Головцов А. Л.

Киев2015

Праз

дник

жиз

ни —

мол

одос

ти г

оды

(испо

ведь ш

естид

есятн

ика)

Гол

овцов

А. Л

.

Александр Леонтьевич Головцов родился 28 октября 1946 года в селе Верх-нячка Черкасской области (Украина), детство провёл в городе Умань.

В 1970 году окончил Ленинградский электротехнический институт (ЛЭТИ). Кандидат технических наук, живёт и работает в Киеве.

«Текут ностальгические соки, от корней, по дереву воспоминаний. Сопоставляю Ленинград с Петербургом. Пытаюсь, но не могу приложить восторженных эпитетов к нынешнему — первоначальному — наименованию моей второй родины.

Для меня она — по-прежнему Ленинград. Ласкающее слух, возбуждающее сладкое замирание сердца слово; неделимая фонема, без раздражающей «демпа-триотов» именной составляющей; эстетическая конструкция, насыщенная спо-рами высокой культуры, поэзии, искусства; символ особого этноса – настоящих ленинградцев.

За этим словом не только очарование юности, но и подзабытые ныне понятия: спокойная, ясная, уравновешенная, надёжная жизнь; порядочность и честь:

«Я люблю Ленинград, будто сам ленинградец,Нет, не просто проспекты, Неву, Эрмитаж, Я люблю это слово, — в нём высшая радость…»

На том и стою, размышляя о главном периоде моей жизни: «Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые».

9 789662 880847

ISBN 978-966-288-084-7

Праздник жизни — молодости годы

(исповедь шестидесятника)

ISBN 978-966-288-084-7

400-летию города Умань,

впервые письменно помянутого в 1616 году,

приурочено переиздание этой книги —

творческими и организационными усилиями

урождённых уманчан:

Александра Леонтьевича Головцова (г. Киев),

Виктора Леонтьевича Головцова (г. Санкт-Петербург).

А. Л. ГОЛОВЦОВ

Праздник жизни — молодости годы(исповедь шестидесятника)

Киев

2015

УДК 821.161.1(477)-32-4ББК 84(4Укр=2Рос)6-44 Г61

Г61

УДК 821.161.1(477)-32-4ББК 84(4Укр=2Рос)6-44

ISBN 978-966-288-084-7 © Головцов А. Л., 2015

Головцов А. Л. Праздник жизни — молодости годы / Головцов А. Л. —

Киев : Альфа Реклама, 2015. — 440 с.ISBN 978-966-288-084-7Написанная языком интеллектуальной прозы, в необычной

манере сборника новелл-эссе, книга воспоминаний А. Л. Головцо-ва охватывает период пятидесятых – начала восьмидесятых годов ушедшего столетия. В ней – концентрированная ностальгия авто-ра по незабываемым годам детства в красивом и уютном украин-ском городе Умань, студенческой юности в великом Ленинграде, инженерной молодости в прекрасном Киеве.

В книге также – очерки истории Украины 17 – 18 веков, исто-рия создания и развития мирового уровня парка «Софиевка».

5

Памяти сестры Тани

От автора

Однажды, в букинистических развалах торговых рядов старинного ки-евского предместья Петровка мне попала в руки прелестная информатив-ная книжица историка Н.А.Маркевича «Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян». Привлёк внимание знаковый для меня — русского человека, родившегося и живущего на земле Украины, — эпиграф: «Отечество выше родины; она только часть его; но для чьей души нет родины, для того нет и отечества».

Это деликатное и очень нравственное разделение святых, единых по смыслу, понятий созвучно моему, давно устоявшемуся представлению, что моя Отчизна — это земля предков («отчичей»); что моя Родина — это земля, на которой появился на белый свет и вырос.

Оно означает, что моей человеческой сутью (неизменной, неизбывной, потомкам передаваемой) есть русская культура, со всеми её составляющими: языком, литературой, искусством, традициями; что второй составляющей моей конституции, с младенческих лет определившейся, является культура близкого мне украинского народа.

Эта естественная «двойственность» натуры определили смысл и содер-жание данной книги воспоминаний, состоящей из четырёх частей, написан-ных (беру на себя смелость и ответственность заявить!) в смешанном жанре новеллы-эссе.

Первый цикл посвящён моему детству, яркому и обаятельному, прошед-шему в послевоенные годы в старинном украинском городке Умань, в сосед-ствующем с ним селе Верхнячка.

Цикл «Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые» описывает события моей сту-денческой юности в городе на Неве, где во второй половине шестидесятых го-дов «грыз гранит науки» в знаменитом Ленинградском электротехническом институте; где прожил шесть изумительных лет в среде умных, благожела-тельных людей; где навсегда оставил частичку своего сердца.

Цикл «Жизни достойные годы» — о весёлых и счастливых днях моей инженерной молодости в Киевском специализированном пуско-наладочном управлении электронных вычислительных машин; о радости наблюдения ре-зультатов творческого труда; о достойной, налаженной жизни; о друзьях-то-варищах — вечных спутниках моей памяти.

В цикле «Абрисы истории» — мои исторические изыскания, попытка ре-конструировать давнее прошлое моей малой родины, описать предысторию,

6

историю возникновения замечательного, мирового уровня, парка «Софиев-ка».

Названием своим книга обязана строке из стихотворения Н.А.Некрасова. Она писалась, прежде всего, для близких людей, для наших детей и внуков; но хочется мне, чтобы её прочитали и другие мои сверстники — духовно близкие мне люди, которым дорого наше прошлое, небезразлично будущее потомков. Надеюсь также, что представленные воспоминания заинтересуют читателей молодого поколения.

Книга не смогла бы увидеть свет без продюсерских усилий и братской помощи Виктора Леонтьевича Головцова, без его частички сердца в нашем родовом проекте.

Киев — Новосёлки, май 2008 г.

О книге и её авторе

Читающая публика получила новый прекрасный подарок — второе изда-ние книги новелл-эссе киевского писателя А.Л.Головцова «Праздник жизни — молодости годы». Это произведение «о времени и о себе».

Книга состоит из отдельных частей, каждая из которых представляет со-бой определённый отрезок жизни автора: Умань — Ленинград — Киев. Одна-ко это не только топографическое указание тех мест, в которых автору волей судьбы приходилось бывать. Это определённые отрезки становления лично-сти автора, его мировоззрения, мироощущения.

Книга очень личная, и хотя повествование ведётся от первого лица, автор всегда на первое место выдвигает своих героев. Он с огромной благодарной любовью пишет о тех людях, с которыми ему приходилось встречаться, кото-рые в той или иной степени повлияли на его духовное и профессиональное становление. С особенной теплотой автор пишет о самых родных ему людях — маме и отце, сестре и брате. И не случайно начинается книга с рассказа о маме, а посвящение сделано недавно ушедшей из жизни сестре.

Абсолютно очевидным является тот факт, что каждая человеческая судь-ба, раскрытая в книге, связана не только с судьбой автора, но и с судьбой стра-ны, целой эпохи. И как на судьбу автора, на судьбу его героев, без сомнения, повлияла история великой страны, детьми которой все мы являемся.

Читатель обнаружит не только личные воспоминания, впечатления, ко-торыми делится с ним автор, но и его глубочайший внутренний мир, глубин-ные знания им русской культуры, истории, литературы, философии. Книга изобилует историческими фактами, поэтическими текстами, что говорит об огромной эрудиции автор. И этими знаниями автор с радостью делится со своим благодарным читателем.

7

Книга читается с большим интересом. Она написана блестящим русским языком, что является одним из основных достоинств книги. Поражает неи-моверная искренность автора, создаётся ощущения абсолютной открытости нерва.

Подобного рода книги просто необходимы грамотному, заинтересован-ному читателю, поскольку в атмосфере русскоязычного книжного вакуума окунуться в мир богатого русского слова, мир русской поэзии, исторического факта — что может быть лучше и прекраснее?!

Кандидат филологических наук,доцент кафедры зарубежной литературы,

методики обучения и истории литературыУчебно-научного института иностранных языков

Черкасского национального университетаимени Богдана Хмельницкого

Н. К. Белоусова

Письмо автору

«Книга честная и в деталях, и в обобщениях. Ничего подобного не чи-тал после провала и предательства Великого Эксперимента. Думаю, что это возврат к серьёзной литературе после долгих лет упадка и растерянности. А ещё — она душевная, наполнена теплом и любовью к родным и близким, до-брой памятью к людям, шедшим рядом и обогатившим твою жизнь. Твоя кни-га — обратный билет в детство, в светлый круг, очерченный временем нашей молодости, где мечты сбывались. Бережно листал страницы твоей истории, и ко мне возвращались картины из давно ушедших лет, памятных дорогими лицами и событиями, нежными и чистыми мелодиями той поры. Временами не сдерживал слёз и не стесняюсь писать об этом.

Хочется верить, что просвещённая правда в литературе пробьёт себе до-рогу, придут новые творцы и постепенно из отдельных кирпичиков сложится эпопея, соразмерная «Человеческой комедии» Бальзака, о триумфах и траге-дии 20-го века. Ты уже внес достойную лепту. Дай Бог тебе сил и долголетия».

С уважением, Игорь Иваницкий — земляк, друг детства.

Воспоминания про УманьХудожник Виктор Лисаченко

По мере ухода лет слабеет осязаемость мило-го прошлого — детства в чудном украинском селе, в старинном провинциальном городе, «тихом как сон»; забываются лица, перемешиваются обстоятельства, теряются детали, слабеет давний «дух мелочей, пре-лестных и воздушных». И одновременно растёт же-лание любимым слогом русского языка закрепить на бумаге «всё, что память сберечь мне старается» для своих потомков, для небезразличного читателя — пока есть время!

Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра, — А дни ползут, и вот уж в книге жизниЧитаем мы последний слог.

(У. Шекспир)

Цикл «Миражи детства»

Я рос шалуном, забиякой весёлым –То было давно…Шёл медленно в школу,Вприпрыжку из школы,Галопом в кино!

Юлия Янтарь

«Жил-был один мальчишка –Такой-сякой пострел!Сидеть спокойно дома Мальчишка не хотел». Джон Китс

«Моя душа, я помню, с детских летЧудесного искала…» Михаил Юрьевич Лермонтов

«Я возвращаюсь к детству своему,Я возвращаюсь к первому порогу,Откуда по земле немало летШагами мерил дальнюю дорогу». Сергей Косыгин

11

МамаМать на всю жизнь сохраняет неразрывную связь со

своим ребенком, чувствует как бы толчок от каждого его страдания и трепет от каждой радости, словно это событие ее собственной жизни…

…когда материнство духовное сочетается с материн-ством физическим, мы видим то чудесное …явление, кото-рое составляет сущность материнской любви.

Оноре де Бальзак

Часть первая. «Печаль моя светла» (ларго пиано)

В тридцати километрах от Киева, в селе Новосёлки находится мой до-бротный, окружённый густым садом дом, где на просторной стене самой боль-шой комнаты теснится в почти сотню экспонатов фотографическая галерея.

Безмолвные аллеи,Заглохший старый садВ высокой галерееПортретов длинный ряд1.

В одиночных, групповых снимках — предыстория, история моей жизни в лицах самых близких людей, друзей, добрых знакомых. Верховной осно-вой, смысловым стержнем портретной экспозиции служит погрудный, в три четверти, снимок молодой, красивой женщины.

Безмятежный светлый лоб, спокойно-изогнутые брови, выразительные глаза. Прекрасные — густые и чуть волнистые — волосы, строгий контур тонко очерченного рта. Сосредоточенно-задумчивый, с неу-ловимой полуулыбкой взгляд, выдающий ясный, неза-мутнённый дух, природный ум.

Томный, прямой и взыскательный взгляд.Взгляд к обороне готовый. Юные женщины так не глядят. Юная бабушка, кто вы?2

12

Давно ушла из жизни мама, но её благородной прелести лицо каждый день передо мной в тусклых тонах старого фото, её проницательный взор под-бадривает уже немолодого сына в трудные минуты жизни, гасит случающие-ся вспышки отчаяния.

Груз прожитых лет усиливает чувствительность, частые наблюдения до-рогого образа ассоциативно влияют на психику. В зыбких, смутных, прозрач-но расплывающихся видениях мама приходит ко мне во снах — с годами всё чаще и чаще.

Ночь… В комнате душно…Сквозь шторы струитсяТаинственный свет серебристой луны…Я глубже стараюсь в подушки зарыться, А сны надо мной уж, заветные сны!..3

Побудительные импульсы событий прожитого дня извлекают из таин-ственных глубин сознания высокой насыщенности информацию о некогда поразивших детское воображение происшествиях, глубоких переживаниях. Сонная психика (так утверждает «старина Фрейд»!) по ей ведомым пра-вилам отображает эти скрытые мысли в быстро меняющихся, запутанных, имеющих глубоко личный смысл фрагментах зрительных сцен, в которых неизменно молодая мама общается со мной, беспокоится обо мне, любит меня.

Чу! Шорох шагов и шумящего платья…Несмелые звуки сильней и сильней… Вот нежное «здравствуй», и чьи-то объятьяКольцом обвилися вкруг шеи моей!.. 3

Фантасмагорические грёзы сопровождаются мучительными размышле-ниями — сон или явь неожиданное свидание? Мятут душу сомнения, смуща-ют затуманенный рассудок подсознательные подсказки, что мамы уже много лет нет на белом свете.

Просыпаюсь, после подобного психического самоедства, полностью раз-битым.

Сила господняя с нами, Снами измучен я, снами4.

Как послушное дитя своего православного народа, прислушиваюсь к иным оценкам загадочных явлений от мудрых старушек, убеждающих меня, что высшая божественная сила через вещие сновидения связывают нас, жи-вущих на земле, с невидимым миром, где пребывают тени безгрешных людей, где находится душа добросиянной мамы.

Её появление во сне, объясняют добрые советчицы, знак огорчения моей затянувшейся невнимательностью. Иду в церковь, передаю служителям за-

13

казную записку для литургийного поминовения, ставлю свечу у нужной иконы, крещусь с поклоном: «Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Нины…».

Приходит внутренний покой, душевное равновесие, неизнуряющие — до очередного приступа забывчивости — сны.

Постель… Свеча горит. На грустный тонЛепечет дождь… Я спал и видел сон5.

Ангелом во плоти была моя мама — деликатная, кроткая, нежная, забот-ливая, доброжелательная, незлобивая, мягкосердная. Слово ласковое роняла, словно бархатом по сердцу вела.

А доброта… Я такой доброты Век не видал, не увидишь и ты!6

«Никто болькости материнского сердца не измерил»7. Всю себя без остат-ка — благородная, жертвенная, хлопотливая, бескорыстная, щедрая — посвя-тила детям. Нам всю жизнь отделяла частички своего совсем не здорового сердца, пока оно, иссякнув, не остановилось.

Мама была эрудированной, развитой, начитанной, любителем и знатоком русской литературы, поэзии. Прекрасно рисовала, хорошо пела. Знала вели-кое множество старинных романсов, которые исполняла глуховатым, прият-ным голосом под гитару:

Белая роза — знакомство, красная роза — любовь,Жёлтая роза — разлука, нас разлучила с тобой.

В далёком-далёком детстве выкристаллизовались первые, самые яркие, с мамой связанные алмазы воспоминаний. Их много, время их огранило, вы-ложило в памяти в порядке значимости. Самые ранние из них — наивные, ис-кренние, трогающие тонкие душевные струны — кажутся маленькими сказ-ками, творениями волшебника.

Колыбельная. Первое, даже не воспоминание, ощущение мамы — темная комната, колыбельная песня:

Спи, моя радость, усни!В доме погасли огни,Пчёлки затихли в саду,Рыбки уснули в пруду!

Мамина кошёлка. Мама вернулась с базара. На табуретке стоит полная покупок, выплетенная из камыша, кошёлка. Лихорадочно роюсь в её богатых глубинах, выбирая предназначенные мне гостинцы — сладости, игрушки, тонкие книжки (уже к шести годам был активным читателем).

Радость болезни. Болезнь — восхитительно состояние, когда мамины ласки и заботы удваиваются, когда исполняются все желания. С младшим братом одновременно переболели корью — лежали на широкой постели, мо-нотонно бубнили: «Колбаски хочу! Пельменей хочу!».

14

Школа. Первое сентября пятьдесят третьего года, прохладное туманное утро. По пересекающей смородинник аллее мама ведёт меня в школу, в пер-вый класс. Успокаивает, подбадривает взволнованного переменой жизненно-го уклада сына; окончательно сняла напряжение кульком мятных пряников, которые принесла мне на большой перемене.

Все мы родом из детства. У каждого из нас свои, с мамой связанные, от-тенки его обаяния: самая красивая мама, мамина колыбельная, мамина сумка с подарками, мамина ласка во время болезни, первое школьное утро с мамой и многое, многое другое — чудное и незабываемое.

Своего детства мама не знала. Для неё оно окончилось в восемь лет, когда был арестован и навсегда исчез отец, священник прихода в городе Ливны, что на Орловщине. (Через полвека выяснилось — был отравлен газом в подвалах НКВД.)

Тавро «семья врага народа» превратило мамину жизнь в долголетний кошмар со скитаниями по чужим квартирам (дом отобрали), с борьбой за кусок хлеба. Его усилила, отобрав юность, война. Семья жила в эвакуации в Молотове (Перми), где мама собирала снаряды на военном заводе; затем, по возвращению на родину, работала учительницей начальных классов в сель-ской школе.

Ломка психики в начальную, нежную пору жизни, комплекс «потерянно-го поколения» оставили неизлечимую рану в душе мамы — натуры от приро-ды впечатлительной, чувствительной, легко ранимой.

Всю жизнь в глубине её глаз таилась какая-то неизбывная боль, пода-вленность, неустранимая тоска. Во всегда улыбчивом, вежливом общении с окружающими действовал невидимый стопор, сдерживавший её от чрезмер-ной открытости, излишней доверчивости.

С годами, когда — вслед за сыновьями — уехала дочь, одиночество усили-ло эти черты характера: проявились тревожность, нервозность, быстрая оби-дчивость. Наши гостевые приезды временно снимали напряжение, но с не-избежным расставанием терзания, переживания возвращались, становились печальной составляющей последних лет маминой жизни.

В нас тлеет боль внежизненных обид,Томит печаль и глухо точит пламя,И всех скорбей развёрнутое знамяВ ветрах тоски уныло шелестит9.

Возраст гнёт выю, мысли грустные, тревожные смущают душу. Роюсь в ближних, недавно сформировавшихся, слоях памяти — там грязь, отчаяние, унижения и провалы, хождение по лезвию бритвы.

Перебираюсь в более ранние, архивные разделы берегини мамы — там чи-стота, нежность, святость давшего мне жизнь человека; там успокаивающая, взбадривающая терапия; там особый сердечный трепет и острая боль потери тебя оберегавшей материнской преданности.

15

В душе, измученной годами,Есть неприступный чистый храм,Где всё нетленно, что судьбами В отраду посылалось нам10.

Часть вторая. Жизнь продолжается (аллегро апофеозо)

«Род проходит и род приходит»11. В адамовы веки поднявшиеся наслед-ственные элементы предков (так утверждает строгая генетика!) не исчеза-ют, передаются, накапливаясь, потомкам. Их необычная комбинация может проявиться в очередном отростке родового ветвления, дать ему удивитель-ную схожесть внешнюю, чертами характера, душевными качествами с роди-чем-предтечей.

…Когда известие об её приближении доходит до Новосёлок, стаи птиц срываются с веток и улетают за горизонт, звери прячутся в норах, в чаще лесной, жители укрываются в домах, запирают ворота и двери, собаки сто-рожевые, визжа и поскуливая, залегают в будках.

В первый визит, летом, она, семилетний сгусток энергии, взобралась на крышу гаража, взломала замок на двери примыкающего к нему чердака сарая, вытащила лыжи и на месте проверила их ходкость.

С первых минут знакомства, взяла под опеку и управление далеко не пассивную сверстницу, соседскую девочку Машу. Предложила ей поиграть в дочки-матери, естественно, взяв на себя сложные материнские хлопоты. На полюбившейся гаражной крыше обучала «дочку» бальным танцам. Там же кормила и поила её из миниатюрного сервиза, учила хорошим манерам.

Отвела покорившуюся подружку подальше от контроля взрослых, нача-ла рассказывать какие-то истории. С широко раскрытыми глазами, вжавшись спиной в ворота, Мария внимала необычным сюжетам от авторитетного вос-питателя. Позже выяснил — то были анекдоты.

Заполучив белую краску, она покрасила подготовленные к установке ре-шётки для окон, выписала свое имя на двери гаража, наружной стене веран-ды. К счастью, краска скоро кончилась.

Она не ходит, а бегает; а если и ходит, то только вприпрыжку. Ведет не-устанную, непосильную борьбу с родителями за свободу мировосприятия. Остро воспринимает их критику, но категорического выяснения отношений избегает, предпочитая конструктивный и миролюбивый диалог.

Без легкомысленных раздумий взбирается на крутую лестницу, на при-глянувшееся дерево, забор; готова преодолеть любые преграды, реки и моря. За ней нужен глаз и глаз. Она — это моё Солнышко, мой Бриллиант, моя лю-бимая внучка — Аня.

Восторг, силы непреодолимой, удваивается за счёт наблюдаемого удиви-тельного сходства объекта поклонения с прабабушкой — моей мамой: оди-наковые очертания лица, повторение всех его составляющих; лоб, ровный у

16

бровей, у висков — выпуклый, нежно-округлый. (Сие, согласно канонам физиогномистики, сви-детельство ума тонкого, способного к анализу, умеющего восходить от следствия к причинам.)

У Ани такие же живые, ясные, как алмаз, с лёгкой поволокой глазки — «И взгляд, как уголь под золой…»13. Такой же ровный, чуть вздёрнутый носик, те же ямочки на щеках, та же чарующая улыбка.

Снимки прабабушки и правнучки — свиде-тельство радующего проявления законов наслед-ственности — висят рядом в моей фотографиче-ской пинакотеке. Беззаботное, весёлое щебетание моей любимицы даёт мне живое ощущение духа дорогой мамы, напоминает о ней, самом близком человеке, повторившейся — в так же любимом — человечке маленьком.

Ты здесь, ты со мной, о моя дорогая,О милая мама!.. Ты снова пришла! 3

Годы изначальныеКуда уходит детство?В какие города?И где найти нам средства,Чтоб вновь попасть туда?

Л. Дербенёв

Детство моё. Волшебная, существующая только в моей памяти, страна, по которой — чем старше, тем чаще! — путешествую в колоритных снах.

Удивительный мир, где взрослые — добрые, друзья — верные, мама — мо-лодая. Неповторимая сказка, в которой вода — хрустальная, трава — изумруд-ная, снег алмазом искрится, воздух благоуханье износит чудное.

В те давние годы память (по одной ей известному принципу выборочно-сти!) занесла в свои архивные глубины, в образах и ассоциациях, значитель-ные события и житейские мелочи — то, что в совокупности своей образует драгоценные россыпи воспоминаний, радующих, волнующих, печалящих не-возвратностью прошлого душу. Ими живу на склоне лет.

Моя страна, под названием «Детство», имеет свои временные границы, географические очертания: послевоенные годы, срединная Украина, Уман-щина, раскинувшееся в двадцати километрах от её центра — города Умани — большое село Верхнячка.

17

Село основано в конце шестнадцатого века под именем Яворовец. В 1646 году оно уже упоминается как Верхнячка, когда польский магнат Калинов-ский отдал его в залог, вместе с другими селами, за полторы тысячи злотых.

В 1664 году здесь было 23 дыма (двора). В середине девятнадцатого века помещик Ясинский построил в селе сахароварню, в восьмидесятых годах Верхнячка перешла к австрийцу Дитриху.

В 1899 году при сахарном заводе в целях выведения новых сортов сахар-ной свёклы была создана селекционная опытная станция. Для неё в живопис-ном центре села основательно обустроили небольшой поселок — всё делалось продуманно, строилось капитально, на многие годы.

В Верхнячку сразу после войны направили работать отца, как специали-ста по зерновым культурам. В ней я и родился в тысяча девятьсот сорок ше-стом году, спустя три года появился на свет мой брат; в ней прожил девять ярких лет детства.

Возвращение к истокам

Жаркий август пятьдесят шестого года — один из начальных его дней. Над Верхнячкой безоблачное небо; на опытной станции — послеобеденный покой, безлюдно — народ в поле.

Пыхтит, ритмично постукивая, паровая электростанция. Из закреплённо-го на столбе динамика-колокольчика звучит футбольный марш. В молодом, после войны высаженном парке, где прямые, покрытые кварцевой крошкой («жерствой») аллеи, где на пышных клумбах пёстрое многообразие цветов, журчит, освежая воздух, фонтан.

По дороге, загребая босыми ногами перегретую пыль, бредут, обнявшись, два пацана — братья девяти и семи лет. Одного зовут Шура, другого — Витя. У первого — худосочная фигура, бледное, нервическое лицо, заострённый подбородок, блестящие — выдающие импульсивность в поступках — глаза. У второго — белобрысого и плотненького — лицо округлое, лучащееся всеоб-щим дружелюбием.

…Описанная сцена — эпизод дня, в который наша семья вернулась в Верхнячку, после того как отца, три года преподававшего в Уманском сель-скохозяйственном институте, назначили директором селекционной опытной станции.

По приезде, возбуждённые переменой места обитания, мы с братцем обо-шли памятные места начального детства, встретились и возобновили отно-шения со «старыми» приятелями; вместе с мамой побывали в соседствующей с нашим новым жильём больнице, где медсёстры набрали нам авоську аро-матного «белого налива» из больничного сада… Милые, незабываемые, очень дорогие мне детали памятных дней детства.

Первое ощущение земного бытия (наверное, его выделяет, им дорожит каждый мыслящий человек!) для меня связано с этой сельской больницей: сноп солнечных лучей бьёт в палату, в которой лежу, больной скарлатиной,

18

на широкой белой кровати; бабушка (очень смутный образ — недолго она пожила после этого!), через нижнюю форточку принимает от мамы (ху-денькой, красивой, взволнованной!) передачу сыну, в которой ярким пят-ном выделяется большое красное яблоко.

Было тогда мне неполных три года; мама недавно родила второго сына в этой же больнице, где главным врачом был знаменитый, всеми люби-мый Ободянский — универсальный специалист (терапевт, педиатр, акушер …), добрый, справедливый, отзывчивый

Пополнение семьи, кажется, стало вторым, по давности, маркером моего несмышлёного детства. Отчётливо помню, как нёс сторожевую службу возле сплетённой из лозы коляски, в которой спал брат; отгонял от неё скандалёз-ного одногодка Валерку Белецкого. Помню, как приехавший из Москвы ма-мин дядя Шура — в галифе, в перехваченном поясом френче — знакомился со вторым внучатым племянником.

Из других памятных помет всеобщим ужасом, слезами, плачем запомнил-ся мартовский день пятьдесят третьего года: тающий снег, синие лужи; отец быстро ведёт нас с братом на площадь на траурный митинг памяти вождя.

Хорошо помню первую житейскую трагедию, пережитую мной после за-вершения празднования шестого дня рождения. В его канун, приглашая го-стей на праздник, я тонким намёком указывал их родителям на возможность замены подарка необременительным для семейного бюджета рублём. В ито-ге в моём распоряжении впервые оказались приличные деньги, на которые следующим утром, после отъезды мамы на базар в Христиновку, самолично купил много больше килограмма конфет.

Даже угостив собравшихся для совместного похода в старый парк гостей, я не заметил заметного умаления сладостей. Впрочем, наметившейся прогул-ке серьёзно препятствовал брат. Высунувшись из форточки, он настойчиво требовал включить его в компанию. По совету старшей подруги и наставни-цы Вали Бублиенко передал ему — дабы успокоить и отвлечь от наших раз-влечений — на ответственное хранение весь кулёк конфет.

По сей день помню мельчайшие подробности процедуры передачи подар-ка: грубая фактура кулька, переливающиеся радугой, разноцветные конфеты «подушечки», разлившаяся по телу тоска, мрачные предчувствия.

Через полчаса, томимый подозрениями, я прибежал домой для контроль-ной проверки. Конфеты как корова языком слизнула, а вернувшаяся с покуп-ками мама отмывала от повидла лицо младшего сына.

Став постарше, я любил рассказывать эту печальную историю друзьям, акцентируя их внимание на личной скромности, бескорыстии и благородстве.

19

Post scriptum. С детства гнетёт мысль о том, что память моя не сохранила от-чётливого образа бабушки — Анны Михайловны Чубаровой; что могила её на старом кладбище в Верхнячке оказалась утерянной.

Была она, по рассказам мамы, замечательно кра-сивой в молодости, отличалась ангельской кротостью, удивительной добротой, выделялась редким умом и об-разованностью. В её роду, в близких его коленах, преоб-ладали высококультурные, нравственные люди — те, кого в середине девятнадцатого века стали называть разночинной интеллигенцией. (Особой гордости мне добавляет дальнее родство бабушки — по орловской линии — с великим Буниным.)

Жизненный путь моей бабушки — это цепочка трагедий. Первая — тайная, о которой мама знала понаслышке, — связана с гибелью любимого человека в Первую мировую войну. Пережитое потрясение было настолько сильным, что бабушка долго отказывалась устроить свою личную жизнь.

Вторая трагедия случилась в страшном тридцать седьмом году, когда — после второго ареста — был зверски убит её муж. (Мама рассказывала, что мой дед долго избегал репрессий по той причине, что в обязательной анкете, в графе «профессия» он писал «служитель культа»; державшие власть люмпены долго не могли уразуметь сути занятий деда.) После разгрома семейного гнезда бабушка и совсем юная мама скитались по чужим квартирам, добывали тяжёлый хлеб, выживали в страшную во-йну. Вместе с мамой и моим будущим отцом (родители познакомились, когда отец лечился после ранения в ливенском госпитале) бабушка переехала в Верхнячку; в ней и умерла, вдали от «родного пепелища».

Благодарю Бога, что сохранившиеся в моей памяти крупицы сведений о милой бабушке дали возможность (хоть в какоё-то мере!) восстановить её образ для потомков — моих внуков, правнуков…

Чтобы помнили они, вынужденные жить в жестокие, несправедливые времена лицемерия и культа денег, о своей родовой веточке — чудной русской женщине, основой жизни которой были, прежде всего, нравственность и со-весть.

Паника

Когда слышишь, что кричат «пожар», следует прежде всего потерять голову.

Гюстав Флобер.

Летним днём пятьдесят третьего года на селекционной опытной станции ударил набат. Мерные, наплывающие друг на друга звуки ударов металла о металл поплыли над посёлком.

Заскулили-залаяли собаки, закружило-закаркало вороньё над своим гнездовьем в старом парке, муравьями засуетились-забегали люди. Из здания

20

дирекции пулей вылетел курьер на поиск главного пожарника, который, вместе с ко-мандой огнеборцев, уже запрягал конный пожарный экипаж, закачивал в его бочку воду. Из широкого окна бухгалтерии, с ки-пой папок в руках, выбросился главный бухгалтер — в нарукавниках и обезумев-ший.

Через десяток минут всеобщей паники, сохранившие самообладание граждане обнаружили, что нет дыма и огня, что назначенный для подачи тревожных сигналов кусок рельса висит нетрону-тым на столбе возле электростанции. Тем не менее, будто выходящие из-под земли, щемящие сердце и подавляющие психику звуки сполоха не прекраща-лись — и начался поиск первоисточника.

До нарушения общественного покоя находился в молодом саду, где, сидя на вершине черешни, жадно заглатывал («тырил») ягоды. С первыми терзаю-щими слух тревожными звуками камнем обвалился на землю, сбегал к месту народного собрания, затем по аллее в смородиннике помчался домой. Воз-ле старой полусухой груши — напротив дома, где жили Марачевские, — на-толкнулся на четырёхлетнего брата, который, сидя на четвереньках, «лупил» металлическим прутом по бесхозному автомобильному колесу. Подоспевшая мама, в связи с приближением непредсказуемых следопытов, спешно унесла (от греха подальше!) любимчика-звонаря домой.

На опытную станцию вернулись тишина и покой.

Первый заплыв

Всяк кулик своё болото хвалит. Вспоминая два последних года жизни (до неполных двенадцати лет) в прекрасной Верхнячке, не перестаю восхи-щаться удивительным стечением обстоятельств житейского и природного свойств, сделавших их необычайно красочными в палитре ранних детских воспоминаний.

Наша семья жила в старинной постройки особняке, в уютном уголке станционного посёлка. Внутренний — со стороны веранды — дворик занимал палисадник, отгороженный от внешнего мира длинным и высоким кирпич-ным забором («муром»), который обозначал границу опытной станции, чётко отделял ареал активной жизни нашей мальчишеской популяции от осталь-ной территории села.

Перед домом рос старый яблоневый сад (преимущественно — сорт «ове-чьи мордочки»); за ним следовал сад молодой — с вишнями, черешнями, смо-

21

родиной и примыкавшей к нему большой пасекой, где хозяйничал неулыбчи-вый пасечник со смешной фамилией Дурнопьянов.

За обсаженной липами, огибающей пчелиное хозяйство дорогой прости-ралось место наших детских собраний, именовавшееся «поляной». На ней, с ранней весны и до поздней осени, шла бурная общественная жизнь: футбол, волейбол, лапта, «цурки— палки», «чижик» — всеобщая суета и беготня.

Иногда, тёплыми летними вечерами центр наших интересов перемещал-ся на просторы парка сахарного завода — к месту гуляний, свиданий, отдыха и развлечений. Играл духовой оркестр, кружились в вальсе пары на откры-той танцплощадке; в клубе демонстрировались кинофильмы, местная коман-да проводила регулярные футбольные встречи с командами других сахарных заводов. Основательные мужики, под навесом паркового буфета, пили из гра-нёных бокалов пенистое пиво за два двадцать, аппетитно заедая его ломтика-ми свиной колбасы, вызывавшей у меня — одетого в одни сатиновые трусы, утомлённого беготнёй, «замурзанного» — зависть и глубокое томление же-лудка.

За поляной начинался старый парк, с двумя — давней насыпки — курга-нами, на склонах которых, с первым снегом, устраивались трассы скоростных спусков на лыжах и санках; заливалась обязательная ледяная горка с трам-плином для соревнований на дальность полётов на коньках. Последних было большое разнообразие: самодельные, «снегурочки», «ласточки», «рейсму-сы», «дутыши» (они же — «канадки»). Коньки привязывались к сапогам или валенкам, закреплялись на них тугим закручиванием деревянных брусочков. В выходные дни, в дни зимних каникул (иногда — и весенних) одевал их ран-ним утром, в них обедал, снимая лишь с наступлением абсолютной темноты.

Если морозы приходили без снега, то конькобежцы спускались на пруды («ставки»), где до бесчувствия гоняли мятую консервную банку, устраива-ли забеги, играли в любимую, требующей особой резвости и ловкости, игру «знамя».

С весенним теплом, из начинавшего подтаивать прудового льда отваж-ные капитаны рубили льдины— «корабли», на которых, отталкиваясь шеста-ми от илистого дна, плавали бесстрашно в рукотворных разводьях, шли на абордаж в потешных битвах; с которых нередко ныряли («пирнали»), не по своей воле, в воду.

В конце апреля, когда начинала куковать кукушка («зозуля»), дружными компаниями ходили в ближний Голяковский лес за первыми цветами.

Первые цветы (primula veris) называются здесь «ряст». Нарвав и бро-сив их на землю, топчут, приговаривая: «Топчу ряст; дай боже потоптаты и того года дождаты». Это желанье дожить и до другой весны. От этого обы-чая произошла пословица: «Та вже йому ряста не топтати». Говорится она о безнадёжно больном, который «не доживёт до следующей весны» 15.

22

Эта пятнадцатилетняя девушка с ум-ным, чуть тревожным взглядом больших серых глаз, с красивым лицом и сердцем — моя бабушка, Анна Михайловна Чубарова (1887 — 1950 гг.) По материнской линии отдалённо соприкасалась с родом писате-ля Бунина, по отцовской — корешки её ро-дословной таились в приуральских степях («Татарское дремучее пришло из никуда, к любой беде липучее, само оно — беда», — так оценивала свою такую же, «пришлую» фамилию Анна Ахматова.)

Бабушкины беды начались в Первую мировую войну, в которой погиб её жених; продолжились они в окаянных тридцатых годах, когда был зверски репрессирован её муж. Умерла она на моей родине, в украин-

ском селе Верхнячка, вдали от «родного пепелища» — города Ливны, что на Орловщине.

Этот обаятельный молодой человек, с чеканно-изысканными чертами лица — отец моей мамы, православный священник Ливенского прихода, Сер-гей Парменович Афанасьев. В тридцать седьмом году палачи-люмпены уму-чили его, удушили газом в подвалах НКВД, обрекли его жену и дочь (лишив-шихся своего дома) на скитания по чужим квартирам.

23

.

Детство моё! Волшебная страна, существующая только в моей памяти; страна, в которой вода — хрустально-чистая, трава — изумрудная, снег — ал-мазом искрится, мама — иконописная, папа — умный и энергичный.

Снимок августа 1949 г., село Верхнячка. Мой пятимесячный брат (ещё не оформившийся) — на коленях у бабушки, я — у её брата, дяди Шуры, при-ехавшего из Москвы на смотрины внучатых племянников. «Из детских всех воспоминаний одно во мне свежее всех…»

Изначальное детство моё имеет свои временные границы и географиче-ские очертания: послевоенные годы, срединная Украина, Уманщина, сосед-ствующее с городом Уманью село Верхнячка.

Снимок конца августа 1953 года. Детский ансамбль Верхнячской сельхо-зопытной станции со своей грядущей школьной наставницей, умной, милой, обаятельной Майей Игнатьевной Шемплинской. (Грызёт яблоко будущий директор станции, Николай Александрович Вакуленко.)

«Я помню вечер, бледно-скромный, Цветы усталых георгин,И детский взор, он мне напомнилГлаза египетских богинь».

24

Порыбачить можно было только на Юдовом «ставке», бывшем третьим по счёту в цепочке водоёмов, образованных разделением небольшой, впада-ющей в Уманку речушки плотинами («греблями»). Первый от истока пруд именовался «Кравцив ставок»; второй — «Поповый ставок» — до револю-ции принадлежал стоявшей над ним церкви (как и кирпичная школа-семи-летка, находившаяся через дорогу от храма).

Юдов ставок, возможно, названием своим свидетельствует об этниче-ском многообразии сельского населения в конце девятнадцатого века, ибо, по состоянию на 1864 год, краевед Лаврентий Похилевич указывает лишь на две религиозные группы в селе:

«ВЕРХНЯЧКА, село при вершине реки Уманки и двух её первых прито-ков; откуда село и своё название получило; в 16-ти вёрстах от уездного го-рода. Жителей обоего пола православных 1347, римских католиков 34; земли 2231 десятина; опрятные дома крестьян и при них гумна, сады и огороды, придают селу цветущий вид. С 1845 года в Верхнячке устроен свеклосахар-ный песочный завод, ко вреду окрестных чёрных лесов. Село принадлежит Каллисту и Ксаверию Ясинским, наследовавшим в 1852 году имение от своего отца Флориана, который купил Верхнячку в 1812 году 13-го марта, от графа Потоцкого. Церковь Богословская, деревянная 5-го класса; земли имеет ука-занную пропорцию; построена 1785 года»16.

В церкви этой бабушка моя и отцова сестра тайно меня окрестили; этот старинный храм был бездушно — во грех! — снесён с лица земли сельскими геростратами в конце пятидесятых годов двадцатого века.

Богатый рыбой пруд был покрыт густыми зарослями камыша, который — по непонятным законам детского восприятия — с тех пор ассоциируется у меня с исполнявшейся мамой, под гитару, песней о бессмысленно убитой охотником чайке (символизирующей своей трагической птичьей участью разбитое сердце жившей у озера девушки, что меня — высокочувствительно-го подростка — очень возмущало!).

Но что это? Выстрел. Нет чайки прелестной —Она умерла, трепеща, в камышах .Шутя её ранил охотник безвестный, Не глядя на жертву, он скрылся в горах17.

Панский «ставок», бывший собственностью дореволюционных владель-цев села (усадьбу их, кстати, занимала наша школа-десятилетка) в летнее время был местом всеобщего сельского схода. Здесь купались, загорали, пла-вали на автомобильных камерах, ели и пили, играли в карты. Хотя мы, паца-ны сельхозопытной станции, отдавали предпочтение своему, находившемуся в низине старого парка, небольшому пруду с мелодично звучащим названием Гаёк, составившимся, видимо, от былого старинного украинского определе-ния небольшой рощи — «гай».

Ой, дівчина, шумить гай,Кого любиш, забувай, забувай…18

25

Долгое время не мог научиться плавать, чему очень огорчался. С утра пораньше выбирался на нижний пруд, залезал в воду и, упираясь на отмели руками в дно, отчаянно колотил ногами по воде. С появлением других ку-пальщиков, запихивал небольшой резиновый мяч в трусы и, с небрежностью опытного пловца, перемещался в безопасной близости от берега.

С завистью смотрел на одноклассника Андрея Коломийца, который, раз-бежавшись по крутому склону, далеко вылетал «ласточкой» с высокого зем-ляного трамплина, нырял, подолгу плавал.

Из памяти выплывает яркая картинка раннего детства: на свежевы-струганной, уходящей в пруд кладке стоит мой трёхлетний братец, разма-хивает вперед-назад руками, восторженно кричит мне, что сейчас будет прыгать; по дорожке с хворостиной в руке резво спускается мама, от кото-рой я убегаю («тикаю»), закидывая пятки за плечи.

В какой-то момент, почувствовав внутреннюю готовность к подвигу, ре-шил переплыть небольшой, в восемь-десять метров ширины, участок пруда. В путь отправился с дружеской подстраховкой: впереди плыл Витя Гущин, сзади — Женя Гордиенко. Побарахтавшись пару метров, дал резкий киле-вой крен и, обхватив шею флагмана, потянул его за собой на неглубокое дно. Витька, загребая растопыренными ладонями воду, глотая её, из последних сил сантиметр за сантиметром продолжал движение; второй спасатель пы-тался удерживать на плаву мои ноги.

В полубессознательном состоянии одолел наш водный караван послед-ние метры пути. Виктор, выбравшись на четвереньках на берег, долго и жадно хватал широко раскрытым ртом воздух; Евгений распластался недвижно под кустом. Мне же больше часа пришлось отсидеть в воде — в ходе спасательных работ потерял трусы, ждал из дома резервные.

Плавать и даже прыгать с трамплина в том купальном сезоне научился, успев до его завершения не раз переплыть широкий Панский «ставок».

Война — ерунда, главное — манёвры

Ни один план не переживает встречи с противником.

Хельмут фон Мольтке

Игра в войну — извечная подростковая забава! — для нас, детей молодых родителей, знавших настоящую войну, имела характер эпидемии, распро-странению которой способствовали особые условия сельской жизни: воль-ные просторы, свобода перемещений и контактов, меньшая, в сравнении с жизнью в городе, зависимость от взрослых.

В Верхнячке обращалось большое количество магазинного и самодель-ного игрушечного оружия: пистолетов, ружей, автоматов, пулемётов… Му-жественные, стратегически мыслившие пацаны сплачивали вокруг себя по

26

территориальному признаку верных и крепких соратников, создавая из них приличные воинские подразделения; рыли в потаённых местах землянки, устраивали — в них или в заброшенных строениях — штабы, где решали все вопросы планирования и проведения боевых операций.

Просторные боевые землянки, которые вырывались моими сверстни-ками, отличались надёжностью сводов, поскольку глины Уманщины — что подтверждает авторитетный Похилевич — отличаются большой плотностью. Территория края изобилует подземными ходами, один из которых под здани-ем старой школы в Верхнячке, открыл мой друг детства Вакуленко.

Заболев этой, в детстве неизлечимой хворью «игра в войну», я с насту-плением летних каникул основательно занялся военным делом: привёл в порядок расположенную во дворе дома беседку, затащил в неё старый стол, расставил табуретки; повесил доску приказов, разработал нормативные до-кументы, изготовил знаки отличия, награды; поднял на высоком флагштоке флаг.

С удвоенной силой занялся подбором и расстановкой кадров. С млад-шими чинами, предназначенными прежде всего для несения караульной и фельдъегерской службы, уборки помещения, особых проблем не было. Все вакансии заполнили брат, его одноклассники — Вакуленко, младший Гущин, их сверстники. Подключил к делу ребят из дальнего двора, Гаркавенко и Шемплинского.

Как-то не заладилось с высшим командным составом. Негласным лиде-ром в нашей группировке считался Григорий («Грыць») Заграничик. Был он на два года старше меня, лицом выдался смуглым (по отсутствовавшему отцу — узбек); школу особо не жаловал, постоянно пропадал в нашем дворе, где неуклонно наращивал, к неудовольствию мамы, своё влияние на её сынов.

В оппозиции ему стоял не менее авторитетный Женя Гордиенко. Од-нажды он, решив подчеркнуть южную составляющую в родословной своего противника, залепил номер грузовика широкой картонной коробкой из-под папирос «Казбек».

После долгих переговоров с каждым из претендентов на высокую во-енную должность, был найден компромиссный вариант: «Грыць» получил должность командира отряда; Жене досталась боевая и политическая подго-товка; за собой я оставил должность начальника штаба и, по совместитель-ству, руководителя службы контрразведки.

Наступили военные будни. Мы изготовили большое количество стрел-кового и холодного оружия и доверху забили им боевой арсенал. Наладили гарнизонную службу, стали выпускать боевой листок, регулярно проводи-ли смотры личного состава, устраивали масштабный учения; обменивались опытом работы с дружественными штабами.

С началом очередного учебного года мне и мной направляемому воен-ному движению стали серьёзно мешать школьные занятия и приготовление уроков. Возникшие проблемы я оперативно разрешал за молоденькими, рос-шими у отдела селекции ёлочками, выправляя противоречащие здравому смыслу записи в дневнике.

27

Но шила в мешке не утаишь. Однажды сумрачным октябрьским днём в помещение штаба вошла мама и, оторвав меня от оперативных сводок и пла-на зимней кампании, попросила спустить флаг и вернуться к учёбе. Я было рванулся «движеньем испуганной птицы», но мрачно-устрашающий взгляд подошедшего отца попытку бунта отменил.

Пришлось мне уйти в подполье. В тайных боевых экзерцициях — без обя-зательного планирования и штабных разработок — появился налёт партизан-щины с сопутствующими ей недисциплинированностью и неисполнительно-стью личного состава. Интерес к военному делу вскоре пропал.

Первая затяжка

Однажды из уборной (или даст-клозета), об-служивавшей как сотрудников аппарата управле-ния опытной станции, так и случайных прохожих, повалил дым. Экстренно вызванный комендант смело вошёл в загазованное помещение и после загадочной паузы вышел из него, держа за уши подпрыгивающих перед ним учеников второго класса Виктора Головцова и Павла Гущина.

В казавшемся им безопасным месте общего пользования, используя собранные в окрестно-стях окурки («бычки»), друзья совершали акт первой затяжки.

В связи с участием в деле должностного лица происшествие получило звучный резонанс. До порки дело не дошло (за Павла, правда, не ручаюсь), но воспитательная рабо-та с оступившимся братом в семье была проведена серьёзная.

К этому времени я уже пережил грех близкого знакомства с ядовитым зельем. Будучи первоклассником уманской школы, похитил у мамы лёгкие па-пиросы «Спорт», которыми она заглушала зубную боль. В парке «Софиевка» (точнее — на Дубинке) сделал первую и последнюю затяжку, стоя на верши-не ледяной горы. Очнулся, беспамятный, у её подножия, куда стремительно скатился, теряя по пути ориентацию во времени и пространстве, а также желание когда-либо ещё закурить.

Теперь, восстав из пепла греха и отряхнув прах пережитого, я заточил жало критической риторики и опробовал его остроту на безвинном, случай-но попавшем в тенета порока брате. Подыграл родителям, надеясь показным благочестием заработать баллы снисходительности и добиться отмены запре-та на подъём воинского флага у законсервированного помещения штаба.

28

Схватка в лесу

О смелый Сокол! В бою с врагами истёк ты кровью…

М. Горький

В мае пятьдесят седьмого года, в лесу — ближе к Христиновке — наша школа проводила военную игру.

Согласно её регламенту два младших класса объединили в отряд «крас-ных», два старших — в отряд «белых», с соответствующим цветом погон у каждой из противостоящих сторон. Один сорванный в стычке знак отличия означал для неудачника «ранение», потеря второго — «гибель».

Перед сражением, в целях личной безопасности и укрепления боеспособ-ности, я прошил каждый миллиметр прикрепляемых к черной тужурке яр-ких погон, сделав их «неотрывной» частью одежды. Трудился со смыслом — мордобой и кровопускание в предстоящем бою категорически запрещались, а чтобы догнать меня, быстроногого воина, и вывести из строя, не нарушая правил, нужно было потерять немало времени и изрядно попотеть.

В день события судьи-наблюдатели разделили лес условной линией на две зоны. Каждая из сторон на своей территории спрятала знамя и секретный пакет. Победителем становился отряд, бойцы которого первыми обнаружат, похитят и доставят судьям атрибуты воинского достоинства противника.

«И грянул бой»20. Сразу же, оторвавшись от основных сил, петляя и путая следы, я резво двинулся в сторону боевых порядков белопогонников. В чаще леса, на узкой тропинке столкнулся — глаза в глаза — с их бойцом, долговязой угловатой старшеклассницей.

Оказался более проворным — в прыжке, без особых усилий оторвал при-шитый на живую нитку первый погон. Раненая воительница заплакала и от-ветила, униженная и оскорблённая, пощёчиной. «Добив» врага и прихватив трофеи, я в состоянии истерического восторга от первой боевой удачи дви-нулся дальше по т�