - Это ничего?

- Мама, ты просто не знаешьдедушку! – успокаивал её Иван. - Онтак живёт. А что похудел – ну а кто вего возрасте не худеет?

Оптимизм Ивана объяснялсяпросто: надеждой на солнце, навсеобщий расцвет земли. Что тутговорить! До апреля два месяца. Аесли подумать, к примеру, оФеодосии, где мимоза почти зацвела,то ещё меньше. Уже самый порог,дверь приоткрыта, дует!

Когда Иван оставался один,сквозняк близящейся перемены мучилего. Чем больше весны, - чувствовал

он, – тем в глазах темнее. Весна – этосалют возможностей, которые он всёравно не сможет использовать, потомучто трус и «манная каша». Все доодного близкие люди сказали ему обэтом, а он всё сомневался – нужны лирешительные действия или, может,протянет так?

В эти первые сверкающие деньки,попавшись на обманку весны, дедушкавышел постоять на балконе ипростудился. Грянул кашель. Зорипомеркли, скрылась Феодосия.Счастливые привычки зимы – гитара ивышивание, снежные завтраки,прогулки с Максом - всё было забыто.

Теперь всей семьёй они сжимались вкомок при наступлении ночи и ждалиутра, когда придёт доктор.

Тогда-то Иван с щемящимсердцем понял, какая вдействительности у него хилаякоманда. Бравада слетела с мамы.«Помогать оптимизмом» ей сталоневмоготу. Она крепко взялась заспицы с клочочком свитера идержалась за них, словно это былиперила жизни. Если же спицы покакой-то причине приходилосьоткладывать, она срочноперехватывалась за локоть сына. Еёхватательный рефлекс усиливался кночи и с приходом врача. Иван жалелмаму. Что было с неё взять, раз даже

могущественной бабушке болезнь дедаоказалась не по плечу. Бабушкаустранилась, ушла в глубь своихвосьмидесяти лет. То есть, заботы ихлопоты о больном, по-прежнему,были на ней, но дедову ниточку онабольше не держала в руках, отдалавнуку и на Божью милость. Ивандолжен был решать сам, везти лидедушку с его ужасным бронхитом вбольницу, или оставить дома. Всеостальные, более мелкие выборы тожесовершал он.

Поначалу Иван не заметил своейединоличной ответственности, нооднажды такое одиночествонавалилось, что он испугался. Хорошо,что в тот час мела метель. Иван

приблизился лбом к стеклу и опёрся отишину и весёлость снега.

«Боже, милостив буди мнегрешному», - думал он о себе и обовсех своих. И на этих словах слабенькоему замелькало, что, быть может,природа, устройство мира,свидетельства о Христе - и правда всилах защитить человека?

Днём, придя к дедушке смотреть сним зимнюю Олимпиаду –единственное, что в те днипробуждало интерес старика – Иванвсё время пытался нащупать в себе этунадежду – цела ли?

Дедушкина болезнь легла передИваном, как камень. Времязастопорилось. Однако в обход этогокамня по-прежнему текли жизненныеручьи. В разгар волнений, насколькоможно не вовремя, Ивану позвонилнаучный руководитель с факультетапереквалификации. Ему надо было,чтобы он явился срочно, дляобсуждения поездки в Берлин наконференцию. Как выяснилось, унамеченной ранее делегатки вот-вотродится малыш. «И о чём толькобарышня думала? Не вчера ж этовыяснилось!» – переживалруководитель. Разумеется, оговорилсяон, Иван не самый прилежныйстудент, но его хороший немецкийпригодится в поездке. Всё-таки немцы

частично финансируют ихисследования – будет неплохопроявить уважение к их языку, сказавна нём несколько внятных реплик.

«С паршивого студента – хотьшерсти клок», - прочёл его мысльИван. Велик был соблазн отказатьсясходу. Да и не только от конференции.«И всё-таки, - рассудил Иван, - он –человек, существо социальное. Емуследует взять себя в руки, закрыть начас проблемы семьи и трезво обдуматьпоступившее предложение».

Он оделся тепло, и тем себяоправдав, что всё равно пришлось быидти в аптеку, отправился на канал.

«Значит так, Берлин… вот-вотродится…» - вхолостую крутил онреплики разговора, пытаясь думать.Но мысль буксовала. К слову«родится» прилип антоним, и он был одедушке. Тогда Иван черпнул снега икрепко, так что попало за воротник,себя умыл.

После умывания дело пошловеселее. «Может быть, - рассуждал оносвобождённо, - само по себепредложение и не плохо. Придётсяготовиться. На письменном столе -листы и книги. Милый, никчемныйтруд! Но такой ли уж милый? Какогорода процесс он поддержит своимучастием?»

Каждый год их «факультетпереквалификации» выпускал на волюотряд специалистов, обученныхрасчленять явления современнойкультуры и писать об этомпространные глупости. Иванвспомнил, как в последнее своёпосещение видел в буфете студентку скартиночкой. На картиночке былояйцо с торчащей из него лопоухойчеловеческой головой, повёрнутой кзрителю затылком. Девица вдумчиворазглядывала голову и строчила втетрадь.

«И какая тогда, к чёрту,конференция? – подумал Иван. - Разветолько поднять на конференцииреволюцию. Выйти с плакатом… Но

вряд ли “манная каша” пригодна дляреволюционных дел. Пусть революцииподнимают революционеры».

На этом сомнения его оставили.Через белый перелесок, руша чью-толыжню, Иван срезал путь и пришёл ваптеку. И больше уже не отвлекался наглупости, потому что чувствовалправило – больного родственниканельзя отпускать из мыслей. И ондержал дедушку в мыслях не отпуская.

За своё решение Иван в тот жедень получил по шапке от мамы.Дедушкина болезнь подкосила еёжизнелюбие. Она была раздражена инесчастна.

- Не полетишь? – изумилась она. –И почему же? Ты, может быть, оченьзанят? Может быть, у тебя блестящийкруг общения, творческая работа? –расходилась Ольга Николаевна. – Тытрус и лентяй! Не хотела тебеговорить, но скажу! Встретилась ссоседкой. Она мне: а что у вас ссыном? Он как, здоров? А то мысмотрим - всё с бабушкой да сбабушкой. А… внук хороший – нуясно. - Я чуть не провалилась отстыда! На тебя люди пальцемпоказывают! А он – «не полечу»!Полетишь! К тебе приехала мать – тычто-нибудь сделал, чтобыадаптировать её в вашем полудикомсоциуме?

Иван слушал, не возражая, какесли бы мама была ливень и гром.

- Дедушка выздоровеет – я всёисправлю, - пообещал он.

- Господи, что ж это выросло! Чтоза безвольное существо! – возопилаОльга Николаевна и, вскинув голову,ушла к себе в спальню.

Чтобы подстраховать память,Иван оставил на письменном столеуведомление себе: «Исправить!», а самвернулся мыслью к своей насущнойзадаче – выручить дедушку.

Однажды вечером в его

сосредоточенное вниманиевклинилась Оля. Она привела к немусоскучившегося Макса, но как толькоза ней закрылась дверь, выяснилось,что Макс не скучал – он был втягостном отчаянии, удивительномдля шестилетнего мальчика.Оказалось, что Оля, едва стает снег,собралась-таки переселяться к женихуза город и решительно забирала Максас собой. «У меня тут всё моё! Бабушка!Моя комната! - рыдал Макс. - Я тутсплю!». Это был тот случай, когда вмирной натуре Ивана включалисьоборонительные механизмы. Емузахотелось вмазать кулак в мордуобидчика. Пару раз, бывало, он так ипоступал, и получал удовольствие отсодеянного. В данной же ситуации

бить оказалось некого. Конечно, Олявиновата, но, в конце концов, онапытается создать семью, и потом,женщин не бьют. Жениха её и вовсеупрекнуть было не в чем.

Пораздумав, чем бы утешитьМакса, Иван нашёл в книжном шкафу«Робинзона Крузо». Опуская скучныеглавы, он за три вечера прочёл емукнигу, и «Робинзон» помог. Макспонял, что безвыходных положений небывает, и теперь уже не отчаивался ине плакал, а выдумывал хитроумныепланы своего освобождения.

Тем временем дедушкин кашельосел в лёгкие. «Вот так! – жаловалсяМаксу Иван. – Это куда хуже, чем ваша

Малаховка. Понимаешь ты это?» Макспонимал и подбадривал друга, как мог.«Мой дедушка тоже кашляет, - утешалон его. – Но ничего, живёт». И Иван –как ни смешно это было –обнадёживался.

Все дни дедушкиной болезни Иванпристально изучал февраль. Каждыйчас отпечатывался в памяти, оставляяпосле себя «фотографию». Этаудесятерённая ценность мгновениябыла ненавистна ему – он словнопрощался за дедушку со всейпеременчивой февральской погодой.Сами собой на него накатывалистихотворные строчки. Иван

разглядывал их ничтожную красоту ипонимал: если б это хоть чем-то моглоподдержать дедушку, он с радостьюотрёкся бы от всего искусства земли.

Повинуясь иррациональномутребованию души, Иван придумал длясебя «пост» - без кофе и сладостей.Чем это поможет, он не знал, нонарушить его не решался. Следующимходом стал ежедневный подъём в пять.Он вставал, открывал окно, влажный,нечистый воздух городской зимыобдавал его, и сон выветривался. Ивансмотрел на тёмную улицу и уговаривалдень быть добрым. Молиться, какследует, он не умел, так, шептал, чтопомнил из детства - «Отче наш…»,«Милостив буди…». И всё-таки,

начатый подобным образом деньказался ему надёжнее дня обычного.«Как-нибудь протянем», - уповал он.

В середине самой трудной недели,когда и Олимпиада уже не моглавызволить дедушку из его тихойдрёмы, явился Костя.

- Ура! – завопил он осипшимголосом, больно обняв Ивана. –Наконец-то добрёл к тебе! - И,раздевшись, с хрустом пошёл по егопечали. – Всё, что было, - пшикнуло!Музыка кончилась! Космос холоден!Человек страшен! – скандировал он. -Машка в институт не ходит, лежит

дома, голову под одеяло. Со мной неразговаривает, потому что я ей –напоминаю! И скажи мне теперь, что сней было? Петарда? Горело-то пятьсекунд, и всё – чад, дым! Где любовь?Что любовь? Я вот тоже думаю – ну амне-то какого чёрта было надо?Чихать мне на подростков, и на весьИнтернет. И вместо Маши, в общем,сошла бы какая-нибудь Наташа. Ну дачто теперь! Преступление состоялось.Дальше у нас по плану что?Наказание! О Женьке, представь, нислуху, ни духу. Даже не знаю, где он. Винституте его нет, номерзаблокирован… - На секунду Костяумолк, оглядывая кухню, как если быне вполне понимал – куда попал. -Слушай-ка: поехал искать его к

Фолькеру! Хотелось покаяться. Звонюв домофон. Фолькер отвечает – давай,мол, в студию. Вхожу - он валяется сгитарой в кромешной темноте. У неготам окон нет. Обрадовался мне. Сразустал изливать душу. В вашем, говорит,гнусном поколении никому ни чертане надо. Я такой тупости в жизни невидел. Саморазрушения, говорит,больше, чем у меня, только оно ещё ибезыдейное. Не от внутреннегоконфликта, а от одной пустоты. Я,говорит, теперь, посвящу себяалкоголизму, потому что работаперестала меня увлекать. Вспоминаю,говорит, своё целебное детство - какменя родители воспитывали. Но следыбурной деятельности уже не смыть. Ажить с ними нельзя. Человек, мол,

должен быть чистый.

Тут я его аккуратно спрашиваю:где Женька? Мне бы поговорить. А онмне: не о чем тебе с нимразговаривать! Ты его кинул по всемпунктам и тем самым нарушил законрэкета. У человека нельзя отниматьвсё. Надо что-то оставить, чтоб емубыло, что терять. Если терять нечего –он пойдёт и тебя зарежет.

Ну, я на него замахал: чур тебя,Фолькер! И ушёл поскорее.

- Костя, а у меня дедушка болеет!– сказал Иван.

- Так он ведь уже болел! –

удивился Костя. - Или это не у тебя? Ачто с ним?

- В лучшем случае - сильныйбронхит. А может и пневмония. Мы нарентген его не повезли. Всё равнолечение одинаковое.

- Везёт же! – сказал Костя. - Людиболеют чем-то конкретным,осязаемым! А мы сидим – иреальность плоская! Вокруг –сплошные «смайлики». Чем мыбольны? – тут Костя замолчал ивнимательно прислушался к тишиневнутри себя. – Что-то пусто мне… -сказал он. – Может, мне поесть?Слушай, давай чего-нибудь поедим!Все-таки, у меня растущий организм.

Иван положил на стол яблоки,сыр, масло, хлеб и шоколадку.

- Ешь, - сказал он. – Большеничего нет.

- А что так плохо? – удивилсяКостя, заглядывая на всякий случай вхолодильник.

- Костя, - покачал головой Иван. -Мне тебя иногда убить хочется. Уменя у дедушки невесть что в лёгких, иэто на фоне сердечнойнедостаточности. А ты тут несёшьвсякий бред. Тебе вообще кого-нибудьжалко? Завёл бы ты себе хоть собаку!

Костя не отозвался. Он взял

яблоко и несколько секунд молчасмотрел на Ивана, как будто читалнепонятный текст. Наконец, до негодошло.

- Ты прости! – воскликнул он. - Яведь к тебе ехал о Машке спросить –как её спасать. А вместо этого понёскакую-то чушь. Кретин я! Необижайся, ладно? И дедушка твой –пусть выздоравливает!.. – Костя вернуляблоко в вазочку и встал, готовясьуйти.

Иван его удержал.

- Да ладно уж. Сиди, раз пришёл, –сказал он.

Костя сел нерешительно. Иванвзял масло, хлеб и сделал бутерброд ссыром, потом ещё один бутерброд,потом третий. Больше хлеба не было.Ему было приятно, что он нашёл всебе волю совершить эти простыедействия. В конце концов, кормитьКостю – его долг.

- Ешь! – сказал он. - Рассказывай,что с твоей Машкой!

- Вот спасибо! – заулыбался Костя,моментально принимаясь за завтрак. –Спасибо! Сейчас расскажу. Я коротко!

И он, в самом деле, стараясь бытькратким, рассказал Ивану про Машинудушевную ломоту. Обвинения,

которые она предъявила себе, былитакие: себя предала – раз, бабушку –два, Женьку – три.

- А всего-то – пару месяцевпожила в духе времени! – возмущалсяКостя. – Что тут такого? И главное,как теперь её лечить? Понимаешь, нусовсем она не человек - комокстраданий! Ты придумай что-нибудь, ятебя прошу!

- Что я придумаю, – сказал Иван, -это ты у нас – автор.

- Мне знаешь, какие мысли вголову лезут? – доверительно шепнулКостя. - Вообще устраниться! Отстатьот неё! Пусть учится, взрослеет, а

потом встретит кого-нибудь вродетебя...

Иван посмотрел на него сжалостью.

- Так нельзя, - покачал он головой.– Отступничеством человека невыручишь. Человека нужно лечитьбезоговорочной добротой. Простоукутать его, как в вату, в эту доброту.Знаешь, как обморожения лечат.

Костя кивнул.

- Я так и думал.

Они оба посмотрели в окно.Зимний день наполнил улицу хмурью:весна простудила дедушку и отошла.

- Точно так и думал – твоимисловами! - повторил Костя. - Ну а как утебя? Есть новости? Ну, кромедедушки...

- Кроме дедушки? – с трудомсосредотачиваясь, переспросил Иван.– Ну, вот такая, например, новость.Меня научный руководитель зовётлететь с ним на конференцию вБерлин. Будем докладывать о«смыслах» и «практиках».

- О каких смыслах и практиках?

- Это такие научные слова -«смыслы» и «практики». Вот то, чтомы с тобой пьем чай – это практика. Ато, для чего люди используют ту или

другую практику - это смыслы, -объяснил Иван. – Я всю жизнь понаивности думал, что смысл – один,как правда. А оказывается, они –смыслы, и их много. Наверно, этопросто русский язык богат…

- Когда летишь? – спросил Костя.

Иван покачал головой.

- Опять что ли отказался?

- Про себя – да. А на деле мненельзя отказываться. Маме за менястыдно, отец вообще убить готов...Оля, Макс – все. Ты вот, когда болел,тоже сказал справедливые вещи… -Иван взглянул на Костю. Немного

Бэллы он всегда находил в его чертах.– Мне, действительно, надо меняться.Вот дедушка пойдёт на поправку,съезжу в институт, поговорим.

Костя слушал, стараясь не жевать.За время беседы он успел доестьшоколад и теперь всё-таки взялся заяблоко. В какой-то миг его полнаяучастия физиономия умилила Ивана.Он уже собрался было пожарить емукартошки, но тут ударила входнаядверь и на кухню вбежала мама.

- Доктор! – замахала она, - Докторпришёл! Иди, сам разговаривай!

Вернувшись от дедушки, Иван незастал Кости. Крошки были стёрты,тарелка и чашка вымыты.Трогательная записка с выражениемпризнательности светлела на столе.Иван рассеянно прочёл и отложил.

«Без динамики», - сказал доктор.Вроде бы, это был не самый плохойвердикт, но жить оказывалосьнестерпимо. Приближалсястандартный, знакомый по прежнимгодам, срыв, - когда клонит в сон,шумит в ушах и от всякой мыслибрызжут слёзы.

Они с мамой постояли у окна накухне, близкие и недвижные, как двадерева, а потом разошлись по

комнатам.

Что было делать?

«Позвоню я Андрюхе!» - впоследнем отчаянии решил Иван ивызвал на мобильном его номер.

Забыв расхождения последних лет,он звонил ему, как встарь, как если бытолько вчера они шли по солнечному,шмелиному разнотравью детства.

Андрей сразу почуял мрак ивзялся допытываться.

- Да нет, - сказал Иван, - я такзвоню. У нас дедушка болеет – острыйбронхит, температура. А ведь у негосердце.

- Ты только не раскисай! - велелАндрей. - Ты ведь знаешь, это бывает слюдьми, - и, подумав, привёлнесколько примеров того, каксчастливо выздоравливали отбронхитов и пневмоний самые старыелюди планеты – все сплошь егознакомые.

Иван слушал невнимательно,разглядывая облако в форточке. Серое,с чернильно-фиолетовымиуглублениями – очень весеннее, илидаже летнее. Конечно же, оно плыло кним на дачу, где он так и неудосужился утеплить дом.

- Ну, как мне тебя развеселить? –тормошил его Андрей. – Хочешь,

давай приеду? Ты же знаешь, мнетолько в удовольствие полетать!

- Ты меня не развеселишь, - горькосказал Иван. - Ты тоже человек, как идедушка, как все мои. Человек - этотакое страдальческое, бесправноезвание. Мне одна тоска оттого, что вылюди!

Андрей на другом концеудивлённо примолк.

- Что ж ты хочешь, чтоб мы сразубыли ангелы? – наконец, нашёлся он.

- Да! - сказал Иван без улыбки.

Он чувствовал, что позвонил зря.Какой помощи можно ждать от

человека, у которого нетпривязанностей?

- Знаешь что, Иван, - продолжилАндрей серьёзно, – я думаю, надовзглянуть с другой стороны.Радоваться тому, что есть.

- Я не могу, - ответил Иван. -Сколько моим дедушке с бабушкойосталось? А они вполне дажедовольны, как будто не понимают.Мама тоже всё ждет какого-то счастья.Костя носится со своей юностью.Макс рыдает, его Оля хочет от всегородного увезти в Малаховку. Всё равноувезёт... Вот и что после этогочеловек? Ты извини, что я себе тутпозволил… - помолчав, заключил он.

- При чём тут «извини», ты чегогородишь! – возмутился Андрей исказал ещё несколько утешительныхфраз, грозил приехать.

«Ладно. Будем сами… Будемсами…» - бормотал Иван, свыключенным телефоном в руке гуляяпо дому.

Комнаты были ему малы. Онисходил их все, но не растратилтревоги. Как всегда в кризисныемоменты, ясная жизнь без подсветки,без житейской лупы, искажающейпропорции добра и зла, была передним, и видеть её он не мог.

В своей комнате Иван лёг и сталвспоминать, что было с ним в началеначал - какая погода, какие сапожки,сандалии, мелки, голуби… Ончувствовал, что детство - этоевангелие из другой жизни, котораяпротекала в ином пространстве, носоединена с тобой. Это помощь,оказанная тебе свыше. В ней – всетвои ключи. Детство, как эпиграф,реет над человеком.

Блуждая по дошкольномувозрасту, Иван наткнулся на молодогодедушку с удочкой и, громыхаяведёрком, пошёл за ним на пруд. Взятьбы силы из того летнего дня и дедушкев день сегодняшний – перелить, каккровь! «Веры нет, - думал он. –

Отсюда мука – нет веры, однобезверие».

Опасаясь, как бы совсем невыпасть из жизни, Иван поднялся спостели, придвинул к окошку стул ипопробовал вникнуть в картинку застеклом. Перед ним былпослеобеденный двор, сквозь голыемётлы деревьев отблескивали солнцемчужие окна. На ветках он насчитал двагнезда и четыре вороны. У подъездадымила «Волга» с открытым капотом,наполняя двор ароматом парногобензина. Хозяин в шофёрской курткеаккуратно тёр её тряпочкой. «Всё-таки, какая-то замена корове… - дикоподумал Иван. - Человек нуждается,чтобы было существо…»

За «Волгой», в миниатюрныхАльпах, наваленных лопатойдворника, гулял спаниэль. У мусорныхконтейнеров кучей толклись голуби, ана детской площадке, в лодке,засыпанной песком и снегом, Иванразличил человека. Этот человек былему знаком. Чёрное пальтишко егобыло расстегнуто, на коленях лежал«этюдник», он что-то записывал втетрадочку.

«Сидит… Надо же!» - удивилсяИван, и тут огромный вздох прошёл потелу. Года три он так не вздыхал.

Этот вздох был, как испарина вразгар горячки. Сразу за ним,буквально в следующую минуту, Иван

почувствовал себя лучше. Не то чтобыон перестал бояться за дедушку – страхостался, но какое-то величественноесогласие с жизнью обняло его. Он ещёпосмотрел в окно, хотел крикнутьКосте, чтобы тот поднимался к нему,но вместо этого лёг на диван и заснул.

Ах, как он спал! Как славныйчернорабочий, отпахавший за себя и забольного напарника! День и ночьмелькнули одним глотком. В полночь,не размыкая глаз, он спросил у мамы одедушке, и опять провалился. А наследующий день, в половине первого,встревоженная Ольга Николаевна егорастолкала. Она сунула ему в руки

чашку кофе и приложила губы ко лбу.Но нет – сын был здоров, почти чтовесел, и сразу собрался в офис.

Перед работой он зашёл проведатьдедушку. И хотя кашель был жуткий,звенел в ушах, отзвякивал в батареяхотопления, теперь Иван знал, чтоЗемля, скрипя навстречу солнцу,тащит дедушку на буксире, и вытащит.

День мелькнул, солнце зашло, ноповорот Земли продолжался - Иванчувствовал его под ногами. Внеплохом настроении он вернулсядомой. Правда, гудела голова –сказывался пересып. Когда Иванвышел из лифта, на лестничнойплощадке, через приоткрытую дверь

квартиры, послышался смеющийсяголос мамы, и ещё чей-то смех,движение, шелест.

Не гадая, он шагнул на порог исразу попал в объятия.

- А! Так ты живой! – вопилАндрюха. - Живой, живой! – Он самтолько вошёл, был в куртке, холодныйс улицы. - А чего такой помятый? –спросил он, чуть отодвинув Ивана иоглядев. – Перетрудился что ли? Вотжизнь! Пятница, шести ещё нет – а онуж дома! У меня по пятницам к девятитолько всё начинается! Ну, Бог стобой, живой – и ладно! – И Андрейснова смял его и встряхнул.

- Я-то живой! А тебя кто звал? –вырвавшись, грозно спросил Иван. - Яже говорил – не вздумай!

- Ты не волнуйся, - сказал Андрей,снимая свою весёлую оранжевуюкуртку. - Мне так и так надо былоприехать. Представляешь, поговорилимы с тобой, думаю – дай позвонюродителям! Звоню – и выясняется, уотца гипертонический криз! Так что,надо тут с вами со всеми разобраться.

- Давно пора! – подхватила ОльгаНиколаевна. – Разберись, Андрюша,обязательно! Со всеми! Ну, давайтетеперь, командуйте - что вамготовить? Как вас встречать?

Андрей сказал, что есть ничего небудет, потому что ему надо нагулятьаппетит к ужину у родителей.

За кофе, который приготовила имповеселевшая мама, Иванпересказывал другу историюдедушкиной болезни.

- Ты понимаешь, – говорил он. - Яведь готов платить, только быобошлось. Готов сделать всё, чтовелено. Пожалуйста - допишу работу.Вон, Бэлке позвоню – она ведь вуниверситете, пусть наладит мнеконтакт с австрийскимикультурологами. Что ещё? Полечу кней с интересным предложением:поменять Австрию на меня! Я ведь

даже не поговорил с ней тогда по-человечески, разобиделся… Что ещё?Бизнес. Ладно – вникну, с отцомпосоветуюсь, в конце концов. Стануадекватным человеком. А то вон маместыдно за меня перед соседями. Ясогласен совершенно на всё – толькочтобы они были живы. На любуючушь.

- А какая тут связь? – удивилсяАндрей. - Между чушью и жизнью?

- Не знаю… - пожал плечамиИван. – Наверно, я думал – это будеттакая жертва… Ты прав – никакойсвязи.

- То, что ты тут со своими – это

правильно, - рассуждал Андрей. -Только надо немного расширитьгоризонт. Перераспределитьсянемного, понимаешь? Ты уж слишкомотшельник.

- Да, - кивнул Иван. – Вот я исобираюсь. Перераспределиться…Буду себя менять. Только не знаю, вкаком направлении.

- А ты начни – там посмотришь.Если что, по ходу подкорректируешькурс! – улыбнулся Андрей.

Тогда-то впервые Иван увидел вего улыбке зыбкость. Смазаннымкадром двоились картинкиевропейских столиц, дрожали огни

Москвы, бликующее море кружилоголову - не за что было держатьсяАндрею. Он летел и на лету цеплялсяза всё, что подворачивалось – друзья,поездки, «юная продавщица». И ужеустал, уже мутило от карусели.

- Андрюх, а ты-то сам как? –спросил Иван.

- Да ты всё знаешь! – отмахнулсяАндрей. - Вот, опять хромаю - связкамоя, та самая, помнишь, в институтеещё, на теннисе? – Он вытянул ногу ипоморщился. - И башка у меня трещит.И сердце у меня… как это тамговорится? Одуванчик из него растёт -треснуло!

- А это не может пройти? –спросил Иван. – Говорят же люди –проходит.

- Нет! – мотнул головой Андрей. –Это у людей. А у меня - нет, точно!Мне только любопытно - откуда такойзакон подлости? Почему вот так всёсложилось, что я даже попытаться неимею морального права? Наверно, таккому-то интереснее. А то, что тутинтересного – взаимная любовь!Никакого сюжета, да? Нет, интересно,как будет Андрюха становитьсячеловеком. Как он себя вот так вот иэтак перемелет! – он улыбнулся отдуши. – А я смогу! Я даже еёстекольному мастеру дурного непожелаю...

- Ну а если поговорить с ней? –спросил Иван. – Что ты теряешь?

- Что я теряю? – возмутилсяАндрей. – Да всё! Как я с ними тогдабуду нормально соседствовать?Предлагаешь играть в «пан илипропал» на нулевых шансах?

Иван вспомнил Костю, Женю иМашу. Да, это был дурацкий вопрос.

- У меня дедушка Олимпиадусмотрит, - помолчав, сказал он. - Тамкак раз сейчас должна быть эстафетапо биатлону. Хочешь, тожепосмотрим?

Из комнаты Ивана они перешли в

гостиную и включили телевизор. Поснежной трассе средь сосен мчалисьлыжники. Минут сорок они с Андреемпросидели рядышком. Снова -ближайшие существа на земле.

А когда наши выиграли, Андрейзасобирался.

– Ты меня прости, - сказал он. -Мне ехать надо. Я маме к ужинуобещал. Уже опаздываю.

- Я тебя провожу, - сказал Иван. –Ты на такси, или своим ходом?

Он заметил – идя по коридору,Андрей чуть прихрамывал.

Во дворе самая ранняя в мире

весна обняла их от всего сердца, докостей. Рваный дым мчался по небу, апотом сгустилось, и пошёл сильныймокрый снег.

- Может, завтра пересечёмся где-нибудь в центре, как раньше? –предложил Андрей, когда они вышли кшоссе. – Да! И новую жизнь начать незабудь!

- Хорошо, – обещал Иван. – Еслидедушка будет ничего – тообязательно.

Вернувшись домой, он подсел надиван к занятой вязанием маме.

- Проводил? – спросила ОльгаНиколаевна. – Ну, что он там?

– Мама, - произнёс Иван,задумываясь, - ты не знаешь, почемулюди не меняются? Ляпают одно и тоже? Вот сколько я помню его –каждый раз влюблён навеки!

- А может это хорошо? Хоть что-то отработает на «пять»! –предположила Ольга Николаевна.

Иван кивнул.

- А я что буду на «пять»отрабатывать? – спросил он. -Мандраж за родственников?

На ночь Иван заглянул проведатьдедушку. Тот спал. Сегодня он опятьостался «без динамики», но в этомвердикте Ивану больше не слышалосьгоря. Он твёрдо решил, что дедушкенадо в этом году быть на даче,курировать ремонтные работы иосенью обжить утеплённый дом.

* * *

И много ещё чего Иван решилтвёрдо. Что-то в нём устало. Душаустала созерцать красоту и помнитьбренность. «Очень тяжело, - думал он.

– Трудно ничего не делать. Наверно,если делать много и беспрерывно –суета подхватит и пронесёт наджизнью. Возьмусь!»

Работы по интеграции вовсемирную суету Иван начал с дела,позволявшего продвинуть сразу двезапущенных области – научную работуи личное счастье.

Отринув сантименты, он написалБэлле письмо, в котором просил еёразузнать: нет ли у них в университетекафедры культурологии, или чего-нибудь родственного, готового кобоюдовыгодному сотрудничеству с их

институтом?

На сегодняшний день никакихиллюзий по поводу собственной«научной деятельности» у Ивана несохранилось. Но как-то неловко былоначинать новую жизнь с поражения.Довести до конца! Поставить уж,наконец, эту галочку! Он ещё и потомуждал Бэлкиного ответа, что надеялсяразглядеть между строк - жив ли ещёих сказочный «хайдельберг»?

Бэлка ответила на следующийдень. За сутки она успела навести вуниверситете все возможные справки,и даже добыла два электронных

адреса, куда следовало по горячимследам написать Ивану.

С мутным сердцем Иванпроглядел переписку и переслаладреса руководителю.

Тот высказал одобрение - савстрийцами они ещё не сотрудничали– и велел Ивану подъезжать в четверг,часикам к трём. При себе иметь дляанкеты три на четыре цветное фото изагранпаспорт.

«Вот и славно!» - решил Иван,прочитав письмо. И «манная каша», имамины упрёки, и Костин смех, иОлино высокомерие, и дедушка,дедушка! – всё это разом сошлось и

вытолкнуло его из божественнойнеторопливости на скользящуюповерхность мира.

Несколько секунд он подумал и,прикинув даты конференции,забронировал авиабилет от Берлина доВены. «И предупредить в институте,что назад полечу сам», - записал он вблокнот.

Оставшиеся до четверга вторник исреду Иван решил посвятить офису, иначал с того, что сообщилкоммерческому директору о своёмнамерении серьёзно влиться в работу.Тот приуныл, но терпеливо ответил на

все вопросы хозяйского сына. Деньмелькнул. Иван почувствовал, что«вливается», и к вечеру едвавспомнил, что ни разу не позвонилдомой. Ответственность за дедушкусползла с его плеч. Подобрал ли еёкто-нибудь, мама, или бабушка, или,может, Бог?

«Страшное дело… - думал Иван,возвращаясь. – Надо всё-таки себяконтролировать. А то, пожалуй,можно далеко усвистеть».

Шли третьи сутки егогероического отречения от себя. Вэтот день жизнь предъявила Ивану ряд

испытаний. Первое случилось в обед:ему на мобильный позвонил Костя.«Не могу, - твёрдо сказал Иван, когдатот потребовал встречи. – Можетбыть, вечером. Но не рано иненадолго».

Через полчаса Костя стоял передокнами офиса и названивал вдомофон. Иван вышел. Костя бросилсяк нему, плакал без слёз и изъяснялсявоплями. Большое отчаяние владелоим.

Иван провёл его во дворик иусадил на скамейку. Под безнадёжнымнебом межсезонья, нахохлив плечи,вцепившись пальцами в доску скамьи,устроился Костя, и Иван сел рядом.

- Ну, что случилось? – спросил ондовольно строго.

– Видел у института Женьку! –объявил Костя. - Он совершенноневозмутим. Поздоровался, как ни вчём ни бывало. Наверно, просто ужерешил, что сделает со мной, и поэтомутак спокоен. Он ведь с Машкойсобирался жизнь прожить... Но вот ядумаю: неужели за это можно убитьчеловека? То есть, неужели ему местькак-то компенсирует счастье?

- Я уже тебе говорил, у тебяпаранойя от угрызений совести, -сказал Иван и посмотрел на дверьофиса – как если бы его дожидалисьне терпящие отлагательств дела.

- Вроде бы жизнь такая хорошаяштука... – произнёс Костя, подрагиваяна своей жердочке. - Привыкаешь,тебе уютно. А потом вдруг еёстрашные пружины пропарываютобивку, и сразу понимаешь, как всёустроено…

- Да какие пружины! – сказалИван. – Пока все живы и более илименее здоровы, - стыдно…

- Нет! - перебил его Костя. – Машане здорова, нет! Она, знаешь, как встарину – чахнет. Чахнет конкретно.Изо всех джинсов вываливается. Носитна ремешке. И я теперь понимаю, чтоучаствовал в «убиении». Я соучастник.У меня на душе – тачка глины. Ты не

думай! – горячо взглянул он на Ивана.- Мы с Машкой стараемся, работаемнад собой. Ходили в наш парк,катались на колесе обозрения. Мне такхотелось вывалиться! А потом смотрю– подо мной мир! Столько деревьев,птиц! Ничего – усидел! – Костяулыбнулся и помолчал немного. –Хочешь, я тебе открою мой тайныйплан? Вот потеплеет, буду жить впарке. Ночевать-то, конечно, дома, ажить – там! Так что, если меня нет –ты меня там ищи. Там всё-такидеревья, трава - может, полегчает наприроде?.. Ты знаешь! – прибавил он,положив ладонь на горло, обмотанноешарфом. - Я чувствую клубокжеланий, мыслей, каких-то резких...

Тут Костя сморщился, как от боли,достал из кармана бутылку минералкии, отвинтив крышечку, глотнул.

- Иван, почему птицы поют? –спросил он.

- Они весну зовут, - сказал Иван.

- Вот это бред – горланить в такуюхолодрыгу!

И правда, было холодно, сыро. Ихотя по небу разносился тонкийвесенний звук, ни воробьёв, ни синицИван не замечал. Костя былединственной птицей.

– Тебе надо передохнуть. Вон,поезжай к Бэлке… Я, кстати, уже

забронировал билет – из Берлина вВену! – сказал Иван. - Буду вести ствоей сестрой переговоры. Пустьвозвращается в Москву. Пустьналаживает мои сердечные дела, моюжизнь.

- Зачем? – удивился Костя. –Понятно, да, я тебя сам гнал, мне былонадо. А зачем тебе-то?

- Костя, у меня «новая жизнь» надворе! – произнёс Иван со внезапнойдосадой и поднялся со скамьи,обозначая конец аудиенции.

– Это не новая жизнь, а какой-тосамотеррор! - воскликнул Костя. –Вроде меня, решил дурака валять?

Тут он снова достал бутылку и,плеснув на ладонь, умылся.

- Эх! Заболеть бы мне! Голову пододеяло. Если у меня будет тридцатьдевять и пять – никто меня нетронет… - сказал он, растирая воду полицу, и после короткого размышленияприбавил. – Послушай! А можно я утебя в офисе посижу? Буду тебепомогать. Ты ведь тоже не всегда былздоров. Бывал и болен – помнишь?«Кто знает, как мокра вода, какстрашен холод лютый, тот не оставитникогда!..» Что же, не пустишь меня?

- Костя, - сказал Иван, отцепив егоруку, – справляйся сам. Когда-нибудьнадо начинать самому справляться.

Первый бунт совести Иванвыстоял на «пятёрку». В бодромжужжании дел, почти забыв о Косте,он пробыл в офисе до восьми, а наподступах к родному двору, емупозвонила Оля. «Ты дома? – спросилаона. – У меня к тебе разговор!»

Выйдя из лифта, он увидел её наплощадке.

- Ты понимаешь, - сказала Оля, - умамы на работе такая ситуация, онагде-то месяц не сможет водить Макса.Ну, на курсы при гимназии. Ты несмог бы её подменить? По вторниками пятницам, с половины десятого до

одиннадцати. Полтора часа! А оттудаотвозишь в сад. Ты же всё равно наработу поздно едешь. Это всего-томесяц, а потом опять мама.

- Я вижу, ты относишься ко мнепо-родственному! – смеясь, отозвалсяИван.

- Не хочешь – не вози! - обиделасьОля.

- Я хочу, - сказал Иван. – Но немогу. Занят обретением адекватности.Между прочим – по требованиюдрузей и близких. Так что, мне теперьв офис к девяти, а ещё я лечу в Берлинна конференцию!

В глухом ошеломлении, ничего несказав, Оля пошла по ступеням вверх.

«Ну вот - контузило человека!» -усмехнулся Иван, заходя в дом. Ивдруг через смех ему стало страшно.

«Ладно-ладно, - подбодрил онсебя. – Уж хотя бы недели две ядолжен выстоять! А там посмотрим».

Был ещё вечером в средутрогательный звонок Андрея. Онзвонил из Парижа справиться оздоровье дедушки.

- Вроде получше, - отвечал Иван. -Но пока лежит. Я, кстати, начал новуюжизнь, как договаривались.

- Ну и как? – обрадовался Андрей.- Что чувствуешь?

- Чувствую тонус, бодрость.Приятную тупость в сердце. Готовподписывать судьбоносные решенияпачками.

* * *

В четверг с утра, прежде чемухнуть на весь день во тьму «новойжизни», Иван зашёл к своим и увиделкартину, от которой отвык – дедушкасидел на кухне и завтракал подтелевизор! Конечно, он был

исхудалый, бледный, но зато –намазывал маслом хлеб, звякалложечкой, мешая сахар. «Иди-ка сюда,послушай! – махнул он Ивану. -Говорят про коммунальные платежи!»

Иван скинул куртку и, плюнув нарасписание, на всё, какое угодно«новое», сел рядом с дедушкой.

Он не помнил, бывал ли ещё кому-нибудь так признателен, как в то утро– жизни. За чёрно-белую зиму -мирный январь, жуткий февраль, за то,что всё кончилось хорошо.Чистокровное, буйное счастьеплескалось в нём. Назавтракавшись

всласть, Иван оделся и пошёл в гараж,чтобы с огромным, любимым своимопозданием ехать в офис. «А может,лучше сразу в институт? - подумал он.– Поговорим, отдам, как условились,документы. И тогда успею ещёпогулять!»

Как спасшийся пленник, Иванринулся восполнять упущеннуюрадость свободы. Улыбка несла егонад детской площадкой, и надобледенелой тропой, и надпроталиной, залитой паром изоткрытого люка. Изредка он замедлялшаги - полюбоваться, как не оставляяследов прыгают воробьи побриллиантовой корочке снега. Кто-то,прошедший раньше, бросил им

весёлую горсть пшена.

У края гаража дворники навалилиснег. Отперев замок и добыв лопату,Иван перекидал рыжеватые комья ибыл опечален, что работа закончиласьбыстро, как мороженое. Даже лоб невзмок. А ему хотелось махать,вынимать кубы рассыпчатого сладкогоснега, тратить избыток радости.

В лёгком разочаровании он сел заруль и повернул ключ, однако звука неуслышал. Повернул ещё и ещё. Бодраяжизнь коня погасла. Оглядев машину,Иван заметил включённые габариткии рассмеялся тихонько. Аккумуляторсел.

Весьма довольный своейнеудачей, он направился кближайшему магазинчику, купилигрушечную, меньше полулитра,бутылку итальянского шампанского ис приобретением вернулся в машину.На всякий случай ещё раз вжикнулключом. В распахнутые ворота гаражасветило солнце. Иван открыл дверцу исразу хорошо, свежо ему задуло в бок.

«Жалко, - подумал он, - что некабриолет. Был бы кабриолет!..» - И судовольствием занялся пробкой.Влажный ветер дул в открытую дверцумашины. Пахло солоно – морем чтоли? Иван понюхал дымокшампанского и отпил из горлышка.Что-то корабельное было в его

укрытии. Он закрыл глаза, чтобылучше услышать счастье, а когдаоткрыл, у гаража стояла Оля.

- Ты в Москву? – спросила она,подойдя. – Может, подкинешь дометро, а то чего-то мне сегодня за рульнеохота.

- У меня аккумулятор сел! –улыбаясь, сообщил Иван. – Ягабаритки не выключил.

- А чего тогда сидишь?

- Да не знаю даже! – безмятежноотозвался он. – А ты что не на работе?

- Я утром упала в обморок! –сообщила Оля со скорбной гордостью.

- Давление - восемьдесят на пятьдесят.

- Как восемьдесят на пятьдесят? –изумился Иван, искушённый ввопросах давления, и тут же выскочилиз машины. – Так куда ж тебя несёт?Иди домой, ложись!

Оля поглядела с насмешкой:

- А работать кто будет? Проекткто будет доделывать? Если человекне может работать, как люди – ничёрта он больше не получит, ни одногонормального заказа. Ручкой помашут.

- Да никто не помашет! – возразилИван. – Ты как-то неправильнодумаешь о людях. Ну да, есть всякие,

но в массе…

- Это я неправильно думаю олюдях? – изумилась Оля. - А ты,значит, правильно? Ты их вообщевидел, людей? Ты, может, думаешь,они на деревьях растут? – смеяласьона, расходясь. - Тебя волшебнымлесом обсадили по периметру инагнали ангелов, чтоб не скучал! А ты,дурачок, думаешь – это люди! Костятвой, Андрюха твой, Макс мой,бабушки-дедушки твои бессмертные!Это ангелы чистейшие! Люди – это унас на работе! И поэтому у менявосемьдесят на пятьдесят, а я к нимпрусь!

Иван, сбитый с мыслей

счастливым днём, не нашелподходящих слов. Тут взгляд Олипопал на его руку с бутылкой.

- А это что у тебя? – спросила онаошеломлённо. – Ты что, сбрендил? Поутрам в гараже пьёшь? А в гаражепочему? От мамы прячешься? А я-товечером тебе хотела сплавить Макса –думала, хоть отлежусь в тишине! Тывообще себя контролируешь?

- Да это я так, - сказал Иван. –Машина не завелась – ну и, думаю,ладно!.. – Он взглянул в насмешливое,но какое-то нежное, светлое отболезни Олино лицо и запнулся.

Если взять у Макса несколько

цветных брусков пластилина и, размявтщательно, смазать в шар, получилосьбы то, что Иван почуял внутри себя.Вот он – малиновый Олин размыв,синий Костин, золотой – Макса. Ниодин цвет нельзя изъять из сплава.Разве только раскурочить шарнасмерть.

- Оля! – произнёс он. - Ты бы неувозила Макса!

- Что? – изумилась Оля.

- Всё-таки у него здесь бабушка сдедушкой, - чуть оробев, пояснилИван. - Друзья, да и я тоже. Игрушки,комната…

- А твоё-то какое дело? – почти сненавистью проговорила Оля, но туткакая-то мысль или чувство сбили еёвоинственный пыл. - Хорошо! -сказала она осипшим голосом. –Молодец! Добился! – И быстро пошлапрочь.

«А и ладно! – легко подумал Иван.- Бог с ней. Пусть, что хочет…» Последолгой тревоги, смирения, трудоёмкихпопыток самоотречься он, наконец,почувствовал зелёный свет и не могтак запросто «сдать» свою радость.

Немного жалея, что купилполулитровую бутылку, а не обычнуюноль семьдесят пять, Иван поставилпустую тару на снег у гаража и

огляделся. Февральское солнце,помноженное на солнце шампанское,ослепило его совсем.

«Чем хорош этот день? – разбиралон с улыбкой. - Тем, что дедушкелучше – да, очевидно. Тем, чтоворобьи его как будто любят. И Костя.Вероятно, и Оля тоже. Да и сам ондалёк от равнодушия! Вот этим ихорош день. Чем ещё? Тем, что скоровесна, что обещают большой тёплыйциклон. Нет, не то, не то… Или то, дане только! “И прелести твоей секретразгадке жизни равносилен”»! -наконец, вспомнил он и успокоенный,доверившись авторитету, пошёл костановке маршрутки.

На тропе лежал снег. По немубыло приятно пройтись ипочувствовать сырь в подошвах. Иванбыл рад. И то, что сказал-таки Оле оМаксе, и что из-за аккумуляторапредстояло ехать в метро, среди людей– всё казалось ему удачей.

Выйдя из метро, Иван взглянул науличные часы. До встречи с научнымруководителем была еще кучавремени. Не спеша он двинулся всторону института и дорогойраздумывал, на какое бы удовольствиеупотребить отрез прекрасноговесеннего дня. Он бы выпил где-нибудь чая, но было жаль променятьна стены такую хорошую землю инебеса. Иван осмотрел внимательно

улицу, готовый к улыбке, и сразуувидел то, что искал.

Из новенького четырёхэтажногоособняка вышли мама и сын, ровесникМакса. У мальчика в руках былалопатка и пластмассовое ведро. Иванзнал местные дворики – здесь неводилось детских площадок. Можетбыть, там дальше есть скверик? –понадеялся он и пошёл следом,влекомый любопытством: где жеребёнок будет копать? Время отвремени малыш приостанавливался исобирал снег в ведёрко прямо стротуара.

Дальнейшее преследованиепоказалось Ивану неудобным. Он

свернул и по оттепели, растекшейсявокруг него, грязной и чистой, какюность, вышел к бульвару.

Ряд скамеек звал его насладитьсяпоследними днями зимы. Иван выбралодну, на пересечении бульвара спереулком, и, смахнув снег ладонью,сел. Сразу же над головой включиливесеннюю музыку – синицазатенькала, а к ногам подскакалворобей – принять волшебный заказ.«Мне, будьте добры, ума, сердца,смелости, и ещё шампанского!» -пожелал Иван.

Воробей вспорхнул. Иван перевёлвзгляд – в двух шагах от скамейки намокрый снег села большая ободранная

собака. Одно ухо её было поранено,шерсть на нём слиплась. Внимательнои терпеливо она смотрела Ивану влицо, дожидаясь знака. Он кивнул ей.Собака подошла и шустро обнюхалакуртку.

- Ничего нет, - произнёс Иван. – Яв институт иду.

«Нет - так нет», - ответилавзглядом собака, но не ушла, а леглавозле скамейки. Иван смотрел на еёшкуру цвета летнего сена и испытывалнепонятное душевное удовольствие:подумать только! С ним рядом – такоебольшое живое существо, способноеблагодарить и надеяться,привязываться и сострадать. Иван

протянул руку и потрогал шкуру.Собака огрызнулась.

- А-га! Я понял! - кивнул Иван и,встав со скамейки, пошёл черездорогу, к киоску мороженого. Там,среди прочего нашлись в уголкевитрины пельмени.

- А микроволновки у вас нет? –спросил Иван, заглядывая в окошечко.– Мне бы разморозить для собаки!

Пока пельмени грелись вмикроволновке, продавщица нашлапластмассовую крышку из-под торта ипредложила Ивану в качестве миски.Иван умилился и взял.

«“Ну, это очень поэтично!” -скажет Оля, – думал он, таща добычуна бульвар. - “Ты погряз всантиментах!”»

Ему повезло - собака оказаласьголодная. Со скамейки Иванлюбовался, как быстро и аккуратноона поедает обед. Доев, собака села украя скамьи и прижалась головой кноге Ивана.

Странно было Ивану оказаться наэтой лавочке, в этот день и миг: он какбудто вступил в другую эпоху, в инуюпору жизни, когда у него уже естьвнуки, и сам он стар, а, может быть, ибестелесен. Вдруг ему показалось, чтовес собаки как будто сделался больше.

Иван нагнулся и посмотрел ей в лицо.Сощурив глаза, собака дремала. Тогдаи он задремал тоже.

Иван дремал, не закрывая глаз,глядя, как послеобеденное солнцетопит снег. Скоро с ручьями потеклиего ноги, и совершенно ясно онрасслышал, как одна синица говоритдругой, будто неподалёку некто Мишаповесил свежее сало.

Он очнулся оттого, что собакавстрепенулась, приподнялась и,отольнув от ноги Ивана, потрусилавперёд. Из переулка вышла женщина вшубе, в большой старомосковскойзимней одежде, чуждой Европе ивсему прогрессивному человечеству. В

руках без варежек она держала двапростых пакета, наполненныхсобачьей едой. Иван различилмакароны и куриные кости.

Собака рванула и, в секундудостигнув хозяйки, заплясала вокруг.«Ах, ты моя хорошая!» - женщинаопустила пакеты в снег и погладиласобачью голову.

- А я думал, она ничья, -поднявшись со скамейки, сказал Иван.

- Как же ничья! Наша! Все наши! –говорила женщина, вытряхивая кости воставшееся от пельменей корытце. –Они раньше на стройке жили, подбытовкой. Их оттуда выгнали, так они

теперь, дураки, бродят, где попало,шныряют под машины. Ну, ешь,Петровна, ешь! Что ж ты! –волновалась она. – Ты у меня как себячувствуешь? Ухо где разодрала?

- Она пельмени съела, - произнёсИван. - Мы их погрели вмикроволновке.

- Это вы молодцы! – обрадоваласьженщина в шубе.

И какой-то свет занялся тогда надбульваром. Он шёл от тающего снега.Зима светилась, уходя в облака.Звенела синица.

- А почему её Петровна зовут? –

спросил Иван.

Женщина взглянула, удивившись.

- Даже и не знаю! Так всегда еёзвали. Старая собака. Видите – шерстьседая… Вы смотрите, ничего невыбрасывайте! – строго наказала онаИвану. - Всё приносите. Они знаете,какие голодные! Особенно кормящие.Вот пойдёмте, я вам покажу мамочку.Пойдёмте, тут во дворе! Петровна,пошли! А если у вас что-то молочноеостаётся, творожок – вы прямо туда,щенкам!

Не то чтобы весенний день лишилИвана воли. Он вполне мог отказаться:тороплюсь, извините! Но ему

мелькнул шанс, дверь в«параллельную» Москвуприоткрылась. Секунду Иван подумали решил, что щенков посмотретьстоит.

Едва они свернули во двор, имнавстречу выбежала чёрная облезлаясобака, заволновалась, заплясалавокруг знакомой шубы, не забывоблаять Ивана.

- Фу! – отругала её женщина. –Жуча, фу! Место.

Пристыжено Жуча вернулась кдетям. Под тополем, из простых

картонных коробок для них былсложен кров. Женские руки воткнулипо периметру несколько палочек, чтобкартонки не сдуло ветром. У порогастояли корытца с едой и водой. Иванпоглядел и догадался сердцем, что это– Ясли.

Год назад, в декабре, приехав кмаме в Вену, он видел на уличныхярмарках множество рождественскихяслей, и все они ему не нравились. Аэти - не то что нравились, эти первые– были!

Захваченный родством, Иван селна корточки, и Жуча не погнала его.Она ела из корытца. Ей мешали трималеньких чёрных щенка, лезли

лапами в макароны с тушёнкой.Петровна с порванным ухом вежливостояла рядом с хозяйкой.

- У нас тут во дворах стройка, -махнув рукой вглубь двора, сказалаженщина. – Они так хорошо там жили!Что вы думаете? Всех погнали!Охранники пускали, а начальствоприехало – им шею намылило. Им бытолько деньги! Что им живое! Аотсюда дворники гонят. Идёшь икаждый раз думаешь – тут они ещё,или всё разорили. А у них, если доманет – они чёрте где бегают. Мы передНовым годом еле выходили собачку -добегалась, попала под «Волгу». Вот,где Эльбрус? Где Дочка? Где-то носитих! - озабоченным взглядом она

оглядела стороны света и вернулась кИвану.

- А у вас никому не нужны щенки?Может, кому в деревню?

- Я бы взял, - сказал Иван. – Темболее, если зимой жить на даче,можно и двух. Конечно, тут всёзависит, как у меня будут дедушка сбабушкой… Ну, а даже и в городе.Правда, у меня мама…

И тут как будто прорвало его. Онсидел на корточках у картонного домаи, трогая шкуру сытой Петровны,рассказывал первой встречной тётке очудесном устройстве своей судьбы, одолгах и любовях, о дедушке, который

только пошёл на поправку. Онаслушала его с внимательнымсочувствием, а Иван говорил и говорил– как плакал. И выговорился бы,наверно, лет на двадцать вперёд, еслибы в какой-то миг женщина непрервала его.

- Вы простите, я побегу! – сказалаона. – Мне ещё за внучкой! Пока,Петровна! Пока, Жученька! – онанагнулась к «яслям», погладилаЖучину голову и, махнув Ивану рукой,ринулась вздымать ручьи бульварасвоей большой шубой.

Петровна навострила уши, но заней не пошла. Жуча с детьми улегласьна подтопленном талой водой

картоне. Пахло хлевом, паром,молоком, раем, на глазах зрела весна.

Тут Иван заметил, что Петровнасмотрит на него строго, и как будтокопытом бьёт. «Загостился ты, брат!» -имела она в виду.

Иван покорно встал, и они вместедвинулись к бульвару.

Сворачивая, он оглянулся наприют у тополя. Сбылась его догадкана счёт «параллельной» Москвы,залитой светом, как память. Оттого-тои блуждал отчуждённо по камняммегаполиса, что знал о ней, да не могнайти дверь. Не то чтобы этот дворбыл счастливым местом; взять метлу

покрепче – и разлетится картон,покатятся по асфальту беспомощныечёрные свинки…

Пока он оглядывался, Петровна,собака практичная, чуждая пустыхмечтаний, ушла по делам. Водиночестве вернулся Иван набульвар, к своей скамейке. Он потерялмысль, потерял намерение, с какимвыходил сегодня из дома, и стоял, какпокупатель на рынке, у которогостянули кошелёк. Но солнце грело,синица пела. Как в четырёхлетнемдетстве, Иван вытер грязные руки оштаны и вдруг увидел: брюки и курткасплошь были в следах собачьих лап.Он подумал было отмыть их снегом,но только засмеялся, махнул рукой и

пошёл куда глаза глядят.

Как скоро он понял, глаза егоглядели в знакомую сторону - к Мише.

Вот завиднелась вывескаМишиной «Кофейной», и рядомдеревцо с подвешенным на ёлочнуюдождинку салом. «Не навралисиницы!» - не то чтобы удивился, ноотметил Иван и, войдя в тепло, сел кокошку. Улица била через стеклопервым не зимним солнцем. Надобыло пойти, вымыть руки, но онбоялся утратить связь между собой ивесной, синицей, «яслями». Тут,опередив официантку, из-за кулис

возник Миша и подошёлпоздороваться.

- В воскресенье у нас экскурсия, -обронил он с достоинством. – В ходееё будет определён темпераментотдельных московских мест и всегогорода в целом согласно четырёмтипам Аристотеля. Присоединяйтесь.Я вам выпишу контрамарку.

- Темперамент отдельных мест? –восхитился Иван.

Тем временем Миша разглядел навешалке его куртку.

- Я вижу следы животных! Где этовы продирались? – спросил он.

- А у меня вот ещё и брюки, –похвастал Иван. - Тоже следы!

- Ага! – сказал Миша ирешительно, не спросясь даже, чегопрежде с ним не бывало, подсел кИвану за столик. - Можете у менянеделю ужинать бесплатно, если яошибусь! – объявил он. - Но я неошибусь. Вы вступили в полосусерьёзного международного кризиса.То есть, международность нынче - за,а вы - против.

- Это Вы по следам животныхсудите? – спросил Иван.

- Ну почему же! Не только последам, - возразил Миша, - я и вообще

мудр!

– На бульваре ко мне подошласобака, - объяснил Иван. –Представьте: сегодняшняя погода,синицы! Я на радостях купил ейпельмени. Она меня благодарила – вотвам следы! Но ужинать у вас я не буду,потому что, конечно, вы правы! -искренне заключил он.

- Ага, пельмени… - произнёсМиша и повольней расположился вкресле. Реплика Ивана неудовлетворила его любопытства. Онждал продолжения.

- Ну, хорошо, - сдался Иван, - ещёя видел в одном дворе рождественские

ясли. Картонный домик, в нём собакаи три таких чёрных свинки, то есть,щенка. Я не знаю, как вам этообъяснить словами… Миша, вы наПасху обещали куличи, вы поститесь?Я тоже не пощусь. А говорят, кточестно постится, и душой, и телом –тому бывает пасхальная радость. Вотсегодня мне была пасхальная радость.Я только думаю - за что? Может,потому что дедушка болел, инервотрёпка сошла за пост?

Миша слушал внимательно, незная ещё, как вступить в эту песню безфальши. Он любил исполнить партиюс блеском.

– Ещё сегодня видел в метро

старика, - продолжал Иван. - У негобыл какой-то безмерно затрёпанныйсправочник по химии, там сзади наобложке цена – рубль двадцать. Он егочитал. Потом достал записнуюкнижку, тоже всю развалившуюся, и изнеё – несколько карточек. И на однойочень аккуратно написал дату,фамилию с инициалами, ещё что-то.Почти каллиграфически – несмотря накачку. Я всё думал: кто он?

- О! Я вас понял! – смекнул Мишаи подхватил. - Выхожу я с салом вскверик кормить синиц и вижу - мненавстречу прогуливается солидныйгосподин, везёт самосвал наверёвочке. Я в ужасе осведомляюсь:где ребёнок? Потому что ни одного

ребёнка поблизости нет! Вы, говорю,его, часом, не посеяли на повороте?Оказалось, внук дома, его бабушкаодевает. А деда выставили на воздух –чтоб не сопрел в дублёнке.

- А я вчера пошёл за хлебом, -продолжал Иван. – И передо мной –разговор совершенно анекдотичный.Старичок рассказывает продавщице.Я, говорит, творю давно. У меня ипроза есть, и лирика. Она егоспрашивает: что же, печатаете? –Теперь, говорит, уже да – портативнуюмашинку сын принёс.

И они обменялись еще

несколькими историями. У Ивана ихбыло много. Он по осенним и зимнимулицам их нагулял вагон. А сколькотаких «вагонов» было у Миши! Веснапролетела, осень прошла, векасменили века. Собаки, которыхкормила женщина в шубе, пожили иушли. Далёкое их потомствослонялось по вечным бульварам.Чуткий бармен микшировал чай изМишиной коллекции и с новымчайничком подсылал официантку застолик к хозяину. И подсылалофициантку с кофе, а затем и вовседоставил им коньяку. Они выпили, незаметив.

Наконец, Мишина официанткаубрала со стола пустые чашки. Словнокакие-нибудь старинные фарфоровыечасы они отзвенели конец разговора.Он завершился в положенный срок,как музыкальная пьеса илистихотворение. Никому и в голову непришло попытаться его продлить.

- Хотите тайну? – спросилнапоследок Миша. - Пиратскую! Я вамскажу.

- Валяйте! Я весь внимание! –кивнул Иван.

Миша взялся ладонями за бортастолика и, склонившись к Ивану,шёпотом произнёс:

- Я уезжаю! Речь идёт о побеге нафрегат. Мы оставим Москву идвинемся в направлении Чёрногоморя!

- И вы на море! – возмутился Иван– Что вам всем на суше не живётся!

- А что? Закроюсь! - продолжалМиша, - Вывезу барахло к мамочке, апомещение сдам.

- Миша, если не секрет, а зачем? –спросил Иван. – Такой крутой поворот– должны быть причины! Что, тожемеждународный кризис?

- А кто меня тут любит? – спросилМиша, - Кто тут любит хорошие вещи?

Может, вы знаете кого-нибудь, кто тутценит стиль? Не шутите со мной!

Иван внимательно слушал Мишу.

Ему вдруг стало жаль, что он ниразу не предпринял попытки заглянутьза двери Мишиной театральности. Атеперь уже, видно, время ушло.

- Поеду, поеду на Чёрное море! -заключил Миша, поднимаясь из-застолика. - Там люди хотя бы ценятхорошие помидоры.

- А вы не хотите взять с собой наЧёрное море щенков? – вдругвспомнил Иван. - Вырастут псы –будут охранять помидоры!

- Щенков? – переспросил Миша. –Хорошо бы еще ворон, синиц,воробьёв. Знаете ли, в Москве полножелающих эвакуироваться. Нет, немогу. На Чёрное море следует уезжатьв одиночестве.

- А, может, не надо так далеко? –спросил Иван на прощанье, ужезастегивая куртку, - Поехали бы лучшек нам на дачу! У нас там участкипродаются, у леса. Были бы с вамисоседями.

Он заметил, что предложение ососедстве ободрило Мишу, но всё-такитот не сдался.

- Вы поймите, уехать недалеко –

какой смысл?

Больше возражений у Ивана ненашлось. Он вышел из Мишиноготепла, перед ним была снежная улицаи меж сугробов - плачущий тротуар. Сутра его посыпали солью, и теперь онстал такой ясноглазый, летний! Наполпути к метро закапал редкийдождик. Под этим дождём чудесноИвану подумалось: вот, он Зимуперевёл через мостик и отпустил!

В целости Иван довёз свою«пасхальную радость» до дому, а когда

заходил во двор, ему вспомнилось утро– шампанское, Оля, и то, как гадал,чем хорош этот день? А вот, чем!

Свернув на детскую площадку, онсел на лавочку и позвонил Оле. Емузахотелось узнать, как её давление, ине нужно ли откуда-нибудь встретитьМакса.

- А может это тебя нужновстретить? – спросила Оля. – С чегоэто ты вдруг озаботился?

Она была дома и, за минутуодевшись, спустилась во двор.

Иван поглядел на её бледное лицо,в котором от болезни проступила

нежность, и подумал: «БуквальноАссоль!»

- Ну! – сказала «Ассоль»,остановившись у лавочки и доставсигареты. – Давай, говори, я слушаю.Мне сегодня было так погано, что ятеперь полна доброты. Что у тебя?

На какой-то миг Ивана окатилостыдом – что Оля так легко егоразгадала. Он хотел было соврать:«ничего». Но не смог отказать себе вудовольствии похвастать правдой.

- У меня был хороший день! –сказал Иван. - Во-первых, дедушкеполучше. Потом, утро было, тыпомнишь, - сплошное солнце. У

гаража расчистил снег… Зашёл кМише в кафе. Он вроде бы так Москвуобожал, а всё-таки и его доконали.Собрался на Чёрное море. Да, и ещё!Ко мне на бульваре подошла собака! Яей купил пельмени. Говорили с однойженщиной, которая их кормит.

- Ну, ты, как всегда, патетичен безпредела, – заметила Оля. – Ты чтодумаешь, ты доброе дело сделал? Утебя просто новая формаэгоцентризма. Ты пойми, все этикормильцы, они их кормят – для-се-бя!

Иван рассмеялся.

- Форма эгоцентризма, говоришь?– переспросил он, резко поднялся со

скамейки и, обхватив Олю руками сосжатыми кулаками, крепко к себеприжал. Не касаясь ладонями, ничегоне говоря объятием, он продержал еётак секунд десять.

- Я тебя сигаретой прожгу, -крикнула Оля, с трудом высвобождаяруку.

Иван, смеясь, её отпустил.

- Ну и что это за выходка? –сказала она, очутившись на свободе. -Думаешь, ты меня осчастливил?

- Да, - сказал Иван. – Думаю, чтода. Тебя, себя… Конечно! Мы очень,очень близкие люди.

- Я пойду в аптеку, - сказала Оля.– Мне надо купить кордеамин.

- А это что такое? – спросил Иван,в силу семейных обстоятельствинтересовавшийся фармацевтикой.

- Это чтобы вместо восемьдесят напятьдесят стало девяносто нашестьдесят, - объяснила Оля.

Вдвоём они дошли до аптеки иобратно, ни о чём почти что непоговорили и простились в большомсогласии.

Иван шёл от лифта смеясь, гадая,где у этого дня дневник, чтобывлепить ему за каждый предмет

пятёрку!

- Ну как, поговорили? – спросилаОльга Николаевна, когда её сын вошёлв дом.

- Да в общем, нет. Простопрогулялись. Купили «кордеамин»… –отозвался Иван, улыбаясь самойбезмятежной за последние годыулыбкой.

- Какой «кордеамин»! Я тебя оконференции спрашиваю!

Иван посмотрел на мамуобескуражено, понемногуприпоминая, о чём она ведёт речь.

- Мама, я забыл! - наконецпроизнёс он. - Вылетело начисто! Каксчитаешь, надо, наверное, извиниться,или уже всё равно?

Схватив мобильный, он нашёлномер своего научного руководителя ипозвонил.

- Дело в том, что я тут встретил…- объяснялся он, - совершенновылетело из головы!... Нет, конечно,не ерунда, а свинство! Но я подумал –это и к лучшему. Не надо никакойконференции. Мне кажется, то, чеммы в институте занимаемся, это ивообще нехорошо, потому что уводитчеловека от ясной мысли и доброгодела в какие-то заросли…

Выслушав ответную реплику, Иванзажмурился, извинился ещё раз инажал «отбой».

Ему было стыдно, но не слишком.

- Ну, и кого ж ты встретил? -спросила Ольга Николаевна, когда ондоговорил.

Иван посмотрел с удивлением, невыйдя еще из разговора.

- Ты сказал «я тут встретил». Когоже? – Ольге Николаевна хотелосьблеснуть проницательностью, но онабоялась ошибиться. Главная её версиябыла – в Москву прилетела Бэлла.

- Собаку! – неожиданно ответилИван.

- Собаку? И что?

- На бульваре встретил собаку. Апотом мы с Мишей пели псалмы.

- Какие еще псалмы? – начиналасердиться Ольга Николаевна.

- Обыкновенные! - сказал Иван,смеясь над мамой. – Во славу Божьегомира! И зря вы все меня стыдили – нетникакой ошибки. И не надо никудадёргаться. Так и буду жить, как жил,ясно? – заключил он.

- Господи, что же это такое! Нечеловек, а несчастье! – воскликнула

Ольга Николаевна, и Иван,успокоенный, вольный, пошёл к себеза компьютер. Сегодня ему ещёпредстояло трудное дело – написатьБэлке.

Собственно говоря, ничегосудьбоносного он не сообщил ей всвоём послании. Извинился, что зряпотревожил с венскимикультурологами. Сказал, что намеренбросить, потому что их научный трудсильно проигрывает в человечностилюбой собаке. Не удержавшись,написал и о «яслях».

Ему казалось, несколькихправдивых фраз должны всё объяснитьей.

В ту ночь радость дня не отдавалатоской, как это было обычно. Иванзасыпал с миром в душе – как будтожизнь его обняли и разом сняли всюмаяту.

Он проснулся перед рассветом,разбуженный сильным шорохом,идущим со стороны улицы.Споткнувшись о стул, Иван пробралсяк окну, дёрнул створку, и обомлел –город таял. Как, бывает, тайком отдетей разбирают ёлку, так Москвавтихомолку, ночью, снимала с себяснег. Ничто не спало – всюдушуршало, постукивало, облакаисточали реденький дождь. Пахло

водой и гнилью, как будто гигантскоеилистое озеро проступило из-подземли.

Величина и тайна происходящегоне отпустила Ивана досыпать ночь. Онвдыхал и слушал. Ему нравилось, чтоэто большое дело творится вовсе безучастия человека. Никто из людей незнал загодя, что это произойдётсегодня, и не мог повлиять на сроки.Это только солью посыпать снег надороге человеку по силам.

С трудом усмиряя восторг, онпоймал две строчки, и ещё две. И ещёвосемь!

* * *

С приходом весны сами собойрассосались зимние умиротворяющиезанятия – «гитара и вышивание».Вообще, в жизни не осталось ничегозимнего – дома не было прежнегоуюта. Весна, как солёное море,выталкивала наружу. Снег стаял. Водворе на детской площадке узналабольшую воду деревянная лодка-песочница. У дворовых собак вымоклишкуры.

Из вопросов, намеченных кразрешению, дальше всего удалосьпродвинуться в направлении отца. За

март Иван позвонил ему четырежды, амог бы и больше. Предлог,выдуманный им, был многоразовогоиспользования: он консультировался сотцом по поводу дачного ремонта.Через кого из партнёров будет лучшекупить материалы? Сойдёт ли роднаязвукоизоляция за утеплитель? Когонанимать? Когда начинать? Гдебурить скважину?

Отец отвечал терпеливо, новопросы сына не иссякали. Наконецон взорвался. «Раз ничего несоображаешь, так и не берись!»

Остальные дела продвигались крешению сами собой, без какой бы тони было инициативы с его стороны.

Как-то раз, дождливым вечеромвозвращаясь домой, Иван увидел впесочнице Макса. Тот был обут врезиновые сапоги и лопатой сокрушалжидкий лёд, надеясь прорыть канал.

Оля сидела поблизости, накачелях. Волосы её из рыжего сновабыли перекрашены в мирный цвет изавиты. На коленях лежали розы. Иванподошёл поздороваться, и был удивлёнтем, как явно возражало её лицоцветам и кудрям.

- Ну, как дела у вас? – спросил он,подсаживаясь к ней на длинную доскукачелей.

- Дела блеск! – сразу отозвалась

Оля. – Видал – замуж зовут!Переживает парень, что всё никак кнему не переедем… – и, подвинуврозы, чтоб они не царапали рукуИвана, оттолкнулась от земли носкомсапога. Качели поплыли.

- Нет, - подумав, сказала она. –Так меня укачает… - И притормозила.– Башка у меня трещит. - Онаприжалась виском к холодной штангекачелей и закрыла глаза. - Не хочу яничего. Хочу спать. Прислониться испать всю жизнь. Помнишь, - ещёплотнее зажмуриваясь, продолжалаона, - ты сидел в машине сшампанским, а я шла на работу. Тыещё сказал, чтобы я не увозила Макса.Я потом в маршрутке так горько

плакала. Если бы хоть кто-нибудьсказал мне: Оля, останься дома! Кудаты рвёшься! И странно ещё, что тытогда вечером поинтересовался – какя? Очень странно. Ты сказал, что мыродные люди. И что же? Вот! – онатряхнула розами. – Думаешь мне хотьна грамм это надо? Я хочу бытьмаленькой девочкой, играть в песке надаче. И чтобы обо мне всё времязаботились мама с бабушкой,приносили бы мне попить, надевалибы кофточку, если ветер. Чтобы с менясняли всю ответственность и гладилипо голове.

На этом, хорошенько обдав себя иИвана слякотью, Оля спрыгнула влужу под качелями и закричала:

- Макс, домой!

Макс обернулся и увидел Ивана.

- Эй, иди сюда, у меня тутплотина! - крикнул он, замахав ему.

- Ты слышал меня или нет! –грянула Оля.

Макс вскочил, подобрал свойсовочек и побежал к подъезду.

В лифте они с Иваном стукнулисьладонями: привет-пока! «Доедешь снами до седьмого?» - спросил Макс.Руки у него были ледяные и мокрые,со штанов стекала талая вода. «Тыпопробуй мне простудись!» - пощупавМаксову шею, сказала Оля и

вытолкала сына из лифта. Свои розыона несла головами вниз. Помедливсекунду, Иван раздвинулсмыкающиеся двери, и выскочилследом.

- Оля, мне бы тебя на минутку! –сказал он.

Оля сунула Максу опостылевшиецветы и, втолкнув сына в квартиру,вернулась к лифту.

- Ну? - произнесла она утомлённо.

Её тоску Иван чувствовал в себе -как свою вину и ошибку. Как-торжаво, за всё цепляясь, било сердце,когда он смотрел на Олю, и требовало,

чтоб он немедленно всемпожертвовал, всё починил.

- Я тут подумал на счёт вашихкурсов, – сказал Иван. – Чёрт с ней, сработой. Отказаться от утра с Максом!Что же я, враг себе?

В тот вечер он вышел на балконподышать и увидел во дворе подфонарём юную пару. По какой-топричине девочка упиралась, не хотелазаходить в дом, хоть парень и тянул еёза руку, и даже взялся потомкантовать, упёршись в спину.Несколько минут дети ссорились, по-итальянски махали руками. Наконец,

парень повернулся и, засунув руки вкарманы, зашагал в сторону подъезда.Девочка ещё погоревала и двинуласьвслед за исчезнувшим в подъездегероем.

«Похожа на Машу», - беспечнозаметил Иван и, глядя ей вслед,прикинул, сколько времени прошло стех пор, как Костя приходил к нему вофис. Сперва он считал машинально,не понимая толком, чем занят, и длячего. Вдруг сновидческий ужас сковалего - как будто бы он оставил ребёнкана вокзале, у киоска с мороженым, асам побежал в кассу, но забыл и уехалодин. И вот теперь, много дней спустя,нёсся назад в безумной надежде, чторебёнок ещё ждёт его там. Если же

нет…

Большим мёртвым шагом Иванпошёл по дому – искать мобильный. Икуда только зашвырнул? На окошко?На пианино? Забыл у бабушки?Позвонив с домашнего, он обнаружилсвой телефон в кармане куртки, исразу же вызвал Костин номер.

Абонент был «недоступен».

Тогда, собравшись, внутреннеприготовившись к испытанию, Иванпошёл на кухню и за кружкой чаяпопытался восстановить по мелочамтот разговор на скамейке у офиса -когда, единственный раз в жизни, онотказал Косте в участии. Ничего,

кроме «тачки глины» и «колесаобозрения», не шло ему на ум.

- Ну, что ты кислый? – раздалсяголос Ольги Николаевны. Она вошлана кухню и посмотрела на сына,упёршего локти в стол.

Иван обернулся, с трудомвыбираясь из леса тревоги на маминголос.

– Я, мама, как-то у одноговажного для меня поэта прочёл…Характеристика, которую он подконец жизни дал своей судьбе. Вот,как там было… - Иван замолчал,

стараясь припомнить дословно. - «…От мгновения слишком яркого света…через необходимый болотистый лес…к отчаянию… и потом к рождениючеловека, мужественно глядящего…»Вот как-то так. И это так понятно! Какбудто каким-то малым кругом все мыпроходим то же самое. А у Коститолько начинается «болотистый лес».И ему надо выстоять. А там он ужпойдёт, пойдёт, и проживёт хорошуюжизнь. Только выстоять юность,выстоять молодость.

- Выстоять зрелость, выстоятьстарость… - подхватила мама. – А тамуж мы пойдём, пойдём…

- Что это за жизнь у людей? –

продолжал Иван, не слыша маминойшутки. - А у собак, что за жизнь? Да ивообще, на Земле! Оле хочется бытьмаленькой девочкой, чтобы её гладилипо голове. Косте тоже хочется –заболеть и под одеяло. Почему неживётся людям?

- Потому что они позволяют себераспускаться! - сказала ОльгаНиколаевна. – У меня тоже бываютдепрессии, но я выбираюсь из них вдва дня!

Иван не стал возражать ей, толькопокачал головой.

- Мама, я за Костю боюсь! –поднимаясь из-за стола, произнёс он. -

Может, мне пойти его поискать?

- Поищи! – зевая, отозвалась ОльгаНиколаевна.

Иван лёг за полночь и всё думал оКостиных пожарах и подвигах. Заснул,бог знает, как, и под утро проснулся втоске.

На балконе, куда он вышелспросонья, его мгновенно окуталсладковатый пар. Почудилось было –черёмуха! Но Иван сразу одумался –бензин. Этот запах, как дым, пропиталсобою город. Всюду присутствовал еготёплый грязный вкус. Серо, с дождём,

темнело небо перед рассветом. Недышалось. Ивану захотелось схватитьбабушку, дедушку, самые необходимыевещи и сбежать от неявной, номощной угрозы в чистоту. Конечно, ина даче случались дожди, хмурь во всёнебо. Но какая это была чистая хмурь!

Тревога его разгулялась. Махнувбалконной дверью, Иван помчался кмаминой спальной и прислушался.Мама дышала ровно.

Тогда он взял ключи и, выйдя наплощадку, беззвучно, как взломщик,отпер замок соседней квартиры.

Из спальни доносилсяутешительный бабушкин храп, а в

гостиной тихо пел телевизор. Дедушказаснул за новостями. Иванпригляделся, колышется ли плед. В егостариках давно уже не осталось ничегонадёжного. Организм был изношен,как старое полотно. Над этой ветошьюИван дрожал.

Присев возле спящего дедушки, онвзял его руку и нашёл пульс. Пульснанизывался как разнокалиберныебусины, то мелкие, то тяжёлые. Ивандержал эту волшебную нить, с ней вруках ему было спокойно. В какой-томиг близко придвинулся сон, иоказалось, бусины дедушкиного пульса- изо льда и на глазах тают, становятсякрохотными – исчезли совсем! Этопальцы Ивана ослабли. Он очнулся,

сжал запястье и, послушав ещёнемного успокоительный стук, пошёлк себе.

Всё избыточное отхлынуло. Опять,как во время дедушкиной болезни,проглянул остов бытия – несколькодорогих людей и попытка сквозь какоеугодно бурление вихрей неразъединить рук. Даже если всёисчезнет – что-нибудь да останется –смело решил Иван. - То, что их вместедержало! И тут с внезапнымпримирением ему подумалось очистых могилах, которые будут у егостариков, и о собственной старости вдачных полях, которую Костя смутитиногда шумным визитом. И о сильномславном Максе, и о преданной Оле,

которые не оставят его.

От этих мыслей Иван как будтоутешился, но лечь не смог. Напротив,ему захотелось бежать, вырваться издому на улицу. В дорожном мандражеон проверил вещи – права, ключи.Сунул в карман мобильный исовершенно не удивился, что черезпару минут карман засверкал, дрогнул,и чистый голос звонка запел поночной тишине.

«Вот оно!» – произнёс он вслух идостал трепещущий телефон.

Звонила Маша.

- Они улетели куда-то на Кавказ! –рыдала она. – Костя и Женька! У нихбудет дуэль на скалах! Наверно ужебыла, и теперь неизвестно, где они!

Мобильные номера мальчишек, покоторым непрестанно звонила Маша,не отвечали. Решено было ехать.

Иван вышел из дома, пересёктёмный двор, сел в машину иотправился за Машей в Измайлово. Пожёлтым светофорам, ведомыйнакалившейся интуицией, он доехал кнезнакомому дому без карты. Машаждала его у подъезда, дрожа в своём«мать-и-мачиховом» пальтишке.Машина бабушка охраняла внучку сбалкона.

У дома Фолькера ониприпарковались и принялись звонитьв ворота. Пахло близкой рекой. «Этосон! – твердила Маша. – Когда всетелефоны и звонки не отвечают – этосон!»

Тёмной тропинкой ониспустились к реке и, помыкавшисьвдоль берега, поаукав возленеобитаемого катера, вернулись кмашине.

На рассвете Иван отвёз Машудомой, к бабушке. Как в дурмане онпомнил: они сидели в гостиной, забольшим железным кофейником, и

Машина бабушка рассказывала имистории из своей юности. Емуказалось, комната была целикомсложена из цветов и картин – всё всладостном кофейном дыму. Наконец,Иван сообразил, что чужиевоспоминания не приведут его к Костеи, превозмогая дурноту, простился.

- Мама, где мне искать Костю? –спросил Иван, вернувшись утромдомой. – Бабушка, где мне искатьКостю? Ты многих в жизни искала.Где?

- Где мне искать Костю? –повторил он, позвонив Оле.

Никто не ответил ему. Оставалось«спросить у ясеня». Иван упал накровать и исчез часа на два. Егоподнял звонок мобильного.

- Женька нашёлся! – кричалаМаша. – Он у Фолькера! Поезжайте кним, узнайте о Косте!

По Машиным сведениям, онидействительно полетели – вот жепонёс их чёрт - во Владикавказ! Нашлискалу, вскарабкались каждый метра натри и, дружно образумившись, слезли.Женя вернулся домой, а куда делсяКостя, осталось тайной.

– Отлично! - сказал Иван и,ничего не соображая, почти не

отслеживая собственных действий,оказался минут через тридцать у воротФолькера.

Ему открыл хозяин. На этот раз онбыл без тёмных очков. Ярчайшеесолнце марта жгло его больные глаза,Фолькер поставил ладонь козырьком ивгляделся в тревожное лицо гостя.

- А, да это ты! – наконец разобралон.

- Да, это я. Где Костя? – сказалИван и без церемоний устремился кдому. Фолькер, хмыкнув, пошёл заним. – Мне нужно поговорить сЖеней! – требовал Иван на ходу. –Пусть расскажет! Всё, как было, на

чём расстались! Пока не поговорю, неуйду.

- Да и не уходи! Кто ж тебя гонит?– удивился Фолькер. - Наташ! Позовибрата! – гаркнул он женщине вфартуке, выглядывавшей из дверей.

– Покурим? – спросил он, кивнувИвану на полированное брёвнышко уступеней.

Иван машинально сел ипосмотрел, как Фолькер достаётсигареты. У него было тёмное,заросшее, измученное лицо. Видно, ион не спал сегодня. И вот это –человек с необычайным бизнес-талантом? – невольно изумился Иван.

- С могучей силой воли? Враньё!

Тут с прозрачным лицом и тихойдосадой во взгляде на крыльцо вышелЖеня.

- Где Костя? – вставая, спросилИван.

- Не знаю я, где ваш Костя. Далеконе убежит – у него денег нет, –утомлённо объяснил Женя. –Отстаньте от меня все.

- Не отстану! – сказал Иван. –Напряги мозги – где он может быть?

Фолькер поглядывал в обестороны, как судья на поле. Но недождался развязки.

- Сами напрягайте! – отозвалсяЖеня и пошёл назад в дом.

- Значит, он не знает… Он ведь неподлый человек, ваш Женя? Знал бы –сказал! – кивнул сам себе Иван имедленно побрёл к воротам.

- Послушай! – догнав его,задушевно произнёс Фолькер. – Я вдетстве убежал в Питер. На месяц.Меня с милицией искали. А твойпарень, что он – дитя? Взрослыйпацан. Жив будет, не боись. Он у тебятолько в шутку лихой. А как всерьёз –вещмешок за плечи и привет! Я егопонял, – и Фолькер усмехнулся. - Мывсех обзвонили, - продолжал он. –Информации нет. Ты погоди, сам

придёт. Он виноват – поэтомудрейфит. Пошли-ка давай. Я гитарытебе покажу. Ты таких гитар в жизнине видал!

И Фолькер, положив руку наплечо размякшего немного Ивана,повёл его в дом. Через сказочныедекорации, пески и степи,устилающие пол, вдоль стен,глинобитных и тростниковых, онидобирались до студии. Иван всюдунаходил запустение – нелепоерасположение предметов и нежилой,резкий дух моющих средств. По-видимому, в доме бывало теперь всеготри человека. Фолькер, Женя иприходящая уборщица Наташа. Ниохранника, ни прислуги, о которой в

своё время с гордостью сообщал емуКостя, Иван не обнаружил.

- Что, не идут дела? – с внезапнымсочувствием произнёс Иван. Последикой ночи он утратил чувство такта.Но Фолькер никак его не осадил,напротив, ответил с охотой:

- Дела надо вести, чтоб они шли, -разумно объяснил он. – Ты пересталвести дела – стоп! Они встали. Ты ихснова повёл – пуск! Они пошли. У нассейчас «стоп». Капитан соображает.Детям не нужны воздушные шарики! Ау него их – полон трюм! Куда ихсбыть? Поэтому капитан соображает.Ну а как капитаны соображают? Самзнаешь! – на этих словах Фолькер

свернул на лесенку, ведущую вцокольный этаж и, поманив за собойИвана, спустился в винный погреб.

Полки его были голы. Регулярноеопустошение при отсутствиипополнения сделало своё дело. И всёже в уголке Фолькер нашёл склянкуизысканной формы. Коньяк или виски– Иван не различил.

С откупоренной бутылкой, то идело предлагая отхлебнутьупиравшемуся гостю, «капитан»добрался-таки до студии.

- А… да они все электрические! –увидев гитары, разочаровано протянулИван.

Фолькер ухмыльнулся и вынес емуиз соседней комнаты восхитительнуюиспанскую гитару. Иван взял её в рукии наиграл прелюдию Баха. Фолькерсел рядом. У него было резкоеоткрытое лицо человека, испытавшегоуйму страстей. Он всё-таки нравилсяИвану. Иван сыграл для него еще иГенделя.

Фолькер улыбался его экзерсисам,как детскому рисунку, и всёприхлёбывал из бутылочки.

- Молодец! – похвалил он. –Вторую струну подстрой. И руку такне гни. Дай, я тебе покажу, как надо! –сказав это, он забрал у Ивана гитару, ипронёсся по струнам. - Надо так,

чтобы из всего зла человеку осталасьтолько смерть… А всё остальное – этодолжно искорениться. Вот как надо! –приговаривал Фолькер, отбиваядвенадцатидольный испанский ритм.А потом вдруг соскользнул вдовоенное танго.

Игра его для профессионала былане чистая, но великолепная длялюбителя. К этому делу у негоимелись большие способности, иможно бы долго слушать…

- Нет, – вдруг сам себе сказалИван и поднялся. – Всё-таки надоузнать, где Костя! Я думаю, надопозвонить в аэропорт. Мы хотя быпоймём, вылетел он или нет.

- Ну иди, звони, – сказал Фолькери, встав вслед за ним, пошатнулся.

Голос гитары ещё долго звенел уИвана в ушах. По дороге домой онпытался пощупать шестое чувство –жив ли Костя, нуждается ли впоисках? Шестое чувство молчало. Изэтого Ивану хотелось сделать вывод,что ничего ужасного не произошло.

Вечер он провёл в аэропорту«Домодедово» и, выказавнечеловеческую настырность, добилсяприза. Теперь ему было известно, чтовчера днём Костя прибыл в Москву.Дальше следы терялись.

Следующий день Иван запомнилсонным пятном. Во-первых, потому,что не спал. Во-вторых, потому чтоничего не происходило. ЗвонилаМаша, дежурившая возле Костинойквартиры. Позвонил протрезвевшийФолькер и по новой рассказывал, как вдетстве он убежал в Питер.

Под вечер Иван решил, что пораобеспокоить Бэлку.

- К тебе случайно Костя неприлетал? – спросил он.

Довольно долго они обсуждалиподробности исчезновения и сошлисьна том, что Бэлка летит в Москву, аИван идёт по всем местам, где бывает

Костя и на всех стенах пишет:немедленно позвони близким! ВеруСергеевну, маму Кости и Бэллы,решили пока не волновать.

Не то чтобы беседа с Бэлкойсильно ободрила Ивана, ноответственность была поделена. Онлёг и уснул.

А утром проснулся под дождь.Иван услышал его за окном, накинулкуртку и вышел на балкон. Тяжести небыло. Он попытался наметить зоныпоиска, но ничего кроме Костинойквартиры и берега реки не приходилов голову. Иван вздохнул, подставил

дождю ладонь и умылся. У него былипрекрасные отношения сатмосферными осадками, он мограссчитывать на их помощь. И теперь,глядя внимательно в лицотонкоструйному ливню, Иванприпоминал, что уже где-то виделпохожее ненастье. Нет, не на даче …Весенний лесопарк плыл на него издождя, и совершенно ясно онвспомнил теперь Костины горестныеслова на скамье перед офисом:«Потеплеет – буду жить в парке!»

Иван летел к гаражу, смеясь отнадежды, ужасаясь собственнойглупости. Ну конечно, в парке! Там

Костя провел своё геройскоеотрочество. Противоливневыйкапюшон с козырьком! Там их давнопропавший друг пел свои светлые иопасные песни. Там Бэлка впервыевзглянула с любовью. И я там был,мёд-пиво пил! Пусть даже это совсемдругая история, всё равно – в парк, впарк!

Иван бросил машину у опушки иступил в мокрый лес без листвы. Оншёл стремительно, на грани бега, исмотрел как можно дальше, насквозь –нет ли Кости. Наконец, показалсядоминошный домик, скамейка, и Иванзамедлил шаги, увидев его живым.

Костя вскочил со скамьи, где

вполне уютно расположился со своимрюкзаком и курткой, и помчался кнему по кустам.

- Как же ты меня вычислил? Что,метод дедукции? – засмеялся он,обнимая Ивана.

- Позвонить ты не мог? – грозноспросил тот.

- Прости! – улыбнулся Костя. – Тыпонимаешь, я ведь тут не просто так. Яхочу искупить. Пока Женька с Машкойне помирятся – буду здесь, подоткрытым небом.

- Мама твоя хоть знает, где ты? –перебил Иван, чувствуя, как начинает

в висках постукивать кровь.

- У меня мобильник сел, -беспечно ответил Костя. - Вообще-то яеё приучил к нерегулярномупоступлению информации. Я ейсказал: будешь меня допрашивать –уйду совсем.

- А ещё кого ты приучил… кнерегулярному поступлению? –спросил Иван и взрывная злость надурака, вымотавшего близким столькосердца, поднялась в нём, вздыбиласьалой волной. Иван сжал пальцы и, намгновение всё себе разрешив, треснул«крестника» в скулу. Это была непощечина и не подзатыльник -честный удар в морду. На топливе

праведного гнева он вышел красивыми резким.

Костя отлетел немного, но необиделся.

- Ого! – произнёс он,задохнувшись, ладонь прижав к щеке.– Ты, правда, так думаешь? Хорошо – яисправлюсь. Я поработаю над собой.Работал же я над репортажами! И надсобой смогу! – тут он задохнулсясовсем и умолк.

Иван хмуро стоял на прежнемместе. «Слава Богу, - думал он,остывая, - всё Слава Богу».

- Слушай, как мне нравится, что

ты мне вмазал! – восклицал темвременем Костя, держась за гудящуюголову. – Ты читаешь мысли! Я ведьзвонил Женьке каждые пять минут иумолял: давай подерёмся! Отлупименя за Машку! А он говорит – нехочу, нет никакой ненависти. Простожалко жизни – могли бы с Машкойжить, родить четверых детей, она бы,мол, меня в старости похоронила. Атеперь ищи ещё десять лет какую-нибудь дурочку, и всё равно будет нето. Ты понимаешь, - захлебываясь,городил Костя, - у него бабушка сдедушкой поженились очень рано – вдвадцать лет, и целую жизнь прожилидуша в душу, и мать с отцом то жесамое. У них это традиция, и Женька,оказывается, уже был совершенно

расположен к Машке, это было длянего решённое дело. И тут я!Понимаешь, это ведь жутко, когда твоялюбовь-навеки так легко начинаетглядеть в чужую сторону. Но и Машкане виновата! Она только потомуглядела, что я уж больно заметный! Якак алые паруса – если уж возник нагоризонте, на меня нельзя несмотреть. Притяжение творческойличности!

Он говорил без остановки, не имеясил унять череду слов.

Иван встал и, не замечая Кости,только тряхнув плечом, когда тот

попробовал его удержать, направилсяпрочь. Он шёл по вытоптанномумосковскому лесу к шоссе, и терялся вчувствах. Перебродивший адреналинныл в груди. Хотелось бежать, но небыло сил, снаружи ещё посверкивалгнев, а внутри уже поднималосьблаженство от сознания, что Костя –совершенно жив! Жив и точка!

«Беречь. Беречь их всех!» -горячечно думал он и, выхватив изкармана телефон, позвонил Бэлке.

- Не прилетай, – сказал Иван. –Нашёлся! Он в парке.

И дальше шагал, чувствуя, чтоветер кружит его, как вальс, что

радостный Бэлкин голос, как вальс,его кружит.

- Костя нашёлся! – сказал Иванзвонко, на всю пустую квартиру, итолько потом понял, что мамы нетдома.

Тогда он достал телефон ипозвонил.

- Костя нашёлся! Где бы тыдумала? В парке! – сообщил он ейсчастливую новость.

- Да? – отозвалась мама. – А я,представляешь, шла, и тут у нас,оказывается, фитнесс-клуб! Очень

приличный, с бассейном. Я такободрилась! Неужели снова станучеловеком! Уже говорила с тренером.Будешь со мной ходить?

- Конечно, нет! – сказал Иван. –Но всё равно – хорошо, что сегодня увсех всё находится. Пойду узнаю, чтонашлось у бабушки.

И он пошел было, но встал напороге. «Как так? – мелькнуло ему. -Маме всё равно, что с Костей. Как жетак жить?»

И вдруг ясно, во все глаза, Иванувидел корень своего одиночества.Рядом с ним нет ни одного человека,кому было бы дело до Костиного

спасения. Каждый волновался толькоза тех, от кого зависел сердцем. «Ах,мама, как же! Ты должна былапрослезиться от радости!.. Ну да, этобыло бы чудо. Это Христос долженбыть…» - примирительно подумал они, выйдя на площадку, зазвонил вдверь к бабушке с дедушкой.

Бабушка, прошаркав по коридору,открыла ему. Иван её обнял и, сильносклонившись, приник щекой к плечу.В этой неловкой позе, пока онаворчала на внука и хлопала позагривку, он рассказал ей, что Костя впарке, живой.

- Отпусти! – наконец, решительноего оттолкнув, сказала бабушка. - Мысмотрим беседу о климате! – ивернулась в комнату, к шумящемутелевизору.

Иван нашёл тимуровский выходсвоему чувству – вымыл на кухнестопку тарелок, стоявших в раковине,и в уме посветлело. Наконец онсформулировал: у него был ПраздникЦелости Всех Своих.

На волне благодарной щедростион разыскал в старой книжке телефонБэлкиного и Костиного отчего дома ипозвонил Вере Сергеевне. Костина

мама узнала его по голосу, хотя ниразу, даже в пору дружбы с Бэлкой, имне довелось увидеться.

Иван представился.

- Да, да, я узнала, узнала! –испугалась она. - Что с ним?

Иван сказал ей, что Костя в парке,укрыт, сыт. Как человек закалённый,простудится вряд ли.

- Мне бы поговорить с вами! –воскликнула Вера Сергеевна. - Я бы влюбое время, когда вам удобно! Еслитолько у вас найдётся полчасика. Есливас не затруднит.

Иван, смущённый её испугом и

суетой, сказал, что заедет хоть сейчас.

Они договорились на завтра.

* * *

Вера Сергеевна оказалась похожана Бэлку – тоненькая и темноглазая.Она жила со своими умершимиродителями, взглядывая нежно и частона фотографии.

То, что Костя ей не по силам,стало видно сразу. Ивана она принялавзволнованно и виновато, как если бон был классным руководителем

нашкодившего ребёнка.

Из коридора Иван мельком увиделбледные комнаты и легендарнуюкухню, выкрашенную в «цвет тоски».Он не раз слышал о ней от Кости, но ипредставить не мог, что и в самомделе бывает на свете такой оттенокзелёного. На большом подоконнике неприютилось ни одного цветочногогоршка. Скромная кухонная мебель,белая на тоскливом, бесцветныешторки…

Чай пили в комнате иразговорились легко. Иван рассказалпро бабушку с дедушкой. Оказалось,когда-то Вера Сергеевна работала нафармацевтическом производстве, а

потом ушла в аптечный киоск.Заговорили о болезнях и лекарствах.Подкованность Ивана в вопросахстарости растрогала Веру Сергеевну,она провела его вдоль увешанныхфотографиями стен и познакомила сосвоими покойниками. Всё это былихорошие люди. Папа – врач, мама –учитель немецкого.

Иван смотрел на Веру Сергеевну,как смотрят на русскую осень – счувством родства и печали. В нейвиделся ему пример нисходящеготечения человеческой жизни вообще.«Всё шиворот-навыворот! – думал он сгрустью. - Наверняка ведь Бог задумал,чтобы данный человеку урок вёл его -от страдания к радости, от

одиночества к единству. А кто-то взяли перевернул. И по сей день, наверно,веселится над шуткой». В какое-томгновение Ивану стало жаль, что онне родственник Костиной маме, и неимеет права утешать её и рассуждатьоб исправлении жизни.

В ответ на робкие расспросы ВерыСергеевны Иван рассказал ей оФолькере, о том, как его жалко,потому что он добр и, вероятно, неперенесёт краха своей утопии.Рассказал о Жене. А о Машерассказывать постеснялся.

Вера Сергеевна не знала ровным

счетом ничего. Каждое слово о сынебыло ей, как милостыня. Иванвглядывался и не мог понять – почемуКостя изо всех сил отстраняется оттакой тихой, не тиранической вовсемамы? Неужели просто сбежал изпечали в жизнь?

Ему очень хотелось спросить оКостином отце. Кто он, не от него лиунаследовал сын свой характер и дар?Но Иван сдержал себя, боясь нарватьсяна тайну.

За разговором он так слился состранным домом, где выросли дваблизких ему человека, что совершенно

забыл время, забыл приличия ипостепенно переложил из вазочки ксебе в розетку всё варенье. Это былосказочное варенье из терновника,очень сладкое. Вероятно, оно иоказалось противоядием от грусти.

Костина мама, несказанноободрённая этим его дурнымпоступком, полезла было в буфет зановой порцией, но смущённый Ивануже вставал из-за стола.

- Ну а всё-таки, как мне быть сКостей? – тихо спросила ВераСергеевна, пока он одевался вприхожей. – Может, что-нибудь надотакое… - предпринять?

Иван задумался. Что он могпосоветовать ей? Сделайте так, чтобыжизнь вам полюбилась? Чтобы выстали бодры и веселы? Это было быхорошее издевательство.

- Перекрасьте кухню! - от всейдуши ляпнул он.

И Вера Сергеевна закиваласогласно, как будто только об этомсама и думала.

От Костиной мамы Иван выходилвесёлый, взбудораженный, вертел впальцах ключи от машины и ясновидел – кризис отболел. Теперь, вближайшее время, уже ничего плохогоне случится ни с Костей, ни с ним, ни

с дедушкой, ни с остальными, кто естьпоблизости.

За рулём эйфория прошла, ноосталось солнечное послевкусие, как вдень, когда он праздновал дедушкиновыздоровление и встретил на бульваресобаку.

Он свернул с шоссе и поехалдлинной дорогой – успокоить чувства.На дороге этой дома городские идеревенские, склады, перелески икладбища сменяли друг друга. Этобыла та черта, где волна Москвынаходит на встречную волну природыи возникает мало приятная глазу, нотрогающая сердце смесь.

В одной из таких деревень, нелепоприставленных к самой Москве, Иваностановился, из машины аккуратновылез в лужу, и сразу же плюнул нааккуратность, потому что она неспасала – повсюду плыл талый бензин.Иван прошёлся вдоль снежныхостатков, твёрдых, как известняк,вдоль заборов и старых домов – всё этобыло выкрашено одинаковой густочёрной грязью. Поверх грязи блестелонемного солнца. Это же солнце пеклоему в висок. Иван закрыл глаза –зазеленело, машины просвистывали,как шмели, он с удовольствиемпослушал их разнокалиберные«вжики».

«Как они здесь живут?» - думал

он, глядя на чёрный садик.

А затем увидел, как из соседнегодвора, толкнув калитку иперебравшись через ручьи, вышлаженщина. Статная, без возраста, онапрошла по обочине, зорко глянула вобе стороны и, встав одной ногой надорогу, принялась голосовать. Налокте у неё висела сумка. Под курткойколыхалась на ветру зелёная летняяюбка.

Если б Иван умел написатьувиденное маслом – несчастныйсадик, солнечную, грязную даль, вкоторую глядит лицо женщины, тоназвал бы картину: «Весна опаздываетв Москву».

С улыбкой он пошёл к машине,тихонько завёлся и, стараясь небрызгать, подполз к голосующей.Оказалось, ей надо было недалеко – вХимки.

И хотя при ближайшемрассмотрении дама не обнаружиланикаких хоть сколько-нибудь весеннихчерт, Иван был доволен.

«Весну везу!» - смеялся он просебя, и, подбросив её до Химок, впрекрасном настроении погнал домой.

Мамы не было дома, как и вчера.Видно, она пошла опробовать недавно

найденный фитнес. А из бабушкиныхдверей пахло жжёным сахаром.Бабушка макала хлеб в молоко,посыпала песком и жарила насковородке. Иван вошёл на кухню, какв рай. К гренкам был кофе с цикорием.

- Бабушка, можно я скажубанальную вещь? Мне очень хочется.

- Какую такую банальную?

- Люблю ужасную дорогу отХимок до Долгопрудного! Мнекажется, поэты что-то похожее имелив виду, когда говорили, что любятРоссию. Понимаешь – всё мило!

- Опять тебя в дебри понесло, -

строго сказала бабушка. - Любишь – иладно.

- Ты права! – признал внук. – Нокак промолчать? – и пошёл на балкон,обдумать на воздухе, что делать сКостей.

Хотелось немедленно загнать его кВере Сергеевне. Сей же час! Иванпринялся мысленно репетироватьречь. «Понятно! - собирался сказать онКосте. - У тебя слишком дорогаяжизнь, чтобы потратить кусочек накаких-то там скучных предков. Втаком случае, у меня тоже дорогаяжизнь, и я хочу проводить её вобществе порядочных людей. Намёктебе ясен?»

В тот же вечер Иван поехалвызволять Костю из парка, весьмарассчитывая при этом обойтись безнотаций и оплеух.

Лёжа на скамейке, под головусунув рюкзак, Костя пересказал емусвоё замечательное приключение: какскрупулезно они с Женейпрописывали в самолёте условиядуэли; как взяли в аэропорту такси ипоехали искать скалу; как нашли идолго выбирали место, пригодное дляих доморощенного скалолазания; каквскарабкались метра на три,переглянулись и дружно, можносказать, наперегонки, полезли вниз.

Иван рассмеялся.

- Ну а ты как думал? Страшно! Внас ведь нет дворянской выучки. И,по-моему, это правильно. Честь – этотолько часть жизни. Как же она можетвесить больше жизни? Жизнь всегдавесит больше всего остального, потомучто жизнь - это наш единственныйшанс на всё. Другое дело, еслижертвуешь собой ради кого-то, как навойне. Тут жизнь идёт за жизнь. Этооправдано. Но это не наш случай…Так вот! – продолжал Костя. - Мысползли оттуда, на камушек сели,коленки дрожат. Мне даже обнять егозахотелось, бедный Женька! Я емустал объяснять. Я же с Маши тоженичего не взял, кроме вдохновения! А

не турнула она меня потому, что такпо-дурацки сложилось. Бабушка,сомнения, угрызения совести. Вот яэто ему втолковывал. Женька говорит:я всё понимаю, но уже ничего непочинится. Пускай даже по глупостиразбито. И он пошёл на дорогу – чтобего кто-нибудь в аэропорт подбросил.А я ещё где-то полдня пошатался,пообедал там в каком-то кабаке, итоже в аэропорт. Там ещё пошатался,пока рейса ждали. И мне так тошностало! Думаю – как буду жить послетакого поганства? И тут меня озарило!Ведь в чём смысл? В покаянии иискуплении! Верно? Я решил: пойду влес и буду жить под небом, скольконадо дней, пока у них всё неналадится. Вот так – под небом, под

дождями! Конечно, я, как трезвыйчеловек, не должен верить в подобныеметоды. Но моя жизнь показывает, чтовопреки всей логике и физике, онидействуют. Так что – буду. Уже, междуделом, три дня прошло.

- Что же ты, правда, безвылазнотут сидишь?

- А что, не заметно?

- Пожалуй… - усмехнулся Иван,оглядев его. - И сколько ещёсобираешься?

- Сколько надо. Мне не впервой,ты же знаешь. Вот наладится у них сМашкой – тогда уйду.

- Хочешь взять судьбу измором?

- Говорю же тебе - искупить! –уточнил Костя. – И ты бы, если былдобрый человек, не мораль бы читал, апринёс бы поесть чего-нибудь.

- Ага, так поесть, значит, можно?А я думал, ты вроде как в пустыне, –сказал Иван. - Вставай и пошли домой.

- А как же зверские муки совести?– спросил Костя, обнадёжено садясьна скамейке.

- Муки совести – полезная вещь.Вставай и пошли. Это твой последнийшанс хоть немного спасти себя в моихглазах! – предупредил Иван и,

повернувшись, через лес направился ктрассе.

- Да иду я! Дай хоть вещи возьму!– крикнул Костя.

У машины они остановились.Костя курил.

Мимо свистали автомобили, ибольшое рыхлое небо над лесомпротекало немножечко.

- Не верится, что я проберусьсквозь такие облака, – выдувая в небодымок, говорил Костя. - Не верится,что такой огромный город весь станетлетним.

- А куда же он денется? – сказал

Иван. - Даже если ему и невмоготу –станет.

- Это ты про меня, да? – оживилсяКостя. – Это я стану? Как тынравишься мне! Ты у нас редкоерастение – меланхолик-оптимист!Всегда в печали, но помнишь, чтохэппи-энд неизбежен.

Костя докурил и втоптал окурок вземлю.

- Поехали! – сказал он, плюхаясьна сиденье. - Моя гадкая юностькончилась.

* * *

Без задержек и церемоний апрельвступил во владение Москвой ипригородом.

Крыши цвета мокрого асфальта,полный воды воздух, первые зонты -вот так вошёл этот месяц, ещехмуроватый, но знающий своё дело.Погодите, дайте только ему освоиться!

Сюжет весны переполнял Ивана.Он думал о нём по нескольку раз надню – начиная с утра. Ещё не открывглаз, не видя окна, не определив цветнеба и температуру воздуха, он знал

погоду, из чего делал вывод о наличиив своём организме некоегометеорецептора, наподобиебарометра. Едва проснувшись, лежалон и вытягивал из кучи голубыхлоскутов то одно, то другое старинноевп е чат ле н и е . И особенно ярковспомнилась бурая полянка спятнышками мать-и-мачехи во дворена Большой Грузинской, где они сАндреем провели детство. Как глупо,что весна первым делом селится там,где проходят трубы отопления. Что занелепое потакание городу! На местевесны он бы вообще не захаживал вгород! Пусть знают!

А между тем, эту весну емухотелось держать на вожжах, чтобы не

мчалась очертя голову. Чтобы успетьпрожить основательно каждый еёденёк.

Для полноты весеннего чувства ондаже сгонял на дачу, поглядеть –много ли воды. Дом стоял притихший,как будто поблёкший, как будто дажеподобравший полы - посерединевеликой апрельской лужи. Иванузахотелось стиснуть в объятиях этотдом. Наверное, он и стиснул бы, ставна миг великаном, если бы не увиделпод карнизом гнездо. Какие-то мелкиептички собрались в этом году жить сними под одной крышей. «Ура!» –воскликнул он мысленно и повёзновость домой.

А дома, во дворе, подумал: и здесьхорошо! Как будто сдуло с земли гарьмелких человеческих безобразий –дыма, шума, брани. В глаза била однавесна.

И особенно хороша бывала веснапо утрам во вторник и пятницу, когдаИван возил Макса на занятия. Этобыли подготовительные курсы пригимназии. Оля намеревалась отдать внеё Макса на следующий год, конечно,если они всё-таки не переедут загород. Причастность к такомуважному этапу в биографии ребёнкавдохновила Ивана. Он с удовольствиемвписал это маленькое утреннеемероприятие в поредевший реестрсвоих будней и теперь дважды в

неделю, устроившись возле кабинетана банкетке, ухом и сердцем приникалк занятиям Макса.

Ему нравилось слушать, как ровнораскладываются месяцы – в четырегруппки по три, и как легко поддаётсясортировке животный мир. «Максим,как ты докажешь, что на картинкеапрель?» - спрашивала учительница, иИван испытывал блаженство от того,что апрелю и в самом деле естьдоказательства.

С удовольствием выслушиваяМаксовы уроки, он вспоминал столпысолнечных лучей на дачных лугах – вних был тот же порядок. И ему быложаль, что в детстве родители не

сумели увлечь его естественныминауками, а отдали сына на съедениефантазии. Да, тут ничего непопишешь, - фантазия растерзалаИвана. Тогда как если бы он увлёксяхимией или биологией, ясный мирфизических явлений сообщил быясность уму и сердцу. Пожалуй, егомогла бы привлечь география сосвоими счастливымиподразделениями – геологией,гидрологией, метеорологией. Ну дачто жалеть! Теперь главное – неупустить Макса.

И он думал о том, как трудно неупустить Макса, и как ещё труднее неупустить Костю. А не упустить себя –это вообще нечеловеческий труд. И

очень хочется, очень нужно с кем-нибудь поделить его. Но никто, кроменезримой правды, к которойобращаешь молитву, тебе не поможет.

В один из апрельских дней Иванпошёл в магазин, и оказалось, по всейземле женщины моют окна. Они мылиих с весёлым остервенением. Видно,только этого им хотелось всю зиму, ноне давал мороз.

И Костя, как выяснилось, тожемыл окна. «Я мою окна! – вопил он потелефону. – Приезжай посмотреть!Может, это только раз в жизни!»

Иван поехал по двум причинам.Во-первых, нельзя отказыватьчеловеку, заново отстраивающемусебя. Во-вторых, предыдущий визит кКосте, когда тот болел, не слишкомудался. Хотелось его переписать.

Дверь в квартиру была не заперта.Иван вошёл и услышал свежий запахуборки. Костя стоял на подоконнике,как на сцене, с тряпкой в руке и оралприветствия.

- Ну что, прояснилось что-нибудь?– спросил Иван, задирая голову натруженика.

- А что, сам не видишь? – Костякивнул на вымытую половину окна. –

Прояснилась великая туманность!Человек перестал путать голосжелания с голосом совести! Вотсмотри, чего я хочу? Я хочу создаватьвеликие творенья и распылять поземле. Хочу владеть Машей, Женей,Фолькером и еще многими –располагать их любовью, уважением,всем! Хочу преодолевать собственныепределы, двигаться во всехнаправлениях. Хочу узнавать иизменять Землю, охватывать взглядомодновременно всё, – он сделал паузу иулыбнулся. – Так вот всего этого небудет! Перебьюсь! Ведь верно же?

Костя спрыгнул с подоконника и,схватив свой вечно включенныйноутбук, показал Ивану. – Видишь, я

всё стер, даже «корзину»! – всё!Думаю – ну, заживу теперь! И тут,представь, до меня доходит: а скольковсего моего у Фолькера, у остальных –как я это сотру?

- А какая разница, что у других, -утешил его Иван. - Если ты сам выросиз той поры – ты свободен.

- Да, - согласился Костя. - Но всёравно как-то стыдно. Сколько мне ещёбудет стыдно?

Иван, прищурившись на солнце,поразмыслил.

- Думаю, пару лет, - сказал Иван.

- Ого! – присвистнул Костя. –

Значит, два года вон. А хотя, у менявсё равно нет никаких планов. Менявообще тошнит от созидания. Решил:ничего пока не буду планировать.Просто приведу мозги в порядок. Идом заодно – а то Бэлка на Пасхуприедет. Времени стало – полно!Сплю, учу историю, учу английский.Но как же меня ломает! Я так ужечувствую, бросить баламутить мир –это всё равно, что бросить курить. Ну,ничего, придётся. В конце концов, уменя – Машка. Уж раз так вышло –будем с ней. А что ты думаешь? Меня,между прочим, принимают в доме!Аудиенция – дважды в неделю. Пьёмчай – я, Маша и бабушка.

Иван молчал, давая Косте

высказаться. Он не слишком-то верилв прочность его нынешнегоблагоразумия, но послушать былоприятно.

- А в будущем, - продолжал Костя.– Когда меня перестанет тошнить отсозидания, я займусь чем-нибудьбезусловно прекрасным. Есть у тебяидеи на этот счёт?

– Ты знаешь, - сказал Иван,задумываясь, - когда у меня болелдедушка, я был поражён. Оказалось,даже лучшие стихи - плоские всравнении с жизнью человека. Еслиуж кто безусловно прекрасен – так этомой дедушка. И моя бабушка. Ну, и тыничего… - заключил он с улыбкой.

- Ты не понимаешь меня! –замотал головой Костя. – Я тебяспрашиваю: есть на Земле длячеловека безусловно прекрасноезанятие? Прекрасное само по себе, ане для пользы тела или души?

Иван хотел было отделатьсяполушуткой, сказав, что мытьё окон –безусловно прекрасно. Но емупоказалось стыдно шутить.

- Я думаю, - произнёс он,терпеливо подбирая слова, - надоочень сильно дорожить друг другом.Просто души не чаять. И не даватьсебе слабины. Потому что, конечно,хочется всё бросить, лететь свободно.Нельзя – надо возвращать себя к

этому… не чаянию души. Большеничего безусловного у меня, пожалуй,и нет.

Он произнёс своюсентиментальную реплику судовольствием, нисколько не опасаясьнасмешки. Но Костя и не подумалсмеяться. Он молчал и смотрел слюбопытством.

- Ты бы лучше окно домыл, –напомнил Иван. – А то болтаешьерунду, и меня сбиваешь. Вон, у тебяодни разводы.

Он взял с подоконника тряпку и,пшикнув раствором, принялсяаккуратно сводить со стекла

оставленные Костей туманности.

- Да брось! Я сам домою! –крикнул Костя. – Я вообще тебя незатем звал. Не чтобы ты для меня, анаоборот. Я знаешь, зачем тебя звал?Хочу для тебя что-нибудь сделать!Мне сердце велит! Буквально долбитмне в мозг: сделай что-нибудь дляэтого зануды! Но я пока не вижу, чтоименно тебе нужно. Ведь это должнабыть не моя фантазия – но то, в чём тыдействительно нуждаешься. Мнехотелось бы обустроить твою жизньБэлкой – но видишь, ты упёрся. А зря –вы истинная родня, и то, что я её брат,подтверждает это. Главное, я знаю, вчём препятствие. Ты опасаешься, чтотвоя Олька с горя «поседеет» из

рыжего в фиолетовый!

- Да, опасаюсь, - признал Иван,отдавая Косте тряпку. – Видал, какмыть надо? – сказал он, любовнооглядывая сливающееся с небомстекло.

Дольше оставаться у Кости емубыло незачем. Он вытер руки овалявшееся на стуле полотенце ипошёл в коридор.

- Я все-таки очень хочу что-нибудь для тебя сделать! – повторялКостя, провожая его. - На совесть - какдля себя! Обещаю, в ближайшие дни ябуду тебя серьёзно обдумывать!

- Поступи для меня в институт, -сказал Иван, - ты меня очень обяжешь!

* * *

С тех пор они виделись часто.Вечерами, где-нибудь к ужину, Костязабегал и пересказывал свой день,больше теперь похваляясь неразнообразием, но стойковыдержанной рутиной. Несмотря навнешнюю бодрость, в его визитах былапристыженность, подпольнаянежность к хозяевам, столько месяцевтерпеливо предоставлявшим ему

сочувствие.

- Если ты думаешь, что я захотелжить – напрасно! – однаждыпризнался он Ивану. - Но умомпонимаю – нечего поддаваться, надосамому себя обманывать, будто всё впорядке. Просто притвориться. А там,глядишь, войду во вкус, и Машкуприведу в чувства.

Буксиром, за который онухватился, была Страстная неделя.Костя принял её всерьез. «Я не знаю,что там и как. Это всё недоказуемо. Нораз есть такая неделя – надо еёпрожить», - рассуждал он, точь-в-точь,как бабушка Ивана.

Костя ел только яблоки и чёрныйхлеб, а чтобы никто не подумал, чтоон постится, обдирал колбаснуюкожуру и жевал её вместе с хлебом. «Яне пощусь! – заявлял Костя. – Ятерплю ради всех невиннопострадавших от сволочей вроде меня.Ради Женьки. И ради Христа. Ктознает, может, я бы тоже требовал, чтобего распяли?»

Пиком Костиного поста, ибо всёже это был пост, стало паломничествов зал иконописи Третьяковскойгалереи. Он поехал туда один ипробыл полдня возле «Спаса» и«Троицы», надеясь прорубить время.

- Сильные вещи, - сказал он,

вечером заехав к Ивану. – Тепло, какот печки. Но они уже давно не променя, не про нас всех. Если Толстойещё где-то про нас, то Рублёв – уженет. Точно так же, как какой-нибудьБоттичелли. Люди другой формации.Думаю, в те времена святость былаближе к человеку, люди Божий миркожей чувствовали и писали вот такиевещи. А мы что? Вышел – смотрю намашины, на всю гарь, и думаю: какиеже мы сироты!

- Да какие сироты! Ты на дачу кнам поезжай, выйди в поле! – возразилИван, но сам почувствовал, как, сойдяс тропы, заскользило сердце. -Вообще, не надо об этом, – решил он.– Завтра у нас что? Четверг. Бабушка

будет красить яйца. Хочешь, приходи.

Догадавшись, что за яйцамипоследует выпечка куличей, а затемосвящение их, крестный ход в местнойцерквушке и утренние поцелуи, Костяхотел остаться у Ивана в гостях досамой Пасхи, но хозяин не позволил.

- Нет, - сказал он строго. – Куличибудешь печь дома, с мамой.Растормошишь её, понял!

- Понял, - немедленно согласилсяКостя. – Но у нас там дурдом. Ничегонельзя печь. Она кухню красит!

- Ну так иди и помогай красить! –

велел Иван.

И Костя пошёл. От души ли, аможет, с меркантильной целью быть«хорошим» - этого Иван не знал, но влюбом случае остался доволен.

В четверг мама взялась краситьяйца магазинной краской, бабушка –луковой шелухой, а Иван уехал в офис.На улице Большой Татарской, средицерквей Замоскворечья, он поглядывал– есть ли хоть какое предчувствиепраздника? Или, может, страстнаяскорбь? Ничего не унюхав, он отнёс вофис печенье и кофе, проверил почту,пустую, как никогда, и вернулся

домой.

Дома печальная мама мыла плиту.

- Всё покрасили, всё сделали.Хотела печь. Уже достала миксер,изюм, но бабушка говорит – завтра, -пожаловалась она сыну. – А сегоднятогда что?

- Давай погуляем! – предложил,растерявшись, Иван. – Хочешь,поехали в центр?

- Я ещё хотела сделать пасхальноегнёздышко, - прибавила ОльгаНиколаевна. – Знаешь, как в Европе…Только зря герань общипала!

Тут жалость к себе одолела маму.

Она бросила тряпку на плиту изаплакала.

Иван знал, что в канун праздниковчувство личной неустроенностиобостряется. «Вот поэтому…» -подумал было он, и вдруг ему сталострашно: как вышло, что он самвеликолепно, роскошно устроен вжизни, а мама – нет?

- Нет, так не пойдёт! –переламывая растерянность, объявилон. - Давай разбираться, чего тебехочется!

Но оказалось, мама не нуждаласьв разбирательствах. Она отлично зналаответ.

- Да… - сказала ОльгаНиколаевна, промокая слёзыкухонным полотенцем. – Я всё этовремя заглядывала в себя, и теперьначинаю понимать: мне всё-такискучно без твоего отца. Без этогопамятника. Хочу, чтобы этотпамятник был хотя бы в Москве.Чтобы его можно было взять под рукуи прогуляться - хоть на выставку.Пусть даже молчит себе, как молчал.Может, напишем ему на Пасхуэсэмэску? «Христос Воскресе!»?

Иван покачал головой.

- Он не ответит, мама. Потерпи долета. Позову его разбираться софисом, у нас там бардак. Тогда

поглядим. Никуда не денется...Влюбится и женится! – заключил он.

Утром в канун Пасхи Иванпроснулся и увидел дождь: он падалмедленно и невесомо, как снег. Встарые времена хмурые весенние дниоказывались лучшими для работы. Втакую погоду уютно было сгинуть довечера в книге и что-нибудь такоеотмечать себе в тетрадь. К сожалению,Иван вырастал понемногу из этихдобрых занятий. Теперь ему нравилосьотноситься к полезным днямбескорыстно – проживать их, как есть,никакой не извлекая пользы. Оноделся и вышел на улицу.

Стоял тихий, свежий, серыйденёк, притупивший немного остротуапреля. Было приятно отдохнуть в нёмот солнечно-синего, с тайной зеленьювнутри, напора весны.

Во время прогулки с Иваномпроизошло два события. Маленькийвсклокоченный старичок, почтиюродивый, подкатился к нему испросил, где тут можно купитьвермишели. Содержание вопросаизумило Ивана, и всё же, оносмотрелся, оценивая, какой магазинближе.

Вдруг резко и нелепо - как будтопокрутили ручку приёмника –затрещал и припустил дождь. Иван

проводил взглядом бегущего поводяным пузырям охотника завермишелью, и на углу увидел ещёнесколько бесценных кадров:долговязая женщина, укрываяраспахнутым плащом, как крылом,девочку лет четырёх, спешила поулице, волоча свободной рукойдетский велосипед и пакет картошки.Из дырки, прорванной педальювелосипеда, уже высыпались двекартофелины, но Ивану и в голову непришло врываться со своей подмогой вэту картину счастья, нарушатьравновесие дождя и укрытости,сиюминутной спешки и вечной любви.Нет уж. Пусть сами тащат свой велик!

Довольный, с «вымытой» головой,

Иван направился к дому и дорогойразмышлял о своем везении. Какойпарадокс! – думал он. Вроде бы онодин, но это ничем не напоминаетодиночество. Разве одинок человек, укоторого полное сердце стариков идетей, и которого случайный попутчикспрашивает о вермишели!

Вечером они с мамой решали –идти ли на Крестный ход. Доводы «за»у Ивана были такие. Во-первых, всегдахорошо выйти на улицу. Во-вторых,Христос воскрес для всех, поэтомубольше праздника проникает в сердце,если встречаешь его вместе со всеми.Но главное – надо пойти ради

бабушки. Сама она в последние годыбыла вынуждена смотреть пасхальнуюслужбу по телевизору, но и помыслитьне могла, чтобы ни одногопредставителя семьи не явилось вхрам.

Когда подходили к воротамцеркви, Ивану вспомнилось, как двагода назад он тоже отправился сюда –не по зову сердца, скорей отдушевного отчаяния. И всё былохорошо – и место досталось хорошее, ивокруг были хорошие люди с детьми, иотзывался он вместе со всеми:«Воистину воскресе!» Но легче ему нестало. Он смирился с этим - не стало,и ладно. Вероятно, смирение и былоединственным даром, который он мог

тогда в себя вместить.

А теперь им с мамой даже нехватило места в церкви, они осталисьво дворике, и свечей не успели купить,но вся Пасхальная была их!

Уходить домой сразу послеКрестного хода не хотелось. ОльгаНиколаевна остановилась у воротпоговорить со знакомой, а Иваногляделся. Невдалеке от церкви стоялабеременная барышня в платке и саппетитом ела яичко. Ещё подальше,их сосед, старый Василий Петрович,вынув из кармана пакетик, разговлялсякуском магазинного кулича.

Прямо из церковного двора Иван

решил позвонить Андрею, известномуценителю православного Воскресенияи Рождества.

- А я и забыл, что Пасха! -расстроился Андрей. – У нас неделюназад была. Хорошо, что ты позвонил!– и он замолчал, потерянный иизумлённый. - Нет, этак не годится! –вдруг воскликнул он. – Надо всёпередумывать заново. Только, тыпонимаешь, трудно возвращаться снулём!

- Какой же у тебя ноль! – сказалИван. - Ты столько повидал!

Андрей помолчал – как будто вёлподсчет, и, наконец, безрадостно

отозвался:

- Да сколько?

На следующий день, любуясь запраздничным завтраком бабушкинымикуличами и дедушкиной белойрубашкой, Иван был умилён – как всё-таки рады бывают люди примкнуть ктрадиции! Ему и самому нравилось,что солнце, согласно пасхальномуобыкновению, разогнало облака ивесело светило. И нравилось, чтобабушке то и дело звонят –родственники, приятельницы,отрывают от трапезы, восклицают«Христос Воскресе». После завтрака

он позвонил Оле – вызвать Макса наяичный бой, но, оказалось, они уехали.Иван почуял было тень, но не успелрасстроиться, потому что сразу жезагудел мобильник, и на экранепоявился номер Кости:

- Целую тебя! Люблю, дорожу иблагословляю! – умудрённым голосомпроизнёс его «крестник» и прибавилеще немало благодарныхвдохновляющих слов.

Иван нашёл, что Костяпереигрывает с пасхальнымумилением, но всё равно был рад, чтосмягчилось его злое сиротство –наконец, ребёнок был дома, с мамой.

- Воистину воскресе! – отозвалсяон на Костину длинную реплику.

- Мне на самом деле очень темно.Несмотря на Пасху, - продолжалКостя. - Но я терплю. Ты ведь сказал,что это пройдёт. Пройдёт ведь?

- Даже не сомневайся! – искреннеподтвердил Иван.

- А ты знаешь, - произнёс Костявдруг, как если бы не хотел говорить,но передумал. – У нас Бэлка!Прилетела сегодня утром.

- Всё-таки прилетела! –растерялся Иван. – Послушай, Костя,спроси у неё – она не хочет со мной

увидеться? Мы ведь сколько невиделись. Я бы мог в любое время!

* * *

Они встретились легко. Свернув сцентральной площади, легко зашагалипо тихой улочке. Парижская его мечтао весенней Вене сбывалась в Москве!Иван заметил: Бэлка внутреннеприподнялась по сравнению с темвременем, что они провели вместе.Трагическая интонация ушла.Резкость, если и осталась, то только во

внешнем. Она была без макияжа, безкаблуков, в подростковой куртке,самостоятельная, по большому счетуспокойная, хотя и чуткая, как встарь.Ушла её общая с Костей огнестрельнаяэнергия, остался ветер, но уже безпуль.

По привычке Иван заговорил былоо Косте, но тема не удержалась, и вотуже Бэлка расспрашивала его о нёмсамом. Кое-что она знала об Иване отбрата, но совсем немного.

Иван не стал отнекиваться иохотно выдал ей всё, на что набрелапамять: об обеих поездках к Андрею, о

велосипеде, трёхдневном снегопаде,собаках, даже о Мише с егочерноморскими планами. Бэлкаслушала сочувственно. Может быть,временами ей и становилось смешноот детских забот Ивана, но она невыдавала улыбки.

- Вот ты видишь, что творится -бездельничаю напропалую! - веселовыговорившись, подытожил Иван. -Удивительно – как земля меня терпити кормит? Всё думаю – ведь надо бысделать в жизни хоть что-тосущественное! Хотя бы отца помиритьс мамой… Мама согласна! Потом,хотим с дедушкой на дачеперестраивать дом, чтобы можно быложить зимой. А в феврале дедушка

болел! – вспомнил он и рассказал ещёи про дедушку.

- Я это всё проходила, - сказалаБэлка. - У меня дедушка тоже был«мой». Я над ним тряслась. Но тыподумай, глубокая старость – это ведьв порядке вещей. Это хороший,правильный порядок – ведь так? Этосчастье, в сравнении с тем, что иногдау людей бывает.

- Да, - кивнул Иван. – Ядействительно, скорее рад…

Они прошлись по несколькимулицам, наобум выбирая, куда

свернуть. Весеннее солнышко напеклоим головы, а затем нашли облака,засквозил ветер. В старом, пахнущемвесной переулке им попаласькондитерская с тремя столиками.Один они заняли.

Бэлка сняла свою полудетскуюкуртку и осталась в чёрной водолазке,обтачивающей подбородок.Внимательно глядел Иван на светлое,взволнованное лицо человека,который был когда-то готов разделитьс ним жизнь: вот она, Бэлка! Каменьсказочного благородства, прекрасныйгорный осколок, со своимипланетарными тайнами, но не

умеющий ни течь, ни гнуться.

Ивану хотелось оживить еёбледность, дать ей в руки маки.Собираясь на встречу, он думал оцветах, но дарить букет показалосьему неловко, даже пошло. Зато теперьего осенило: надо было принести ей издому чудную белую герань, всю вцвету.

Под лепет радио, заслонённыеэтим звуком, как ширмой, онипродолжили прерванный разговор.Просто и кратко, не напуская никакихтайн, Бэлла пересказывала Ивану своёжитьё-бытьё.

- Я снимаю квартиру возле

большого парка, - говорила она. - Уменя холостяцкий быт, но всё удобно,всё даже с маленьким шиком. Иногдаприезжает подруга из Москвы. Большеникого не бывает. Я теперь очень тихоживу.

Иван кивнул согласно. По земныммеркам за ошибки юности с них взялинемного, но достаточно, чтобы обаперестали суетиться по пустякам.

- Почему ты не хочешь вернуться?Всё-таки у тебя здесь Костя, родители,– спросил он, но не так, как Андрея,без укора, напротив, желая услышатьнадёжное оправдание.

- Видишь ли, - отвечала Бэлла. -

Мама – вся в прошлом. Собираеткакие-то воспоминания, историюсемьи. Как я её оттуда вырву? Зимойгостила у меня две недели – и всяизвелась. Ей всё хотелось в Москвусемидесятых. Понимаешь – не простов Москву! Так что, мама живётпрошлым. А Костька живёт будущим,и я ему нужнее в Европе – может, ещёучиться ко мне приедет. А, кроме того– деньги. Я ведь не одна, на мне всякомпания. Там всё-таки больше можнозаработать, чем здесь...

- Зато здесь вы были бы вместе, -сказал Иван.

- А это пока никому не нужно, -возразила Бэлла. - Можно, конечно,

искусственно подогревать своё гнездо,устраивать чаепития. Только зачем?Ещё успеем. Мама состарится, Костькаперегорит, что при его темпераментенеизбежно – вот тогда вернусь. Ты несомневайся – я вернусь, когда придётвремя.

Иван не сомневался. Горестногопрактицизма Оли не было в Бэлке.Она летала выше и видела ясно, какследует поступать.

- Я даже и сейчас могу остаться, -вдруг произнесла она. – Если Костяили мама попросят. Работа, Европа,перспективы - это всё такая игра!Неужели я из-за бирюлек брошуживого человека? Если только хоть

кому-то буду нужна…

Она вздохнула прерывисто, точно,как Костя в пору невзгод, и закурила.

«Ну вот, и у Бэлки ничего нового»,- про себя подытожил Иван. И снова,уже не в первый раз, почувствовал, чтос ростом души отличительные черты,изюминки характера, всё болеестираются в человеке, он становитсяпроще и обобщённей, и большепропитывается вечными истинами. Нанепосвящённый взгляд может дажепоказаться, что он скучнеет, тогда какв его простоте – не пресность, но соль.

- Бросай курить! Я бросил – оченьнетрудно! – сказал Иван.

- Да. Хорошо, - сразу отозваласьБэлка. – Попробую, – и потушиласигарету. – Я и сама хотела – но меняникто не просил. Если тебя просят –это намного легче, чем просто самойдля себя. Так ведь?

Она взяла со стола почти полнуюпачку сигарет и, чуть смяв её в кулаке,положила в пепельницу, поверхокурка.

Иван не удивился. Бедная Бэлка! –думал он. – Какая бессмысленная этосвобода - когда человека никто непросит вернуться, и не просит бросатькурить. И какая же радость, когда кто-нибудь, наконец, его этой свободылишает!

И тут же он почувствовал, чтоострое и доброе чувство, которое былоу него к Бэлле, не сгинуло никуда, аспокойно теперь просыпается,расправляет плечи.

- Рада и не рада, что мывстретились, - сказала она. - Я, поправде сказать, очень тоскую. Япозвала бы тебя с собой. Или дажесама осталась. Но у тебя дела и долг,так ведь?

Эти слова она произнесласпокойно и искренне, безо всякойигры, и сразу, чтобы паузой невынуждать Ивана к ответу, приняласьрассказывать о студенте, на дняхпритащившем ей свой перевод

Лермонтовского «Паруса» - крикизмученной благополучиемавстрийской души.

Иван слушал, и большая нежностьподнималась в нём, отряхивала долгуюдрёму. Он чувствовал, как славно былобы снова попасть в Бэлкины руки. Онаиспользовала бы свою любовь, какприбор навигации, и нашла бы им надвоих дом, дорогу и дело – точно подритм сердец. Это был бы союз двухлюдей, бесконечно бережных к своемусовместному бытию. Не жирное,избыточное блаженство, но ветероксчастья.

Иван знал, что всё поправимомежду людьми, пока они живы. Тот

давний, неудавшийся опыт его нерасстраивал, наоборот, он видел в нёмнеобходимую ступеньку. Сию минуту,не поднимаясь из-за столика, он могбы взять и исправить жизнь. Но неимел возможности свободнораспорядиться собою. Во-первых, унего была Оля. Не то чтобы Иванчувствовал на себе обязательства, ноустроить свою жизнь прежде, чем онаустроит свою, казалось емувероломством. Во-вторых, бабушка сдедушкой нуждались в его полнойосёдлости, тогда как Бэлла – существоперелётное.

Пора было оканчивать встречу,

чтобы затянутый финал не нарушил еёкрасоты.

- Ну, мы ещё увидимся, - сказалаБэлка.

Он подумал: надо бы её обнять напрощание, к сердцу прижать, но нестал, потому что знал - мозги съедутнабекрень, и потом разбирайся.

Они простились, как самыедобрые знакомые. Иван несомневался: Бэлла, как и он, довольнаплодами встречи. Прошлое забыто,взаимопонимание очевидно, онидругие люди, они больше не ставятточек, не торопятся и не гадают.

Потому был немного обескуражен,когда Костя сообщил, что Бэлкапоменяла билет и той же ночьюулетела назад в Вену «по срочнымделам».

* * *

Прошла пасхальная неделя иунесла с собой счастливую силупраздника.

Не то чтобы тоска – тоску Иванумел отшить, - но какая-то несветлая

растерянность завелась в нём. Онопять не занимался ничем.

После завтрака, если не надо быловезти Макса на занятия, он вёлбабушку прогуляться на утреннемсолнышке. Они обходили вокруг дом идетскую площадку, а затемусаживались на лавочку, под деревца.И сидел Иван среди бела дня, вокружении детей и рябинок,бабушкины приятельницы здоровалисьс ним, соседские собаки его узнавали.

Жизнь как будто нарочно недавала Ивану работы. Менеджеры вофисе без охоты доверяли емуклиентов. Бухгалтер не одобрялстремлений Ивана вникнуть в дела.

Одна только добрая сотрудница Таняиногда сама подзывала его - поправитьзапавшую клавишу или поменятькраску в принтере.

Случалось, выйдя из офиса,богатый досугом Иван испытывалжелание поехать в направленииинститута. Но что ему теперь былоделать там?

Как-то раз он вспомнил, что Мишаобещал на Пасху фантастическиекуличи. И хотя Пасха давно миновала,даже такой просроченный повод квстрече было жаль упустить. «Поеду кМише!» – решил Иван и отправился наинститутскую улицу. Там ждал егосюрприз.

Возле входа в «Кофейную» стоялалошадь с небольшой изящнойтележкой. «Конноспортивная школа» -значилось на борту. Телега былаоборудована скамеечками дляпассажиров. Вот на эти скамейки, атак же между ними потный Миша втюбетейке и вратарской, с длиннымирукавами, майке грузил свойизысканный скарб.

Новоселья не раз уже приносилиИвану друзей, но отъезд, да еще такойлихой, он видел впервые.

Он остановился поодаль - подойтиблизко показалось ему неудобным.Оказывается, не так уж прочно былоих приятельство с Мишей, чтобы Иван

посмел вмешаться в этот странныйперфоманс. Даже простопоздороваться было бы теперь лишними могло сбить Мишу с его никому неведомого толку.

«Вот и Миша, - думал Иван. -Прощальная гастроль…» Он смотрелиздали, уже без удивления, и емуказалось, что он предвидел Мишинотъезд. Не бывает долго поблизоститаких персонажей. Их, как МэриПоппинс, ветром уносит.

В это время лошадь заржала.Миша встал у самой её морды и началчто-то строго ей объяснять.

«На редкость гармоничная жизнь,

- думал Иван, уходя. - Одно “не знаю”перетекает в другое “не знаю”, ничегоне происходит, и в то же время, всёменяется. Ах, если бы схватить иобнять эту реку!»

Заряженный романтикойМишиного переезда, Иван в тот жевечер взялся штудировать дедушкинупослевоенную книжку «Как своимируками построить дом». В этойкнижке почти на каждой страницебыло несколько слов о Сталине. Иванчитал её с увлечением, а когда прочёлвсю, выяснилось, что никакойпрактической информации он незапомнил. В голове остались сплошь

посторонние впечатления - солнечныепросторы пятидесятых, молодость,физическое и нравственное здоровье,счастье труда. Ничего о строительстве!

Тогда он зашёл в магазин и купилсебе новую книжку.

В тот же день на строительномрынке Иван приценился к железу,вагонке и половой доске, и привёздедушке полный прайс-лист. Теперьони могли составить смету летнегоремонта. Дедушка хотел считать сам,но его руки не справились с мелкимикнопками калькулятора. Он сбивался,шутил, сердился, наконец, обиделся намашинку всерьёз и лёг отдыхать. Тогдана его место заступила бабушка и

принялась ругать внука за нетрезвостьидей и глупое потакание стариковскойпричуде. «Какой ему дом!» - ворчалаона.

«Ничего… - думал Иван. – Наукаидёт вперёд. Мы найдём какое-нибудьлекарство. Сильное лекарство отстарости»…

Через неделю, в самую изюминкумосковской весны – к распустившимсяпочкам, забежал Костя. Непроснувшийся толком Иван наутренней кухне слушал его монолог:

- Значит, было так! Женька звонит

мне и назначает встречу. Я готовлюсь.Надеваю всё чистое. В последний разоглядываю прекрасный мир. В общем,жду от него всего. Прихожу – а онпротягивает мне руку. Ладно, говорит,хватит валять дурака. Через мелочинадо уметь переступать. Если окаждую мелочь спотыкаться – всеколенки обобьёшь. Мы всё, мол,выяснили - давай работать дальше.Тем более что Фолькеру нужнаподдержка. Он, говорит, весь вразрухе. В общем, зовёт меня.

- А ты что? – заволновался Иван.

- А сам как думаешь? Угадай, а яскажу – так или нет!

Иван молчал.

- Ладно! – засмеялся Костя,довольный, что сумел заинтриговатьдруга. – Давай лучше, записывай мойновый номер! Я тот заблокировал –всё! В новую жизнь – с новымномером! А новая жизнь такая! - Исмеясь, не в силах больше держать присебе свою тайну, сообщил Ивану, чтопринял решение. Никакого Женьки!Никакой журналистики вообще! Онпойдёт в какой-нибудь слабенькийтехнический институт, в инженеры.Во-первых, там нет конкурса. Во-вторых, ему необходимо укреплятьразум и логику, чему способствуетматематика!

- И вот что ещё! – продолжалКостя, пока Иван справлялся спотрясением. – Одолжи мне свойвелик! В отсутствии вдохновенияорганизму нужны спортивныестрессы!

Они вместе вышли из дому инаправились к гаражу. Иван выкатилвелосипед на весёлые апрельскиелужи, мелкие, с голубым небом. Костясел и, плеща небесами, объехал двор.

– Ну, пока! - крикнул он, проезжаямимо. – Спасибо! Я погнал. Я тебепозвоню.

«Неужто доедет доКраснопресненской? - размышлялИван, стоя у гаража со свободноопущенными руками и глядя наповорот дороги, за которым исчезКостя. – Вот так-то… - думал он счувством вины. – Взял и сбил человекас жизни…»

Оглянувшись на машину в гараже,Иван вспомнил, что и ему надо ехать -нельзя же совсем не показываться вофисе! К сожалению, слово «надо»играло скудную роль в его судьбе.«Надо бы» звучало чуть лучше, нотоже не помогло. Иван закрыл гараж ив печали, невесть откуда напавшей,пошёл на реку.

«Что, может, велик пожалел? –допрашивал он себя дорогой. - Можети тебе нужны в отсутствиивдохновения спортивные стрессы?»

Потерянный, какой-то лишний, ондошёл до реки, помочил ладонь в водеи вернулся обратно. Настроение,необъяснимо рванувшее вниз, неулучшилось. К тому же, он застал водворе ужасную сцену, касающуюся егосамым непосредственным образом.

У подъезда стояла машина Оли.Макс, рыдая, выдёргивал из открытогобагажника пакеты с игрушками инёсся с ними к подъезду. Оля догоняла

его и за шиворот, чуть ли не за волосы,волокла назад к машине. Максвырывался, подбирал обронённые вборьбе мешочки и снова рвался вподъезд. Звуков, сопровождавшихборьбу, Иван не распознал, он стоялпоодаль, словно в снегу, глухой иошеломлённый.

Наконец, Макс победил искрылся. Оля с двумя дамскимисумками и рюкзаком на плечеоцепенело встала у машины. Её рукишевельнулись, в них взялись откуда-тосигареты, она закурила. Издалека Иванувидел отчётливую дрожь пальцев.

Быстрым шагом он подошёл испросил:

- Что случилось?

Его вопрос прозвучал строго, онподумал даже, что Оля не станетотвечать на такой.

- Мы переезжаем, - сказала она схрипотцой, и прокашлялась. – Будемпока жить на два дома, чтобы Макспривык, а летом совсем переберёмся.

- А если он не привыкнет? –спросил Иван, чувствуя, какзакладывает грудь ледяным кирпичом.

- Привыкнет! – отрезала Оля. -Соседство с тобой – это, конечно,большая ценность, но не всё,понимаешь? И не надо меня

шантажировать счастьем ребёнка.

- А может, как раз надо? Кто жеэто знает наверняка? – несмело, ноискренне предположил Иван.

- Я это знаю наверняка! –крикнула Оля. – А ты на меня давишьиз эгоизма, чтоб было, как тебе лучше.И добьёшься ведь! Я всё раньше затебя волновалась, думала – смоет тебясо свету вместе с твоими бабушками идедушками. Чепуха полнейшая! Этообманное впечатление. Ты дикоцелеустремлённый и никогда непогибнешь. Просто цель у тебядовольно-таки странная – халявить пожизни и оказывать мелкие милостидетям и старикам. Природу ещё ты

любишь, да? Ну вот, у тебя и вышел вкороткие сроки такой эксклюзивныйрай – минимум напряга, максимумдобродетели. И ты будешь жить долгои счастливо. Ты красивый, добрый. Утебя всё получается. Ты и женишьсяещё на Елене Прекрасной! Так что неприбедняйся!

– Это всё не так, не о том!.. –заговорил было Иван.

Оля, полуотвернувшись, курила.Лямка рюкзака сползла с её плеча налокоть. Иван хотел поправить, нотолько вздохнул и, покачав головой,пошёл к подъезду.

Там ждало его спасение. Едва

войдя, не успев ещё вызвать лифт, онуслышал дальний топот. Это сверхубежал Макс - ему не разрешалосьодному ездить в лифте. Иван взлетелпо лестнице навстречу. На пролётевторого этажа он поймал горячего,потного Макса прямо в руки и отёр егощёки от слёз, как от дождя. А затемподсадил на перила, чтобы поговоритьсерьёзно, лицом к лицу.

– Ты поезжай спокойно, - сказалон тихо, но строго. - Вы там неостанетесь. Я как раз сейчас этоустраиваю.

– А это долго? - шепнул снадеждой Макс.

– Не знаю, как получится, -отвечал Иван. - Пока терпи. Но толькомаме ни слова, ты понял? А то всёиспортишь.

И Макс, с одной стороны недоверяя, с другой – безусловно веряИвану, поскакал вниз по лестнице,чтобы в заговорщицком настроении,без всяких капризов и слёз, поехать смамой.

Дома Иван сел за закрытоепианино и попробовал представитьсебе Олину жизнь: как она встаёт – сзастрявшей в виске пулей будильника -и идёт мыть больную голову под душ.

Потом включает на кухне фен, исквозь его гул орёт на Макса за то, чтоон плохо ест и медленно собирается, иза то, что у него насморк…

Всё – дальше думать нетребовалось. Иван и раньше знал, ноне решался сформулировать жёстко:кто еще виноват в Олиной жизни,кроме него?

Он поднял крышку пианино итихонько, без педали, начал играть,что помнил. За каких-нибудь пятьминут музыкой продуло, проветрилоего ум.

Он встал и спустился во двор. Оляс Максом ещё возились возле машины.

- Оля, - произнёс он, не слышасвоего голоса. – Я прошу тебя. РадиХриста, останьтесь!

Подниматься домой былотяжелей, чем спускаться. Никогда ещёв жизни Иван не брал таких крупныхдолгов, как сегодня. И всё же, есливспомнить Макса на лестнице – то ине жалко. Не жалко ещё и, есливспомнить…

Так, перебирая, что было ценногои за что готов платить, он смотрел изкухонного окна на пустой двор, ипотихоньку вернул себе ровность духа.

Его спокойные мысли перебилаОльга Николаевна.

- Ты что это? – спросила она,войдя на кухню и встав за его спиной.

- Да ничего, - сказал Иван,отвернувшись от окна. – Ты видела,Оля с Максом переезжают! Я обещалМаксу, что он не уедет.

Иван взглянул на маму иподождал. Ольга Николаевна молчала– до конца ещё не убитая, но ужеготовая к обмороку.

- Знаешь, мама – мне не то чтобыхорошо… - произнёс он. – Парадокс…Мне кажется, благодаря этому долгу,

я, наконец, свободен и могу поступитьпо совести. То есть – я как будто усобственной совести одолжил…

- Я не понимаю твоих метафор! –с напряжением произнесла ОльгаНиколаевна. - Ты хоть отдаёшь себеотчёт, что это такое - взять на себязаботу без любви? Принять эту вечнуютревогу, лишить себя свободыпередвижения, свободы чувств…Всего – понимаешь? Пойдёшь пахать сутра до ночи. Пойдёшь, пойдёшь - тебебудет стыдно, что ты плохо кормишьсемью. Но учти – эту ношу никто натебя не взваливает. Ты хватаешь еёсам, как дурак.

- Она лежит на моей дороге.

Причём, давно, - сказал Иван.

Больше Ольга Николаевна немогла держаться.

- Нет, это кошмар какой-то! –вскипела она. – Вместо того чтобыбороться за счастье, ты униженноозираешься – кому бы пригодиться!Кому пригожусь – с тем пойду! Это ятебя упустила в детстве! Нет-нет,молчи! – замахала она. – Молчи! Ещёодной тирады про долг я не выдержу!Ты молчи – а я скажу! У человека втвоём возрасте есть прежде всего долгперед своей судьбой! У него есть долгперед своим талантом, который онобязан реализовать, перед своей душойи, если хочешь, телом! Вот эти долги у

него есть. А чтобы грехи замаливать –для этого у тебя будет старость.

Иван опустился на стул и смотрелснизу вверх на гневную маму. Онабушевала, как берёза в сильный ветер,и гнев её был родной.

- Знаешь, дорогой мой, зря ямолчала! Всё, чем ты тут занимаешься– никакая это не святость, это пошлаятрусость жизни! - подытожила ОльгаНиколаевна и, довольная собственнойпрямотой, ушла.

Хорошо было сидеть Ивану внаступившей тишине. По стеклу

заклевал дождик, но это тоже был звуктишины – он ему не мешал. Устало иласково он следил за картинкойвнутри себя: вот катит по бережкувялый физкультурник. Используетпланету в качестве велосипеднойдорожки. Мозги использует вк а ч е с т в е … Редкостная, сортоваяникчемность.

«Ладно, - мягко сказал он себе иладони упёр в колени. - Поднимайся».Ноги ленились, не хотели вставать,большая грусть была во всём теле, новсё-таки Иван встал, в коридоре влез вботинки, взял курточку и, Бог знаеткак, догулял день.

Надеясь, что за ночь Господьпоможет, он лёг в тот вечер довольнорано и спал крепко, но недолго.Проснулся же по вине воробьёв,расшумевшихся на первое солнце. И всамом деле, ему полегчало. Как будтово сне за него решили задачку.

«Ну что? – спросил он себя,улыбаясь и чувствуя, что совершенноутратил навык думать о себе всерьёз. –Тридцатник? Не влюблён. Везучийхалявщик, бездельник. Бабушка сдедом, а значит – две смерти вовполне обозримом будущем. Дети, несвои, - двое. Несостоявшийсячеловек!» - спокойно констатировалон и пошёл гулять.

Он шагал по бережку, под самымранним солнцем дня, и думал одачных холмах. Они покрыты сейчаспрошлогодней пожухшей травой,полной талой влаги. Сквозь неё, каксквозь потные волосы, просвечиваеттёмная кожа Земли. А дальше – лес.Вот уехать туда насовсем! Иванподумал, что когда-нибудь засядет надаче и напишет летопись о временахгода. О таланте и щедрости Февраля, огероическом мужестве Марта, обовсей умной и доброй погоде, котораяутешает и укрывает их. Мама, Костя,Оля и Макс будут его читателями.

Он шёл, улыбаясь, потихоньку, недерзко, мечтая, и вышел к заборуяхтклуба. Там, растолкав спящего

вахтёра, за малые деньги и мобильникв залог он добыл себе лодку.

У берега воду кое-где стянултончайший ледок – как пенка намолоке. Лодка прошла по немуигрушечным ледоколом. Крохотныельдинки, как цветы, прибились кбортам.

Выплыв на середину реки, Иванустроился поудобнее, уютно опёрся овесла, и течение понесло его.

Лодка качалась на гибкой, словнобы мускулистой спине реки, и берегасквозь сонный взгляд казалисьдальними странами. Это было такздорово, что Иван сильно на себя

удивился – отчего, живя на реке,никогда по ней не плавал? Конечно,вода была грязная и берега застроены,но какая-то древняя суть, главнаямысль осталась.

Если б не отдал мобильный, он быпозвонил маме, или Андрею, или хотьКосте и рассказал, как хорошо насередине реки! Как близко и в то жевремя далеко оба берега, ты имеешь кнебу большее отношение, чем этобывает на суше, и большее отношениеимеешь к себе самому. Под тобой нетземли, но ты человек и придумаллодку, на воде ты сам себе создалтвердь.

Проплывая мимо маленькой

бухточки, Иван увидел яхту, и на нейпарня в зелёном платке-бандане,почти таком же, как у Андрея нафотографии. Парень бодро гулял попалубе, поднимал люки, дёргалдверцы, обстукивал борта, два раза далгудок. Сперва Иван не понял смыслего действий, а потом догадался:парень будил свою лодку от зимнегосна! Очарованный предположением,удаляясь, Иван смотрел на зелёныйплаток и думал о вымирающем видевлюблённого мореплавателя и о том,как славно было бы посвятить жизньсохранению этого вида. Ведь борютсяже люди за животных из Краснойкниги…

Вдруг ему сделалось тяжело от

мыслей. Он встал и поймал лицомветер. Каким отличным парусом онбыл, стоя в лодке посерединеколышущегося, но прочного полотнареки!

«Этак заплыву в Берендеевоцарство», - беспечно думал Иван.

Через несколько минут емунадоело быть парусом. Он сел и,полудремля, наслаждаясьприпекающим солнцем, отдалсятечению времени и воды.

Его разбудил близкий звук мотора.На него мчался катер, и это был катер

Фолькера. Он узнал его по золотойполосе на борту, и уже в следующиймиг различил за штурвалом Женю.

Иван сжал вёсла и сразу ощутилвсю нелепость сцены. Вот он сидит влодке. Один, как дурак, посерединегрязной реки, и на него несётсямахина. Впрочем, катер уже сбавлялход.

Не то чтобы Иван был подавленслучайностью. Он понимал, еслиразобрать случайность по винтикам,выяснится, что Женя с тоскичастенько «прогуливает» лодку брата.Выходит на реку рано, до того, какпроснётся население прибрежныхдомов, и плывет прочь от Москвы.

Река не достаточно широка, чтобыможно было на ней разминуться.Стараясь принять событие соспокойствием в сердце, Иван взялвёсла и сделал вежливый «шаг»навстречу.

- Вот это да! – крикнул Женя,снимая тёмные очки. - Здравствуйте!По делам плывёте, или как?

Иван пожал плечами.

- Пригласить вас на борт,наверное, будет сложно?

- Да я у вас уже был! – отозвалсяИван. Он внимательно смотрел наЖеню. Рубашка под распахнутой

ветровкой, голые запястья, ни одногофантастического аксессуара.Печальный отличник с бледнымиволосами.

- Можно с вами кое о чёмпоговорить? – смело начал Женя. Ксожалению, из-за расстояния и ветраему пришлось напрягать голос.

- Конечно! Пока течением неунесло – почему бы нет? – отвечалИван.

- Я сразу к делу, вы не против? –крикнул Женя громко – встречныйветер сносил его голос за спину. -Ваша жизненная позиция оченьобаятельна! Я знаю таких людей и, в

общем, люблю. У меня отец можетпять лет биться над холстом, покасовсем его не запишет. Но все вы незнаете нынешнего состояния мира, ине хотите знать. Если бы вы знали, выбы нашли лучшее применениеотпущенному времени!

- У тебя какое-то ко мнеконкретное дело? – спросил Иван. Кнесчастью, из-за расстоянияинтонация не удалась. Словапрозвучали резко.

- Да, у меня к вам конкретноедело! – крикнул Женя в ответ. - Намнужен Костя. Несмотря на мои личныечувства, он нам нужен. Мне плевать наего сволочизм, я этой грязи не хочу

замечать. Мне главное делать дело,поэтому я Вас прошу: повлияйте нанего! К вам, конечно, с этим глупообращаться – но к кому ещё?

Разделённые водой, они смотрелидруг на друга внимательно, ища, каксвести противостояние к миру. Имобоим хотелось исполнить простойзакон, согласно которому дваздравомыслящих человека не имеютморального права быть во вражде.

- Иван, хотите, я буду честным? –произнёс Женя. - У меня брат, я занего боюсь! Наш проект себя неоправдывает. Так что, начинаемпотихоньку сворачиваться. Что-тооставим, конечно, будем спокойно

работать, без наполеоновскихамбиций. Но мне сейчас главное,чтобы Фолькер этот провал нормальнопринял – понимаете? У него же мозгинабекрень! А тут Костя. Пашка его вдом допустил, песни ему своидоверил! Ну ладно, говорит, дуэль,пострелялись, но не убил же ты его! Араз не убил – где он? Почему номерзаблокирован? Я ему сказал, что Костяв Австрии, у сестры. Я вас прошу, хотьради Фолькера, скажите ему, чтоб онвернулся! Нельзя же всё времядопускать предательства!

«Что мне делать? Вот влип!» -между отчаянием и смехом думал

Иван. Над водой пахло мать-и-мачехой– сладким ветром с полян. Хотелосьскорее доплыть до берега и вернутьсядомой, с тем, чтобы всю оставшуюсяжизнь прожить ясно, ни единымсловом не ввязываясь в полемику одолгах и смыслах.

К сожалению, вот так, запросто,взять и уплыть он не мог. Женя ждал,что он скажет. Вместе с ним ждалаземля, ждали тающие арктическиельды, бедственные леса и водоёмы,несокращённые вооружения инеизученные вирусы, глупыеподростки и Фолькер с больнойголовой. Все ждали, когда же Ивандаст ответ и отпустит Костю занятьсяих нуждами.

- Знаешь что? – произнёс Иван. - Укаждого человека своя совесть. Тыдействуешь по своей. Но я-то не могупо твоей. Ты ведь это понимаешь?

- Да! – отозвался Женя. – Ну, досвиданья тогда, - и быстро зашёл врубку.

Иван взялся за весла и поплылназад, к пристани. Сердце стучалогромко, как по железу, и казалось, всё,что он выбрал в жизни – выбралнеправильно. Но самое страшное –оказывается, он выбрал неправильноещё и за Костю!

Физическим трудом избываячувство вины, Иван продвигался вверх

по течению. Парень в зелёном платке– волшебное напоминание об Андрее –всё ещё возился на своей яхте. Онвзглянул на Ивана и, шагнув в рубку,дал гудок. Это было приветствиесобрату по речным путешествиям.Иван бросил весла и ответно махнулрукой. И сразу стало свободно насердце. Женина пуля прошла мимо.«Не зацепило!» - понял он.

На берегу Иван привязал лодку,чудом вспомнив, забрал у вахтёрамобильный и пошёл по протоптаннойвдоль канала весенней тропке – вгород.

Во дворе дома он встретилконсьержку из своего подъезда. У неё

была большая беда – на прошлойнеделе она поскользнулась на мокромполу и сломала руку. Зато была ирадость – внучка собралась замуж, ипарень хороший, заканчиваетинститут, работает.

Иван выслушал её со вниманием,охотно принимая лекарствослучайного разговора, и домойвернулся спокойный, любовно лёгкий.

Дома он вынул из холодильникаапельсины, яблоки и к пробуждениюмамы «надымил» в соковыжималкемутного оранжево-зелёного сока. Вкофеварку засыпал кофе. Что ещёполагается к завтраку? Овсянка,подсушенный хлеб. «Вот так, - думал

он с удовольствием, – овсянка и кофевезут на себе жизнь, как душу везёттело». Иван накрыл всё, что можетостынуть, и отправился к дверяммаминой спальни, пошуметь чем-нибудь, чтобы она проснулась.

- Мне приснился чудесный сон! –сказала мама, перемещаясь изкомнаты в ванную. - Вот только чтобуквально – я с ним проснулась. Надсадом встаёт такое рыже-зелёноеоблако апельсинового аромата, такоевесёлое, родное, и я в нём!

- Это я сок нам выжимал, -растолковал её сон Иван и, подождав,

пока мама выключит воду, сказал. - Ая сегодня был на реке. Плавал налодке… – он хотел рассказать маме овстрече с Женей, но передумал исказал о другом. - Видел там напристани парня… - произнёс он, вставна пороге ванной и глядя в зеркало назанятую макияжем маму. - Он возилсясо своей яхточкой. И я вдруг сразу как-то понял Андрея. Вот он рвётся себяисполнить, как ему на роду написано.А я что с ним сделать хочу? Какоеморе, какая ещё любовь – быстро кродителям, и на ночь – две строчки!Это всё равно, как если бы я захотел,чтобы в пьесе, например, «Трисестры» все до одного актёры вышлина сцену Тузенбахами. Очень стыдно.

- Ну а чего же стыдно? Раскаялся –молодец! – произнесла ОльгаНиколаевна, подмахивая ресницы. -Ты бы сделал мне крепкий кофе. А тоя сплю.

- Уже есть тебе кофе! – с улыбкойобъявил Иван. - А ещё знаешь, с кемвстретился? – всё-таки не сдержалсяон. - У нас не река, а какой-тоНевский. Плыву, а мне навстречуЖеня на катере. Ну, Костин Женька.Стал меня стыдить – почему я сам неспасаю мир, и Костю не пускаю. А чтоя могу сделать, мама? Я не верю вбольшие дела! Мне кажется, все они…как это сказать? – «от лукавого» чтоли. Вот в тунеядство моё я верю! –продолжал он, улыбаясь от души. -

Верю в лес, в огород, верю даже встроительство зимнего дома - надотолько отклониться от тунеядства ичего-нибудь подзаработать.

На кухне, у окна, он сложил рукибиноклем и, прицелившись, различилна вымытом асфальте улицы розовыйфантик. Затем медленно поднял«бинокль» и посмотрел вперёд ивдаль.

- Ну что, видно что-нибудь? –поинтересовалась мама, садясь занакрытый стол.

- Ещё бы! – сказал Иван.

Над неровным забором домов,

небольшую полоску заняв у неба,светло зеленели тополя, их сменяладымчатая синева туч.

Он любовался и думал, чтомирным взглядом в окно, безо всякихмеждународных усилий, можно будетоднажды спасти всех больных,потушить пожары и войны, унятьотчаяние.

* * *

И он повеселел снова. Лето, ещёне вступив в права, издалиподдерживало его. В дачной зелени

Иван надеялся отмыться ото всехнеясностей и больше не прикасатьсяни к чему, что лежит за пределомглавных жизненных обязательств.Никаких институтов, Жень, Маш,Фолькеров. «Ну а как не прикасаться?- тут же подумал он. - Что, и Костювыгнать?» Выгнать Костю былонельзя, он входил в Главное. А значити всё, что он притащит с собой,придётся пустить в дом. И всё-таки,Иван решил крепко положиться налето.

В последние дни апреля, с лёгкойдушой отпустив персонал на майскиепраздники, он поехал на дачу. Шиныхрустели по лужам, затянутымутренней льдинкой. Родственники

остались дома. Дедушка рвалсяприсмотреть за работой внука, но егоудержали, и Иван приступил к стройкеодин.

Он начал с того, что вытащилраскладушку, настелил курток, чтобнад студёной землёй не мёрзла спина,и пролежал под небом до обеда.Птицы пели над ним лучшие песниземли, и ни у одного из соседей незаводили музыки.

А потом за забором протрубилгрузовик – привезли заказанныенакануне материалы. Пришлосьподниматься и объявлять сезонстроительных работ открытым.

«Что же они такие длинные! Хотьбы в половину!» - негодовал Иван,таская на плече прогибающиеся доски,и до вечера еле успел всё разместитьпод навесом.

В тот день, не считая дневногоблаженства под небом, было ещёмного такого, ради чего стоило житьдолго. Иван позвонил своим иобрадовал дедушку докладом окачестве доставленной вагонки, вродебы неплохом. Затем он ужинал накрыльце – лицом к лицу со звёздами, ина сон грядущий, без малейшейзапинки сложил четыре строфы вчесть Двадцать девятого апреля.

На следующий день он проснулся

от стрельнувшего в комнату солнца,умылся, живо передвинул мебель ибезо всякого завтрака приступил кразрушению старого. С удовольствиемИван обдирал обои, и целые стендыдавнишних газет открывались ему. Оними зачитывался. Под газетамиобнаружилась фанера в ржавыхпотёках вокруг гвоздей. Когда он снялеё, из стен посыпалась труха старогоутеплителя.

Пока Иван отдирал, подметал имыл, прошёл день. А там насталследующий. На доски следовалозакрепить утеплитель, взятый софисного склада, и уже сверху обшитьвагонкой. За кочевым костромхолодной ночью Иван определял

фронт работ на следующий день и чутьне плакал над своей черепашьейскоростью. Ему хотелось сделатьскорее. Постепенно спешка егопереросла во вдохновение. Иванраздвинул края рабочего дня итрудился над комнатой, как над главойромана, добиваясь от стен незримогоочарования, какое сразу почувствуют имама, и бабушка. Вскоре, правда, ондогадался, что очарование зримо икроется в подборе рисунка досок.

Изредка распрямляясь от работы,Иван смотрел в окно на синюю дальхолмов. В последние годы он сталопасаться, как бы красоту нерастащили на коттеджные посёлки.Хотелось самому, первым, купить эти

холмы и дать им вольную.

Работа на воздухе, синструментами и доской, меняла его.Он стал внутренне лёгким, сильным.Тёплые городские привычки самисобой отпали. Иван больше ненакрывал красиво стол, а ел кое-как -на крыльце, на коленях. Забыл, что поутрам надо пить кофе, и совершенноперестал волноваться, порядок ли накухне и в спальне.

За работой он не скучал. Близкийлес читал ему вслух свои стихи. Иваних понимал и задумывался даже опереложении на русский. В перерывахмежду работой он заходил в лес, как вдуш, – смыть жар труда, и всегда

возвращался с добычей. Достаточнобыло сорвать всего одну еловуюхвоинку или одну ивовую пушинку,чтобы стать обладателем целого,звучного лесного аромата. У него вкармане набралось вдоволь подобногосора. А однажды он выпутал из еловыхлап длинную берёзовую прядь. Этобыла тонкая и гибкая ветвь безлистьев, около полутора метров вдлину, с бордовой кожицей вкрапинку. Видно, ветер её сорвал в тупору, когда ещё не набухли почки.Иван взял эту нежную ветку, ипочувствовал растерянность – как еслибы он держал смычок отудивительного инструмента, но незнал, где найти то, на чём им можносыграть.

Лес с первой зеленьюумиротворяюще действовал на него,был при нём, как большой спокойныйдруг. И вдруг, в одну ночь, всё встало сног на голову.

Однажды за поздним ужином накрыльце Иван прислушался к звонулеса и понял, что готовится праздник.Ему сделалось любопытно. Он вышелк опушке и на десять шагов окунулся врощу. Чёрное пространство вокругнего сверкало звуками. Иван понял,что попал на таинство, непредназначенное для ушей и глазчеловека. Но, может быть, майскийлес позволит ему постоять на пороге?

Он остался под сенью берёз иелей, оглушённый многоголосьем.Только гулкий бэк-вокал кукушки былотчётлив, остальное сошлось в единыйвспыхивающий узор.

Внезапно ему захотелосьпримазаться к славе оркестра. Онсвистнул – вышло не слишком ловко.Подлаживаясь, посвистал еще, и,забыв о времени, весь ушёл вподражание. Наконец, Иванупочудилось, что талантливыйколлектив принял его. Ободрённый,он отозвался на соловьиную реплику.Ещё на одну – и опомнился. Ночувство причастности лесномуоркестру осталось.

Несколько ночей Иван спал,словно через прозрачный тюль,донимаемый лесными ариями, итолько тем сумел пересилить майскоебуйство леса, что перебрался извосточной, «лесной» мансарды взападную – «огородную».

Чтобы окончательно справиться ссоловьями, он нашёл себе книгу ичитал её в постели, пока сон несваливал его. Это было «Слово о полкуИгореве» - брошюрка советскихвремён из серии «Классики исовременники», сразу распавшаяся постраницам.

Так, между природой, книгой имолотком, Иван провёл почти двенедели. Причём, отдал работе такнепривычно много себя, чтопочувствовал: душа стала отфизического труда, как ветка спрочной кожей, которую не так-тозапросто теперь и поранишь, темболее, сдерёшь.

Он бы остался ещё. Но в одном изобычных утренних созвонов сродными, мама обронилаполуобиженно:

- Ты вообще-то домойсобираешься? А то мы тут еледержимся!

Иван был поражён.

Как будто проснувшись, оносмотрел комнату. Три стены былиобиты вагонкой, одна оставалась влистах утеплителя. Сколько же онздесь пробыл? А сколько они там, вМоскве, пробыли без него? И емупоказалось, что вторая величиназначительно больше первой.

Он укрыл доски полиэтиленом,чтоб они не отсырели под майскимиливнями, и помчался в Москву.

Над зелёным полем с жёлтымибукетиками сурепки трепетали белыебабочки – штук сто. «Материю» этуИван взял бы в городскую квартиру, на

занавески. «Что за благословенноевремя - лето!» - думал он растроганно,никаких других соображений ненаходя в опустевшей своей голове.

Тогда же, по дороге домой, емувдруг страстно захотелось поехать вВену. Летний город, знакомый, но неузнанный ещё до конца, поплыл передним. И какая-то надежда мелькнула,что всё у них сложится – у мамы, уОли, у Кости, и у него.

* * *

- Ух ты! – воскликнула ОльгаНиколаевна, увидев на пороге весёлогозагорелого сына. – Что там у тебяпроизошло?

- Ничего! – отозвался Иван,складывая сумку с плеча и крепкоцелуя маму. – Помахал молотком,разогнал кровь! Может, поеду летом вВену.

- Рада за тебя. А я тут с ними чутьс ума не сошла. Что не сделаю – всё нетак! Конечно – ты им позволяешь себябеспочвенно упрекать, выполняешьмаразматические пожелания,коробочки из-под сметаны невыбрасываешь, и остальная чушь. А ятак не могу! Я всё-таки человек, и не

могу, как раб подчиняться!

- Просто у тебя очень юныйхарактер, поэтому тебе трудно! –примирительно заметил Иван. – А ябольшую комнату почти закончил! Итеррасу, – похвалился он. – Там на двадня работы осталось. Давайте –собирайтесь, можем хоть завтрапоехать. Погода хорошая. А в офис япрямо с дачи буду ездить.

- Ты знаешь, - сказала мама, - что-то меня пока не тянет на дачу. Вы еслихотите – поезжайте. Вон, дедушкарвётся…

Иван потом поприглядывался кмаме – не обидел ли он её чем? Но

нет, сложив с себя попечение ородителях, мама обрадовалась первойзелени и запела, как птичка. Она пела«Севильского цирюльника» и,оказывается, на вечерних прогулках еётеперь сопровождал полковник ссоседней улицы, тоже при старушке-матери. Ничего особенного, но уОльги Николаевны вновь появилсяповод одеться с изяществом и издюжины пар босоножек тщательновыбрать одну, под костюм. Иванлюбовался неисправимой маминойлёгкостью.

Поговорив с мамой, он пошёлпроведать бабушку с дедушкой, и сразу

рухнул со своей радостной высоты. Закакие-то десять дней они состарилисьтак заметно! – или это отвыкли глаза?Никакой Вены не осталось в егоголове – вымело в миг. Зачем онпоедет? Того, что ему нужно, техмолодильных яблок, в поездках нет.

С тяжёлой душой Иван сел за стол,и пока пили чай, бабушка упрекалаего: что уехал надолго, что дедушкескучно без внука, что мать отбилась отрук и, того гляди, снова рванёт гулятьпо «европам». Дедушка тоже был вобиде. Оказывается, внуку неследовало прибивать без него вагонку,а надо было лишь подготовить стены.Тогда бы они вместе взялись. Ведькаждому ясно - обшивка идёт ровнее,

когда вдвоём.

«Ну, кто ещё на меня обиделся?» -поразмыслил Иван и, решив непрятаться от возмездия, вечером тогоже дня позвонил Оле.

Как он и ожидал, Оля встретилаего немилостиво.

- Ты бы хоть предупредил, чтоуезжаешь. Хорошо ещё мамаотпросилась Макса водить, - сказалаона.

- Так ведь праздники… -попытался оправдаться Иван.

- Праздники, да. Ну а потом?Ладно, - сжалилась Оля. – У нихзавтра репетиция утренника.Сможешь? У Макса там роль зайца. Ифотоаппарат возьми.

Иван был рад искупить вину.

Он зашёл за Максом вназначенный час, и, держа в однойруке его руку, в другой – пакет скостюмом, спустился во двор. Максбыл мрачен и жаловался совершеннопо-взрослому, что роль зайца – этоидиотизм. Иван утешал его, как мог.«Давай считать, кто больше! –предложил он, когда они сели в

машину. - Ты джипы, я – букашки».

За бессмысленным этим занятиемони весело провели полпути, как вдругего взгляд споткнулся – он и не понялсразу, обо что именно. Иван уставилсяна возникшую перед нимитонированную «шестёрку» и неповерил своим глазам – на заднемстекле, куда обычно наклеиваютпредупреждения в виде буквы «У»,«туфельки» или «ребёнка в машине»,сверкало два нецензурных слогана,обращённых к сотоварищам подвижению.

Макс принялся разбирать слова.

- Подожди-ка!.. - загораясь,

проговорил Иван, и, перестроившись вмелькнувший пробел, на светофоревлез впереди «жигулёнка». Манёврбыл невежливый - ему погудели.

- Ты зачем его обогнал? –восхищённо завопил Макс.

- Сейчас узнаешь, - пообещалИван. - Пристёгнут? – и мелькомоглянулся на Макса. - Смотри, ондистанцию не держит! - судовлетворением произнёс он, глянувв зеркало.

Это было верное наблюдение:когда на первом же разгоне Иван дал

по тормозам, водитель «Жигулей»беспомощно вплыл ему в бампер.

Удар был не сильный – веселочпокнуло, и они встали.

Иван включил аварийку.

Он бы с удовольствием вышел иразобрался на кулаках, получил бысвой фонарь под глаз и уехал на битоймашине, с чувством выполненногодолга. Но устраивать мордобой приМаксе было нельзя. Пришлосьсподличать, запереть все двери ивызвать гаишников.

«Ну что, поробингудствовал? – дляпорядка поддел он себя. -

Бездельник!»

Ему было вовсе не страшно, а,напротив, забавно смотреть, какколотится в дверцу молодойбритоголовый дурак. Несмотря нанаклейки, и на весь кавардак, никакойособенной неприязни он к нему неиспытывал – кто без греха? Но всё-таки поделом. В другой раз не будетсквернословить при детях.

Макс, заразившись егобезмятежностью, показывал дуракуязык.

ДПС приехала быстро. Вышелюный сержант, и под гром и молниивладельца «Жигулей» осмотрел

повреждения.

- Дистанцию не держите? –спросил он, перебивая вопли.

- Абсолютно не держит! -подтвердил Иван. - И вы, пожалуйста,наклейки с заднего стекла у негоснимите. Но сначалазапротоколируйте.

Сержант взглянул на заднеестекло, сосредоточенно кивнул и сталчто-то записывать в бланк.

- Это зачем? – робея, спросилжигулёвец.

- А я в суд на тебя подам, -спокойно отозвался Иван. – За то, что

ты всю дорогу оскорблял меня и моегоребёнка.

Слова Ивана опечалили парня. Тотбродил вокруг обеих машин и шёпотомныл ругательства. Ивану хотелосьутешить его: «Да ладно, не подам.Шутка», но из педагогических целейон смолчал.

Как выяснилось, ущерб,понесённый Иваном пристолкновении был невелик –немножечко треснул бампер. Но времяоказалось упущено. На репетицию ониопоздали, и Макса, временноизбавленного от роли зайца, потянуло

в пиццерию. В уютном её закутке,наслаждаясь радостной кухнейИталии, они обсуждали вопрос:говорить ли о «подвиге» Оле?

Оля нагрянула вечером. Иваноткрыл ей дверь и отступил, сбитыйволной эмоции.

- Как ты мог устраивать аварии,когда с тобой ребёнок? А если бы ударбыл сильный? – крикнула она,движением кисти словно бы что-тошвырнув ему в лицо, и задала ещёмного обвинительных вопросов, и ещёмного обвинительных жестовсовершили её возмущенные руки.

Иван молчал, оглушённыйвнезапностью атаки, и вдруг, накаком-то пассаже, внятно услышал,как Оля горда им, согласна с любымего действием, предана на века ибушует, только чтобы излитьпереполняющее её восхищение.

Иван не знал, как ответить настоль внушительный дар.

- Давай, я как-нибудь искуплювину! – наконец, сказал он. - Я могу,например, исполнить желание.Практически любое, если ты будешьумно загадывать.

- Умно – это значит, с учётомтвоей низкой волшебной

квалификации? – уточнила Оля. -Хорошо, я подумаю!

И хотя Иван надеялся, что шуткасойдёт ему даром, через полчаса удвери раздался знакомый Олинзвонок, чуть более лиричный, чемвсегда.

- У меня есть желание! –сообщила она безо всяких вступлений.- Я подумала: чего мне надо длясчастья? Надо, чтобы из памятистёрлась вся дрянь – это первое. Ивторое – чтобы всё хорошее никуда неделось. Можешь ты это сделать?

Иван хотел отшутиться, но Олясмотрела на него неотрывно, как навечный огонь.

Тогда он позвал её на кухню,включил чайник и, ни говоря ни слова,поставил на стол чашки и сахарницу.Оля молчала тоже.

Кипение чайника, как песочныечасы, отмерило время раздумья.Наконец, Иван заварил чай и, севнапротив Оли, произнёс:

– Я так думаю, всё плохоестирается раскаянием и прощением,это понятно. Плохое так и так ввечность не пустят. Не пройдёт онофэйс-контроль. А хорошее - наоборот.

С ним пойдём. Так ведь и сказано –копите сокровища на небесах… Такчто, в общем, не о чем волноваться! –заключил он неуклюже, но бодро.

- А почему ты решил, что всё этотак? – спросила Оля, грея своиледяные руки о горячую чашку. - Утебя есть достоверные сведения?

- Достоверных сведений нет, -сказал Иван. - Но ведь мы можемнадеяться…

Оля смотрела настойчиво. Видно,ей всё-таки хотелось достоверныхсведений.

Решающая реплика по-прежнему

была за Иваном. Уже много раз, почтикаждую встречу с Олей, он чувствовалэтот «матч-бол» – возможность однойфразой завершить старую жизнь иоткрыть новую.

«Потом… - решил он, откладываяподвиг. – Не сейчас. Позже…»

Допивая чай, они поговорили ошколе, в которую на будущий годотправится Макс. Наконец, Олявздохнула:

- Ладно… Спасибочки за чаёк.Пойду спать, - и, поднявшись,направилась к двери.

* * *

Со всеми вещами, лекарствами, сприбором для измерения давления иснятыми с подоконников ящикамирассады, бабушка, дедушка иразочаровавшаяся в полковнике мамаоткрывали дачный сезон. В тёплуюсубботу без дождя Иван перевёз их.Началось ещё одно райское лето егожизни.

На работу он уезжал послезавтрака и возвращался к ужину. Кпробкам относился по-родственному,потому что и сам не любил торопитьжизнь. Удовольствие же, какое

доставляло ему привозить из пекарни,что возле работы, пакет душистыхбулок на всё семейство, стоило того,чтобы ездить за ним в Москву.

В свободные от офиса дни, подприсмотром деда, он обшил остатокстен, так что бабушкин день рожденияпраздновали на обновлённой террасе.

Хороший ли это знак, Иван негадал. После всех тостов, послечаепития и мытья посуды, он подошёлк имениннице и просил её совершенносерьёзно, чтобы она жила до ста лет,на что бабушка с ответнойсерьёзностью согласилась.

- Только, - сказал она, - ещё пойдидоговорись с дедом.

Как хорошо расположился Иван вэтом июне на даче – всей душой! Егонесло на луг, и в лес, где ещё не былоникаких грибов. Носило его и нарыбалку. На велосипеде он уезжал козеру и безо всякой удочки смотрел втуман. Он так и гулял бы напропалую,но его держал ремонт. На очередибыла мамина спальня. Сдвинувмебель, он начал перестилать пол.

К тому же, Ивану приходилосьвыполнять бабушкинымногочисленные распоряжения и

п р о с ь б ы . Бабушку расстраивализаросшие грядки, не ухоженныедолжным образом клумбы, сор надорожках, облупившийся газовыйящик, беспорядок в дедушкином сарае.Все эти поводы для огорчений Иванбыл призван устранять, и выходило,что его день плотно забит смешнымиделами. Доказывать их неважностьбабушке он не пытался, посколькузнал: в них заключен моторчик еёжизни. Чем больше находилось дел,требующих бабушкиного руководства,тем лучше её сердце перегоняло кровь.

Смирение давалось Ивану легко.Он с улыбкой смотрел, как надув губы,по-детски, протестует противбабушкиного порядка мама. «Мы

можем позволить себе купить огурцыв магазине! И ящик красить я непойду!» - заявляла она, хлопая вподростковом запале трескучейкалиткой. Потом Иван находил её вчистом поле, в белой шляпе.

Изредка на юную строптивостьОльги Николаевны набегаластариковская мудрость. «Всёпонимаю», - говорила она, и,вспомнив, что поставила себе цельнапитывать дом оптимизмом, шламириться с бабушкой.

Клубничный мусс и составлениепланов примирения с отцом - вотбыли её дела.

К тому же, в этом сезоне ОльгаНиколаевна великодушно избавиласына от магазинной повинности.

В их дачном магазинчике обиталадостопримечательность – полоумнаяГлаша. С детских лет она сидела возлеприлавка на стуле. Теперь это былаженщина за тридцать, выглядевшаяболезненно и старо. Нынешним летом,в первый раз зайдя в магазин, Иванбыл изумлён выражением её лица. Нанём появилась улыбка, неясная, нонаправленная точно по адресу – вответ на чей-нибудь взгляд. Это быласострадательная ухмылка больногоангела, знающего беду человека.

- Мама, ты помнишь эту дурочку,

Глашу? - спросил Иван, вернувшись. -Что с ней стало? Я не пойду… –сказал он, и магазин безропотно насебя взяла мама. Тем более что ей таки так было нужно выходить в свет.

В последней трети июня набежалитучи, Иван обрадовался им, как всегданайдя в пасмурной погоде друга посердцу. Устав возиться с досками, оншёл на мокрый луг - оглядетьнесолнечные дали. Плохая дачнаяпогода оказалась богатавоспоминаниями. То наплывало, какон встречал со станции маму, то – какготовились с Андреем к институтскимэкзаменам. Это было хорошее время,

все душевные кости тогда были целы.

«Человек с целыми “костями” влюбую погоду видит солнечнуюдолину и может до неё дойти. Тогдакак человек с травмами никуда уже ине рвётся, потому что трезвооценивает собственные возможности -не любить горячо, не ходить далеко.Дай Бог прожить в тишине, беречьпотихоньку близких», – говорил онмаме, и мама смеялась над ним,потому что тысячу раз всёпереворачивалось в её жизни, и ниодна точка не оказывалась последней.Иван и сам над собой смеялся. Он зналвсё это и без мамы, но ему доставлялорадость послушать её возражения.

Что касается Андрея, о котором надаче Иван думал всегда, потому чтоАндрей, дача и детство были для негосинонимичны, - тот звонилпериодически. Он начал впадатьпонемногу в чувство «ошибки», всёстало ему не так – жара в Париже,дурацкий бизнес, бессмысленныезнакомства и дружбы. «Я думаю, -жаловался он, – мне надо ехать домой.Не знаю почему, но – пора, надо.Может, приеду в отпуск». Говорить освоём новом доме у него не былонастроения. «Не знаю, что это. Непонимаю. Не хочу», - отмахивалсяАндрей. Иван не настаивал.

Из своей восточной башенки оноглядывал крыши и лес, даже

клинышек синей русской дали былвиден в окошко. Глядя на этот кусочеквечности, на неоспоримоесвидетельство Божьего бытия, оннедоумевал: отчего так быстрочеловек меняет свои «правды»? Какже так – не прошло и года, и Андрейуже усомнился в море! «Наверно, -решил Иван, - дело в том, что его друг,как и мама, ещё очень молод».Дрейфуют материки, из подводныхвулканов рождаются острова.Следовало ли из этого, что он, Иван,стар?

Половину лета Иван толкомничего не слышал о Косте. Они

изредка созванивались. Голос Костибыл собран и ясен. «Занимаюсь, -говорил он. – Живу нормально». ИИван не волновался, потому чтоподспудно знал: трудный подростоксидит на диване с яблоком исигаретой, и зубрит английский кэкзаменационному тесту.

В последних числах июля Костяпозвонил ему и назначил свидание встранном месте – на восточной веткеметро.

Когда Костя вышел из перехода,Иван его не узнал. Мрачный,трущобно-петербургский стильподевался куда-то, не сохранился дажев волосах. Костя был подстриженный,

в весёлой зелёной футболке с рыжейкаймой, бледный, но как будтовнутренне потеплевший.

- Я тебе кое-что покажу. Пошли! –сказал он.

И они зашагали по грязнымскверам и загруженным улицам, внаправлении, которое Костя сдовольным смехом скрывал от него.Вскоре Иван обнаружил, что онидвижутся в толпе попутчиков. Никогдаещё он не видел столько сиротливых истранных мальчишеских лиц. Спивными бутылками в грязныхкулаках, одетые вразнобой,длинноволосые и стриженные под«ёжик», они текли в одном с ними

направлении – вдоль дымной трассы кпарку.

- Послушай, куда ты меня тащишь?– в очередной раз спросил Иван. – Эточто, студенческий городок?

Он почти угадал. Скоро они вошлив ограду, и на дверях скучного зданияИван, леденея, прочёл название одногоиз множества технических вузовМосквы. Тут Костя подтолкнул его кувешанной листами доске и показал насписок.

- Ты что, поступил сюда? –растерялся Иван, найдя среди прочихфамилию Кости. - Ты и математикусдал? Что ты здесь будешь делать? С

кем ты будешь общаться? – онриторически огляделся. - Ты вообще,осознаешь, что на что променял?

- Конечно! – заверил Костя. - Япроменял яркую жизнь планеты наскромный труд и твое приятноеобщество. И ты знаешь, что это не сбухты-барахты. Это взвешенноерешение. Скалы Кавказа были моимигирями!

Смеясь и торжествуя он смотрелна обескураженного Ивана.

- Ну, ты чего? Ты же рад! Ты жеиспытываешь за меня зверскуюгордость!

- Может быть, - произнёс Иван. -Ты не знаешь, есть тут какое-нибудьприличное заведение? Я не могусоображать стоя.

Они набрели на стекляннуюкафешку и сели за столик.

- Ну а родственники что говорят?– тревожно спросил Иван.

- Мама рада! – заявил Костя,изучая меню. – Макарон хочу,макарон! – воскликнул он. – И пива.Ну, пива, ладно, пусть будет ноль три.Мы трезвеем и начинаем ценитьясный рассудок. Ну вот – мама рада.Бэлка тоже рада. Она и сама у насчудит – бросила курить. Ищет себе по

Интернету работу в Москве. Думаю,всё это с тайной мыслью о тебе. Ноэто ладно, речь пока не о вас. Так вот,она говорит – это лучше, чем сборищеснобов. Я не смогу здесь набратьсядурного, потому что моя головарасполагается в сферах, недосягаемыхдля моих будущих сокурсников. А вотна журфаке – мимо моей башки леталибы метеориты и пули с ядом. Так чтоБэлка довольна. Да и я доволен.

- Ну а как же призвание? – неунимался Иван. – Послушай, это ведь ятебя сбил?

- Да ты тут причём! – отмахнулся

Костя, уплетая свои макароны. - Уменя был великолепный год! Теперь язнаю, как это – взять и одной своейприхотью разбить будущее двоихлюдей. Такой опыт дорогого стоит,ведь правда? Интересно, чем мнесудьба отплатит за это? – онулыбнулся. - Я боюсь, но не очень. Ипотом, были и хорошие уроки. Я, вовсяком случае, больше не соблазнюсьтратить себя на каком-нибудь грязномпоприще, вроде политики илиобщественной деятельности. Там ведьчеловек идёт в разнос – амбициирастут, всё искажается. А я хочусохранить свой взгляд в чистоте. Яведь и так уже испорченный человек –всё знаю, чего и не надо. Какиспорченному человеку создать

доброе? Но остались же во мне какие-то хорошие крохи. Вот их я и пущу вдело.

Иван смотрел с удовольствием,как бодро Костя уминает своимакароны.

- О чём же ты будешь писать, еслитебе не мила журналистика? – спросилон.

- А о чём бы ты написал? – бросаяеду, спросил Костя. - Скажи! Мненужно!

- Я бы ушёл вообще в другуюплоскость, - отозвался Иван, подумав.- Написал бы подробно о каком-

нибудь ерундовом занятии. Какчеловек делает, скажем, резнойбалкончик.

- О себе, то есть!

- Ну нет, у меня руки кривые, явагонку-то прибиваю косо... – покачалголовой Иван и, подумав ещё,произнёс, – может, написал бы какие-нибудь простые смешные рассказы. Авообще я бы лучше стихи писал. Вот,как у Окуджавы: «Мне нравится то,что в отдельном \ Фанерном домишкеживу, \ И то, что погодам метельным \Легко предаюсь…» - Вот что-нибудьтакое.

- Ну, правильно, – кивнул Костя, -

сидеть в домишке и предаватьсяпогодам – это то, что ты умеешь лучшевсего. Пиши – у тебя получится.Осенью дам тебе мастер-класс.

- Спасибо, - сказал Иван. – Ну, а утебя какая задумка?

- О, да у меня их куча! –воскликнул Костя. - Я вообще хочу,чтобы под конец жизни у меня былтакой «донжуанский список» -перечень всего, что я любил, всехлюдей, всех погод, всех мест. Этобудет мой жест любви – упомянуть! Иникакого дёгтя! Пусть будет простоложка лучшего цветочного мёда – ивсё! Мёда на целую бочку на землевряд ли насобираешь. Так мне и ложки

довольно. С ложкой этой в рай пойду!

- Это всё хорошо, жест любви,ложка мёда, - сказал Иван, совсемразмякший от чувства Полной ПобедыДобра. - Но зачем тебя в инженеры-топонесло?

- Я ж тебе объясняю: для чистоты!Не мутить чтобы душу!

На ближайшие пару недель Костясобирался уехать к Бэлке.

- Надеюсь, что вернусь с большейясностью! – сказал он.

Они вышли на улицу и оглядели

окрестность. Костины возможныеоднокурсники стаями и поодиночкетянулись к метро. «Много серости,грубые, масляные ребята, - оценилИван. - Но с ними Косте не будеттрудно – он гуманист. Некоторых изних он полюбит и возьмёт в свой“этюдник”».

- Да нет, я потом на метро. У менятут ещё дела, - сказал Костя, когдаИван предложил его подвезти. – Уменя много дел. Я всего себя застроил.Надо ведь Машку как-нибудьперебить…

- То есть, как перебить? –изумился Иван. – Вы что,поссорились?

- Я не ссорился, - сказал Костя. –Но она как-то без энтузиазма. Незвонит, и так смотрит – как будтоплаточком машет с корабля. Яподумал: ну что я! Всё человекуполомал и теперь лезу! В общем, так...

Иван слушал его хрупкий, уженадтреснутый сигаретами голос, какпесню. «Ну что же… - думал он. –Есть грустные песни, они красивы, ихпоют. Перевести их в мажорневозможно».

- Ладно. Прилетишь – звони, -сказал Иван. Прощально он смотрел вКостино лицо и желал емубеззаботности, такой, как егонынешняя одежда - зелёная майка,

рыжий шов.

* * *

Волнами средней величиныколыхалась жизнь. Иван подметил, еёнакаты перекликались с временамигода. Эмигрантская тема мамы иАндрея отболела в осенне-зимнийсезон. Костина путаница разрешиласьк Пасхе. А мелочи вроде загула вкультурологию и вовсе казались емутеперь песочком прошлых столетий.

Он ждал и любопытствовал, чемна этот раз захлестнёт? Ему не было

боязно – он надеялся на бережностьсудьбы, потому что и сам давно уже нерасставлял локти.

И действительно – захлёстывало,ещё как – но всё больше сказочнымивещами. Как-то раз Иван проснулсяночью и увидел в окно мансардыгигантскую новогоднюю ёлку. Точнеесказать, это была липа, сплошьусеянная мягкими серебрянымиогоньками. Они светились изнутрикроны. В изумлении он созерцал чудо,пока не догадался взглядом обогнутьлипу и увидеть справа и сверхузвёздное небо.

Иван спустился в сад, нашёлоткрытое место и оглядел космос.

«Надо же, - думал он, - А я и забыл,что мы – летим!»

От этой мысли настроение егосделалось превосходным. Нанесколько минут всё трудное, с чемборолся или смирялся, от чего нехотел жить, предстало в другоммасштабе. Это был утешительный,счастливый масштаб, стирающий всеогрехи. В самом деле, что ж они всетак трясутся над своей однойтриллионной в триллионной степении так далее!..

И тут же Иван усмехнулся,опровергая себя. Интересно, как этоможно не трястись над близкими?Нет, ребята, любовь - это штука

посильнее какого угодно космоса,плевать ей на ваш масштаб!

Удовлетворённый победой любвинад астрономией, Иван вернулся ксебе в мансарду, посмотрел ещё налипу в сквозных огоньках и мирноуснул.

Далёкий магазин люстр – звёздноенебо августа - ещё несколько ночей доприхода циклона светило ему, нобольше он не соблазнялся тайной, асмотрел на него, как на душистыеночные цветы.

И как-то само собой его

лирический взгляд нашёл себе дело.Однажды утром Иван взял сдедушкиного стола коротенькийкарандаш из «Икеи», более или менееострый, и нарисовал липу в огоньках.Передать впечатление звёздной ночине удалось, но он не расстроился, аупростил задачу - отыскал блокнот вклетку и нарисовал кузнечика. И делопошло.

Привычный режим «совы» неподходил для такого солнечного дела,как живопись. С тех пор целуюнеделю он вставал на рассвете,насильно себя вынимал из молочногосахара сна, из сливочной его помадки.Нос не чуял, мысли были чисты итупы: «Здравствуй, утро!», «Развеет

или затянет?»

Наконец, Иван отходил ото сна иулавливал какой-нибудь яркий запах –сырой земли, кофе, флоксов. Тут ужможно было взять карандаш, листок изаняться делом художника.

Это было то самое маленькоетворчество, которое «благословилБог». Оно нравилось ему ещё больше,чем садоводство. Потому что всадоводстве практическая цельзатмевает бескорыстный интересдруга, какой способен проявитьхудожник к былинке или жуку.

Вскоре Иван открыл, какойнадёжный характер у подорожника,

констатировал глупое выражение«анютиных глазок», и понял, чтосамое изысканное существо средицветов – полевой алый мак, самурай иинфанта в одном лице, похожий чем-то на Бэлку. Иван был так поражёнтончайшим огнём его крыльев, егочёрным взглядом, что не сталрисовать, и сбежал в смородину.Очутившись в гуще куста, он впервыеузнал, что на одной гроздочке можетоказаться целых четырнадцать ягод.

Увлечённость его длилась неделю,а потом что-то устало в душе, Иванпочувствовал механистичностьштриха, жадность поскорее закончить– и оставил совсем.

Никакого костра он не растопилсвоим августовским блокнотом, но ине сохранил, а потерял где-то средидедушкиных журналов стелевизионной программой иброшюрок по садоводству. «Найдукогда-нибудь, опять порисую», - судовольствием загадал он.

Каждый день августа Иванзапомнил, как особенное событие:если в том дне был дождь, ему ничегоне стоило вспомнить, когда он началсяи чем закончился – туманом ли,холодом, радугой, или ясным тёплымсолнцем. Если была работа по саду –он мог запросто рассказать, чего, где и

сколько пропололи, пересадили,собрали.

По сути, август был точнымповторением двух предыдущихмесяцев, но близость осеннего краяпридавала ему остроту.

Теперь под вечер Иван всякий размучился – как излить свою любовь ктакому хорошему дню? Что этому днюподарить, и как это сделать? Слатьвдогон закату воздушные поцелуи?Сложить серенаду?

О счастье! Никогда не кончайся!Пусть ветер не переменится!

Так, посмеиваясь над собой, он

искал и всё-таки находил выходсвоему восхищению. Например, вчесть пятого августа им была сплетенакорзина из лоз дикого винограда,который ему было велено прорядить.Корзина вышла неловкая, нооказалось, в неё всё же можноположить яблоки.

Несколько дней он прославилвелосипедными подвигами, мериловражки, сменил две шины и былособенно рад, когда однажды неодолел брёвнышка и рухнул в ручей.

И пинг-понг, и бадминтон поголубому небу - всё это тоже было вославу лета.

Когда мама была не в настроении,Иван играл с неожиданноповзрослевшей соседской барышнейДарьей. Он нисколько не любезничалс ней, ленился лишний раз слазить вкусты за воланчиком, и былсовершенно обескуражен, получив напрощание гордый взгляд через линзуслёз. На остаток лета родители увезлиДарью куда-то то ли в Грецию, то ли вТурцию. Иван вообразил себе тёплоеморе, но ничто не шелохнулось вслед.Его сердце было окончательно отданоподмосковному лету.

С отчаянием он выбирал дни,чтобы съездить в офис, каждый быложалко! И тот, с дождичком, и этот,ясный, и жаль пропустить обещанную

грозу, и варку яблочного варенья.Когда же Иван, наконец, решался иехал в Москву, настроение бывалоиспорчено. Он становился зол ибезудержен, как сказочный герой,разлучённый с возлюбленной. О, как,оказывается, ненавидел он летниегорода! Наскоро проверив дела, Иванмчался обратно, и чем реже по мереудаления от Москвы становился потокмашин, тем сильнее был стыд засобственную избалованность.«Доиграешься! – стращал он сам себя.- Погорит твоё дело, пойдёшь работатьменеджером, с девяти и допоследнего, как все».

Но ничто не замирало внутри отугроз. Даже если и «погорит», и

«менеджером»… – может этого-то инадо! В его бесстрашии была всё та жеразумная вежливость человека,отдавшего жизни право первого хода.

В один из несчастных дней,принесённых в жертву делам, Иванперед работой заехал домой политьцветы и за дверной ручкой, увиделконверт без марки. Он подумал было:от Макса! Таким славным – неровными крупным почерком было выведеноимя. Но нет, Макс ещё не освоилпрописи. Внутри оказалась записка:«Пожалуйста, когда сможете,позвоните мне вот по этомутелефону… (Я Ваш случайно стёрла, а

у Кости спрашивать неудобно,поэтому вот пишу). Мне нужно с вамивстретиться хотя бы на пять минут.Подъеду, куда скажете. Этим выоблегчите мою участь. Маша».

Не отпирая двери, Иван позвонили попал удачно – Маша забирала винституте документы. Она сказала,что подождёт его в сквере.

На углу, не доехав немного доинститута, Иван оставил машину изашагал по знакомой улице. Всёнравилось ему – благоустроенныевитрины, одетые со вкусом прохожие.Нравились шедевры машиностроения,

припаркованные вдоль обочин, иритмичный ход подростков внаушниках. При этом он спокойносознавал, что идёт в пустыне, один сБогом.

«А вдруг не уехал Миша?» -подумал он, и пустыня дрогнула,большой, весёлый в ней зазеленелкактус. Иван пошёл быстрее. Но нет -витрина была завешена сеткой. Подней шёл ремонт.

Помедлив у руин «Кофейной», онпересёк дорогу и свернул заинститутом в сквер. Над зеленьюклёнов и лип висела большая синяятуча. Она уже съела солнце иприближалась понемногу. «Значит,

поговорим быстро», - подумал Иван итут же увидел под клёном на дальнейскамье одинокую девочку.

- Маша! – крикнул он и постаринке махнул рукой.

- Здравствуйте! Большое спасибо!– произнесла она, подойдя. - Я Васненадолго.

Иван узнавал Машу с трудом. Онасловно поблёкла. И сразу Иван понял,что дело в глазах. Маша больше несверкала и не стреляла ими, аиспользовала исключительно какприбор навигации - смотрела туда,куда шла.

- Я хотела извиниться, - быстропроговорила Маша. – Перед всемиизвинилась. Теперь перед вами.Помните, на катере? Вот проститеменя. Только не отмахивайтесь, аскажите чётко: прощаю!

- Я-то думал, что за тайна! –разочарованно сказал Иван. – Дапожалуйста: прощаю на здоровье! Вымне лучше скажите, как вообще у васдела? Как бабушка себя чувствует?

- Бабушка ничего, - сказала Маша,прячась под деревце от начавшегосядождя.

Жалко было, что вздох облегченияне прошёл по ней. Иван, чуткий наподобные мелочи, видел – не быловз д о ха . «Что, плохо простил?» -затревожился он про себя.

- А что в институте? Может быть,можно будет восстановиться? –спросил он.

- Может быть, - кивнула Маша. – Яне узнавала.

- Как же… - удивился было Иван,и вдруг увидел: Машины глаза, как вромане, наливаются большимислезами. Но нет, она не хочет плакать,а хочет перетерпеть, переждать,значит, и ему надо умолкнуть.

Постояв немного, Машакачнулась, ухом припала к стволу изамерла. В этой горестной позе онапробыла минуту или две. Иван стоялне шелохнувшись. Гудел набирающийсилу дождь. Маша делилась с деревомсвоей тяжестью.

Наконец, слёзы вылились.

- Как мне стыдно! – выговаривалаМаша сквозь плач. - Это даже не стыд,а просто меня уже несколько месяцевжарят на сковородке! Мне сначалабыло обидно – почему все вокругделают, что хотят, и никаких муксовести! Как с гуся вода! А мне за тоже самое – и такое мучение! А сейчасдумаю – что же я! Радоваться надо, что

вышел такой стоп-кран! А то далекобы ещё уехала. Правда?

Иван кивнул. Всё это он проходил,знал, и мог обнадёжить Машу.

- Я решила на будущий годпоступать в Текстильный, - объявилаМаша и сморкаясь, вышла на залитуюдождём дорожку. - Факультетприкладного искусства. Я же этолюблю. Главное, там мало мужчин.

Иван засмеялся:

- Вы сговорились что ли с Костей?Оставляете журналистику нарастерзание невесть кому.

- Не знаете, он уже всё сдал? –

спросила Маша, пряча платок. –Ничего не знаю о нём. Конечно, онпривык к моему развязномуповедению – чтоб я смеялась, пиво сним пила. А теперь, когда во мнетакая тяжесть – ему это скучно! Онмне уже и не звонит! – и она сноварасплакалась, но теперь уж легко, по-девичьи.

Ускоряя шаг вместе с дождём, онивышли из парка.

Иван предложил подвезти её.

- Нет, - твёрдо сказала Маша. –Хватит мне уже кататься.

И в косых волнах ливня побежала

к метро.

Иван включил фары, дворники, ноне выехал – в зеркалах бушевала вода.Он сидел, пережидая кипящий дождь,и подводил итог: какая Маша хорошаядевочка, открытая и самобытная, безкомплексов, но с душой!

Утвердившись в этой мысли какследует, Иван достал телефон и набилКосте послание.

«Здравствуй, глупый ребёнок! –писал он. – Когда вернёшься –поезжай к Маше и пойми хоть раз несебя, а другого человека!»

Под шум стихающего ливня Иванвключил поворотник и влился в поток.Бурлящие улицы, заполненныемашинами, как валунами, провели егопо своим руслам к шоссе. В хорошемнастроении, внутренне окрепший, онвернулся на дачу.

На следующий день, в ответ наэсэмэску, Костя прислал Ивану наэлектронную почту письмо.

«Поздравляю нас с тобой! – писалон. - Вокруг Бэлки ошивается некийславист, Юрген, с детских летвлюблён в Достоевского, намерениясерьёзные, исторический дом на

ручье. Так умильно шпрехает по-русски, что с ним даже весело.Единственное, что обнадёживает –Бэлка с ним всё равно одна. Вообще,рядом с ней одиночество ощущаешь сдикой силой, как будто она егоизлучает – на манер солнца.

Вот послушай, Иван!Достаточность друг друга для двухлюдей доказана. А если человек –один? Тогда как? Конечно, порядочнаядуша и сама себя прокормит. И потом,в одиночестве можно с чистойсовестью отдать себя миру. Одинокийчеловек – не инвалид. Он даже совсемне обязательно эгоист. Но почемутогда у меня чувство, что одинокий я –калека? И одинокая Бэлка – калека! А

вот про тебя у меня чувство, что ты –здоровяк, потому что носишься сбабушкой. И, конечно, ещё ты гад,потому что из-за тебя – инвалид моясестра!

Машке я уже написал - многовсего, про любовь, семью, жизнь безиллюзий, в общем, развёл, - онаответила. Не знаю, спасёт ли это насот «инвалидности», но будемпробовать. Возвращаюсь послезавтра.Когда приеду, будь добр, встреть меня,как человека, безо всякогоснисхождения».

Иван решил, что освободит для

Кости восточную мансарду, а сампереберётся в западную. Отпоить егорассветами, как молоком! Будильникему на пять тридцать! А ночью пустьбудет в деревьях шумно, пусть спит соткрытым окном и проветривается дополной ясности.

Иван перетащил свою постель «назапад», смёл из распахнутой рамыпыль, мошек, мелкий сор штукатурки,убрал сушившийся на столе зверобой.Ничего лучшего, чем это окно сбалконом он не мог придумать длясвоего «крестника».

Так, уповая в большей степени наприроду, чем на себя самого, онприготовился встретить обновлённого

Костю.

* * *

Был холодный августовскийутренник. Серый с золотом яблочныйспас. Иван проснулся на звук. Емуснилось: кто-то негромко окликал его,шатал калитку.

Кое-как одевшись, он вышел вледяной сад и увидел Костю. Тот стоялза забором и ругался вполголоса:

- Да пусти ж ты меня! Что, мненадо вопить на всю деревню, чтобы ты

проснулся?

Иван скорее подошёл и повернулщеколду.

- Я на первой электричке! –объяснил Костя, скидывая с плечарюкзак. – А дальше пешком!

- Ты что, с ума сошёл? – спросилИван. - Тут же пятнадцатькилометров!

- Ну, я не все пятнадцать. Меняподвезли.

- Ах ты паломник мой! –растеряно воскликнул Иван.

- Я посплю, - сказал Костя. – Я же

только вечером прилетел, сумкибросил – и сразу к тебе. Где моякровать?

Иван принёс ему в мансардуподушку и одеяло. Потом спустилсявниз и вернулся с чашкой молока ивчерашними бабушкинымисырниками.

- О! Это да! Давай! – сразу ожилКостя и под сырники с молоком взялсядокладывать свои обстоятельства.Прежде всего – Бэлка возвращалась вМоскву!

- Ну что, рад? – улыбнулся Костя.

– Смотри мне! Я на вас надеюсь. Я воттоже: берусь решительно за перемены!Хочу победить своё сумасшедшеедетство! Это со стороны выглядит, какпроигрыш: мол, грезил судьбойВеликого Комбинатора, а вместо этогопогряз в морали! А мне плевать,пускай. Я вообще думаю, надопораньше жениться и пораньшезавести детей. Это хорошо во всехотношениях. Во-первых, сразу - обломвсем мечтам. Во-вторых, придётсяработать – не отвертишься уже. В-третьих, кровь успокоится. Тожехорошо. Слушай-ка, может, возьмёшьменя к вам в контору монтажником?

- Ты хочешь сказать, что уверен всебе? В том, что это не минутное? –

спросил Иван.

Костя спокойно пожал плечами.

- Кто же на этой земле можетбыть уверен? И в чём?

Иван удовлетворенно кивнул.

- Но ты ведь не струсил? –уточнил он.

- Нет! – улыбнулся Костя. - Простоэто всё ничего не стоило. - Конечно, -добавил он тут же, - я не станумонтажником навеки. Мне ещёпредстоит много раз опускаться вискусство, осознавать, осмысливать. Акуда я денусь? Буду древних читать,примусь за историю. Спущусь в этот

Дантов ад, пройду насквозь и сноваподнимусь к тебе на грядки.

- Я вижу, ты стал за мнойповторять, - сказал Иван,нахмуриваясь. - Придётся тебя от меняизолировать… Ладно. Спи пока.

Он примял Костину голову кподушке, собрал посуду и вышел в сад.Под краном умылся жгучей водой – отнеё пахло снегом. О нет, это не летнееутро - август подул зимой! Взяв издома куртку, Иван присел на качели истал думать о Косте. Это былопоэтическое и вместе с тем трезвоеразмышление. Он думал о том, чтоюность вся состоит из ветров. Ветрыприходят из дальних стран, из дальних

сердец, все они не твои, но чьи-то. Тыпросто наслаждаешься тем, кактреплют они твои волосы, дуют в шею.Время идёт, и вот, в какой-то моментты чувствуешь: в соли моря, наконец,зародился, затвердел твой кристалл.Может быть, и Костя уже понял себя?Рановато, конечно, но если учесть, чтоон и всегда был вундеркиндом…

К счастью или к сожалению, всёоказалось не так уж и судьбоносно,как того боялся Иван. Никакихглобальных перемен не произошло сКостей. Он остался, как был. Простосам, своею волей, решил сменитьдекорации. Главное, Костя по-

прежнему был охотником завдохновением, и приехал не с пустымируками.

В первый же день он разложилперед Иваном две повести – двагигантских отреза на паруса.

«Повестью о Фолькере»называлась одна, другая, без названия,посвящалась Ивану. Обе истории былизадуманы сказочными, и намеченыКостей только вчерне.

- Обо мне-то хоть не надо -завязнешь! - предостерёг Иван. - Уменя бессюжетная жизнь.

- А зачем мне сюжет? – возразил

Костя. – Мне не нужен сюжет - в моейсказке будет сплошная правда! Штуксто снегопадов и не меньше полсотнидождей. Скажешь, это не про тебя?

- Наверно, про меня, - согласилсяИван.

- «Иван» – это будет имя снежногоциклона, - продолжал Костя. - Онкаждый год приходит и укрываеточумелую Москву. Вот так из века ввек тащит на своей облачной телегеутешение. Я напишу роман проатмосферное явление, исполненноестаринной добродетели!

- Тебя освищут, – сказал Иван.

- Знаю! – щедро улыбнулся Костя.- Но я буду горд. Потому что толькосвободный рискнёт в наше чертовскиновое время воспеть стариннуюдобродетель! И потом, я не однобок –у меня есть ещё «Повесть оФолькере»!

Костя составил пошаговуюбиографию Фолькера и, зная вектор,смело предсказывал будущее героя. «Ядумаю, - заключил он, -разочаровавшись в подростках, онначнёт собирать по улицам бомжей ивозить их в баню мыться!»

Иван слушал задумавшись.

- Костя, это не шутка, - сказал он.

- Для этого надо сначала погибнутьнасмерть, потом долго, долговоскресать, и уж потом… Обычномучеловеку, как ты и я, до этого далеко.

- Ты думаешь? – озадаченноспросил Костя. – То есть, как бы,после сайтов надо ещё пару летпропустить?

- Да вообще не надо о такихвещах! – вдруг рассердился Иван. - Этоведь живой человек!

- Да ладно, не волнуйся! – легкосогласился Костя. – Так и быть,напишу добрую сказку!

Но Костины заверения не

помогли. Иван вспомнил речнуювстречу с Женей. Что-то в этом местедуши было не так. Тронул – и загуделатревога. «Надо будет проведать их, -решил Иван. – Вернёмся – съезжу навелике…»

Костя остался у Ивана на неделюи провёл время с толком. Облазил вседеревья в округе, загонял ОльгуНиколаевну в бадминтон, раз двадцатьпроиграл дедушке в шахматы. Когдавыглядывало солнышко и траваподсыхала, он брал томПастернаковских переводов, соригиналом на левой странице ипереводом на правой, и шёл на луг, в

гущу отцветшей ромашки -знакомиться с «англичанами». Лугэтот Иван любил и сам показал Косте.С него было видно вечность и рай, иРусь, и ещё кое-какие вещи, которыенельзя увидеть в обычной жизни.

- Англичане, я вам скажу, - этовещь! – восклицал Костя, приходя слуга. - Я и не думал, что так серьёзно,сильно, можно написать о природе! Ипонимаешь – там что-то такое есть…Не могу передать! Это такая редкость,когда люди здоровыми земнымисловами могут сказать о вечной славе!И я так хочу!

Иван слушал его внимательно, безулыбки.

«Экзальтация, шум – всё этоуйдет, - про себя думал он. – Вопрос,что останется. Трудно, чтобы внынешнем мире что-то осталось…»

В эти дни Костин талантпредставился ему в виде древеснойкроны. Нельзя, чтобы ствол слишкомсильно гнулся под ветром, чтобыморозы пробрали листву, чтобы водыне хватило. Ничего этого нельзя –иначе будет один скелет. А это значит,за Костю - вечное волнение.

Пробыв неделю, Костя собрался вМоскву. Пора было что-нибудьпредпринять, тем более что и погода

испортилась. Иван соблазнял егопогостить ещё, дразнил грибами. Какчеловек, не терпящий сомнений, Костярешил гадать по ветру.

- Хорошо, - сказал он, взглянув нафлюгер. – Если завтра тоже будетсеверо-западный – я уеду! А нет –поглядим.

Вечером, на всякий случай, ониотметили проводы.

- Ты только смотри, не запускайсебя в моё отсутствие! – предупредилКостя. – Ты же знаешь, творцывырастают во втором поколении.Обязательно кто-то в семье прорубилначерно их путь. Так вот, я думаю, что

я и есть твоё второе поколение.Поэтому мне жутко важно, что у тебя.Ты – мой предвестник.

– Тогда мне надо стараться, -покорно Костиному замыслу,сказал Иван.

Впереди ему было видны полясвоих стараний. Не напугать Костюплохой судьбой, больше того,вдохновить хорошей – какойбескрайний объём работы! И при этомего надо уложить в срок.

Следующим утром, задрав головы,они оба долго смотрели на петушка,

упёршегося клювом в «норд-вест». Надними висели почти неподвижнонизкие облака и сыпали мелкимдождём.

- Ну что, подбросишь до станции?– спросил Костя.

На перроне они стояли другпротив друга, невесёлые, носпокойные. В конце концов, онимогли встретиться в любой момент –хоть завтра. Невидимая, но густаяводяная пыль пропитывала ихпонемногу.

- Слушай, я ведь про тебя ничегоне узнал. А у тебя-то какие проблемы?– спросил Костя, забрасывая на плечо

рюкзак и «этюдник».

Как умиляло Ивана это Костиносовестливое «А у тебя» - и обязательноодной ногой в электричке!

- А у меня такая проблема, -честно сказал Иван. - Не знаю, когоидти провожать первого сентября –тебя в институт или Макса в школу.

* * *

Когда Костя уехал, Ивана одолелагрусть, чувство, что жизнь давно ужене крылата. Не она несёт его, а он её

подымает с земли, как мешок, и тащитк назначенной цели. Старая метафора,и сам он старый, раз нет жара вершитьсудьбу. Как ещё измерить возрастчеловека?

«Так и должно быть, - утешил себяИван. – После весёлых дней положенобыть печальным». И пошёл трудитьсяна огород. И даже съездил наследующий день в офис – собратьплоды своего многолетнегоравнодушия к делу. Но грусть неотошла. Она стояла вплотную ксердцу, совершенно наплевав на то,что ещё прошлой осенью ей отказалиот дому.

«С чего бы?» - удивлялся Иван.

А затем позвонил Костя, и всёобъяснилось разом.

- Досачковался! – вопил он втрубку. – Ну ты и гад! Слушай, что онапишет!

И прочитал ему без всякихцеремоний послание от Бэллы. В нёмона ласково и с обилием «смайликов»уведомляла брата, что еёуниверситетский контракт, ввидуновых обстоятельств, продлён еще натри года. А обстоятельства такие: онис Юргеном надумали пожениться.Свадьба намечена на октябрь.

- Я тебя просто ненавижу! – вопилКостя. - Ты что сделал с моей сестрой!

Она всё надеялась, дурочка! Думала –ах! У него долг совести! А ты ведьдаже и «Чемоданова» ей не отвёз! Искажу тебе, я рад! Наконец-то! Я ивообще им желаю любви до гроба! Аот тебя одни обломы! Я уж лучше буду,как кто угодно, чем, как ты!

- Что я мог? – автоматическипроизнёс Иван.

- Что ты мог? Да бросить всё ипомчаться! А ты – прилип к бабушке,связался с этой дурой Олей! Она жезлая тётка! Она твоих родственниковсо свету сживёт!

- Я однажды увидел несколькоцветов пластилина, смазанных в шар, -

сказал Иван. – Как будто это сердце...Вот там есть Макс, ты, все мои, и Оля.А Бэллы там нет. Она снаружи. Костя,как мне сказать? Я чувствую, вот это,что внутри, пусть не прекрасное, нелучшее - но это моё Божье Царство.

Костя с прибывающей ненавистьюслушал его.

- Ну ты зануда! - крикнул он. -Сиди один! Всю жизнь просидишь! – идал отбой.

Иван сел на ступеньку. Ему сталотяжело, он согнулся, локти положилна колени и понял, что, пожалуй, недонесёт. Всякие печали можнотащить, но груз собственной глупости

непомерен. Вдруг его тоска сжалиласьнад ним - сгустилась, собралась,надавила на горло, и он заплакал.

Прячась от родственников, Иванподнялся в мансарду. Там было душно,но открыть окно в такой ветреныйдень нельзя – сдует травы,разложенные на просушку. Угол марлипридавлен учебником Чемоданова.Как билет или пароль, он всюду таскалего с собой. И вот, наконец, - всё.

Осторожно он снял пропахшиймятой учебник и отправился сушитьглаза над костром.

За баней, в старом мангале Иванразвёл костерок из обрезанных

смородиновых веток. Сначала огоньдымил, а потом затрещал, как надо.Иван потрошил учебник и кидал вкостёр – как неудачную рукопись.«Чемоданов», не повинный ни в чём,мучился у него на глазах и исчезал.Гибли жёлтые листы советской эпохи.Австриец, надо же!.. Поделом тебе,русский Обломов.

Тут страшно, по-былинному, емузахотелось приникнуть к земле, уйти внеё замертво, но не навек, а так, чтобысложить груз и вернуться лёгким.

Перед домом, на лужке с белымклевером, он распластался и земля,как капустный лист, оттянула боль.Успокаиваясь, Иван видел простые

истины: никто, кроме него, несовершал этот выбор – раз; он не смогбы выбрать иначе – два; и три –страдать за свою дурь полезно. Ктосказал, что человеку на земле вреднострадать?

«Вставай - простынешь!» - шаркаямимо, велела бабушка. Дедушкаподдакнул ей из окна: «Ты что этовздумал? Ночью заморозки! Иди,возьми раскладушку!» Тут вышла мамав белой шали – наперекор чёрнойдачной земле. «Отстаньте от него! –сказала она. – Вы что, не видите – учеловека затменье солнца!»

Иван со вздохом встал и большеуж не пытался сбыть вину ни в огонь,

ни в землю. Только бабушке, неутерпев, обмолвился, как устал отсобственной натуры, бездеятельной, скомплексом вины. Бабушка, однако,посчитала его претензии насочувствие сплошной халтурой:«Устал – так меняй!» Тогда он и самперестал себе сочувствовать, взялмолоток и пошёл что-нибудь к чему-нибудь прибить. Благо, в доме былоещё довольно ветхих стен, утеплителяи вагонки.

В те дни на его одинокиймобильный пришёл звонок. ЗвонилАндрей и попал своим настроениемточно в ноту Ивана. «Здесь такая

жарища! У меня даже депрессияначалась. Весь мир – какой-тоДисней-лэнд. И я, дурак, уж которыйгод шатаюсь по аттракционам. Моречужое, болтовня пустая, деньги –пыль. Никаких желаний.Единственное, чего по правде хочу –чтобы жара спала!»

Как помочь ему, Иван вот так, впять минут, придумать не смог. Ониуже хотели прощаться, как вдругАндрей ляпнул:

- А ты знаешь – я ведь набралсядуху, поговорил с ней! Пришёл иговорю: я к вам без цветов, чтобы васзря не компрометировать. Выходите заменя замуж завтра, или через год –

если вам, допустим, меня надо узнать,проверить…

- И что? – с тревогой спросилИван.

- Ну а сам как думаешь? Покачалаголовой и говорит: может быть, выочень даже отличный человек, вполнедопускаю, но проверять не стану. Ясвой выбор сделала, у меня Луиджи. Аесли начну сомневаться - так меня вклочья разорвут рыцари вроде вас…Луиджи – этот её стекольный мастер,– он, оказывается, с пятнадцати лет еёлюбит. Но пока на дом они никак ненакопят, потому и не женятся. Воттак-то.

- Ну а ты что ей ответил? – живоспросил Иван.

- А я, как в сказке. Повесил головуи ушёл. Конечно, горько, стыдно. Но исмешно – как я понял по разговору, ядалеко не первый к ней вот такзавалился!.. И, знаешь, вроде быотпускает это безвыходное чувство,примиряюсь. Всё равно, конечно,разруха. От работы тошнит, от жарытошнит… Я уж думаю: пойти что ли,рисовать поучиться? Или петь?Помнишь, я в детстве пел в хоре?

- Конечно, - бодро отозвался Иван.– Обязательно! Пойди, поучись! Ивообще, давай, возвращайся!

Сознавая формальность своихсоветов, сердцем чувствуя отчаянноеположение друга, он предпринялиррациональный, но всё же,обладающий внутренней логикой шаг.Взял у бабушки молитвенник и – заАндрея - прочёл с форзаца стихБогородице. Андрей любилБогородицу. Нестабильно, чередуяраскаяние с претензиями, он всё жесознавал своё Православие, и Иван емув этом завидовал. Во всяком случае, оннадеялся: прочитать за Андреямолитву – не пустое дело.

Август сворачивал к осени. Надожди у дедушки разболелась спина.Он лежал на кровати крючочком.Конечно, радикулит – не самаяопасная болезнь, понимал Иван. И всёже, в такие дни жизнь ложилась нанего, как плита. Напрасно он называлсебя распущенным нытиком. Это непомогало. «Не хватает веры, - понималон. – Веры, доверия у меня нет – вот вчём беда».

Накрытый своей благополучнойжизнью, совершенно еюпридавленный, Иван попыталсяпонять парадокс и пришёл к выводу:наверное, потому так происходит, чтов ясную погоду человеку видно, что вдействительности это за зверь - жизнь.

А когда штормит, тебе не дообобщений. Ты просто борешься соштормом, побеждаешь – и счастлив.

Но нет, и шторма ему не хотелось.Как-то безвыходно, сунув в карманветровки складной нож и пакет, онбродил по душистому предосеннемулесу. В густом аромате мелькали тосемейка опят, то подберёзовик.Приняв дары, Иван возвращался и сполным пакетом шёл к бабушке.

А дальше начиналась маята.Бабушка садилась при нём идиктовала, как чистить грибы, насколько частей разрезать, как мыть – вскольких водах, в какой кастрюле, каки в чём варить. Иван исполнял

беспрекословно череду её указаний. Ичувствовал между делами, что теряетостаток равновесия. Все тревоги,какие случались с ним за год, разомсобрались с силами и налетели. Онраздумывал: велика для Бэлки беда –выйти замуж за этого австрийца? Исразу затем: как там сложится уКости? И дальше: не увезла ли ОляМакса в Малаховку? Нет, - утешал онсебя. - Не могла увезти. Через егопросьбу «Ради Христа!» - вряд ли…

Однажды под утро ему приснилсяясный, ветреный сон: по всей Руси,мимо заброшенных коровников, мимопьяных деревень, он мчится, и чем

древнее луга, тем легче на сердце.

Как-то раз Иван уж ездил с бухты-барахты в глушь – подо Ржев, там безвести пропал его прадед. На лугу, вокружении перелесков, он устроилтогда привал. Бросил на траву куртку,лёг и минут через пять почувствовал,что весь состоит из природы. Какбудто всё сложное содержимое вышлоиз него, и на освободившееся местозашли леса и луга. Как аквариум полонводой, так он оказался залит Иван-чаем, белыми и розовыми головкамиклевера, крупной ромашкой. Да,отличное, первозданное местодосталось ему. Видимо, людям ещё непозволено было залетать в этот рай,только шмелям. И даже тот факт, что

часть луга оказалась кем-то скошена,не нарушала красоты иллюзии. Малоли что скошено! Может быть, самокак-нибудь…

Иван решил переговорить смамой. Не обидится ли она, если онуедет дня на три?

Как всегда в конце августа, ОльгаНиколаевна была растеряна, полнадетских печалей об уходящем лете.Три месяца оно напрасно грело землю,не послав ей ни любви, ни работы. Сгоря она села вязать сыну свитер.

- Ну как, побудете без меня? –

спросил Иван.

- Мне уже всё равно, – объявилаОльга Николаевна. И Иван пошёлсообщить об отъезде остальным.

Бабушка надулась, дедушкапримолк.

- Ну что вы обижаетесь! Три дня! –возмутился Иван. – Так ведь тоже, вконце концов, не честно!

И вечером уехал в город – с тем,чтобы завтра на рассвете стартовать впуть.

* * *

В день отъезда он вышел из домупозже, чем собирался – чуть-чутьпроспал. Начинался час-пик. Иванподумал, что, пожалуй, успеет ещёпроскочить до пробок, но у гаража егопоймала Оля.

- Подвезёшь до метро? А то у менямашина в сервисе.

- А что случилось? – спросилИван, открывая ей дверцу.

- Да так, фару стукнула, и ещё помелочи.

Они ехали молча, нисколько неволнуясь о затянувшейся паузе, потому

что давно уже были люди, связанныене дружеской даже, а родственной,двоюродной близостью.

- Помнишь истерику Макса спереездом? – заговорила Оля. -Знаешь, что он сделал? Совершилпошлую вещь, но я тебе расскажу, тыведь всё-таки Максом интересуешься.Он сказал Володьке, чтобы он нерассчитывал попасть к нам в семью,потому что никто его здесь не любит.К нему хорошо относятся – это да. Нолюбви нет. Вот парень - взял и сказал!А я стою и не знаю, что делать. Думаю– надо бы Макса треснуть. Стою имолчу. Ну а Володька тоже – чудакчеловек, обмяк, начал курить, курить,сел и уехал. Ещё и извинился, таким

странным голосом – как будто не тудапопал. Ты понимаешь, Макс прав,конечно, просто всем хотелосьстабильности. Я думала – уйду сработы. Думала – будем жить наприроде, пройдут все мои неврозы. Ивот пожалуйста – ребёнок выступил!Конечно, мы потом встретились,объяснились. Но это уже без толку.Володька такой парень честный,стыдно перед ним. Вообще-то, у менядаже облегчение – слава Богу… А тыкуда? – помолчав немного, спросилаона. – На работу? Бизнес-то цел ещё?Ты ж всё лето прозагорал.

- Нет, я не в офис, - улыбнулсяИван. – Я, наверно, куда-нибудь подоРжев.

- Как подо Ржев? – изумилась Оля.– А чего тебе там?

- Да ничего. Просто хочупокататься. Хочу понять: так живу илине так? – прямо сказал Иван.

- Ну ты даёшь! - изумилась Оля. -Так чего ж ты со мной время теряешь!Сказал бы! Давай я на маршруткедоеду!

Иван мотнул головой.

- Скажешь потом, что надумал? -спросила Оля, и вдруг её озарилославной практической мыслью, –слушай-ка! А про меня заодно можешьподумать – мне-то как быть?

- Нет, конечно! Что я тебе, старец?Думай сама! – строго сказал Иван, ипожалел, потому что сразу вслед заотказом Олино воодушевлениесменилось обыденной горечью.

- Действительно, бред! –насмешливо проговорила она. - Оттебя подальше отсаживаться надо – ато у тебя фантазии заразные! - Иотвернулась.

На перекрёстке возле метро Иванпритормозил – две глупых собакиперебегали дорогу на красный свет.Они торопились через центральнуюплощадь – первой чёрная, бодрая, заней – рыжая, на трёх ногах. Непытаясь избегнуть смерти, они смело

спешили на тот берег. Их дело было несмотреть по сторонам, но держатьскорость. Трёхлапая отставала, и быловидно, как огромны её усилия догнатьтоварища.

Иван мельком взглянул на Олю.Она сидела, поднеся к лицу обе руки,оставив над ладонями только глаза,следящие за скорбным бегомтрёхлапой.

- Как вот эта, рыжая, будет жить?– зло сказала она. - Лучше б сдохлапоскорее!

Иван подъехал к обочине иостановил машину.

Мужественно неся свои тонныслёз, не расплескав ни крохи, Олявышла.

И Иван вышел тоже – побыть подоткрытым небом. Это была одна изясных минут, когда все земные дела –как на ладони. «Ну что ты ещёвысчитываешь себе, какую судьбу?» -подумал он, хотя давно уже ничего невысчитывал.

Он чувствовал, что остаться сОлей будет чисто и хорошо, тогда каквсё прочее – дурно. Руководствуясьодним этим знанием, он вот так,вдруг, определил свою дальнейшую

жизнь. Мнение Оли нисколько неволновало его, потому что в данномвопросе Иван полагал себяответственным за обоих. Больше того,он знал, что согласие её будетсопровождаться волшебнымпреображением. Бледность, дрожь,седина, рыжина, сигаретный дым,злоба - всё сойдет с неё. Онарасколдуется ото всех чар сразу, о еёкрасоте и милосердии внуки сложатлегенды. Произойдут ли и с нимсамим какие-нибудь перемены, Иванне гадал. Он только почувствовал, какэто легко и праведно – решать своюжизнь исходя из того, что есть, неодалживая у будущего. И вовсе нежалко жизни, нет этого чувствагиперцены, которое так мучит в

юности страхом, что прогадаешь.

Не решив, как будет выглядеть егодействие, зная только, что такиесерьёзные вещи складываются или нескладываются сами, Иван сел вмашину. Луга под Ржевом больше неждали его. Он поехал в центр. Емухотелось проститься. Не с кем-токонкретным – тем более что и не с кембыло. Миша уехал. (Как там твоичерноморские помидоры, Миша?)Просто хотелось окинуть улицыстарым взглядом.

Он свернул на Бульварное кольцои, сориентировавшись по киоскумороженого, припарковался. Ногисами пошли во двор, где стоял

картонный дом с собакой и щенками,лежал тяжёлый весенний снег. Можетбыть, - думал Иван, – встречу туженщину в шубе.

Во дворе он увидел тополь –дерево, седеющее раньше остальных.Листва, сметённая дворником,шевелилась на месте картонного дома.Следов не было. Даже ям от колышковне осталось, хотя Иван пристальнооглядел землю. Вдруг его пробило:какая шуба – август на дворе! Какиещенки – давно уж взрослые псы, еслиживы! Куда он ехал?

Старушка у подъезда, заметив егорастерянность, полюбопытствовала:что ищет молодой человек?

- Тут были «ясли», - сказал он, нев силах соврать.

- Ясли? Может, садик? Это вамнадо через бульвар.

- Да нет, - качнул головой Иван, ивдруг его озарило. - А где тутближайшая стройка? – спросил он.

Несколько разномастныхдворовых собак облаяло его из-заограды. Иван старался различитьсреди них Петровну и Жучу. Жучи небыло. А на Петровну претендовали двеочень похожих псины. Надо былотолько разглядеть – у которой драное

ухо.

Иван решил подождать. Оннадеялся, что придёт женщина в шубе.То есть, без шубы, конечно, но тасамая. «Всё-таки, утро, - рассуждал он.- Люди идут на работу, по дорогизаносят остатки ужина».

Но женщина не пришла. Затоприскакал парнишка на костылях,ровесник Кости.

- Не знаешь случайно, а какая изних - Петровна? – спросил Иван, киваяна двух одинаковых рыжих собак.

- А вы по какому поводу? –вопросом на вопрос ответил паренёк,

и во взгляде его была сотня причиндля недоверия.

- Да ни по какому, - сказал Иван. -Я тут был в феврале. Мне однаженщина, в такой большой шубе,коричневой, показываларождественские ясли. Там, подтополем.

- Это Жучины! – сразу догадалсяего собеседник. – Жуча весной облезлаи сдохла. Мы её лечили – без толку.Она уже старая была.

- Очень жалко, - сказал Иван.

Парень взглянул на негопристально, как-то насквозь. Вдруг его

собранное лицо распахнулосьулыбкой.

- А! – воскликнул он, чуть неподпрыгнув на своих костылях. – Я жевас знаю! Мне Надежда Васильевнарассказывала! Эта, которая в шубе. Итётя Света из «мороженого». У наспро ваши пельмени легенда ходила!Вот, говорят, нахальный гражданин!Разморозьте, мне, говорит, пельмени!А? Вы? – смеялся он. – Ну, раз вы –тогда нате, помогите! – и он протянулв растерянные руки Ивана пакет. – Вотсюда им насыпьте, в корытца. АПетровна – это вон та, с драным ухом.Да не бойтесь, тут ничего грязного.Это сухой корм, и макаронысовершенно свежие, мама варит.

- Где тебя угораздило? – спросилИван, высыпая корм. - На доске или навелике?

- Да нет! Это так, для маскировки!Они мне не нужны, – он прислонилкостыли к забору и сел на корточкирядом с Иваном. Собаки,столпившиеся у мисок, накрыли его сголовой. Отбившись кое-как, онпродолжал. – Я вообще подхрамываю,такая у меня болезнь детства. А тут –Катерина! Не видели? Она теперьздесь часто. Может я не прав, но воттак сразу явиться с моей шикарнойпоходкой как-то мне было, знаете... Атак – считайте, у меня перелом!Перелом ведь - не болезнь. Ну,грохнулся, с кем не бывает! Мне надо,

чтоб она меня восприняла безпредвзятости, а потом – уже не важно.Если да – то да.

- Значит, вводишь в заблуждение?

- Наоборот. Хочу, чтобы былочестно. Правда о человеке ведь не вногах!

- Это так, - кивнул Иван.

- Меня из наших ещё никто невыдал, - прибавил паренёк, взглядываявнимательно на Ивана.

Иван не знал – верить или неттакой нелепой, несвоевременнойоткровенности? Или у них тут своизаконы? Он чувствовал, что забрёл

ненароком в какую-то новую воду.Если сейчас убежать, - подумал Иван,– ещё можно остаться дома. Но бежатьне хотелось. Как будто ласково итвёрдо ему сказали: вот твоя служба,приглядывайся. Конечно, никакихзагранпоездок - увы. Домоседствотоже придётся умерить. Зато у тебябудет много улиц, дворов, домов,зверей, людей. Вот увидишь – тебепонравится!

Наевшись, четыре псины – двеПетровны и два худеньких, ужевзрослых щенка, полезли ласкаться кхозяину. «Отстаньте! – говорилпарень. – Фу! Хорошие, хорошие!» - игладил их морды. И словно бы дулофевральским ветром, талым снегом.

- Слушайте, а вы не за щенком? –спросил он Ивана. - Хорошие щенки,классные! В июле одного девчонкавзяла. Я её через Интернет нашёл –оказалось, рядом живёт. Ещё дваосталось. Возьмёте?

- Да нет, - сказал Иван,поднимаясь. – Я, наверно, ранопришёл. Мне ещё надо завершить…

- Ну давайте, - вдруг обиделсяпарень. – Успехов. – И, схватив свойреквизит, лихо ускакал по дорожке.

Ладони, пахнущие кормом, Иванвытер о бумажный платок, но это не

помогло. Запах «новой воды» въелсякрепко. Странно было ему на сердце.Он понимал: всё равно однаждыпридётся перебираться в эту чудесную,изнурительную святую жизнь. Но несейчас - потом. За слово «потом» онуцепился.

Потом – когда-нибудь. Когдабудет пора – узнаем. А пока что –задраим небесные люки. Мы не будемсдавать экстерном. Мы, может быть,даже останемся на второй год. Пустьземные ветры нас простуживают итреплют – они нам по силам. А заангельские подвиги примемся, когдазакалимся всерьёз.

Так рассудил Иван и,

успокоившись, вернулся за руль, кнаезженным мыслям.

Дорогой он думал о своёмфантастическом жизненном везении.Сколько людей – бабушка, мама,Костя, Андрей! Сколько счастливоговремени. Как прошлая осень былахороша арбузами! Как со слякоти былоздорово завернуть в «Кофейную» кМише! А зима?! Праздниктрёхдневного снегопада, каша сорешком! Лодка посередине весеннейреки. Выживший на дуэли Костя. Ах,как жаль вечного утра с мамой, кофе иснега, гитары и вышивания! Жальбожественной неторопливости, вкоторой теперь уж нельзя остаться.Но, может быть, шагнув за её предел,

он почувствует свободу и радостьидти. Здравствуй, Свобода-и-радость-идти! – скажет он. – Давненько тебяне видел! И хотя не лесами-лугами онаповедёт его, а скорбью и жалостью, погрязной подкладке Москвы – онпойдёт с ней предано и доверчиво.

Весь день в растерянности Иванпромотался по городу, заезжал в офис,а вечером, свернув во двор, увидел, какс другой стороны дома на своейотремонтированной «Ладе» подъехалаОля. Усмехнувшись манёврам судьбы,Иван оставил машину и пошёлнавстречу.

На заднем сидении спал Макс.Оля вышла и зажгла сигарету.

- Что, вернулся уже? Или недоехал? – спросила она.

- Доехал, – кивнул Иван. – Но нетуда. Попал, знаешь, как будто вдругую Москву, на стройку… Тампарень, инвалидность что ли у негокакая-то, не знаю… У них целоесодружество – занимаются уличнымисобаками. Такой там весенний ветер,свет…

- Какой весенний? – сказала Оля.– Ну ты докатился! Бред в мягкойобложке! А хотя, может, с убогими тысебя и найдёшь. Будешь там у них –

молодец среди овец. Максарастолкаешь? – бросив окурок,спросила она. - А то он сегодня сдедом в шесть утра на рыбалкупопёрся – теперь дрыхнет.

Оля взяла сумку, а Иванпопытался разбудить Макса. Максбрыкнулся. Тогда он осторожно вынулего из детского кресла, положилголову к себе на плечо и понёс вподъезд.

Подняв Макса к Оле, он вернулсяв машину за своим рюкзачком и,открыв багажник, постоял несколькосекунд, глядя на двор. Просто смотрелна качели, на дверь подъезда и думал:«Господи, спасибо». Наконец, взял

рюкзак и пошёл домой.

На площадке пятого этажа, удвери лифта, его ждала Оля.

- На минутку можно тебя? –спросила она довольно раздражённо. –Я тебе давно хочу сказать: ты мнесвоими неправдоподобнымиперсонажами только карту путаешь! Яв них верю, как дура, а на самом делеих нет!

- Почему же нет? – удивился Иван.

- Этих твоих собак, этих всякихслучайных пронзительных встреч!Этого нет в жизни!

- Как это нет? – спросил Иван, всё

еще удивляясь.

- Этого нет! – крикнула она так,что Иван мысленно отшатнулся. – Аесть дикая усталость – и вовсе не отправедных дел, как у твоихнебожителей, а оттого, что я работаюи борюсь! А этого всего – нет, нет! Ине будет никогда! Ни у кого! Ясно?

Иван не нашёл, что ответить. Онподумал вдруг, что виденное им иправда не существует для Оли. Да ивообще, его опыт не может бытьполезен ей хотя бы потому, что у негонет ребёнка. Человек без ребёнка ичеловек с ребёнком – это две разныепланеты. Это, как птица и мул. Что вних общего?

Дома Иван лёг сразу, но сон долгоне приходил. Он лежал с закрытымиглазами и брёл по оранжевой глинестройки. А потом ступил на леснуюопушку и в соснах нашёл маслёнок.

На следующий день он поднялся,и, умывшись, как следует, холоднойводой, отправился на дальнююпристань, где зимой стоял Женинкатер. Иван шёл туда не просто так, апо делу. Ему надо было увидетьФолькера.

«Человек, живущий на реке,

должен каждый день хоть нанесколько минут выходить на реку», -рассудил Иван, сел на деревяннуютумбу и принялся ждать, когдасбудется его простое предвидение.Ожидание Ивана скрашивали воробьи.У Макса в книжке «Окружающиймир» он прочёл, как отличитьворобьёв домовых от полевых. Этихзнаний хватило ему, чтобы увлечённопровести минут сорок. Потом напристань пришли девочка с бабушкойи принялись кормить всех, как один,домовых воробьёв печеньем. Появилсяоткуда-то из лесу подросток сбаночным пивом в пакете, сел к водеи, врубив на мобильнике музыку,принялся добывать посильный кайф.Неторопливо, под сигарету, он тянул

своё пиво и по мере опустошения тарыпускал кораблики. Скоро флотилия изтрёх баночек в сопровождении белыхшлюпок-бычков поймала волну идвинулась на Серебряный Бор, а еёвладелец, захмелев, утопал в лесок.Иван остался один и сидел вполудрёме, нежась на солнце, пока поего плечу не постучали. Обернувшись,он увидел Фолькера - в чёрных очках,чёрной майке и камуфляжных штанах.

- Наконец-то! – приветствовал егоИван.

- Ты ко мне что ли? – спросилФолькер. – А чего не заходишь? Ясмотрю – сидит. Чего сидишь?

- Рыбачу, - сказал Иван.

Фолькер посмотрел внимательнона его пустые руки и сел рядышком. Исразу тьма отгородила Ивана от лета иворобьёв.

- Я хотел узнать, как у вас дела, –сказал Иван, приспосабливаясь комраку.

- А какие дела? – удивилсяФолькер. – Трафик сдох! Просто зряпрофукал кучу бабок. Детям не-ин-те-ресно.

- В Америку поедете?

Фолькер вытащил из карманамятую пачку и закурил. Горький дым

поплыл Ивану в лицо.

- В Америку? Нет. У меня вАмерике человек. Он работает наменя. Он может моментом всё вынутьиз моих рук – я даже не поборюсь.Просто он пока не догадывается, что яумер. А если я приеду – он догадается.По моей роже. Не-а, не поеду.

- Что будете делать, если несекрет?

- От тебя секретов нет! – кашляя,отозвался Фолькер. – Скажу, как есть.Вот слушай: сначала у меня был смысл– срубить денег. Потом у меня былдругой смысл – вот этот проект,скупка сайтов. Теперь – что? Теперь у

меня тоже проект – крышу чинить! – Ион постучал себя по голове. Уголёксигареты упал на волосы, запахлопалёным. – Или гильотина – лучшеесредство? – ухмыльнулся он,прихлопнув пепел, как комара.

- Да нет, - возразил Иван. – Нелучшее. Я, конечно, сайты не скупал,но в остальном было похоже. Былаиллюзия, что всё смогу, перешагнупределы. Хорошо потом летел! Но,видите – голова на плечах. Значит,есть средство лучше, чем гильотина.

- Скажи.

- Смеяться будете.

- Ну, посмеюсь. А тебе жалко?

- Если пару лет продержаться сболее или менее чистой совестью –всё пройдёт.

- Ага, - кивнул Фолькер. – Счистой. Понял. А химчистка где?

- Не знаю, где ваша. Где моя –могу сказать. Где ваша – не знаю.

- А где твоя?

- Моя дома, - сказал Иван. – Очкиснимите, Вам же в них темно. Я сВами говорю – мне и то темно.

Фолькер снял и, проморгавшись,огляделся.

- О! – воскликнул он. – Вижухимчистку! У меня в Ирландии естьприятель. Шон. Он продаёт диски. Онэто… продавец дисков. Но он насамом деле скрипач. Играет, знаешь,на скрипке народные ирландскиемелодии. Народные английскиемелодии. Народные еврейскиемелодии. Хороший парень. У негожена Джулия. Она поёт. Она тожепродаёт диски. Но она хорошо поёт.Народные ирландские песни.Народные английские песни…

- Я понял, - ободряюще кивнулИван.

- Ну вот. Я их к себе выпишу, вгости. Мы сядем с ними на причале,

тут вот. Вот сюда, вместо тебя, посажуих. Как раз вылезут одуванчики, там…мать-и-мачеха, череда, вот это всё.Будем сидеть хоть месяц.

- Месяца не хватит, - покачалголовой Иван. – Надо год, а то и два.

- Согласен, – кивнул Фолькер. –Год, два… А вообще, это всё ерунда.Не починится ни хрена. У меня жеесть башка на плечах – что, я не знаюжизни? Я знаю жизнь, я знаю себя,пожил вдоволь, попинал землю. Пораи честь знать.

- Посидишь на пристани – всёпройдёт, - повторил Иван.

- Ага. Думаешь – Шон прямоскрипку под мышку, и на два года сомной тут на пристани околачиваться?Шон, он, знаешь! У Шона дело жизни- магазинчик дисков. Так он и поехал!Нету выхода. Жалко, что совестьгрязная.

- Да надоел ты со своей совестью.Пожалуйста – вот есть я. Я на скрипкене играю, но на гитаре немножкоиграю. Давай, хочешь, буду тебевместо Шона. Иван, Шон, гитара,скрипка – какая тебе разница?Конечно, с утра до ночи я тебя пастине могу. Во-первых, работать как-тонадо, согласен? Потом, у меняродственники. У тебя психоз, а у них –старость. Психоз и старость. Есть

разница? Но, скажем, ежедневнуючасовую репетицию я могу тебеобещать, - заключил Иван,передразнивая нечаянно синтаксисФолькера.

- И что я тебе за это буду должен?

- Что должен? Ничего не должен.Должен будешь не отлынивать.

- Ага. Понял. Ты меня, то есть,будешь лечить. Слушай, брат, а хочешья тебе подарю моё имя? БудешьФолькер – классно!

- Вот уж спасибо, обойдусь! –сказал Иван и, встав с мостков,зашагал к дороге.

- Ну что, завтра во сколько? –крикнул Фолькер.

- Завтра не могу! – обернувшись,сказал Иван. – Смогу в сентябре, когдамоих с дачи перевезу. Подождёшь?

- Ну, это как пойдёт! – усмехнулсяФолькер.

Быстро удаляясь от черноты,спасаясь в солнце реки и зелени, Иваншёл к дому. «Ах, как не хочется…», -думал он. Тут резкий запах собачьейеды всплыл из памяти. Вот какая онабыла, набегавшая понемногу «вода».Было трудно, невмоготу прикасаться кней - как к запущенной ране.

* * *

Вечером Иван вернулся на дачу.Родственники встретили его зелёнымищами, оладьями, и кучей дел похозяйству, накопившихся в егоотсутствие.

В канун первого сентября онпозвонил Оле и спросил, кто пойдётпровожать Макса первый раз в первыйкласс. Оказалось, пойдут все – Оля, еёмама и папа. Примазываться к такойбольшой компании показалось Иванунеудобным. Конечно, и Костю

провожать в институт – это глупости.Тем более, если вспомнить ихпоследнюю беседу по телефону.

Так рухнул его прекрасный планна первое сентября.

Зато второго Костя, забыв, каквидно, о своих проклятьях, сампозвонил ему.

- Ты куда сгинул? – вопил он втрубку. – Чего не звонишь? Ты сегоднябудешь в Москве? Я по расписанию вдва заканчиваю! Могу потомподъехать к вашему офису! Скажитолько, когда? В пять? В шесть?

- Давай в четыре, - сказал Иван,искренне не понимавший, зачем быему сидеть в офисе до шести.

Они встретились на БольшойТатарской и пошли во дворы. В одномиз них сам собой нашёлся и позвал ихприсесть пустой доминошный стол славками. Стол был новенький, изсветлого ещё дерева, но ужеинкрустированный вечныминадписями.

Над головами шатался тополь,пыльный, пропахший городомвеликан. Его листья и семеназасыпали стол. Иван смёл их ладоньюна край, поближе к себе, и сразу емустало уютно. Он взялся было

расспрашивать, как прошёлстуденческий дебют Кости, но тотзамотал головой.

- Нет! – возразил он. – Говоритьбудем о тебе. Не хочу обо мне! Надоеля себе, ты бы знал, как! Пора ведь имне стать человеком! Так что давай,рассказывай!

Ивану не хотелось держать отчёт,но он видел: Костя не отстанет. Разрешил, что ему нужна практикабескорыстного внимания к людям –значит, будет теперь добиваться её,вытряхивать из каждого встречного.

Он задумался: как бы так сказатьКосте о найденной им собачьей

Москве, чтоб это не вызвало в нёмраздражения, схожего с Олиным? Кактут скажешь? Нет, пожалуй, нескажешь никак.

Тогда в двух словах он рассказал оФолькере.

Костя выслушал его серьёзно, безвоплей.

- А почему ты решил, что ты занего отвечаешь? - спросил онвъедливо.

- Ничего я не решал, - неохотноотозвался Иван. – Отвечает тот, у когоесть похожий опыт. Что, разве Женябудет виноват, если с Фолькером что

случится? Да он ни черта не знает,кроме своей драмы с Машей! Ну издесь – то же. Лучше уж я сто разсхожу к нему на реку, чем однажды –на похороны.

- Вот забавно! – улыбнулся Костя.– Каша моя – а ты расхлёбываешь.

Иван не ответил. Он нашёлспичинку и принялся вынимать изпроцарапанного посередине столалюбовного уравнения землю и сор.Ему хотелось, чтобы буквы, раз ужкто-то вырезал их, были чистыми.

Костя следил за его действиями слюбопытством.

- Иван, я должен тебя обрадовать!– вдруг произнёс он. - Твоя жизнь таквидна мне! Я знаю досконально тебя итвои обстоятельства, и могу безпроблем рассказать тебе будущее. Неоттого, что я провидец, а чистологически. У нас с тобой наработанодостаточно, чтобы дальше роман самвёл автора.

Иван положил руки на стол, какна парту, и приготовился слушать. Какинтересно живётся! - завидовал он самсебе. - Какие экспромты приходитсянаблюдать!

- Я буквально вижу это кино! –

продолжал тем временем Костя. -Шаткий дом, осень, ты с молотком,обивающий стены вагонкой, внутри ивокруг тебя - люфт, который тыстараешься заполнить природой. Твоиродители помирились под старость изаняты друг другом, у них «бабьелето». Бабушки с дедушкой нет – тывзял себе вместо них жену и сына. Но,хотя тебе и казалось, что они твоёпредназначение, ты не прирастаешь кним настолько, чтобы вернуть добротуи спокойствие. Твой характерпортится. Ты лупишь свою вагонку и,сжав зубы, велишь себе держаться,любить вопреки, не изменять совести.Дальше мне не понятно – согнёт литвоя воля тебя, или ты согнёшь своюволю. В том смысле – дашь ли ты себе

взорваться, или законсервируешься втом положении, которое находишьправильным.

- Вот спасибо! - усмехаясь отнакатывающей тревоги, произнёсИван.

- Спастись с твоим душевнымустройством ты не сможешь! – вволнении, бледнея от собственнойдальновидности, продолжал Костя. –Разве только твоя дура Оля проявитвеликодушие и сама от тебяоткажется. Но это из областифантастики. Так что, я прощаюсь стобой, дорогой герой! – подытожилон, привстав. - А мне так хотелосьпоместить тебя в зимний день со

снегом – и включить, как песню, на«репит»! Ты сам знаешь, рискованноснимать продолжение, если перваясерия удалась. Зачем мнепродолжение о тебе, когда ты –удался?

Во всю силу западного циклонатополь раздувал над Иваном воздух, новсё равно ему было жарко от Костинойнаглости.

- Ты думаешь, это полезно –набалтывать человеку такие вотжизненные программы? – спросил онс укором. - Это что, польстит твоемусамолюбию, если ты угадаешь?

- У меня гигантское самолюбие, -

сказал Костя. – Такая мелочь ему непольстит. Я просто боюсь, что тызабьёшь себя в гроб совести и будешьвсю жизнь платить долг, которого нет.А я хочу, чтобы ты жил.

Иван собрался возразить, но вдругзаметил - женщина из окна смотрит наних, приостановил свой ход таджик стележкой, и старухи у подъезда сидят,дружно повернув головы.

«Ну и ладно!» - подумал Иван. Вконце концов, он и сам бывал рад,когда удавалось подглядеть какой-нибудь забавный уличный эпизод. Икак-то сразу весело стало ему оттакого количества зрителей. Ничего неответив, Иван поднялся из-за стола.

- Пошли, – сказал он Косте,тряхнув его за плечо. – По-моему, мыдостаточно обо мне поговорили.Теперь я буду тобой интересоваться. Аты мной не будешь. Понял?

Остаток прогулки Костя с охотойотзывался на его интерес.

- …И потом, – объяснял он, - Я жееё люблю! Это тогда у меня от страхалюбовь отшибло. В страхе, вдепрессии – там любовь не живёт, этоя уже понял. А теперь ничего,отмораживаюсь потихоньку. Мы сМашкой поженимся, и будем жить у еёбабушки. А нашу квартиру на

Краснопресненской можно сдавать.Бешеные деньги. Часть пойдёт маме, ачасть - нам с Машкой. И потом, я жеещё пойду работать! Днём работать,вечером учиться. И ребёнка поскорее.Хочу увешать себя, как ёлку, - трудом,детьми, вообще всяческойответственностью. Чтобы уж невырваться. Чтобы сквозь эту бронюуже не прошёл никакой соблазн!

Тут Костя приложил ладони клицу и минуту простоял неподвижно.Видно, ему было крепко себя жаль.

- Ты же сам мне говорил. Еслисебя завинтить, то потом взорвёшься стреском, - напомнил Иван.

- Ты думаешь? – с надеждойпосмотрел на него Костя. – Ну ладно,ребёнка пока не будем.

* * *

В тёплые дни сентября подруководством деда Иван сколачивалящики для цветов, травы и клубники –всё это мама собралась разводитьзимой на балконе, который ему же,Ивану предстояло теперь утеплить иснабдить подсветкой.

Наивная мамина выдумка –перевезти с собой в город куски

летней свободы, напомнила Ивану, какв прошлом году он сам готовился ксуровой зиме.

Наконец, настал день более илименее окончательного переезда вгород. Иван вывел машину. На заднемсидении бабушка с дедушкойпритулились друг к другу плечами,впереди села мама.

Он вернулся в сад запереть гараж,проверить воду. Небо ласкововыглядывало сквозь ветки сада.Солнце не слепило. Иван уженаправлялся к калитке, как вдругувидел юную яблоньку. Одинединственный плод уцелел на еёветвях, но какой золотой, румяный! Он

задержался поглядеть на этоткрохотный урожай, и вдруг всемсердцем понял: ровно столько и нужнодля душевного мира - вот этомаленькое совершенство.

У ворот, с ключами в руках, Иванпостоял ещё – неизвестно чегодожидаясь. Дождался собаки,протрусившей мимо забора по своимбродячим делам, и сел за руль.

Москва окурила их дымным небоми, как только выехали на кольцо,зажгла фонари. Открывался новыйгородской сезон.

Как и в прошлом году, в одну ночьнаполнив двор своим влажнымголосом и одеждой, к ним вошлаосень. В завершение каникул Иван,как лев Бонифаций, получил свитер.Ольга Николаевна довязала его, вшиларукава и заскучала.

- Знаешь что, - сказал ей Иван, - ятеперь буду носить только то, что тымне свяжешь. - И лишь потомдогадался, что заявлением этимтрудоустроил маму на всю оставшуюсяжизнь. Теперь навеки у неё было дело– вязать сыну свитеры и шарфы,подпуская в нитку любовь.

Не плача, чтоб не испортитьнежную шерсть, но, пребывая где-то

неподалеку от слёз, Ольга Николаевнавзялась за новую вещь. Какого-товитамина не хватало ей для жизни,или, напротив, какого-то было визбытке. Иван склонялся ко второмуварианту – его мама ещё была молода.Без счастья ей не дышалось.

Он задумался, чем помочь такомучеловеку. Как-то раз, проходя мимовновь отстроенной церкви, онуслышал колокольный звон, зашёл и уближайшей от входа иконыБогоматери попросил для мамыпобеды над хандрой. Он смотрел наМать и Младенца тем же взглядом, чтои на дачные луга – как на средоточиепрекрасного, ему было легко передатьв их ведение свою просьбу.

Молитва о маме возымелабыстрые и неожиданные последствия.Вернувшись домой, Иван застал ОльгуНиколаевну за сбором дорожнойсумки.

- Не хочу больше ждать! – сказалаона. – Еду в Питер. Будем мириться.Как думаешь – наверно, гордаяпозиция тут не подойдёт? Надо будетвсплакнуть и как бы отдать ему рольсильнейшего?

- Ну, попробуй… как бы отдай! –улыбнулся Иван.

Неумение одинокого инемолодого человека зажить новым,его иррациональная тяга к старому,пусть негодному – всё было маме наруку. Из Питера она перевезла свой«памятник» в дом и поставилапосередине гостиной. Тот огляделся,узнавая.

Дальше Иван не присутствовал. Всмятении, мысленно ужеперебравшись с вещами на дачу, онпопытался осмыслить восстановлениесемьи, к которому так стремился. Чтостанет теперь с их доброй домашнейвечностью?

Но, оказалось, отец и не думалвозвращаться домой. Он всего лишь

переехал из Питера в Москву и, паруночей проведя в гостинице, снялквартирку на Речном Вокзале.

«Значит, пока – отдалённоесоседство и дух взаимного уважения»,- успокоено подытожил Иван. Темсильнее было его удивление, когдаотец предъявил свои родительскиеправа. Он желал видеть жизненныйплан сына.

Иван не возражал: он рассказалподробно о своём нынешнемнечегонеделании и набросалпримерный план ничегонеделания вбудущем. Ни детской скованности, нираздражения против отца в нём неосталось. Иван был, как гора, которой

нечего не стоит стряхнуть туман, ноона стоит и не стряхивает, подчиняясьприроде вещей. «Пусть будет, какбудет, - решил он. – Пусть ругает. Будуслушать».

Но отец промолчал. Даже бровьюне выразил гнева. «Я даю тебе двенедели – навести порядок в делах, -заключил он. – Потом заеду в офис, иты мне отчитаешься».

Тронутый странноватымблагородством отца, – что не вдругнагрянул с ревизией, а дал время, -Иван и впрямь собрался было занятьсяделами фирмы, но тут дедушкепозвонил сосед по даче. В лесу пошлиопята! «Опята!» - заволновался

дедушка. И они втроём – бабушка,дедушка, внук – уехали на выходные, атам прихватили ещё и понедельник, ивторник…

Опята и правда были. Иваннаходил в изобилии расцветшиегрибами поляны и пни и навекизапомнил, как дедушка ждал его наопушке. «Ну?» - встревоженоспрашивал он, различив за деревьямивнука. «Есть кое-что!» - отвечал Ивани, пройдя последний кордон леснойкрапивы, ставил перед дедушкой своюогромную, заваленную на две третикорзину. Ну и ну! Вот это да! Вотнасолим! А бабушка ещё не хотелаехать!

Есть тысячи способов порадоватьребёнка, юнца, молодую женщину.Радости дедушки – наперечёт. К томуже, все их приходится добыватьсвоими руками. Но в охоте за нимиИвану не было равных.

Эти метры от леса до дома ончувствовал себя Иваном-царевичем,добывшим таки молодильных яблок.Он завидовал сам себе, своемунайденному и исполненномупризванию, и, негодуя, жалел, чтонельзя отдать ему жизнь. Вот если бышли и шли эти опята, так же, каксчастливой зимой идёт и идёт снег.Если бы бродил и бродил он по лесу,принося в дом то одну, то другуюрадость, как дровишки. «Наверное, -

думал Иван, - это так же опасно, какусталому заснуть в снежном поле».

К середине недели с ведромсолёных грибов и несколькимиящиками антоновки в багажнике онивернулись.

Иван долго звонил в дверь, но,несмотря на уговор, дома мамы неоказалась. Тогда он открыл дверьключом и зашёл в пустую квартиру, непыльную, но без уюта. Кофе не пахло,цветы чуть подвяли.

- Ну, ты где? – спросил он,позвонив маме.

- Мы с папой на книжнойярмарке! – сообщила ОльгаНиколаевна. – Очень интересно! Кучапереводной литературы – и снемецкого, и с французского. Вот,ходим, знакомимся, у меня уже целыйсписок издательств!

- Ясно, - улыбнулся Иван и, неоткладывая телефона, позвонил Оле.

Подошёл Макс.

- Макс, ты ешь кислые яблоки? –спросил он.

- Да! – сказал Макс. – Их надо впечку с сахаром.

- Тогда приходи, - сказал Иван. –

У нас на антоновке есть нескольковеток, повёрнутых к солнцу. Тамяблоки наливные. Знаешь, такиепрозрачные. Вот приходи – забирай.

Они пришли вдвоём с Олей,дружно ввалились в дверь и встали,ожидая подарков. Футболка Максабыла в розоватых потёках, а у Оли наволосах блестело семечко арбуза. Иванне смог сдержаться и рассмеялся.

- Ну, и чем ты доволен на этотраз? – спросила Оля.

- Рад вас видеть, - объяснил Иван.Он оглядел свой не разобранный ещёдачный багаж, переставил ящики и,найдя нужный, сказал, - это вам!

В нём были замечательные плоды.Прозрачно-жёлтые, с оранжевинкойна солнечном боку. Точно такие жестояли в ящиках на балконе у бабушкис дедушкой.

Макс схватил в обе руки по яблокуи тряхнул их, как маракасы.

- А зёрнышки видно? – спросилон, примериваясь на свет.

Иван взял одно и тоже глянул.

- Мне надо тебя сфотографироватьвот с этими яблоками и повесить настенку, - сказала Оля. - И любоваться –как люди жить умеют!

- Раньше надо было любоваться, –

возразил Иван. – У меня отец в Москвувернулся – буду держать ответ за всёбезделье.

- Не дрейфь, - сказала Оля. – Мытебя не бросим. Мы, если что, тебесочувствовать будем.

- Спасибо, - кивнул Иван.

- Давай я тебе расскажу прошколу! – тем временем дёргал его заруку Макс. - Я сижу на пятой парте,потому что у меня хорошее зрение! И уменя нет пятёрок. Нам за пятёркудают красный кружочек! Я таких могусто штук вырезать!

- Да! – согласился Иван, загораясь

первой школьной обидой Макса. – А унас давали красные звёздочки. Кстати,можно еще нарезать треугольников,квадратов, чего угодно, и ты самбудешь их раздавать на переменах,кому захочешь. А хочешь, я вырежу иотнесу твоей учительнице синююгрушу?

Макс засмеялся.

- Ну и как мы это попрём? –спросила Оля, кивая на ящик.

Сумбурным репликам, тяжестиящика, который ему пришлось нестидо Олиной двери, смеху Макса – всему

Иван был рад. «Такие родные люди!» -твердил он себе, но так ничего и непредпринял. Не смог самовольносдвинуть хрупкое равновесие - словноодобрения или благословения нехватало ему.

А потом Иван и вовсе забыл своинамерения, потому что бабушка,сливая картошку, ошпарила себе руку.Сошла кожа. Вид раны, нестерпимыйдля глаз, вытеснил из его мыслей Олюи все раздумья о будущем.

Рука заживала плохо. Ивансопровождал бабушку на перевязки, ивдруг открылось, как долог для старых

ног был короткий путь к поликлинике.

* * *

Однажды в счастливый день концасентября, когда они с бабушкойпришли с перевязки, мама встретилаих у дверей с листом картона. Листбыл раскрашен, Ольга Николаевнапальчиками держала его за края.Свежий рисунок напомнил Ивануантичную фреску – выцветшее золото,много пыльной белизны и тусклогорозового.

- Ну, как? – спросила она.

- Отёк спал! – отозвался Иван,снимая ботинки и весело поглядываяна рисунок. – Наверно, обошлось, какты думаешь?

- Конечно, обошлось, я и несомневалась. Но вообще-то я вот проэто спрашивала! – сказала маманемного обиженно и кивнулаподбородком на золотой лист. -Помнишь, как я той зимой рисовала!Всё-таки, это лучше вязания, правда?Вот я снова взялась! Ты знаешь, мнетут пришло в голову: может, освоитьпрофессию дизайнера? Я думаю, чтокак творческий человек, вполне смогу.Ты погляди, какая вышла роскошь! Вотпредставь, если это на шёлке! Потом, ядумаю, человеку необходимо всё

время осваивать новое, чтобы он самсебя уважал. И чтобы другие егоуважали. Надо для этого что-то из себяпредставлять.

- Мама! Ты и так представляешьиз себя достаточно! Очень много! –заверил её Иван. – Ты моя мама – вотхоть это! – тут он взял у неё лист и,пройдя за стол, стал разглядыватьцветные разводы. – Конечно, оченьздорово! – одобрил он. - Да и помимоэтого – посмотри, какая ты юная, тыоптимист, ты - сплошное обаяние,любишь жизнь, чувствуешь красоту, тыпереводишь даже лучше, чемнекоторые пишут…

Ольга Николаевна подошла и

склонилась над столом.

- И вот это сиреневое – тыприглядись повнимательнее! – велелаона. - Вот это – очень хорошо!

Иван пригляделся.

Пока он рассматривал листы, вкармане его оставшейся в коридорекуртки зазвонил мобильный.

- Сиди, не отвлекайся! Я принесу!– крикнула мама. - Тебя – Андрей! –сообщила она, взглянув на номер, и,подала ему звенящий телефон. –Скажи – пусть приезжает! Все по немусоскучились. Скажи, что ясоскучилась! Мне для душевного

комфорта его необходимо видеть неменее раза в квартал!

- Ладно! - смеясь, обещал Иван.

«Я в Москве, - сказал Андрей. - Уотца инфаркт. Не знаю, что будет».

Иван стоял у окна в каком-тошуме. Ему казалось, что он плачетнавзрыд. Не по несчастью в семьеАндрея, но по живому существувообще. Птиц, собак, стариков, азиата-дворника - всех, кого было видно водворе, он хотел собрать и спрятать отжизни в какое-нибудь безопасное

место. Разбить там для них цветник,насадить леса, пустить реки.

- Ты что застыл? Что случилось? –трясла его мама.

Андрей появился через неделю.Смотреть на него было больно. Вотприехал домой человек. Зря истратилвсе волшебные лепестки и вернулся.Он был в старой одежде. В джинсах соследом зелёной краски, какой лет стоназад у Ивана на даче они красилитеннисный стол, и футболке из тогоже хорошего времени. Старые вещисидели на нём незнакомо. Точнеесказать, они висели. Он похудел.

- Ты это где откопал? – спросилИван.

- У мамы, – сказал Андрей. –Просто так, захотелось.

- Не модный ты какой-то.

Иван тронул его плечо и повёл всамое спасительное место своего дома- на кухню.

- Ну, как там? – спросил он.

- Да плохо, - отозвался Андрей. -Но, может быть, чуть получше. Я вот,сразу к тебе – чувствую, уже всё, немогу, надо. А потом мне ещё вбольницу… От нашей Аньки ушёлмуж. Десять лет, понимаешь? Нашёл

время – отец в больнице, а ончемоданы собирает! Такое чувство,что всё погибло, но я сам спасён. Мнекажется, с отцом такое случилось из-за меня. Потому что никак иначе былоневозможно привести меня в чувства.

- Много тебе чести, - сказал Иван.- Не из-за тебя.

Встав у кухонного окна, онисмотрели вниз, на тёплый сентябрь.Только берёзы возле магазинанамекали на осень.

- Помнишь нашу БольшуюГрузинскую? - заговорил Андрей. - Унас дома есть кинохроника, где мымаленькие. Мы тебе показывали, да?

- Раз пять, - кивнул Иван.

- Там сначала, как родиласьАнька, потом я... А помнишь, какой унас был джип? Нас весь двор считалимпериалистами! Там вместобагажника можно было сделать третийряд сидений, и тогда мы все, сбабушкой, с дедушкой помещались. Апотом папа на нём попал в аварию.Джип всмятку, а у папы только очкиразбились. Я помню, мы так все ржалииз-за этих очков, на нервной почве.Потом нас мама всех поставила передиконой – и мы благодарили. И мы всебыли счастливы. А потом от нашейобщей жизни отпочковалась моясобственная хреновая жизнь.

- Но мы неплохо провели юность,- произнёс Иван.

- Конечно.

- А институт – ты вспомни!

- Это да, - кивнул Андрей.

- А сколько ты мне помогал! – неунимался Иван. - Ты, можно сказать,только один меня и спас, помнишь, втот год дурацкий? А потом ты занялсяделом.

- И началась моя деградация.

- Неправда. Ты же должен былстановиться на ноги. А что касаетсяличного беспорядка, я знаю, к

каждому новому человеку тыотносился с большим уважением.

- Иван, ну и забавно тывыражаешься: «к каждому новомучеловеку»! Это ты кого имеешь в виду?Ни к кому я не относился. Я простошлялся. И пока шлялся, развалиласьмоя семья. А мне давно уже надо былоподменить отца, чтобы он отдыхал.Мне надо было разобраться с сестрой.Я же видел Аньку – как она всяскомкалась. А я думал только о людях,которым не нужен. А на тех, комунужен, у меня просто не быловремени. Так что можешь мне паспортвыдать, что я ангел.

- И с морем этим, – продолжал он.

- Если б мне было лет семнадцать –понятно, можно бы простить. Столькоденег угрохал на свои сопли! А деньгисейчас, может, очень будут нужны.Неизвестно, что отцу понадобится,какое лечение... И вот, ты знаешь, чтоудивительно? Больше всего стыдно неза какие-нибудь явные гадости, а за то,в чём чувствовал себя правым. Развеэто были плохие желания - бытьнормальным парнем, от которого всемрадость, любить, возделывать сад? Ивот такая у всего этого обратнаясторона.

Он потёр обеими руками своерастерянное лицо.

- Иван, у меня к тебе просьба!

Если меня снова понесёт, ты мненапомни всё это. Так и скажи: сиди,дурак.

- Не скажу! – неожиданно отрезалИван. - Не дождёшься! Кто тебя знает?Может, тебе правда надо эту твоюбарышню из кондитерской! Мало ли,что она там сказала! Сто раз ещёпередумает! Тебе просто нужносообразить, как ты всё этообъединишь. Может быть, тыпривезешь её в Москву, а на отпускбудете ездить туда. Ну, чего тысдрейфил! Работай! Завоёвывайдевушку!

Иван охрип и замолчал.

- Ну, это было сильно! – одобрилАндрей. – Это ты меня что, типаспасаешь? А может лучше коньячку?

- Какой коньячок – забудь! Тебеещё в больницу.

И тут в их встрече произошлодоброе - как если бы они вышли излеса, или кончилась полярная ночь.

- Слушай, раз тебе коньяку жалко,я у тебя поем чего-нибудь! – решилАндрей.

Вдвоём они заглянули всказочный холодильник Ивана иобнаружили в нём ветчину, помидоры

и коробку деревенских яиц длябольшой яичницы.

«Кушай, брат!» - про себяулыбнулся Иван и отправился кбабушке взять у неё солёныхгрибочков.

А когда вернулся, нашёл Андрея усебя в комнате.

Он осматривал поредевшиекнижные полки, вытащил одинокийтом Стругацких – другие давно ужеунёс Костя, и ещё зачем-то детскую«Одиссею капитана Блада».

- Я возьму, ладно? – спросилАндрей. – У отца, может, буду сидеть,

почитаю... - и протянул Иванусвободную от книг ладонь -проститься. Это было самое полезноерукопожатие в их жизни – жест скореелечебный, чем дружеский. Словно быиз руки в руку перетекала общая, имобоим родная сила. Как бывает, надаче обхватишь дерево, и ветерначинает гудеть в тебе, и гибкая мощьствола сообщается тебе вместе сгулом.

Наконец, они разжали ладони, иА н д р е й уехал к своим,раскочегаривать новую праведнуюжизнь.

В том, что Андрей рождён бытьправедником, Иван не сомневался.Конечно, было бы лучше, если б егодруг смог полюбить обычные дни иблёклую природу. Но на «нет» и суданет. Пусть он будет праведником наморе! Пусть он будет праведником свиноградником, возлюбленной идетьми!

Ещё пару минут Иван пробыл вмечте о том, как славно бытьближайшим другом капитана ивиноградаря. А затем вдругнахмурился, встал к окну и всерьёзпопросил жизнь и Бога, чтобыАндрюхин отец выздоровел.

* * *

На следующий день, ровно вдевять утра на мобильный Иванупозвонил отец. «Я месяц жду, - сказалон спокойно. – Больше ждать не имеювозможности. Сегодня в четыре яподъеду в офис. Буду признателен,если ты введёшь меня в курс дел».

С половины четвёртого Ивандожидался отца на улице, у дверей вофис. Наверное, лучше было бы, если ботец застал его за рабочим столом, нокакое-то притворство виделось в этом

Ивану. И он остался гулять.

- Ты почему небритый? – спросилотец, выйдя из машины и оглядевсына. – Расхолаживаешь сотрудникови позоришь фирму, - сделал он вывод.

Иван начал с того, что похвалилотцу менеджеров, секретаря,бухгалтера и монтажников, и радостнообъяснил, как легко ему былобездельничать, прикрываясь ихчестным трудом. В особенности –честным трудом коммерческогодиректора. Без него бы тут всё прахомпошло.

- Да ты, я гляжу, у нас барин! –заметил отец. – Прохлаждаешься себе,

а честный управляющий тебе издеревни тыщи шлёт?

Они пробыли в офисе часа два ивышли «подышать» во дворик. Отец,закурив, поглядел на дерево, шатромукрывшее двор, потом на сына.

- Я тебя увольняю, - спокойнопроизнёс он. - За лень ибезынициативность.

После некоторого молчания ондобавил:

- Ты человек не умный, нодогадливый. Надеюсь, я могу тебе необъяснять причину.

- Хочешь, чтобы я стал человеком?

- благодарно предположил Иван.

- Можешь забрать из офиса своивещи и получить расчёт, – сказал отец.

Произошла хорошая перемена –так воспринял Иван отцовскийпедагогический жест. Область, вкоторую долгое время невкладывалось ни души, ни труда,наконец, отмерла. Больше не быложелающих спонсировать егоразгильдяйство.

Ивану ещё предстояло пережитьудивление – как же так, неужели денегдействительно может не быть? Но

пока перспектива бедности его нетревожила. «Как хорошо исправедливо! – думал он. - Наконец-то!»

Он и в самом деле был рад.Вознаграждение, которого незаслужил, только зря тяготило душу.Без него сразу задышалось свободнее.

Идя по двору, Иван смотрелнеотрывно на небо меж приглушённо-зелёных крон и угодил в лужу. Ногапромокла. Видно, за лето он такизбегал кроссовки, что кое-гдерасклеились швы. Иван остановился ипоглядел под ноги на своё отражение.

Весь он был какой-то потрёпанный. Ипочему-то в старых дачных джинсах спятном от машинного масла. На мигему сделалось стыдно. Но он тут жеподумал: «И Бог с ним!» - чувствуя,как ещё одна бессмысленная заботасвалилась с плеч.

Ему хотелось поделитьсяновостью с кем-нибудь близким, но непо телефону, а с глазу на глаз.

- О-ля! – заорал он под окнами.Через раскрытые створки она должнабыла услышать его. Так и вышло. Олябыла дома и сразу высунулась в окно.Иван махнул рукой, приглашая её водвор.

Через минуту Оля сбежала вниз.

- Ну, чего хотел? – спросила она,оглядев его нежно и пристально, изаметила. – Дичаешь понемногу?

- Отец будет переструктурироватьфирму. Он меня уволил за лень ибезынициативность, - сообщил Иван сулыбкой, как вполне себе хорошуюновость.

- Что, правда? – ахнула Оля. - Чтоже ты будешь делать?

Иван пожал плечами.

- А Бог знает! Наберу переводов,куплю чая и сухарей, сяду к окошку…Буду переводить. Думаю, что буду

доволен, – он помолчал, размышляясам с собой.

И Оля молчала, вцепившись в неговзглядом.

- В сущности, всё, на что этиденьги шли – полная глупость, –продолжал Иван. - Конечно, надобабушке с дедушкой на врачей, ивообще, чтоб они не чувствовали… Ну,уж на них-то я заработаю.

- Вижу, ты рад! – усмехнулась Оля.

- Наверно, да, - кивнул он. – Рад.Почти счастлив… - И взглянул на Олюс вопросом, как будто и сам былозадачен таким положением вещей.

Оля стояла с полуусмешкой, чутьпокачиваясь, поглядывая на облака.Тонны слёз подступали, надо былосдерживать их напор, что есть сил.

- Как всё-таки тебя недооценилтвой папа! – вдруг со злостьюзаключила она. – Он-то, небось,думал, начнёшь стараться, назадзапросишься. Вот наивный! Так незнать своего сына! Умотаешь теперьна дачу, будешь грибы-ягоды собирать,картошку сажать. И чао-какао!

Иван хотел возразить ей, что онникогда не выбирал крайностей, итеперь не выберет их. Вовсе он несобирается жить одной картошкой. Ноне нашёл духу спорить и промолчал.

Как-то так сложилисьобстоятельства осени – начиная сбабушкиного ожога и заканчиваядраматическим возвращением Андрея,- что всё избыточное, в том числеспособность к спору, отшелушилось внём. И остался человек,растекающийся в нежности к жизни,не усвоивший правил игры, но вполнегармоничный в своей неуместности.Как гармонична бывает собака в мирелюдей, или человек – в мире берёз.Вот такой был Иван, и сам это знал, идругими был за это любим и признан.

Следующим утром, ни о чём недумая, не окидывая мыслью

возможных поприщ, он поехал на дачу.У него было дело - бабушка забылаочки. Неделю они искали их дома,заказали новые, но без толку – толькоте, старые, понимали бабушкины глазаи умели проявить к ним сочувствие.Наконец, Иван вспомнил, что, запираядом, видел их на крышке дачноготелевизора, поверх программы.

Машину бросив за забором, онпошёл по дорожке, мимо кустов идеревьев к крыльцу. По верхам, дотреска сгибая ветви, свистал западныйветер, а внизу сохранялась уютнаятишь. В этом шуме и тишине Иванусделалось хорошо, весело на сердце.

Из прощальной осенней воды он

вскипятил себе чаю и устроился засадовым столом. В чашку ветромнасыпало берёзовых крестиков, онвзбалтывал их и думал о заснеженномсаде, какой их встретит зимой, ослегка утеплённом приюте, где всемхватит места. Камин пусть будет наполовине у бабушки с дедушкой…Утром расчистить снег…

Предстоящих перемен, схожденийи разлук Иван твёрдо решил небояться. И, пока пил чай, вот так, безтревоги, всецело положившись навечность, оглядел свои дела:

«Во-первых, - подумал он, – надокак-то определиться со средствами ксуществованию.

Во-вторых, бабушка с дедушкой.Что тут скажешь? Тут на Бога всянадежда.

В-третьих, мама с отцом. С отцомне сойдёшься, пока не докажешь ему,что ты человек. Нет, доказывать – этонехорошо. Пусть он сам догадается.

Дальше - Оля с Максом.

И Костя. С Костей будет нелегко.

Надо же, чуть не забыл – Андрей!Ну, Андрей – это не дело. Это счастье– что он снова неподалёку».

Иван смотрел перед собой,мысленно продлевая список, улыбаясьего красоте. Всё это были его

небесные сады и пастбища. В них онбыл спокоен, весел и мудр, в них хотелостаться но, учитывая опыт прошлыхлет, знал, что даже и этого не надожелать слишком.

А как не желать? Ах, желает онвсё-таки, есть в нём буря!

Он встал, подошёл к березе,которая так щедро насыпала ему в чайсвоей заварки, и спиной попробовалствол, пошуршал лопатками о кору.Тут по кроне прошёлся ветер, и спинаразделила гул.

Засыпающие соки стояли в

корнях, у него под ногами. Иванзадышал глубже и медленнее,подлаживаясь под ритм древеснойкрови, и страшная жаждаокончательно выйти из подчиненияохватила его. Порвать всекомпромиссы с городом! Веснойзасеять поле картошки. Летомработать. Зимой предаться истории ипоэзии, и уйти далеко, по их родным,но забытым дорогам. Жить созвучносо всеми реками, деревьями, полями,утихшими к снегу!

Вздохнув, он присел на корточки:земля была усыпана осенним сором.Осень придвинулось близко, но ещё неразмокла, её сухие сокровища лежалиу него под ногами – собрать их

горстями, насыпать в сундук! А вМоскве, - думал он, - по сокровищамходят люди. Бездомные собаки спешатза людьми в надежде на подаяние.Есть ещё кошки, вороны, воробьи,голуби. Есть ровесники Макса ировесники бабушки с дедушкой, закоторыми надо следить в гололёд.Куда он от них поедет?

Тут Иван заметил жука,пробирающегося по своим осеннимделам, и понял, что хочет нарисоватьземлю в её живой жизни, со всемиобитателями, с рожденьем и тленом -не разгадывая тайн, но любуясь. «Вот,наверно, что движет художником!» -догадался Иван, представляя себе свойкадр. «Ещё займусь этим», - решил он,

вставая, и долгая жизнь, полнаялюбящего проникновения в красоту,перед ним мелькнула, как рай.

На террасе он нашёл упавшие зателевизор очки и домой вернулся кобеду.