ISSN 2077-1495

В номере:

Геннадий ИвановВладимир Бояринов

Писатели СтавропольяНаталья Кожевникова

Елена АгинаАнатолий МатвиенкоТатьяна ГрибановаЗалман Шмейлин

ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС:для индивидуальных подписчиков – 00352

для ведомственной подписки – 003522 4/2018

Под сенью «Белой акации»В конце весны на Ставрополье под патронажем руководства края прошел уже четвер-

тый по счету международный форум творческих союзов «Белая акация», в работе кото-рого приняли участие мастера культуры из разных уголков России и зарубежья. Среди почетных гостей были известные актеры Анна Большова, Юлия Рутберг, Даниил Спива-ковский, Ольга Прокофьева, Александр Балуев, Ольга Волкова, Станислав Садальский… Литераторов представляли известные российские писатели Геннадий Иванов, Юрий Коз-лов, Евгений Шишкин из Москвы, петербуржцы Николай Прокудин и Александр Покров-ский, писатель из Казахстана Александр Ялфимов. От Беларуси был персонально пригла-шен главный редактор нашего журнала, известный поэт Анатолий Аврутин. Состоялось немало поездок по населенным пунктам Ставрополья, творческих встреч с читателями. Надолго запомнилось посещение домика-музея М.Ю. Лермонтова в Пятигорске, гости в глубокой раздумчивости постояли на месте дуэли великого поэта…

Практически все время с участниками Форума была министр культуры края Татьяна Ивановна Лихачева, принявшая участие и в пресс-конференции, и в «круглом столе», и просто тепло и приветливо общавшаяся с гостями, для проживания и организации досуга которых были созданы все условия.

Разъезжаясь, гости не только благодарили гостеприимных хозяев, но и обещали не-пременно приехать вновь…

№5 (2018)

Учредитель, редакция и издатель журнала : ООО «Витпостер»Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич

Редакционная коллегия: Анатолий АНДРЕЕВ, Глеб АРТХАНОВ, протоиерей Павел БОЯНКОВ,Алексей ВАРАКСИН, Иван ГОЛУБНИЧИЙ (Москва), Дмитрий ДАРИН (Москва), Татьяна ЖИЛИНСКАЯ, Светлана ЕВСЕЕВА, Николай КОНЯЕВ (Санкт-Петербург), Вячеслав ЛЮТЫЙ (Воронеж), Владимир МАКАРОВ, Глан ОНАНЯН (Москва), Виктор ПЕТРОВ (Ростов-на-Дону), Валентина ПОЛИКАНИНА, Елена ПОПОВА, Иван САБИЛО (Москва), Валерий СДОБНЯКОВ (Нижний Новгород),Владимир СКВОРЦОВ (Санкт-Петербург), Александр СОКОЛОВ,Сергей ТРАХИМЁНОК, Юрий ФАТНЕВ, Валерий ХАТЮШИН (Москва), Иван ЩЁЛОКОВ (Воронеж)Алексей ЯШИН (Тула)

МИНСК

литературно-художественныйжурнал

Издается с 2007 года.С 1999 по 2006 выходил

под названием «Немига литературная»

Под сенью «Белой акации»В конце весны на Ставрополье под патронажем руководства края прошел уже четвер-

тый по счету международный форум творческих союзов «Белая акация», в работе кото-рого приняли участие мастера культуры из разных уголков России и зарубежья. Среди почетных гостей были известные актеры Анна Большова, Юлия Рутберг, Даниил Спива-ковский, Ольга Прокофьева, Александр Балуев, Ольга Волкова, Станислав Садальский… Литераторов представляли известные российские писатели Геннадий Иванов, Юрий Коз-лов, Евгений Шишкин из Москвы, петербуржцы Николай Прокудин и Александр Покров-ский, писатель из Казахстана Александр Ялфимов. От Беларуси был персонально пригла-шен главный редактор нашего журнала, известный поэт Анатолий Аврутин. Состоялось немало поездок по населенным пунктам Ставрополья, творческих встреч с читателями. Надолго запомнилось посещение домика-музея М.Ю. Лермонтова в Пятигорске, гости в глубокой раздумчивости постояли на месте дуэли великого поэта…

Практически все время с участниками Форума была министр культуры края Татьяна Ивановна Лихачева, принявшая участие и в пресс-конференции, и в «круглом столе», и просто тепло и приветливо общавшаяся с гостями, для проживания и организации досуга которых были созданы все условия.

Разъезжаясь, гости не только благодарили гостеприимных хозяев, но и обещали не-пременно приехать вновь…

Издание безгонорарноеАдрес редакции: 220112, г. Минск, пр. Газеты «Звезда» д. 67, ком. 99, тел. 280-50-60. Для писем: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. E-mail: aavrutinl@gmail.comСтильредактор Г. В. Ширкина.Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ. Свидетельство о регистрации № 1348 от 30.04.2012. Подписано в печать 15.08.2018. Формат 70x100/16.Бумага офсетная. Усл. печ. л. 17,73. Уч.-изд. л. 12,25.Тираж 1000 (1-й з-д 1-127) экз. Зак. № 321. Цена договорная.

Издатель ООО «ВИТпостер». Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий №1/98 от 02.12.2013.

Отпечатано в типографии ООО «Бизнесофсет».ЛП №02330/70 от 17.06.2015.

Пр. Независимости, 95/3-7, 220043, г. Минск. Тел./факс: (017) 280 13 80 E-mail: boprint@tut.by

© «Новая Немига литературная», №5, 2018

Содержание

ПоэзиЯ Геннадий иванов Лечу домой. Стихи ............................................................................................................3

владимир Бояринов По грунтовой дороге. Стихи ........................................................................................7

наталья КожевниКова. Стихи о любви .................................................. 13

ПрозА татьяна ГриБанова. Настёнины «антарки». Рассказ ........................ 16

ДружбА без грАниц ПиСатеЛи СтавРоПоЛья ................................................................................... 23

еКатерина ПолумисКова. По-русски живу... Стихи ..................... 23

виКтор Кустов. Проводы генсека. Рассказ ................................................. 27

валентина дмитриченКо. На возраст невзирая. Стихи ........... 40

софья дуБровсКая. тихо и бережно. Стихи .......................................... 44

ниКолай ананьченКо. триптих ................................................................ 46

олеГ вороПаев. Заснеженный рассвет. Стихи ........................................ 48

ПрозА анатолий матвиенКо. Жуткая тайна КГБ. Повесть .................... 53

рифмы интернет-времени татьяна жилинсКая. «возраст скверных предчувствий»

Геннадия акимова. ........................................................................................................... 73

ГеННадий аКимов. мне нравится здесь. Стихи ................................... 76

русское зАрубежье Залман Шмейлин. я сам себя сужу. Стихи ........................................... 82

Поэты БолГарии ..................................................................................................... 87

наталья варениК. для счастья нужно мало! Стихи .......................... 92

Новое имя маШа доКучаева. Роальд. Рассказ ................................................................ 94

ПоэзиЯ елена аГина. остывает лета аромат. Стихи ...................................... 98

ПрозА ниКолай ольКов. чистая вода. Повесть ................................................. 102

ПоэзиЯ дмитрий родиончиК. ослепнув от любви. Стихи ......................... 126

КритиКа анатолий аврутин. дебошир по фамилии Шнапер.

Размышления над романом михаила Спивака «дебошир» ...................... 130

людмила вороБьЁва. «тьмы и света кричащая грань». о творчестве валентины Беляевой .................................................................... 134

ЧасовНя Протоиерей Павел БоянКов о вере православной и вере бесовской ................................................................. 140

армия эммануил иоффе. Это было бессмертным подвигом .................... 144

Пародии светлана суПрунова. Свой парень ......................................................... 148

Геннадий Иванов

Предновогодние стихи, наПисанные в аэроПорту уфы

в Когалым летят одни мужики.на суровые на вахты летят.в Когалым летят одни мужики –туда, где вышки нефтяные стоят,туда, где инеем покрылась лунаи где воздух под луной ледяной…ну а я лечу туда, где жена.ну а я лечу, ребята, домой.

с новым годом наступающим вас!и спасибо вам за ваши труды.и спасибо вам за нефть и за газ,вы спасаете страну от беды.

Поэзия

Лечу домой

***

Прямо к ногам выбегают пушистые волны. в пене ботинки – как будто я шёл по волнам… весь окоём побережья сияния полный! море всегда словно Богом даровано нам!

нам по волнам, ну конечно, ходить невозможно. да, невозможно, но в мире не здешнем, а там… там мы увидим, что это нисколько не сложно, – и мы пойдём, и пойдём, и пойдём по волнам.

***

Сергею дмитриеву – 50

с белых вишен летят лепестки, в море чёрное ветер их сносит. Годы, годы…седеют виски. и душа успокоиться просит.

это возраст хороший, мой друг. много видел и понял немало. и не надо случайных подруг… всё на место надёжное встало.

этот возраст, серёжа, хорош тем, чем зрелость полна не напрасно. Зрелый плод, или зрелая рожь, или зрелый талант – всё прекрасно.

4 Геннадий Иванов

сентябрь

сентябрь – Богородицын месяц. Прекрасен сентябрь золотой. лучей твоих, солнечных лестниц, так много вверху надо мной!

над золотом всё голубое, а за голубым – тишина… там что-то такое большое, огромнейшая страна…

туда предстоит нам подняться. и солнечных лестниц не счесть… но рано ещё собираться. и здесь нам оказана честь!

сентябрь – он красив и чудесен, сентябрь – милосерден всегда. сей месяц для красок, для песен, для радостного труда!

***

снег ложится на пашню притихшую, снег летит на источник святой… я от жизни не требовал лишнего, я доволен был жизнью простой.

Подошло моё поприще строгое. время старости, время скорбей… мне за прошлое стыдно за многое, что с годами печалит сильней.

миновать бы свои заблуждения, слабоверье своё миновать… и услышать чудесное пение в том краю, где всегда Благодать.

да, чего захотел… не минуется так вот запросто. Будет ответ. и хлопочет душа, и волнуется За земной и за будущий свет.

***

нельзя прожить дыханием единым… с годами всё немыслимей разлад. теперь жена зовёт тебя кретином Порой, хоть не всегда ты виноват.

я, может, виноват и в том и в этом, но как-то скучно разбирать вины. так перестанешь вовсе быть поэтом, Забудешь радость солнца и луны.

опять летит немыслимая ссора, опять я просто ухожу гулять. Когда б вы знали, из какого ора… но это скучно и не надо знать.

***

Зачем это все повторяется: опять — буржуа, беднота... опять — мармеладова соня... опять эта вся маята? все это уж было и было. Зачем возвращаться туда? Как будто разрыта могила — Костлявая встала нужда.

***

листья падают, и корчатся, и становятся трухой… эта жизнь однажды кончится с бесконечной чепухой.

чепуха-то чепуховина, но по полю вот идёшь, и тебя, как от Бетховена, вдруг охватывает дрожь!

5Лечу домой

***

Привыкаем жить без украины. и теперь, быть может, навсегда нам чужие степи и долины и днепра широкого вода.

так бывало в мире, так бывает. Братья тоже ссорятся навек. Киев золотой наш уплывает, на враждебный уплывает брег.

Как хочу я в этом ошибиться: наважденье, бес попутал – вот перебесятся, и устремится снова к нам украинский народ…

но покуда вижу: всё сильнее там вражда к россии, и всё злей молодёжь – безжалостней, наглее, и россия ненавистна ей.

там у нас у многих пуповины. там святых истоков благодать. Привыкаем жить без украины… не хочу, не буду привыкать.

берег детства

там где-то звонко скачут мячики, на солнце лупятся носы, и под водой, ныряя, мальчики снимают с девочек трусы…

там дружбы первые заводятся и первых книжек шрифт большой... там вся вселенная – околица! и вечность жизни за душой!

***

самолёт как рыбка в небе серебрится. неохота думать, неохота бриться…

и зачем же думать, и зачем же бриться, если всё понятно, что вокруг творится.

а вокруг ручьями залиты просёлки, и между грачами разговоры-толки…

и тепло от пашен маревом клубится… мир, конечно, страшен – Бога не боится.

но весна сегодня! Пасхи свет и ласка! Потому на сердце и любовь, и сказка…

я гляжу на небо, и гляжу я в дали… вот мы и дождались – Пасху увидали!

снова увидали и огонь, и славу! Потому и радуюсь нынче я по праву!

в мире много боли, в мире слёз немало… но тоска земная душу не сломала.

Хорошо ли, плохо, но творится чудо. очень даже ясно, что я жив покуда.

что жива планета и страна родная. в мире много света! в мире много рая!

6 Геннадий Иванов

***

опять о мире и войне… и кто-то плачет. а для кого-то всё кругом так мало значит. и то и это, и проблем в россии масса. но всё идёт на задний план ввиду донбасса.

По крайней мере, так должно быть в эти годы. иначе жизни там конец, а не свободы. там наша русская душа. там наши братья… и мы должны их заключить в свои объятья!

***

и всё-таки нужен поступок – не только слова и слова… Поступок без всяких уступок. душа бесконечно права.

Как много словесного хлама! ты стал уже, парень, седым. душа – она требует храма, молитвы с народом родным.

не с лёгкостью лицемера, не с леностию лоха… а с верой, с настойчивой верой стать воином против греха.

этой сакле много лет. Кажется, семьсот. и родился в ней поэт тоже в давний год.

у подножья диких скал сакля та стоит. Здесь теперь мемориал – мрамор и гранит!

а моей избушки нет. Просто нет как нет. Будто не рождался там никогда поэт.

сакля, хижина, изба...

и моей деревни нет. Голая земля. словно здесь не жил никто. Заросли поля.

ну да ладно, ничего. дело ведь не в том. Просто хорошо, когда есть твой первый дом.

сакля, хижина, изба… есть где побывать. Где твой мир, твоя судьба, Божья благодать.

владимир БоярИнов

По грунтовой дороге

Поэзия

Владимир Георгиевич Бояринов родился 4 июля 1948 г. на Алтае в с. Солда-тово Восточно-Казахстанской области. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор многих поэтических сборников. Заслуженный работник куль-туры РФ. Заслуженный работник культуры Республики Ингушетия. Награжден ме-далью ордена «За заслуги перед Отечеством». Председатель Правления Москов-ской городской организации Союза писателей России. Живет в Москве.

***

Пронеслась на заре по грунтовой дороге тройка взмыленных в дым ошалелых коней. на телеге стоял, как на Божьем пороге, и стегал вороных безутешный Корней. и кричал он вослед журавлиному клину, и с отмашкой слезу  утирал рукавом: – ох, не мину судьбы! ох, судьбины не мину на небесном пути, на пути роковом! Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица, Повело, подняло, понесло между пней! и склонились над ним: – чей ты будешь, возница? – Харкнул кровью в траву безутешный Корней. и спросили его: – ты в уме в самом деле? и куда понесло тебя с грешной земли? – я-то что, я-то что? журавли улетели! Без следа улетели мои журавли!

8 владимир Бояринов

я не любим и не люблю, я утоплю тоску в стакане, именье ближнее спалю и поселюсь в тмутаракани. а ты живи, как суждено, а ты забудь меня навеки. меня на свете нет давно. меня и не было на свете. я  задурю назло врагу, Как все мои чудные предки, медведя в сани запрягу, Поеду свататься к соседке.

ах, что за музыка звучала, Когда ахматова молчала! Прости им, Бог! увы и ах, Пером писавших правил страх. Потом пришла пора эстрады, и чувства светлого кастраты, разинув рты, рванулись в бой, всецело заняты собой.

Бор сосновый. ночь – как деготь. мошкариный перепляс. тонкий месяц – рысий коготь в грузном облаке увяз. Бродит хищник тихой сапой с пылью звездной на усах, Перекатывая лапой облака на небесах. Бродит рысь тропой кромешной – ночь проходит без следа. Кровянеет над скворешней одинокая звезда. что-то будет, что-то будет! вот вонзился коготь в тын... сына родина забудет иль ее забудет сын?

и пусть откажет мне она – я рад январскому затишью, я гляну утром из окна – и до крыльца тропу расчищу. Зачем? – ещё не зная сам – я пошепчусь в саду с рябиной. я чувствую, как по лесам Ко мне летит кортеж с любимой. ты шубу скинешь на ходу, влетишь в распахнутые сени: «ты думал, дурень, не найду?» – и дурень рухнет на колени!

с любимой

молчаниевослед пришла пора остуды, и забубенные иуды, сменив обличье и места, рядиться стали под Христа. ах, что за музыка звучала, Когда ахматова молчала... в огромном зале гаснет свет. открыты рты. а звука нет.

одна ночь ивана денисовича

станет блудным, станет сучьим и чужим через годок. Коготок скользнул по сучьям, а по коже – холодок. даже вслух никто не спросит: и куда же он исчез? рысий коготь травы скосит Где-нибудь на Пер-лашез. лишь тогда его полюбит обезумевшая мать, и хвалы ему вострубит всепрощающая рать. что ему до лести лисьей, если плоть укроет мрак? рвет потемки коготь рысий и не разорвет никак...

9По грунтовой дороге

белая кость

божий день

вечерняя

соседский пёс, полупородка – Полуовчарочий оскал, Полутерьерская бородка, – вниманья общего искал. я потрепал его по холке, слегка за ухом почесал. «ты – зверь! тебя боятся волки!» – многозначительно сказал.

день сгорает на закате, исчезает без следа, Без стенаний об утрате, о потере навсегда. Пусть он был не самый лучший, Пусть не чудо из чудес, – это же не пёс заблудший Появился и исчез.

Брызнул вслед за сливами яблоневый цвет. стали мы болтливыми на закате лет. стали мы болтливыми на закате лет. стали мы счастливыми, дорогой сосед. выкопаем луночки саженцам под стать. и махнём по рюмочке, чтобы не устать. мало не покажется, если задурим. мы посадим саженцы и поговорим.

лучше прошлого не трогать и не знать – что впереди. тонкий месяц – рысий коготь, старых ран не береди.

на знак привета и участья он сел, он выронил язык, он замахал хвостом от счастья: «ты проницательный мужик!» он принял стойку, встрепенулся, Залаял вдруг назло врагам, исчез мгновенно, вновь вернулся – и кинул кость к моим ногам.

время вязкое в тумане По наитию течёт. может быть, в моём кармане дней таких наперечёт. оклик, брошенный на сдачу: – собирайся, старый пень! – вдруг услышу и заплачу: догорает Божий день…

не шумят наследники, не зудит жена. наши собеседники – Звёзды и луна. Как мы им признательны! Как приятно нам! Звёзды так внимательны К старым болтунам. станете болтливыми За соседом вслед – станете счастливыми на закате лет.

10

ковчег

я накануне пил за ноя, Пил за ковчег, за люд и скот, За веру в царствие иное и за спасительный исход. Пир отгремел. всю ночь на блюде сияло яблоко во мгле, в незапечатанном сосуде вино томилось на столе. Парило. тучи пьяным строем Под блеск зарниц на приступ шли. видения искристым роем Гудели, реяли и жгли. ной в сновиденьях рваных плавал, Когда в супружеский ночлег Проник промысловатый дьявол: «Признайся, дева: где ковчег?» в объятьях стиснул шестикрыло, Печать сомнений стёр со лба. она раба. она открыла небесной тайны погреба.

разверзлись хляби. и протопал окольный гром, пьяней вина. Земля хмельна была потопом, Была погибелью полна. навстречу буре разъярённой, спрямив спасительный разбег, ной вывел в море разорённый Бесовским промыслом ковчег. и мы плывём на судне утлом, разбитом и родном до слёз. мы не потонем завтра утром и послезавтра между звёзд. Псалмы поём. а в трюмы хлещет. справляем бал у сатаны, а сердце бедное трепещет: «мы спасены! мы спасены?» восходит солнце на рассвете Печатям стёртым вопреки. да хоть потоп! – живём как дети или слепые старики.

моя держава

Гудит, стенает, завывает, во мгле свирепствует метель, Перины снежные взбивает и стелет царскую постель. и кровью брызжет на подушки, срывая ягоды с рябин. а мне теплым-тепло в избушке, а мне спокойно – я один. уединение – держава небесных замыслов в ночи, Пока перо моё не ржаво, Пока огонь гудит в печи.

страда

все мужики – в упругой силе, и все досужи покосить. Покрасовались, покосили, Пора бы и перекусить. мы чёрный хлеб вкушаем с луком, мы лук обмакиваем в соль, и в том, что царствуем над лугом, не сомневаемся нисколь. мы и сказать бы не сказали, мы и помыслить далеки: Какими жуткими глазами Глядятся в небо васильки. они и скошенные дышат и голубым огнём горят, они и видят все, и слышат, и ничего не говорят…

владимир Бояринов

11

аленький цветок

я срубил крестовый дом, Говорят: «Грешно». дописал печальный том, Говорят: «смешно». ловок на руку и спор Завидущий бес. Запылал в саду костёр до небес. о любви заветный том Запылал в огне. Запылал крестовый дом со цветком в окне. если завтра я умру – Погорюй чуток. я на небо заберу аленький цветок. Буду нежить, чтобы рос, Буду поливать. всех, кто дорог мне до слёз, Буду вспоминать.

Щенок

извёлся бедный, изнемог, но заводным винтом Кружит бессмысленно щенок в погоне за хвостом. да что щенок! ты сам с утра среди людской молвы, Как кочет из-под топора, Бежишь без головы. Когда усталость свалит с ног – с улыбкою в усах Бог скажет: «Быть тебе, сынок, Щенком при небесах».

из детства

я бегу. Полки разбиты. отступая налегке, укрываюсь от обиды на заветном чердаке. Здесь ветра свистят, как черти; Здесь уже который год После бабушкиной смерти Богородица живет. мы давно уже знакомы, и, похожестью маня, все глядит она с иконы, словно бабушка моя. Пусть она меня в обиду, словно бабушка, не даст; Пусть рассердится для виду и прикрикнет: "вот я вас!..."

земляника

медведь набрёл на грибника и в лес погнал его, пока Грибник с обрыва не сорвался. он покатился кувырком, но зацепился пиджаком За крепкий куст и жив остался. висит над пропастью грибник и замечает в тот же миг: внизу другой медведь возник – Беда представилась двуликой. от безысходности завыв, Грибник увидел – весь обрыв усыпан крупной земляникой. держась одной рукой за куст, он плод сорвал… ах, что за вкус, насквозь пронизанный страстями! над пропастью на волоске Подольше бы висеть в тоске и землянику есть горстями!

По грунтовой дороге

12

точка

рваный век вместился в годы, Годы – в несколько минут. Годы – гунны, годы – готы, скифы тоже тут как тут. тьмы сбиваются в мгновенья, Звенья – в строфы стройных строк. «так диктует вдохновенье», – Говорит провидец Блок. в райском поле по листочку, По цветочку буду рвать; Буду в точку, в точку, в точку мысли точные вбивать. Как темно и одиноко! Как ничтожен каждый миг! и чего мне ждать от Блока, если сам уже старик? то не атомная бочка За околицей гудит… Как рванёт однажды точка – так вселенную родит!

сорвется стылая звезда

сорвётся стылая звезда, сорвётся лист, сорвётся слово, – всё будет завтра как всегда и послезавтра будет снова. всё повторится в простоте: в ночи с гнезда сорвётся птица и растворится в темноте, чтоб никогда не повториться.

Редакция журнала «Новая Немига литературная» от души поздравляет своего дав-него автора и друга, выдающегося русского поэта Владимира Георгиевича Бояринова

с замечательным юбилеем и желает ему здоровья и вдохновения на многая лета!

владимир Бояринов

наталья КожевнИКова

стихи о любви

Поэзия

Наталья Юрьевна Кожевникова родилась в Бузулуке, окончила Оренбургский госу-дарственный педагогический институт, работала главным хранителем фондов Бузулук-ского краеведческого музея, собственным корреспондентом, заместителем главного редактора газеты «Южный Урал». Ныне главный редактор журнала «Гостиный Дворъ». Член Союза писателей России. Автор четырех поэтических книг, публикаций в журна-лах «Москва», «Наш современник», «Подъем», «Простор», «Дон» и других периодиче-ских изданиях. Лауреат многих литературных премий. Живет в Оренбурге.

***

возьми меня как птицу золотую, влетевшую в твой мир, и приголубь. я женщина твоя, и я тоскую Без рук твоих и сумеречных губ.

Бунтую и сама себя караю, я пламя твоё трогаю рукой Бесстрашно – и сама на нём сгораю, теряю всё – печали и покой.

Глаза не закрывай, а я закрою – так стыден, так блаженен этот миг, Когда за шуткой, ласкою, игрою мелькнёт любви жестокосердный лик,

сжигающий законы и одежды, Пленяющий – да Бог ли ей судья? и все твои сомненья и надежды Качает моя белая ладья.

я женщина твоя, и всё отныне твоей зарёй и тьмой освящено – твои эдемы, горы и пустыни, Потерь печальных горькое вино…

***

всё второпях, в изломе слов, улыбок, шуток, недомолвок, когда ни звука про любовь, и всё – о ней; когда неловок не взгляд, не жест, а даже вздох, и так естественно объятье; когда в оконной раме лох сорвёт серебряное платье и ветви вскинет вверх, и дождь, внезапный, словно стук калитки, оставит мне, когда уйдёшь, лишь тьму, промокшую до нитки. а полночь в доме затаит движенье лёгкой лунной тени, и в эту пустошь я, как в скит, войду и рухну на колени. свеча и россыпь красных бус, останьтесь там, подобно чуду… и уходя – не обернусь. и ничего не позабуду.

14 наталья Кожевникова

***

вошёл в меня не близким, не родным. желанным? да. …а дождь упрямо плакал всю ночь, пока огонь не вытек в дым. и лунный луч ступил сторожко на пол, и половица скрипнула под ним.

***

в твоём саду мне наслажденье медовый впитывать покой и ночи позднее рожденье не ждать с томительной тоской.

а только шёпот вдохновенья – нездешний солнечный огонь – ловить, как ветра дуновенье, Как лист кленовый на ладонь.

ведь между нами всё взаимно, всё высшей степени родства: от несказанного – до гимна, от нежности – до торжества.

***

Полдень клонит голову ко сну, мы с тобой устали целоваться. солнце зацепилось за сосну и никак не может оторваться.

я своей печали не таю, словно даль зелёная морская, степь стоит у бора на краю, маревом серебряным сверкая.

машет белым облаком, грозит Засухой, пожаром, расставаньем. а потом до дрожи просквозит и разбудит только утром ранним.

ветер бьёт, беззвучен и жесток, марлевым крылом о подоконник. он, наверно, мне швырнул цветок – жёлтый, опалённый зноем донник…

***

«я в жизни только раз сказал "люблю"...»

Ю. Кузнецов

он в жизни столько раз сказал «люблю», он слово это вывесил средь поля. его трепали ветры, вёсны, воля! Потом он встретил милую свою.

рассёк, молниеносный, грудь её, Где сердце обезумело тугое, ударил гром, и он забыл своё, и солнце в небеса взошло другое.

он ад найти осмелился в раю, он день прогнал обратно ночью пылкой! и хочет он теперь сказать «люблю», а губы сводит жалкою ухмылкой…

***

ты спишь, душа твоя в покое. я обниму тебя сама. трепещет бабочкой мирское в окне. За ним ночная тьма Бесстрашно сердце горячит и лунный серп бесстрастно точит. а птица поздняя кричит и жизнь прекрасную пророчит нам в этом времени проклятом, Где все толкуют об ином. и смерти нет. лишь дух крылатый витает в воздухе живом.

15Стихи о любви

любовь

ночью проснусь – оглушит тишина первородная,Звёзды ушли, только неба полоска светла.дикими травами дышит межа огородная,слёзы роняет в обрыв голубая ветла.

это же здесь, под медовыми тёплыми соснами,в сонную вечность текла золотая вода,ночью короткой на миг в остывающем космосевспыхнула празднично наша с тобою звезда.

что это было? любовь? или солнца затмение?свет невечерний, стоящий и ночью в окне,сон невозможный… Прощанье, прощенье, забвениесразу всего, что сияло и пело во мне…

если однажды из поезда дальнего, длинноговыйдешь, весёлый, забытую встретишь ветлу – не упади вниз с обрыва того красноглинного,не простудись на весеннем, высоком ветру…

девяностый Псалом

живый в помощи будет идти до конца,до креста, осенённый незримым крылом.в дни скорбей и страстей от сетей, от ловцанас спасает во тьме девяностый псалом.дни короче, чем сны, ночи плачут навзрыд,лёгкой дымкой мерцает грядущего свет.всё останется здесь – ни суда, ни обид,ни сует – в тёмной бездне забывчивых лет.лишь любовь, как свеча, в уходящем былом…и взыскуя, и плача о ней, и молясь,ждём её… а во тьме девяностый псаломищет жизни и смерти мгновенную связь…

Редакция журнала «Новая Немига литературная» поздравляет Наталью Кожевникову с юбилеем! Здоровья, неиссякаемой

энергии, новых стихов!

Татьяна ГрИБанова

Проза

настЁнины «антарки»

Грешна, ей-Богу, грешна! Каюсь: повязало меня по рукам – по ногам одно пристрастие. И чуется мне: влипну я из-за него в какую-нибудь разысторию. Судя по недавним событиям, всё прямиком к этому и идёт.

Дело в том, что нашукала я за свою жизнь по разным чердакам-чуланам немалую кучу всяческой древней всячины: утюги, прялки, скалки, самова-ры, кринки, поварёшки, ручники, лампады… Всего и не перечтёшь. Знаю, как любой заядлый собиратель, остановиться теперь уже вовек не остановлюсь. Прямо напасть какая-то на меня навалилась. Вот и этим летом подвернулся мне случайный случай.

Почитай, годков эдак с пять, как опустела у нас на хуторе Настёнина хата. Помнится, преставилась баба в ночь под Ивана Купалу. Чин чином спровадили её соседи на погост, кто пожалковал, а кто и не очень. Помянули, конечно, рас-ставив на её подворье столы, не без этого.

Может, потому, что наследство у Настёны невеликое – вросшая в земь ха-тёнка да саманный сарайчишко, – ни родичей, ни мало-мальски близких у бабы не оказалось. Сыскали горбыль – до лесу-то шаг ступить, как не сыскать? – за-колотили им крест-накрест двери-окна, и Настёны как вовсе не бывало.

И стала я примечать: засиротевшая хата с каждым годом всё лише приседает в лопушняк. Нынешним летом дошло уже до того, что пронырливый репей про-лез сквозь проевшиеся крылечные половицы и пустился в цвет, а вдоль крыши, меж обвалившихся стропил, ему вдогонку выколосился дурнопьян.

Вот и надумалось мне как-то наведаться в эту дремь. Боязно, но будто бы кто подталкивает, так и нашёптывает, нашёптывает на ушко: «Чем чёрт не шутит? Вдруг сыщется в Настёнкиной хате то, чего вовек тебе нигде и никогда не раздобыть?» Ну и ладно, порешила, так тому и быть, только на всякий по-жарный надо бы хоть дочку с собой прихватить, всё не так боязно.

Уболтала её на часок отодвинуть холсты-краски: мол, века нашенские долы да угоры вокруг хутора недвижимо возлежали. Куда за это малое время сдви-нутся? Хоть и не дюже резво, а всё-таки сманилась моя художница, ведь и сама до старины охоча.

рассказ

17настёнины «антарки»

Пришли, значит. Подворье от калитки до крыльца – в чертополохах выше головы. Идём гуськом, я – впереди, прокладываю палкой наотмашь стёжку, позади меня, вспискивая и шарахаясь от крапивы, – дочка Анюта.

С горем пополам отодрали горбыль. Изъеденные временем, густо устлан-ные мхом, крылечные половицы чуть дышали. Распахнули мы сенные двери, кое-как, согнувшись в три погибели, пробрались в их пропахшую прогорклой сыростью сутемень. Свет из единственного окошка перекрывал куст задича-лого тёрна. На корявых ветках его, пролезших сквозь расколотые шибки окна, от пронырливого сквозняка покачивались седые бороды пыльной паутины.

Пуки трав, берёзовые и дубовые веники, рядками развешенные вдоль про-конопаченных паклей стен, изумрудились от плесени.

– Слава Богу! – возрадовалась я, – прихватили отцовский фонарь. Без него в этой халупе и шагу не сделать.

– Давай-ка, пока не поздно, назад, – запротивилась было дочка, – пусть в чулане у тётки Насти хоть кудеяровский клад запрятан, чует моё сердце: не к добру мы сюда завернули.

Как только луч света забрызгал по стенам низенькой горницы – оконца вровень с землёй, могила, да и только! – местная шустрая нечисть – армады мышей и разномастных козявок – ринулась в панике во все стороны, с истош-ным писком зашныряла под ногами, разбегаясь по щелям и норам. Ослепнув и потерявшись от резанувшего поверху света, отвратительно засвистела и, за-девая нас крылами, в дальний угол, в самую глухую глушь, рванулась пара летучих мышей.

– Где там у нас лампа? – ободряюще чиркнула я спичками и, подхватив из дочериных рук керосинку, установила её на пыльной столешнице. Аня, с ма-лых лет шарахавшаяся от любой повстречавшейся блошки, казалось, оцепене-ла, и мне, подбившей её на эту жуть, ничего не оставалось делать, как задор-ным голосом молоть всяческую отвлекающую дребедень.

Уж и не помню, какой я там её, бедняжку, чушью развлекала, только спустя некоторое время, когда потревоженная мелкота наконец притаилась и затихла, мы пообвыклись и с немалым любопытством при тусклом свете лампы при-нялись осматриваться.

Нашим взорам предстало немудрёное Настёнино жилище: на полгорницы с чугунами-ухватами печка, напротив – Божья долонь – повидавший виды ду-бовый стол. Несколько покрытых густым слоем пыли табуреток да под окна-ми – такие же чумазые, с порушенными мышами-молью домоткаными пола-вочниками, скамьи.

Выпалили поярче фитиль. В свете лампы на изъеденной «шашалом» полке про-явилась куча мала всяческого посуда, незамысловатого, но без которого в хозяй-стве ни за какие коврижки не обойтись. Раскружавленные паутиной, припудрен-ные не одним слоем пыли, давным-давно впавшие в беспамятство, подрёмывали глиняные кубаны и махотки, присоседившись к ним, дотягивали свой век бутыли и склянки какого-то удивительного – буро-карего – стекла. За годы горького си-ротства в них выстоялась такая гремучая смесь, что теперь уже опасно было при-открывать с них крышки, вытыкать из их ядовитых горлышек пробки.

На довольно большом полотне – пять вершков в ширину, пять в высоту, – что примостилось меж лицевых окон на заплесневелой, с осыпавшейся штукатуркой стене, под расшитым дробненьким крестиком полотенцем неожиданно совер-шенно явственно просматривалась моложавая женщина незаурядной красы.

Прозеленилось полотенце, изничтожилась рама, но лицо красавицы – а в ней без особого труда была узнаваема сама Настёна – не только не облиняло, не покоробилось временем, наоборот! – из-за её пронзительного взгляда казалось живым.

18 Татьяна Грибанова

И неудивительно было бы, если бы отродясь задиристая и своенравная На-стёна, тряхнув своими дивными, длиннющими, до плеч, янтарными серёжками вдруг с укором вымолвила: «Ну? И чего припёрлись-то? Чего без спросу по чужим хатам шастаете?»

Её пронзительный взгляд манил и притягивал, правда, в то же время какой-то пронизывающе-холодный блеск его заставлял отступиться как можно даль-ше. И ещё! Что за чертовщина? Хозяйка избы безотрывно следила за нашими перемещениями вдоль избы. Куда бы ни отступились мы от портрета, Настёна вослед нам устремляла свои пылающие глаза, стараясь не упускать нас из виду ни на минуту. И правда, влипли!

А тут ещё половицы! Словно живые, они, шаг в сторону – зашевелятся, ещё шаг – и застонут, заголосят впричёты. По стенам зашныряли какие-то лохматые, безобразные тени. В кишащих замогильным мраком углах снова кто-то зашур-шал, зашушукался и заперепискивался, всё настырнее давая знать, что мы не одни, всё лише желая показать нам, пришлым, кто в Настёниной хате хозяин.

За окнами ещё полчаса назад ясное пролетье, не предвещавшее никаких напастей, отчего-то вдруг накуксилось, и ни с того ни с сего, в мгновенье ока, захолустное подворье ухнуло в беспросветную, кромешную ночь.

То ли рыкнув от предвкушения чего-то, ею давно поджидаемого, то ли злоб-но хохотнув, тяжело дыша, осклабилась, клацнула запором, словно зубами проголодавшаяся хищница, сырая щербатая дверь. Подтявкивая, поддакивая ей, заподпрыгивали, задребезжали на полках миски-плошки.

Жутью, кладбищенской погибелью, могильными пропастями в отсветах ке-росинки почудились бездонные оконные глазницы. За ними пластался ветер. Непогодь на всю ширь развернула свои воронёные крыла. Сквозь провалы в чер-даке навзрыд, словно по кому-то очень родному надрываясь, голосил дождь.

Женского утерпежу больше не хватало, как говорится: пора делать ноги. Ой как пора-а!

Но то ли любопытство взяло верх, то ли что-то не подвластное человеческой воле удерживало нас в этой «нечистой» хатёнке, не позволяло покинуть её до тех пор, покуда не поведает она, уставшая от своих тайн, столько лет в оди-ночку хранимые ею от всех на свете Настёнины секреты.

Плеснув из керосинки на будто для нас сложенные в печи поленья, разожгли огонь.Может, оттого, что мы, вопреки окружавшим нас страстям, не сбежали, сте-

ны хижины заиграли тёплыми отблесками, на подворье так же внезапно, как и началась круговерть, объявилось затишье.

Покуда я хлопотала у печи, дочь, тоже потихоньку успокоившись, при-нялась обследовать Настёнино жильё. К сожалению, ничего примечательного, что могло бы пополнить нашу коллекцию старинных вещей, не обнаружилось.

И только под самый конец, когда обследовали сантиметр за сантиметром избёнку, когда переворошили содержимое огромного кованого сундука: не про будний день изукрашенные ришелье занавески и скатёрки, ненадёванные подшалки, штапельные да ситцевые отрезы, – когда добрались до самого дон-ного донышка, всё-таки повезло! Да ещё как! В потаённом месте, под кучей всяческого скарба, Настёна, как мы и надеялись, зная «бабские похоронки», в крошечном «вузелочке» сберегала самое дорогое её сердцу.

Души наши распирало от любопытства: что же может находиться в этом любовно расшитом диковинным орнаментом платочке?

Развязали и ахнули: «Да это те же самые «антарки», в которых Настёна красуется на портрете! Да-да! Вот на левой серёжке недостаёт на свисающем до плеч полукружье камешка – самой малой капельки».

Женщины во все века остаются женщинами, а значит, модницами-нарядни-цами. Ну какую не соблазнит примерить или хотя бы приложить к ушкам такое

19настёнины «антарки»

старинное диво? Поднесла их дочка к огню, как же загорелись в серёжках, излучая мягкий, ласковый свет, окатные янтари, какими переливами запере-ливались напитанные солнцем, дробные – с горошину – и крупные – с лещин-ку – камешки.

Обрадованная находкой, кинулась Аня к зеркалу. Только поднесла серёжку к уху, глядь, а из растрескавшегося, раскружавленного паутиной зеркала смо-трит на неё, усмехается Настёна. Не успела дочка ойкнуть, как та, чётко-чётко, будто и впрямь стояла напротив, вымолвила: «Не смей! Триста лет, как мои это антарки!» Аня с перепугу на том же месте и выронила серёжки из рук.

И тут же легчайшая тень метнулась к дверям, послышалось, как в сенях кто-то горько да жалобливо всхлипнул. И только всё стихло, как заходили вдруг ходуном, засотрясались стены хаты, западали порушенные потолочные балки. Изба Настёны по чьей-то неведомой воле принялась рушиться у нас на глазах.

Спохватившись – не до «антарок», – мы – ноги в руки – и, не помня себя, вылетели за ворота Настёниного двора. Опрометью – домой, двери – на чепок. Нашарохала нас Настёна – трое суток слова вымолвить не могли.

Не скоро, правда, но когда страсти-мордасти от нашего гостенья в «нечи-стой» избе поулеглись, припомнилось как бы вдруг, что на Кривом урынке, на самом краю деревни, докоратывает свои немалые годики тётка Луша. Настёна, вроде, будучи на этом свете, завсегда с ней роднилась. Правда, тётка Лушка не очень-то к ней тянулась. Может, жаба душила рябую Лушку? Сродственница-то, на зависть всем, – сказочной красы, прям-таки Василиса Прекрасная.

И решили мы попроведать ту тётку Лушу. Вдруг что о «живом» Настёнки-ном портрете знает? Заодно, может, что и о её житье-бытье прояснится. А чтоб умаслить старушку, прикупили в сельпо для неё расцветастый подшалок. Хоть и одной ногой Луша рядышком с Настёной уже стоит, а прихорохориться всё ещё любит по-прежнему. Как сама про то говорит: «Бабское отродье! Куды ж от тряпишного соблазну деваться?»

Приняла, значит, наше подношение тётка Луша с превеликим удовольстви-ем. Справилась, конечно, за какие-такие дела оттдариваемся. А как прознала, о чём любопытничаем, так язык её сам собой и развязался, удержу нет.

И поведала нам старушка без утайки – а может, по вине немалых своих го-диков по большей части и приврала, – всё что могла о своей «сроднице».

Вечера-то в Ранетовке под Петровки ласковые, а ночи тихие, задушевные. При-сели на крылечные порожки и слушали тёткины россказни до глубокой полуночи.

А начала она издалека, потому как Настёнина тайна пряталась в глубине веков: мол, сказывала Луше её бабка, что ещё при государыне Екатерине, годах эдак в шестидесятых, случился в Ранетовке, которую проиграл в карты по-мещик Кузяков старшему Шебаршину, случай, в котором не последнюю роль сыграла Лушина пращурка, дворовая девка Настёна Ивашкина.

– Господь не поскупился, одарил ту самую Настёну со всей щедростью. Мало того, что в молодые лета слыла она на пять деревень в округе первой кра-савицей, так была ещё затейливой сказительницей. Уж у кого она это переняла, от кого этой дели навострилась: от матушки ли своей, от тётки ли какой, – кто ж теперь про то ведает?

А только прознал о крепостной своей девке Настёнке, о побасках её склад-ных молодой барин Шебаршин. В ту пору был он в самом цвету. Проживал всё больше по чужедальним краям, по Хранциям-Ерманиям. А тут, на девичью беду, затомновал скиталец (а то, поди, не затоскуешь? – пять годочков в своей Ранетовке глаз не казал!) и прикатил к батюшке в усадьбу, на побывку, значит.

Ну, приехал и приехал. Где он и где дворня-то?.. Но только, поговаривали, была у молодого ранетовского барина заковыка – любил всяческую небываль-щину слушать да записывать. Сколько под то бумаги извё-ёл! И из заграниции

20

цельный сундук тех-то выдумок привёз. Вот батюшка-то его, старый барин, возьми да и похвастай: мол, да моя девка Настёнка за пояс заткнёт любого твово рассказчика.

Дальше больше… Дошёл их спор уж и до того, что коли признает молодой барин, послушав девицу, что она превзошла своими россказнями иноземцев, так побился он об заклад, из имения своего он больше ни ногой. Старому ба-рину это ой как по нраву!

Тётка Луша сказывает, словно кружева плетёт, видать, вся в прабабку уда-лась. А потому веришь ей на слово, хоть заведомо знаешь: по большей части из того, что накрутила она о своей далёкой пращурке, – сказки-выдумки, за-ради красного словца. Веришь, не веришь и вдруг прикинешь: а что ж тут небыва-лое? Покопаться, так, поди, в каждом имении сыскалась бы не одна подобная девичья судьбинушка.

Ведёт Лукерья свой толк про старину стародавнюю, а сама, правда, не за-бывает посматривать, не чередит, не озорует ли в каком углу на подворье или в саду шкодная ребятня. Ни один Солнцекараул без того, наверно, ещё со вре-мён её пращурки Настёны не обходился.

– Ну и вот… Кликнули, значит, Настёнку: поври-ка, мол, девица, всласть, – распаляет тётка интерес, – приоделась она, конечно, всё ж таки не у себя по двору, по господским залам ступать, и к урочному часу явилась, куды велено.

Уж какие-растакие небылицы неделю кряду плела им девушка, только барин молодой о своих Хранциях и помнить позабыл. Прям-таки обалдел от Насти, от голоса её певучего, от стана перегибистого. Правда ли, нет ли, только сказы-вали: положил молодой Шебаршин на неё глаз, влип, значит, по самый хоботок. Души в ней не чаял. Даже потрет своей дворовой девки заезжему художнику за-казал. И на День Ангела подарил. Ну, дак вы наверняка его в засиротевшей хате видели. Пуще глазу берегли энтот потрет в Настёнкином семействе. Переходя от бабки к бабке, так и довисел он в простой деревенской избе и до наших дней.

Дак и продолжу, значит… Что разнесчастной делать, куды кидаться? Кре-постная девка – не вольная птаха. А надобно сказать, стукнуло ей по тому времени семнадцать годочков. Самая невеста. И женихов вкруг ей, что шмелей на июньских клеверах, – улыбнулась тётка Луша, – но сердечушко девичье – попробуй ему прикажи! – ёкало лишь при встрече с пастухом Прохором.

Время шло. Барин не отступался, а промеж Насти да Прохора вызрела лю-бовь нешутошная. Уж и деревня про то прознала, рази ж от людских глаз со-кроешься? А как стало Настеньке вовсе невтерпёж от барских приставаний, скрепилась она духом да бухнулась в ноги молодой жене его: мол, так и так, смилуйся, госпожа, не дозволь Кузьме Лексеичу, законному супружнику ваше-му, надругаться над девичьей невинностью.

Барыньке – что ей до Настёны? – о себе впору печаловаться, – по всему видать, и впрямь заболел молодой муженёк её, променял свою барыньку благо-родную на простушку, девку подневольную. Вот и уговорила она свёкра свово, старого барина Лексея Никандрыча, выдать поскорей девицу замуж. За кого? Да хочь за вдового кузнеца Ерёмку. Благо, что бездетного.

С девкой порешили, а как быть с её любушкой Прошкой? А тут и говорить не об чем! И забрили Прохора во солдаты. Это нынче не успел парень за ружо подержаться – уж и в обратку сбирайся. А раньше-то – шутка ли дело? – рас-ставанье ажни на двадцать пять годочков! Попробуй дождись… Бабий век, знамо дело, – что маков цвет, и налюбиться не успеешь, глядь, уж осыпался. Да-а-а… А по ту пору, сказывали, забунтовал мужиков по Руси какой-то лихой казак Пугач. Вот и попал солдат Прошка под его сабельку остру.

Как уж там случилося, но долетела всё ж таки весточка об его гибели и до на-шей Ранетовки. Жалковала по парню родня, а пуще всех убивалась разнесчаст-

Татьяна Грибанова

21

ная Настёна. Видано ли, сколько бедствияв разом навалилось на её головушку: и любушки вовек не воротить, и барин Лексей Никандрыч, чтобы потрафить невестушке, стоит на своём, упёрся: мол, на Покров венчаться Настёне с Ерё-мою. Молодой-то барин, по правде сказать, чуть разуму с тоски не лишился. Имея к Настёне свой антирес, пробовал было за неё вступиться, да куды-ы там!

А горемышная девица, хочь и знала, что грех неотмолимый, а только невы-носимо тошен стал ей белый свет, дак она, горлинка, и в моток сигала, и всяки-ми другими-разными приспособленьями пыталася лишить себя растреклятой своей жистюшки. Но, как говорится: кому утопиться, тот не повесится. Знать, была Настёнка у Господа за любовь свою неизбывную на каком-то особливом счету, не дозволил он с девицей смертной смертушке приключиться.

Как ни пытались мы выведать у Луши о дальнейшей судьбе её древней срод-ницы, так толком ничего и не разузнали.

Но в подтверждение тому, что всё тайное когда-то да становится явным, вот какой удивительный сон приснился мне в годовщину Настёниной смерти под Ивана Купалу. Верить ли ему? Нет ли? Только сердцем чую: сама Настёна ре-шилась наконец приоткрыть завесу над своей удивительной судьбой, поведать, чем однажды в её распостылой жизни обернулась случайная встреча.

И видится мне: будто прохожу я летним вечером мимо Настёниной хаты на ключ за водой. Смотрю: стоит, опершись на калитку молодая, в самом цвету, словно только что с портрета сошла, Настёна. Нарядная, подшалок цветастый по плечам раскинула, в ушках «антарки» поколыхиваются, в вечерней заре переблёскивают.

Окликнула меня Настёна, калитку распахнула, к себе манит.– Заходи, суседушка, слышала: книжки писать навострилась. А хочешь,

я тебе поисповедуюсь, судьбину свою, всю как есть, как на духу раскрою.Меня даже оторопь взяла: с чего бы Настёна так расщедрилась, тайну тайн

свою вдруг за просто так выложила?А Настёнка, будто мысли мои читает, ожгла меня своим пронзительным

взглядом, улыбается, знает наверняка, что не смогу не согласиться.– Только обещай, что пропишешь потом обо мне в какой-нибудь книжке.

По рукам?Как я могла отказаться? Коромысло и ведёрки – в подорожники, сама в слух

обратилась.Присели мы в саду под яблонькой, и повела соседка такой сказ.– Знаю, знаю, кое-что обо мне успела разболтать тётка Луша. Только не всё

ей обо мне ведомо. Ну, так вот, значит, уж и совсем было помрачилась я умом после Прошенькиной смерти, – повела своё откровение Настёна, – под Успе-нье, возвратясь от обедни – уж я толковала, толковала в церкви с Боженькой, уж просила-молила понять, простить меня грешницу, – не доходя до избы, повернула на омуток. Уж и камушек верёвочкой сермяжной обвязала, уж и на крут бережок взошла, один-разъединый шажочек осталося ступить, сигану, думаю, и – конец моим мучениям. Но тут раздвигаются кусты краснотала, и за-ступает мне тот крайний шажок старая старушонка. Пригляделась: что за диво? Вовек в нашей округе таковской не видывала. А она – хвать за камушек, да меня – в охапку.

– Это что ж ты, такая-разэдакая, удумала? – бранится бабка, а сама – боком-боком оттирает меня подале от крутояра.

– Ох и невмоготу мне, баушка, опостылел белый свет, пусти свершить, что уздумала, – Христом Богом прошу я старуху, а сама рвусь-кидаюсь к обрыву.

Никак ей, маленькой-горбатенькой, не справиться со мной. Вынула она тогда из своих когда-то жуковых, а теперь уже осыпанных густым инеем волос частый терновый гребень и, не спросясь, воткнула его чуть повыше моего накосника.

настёнины «антарки»

22

Тут я, на удивление, вырываться-биться перестала, а как маленько поутихла, всю беду-горе спасительнице своей и выплакала: так, мол, и так, нет мне жи-сти, родная, теперя без Прошеньки, истерзалось сердечушко от одной мысли, что пойду под венец с разнелюбым.

– Рази ж это горе? – ухмыльнулась бабка, – не печалуйся, детонька, руками твою беду разведу, не успеешь и глазом моргнуть. Давай-ка присядем, покуме-каем, глядишь, чего-нитого и распридумаем.

И снимает старая с плеча котомочку. Вытряхивает из неё всяко-разное баб-ское на подол, покопавшись, отыскивает крошечный вузлячок. Развязывает его и подаёт мне на ладони пару красивущих серёг. У меня ажни дух захватило! Вовек я таких не видывала. Были, конечно, у нашей ранетовской молодой ба-рыньки и какие-никакие, а только таких дивных даже она не видывала!

– Баушка родненькая, – заотпихивалась было я, – мне ведь и отплатить тебе нечем.– А ничего мне с тебя и не надобно, – шамкает старушонка, – рази что, будь

ласкова, проводи меня до росстаней, поднеси мою котомочку.Зашвырнула я свой горюч-камень в лозняки, серьги-«антарки» – в ушки,

и потопали мы на парочку лужком да на горушку, с горушки опять лужком. Идём себе помаленечку, бабулька-то дряхленькая, впору уж и с печи не слезать.

Покуда пожнями да покосами брели, всю жистюшку наперёд раскрыла она мне перед глазами, словно карты раскинула.

– Носи, милая, мой подарочек, ни днём ни ночью не сымай. Пока «антарки» будут при тебе, будешь ты хозяйкой своей судьбы и никто и никогда не выдаст тебя за нелюбимого. Несчётные годы будут опадать, как листва по осени, а ты будешь всегда оставаться красивой и молодой. А жить ты на этом свете будешь до тех пор, покуда не сыщешь для себя человека по сердцу, пока не народишь от него деток, пока не вынянчишь от них внуков, – молвила бабушка на про-щание. Обежала вокруг лесковочки, что у нас кой годочек кормит путников на росстанях, глядь, а уж и не старушка это вовсе – птичка-перепёлочка! Нырь во ржи – и была такова.

– Ух ты! Вот так история, – ахнула я, – а дальше, дальше-то что?– А и ничего особенного, скажу я тебе, рассоседушка, не случилося. Века

протекали чередой, красота же моя не вяла. И никому в деревне было невдо-мёк, сколько же мне, такой раскрасавице, на самом деле от роду. Помыкалась я, помыкалась на этом свете, всё пыталась сыскать своего суженого. Только, знать, один-разъединый разочек даётся человеку настоящая любовь. Остальное всё так, прилюбочки. Я-то ведь после Прошеньки и взглянуть на кого другого так и не взглянула… А как разуверилась в своих поисках окончательно, как поняла, что никогда уже не встретить мне свою распропащую любовь, устала я маяться без своей половиночки, вынула из ушей баушкины «антарки» да за ненадобностью и запрятала их на самое донце сундука.

– А ведь правду говоришь, Настёна! Собственными глазами видела я в твоей хате те волшебные серёжки! – не стерпела, вскричала я… тут и проснулась.

Но на этом Настёнина история не закончилась. На другой день прохожу опять по какому-то делу мимо порушенного Настёниного подворья. Вижу: кружит над ним сизая горлинка, заметила меня и, словно нарочно, низёхонько так проплыла надо мной. Присмотрелась я: а в клюве-то у неё – Настёнины «антарки». Удостоверилась горлинка, что увидела я её находку, и – прямиком-прямиком в сторону села.

Где обронит она волшебные серёжки? Кто их сыщет? Кому ещё посулят они встретить нешуточную любовь?

Татьяна Грибанова

екатерина ПоЛумИСКова

Кому судьба готовит смерть от пули,тому не быть поверженным клинком.Кого в любви однажды обманули,того к венцу не повести силком.

так думал он, легко в седло взлетая,навстречу ветру торопил коня.а горизонта строчка золотаявытягивалась в линию огня.

неуязвим! не силой ли молитвы,не в искупленье ль девичьей слезыон невредимым выходил из битвыи жил одним предчувствием грозы?

но, словно пилигрим, томимый жаждой,святой источник зря искал во мгле.Кто бросил вызов небесам однажды,уже не будет счастлив на земле.

фаталист

дуэль, и выстрел в воздух – что ж так плохо?

Посланник смерти – пуля иль кинжал?

он будто бы своим последним вздохом

испытывать фортуну продолжал.

о, беспощадный век! о, век жестокий!

Кто жаждал бури, тех судить не нам.Как в ту грозу, мятежных

молний строкираскалывают небо пополам.

и нет покоя… и лучами славыПрошиты грозовые облака.и снова безутешно плачут травына молчаливых склонах машука.

По-русски живу...

Писатели ставрополья

Екатерина Петровна Полумискова родилась 6 сентября 1968 г. в городе Ставрополе. Поэт, прозаик, переводчик, член Союза писателей России. Автор пяти книг поэзии и прозы, составитель и редактор более десяти сборников про-изведений писателей из России и зарубежья. Руководит Ставропольским регио-нальным отделением Общероссийского литературного сообщества.

Живет в Ставрополе.

м. Ю. Лермонтову

24 екатерина Полумискова

домик м.ю. лермонтова в Пятигорске

сад. Крыльцо. Камышовая крыша. темень в окнах – не видно ни зги. только в полночь как будто бы слышен лёгкий скрип половиц и… шаги. словно поздней порой с вечеринки возвратился опальный поэт, проскользнул через двор по тропинке и тихонько прошёл в кабинет, чтобы вновь над заветной тетрадкой при свечах колдовать у окна, и беседовать с музой украдкой, и писать до рассвета, без сна. и пока темнота не растает, будет снова метаться душа. он всю рукопись перелистает, пожелтевшей бумагой шурша, спешно примется за акварели и стихом заболеет опять. и уже ни враги, ни дуэли не посмеют ему помешать… жизни отнятой, жаль, невозможно отыграть по мгновеньям в ночи. оттого ли так бьётся тревожно вдохновенное пламя свечи? Как в тумане года промелькнули – мчится время своим чередом. и стоит сиротою в июле с камышовою крышею дом.

весенние сумерки в дом наш прокрались. я нравлюсь тебе в этом платье, скажи? опять ты про кризис, а я – про физалис, да так, что извилины в узел связались – поди развяжи!

что мне остаётся? Задёрнуть гардины и слушать рассказы и сплетни про свет, про русскую баню, про то, что едим мы. вот дождь барабанит… ему всё едино – что есть мы, что нет.

взгляни мне в глаза и забудь на минуту про всё, что ты знаешь, про весь этот бред – про бизнес, про цены на нефть, про валюту. и ночь промелькнёт, облетая под утро, как сакуры цвет.

робинзон

что нужно человеку, чтоб прожить на острове, как Крузо, в одиночку? ружьё, топор, перо, бумага, бочка, игла и шило, нож, пенька и нить.

и календарь, чтобы с апрелем май не спутать. Попугай, собака, кошка, хотя бы деревянная, но ложка, да горсть зерна, да щедрый урожай.

и всё ж мечта любого «дикаря» – увидеть звёзды в полдень из колодца, да было бы за что и с кем бороться, и жизнь, считайте, прожита не зря.

и каждую секунду, хоть во сне, хоть наяву, решительно и просто, но понимать, что ты покинешь остров – вплавь, на плоту, на лодке, на бревне.

и старость рваным парусом мелькнёт у горизонта, не дождавшись штиля, хотя тебя на родине забыли и возвращенья твоего не ждут. и вот...

среди своих – легенда и герой, почтенный муж, кумир. но неизменно во сне тебя несёт на край вселенной, к земле, очеловеченной тобой.

***

25Писатели Ставрополья

Полон тайн русский лес колдовской. По неписаным древним законам здесь соседствуют песня и вой, ликование птичье – со стоном, радость жизни – с извечной тоской.

в хороводах, забавах, игре молодые дубы и берёзки спорят с ветром, шумят на горе, кто в нарядах цветных, кто в неброских… свет и тень прочертили полоски на живом изумрудном ковре.

Бродит солнце под сенью дубрав и рисует свои акварели на цветных гобеленах из трав, там, где вечно угрюмые ели

а там, по ту сторону шара земного, вчерашний едва завершается день. обвал котировок? об этом – ни слова! весна! и давно распуститься готова у дома сирень!

Пока будет город в сиреневой блузке, не «падать» рублю, как не плыть кораблю по руслам сухим наших улочек узких. Быть может, я всё ещё мыслю по-русски? По-русски люблю?

По-русски живу… ты прости, я не верю в зависимость счастья от игр биржевых. успех эфемерен в финансовой сфере: сегодня – сверхприбыли, завтра – потери, остаться б в живых!

Пойми, этот мир обезумел от злата и ждёт наказанья. мы сядем в ковчег… и память о том, что любили когда-то, нам будет наградой и вечной расплатой за этот побег.

до небес дотянуться сумели. а кто выше в лесу – тот и прав!

не тревожит их лешего крик и кикиморы плачи да охи. Где кустарник к стволам их приник в покаянном, молитвенном вздохе, бьёт холодный, священный родник.

этот лес мне пройти бы насквозь, до заветной добраться поляны, чтоб увидеть хоть раз довелось, как в серебряной дымке тумана наше прошлое с будущим странно и незыблемо переплелось.

русский лес

26 екатерина Полумискова

сквозь лабиринт чёрно-белых причудливых линий на мониторе смотрю оцифрованный фотоальбом. ведь посчастливилось деду дойти до Берлина, словно до марса, пешком!

сколько их было, ранений, смертей и контузий? Год одна тысяча девятьсот сорок Пять, лентой Георгия прочно завязанный в узел – не разорвать!

всё ещё держат над нами их души, бесплотные птицы, шитый зениткой, салютом залатанный тот небосвод за обещание помнить, молиться, гордиться – потери не в счёт.

вот и гордимся, и молимся – чтоб не пешком, но до марса, чтоб «мономах» с «долгоруким» вертели свои «булавы», чтобы история наша писалась без лишнего фарса, с новой главы!

Курган едва заметный взгляду в седой пучине ковыля... Зачем твои хранила клады тысячелетьями земля? Курганы здесь не так уж редки, и к ним особый интерес. а вы, таинственные предки, не жалуете нас с небес.

не ведая ни зла, ни страха, вы всё ж под натиском времён рассеялись, смешались с прахом других народов и племен. давно отпели ваши стрелы и отгуляли скакуны, и звёзды, что для вас горели, здесь навсегда погребены.

скифский курганно из легенд и древних мифов нам о себе напомнит вновь кровь золотая древних скифов и викингов стальная кровь. так сдержим ли беды лавину в свой роковой иль звёздный час? мы – скифы лишь наполовину, и нет единства среди нас.

что было? Золото и цепи, щит, идол, крест и ятаган. что есть у нас? всё те же степи, полыни горечь и курган. что нужно нам? совсем немного – от тундры и до южных гор одна в грядущий век дорога, орлы, и кони, и простор!

***

Редакция журнала поздравляет Екатерину Полумискову с юбилеем и желает ей новых творческих свершений и благополучия!

виктор КуСТов

Проводы генсекарассказ

То, что было, было вчера. И это «вчера» было бесконечным, как Вселенная: неохватное человеческим

разумом, подсознательно чувствуемое и проявленное лишь одной из множе-ства граней. И этой гранью у Королева было вчерашнее запойное настроение командировки, закончившееся в Маринином доме, с Мариной. Блудливо-пья-ное обласкивание тела (ласкаемого до него и после другим), игра в «хочу – не хочу» и предрассветное, похмельно-бесшабашное возвращение в свою об-шарпанную комнату на сладостный отсып (переход от грехов вчерашних к за-втрашним). И пробуждение почти к полудню, с осадком плохого в прошлом и предчувствием неприятностей в будущем.

Умываясь холодной водой в общежитском туалете и разглядывая свое явно отекшее лицо в выщербленном зеркале, он нашел объяснение паскудному настроению в похмельном синдроме и предстоящей встрече с Маринкиным мужем и засомневался, считать ли происшедшее вчера победой или все же поражением. И в этой неуверенности, подставляя голову под кран и посте-пенно приходя в себя, пофыркал, побрился, густо протерся одеколоном, заби-вая перегар, и, наконец, остался удовлетворенным своим мутным отражением в старом зеркале.

Вернувшись в комнату, выхлебал чай (почти чифир), обжигаясь и не за-мечая его горечи, и вышел в пропахший тушеной капустой и пережаренной картошкой коридор.

Отставной майор Митрич, ныне вахтер, задумчиво маршировавший подле своего стола, заметно оживился, подался навстречу, втягивая красненьким вздернутым носиком-пуговкой на лице-блине знакомый запах, безошибочно определил состояние жильца и бодро произнес:

– По-строевому выглядите, Пал Николаич. На все сто...Фраза была известна как пароль. В ответ на нее следовало угостить Ми-

трича. Но по утрам, как правило, ни у кого ничего не оставалось, и долг пере-носился на вечер или еще далее, но обязательно выплачивался: в противном

Писатели ставрополья

28

случае отставной майор рано или поздно безжалостно закладывал должника, ибо пить в общежитии партшколы запрещалось категорически.

– В долгу буду, Александр Дмитриевич, – расшаркался Королев, растягивая в улыбке растрескавшиеся от Маринкиных злых поцелуев губы. – По аванецу – незамедлительно.

– Не к спеху, Николаич, подожду...Митрич проводил его снисходительно-панибратским взглядом, и, поспешно

закрывая дверь, Королев традиционно пожалел бывших подчиненных майора....Осенний воздух был освежающе приятен, он словно омыл от всего, что

было ночью и секунду назад. Шорох желто-красной листвы быстро стер не-приятные воспоминания, а неожиданно пустынная улица позволяла не держать себя в рамках приличия, и, пару раз, украдкой оглянувшись, Королев протан-цевал по листве, словно жеребчик, протестующий игривым настроением про-тив взрослых лошадиных условностей.

До редакции идти всего минут десять, но он пошел через парк, огибая квар-тал (так не хотелось в суету, разговоры, в проблемы), отмечая, что и здесь се-годня на удивление безлюдно, хотя было самое время прогулок молодых мам с детьми. Он подумал: может, «вчера» было фантастически длинным, наступил какой-нибудь праздник, и народ обрадованно предался ленивому времяпре-провождению, душевно постигая обломовскую неспешность бытия?.. И это возбуждало и настораживало одновременно.

Уже предчувствуя нечто необычное, он вошел в редакцию, находя под-тверждение своему предчувствию в неожиданной тишине коридора, пустых кабинетах. Только в дальнем, редакторском, закутке что-то монотонно бур-чало, словно заговаривало. Он приготовил улыбку для Олечки-секретарши (помощницы, сексотки, верного редакторского стража), но вместо нее увидел распахнутую дверь кабинета редактора, ощутил антисанитарный запах скопле-ния тел и понял, что опоздал к чему-то важному, а потому как в воду нырнул в проем, уперся в широкую спину художника Женьки Григорьева, охватил взглядом амфитеатр спин (как много, оказывается, их, когда вместе), напря-женно внимающих телевизионному оку, и шепнул Женьке на ухо:

– Что за праздник?Тот, отшатнувшись, вполоборота, сверху вниз оглядел Королева, как будто

узрел инопланетянина или, еще хуже, голого человека, но сказать ничего не успел – откуда-то прошуршало вроде бы никем конкретно не произнесенное:

– Генсек умер...– Генсек?.. Ах да, Брежнев, сообразил Королев и, скорбно поджав губы, подобрался

под взглядом Завгара, сидящего сбоку от своего редакторского стола и уму-дрявшегося одним глазом созерцать траурный экран, другим – контролировать амфитеатр. И чуть не вскрикнул от жесткого щипка за руку. Повернулся, уви-дел прищурившуюся Марину. Наконец она ослабила свою ласковую хватку, но настойчиво вытягивала его из-за внимающих спин в коридор. Он вышел, проследовал за ней в самый дальний от завгаровского их кабинет, послушно закрыл за собой дверь и остался стоять, прижавшись к ней спиной.

– Я соскучилась...Губы Марины были еще злее, чем вчера. Ему было больно, но он положил

ей на плечи руки, закрыл глаза, потому что не мог выдержать пристального

виктор Кустов

29

взгляда ее черных, вбирающих глаз и ему все приятнее было от касания ее ладоней, жара ее тела, запаха...

– А если кто... – поосторожничал он.Но она уже ласкала его тело под рубашкой, и он, прислушиваясь к звукам

за дверью, стаскивая с нее трусики, произнес:– Он там, а мы... Такой день...– О, господи! – выдохнула Марина. – Ну умер старец, нам-то что до него...Эта фраза его задела:– Как это, что до него? – приостановил он руку. – Все меняется, все...– Ничего не меняется. – Она впилась в его губы. – Я та же, что и прежде,

и даже лучше. И я хочу тебя... Хочу сейчас...И он подумал, что действительно этот телевизионный траур ничего не зна-

чит, вывернулся, прижал Марину к двери, уже не обращая внимания ни на какие звуки...

– Негодяй... – прошептала она. – Какой ты негодяй...– Я подлец, – отдышавшись, согласился он.– Почему?..– Ты знаешь...– Я ничего не знаю... Скажи...– Потому что... потому... – Он укусил ее за ухо.– Больно! Перестань!– Я тебя возбуждаю?– Нет. – Она вдруг с силой оттолкнула его.Он увидел себя со стороны, со спущенными штанами, грубо развернул Ма-

рину и, не обращая внимания на ее «не хочу», завершил начатое.– А ты жестокий, Паша.Марина, не стесняясь, поприседала, натягивая маленькие трусики, оправила

ярко-оранжевое платье, глянула в висящее возле двери зеркало.– Выпачкал только... Я тебя больше не хочу.– Сенкью вери мач, – сказал он, застегивая брюки. – Я тоже особого кайфа

не получил.– Правда?.. – она обожгла его взглядом. – Смотри, пожалеешь... В ее голосе прозвучала нешуточная угроза. Рядом, в телетайпной, застучал аппарат, и через мгновение коридор напол-

нился топотом спешащих ног.Марина села за свой стол, взглянула на Королева, с иронией произнесла:– Любовничек... Он не успел огрызнуться: дверь распахнулась, Олечка-сексотка сфотогра-

фировала их своими голубыми амбразурками, изрекла:– Павел Николаевич, срочно к редактору.И Королев обрадованно-торопливо шагнул за ней следом, придерживая зу-

дящую руку, чтобы не приложиться к округлой, обтянутой белым вельветом попке, игриво убегающей от него. И, пока шел по коридору, все порывался это сделать, но так и не решился и в кабинет редактора вошел с выражением смиренного чинопочитания и печали, какое сумел изобразить.

– Садись, – отметил его появление Завгар. И, не отвлекаясь на нравоучения (которыми он любил предварять любой разговор), сразу перешел к делу. – Лента пошла, секретариат готовит ее, отделы собирают отзывы. Каждый – по

Писатели Ставрополья

30

два-три. «Свежих голов» сегодня две. – Он подумал. – Первая – Журавин, вторая – ты.

«За полночь», – мысленно констатировал Королев.– И смотрите у меня...– А «свежие головы» от отзывов освобождаются? – спросил Королев.– От собственных, – мрачно пошутил Завгар. – Иди работать.В коридоре Королев столкнулся с Журавиным.– Вася, слыхал, ночуем нынче... Чью голову подставляем? – пошутил и он.– Обе, – отозвался тот. – А ты что такой?..– Какой?– Гм-м... Отрешенный... Диссидентски...Королев оглянулся. Сексотки поблизости не было.– По недомыслию, – отозвался он. – И инфантильности.– Везунчик, – парировал Журавин. – Не смыслишь, что грядет...– Надеюсь, перемены...– Ладно, бди...Вася скрылся в кабинете.Перед своей дверью Королев придал лицу начальственное выражение и,

войдя, не глядя в сторону Марины, сухо произнес:– Два отзыва по поводу печального события. За подписью известных и ува-

жаемых...– Вот и сделай, – издевательски отозвалась та.– Я – «голова». Свежая. – Он опустился за свой стол. Добавил: – Возьми

этого графомана из пединститута. Он все подпишет. Ну, и кого-нибудь из бытовки.

Марина промолчала.Королев положил перед собой стопку бумаги.Марина, конечно, ни черта не сделает, а он не терпит ходульных цитат, но

напишет, благо подпись будет не его. Помер вождь, ну и что... С одной сторо-ны, все смертны... И все к тому шло... А с другой – какой-никакой, а генсек-долгожитель... Целая эпоха.

Он задумался. Действительно, эпоха. Освоение Сибири, строительство гигантских гидро-

электростанций, в том числе самой мощной Саяно-Шушенской, БАМ, КАТЭК. Исчезновение с прилавков колбасы и дефицит всего. Комсомольская деятель-ность и знакомство с КГБ (это уже страницы личной биографии). А еще – борь-ба за мир во всем мире. Руки прочь от Никарагуа и иже с ними. Поддержим Луиса Корвалана... Малая земля... Километры телетайпных лент и отзывов... На все, даже незначительные, события...

– Па-шень-ка... – прервал его сентенции вкрадчивый голосок. – Мальчик мой...Он вскинул глаза. Марина, наклонив голову, вонзилась своим сумасшедшим взглядом в его

глаза, и он уступил, растянул в улыбке губы.– Ну что?..– А я тебя люблю, – сложила бантиком ротик. – Хочешь, я с тобой подежурю?– Миша не приехал?– А если бы и приехал... Я его выгоню, а тебя возьму.– Ага, как чемодан, – начал обижаться он.

виктор Кустов

31

– Ну ладно, ладно...Она подошла, наклонилась к нему, ласково коснулась ладонью лба.– Не сердись... Я тебе чего-нибудь вкусненького приготовлю, сидеть нам

сегодня придется долго...– Мне сидеть, – уточнил он. – Не хватало еще среди ночи шагов командора.– Боишься?– Пропустить чего-нибудь... И улететь в Магадан.– Принесу – не откажешься... – Она поправила перед зеркалом прическу. –

А ты отзывы напиши. Пока, миленький.И, не ожидая его реакции, стремительно вышла.«Фигура у нее, – подумал Королев, все еще продолжая глядеть на дверь.

Нет, он ею еще не насытился... – Но характерец... То жар, то холод...» Он вздохнул, вывел первую строку: «Как и весь советский народ, мы, кол-

лектив...»Вдруг захотелось написать от себя, по-другому.О том, что эпоха-то была и благо, что закончилась. Ибо в ней исчезла не

только колбаса. Исчезли многие его знакомые: одни – так и не сумев вписаться в ее размеры, растратив силы на пустые разговоры; другие – вопреки желанию отбыв в иные страны или места не столь отдаленные...

«Не мечите бисер!»Он вспомнил, что именно за этой фразой, брошенной им в сторону прези-

диума на одном из торжественных сборищ, и стоит его первое знакомство со всевидящим и всезнающим оком – комитетом государственной безопасности. И начало долгих и неприятных отношений...

– Привет.В двери стоял Маринин муж.– Салют.– А где Марина?Миша был явно с дороги, грязновато-щетинист и помят.– Думаю, по магазинам пошла, – сказал Королев, пристально оглядывая

своего соперника и искренне не понимая, чем тот не устраивает Марину.– А ключи у нее где? – Миша стал шарить в ящиках ее стола. – Что за при-

вычка, все ключи куда-то задевала... Тут за час помыться, привести в порядок себя надо, с этими, – он оглянулся, – долбаными отзывами... Знал бы, лучше не появлялся. Где она их прячет?! – он с раздражением захлопнул ящик.

– Думаю, в сумочке, – подсказал Королев. – Но она с ней ушла... – И не удержался, спросил: – Слушай, Миш, а вы что, не живете с ней?

– Живем, живем, – буркнул тот, устало опускаясь на стул. – И надо же было мне, идиоту... Да нет, надо, все-таки нештатная ситуация...

Королев оглядел его.Миша был моложе, небитый и немятый жизнью, из университета попавший

сразу в краевую газету и числившийся не столько в талантливых, сколько в ис-полнительных и дисциплинированных. Бывший комсорг курса, а потом член университетского комитета комсомола, молодой коммунист, он был изначально благонадежен и в редакции уже через пару лет стал парторгом. Парторг Миша, несмотря на свою молодость, устраивал всех, и в первую очередь начальство. К тому же он весьма исправно (в качестве общественной нагрузки) сексотил.

– Мало ли что может случиться в эти дни...

Писатели Ставрополья

32

– А что может? – сдурковал Королев.Но Миша не настроен был на исповедальные беседы. Поднимаясь, отрубил:– Партия справится. Все будет тип-топ.– Пошел искать?– Пошел, – не заметил иронии он. И когда Миша уже приоткрывал дверь, Королев неожиданно для себя вы-

палил:– Миш, а как ты к Маринкиным любовникам относишься?– Чего-чего? – застрял тот на пороге. – К каким таким любовникам?.. Ты

что, знаешь?.. Свечку держал?.. Трепачи!Дверь грохнула.«Дернуло же меня», – мысленно ругнулся Королев.Дверь вновь распахнулась.– А тебе чего надо? – Миша перегнулся через стол, и Королев, почувство-

вав крутой запах перегара, подумал, что не только он грешил вчера. – Спал с ней? – Глаза у него сузились, словно пряча растерянность. – И ты, наконец...

И, не ожидая ответа, он вышел. И ты...– И ты, Брут, – произнес Королев, чувствуя себя премерзко и отгоняя жа-

лость к Мише.«И вообще, о чем я? – с вызовом подумал он. – Страна без головы, без во-

ждя, черт знает куда все вывезет, а я о своем, меркантильном... Обыватель... Мещанин... Работать надо...»

Начал водить ручкой по бумаге, но мысли прыгали... И ты, Брут... Все-таки Миша неплохой мужик. Больших пакостей никому не делал, сек-

сотит без азарта, выдавая компромата ровно столько, сколько требуется для оправдания должности.

А Маринка, похоже, еще та стерва... Интересно, с кем она еще спала?..Он в раздражении откинул ручку... Та прокатилась по столу и упала возле двери. Какие тут отзывы?.. Ситуация неуправляемая, классический треугольник.

Еще стреляться придется. Вспомнил: в его студенческие годы такой прецедент был. Два актера из теа-

тра решили таким путем отстоять мужское достоинство – законный муж и лю-бовник. Кончилось все легким ранением кого-то из них и скандальным судом...

А кто же кого вызвал?.. Кажется, все-таки муж... Конечно, муж, любовнику-то зачем... Так что его дело – ждать.Опять проскрипела дверь. Глазки Олечки стремительно обежали кабинет, задержавшись на лежащей

на полу ручке, а пухлые губки обронили: – Павел Николаевич, где отзывы вашего отдела?– Заканчиваю, Оленька, заканчиваю. Вот паста не вовремя иссякла. Сейчас

завершу... – И потащил из стаканчика карандаш. – Три минуты...– В машбюро ждут...Краем глаза отметил, как, помедлив, Олечка прикрывала дверь, унося

с собой невысказанное нарекание. Понял, что через минуту раздастся звонок и придется объясняться с Завгаром.

виктор Кустов

33

Надо писать.Итак: « Как и весь советский народ, наш коллектив...»

...Он успел до звонка (что-то Завгару не позволило отреагировать оператив-но) и отрапортовал в трубку:

– Бегу в машбюро. Завгар шумно подышал, но ничего не сказал. Он отнес отзывы машинистке и вышел на улицу. Торговая, обычно многолюдная, сейчас она казалась пустынной. «У теле-

визоров служат, – догадался Королев. – Теперь до конца работы – траурный день, нельзя иначе...»

Кинул взгляд на высившуюся напротив «Снежинку» (в просторечье «Су-гроб»), где продавали на розлив: сквозь стеклянные стены просматривалась традиционная очередь. Интересно, эти-то сограждане ощущают тяжелую утра-ту?.. Интервью, что ли, взять? Вот будет отзыв...

Представил перепуганного Завгара, читающего подобный опус, иронич-но-неодобряющего Журавина: «Чего на рожон лезть?», Петю Самойлова, их лучшего репортера, кстати или некстати (все-таки скорее кстати) только два дня как отбывшего в законный отпуск, завсегдатая «Сугроба», несомненно, оценившего бы такой выверт и по широте душевной, несмотря на траур, по-тащившего бы через дорогу – обмыть.

Солнце уже спряталось за многоэтажкой, позолотив аллейку, спускающую-ся от «Сугроба» в нижнюю часть города.

Королев стрельнул «бычком» в ливневую решетку и, глубоко втянув осен-ний воздух, вернулся в редакцию.

Он прошел в машбюро – отзывы еще не отпечатали – и решил заглянуть к Журавину.

Кабинет Василия, как и положено идеологическому отделу, находился ря-дом с приемной. Журавин оторвался от лежащей перед ним полосы, бросил:

– Погоди, дочитаю.И заводил карандашом по строчкам.Королев присел возле окна.Кабинет был невелик, но с рядочком стульев, на которых обычно совеща-

лись три корреспондента отдела и посиживали разные гости. На столе и по-доконнике лежали традиционно раскрытые фолианты. Королев пригляделся к корешкам. На этот раз на столе (а значит, в работе у Василия) был томик Плеханова. На подоконнике – солидный том Ленина и брошюрки только что ушедшего в мир иной генсека.

Уж в чем в чем, а в идеологической неподкованности Журавина не упрекнешь.Ходила легенда, что еще до Завгара прежний редактор, боявшийся ереси до ис-

терик, придрался к какой-то фразе Журавина, оброненной тем на редколлегии, скрупулезно запротоколировал ее и отнес куда следует. Там тоже сочли фразу крамольной и сообщили выше. Бюро крайкома комсомола собрали спешно, реше-ние уже было принято, осталось лишь соблюсти формальности. Но, как положено, соблюдая демократию, дали в конце разноса слово обвиняемому. Тогда Журавин достал из портфеля том Ленина и слово в слово зачитал крамольную фразу.

Говорят, была немая сцена, томик затребовали в президиум, долго изучали и, наконец, так и не вынеся приговор, отпустили обвиняемого, напутствовав,

Писатели Ставрополья

34

тем не менее, рекомендацией даже у вождей мирового пролетариата находить более известные народу цитаты. Естественно, происшедшее дошло до партий-ного аппарата. Там в томик заглядывать не стали, порекомендовали всем ком-сомольским вожакам пройти курс изучения первоисточников марксизма-ле-нинизма, а Журавина пригласили на беседу и, убедившись в его политической грамотности, посоветовали первому секретарю обкома комсомола привлекать его к написанию докладов и прочих деловых бумаг.

Подобное общественное поручение сделало Журавина неуязвимым для ре-дакционных интриг...

Журавин взглянул на часы, размашисто расписался на полосе.– Ну и как? – спросил Королев. – Гладко идет?– Без подтверждения. Правки будет много, сплошная «рыба»... А ты что

маешься, погулял бы... Нам сидеть и сидеть...– Погуляешь... Отзывы делал.– За Марину, – понимающе усмехнулся Журавин. – Она в своем репертуаре.– Похоже, я чего-то не знаю, о чем все остальные в курсе, – помолчав, не

выдержал Королев. – Она что, бл...?Журавин окинул его долгим взглядом, подвернул рукав рубашки, накло-

нился, елозя по столу неизменным галстуком, – чуть одутловатое и всегда серьезное сосредоточенное лицо, руки, покрытые веснушками и рыжеватым пушком, он выглядел явно солиднее Королева, хотя был моложе на год, – и не-громко произнес:

– Да нет, старичок, я бы так не сказал. В ней что-то есть... дьявольское, мо-жет быть... Но спит она не с каждым. – И, откинувшись в кресле (привилегия идеологии), выдержав паузу, добавил: – С тобой, я думаю, не будет, но голову запудрит...

– Не будет, – повторил Королев. – Почему так считаешь?– По социальной шкале не проходишь...– Бесперспективен?– Угадал.Королев обиделся.– И ты тоже считаешь, что я бесперспективен? – после паузы спросил он.– Обиделся, что ли? – улыбнулся Вася. – Я ее точку зрения донес...– Я не обиделся, просто... – Королев запнулся: пристало ли мужику хва-

статься своей победой над женщиной. – Ладно, пошел я сдавать очередной бред...

Уже на выходе услышал неожиданное:– В мальчиках долго ходить опасно. А сейчас тем более... Перемены дей-

ствительно будут...– Перемены?.. Ах да, – дошло до Королева. – Ну и пусть будут. И услышал

смех Журавина.– Ты чего?– Молодец, Паша, твой бы здоровый оптимизм да на всю страну.– Ты хотел сказать – инфантилизм... Но я не обижаюсь. Я им дорожу, как

девственница невинностью... Адью.В машбюро под стрекот пишущих машинок он вычитал отзывы и сдал в се-

кретариат.Марина так и не появилась.

виктор Кустов

35

Королев посидел в кабинете, послушал классическую музыку, исторгаемую радиоприемником, потом заглянул еще раз в секретариат, услышал от суровой Вики (мужеподобной дамы и заместителя ответственного секретаря по совме-стительству), как ее задолбал телетайп поправками, но не услышал, когда же ему приступать к дежурству, и решил последовать совету Красавина.

Но, отойдя на пару кварталов от редакции и выкурив сигарету, понял, что гулять по пришибленному и притихшему городу совсем не хочется. Пива тоже не хотелось, но, ради разнообразия бытия, выпил кружечку, немного забалдел (отчего потянуло на умные разговоры) и вернулся в редакцию.

Редактор куда-то отбыл. (Скорее всего, в партийный штаб, ночь эта обыч-ной будет только у рядовых граждан.) Вика мужественно боролась с дребез-жащим от старания и угодливости телетайпом. Журавин не терял зря времени, штудировал Плеханова. И, постояв на пороге, увидев его отрешенный взгляд, Королев пошел в свой кабинет.

Всенощная, судя по многочисленным поправкам, действительно обещала быть, и он составил рядком четыре стула, растянулся, собираясь вздремнуть, но не тут-то было (у Завгара был явный нюх на расслабоны сотрудников), – телефон завякал-задребезжал и вынудил его подняться.

– Как обстановка? – настороженно спросил Завгар, словно принюхиваясь. Королев честно ответил:– Спать хочется. Как Ваньке Жукову...– Ты мне смотри, – успокоился Завгар. – Ни грамма, голова полетит...– Валерий Семенович... – Королев зевнул. – Там столько сейчас голов... –

запнулся и добавил: – Свежих, работающих...– Донамекаешься, – нашел словечко редактор. – Чтоб ни одной ошибки!– Да Журавин, если что, поймает...– Ты – последний, с тебя спрошу, если что...– Пончик, – высказался Королев, положив трубку.Пончиком Завгара звали за глаза и в узком кругу посвященных или в глаза

при увольнении, оставляя редактора багровеющим и обиженным, как в давние времена, когда он не был Завгаром и, тем более, редактором, а был просто краснощеким толстым Пончиком.

Королев попробовал снова устроиться на стульях, но тут задолбил по ушам телетайп, застучала каблуками в коридоре Вика, следом раздался еще чей-то голос и вошла Марина. Поставила на стол спортивную сумку, молча вытащи-ла пакетик с пирожками, соленые огурцы, кольцо колбасы, две бутылки пива и, хитро глядя на Королева, в финале – крупную, отливающую жиром воблу.

– Будешь продолжать валяться?Встала напротив, касаясь подолом платья его лица и вызывающе некрасиво

расставив ноги, абсолютно уверенная в его реакции. И он обреченно подумал: «Сука», послушно встал, глубоко втянул воздух через ноздри, как бы ненаро-ком обхватывая ее за крутые бедра. Но она увернулась и стряхнула его, словно приставшую листву.

– Муж твой приходил, – сказал Королев. – Искал...– Приехал?– Ты, похоже, его совсем довела...– А тебе-то что, миленок?..

Писатели Ставрополья

36

Королев опять не выдержал взгляда ее черных глаз.– Да так, к слову.– Пива выпьешь?Она достала из ящика стола открывашку, протянула ему. Он помедлил, за-

тем ловко скинул крышку с бутылки. Налил в стаканы. Выпил, не ожидая ее. Она сделала глоток, протянула ему пирожок.

– Поешь, Пашенька.– Кстати, Завгар бдит, – сказал он. И, наклонившись, слизнул с ее губ

пиво. – Вкусно.Коснулся снова и вскрикнул от боли: ее острые зубки впились в его губу.– Ты что?..Залпом допил пиво.– Любовь зла, Паша...– Любовь у тебя какая-то... – А ночью тебе нравилось... – то ли утвердительно, то ли вопросительно

произнесла она.– Нравилось... – признался он.– Ну вот, видишь, – ее ладонь ласково коснулась его щеки.В это время дверь распахнулась и в кабинет ввалился Миша. Он захлопнул дверь, привалился к ней, набыченно опустив голову, явно

хорошо поддавший.– Привет, – шагнула к нему Марина. – Был дома?– Издеваешься... – Ключ твой, между прочим, у мамы...– А мне все равно где...– Тебе выспаться надо. – Слушай, неужели и с ним?.. – Миша качнулся в сторону Королева. – Не-

ужели... Губы у него затряслись. Марина провела по ним пальчиком.– Ну, ну... Об этом потом, тебе нужно поспать...– Я здесь останусь. В своем кабинете.– Как хочешь.– А ты?– Я пойду...– Куда?– Миша, мы с тобой повторяемся...Марина говорила вкрадчиво, мягко, Королев тоже таял, как и ее муж, и ни-

чего не понимал.– Дай мне ключи.Она вернулась к сумке, достала из кармашка ключи, вложила в Мишину

ладонь, чмокнула его в щеку.– Иди, я скоро буду.– Пойду, – обреченно качнулся он и неловко развернулся. – Пойду...Она положила ему руку на согнутую спину, вышла следом, и Королев

почему-то громко вздохнул, энергично застучал воблой по ребру стола, слов-но прогоняя наваждение.

Под этот стук в кабинет и зашел Журавин.– Сбор бьешь или тревогу? – улыбаясь, спросил он. – Наливаешь?

виктор Кустов

37

– Наливаю. – Королев пододвинул ему стакан Марины. – Мишу с Мариной видел?

– Нет. – Журавин отобрал воблу, ловко очистил. – Но догадываюсь, что было... Доведет мужика... А ты чего не пьешь?

– Успею... Завгар если нагрянет, головы не сносить... Несмотря на све-жесть...

– Да, свихнуться можно, сколько поправок.– Ты уже все полосы прочитал?– Все. Но подтверждение будет в два ночи.Королев глянул на часы.– А сейчас дело только к полуночи... – Присвистнул. – И спать хочется...В конце коридора зазвонил телефон. Скорее всего, в кабинете Журавина.Они жевали, догадываясь, где это и кто звонит, но считая происходящее

здесь более важным.– Может, отсоединить, чтобы не надоедал? – спросил Королев.– Не шути так, Паша, контора не дремлет...Журавина прервал звонок. Королев нехотя поднял трубку.– Куда Журавин делся?! – орал Завгар.– Минутку... – он зажал трубку в кулак, крикнул: – Василий! – И в трубку: –

Да вот он, из телетайпной...– Почему не на месте? – разряжался редактор. – Что там у вас, пьянка?..

Я сейчас приеду...– Валерий Семенович, лента срочная, стоять до двух, – ровным голосом

произнес Журавин.– Лента?.. – 3авгар подумал. – Прочти.– Разрешение на печать будет сообщено ориентировочно в два часа, – мед-

ленно проговорил Журавин.– В два... – Завгар раздумывал. Было слышно, как он зевнул, борясь со

страхом и сном одновременно. – Ты вот что, Василий, ты – член редколлегии и коммунист – остаешься сейчас за главного. На тебе ответственность. Если что, звони, я спать не буду...

– Хорошо.– Звони...Через пару минут звон донесся со стороны секретариата.Они молча чокнулись. Радуясь своей прозорливости, решили встретить сви-

детеля переложения ответственности с опорожненными стаканами.Вика не замедлила явиться. Не спрашивая, хлебнула из бутылки, прихватила хвост воблы.– Василий Александрович, ты – главный.– Я в курсе.– Я покемарю у себя.Вика застучала обратно, вихляя поджарыми бедрами. – Походочка у нее, – вяло обмолвился Журавин.– Диван там у нее, – вздохнул Королев. – Не расслабляйся, – все еще думая о своем, сказал Журавин и добавил: –

И диван не соблазнит...

Писатели Ставрополья

38

– Верю, – согласился Королев, не зная, то ли имел в виду Василий, что и он, но, не желая быть пошлым, уточнять не стал. Перевел разговор: – Интересно, кто заменит нашего старца?

– Болтун – находка для шпиона, – напомнил Журавин. – Рассветет, мо-жет, и узнаем. Как на похоронах выстроятся... Лучше давай поговорим о чем-нибудь приятном... О женщинах, например...

Но поговорить им не дали. Дверь распахнулась, и они разом вскочили: под глазом Марины багрово наливался синяк, отворот платья падал вниз, открывая чашечку бюстгалтера. Она окинула их холодным невидящим взглядом, повер-нулась к зеркалу, коснулась пальцем синяка.

– Сволочи! – выпалила и, круто повернувшись, ткнула пальцем сначала в Журавина: – И ты сволочь! – Затем в Королева: – И ты тоже...

– Успокойся, – сказал Журавин. – Воды?– Пошли вы...– Что случилось? – спросил Королев, чувствуя, как в голову приливает

кровь. – Кто тебя? Миша?– Миша?.. – Марина истерично хохотнула. – Да если бы он... Меня бы сей-

час здесь не было... Шпана какая-то...– Где? – Королев дернулся к двери.– Да успокойся. Так они тебя и ждут...– Не строй из себя, – поморщился Журавин, он злился и бледнел. – Тебя

оскорбили, а ты юродствуешь... Далеко?– На перекрестке...– Пошли, Паша, – Журавин открыл дверь. – Не люблю, когда безнаказан-

но...Почти бегом они дошли до перекрестка, завернули за угол и увидели двух

парней, сидящих на бетонном бордюре, попыхивая сигаретами. Нагнавшая их Марина неожиданно громко и зло выкрикнула:

– Это они!И ринулась вперед...Парни были обкуренные, поднялись навстречу вяло, и, врезавшись в перво-

го, Марина сбила его с ног. Второй оказался покрепче (травка не проняла), попытался замахнуться. Но

Журавин и Королев враз выплеснули злость: один выше, в подбородок, другой в бок, – и тот, гукнув, согнулся пополам, опустился рядом с другом и заскулил.

Марина пинала носами туфель первого. Тот закрывался руками. Наконец, Журавин оттащил ее, а Королев не выдержал, приподнял его голову за волосы, ударил, совсем не жалея, и отдернул заболевшую руку.

– Мразь...Парни лежали, сжавшись, постанывая.Журавин сказал:– Хватит им, пошли.Он обнял и повел упирающуюся Марину.Королев пошел следом, чувствуя себя обмануто-неудовлетворенным, на

углу обернулся, надеясь, что те поднялись и будет продолжение возмездия. Но парни лишь отползли к стене, и он нагнал Марину и Журавина.

Те уже шли порознь. Королев подхватил Марину под руку, прижал к себе, жалея и ободряя ее.

виктор Кустов

39

Журавин вдруг спросил:– Признайся, сама спровоцировала?..И Королев уловил в его тоне жесткие нотки.– Не все ли равно теперь, – бесцветно отозвалась Марина и, прильнув к Ко-

ролеву, спросила: – Болит рука?– Ерунда, – прикинулся бодрячком тот. – У тебя болит?..– Ладно, я к себе, – оставил их в коридоре Журавин. – Зализывайте раны...– Давай...Королев закрыл дверь кабинета, обнял Марину. Та обхватила его шею коль-

цом рук, и так они простояли неизвестно сколько, молча успокаивая друг дру-га, пока за стеной не задолбил телетайп.

...И все снова закрутилось.Загрохотали каблуки Вики. Откуда-то появился курьер – прыщеватый,

длинный и молчаливый юноша (может быть, до этого момента спрятанный Викой в диван), – «горячую» ленту отнесли в типографию. Еще через час, в течение которого Марина успела прийти в себя, зашить платье и даже не-много прикорнуть, распрощался, позевывая, Журавин (его увез полусонный дежурный водитель Саша).

Наконец, пришла очередь Королева погрузиться в кремлевские события.Из всяческих фамилий и комиссий он вычислил первую, еще одного старца

(неужли? а, все может быть в нашем царстве) и поделился с Мариной опасе-ниями:

– Боюсь, и этого скоро хоронить будем...– Да хоть всех, – безразлично отмахнулась та, с трудом сопротивляясь сну. –

Пойду в машину, поторопись...Королев еще раз провел пальцем по колонкам, заклиная их от ошибок, раз-

машисто поставил: «В свет!» и, сбросив с плеч заботу, вручил полосы курьеру. Выйдя следом за ним на улицу, на свежий, по-осеннему сочный воздух, глубо-ко вдохнул и взгромоздился на заднее сиденье «уазика». Полуобнял Марину, недовольно проворчавшую что-то, и сказал Саше:

– Сначала Марину домой.На востоке уже розовело. Саша ехал на все цвета светофоров, и Королев даже не успел задремать, как

они оказались у Марининого дома. Он решил остаться джентльменом (хотя этого страшно не хотелось), потащился с Мариной на пятый этаж. Но у ее двери решил вознаградить себя: прижав к стене, впился в губы, одновременно добираясь до теплых ягодиц, бедер, пока она не вырвалась.

– Я устала. И глаз болит...– Спокойной ночи.– Пока.Он не стал ждать, когда она закроет дверь. Стараясь не шуметь, побежал по

лестнице вниз.– Саша, теперь меня домой...И развалился на заднем сиденье, мечтая, как здорово было бы вот здесь,

в этом тесном уюте уснуть и проснуться где-нибудь далеко-далеко... Где нет ни генсеков, ни газеты, ни умного Журавина, ни притягательно-опасной Ма-рины... О Мише он почему-то думать опасался...

Писатели Ставрополья

Валентина Гапуровна Дмитриченко родилась 19 января 1956 года в с. Лузин-ка Ленинского района (позже переименованного в Московский) Северо-Казах-станской области. После окончания десятилетки осталась работать в родном селе школьным преподавателем физкультуры. В 1972 году уехала по комсомольской путевке в г.Павлодар на строительство Павлодарского тракторного завода. В 1974 году вернулась в родное село и стала работать в Лузинской сельской библи-отеке, параллельно училась на курсах повышения квалификации (библиотечное отделение КПУ, г. Петропавловск). В 1976 году вышла замуж и переехала на по-стоянное место жительства в г. Невинномысск Ставропольского края.

Автор нескольких книг. Член Союза писателей России.

валентина ДмИТрИченКо

На возраст невзираяПозови меня

Зацвёл мой сад, на стужу невзирая, на хмурый день, на ветер ледяной. он в облике божественного рая Предстал чуть свет сегодня предо мной. Подстрижен, вымыт, вычесан до лоска. чиста рябин и яблонь нагота. их ноги, побелённые извёсткой, Прелестны и стройны как никогда. а я как ева в призрачных обновах, вновь погружаясь в таинство забот, Запретный плод уже вкусить готова, да жаль, ещё не вызрел этот плод. но всё придёт в назначенные сроки, и каждый вздох окупится вдвойне... не зря же так безудержно сороки на всех кустах судачат обо мне. в пределах мною созданного рая, у мира и вселенной на виду Цвету и я, на возраст невзирая, надеюсь – не в последний раз цвету!

отсырел над Кубанью мост, обмелел за излукой брод. Заливается певчий дрозд и дроздиху к себе зовёт. ослеплённая синевой, я добром за добро плачу – Как дроздиха, на голос твой – только свистни – и полечу! Приберу и проветрю дом, и полью на окне цветы, и укрою тебя крылом, и спасу от любой беды! не потребую никогда я ответной твоей любви... аксиома моя проста: Позови меня, позови!

***

Писатели ставрополья

41

* * *

научи меня бархатный сезон

изнемог соловей. Бьётся в окна рассвет тополиный, взбудоражив округу  серебряным звоном косы. Под окном у меня Зацвела молодая калина, и светло на душе от невиданной этой красы. изумрудный прибой Закипает у самой калитки, и кузнечиков скрежет растрогал мне душу до слёз. душно в келье своей в майский день виноградной улитке После первых весенних ветрами разбуженных гроз.  душно  мне в скорлупе Гулких комнат промозглого дома, Где всю зиму навязчиво Хлопали дверью ветра...

и сквозь сон всё равно я слушаю, Как в овраге звенят ключи... научи меня равнодушию, я прошу тебя – научи! чтоб не видеть, как зябнут зяблики Под дождём, облепив кусты, чтоб не слышать, как с веток яблоки вниз срываются с высоты, Как осенние дни ненастные Затевают свою игру, Как шиповника угли красные разгораются на ветру. Как тучнеет, повитый стужею, непосильной утраты гнёт... научи меня равнодушию, Пусть душа моя отдохнёт  от красивой, судьбой обещанной Глупой сказки, где всем везёт. чтобы помнить – я просто женщина. Просто женщина – вот и всё!

Признак ускользающего лета – Красные серёжки бересклета, Грязно-серой паутины клок. растеклась  желанная прохлада По душе, по комнатам, по саду, Проникая в каждый уголок. сонной речки говорок картавый, яблоками пахнущие травы, листьев палых охра и краплак. вот она желанная свобода... и пыльцы цветочной позолота ливнями смывается в овраг. вышли все положенные сроки. По ночам рокочут водостоки с ветром оголтелым в унисон. ласточки и листья сбились в стаи... Здравствуй, здравствуй, осень золотая, – Бабье лето, бархатный сезон!

Знаю я – и тебе это горькое чувство знакомо. Знаю я – и тебе  опостылела эта хандра. Приезжай. мы с тобой, опьянённые ветром свободы, Приколотим скворечник на старый дощатый сарай. и растопим камин, и посадим черешню у входа в наш умытый дождями,  увитый лианами рай... изнемог соловей, догорели и звёзды, и свечи. Беглым речитативом врачует мне душу скворец. Приезжай, прилетай, мы с тобою отпразднуем встречу двух таких одиноких и жаждущих  счастья сердец!

Писатели Ставрополья

42 валентина Дмитриченко

Край деревни, дом подслеповатый, улица, где я жила когда-то, тусклый свет ночного фонаря, лыжи, деревянные салазки, до рассвета бабушкины сказки да розовощёкая заря. вдоль дороги ветхие избушки, молоко парное в синей кружке и горбушка хлеба на столе. Горы снега в жестяном корыте... это счастье, что ни говорите, – жить, забот не зная, на земле. мне всего-то от роду – двенадцать. рифмы  – вот и всё моё богатство. ими и дышу я, и живу. жизнь прошла, а я не наигралась – тку из слов – а что ещё осталось? – незамысловатую канву.

открою дверь, одна в свой дом войду. впотьмах огонь  в камине разведу. метнётся пламя, и отступит грусть, а я спиной к камину прислонюсь. трещат дрова, а я совсем одна... Зароюсь в плед, налью бокал вина. Заплачу,  перелистывая дни. и только  о тебе одном – ни-ни. ни слова, ни полслова. видит Бог – для этого ты сделал всё что мог!

у меня свои река, солнце, ветер, облака, а за речкой – лес с опушкой, Где душистые стога. а над речкой – для души – у меня свои стрижи,  что взмывают над водою, Заходя на виражи. сизых горлиц воркотня, в окнах отблески огня, и закаты, и рассветы – Персонально для меня. Плёса бархатная шаль, неба звёздного скрижаль... ты лишён всего такого – мне тебя немного жаль. я зажгу в ночи свечу, Помолюсь и помолчу... мне кукушка обещала всё, чего ни захочу.

Бабье лето, бабье лето,  да в своём ли ты уме? вся река в чешуйках света, Будто дело не к зиме. солнцем залита невинка – сколько золота вокруг. Паучки на паутинках эмигрируют на юг. Как весной, кудахчут куры, Холодов никто не ждёт. и сирень, как баба сдуру, в палисаднике цветёт!

всё чаще пустует беседка. Повсюду царит неуют. и поздние иволги редко в саду голоса подают. всё чаще ночами не спится, Хоть годы быльём поросли. и линию фронта зарницы наметили блеском вдали. уже я о счастье не грежу – всё больше хожу по врачам... и голос твой тише и реже тревожит меня по ночам.

в мой чудный рай нет хода никому. Прочны его задвижки и застёжки, Поскольку я встречаю по одёжке, а провожаю только по уму. Здесь тишина, здесь только шум реки да соловья неистовое пенье... сижу одна в раю, поджав колени, в камине жгу свои черновики. в них столько грусти... Господи, прости За эти слёзы долгими ночами, За эти боль и грусть, за эту память, что мне одной как тяжкий крест нести. в моём раю закончилась зима. его теперь знобит от птичьей трели. и я жива... и не сошла с ума. и яблоки почти уже созрели.

***

***

***

в моЁм раю

одна

мне кукушка обеЩала

43

цветные сны гамак

крушина

знал бы ты

Плавно несла на спине река веточки, щебет, свист, Птиц отражение, облака,  жёлтый кленовый лист. чёрные ягоды бузины,  дачи, мосты, дома... снились мне ночью цветные сны, долгие, как зима. ночь – словно юность – светлым-светла: Звёзды, река, луна... я просыпалась и не могла явь отделить от сна. слёзно молилась на образа, стиснув свои виски, и становилась моя слеза Горькой рекой тоски. Пенистый гребень речной волны Красил закат вином... снились мне ночью цветные сны всё о тебе одном. Пели со временем в унисон струны моей души. снился мне, попросту, вещий сон, Переходящий в жизнь!

скатилась зима в овраг, Качнув на воде звезду. Подвешиваю гамак Под яблонями в саду. и плещется день в реке, и ласточки гнёзда вьют... Блаженствую в гамаке – в уютном моём раю. Качающийся гамак, открыты и даль, и высь. и мне без тебя никак на свете не обойтись! Поёт соловей в ночи. ну чем тебе здесь не рай? Пожалуйста, не молчи, Пожалуйста, приезжай! и сразу растает мрак вблизи моего окна... один на двоих гамак, судьба – на двоих одна!

вот оно чудо, свершилось: За ночь опали сады. Золотоносною жилой – листья у кромки воды. дружно осыпались клёны. дружно кричит вороньё. смотрит мой сад удивлённо  на отраженье своё. сумерек тонкая пряжа рвётся о сколок звезды. вяз не смущается даже дерзкой своей наготы. только кокетка-крушина, Колкий вдохнув холодок, сбросить ещё не решилась самый последний листок.

лишь рассвет полоской розовой обозначился вдали, вместе с ливнями и грозами рифмы нужные пришли. я слова рядами строила, чтобы людям их дарить... Знал бы ты, чего мне стоило о тебе не говорить. сад серебряными вьюгами Заметает не спеша. Знал бы ты, какими муками Переполнена душа. всё моей слезой оплачено: Боль утрат и груз побед... Знал бы ты, на что потрачено столько зим и столько лет! но спокойно и возвышенно вдаль гляжу я – верь не верь. Знал бы ты, судьбой обиженный, Как я счастлива теперь!

Писатели Ставрополья

Софья Антоновна Дубровская родилась в 2000 г. в г. Ставрополе. Закончила школу для одаренных детей «Поиск». Обучалась в образовательном центре «Си-риус» (г. Сочи). Публиковалась в газете «Ставропольская правда», всероссий-ском журнале «Южная звезда», интернет-издании «45-я параллель», в сборнике «Белая акация-2018». Стипендиат фонда им. В. Слядневой. В 2017 году вышла ее книга стихотворений «Метрополитен в космосе». В настоящее время учится в Литературном институте им. Горького.

Софья ДуБровСКая

тихо и бережно

я укутаюсь в тёплую, тёмную, сонную ночь, в сотый раз за минуту подумаю о тебе и, шепча: «ночь, могла бы ты мне помочь?», – растворюсь в её мягком и отстранённом тепле. ночь молчит. ночь – прекрасный слушатель, чтоб ты знал. ночь не может уйти, не несёт всякую дребедень. ночь прекрасна. Как всё, что когда-то ты мне давал. ночь со мною, пока не придёт ненавистный день. в тёмном небе, как капелька в море, я растворюсь и, наверное, даже смогу не заплакать вновь. Кстати... Знаешь, я больше тебя совсем не боюсь. я боюсь, что ты мне не вернёшь ту былую любовь.

***

Писатели ставрополья

45

* * *

* * *

* * *

* * *

Бросайте нас в раскалённую лаву сплетен.ошпарьте нас разговорами за спиною.но знайте:я – с ним. а он – только со мною.

– я падаю точно там же, где падал он. – а я поднимаюсь, где поднималась она.

и каждое утро сонный, но наш почтальонразносит ненужные письма в наши дома.

– я плачу, когда ему страшно, когда он убит. – я счастлив, когда ей спокойно, когда жива.

Когда ему больно – и у меня болит. – Когда я один, тогда и она – одна.

ты по воде беги, на носочках, тихо и бережно, и охраняй его сон, ведь свой давно потеряла. мир не поделен на мучеников и грешников (да и святых осталось чертовски мало).Просто банты на завязках сними с запястий и положи на подушки, набитые перьями. ты же когда-то ему разрешила украсть себя,вот и не спрашивай, что же закрыты все двери. тихо вставай с пушистого одеяла и, как всегда, окно закрывай снаружи. ну и зачем ты снова его целовала? он теперь, кажется, слишком тобой простужен.

Глаза закрой рукой – Шагай вперёд. надежда не угаснет, не умрёт. и будет ночью свет поводырём. Побудем наконец с тобой вдвоём. Забудь ночные страхи и иди. я светом помогу тебе в пути. Затем вздохни – и в небо ты взлетай. а я люблю тебя – ты знай, ты знай... ты знай.

твои руки сплетают мои пряди вьющиеся, отстающие вечно. я могу только чувствовать, как они обвивают мои плечи. твои пальцы холодные так уверенно-нагло-привычно Беспечны... и я слышу твоё долгожданное на ухо: – добрый вечер.

твои руки прячутся в прядях моих и тянут, и тянут... а утром ранним, Провожая тебя, я целую оттаявшие ладони. ты уходишь. но ты обязательно будешь.

Писатели Ставрополья

Николай Михайлович Ананьченко родился в 1951 году. Закончил Горьковский медицинский институт, работал детским врачом в районах строительства БАМ. Писать рассказы и стихи начал еще в школе, но основные публикации уже связа-ны со Ставропольем. Участник многих поэтических альманахов, автор 9-ти книг. Член Союза писателей России. Большая часть творчества посвящена детям.

николай ананьченКо

триптих

Была в ней неземная сила, Когда его в себе носила. лишь в одиночестве рыдала – она заранее всё знала!

Как нестерпимы сновиденья, Как сердце рвётся в иступленье – Копьё сыновью плоть пронзало… она заранее всё знала.

За каждого во искупленье, За каждое грехопаденье…

их пытали в подвалах жрецы, обвиняли во лжи мудрецы, их на плаху тащила толпа. – ваша вера, – кричали, – глупа. но жалели они палачей, Как любимых заблудших детей.

– возлюби! – с эшафота неслось, – усмирите и зависть, и злость! Кто услышал их, дайте ответ? Почему не сияет их свет в наших душах и в наших сердцах? Заблудились мы в лживых словах.

но легче матери не стало, Хоть и заранее всё знала.

он был единственный, любимый. и были муки нестерпимы. рыдала мать, но не держала – она заранее всё знала…

и этот страшный крест Голгофы Как ощущенье катастрофы... ночь каждую с ним умирала – она заранее всё знала.

богородица

аПостолы

Писатели ставрополья

47

два брата

сидели два брата. великих два брата. Братишки грустили Под сенью заката. один говорил: "вот скажи, брат Христос, ведь сколько ты бед за людей перенёс! но, даже распятый на страшном кресте, учил ты людей жить в любви, доброте. века пролетели, скажи мне, мой брат, Хорош ли учений твоих результат?" иисус улыбнулся с грустинкой в глазах: "учил так не я, так учил Бог, аллах. ты тоже, братишка, учил всех дружить, и в сурах твоих нет призыва "убить". терпимости к вере учил ты любой, и я так гордился, братишка, тобой. Кто выпустил ненависть, злобу на свет, скажи мне, любимый мой брат магомет?" сидели два брата. великих два брата. сидели под дулами двух автоматов...

на земле что ни день, то война – то-то пляшет в аду сатана. всюду злато справляет свой бал. или он нас не предупреждал?

остаётся нам только скорбеть –  Зря апостолы приняли смерть? в сердце боли вгрызается сталь – не услышали их! Как же жаль...

Писатели Ставрополья

Олег Владимирович Воропаев родился в 1963 году в г. Заполярном Мурман-ской обл. Закончил сельскохозяйственный факультет Петрозаводского госуни-верситета. Работал зоотехником в хозяйствах Мурманской области и Карелии, преподавал биологию в школе, был разнорабочим в геологоразведочной экспеди-ции. С 1994 года офицер МВД. Ветеран боевых действий в Чеченской республике. Подполковник в отставке. Живет на Ставрополье. С 1999 года член Союза писа-телей России. Автор нескольких книг стихов и прозы. Публиковался в централь-ных и региональных периодических изданиях.

олег вороПаев

Заснеженный рассвет***

давным-давно, когда меня в походе сразила печенежская стрела, и умер я, и жадно птицы зла мне выклевали очи на восходе, не ты ли долгий век меня ждала? не ты ли сквозь медлительные годы и осени дождливые исходы из волн небытия меня звала?.. не верю я, что это повторится. другие времена, другие лица. истлела печенежская стрела. и ты со мной… но чудится порою: Полынный ветер стонет надо мною, и ты одна… и в небе птицы зла.

детский Портрет

жизнь – это больше, чем перечень лет, Больше, чем проводы в старость… весело смотрит мой детский портрет на седину и усталость. что ему годы грядущих забот, скучных дорог километры? в детской улыбке наивно живет вера в попутные ветры. мальчик доверчивый, мальчик смешной, сердцу не сладить с годами… лишь иногда я бываю тобой – в дни возвращения к маме.

Писатели ставрополья

49

***

из сырости тумана над рекой унылых берегов посмертный слепок. Заснеженный рассвет на стыках веток ласкается шершавою щекой. чужая, позабытая планета на грани обозначенных веков – ты так же бесконечно далеко от этого щемящего рассвета, в обыденности ночи новогодней оплакиваешь всех – кого угодно, – и рядом опечаленная смерть, и тот же полуобморочный город, Где времени разрушенная твердь рассветным снегом сыплется за ворот.

маленькая баллада

Полказны разорил для принцессы одной… усмехнулась она, не любя: «дорогого ли стоит твой герб родовой?» я сказал: «не дороже тебя». я в боях за неё сто врагов истребил, сто достойных и дерзких ребят. рассмеялась она: «сколько стоил твой пыл?» я сказал: «не дороже тебя». трубадуром я в дальние страны умчал, о принцессе повсюду трубя. вдруг письмо: «сколько стоит, чтоб ты замолчал?» я в ответ: «не дороже тебя».

русская тема

в горле хрип. Гуляй, деревня! дед гармонику достал на причале довоенном, у поклонного креста. эх, «трёхрядка»-замануха! Каблуки вбивают пыль. озорная молодуха зазывает на кадриль. над коленями оборки, усмехающийся рот… За деревнею, на взгорке, кто не пляшет, тот поёт. водка плещется из кружки… «да ничто!..» ещё нальют!.. и склоняются друг к дружке почерневшие избушки, в землю вросшие по грудь.

карелия

Без холода смеха, без холода грусти, в дощатом «Париже», не стоящем мессы, свободные вирши слагать безыскусно тяжёлому небу и чёрному лесу, где каждый извечен и каждый случаен, и в соснах закрученных нордовый норов, и одинокие высверки чаек острыми клювами жалят озёра.

Писатели Ставрополья

50

***

Звучанье вокзала. огни электрички. – Царевну встречаешь?.. Княжну? условности к чёрту и к чёрту кавычки. встречаю чужую жену. давно ли казалось – чужого не надо. Краплёная карта – не в масть. и вдруг леденящая страсть конокрада – украсть! и не было лучше… и не было хуже. непойманным вором живу… огни электрички. вокзальные лужи. встречаю чужую жену.

***

на дыхании одном тихо пью и вижу дно, без чертей и без прикрас, просто так, в который раз. За окном пылит рассвет. никого со мною нет. только ветер за стеной, только холод за спиной. у бутылок у моих молчаливость часовых.

***

в городе незнакомом улицы однолики. в городе незнакомом выбелены дома. в заиндевелых окнах медного солнца блики. в городе незнакомом на куполах – зима. в заледенелых водах в городе незнакомом Белые пароходы не на ходу – увы… на ледяных вокзалах заметены вагоны. на ледяных вокзалах все поезда мертвы. и не хватает воли полунемого мозга скованными губами переломить игру в городе незнакомом Брейгеля или Босха… в городе незнакомом на ледяном ветру.

***о. м.

и ты недалеко, и я недолюбил. но вымела метель вчерашнее тепло. вернёшься ли?..

вернуть уже не хватит сил, дорогу замело… дорогу замело. и в прошлое нельзя. и будущего нет. но ты переживёшь, и я перетерплю. Последнее письмо. Безадресный конверт. и всё-таки люблю… и всё-таки люблю.

лесная охота

лесная охота. и я – камышовый бог. смешной повелитель дней перелётного царства. а ночью в смолёном срубе – брусничный грог и тёплая печь как высшая степень барства. Какая любовь и какая там жизнь была, За этим ольхово-голым угрюмым раем, Как будто не помнят тяжёлые два ствола, Когда в перелётные души во тьму стреляют. таёжного эха раскатисто-спелый смех. мотивы тумана на белые сны похожи. а где-то за далями валится первый снег, и стороны света простуженный ветер гложет.

олег воропаев

51

***

мартовский берег. К тёмному льду выйду, и всё повторится – сумрачный ветер бродит в саду старой казачьей станицы. Бродит, гуляет, сзывает в поход родины верную стражу… Кто-то вернётся, кто-то споёт, кто-то за тереком ляжет. Грубую боль сабельных ран вьюг запоздалые хлопья перебинтуют… Берег. туман. Прадедов ратная сотня.

***

Посыпались листья и странно белели от снега и света в морозную ночь. и в высохшем небе заплакали птицы – за стаями стаи. и нечем помочь.

***

ветра ноября неожиданной стужей обрушили снежный набег. Земля не остыла, и чёрные лужи глотали стремительный снег. янтарные окна лучами уюта магнитили льдинок слюду. и мёрзлые ветки кивали кому-то в безлюдном саду.

Погожий день

смотрю в глаза красавицам прохожим, чему-то улыбаюсь про себя. Какое счастье – этот день погожий! Какое счастье – просто жить, любя весь Божий свет и в нём себя немного Как малую частицу бытия… Какое счастье – лёгкая дорога, слепящий снег и молодость моя!

***

многоцветная осень осыпала с веток плоды. вечерами сверчки монотонно прощаются с летом. Хорошо в эти дни неподвижно сидеть у воды, созерцая покой под рассеянным солнечным светом.

Хорошо в эти дни слушать листьев бессонную дрожь, неподвижность души сохраняя в движенье воздушном, забывая о том, кто ты есть и зачем ты живёшь в этом мире безмерном и вечно к тебе равнодушном.

Переливным прощанием птиц откликается лес. и посмертных записок не счесть под железной листвою. но затеплится месяц в суровой ладони небес, и разбуженный ветер застонет.

Писатели Ставрополья

52

***

остановились часы. и листвы намело. в теле густая бесчувственность крови венозной. и алкоголем в крови растворилось тепло осени поздней. осень вернулась. а мне возвращаться куда? странно-смешны однодневные тайны прописки. Помнится только, что ныли ветра в проводах и облака были низки. Грязь одиночества. Перегорела игра. остановились часы. онемели вопросы. не было?.. Было?.. окна чёрно-белый экран. осень.

Поэт

он многое бы мог себе позволить. сто ангелов и сто чертей на волю не раз он выгонял игрой пера, когда оно – железный исполнитель всего, что попытался сочинитель облечь в слова. Безумная игра любви, отчаянья и утомлённой плоти, увязших в завороженном болоте манящих форм и скуки заодно, где тишина, похожая на студень, и гром небесный с грохотом орудий с червями перемешаны давно. так кто же он? Бесчувственный повеса? дикарь, недавно вышедший из леса? Пьянчуга, недостойный батогов? и что же здесь изящная словесность, когда невыразительную местность он сделать смог обителью богов? ни ядом, ни петлёй, ни пистолетом не умалить достоинства поэта, шагнувшего в забвение и мрак! сто ангелов на сто чертей помножив, ему пора бы что-то подытожить, да только не итожится никак.

***

Продление весны. ладонь без линий. Бока луны. разреженность высот. и облаков серебряные льдины краями острыми кромсают горизонт. да только-то и надо – просто выжить. Потерянный предсумеречный дом. другого нет. не вычеркнуть. не выжечь сквозные сны на чёрно-голубом…

***

всю голубую огромность летящего мира вдруг ощутить над собою в летней степи засыпая и раствориться в пылающем звоне цикад в нервах травы и не думать о смерти

олег воропаев

анатолий маТвИенКо

Проза

жуткая тайна кгб

ПрологОн пришёл по вызову в точно назначенную минуту. Знакомый голос в теле-

фонной трубке принадлежал человеку, служившему в советские времена на-чальником отдела в Первом главном управлении КГБ СССР. Такие люди при любом режиме у власти. О том, чтобы не повиноваться, и речи нет.

Обвинение, которое он услышал, тянуло даже не на исключительную меру. Скорее всего, на вечное проклятие и пребывание в самом жарком котле пре-исподней.

– А ты когда-нибудь задумывался, что явилось главной причиной развала Советского Союза?

Инженер потрясённо посмотрел на грозного визави. Неужели, прояви он в 1982 году чуть больше благоразумия и не завались со злополучными фото-графиями в Кафедральный собор на площади Свободы, великое государство существовало бы до сих пор?

А начиналось всё безобидно и даже несколько скучно.

Глава перваяВовчик не любил Комитет государственной безопасности. Нет, его род-

ственников не репрессировали и не записали в диссиденты за крамольные мыс-ли. Благодаря кристальной чистоте биографии и звонку маминых знакомых Вовчик благополучно распределился после университета.

Пожилой кадровик, явный выходец из органов, протянул Вовчику пропуск и неодобрительно посмотрел на новичка. Наверняка недоучка в джинсах с над-писью на языке враждебного государства не подходит для работы в оборонке. Присмотрю за тобой, подумал бывший опер, при первом подозрении – вон!

Как и большинство предприятий радиоэлектронной промышленности, но-мерной завод изображал производство гражданской техники. Понятно, что системы наведения для ракет, узлы для радарных станций, не говоря о кос-

Повесть

54

мических блоках, собирались более проверенными людьми, нежели Вовчик. Поэтому молодого специалиста, свежеупавшего на завод по распределению, отправили в лабораторию, в основном занимавшуюся проектированием быто-вой аппаратуры.

Он вышел из отдела кадров и пересек заводской двор, обходя многочислен-ные лужи. Октябрь, дожди, а его родной город – далеко не Туапсе. Хотя госэк-замены сданы в июне, три месяца молодой жизни отняли военные сборы, где Вовчик с умеренной старательностью изображал будущего артиллерийского офицера.

Заведующей лабораторией, некрупный мужик с характерными красными прожилками на лице, представился как Михалыч и принял молодое пополне-ние с восторгом.

– Орел! Каких бойцов наш радиофизфак готовит!– Извините, конечно, но я физический факультет закончил, – промямлил

новобранец, не ожидавший столь мажорной встречи.– Епть… А хотя бы паяльник знаешь за что держать?– Ну да. Радиолюбитель я, со школы.– Радиодетали тырить будет, – угрюмо просипел Фомич, старший член ма-

ленькой команды, занимавший самый дальний стол. Из-под него выглядывали коричневые носки внутри заношенных сандаликов, никак не вязавшихся с до-ждливой осенью. Их обладатель выглядел существом, опоздавшим в жизни – на месяц с переменой обуви или вообще на много лет.

– Без паники, чему надо – научим, – солидно и оптимистично заявил моло-дой парень, на год старше Вовчика. – Привет, меня зовут Роман.

– Для тебя радость, да, Ромочка? – прошелестела некрасивая девушка, ка-кие обычно идут на мужские специальности, чтобы при половом соотношении двадцать к одному выскочить замуж. – Теперь ты не самый младший.

– Кстати. С тебя проставка – в коллектив вливаешься. Ждем до аванса. А пивком – уважь. Тем паче как молодому за пивом тебе бегать, – Фомич по-рылся в кармане потёртых штанов, извлёк медной мелочью двадцать четыре копейки, опомнился и кинул их обратно. – Чего это я? Новенький же ставит.

Рома вручил Вовчику как переходящее красное знамя авоську с трёхлитро-вой банкой, уточнив:

– Вова, проблемка есть. Раньше мы трое по литру брали, слоик выходил. Теперь ищи тару на четыре литра.

– Я вообще-то не очень…– От коллектива отбиваешься, в него не вступив? – с деланной угрозой

в голосе вопросил Михалыч. – На самом деле, без литра пива крышняк едет. А водку на рабочем месте глушить не позволю. Мы – секретная лаборатория режимного предприятия. Дуй в стекляшку за гастроном и не торопись, дай от-стояться.

Вахтер на проходной даже пропуск не спросил. Юная физиономия студента, пустая трехлитровая банка в сетке – что может быть обыденнее?

Пивбар не пустовал, несмотря на первую половину дня. Вовчик занял оче-редь за работягами и такими же как он гонцами с банками, пропитываясь за-пахами скисшего пива и неизменной рыбки на закусь. Как-то в детективном романе о шпионах он читал, как советский разведчик назначил встречу со связ-ным в пивном баре в Берлине и за бокалом пива передал ему секретные ин-

анатолий матвиенко

55

струкции КГБ. Вовчик огляделся. Интересно, у фрицев такой же интерьер или есть различия? За ближайшим высоким столом расположились два мужика. Один отхлебнул из кружки четверть и вновь долил её до краёв водкой, второй стучал сухой воблой по грязной и липкой столешнице. Стекляшка – потряса-ющее место для шпионов. Никакое ЦРУ не заподозрит, что здесь может про-ходить встреча рыцарей плаща и кинжала.

Сосед присосался к водочно-пивному коктейлю. Вовчик вспомнил из уро-ков истории, что в пивбаре начался пивной путч и восхождение Гитлера к вла-сти. Очевидно, в таком неприятном месте ничего хорошего не происходит.

Семьдесят две копейки, уплаченные за три литра, пробили дыру в рублевом дневном бюджете, составленном из расчета девяносто две копейки за комплекс в заводской столовой и два раза по четыре за талончики в троллейбусе. Остат-ков хватило на кефир и микроскопическую булку.

Вахтёр точно так же безучастно проводил взглядом Вовчика, когда тот по-вернул турникет, возвращаясь на завод. Очевидно, банка с пивом – универсаль-ный пропуск.

Больше не произошло решительно ничего, достойного упоминания. Три заслуженных инженера усвоили «Жигулёвское», юниор оприходовал кефир и булку, сполоснув бутылку чтобы сдать. В оставшееся до семнадцати часов время он листал старые подшивки журнала «Радио» и с толпой отработавших смену заводчан зашагал к дому.

Идти было далеко. Денег ни копейки, но можно прокатиться зайцем. Вовчик сознательно шлёпал по вечерней сырости пешком, пытаясь свести в голове во-едино впечатления от увиденного в новой жизни.

В этот день, который государство ему оплатит как полноценный рабочий, исходя из месячного оклада сто десять рублей грязными, Вовчику не открылись ни тайны мироздания, ни секреты оборонного сектора, даром что оформлен до-пуск. Скорее осозналось давно известное и очевидное, но непрочувствованное. Жизнь после окончания вуза потеряла прежний смысл, а нового нет.

Молодым специалистом он стал. Получил звание лейтенанта запаса и рас-пределение на оборонное предприятие, тем избежав призыва в армию. Благо-даря протекции не сослан в среднюю школу учителем физики. Кем он станет дальше? Лаборатория сразу обозначила потолок. Самый высоко взлетевший в ней – завлаб Михалыч, тихий алкоголик на окладе с премией в общей слож-ности сто шестьдесят пять рублей и никакой перспективы.

А ведь хотелось чего-то большего. Не только денег, не всё ими меряется. Чего-то возвышенного. Такого, о чём мечтали у костров и палаток, горланя смелые романтические песни.

Полёт души не убила производственная практика в НИИ на пятом курсе. Он надеялся, что даже на заводе найдётся место для духовного и творческого. Например, изобрести какую-нибудь фигню для ракеты, чтоб американцы боя-лись и думать о нападении на мирный Советский Союз. Получить за это госу-дарственную премию и путёвку в Пицунду. Серые будни лаборатории, смесь запахов пива, табачного дыма и паяльной канифоли – самое то для романтики.

Осталась одна отрада – музыка. Тяжеловесный магнитофон «Юпитер-202», на который откладывались заработки с двух стройотрядов, принял бобину с лентой, из колонок полилась АВВА. Музыка унесла вдаль, заполнив мир во-круг и отложив проблемы выживания на заводе в долгий ящик.

жуткая тайна КГБ

56

Вовчик пришёл на работу на следующее утро с четко обозначенным намере-нием постепенно подобрать детали и сваять себе стереоусилитель, а за полгода скопить на крутые акустические системы S-90, лучшие в Советском Союзе. Но радиолюбительство его настигло в другой форме.

– Принимай заказ. Бытовая стационарная радиола, длинные и средние вол-ны, проигрыватель на тридцать три оборота, один динамик на два ватта.

– Монофоническая? Прошлый век! – удивился Вовчик.– Не твоя печаль, – пожал плечами Михалыч. – Заявка на разработку согла-

сована в министерстве. Дерзай.Неоперившийся инженер уединился в закутке, перечитал техническое за-

дание и внезапно понял, что ему тоже необходимо ежедневно выпивать литр «Жигулевского». За творческим поиском его застал Роман.

– А-а, каменный топор изобретаем. Знакомо. Мне тоже пришлось.– Как же ты выкрутился?– Элементарно, Ватсон, – Рома взял в руки листик с заданием. – Смотришь

старую подшивку журнала «Радио», находишь такую же древность, лишь бы не ламповую. Потом берёшь схему, передираешь, заменив пару мелких деталей. Ну, конденсаторы в цепях питания увеличь.

– Ромка, а в плагиате не обвинят?– Шутишь? Наоборот, похвалят за унификацию технических решений. Го-

товую схему дай Машке, пусть оформит красиво. У неё почерк отличный, к со-жалению, на этом её достоинства заканчиваются.

Роман зря придирался к единственной даме. После обеда она проявила та-лант политинформатора, рассказывая о сложном международном положении вследствие злостных нападок империалистов на СССР из-за ограниченного советского контингента в Афганистане. Мужчины потягивали принесённое Вовчиком пиво, на чём, собственно, закончился второй рабочий день.

Глава втораяСекреты КГБ появились лишь на третье утро. Михалыч, хорошо добавив-

ший вечером после «Жигулевского», взгрел юное дарование за поспешное ис-полнение бумаг по магнитоле.

– Торопливость – признак невнимательности. Хорошо хоть, оно у меня ме-сяц валялось, пока ты на глаза не попался.

Завлаб куснул рыбку и вытер руку о халат, столь пятнистый, будто его вла-делец был химиком и орудовал едкими веществами, а не радиоприборами. Брюки, заполнившие пространство от халата до пола, выглядели куда аккурат-нее, выдавая незаурядные старания михалычевой жены. Лёгкая на помине, она позвонила на работу. Вождь группы инженеров скукожился у трубы, выслуши-вая нотации от гораздо более высокого начальства, чем он сам.

Молодой специалист имел колоссальное преимущество перед завлабовой супругой. Он не ругал Михалыча за пьянство.

– Ладно. Вижу, ты парень неплохой. Пора подключать тебя к главному. Дуй в спецчасть и тащи материалы с 37-214 по 37-217. Будешь с ними работать.

Ничегошеньки не понимая, Вовчик расписался в большом прошитом и про-нумерованном журнале спецчасти. Оставив за спиной бронированное окошко, похожее на пулемётное гнездо в ожидании вражеской атаки, он принёс четыре папки шефу.

анатолий матвиенко

57

– Ну-ка, ну-ка. Опять ничего интересного. Дуй к Фомичу, он объяснит, как отписываться от КГБ.

Растерянный молодой специалист приземлился на стул возле самого опыт-ного инженера, который увлечённо паял что-то мелкое и стопроцентно неслу-жебное. Присмотревшись, опознал внутренности японского транзисторного приёмника, корпус которого валялся рядом пустой скорлупой.

– Гхм…– Чего тебе?– Да вот, Михалыч дал какие-то схемы секретные. – А-а, – протянул Фомич и подтвердил: – ничего интересного.Отложив документы, пожилой умелец воткнул в разъем батарейку «Крона»

и что-то замерил авометром в японских внутренностях.– Ты ещё здесь?– Думал, вы подскажете.– Что тут думать, – Фомич с легким раздражением повернулся и приподнял

очки. – Определи тип устройства. Потом пиши, что благодаря добытым раз-ведданным воспроизведена технология квантового фазоинверторного дуплекс-ного микроволнового ревербератора, которая внедрена… ну скажем, в тепло-визорных устройствах наведения баллистических ракет на Белый дом.

– Это же бред! Как такое писать в официальном, тем более совсекретном документе?

Инженер откинулся в кресле и соединил пальцы на пивном животике, снис-ходительно посмотрев на молодого коллегу.

– А для чего документ секретят? Правильно! Чтобы его никто не читал. Думаешь, секретарша в КГБ, которая подошьёт твой ответ в папку и запрёт на-всегда в самый секретный бункер, хоть в чём-то разбирается?

– Тогда зачем?..– Хороший вопрос. Если верить вражеским голосам, разведка КГБ трудится

во всех странах мира. Представляешь, какой огромный объем информации она собирает? Понятно, что по-первости они сами сортируют добытое, важное от-кладывают. У них здоровенное подразделение есть, которое перерабатывает научно-технические результаты. А что делать с остальным? Знаешь, сколько народных средств затрачено, чтобы ты мог прочесть эти листики? – он шлёп-нул пятернёй по папкам. – И я не знаю. Много. На выходе имеем пачку фото-копий всяких схем, обычно с обрезанными краями, которые ни по элементной базе, ни по характеристикам, ни по назначению советской электронной про-мышленности нафиг не нужны.

– Снова не понимаю.– КГБ не может ошибаться, так? Кто-то получил медаль за эти схемы. Спи-

сана прорва денег. Героический майор Пронин насмерть загрыз вражескую овчарку на переходе границы. А ты считаешь – нужно похерить подвиг бойцов невидимого фронта? Тебе повезло.

– В чем же?– Под эксперименты со схемами КГБ можешь заказать и списать почти лю-

бые детали, только не наглей. И мне высокочастотный малошумящий транзи-стор нужен, – Фомич указал на приёмник. – На наших КТ315 он плохо работает.

– Простите, но как я объясню, что для этой схемы нужен высокочастотник? Тут и близко нет подобных деталей.

жуткая тайна КГБ

58

– Ну ты тупой, студент. Тебе ясно сказано – секретные материалы уйдут в ба-алшой сейф. Кто проверит? Что себе хотел спаять, усилок?

– Да.– Все здесь с них начинают. Выбирай схему усилителя и пиши заявку на

детали для экспериментов по заданию ГБ. Через месяц отрапортуешь об успеш-ном ревербераторном инверторе. Маша поможет оформить. Госбезопасность тобой довольна. Чем плохо?

В таком напряжённом трудовом ритме прошёл первый месяц. К его концу Вовчик повторно принёс готовый проект радиолы и натужно спросил завлаба, неужели это дерьмо пойдёт в серийное производство.

– Малец, с дуба рухнул? У нас непрофильное предприятие. Заявка была от завода «ВЭФ» или, там, «Электрон». Они конкурс объявляют. Представляют заодно свой проект, содранный с какого-нибудь «Панасоника» под нашу эле-ментную базу. Пишут мощность не два, а десять ватт. Министерство с умным видом разбирается и утверждает их схему. Все довольны.

– Михалыч, скажи честно, мы вообще хоть что-то полезное делаем или толь-ко бумажки пуляем?

– Вовчик, тебе аванс выплатили? Естественно. Я по проставке помню. И зар-плату выдадут. Государство нами довольно. Или ты самый умный, которому больше всех надо? Иди и не отсвечивай.

За год молодой специалист привык к подобной жизни. Он моментом сочи-нял отписки от вала бумаг, падавших по линии Министерства или КГБ, спи-сывал и присваивал детали, паял из них на работе усилители для вокально-инструментальных ансамблей, цветомузыкальные приставки и автомобильные сигнализации. Платы выносил в пластиковом бидоне под пиво, в корпус их монтировал уже дома. Коллеги посмеивались. Ремонтами импортной техники, которую везли фарцовщики, но не обслуживали советские ателье, инженеры зарабатывали куда больше. А особенно хорошо паялось под пиво, пусть и мут-ное «Жигулёвское».

У Вовчика появилась девушка. Какие-то карманные деньги, личная жизнь, танцы на дискотеках и любимая музыка из нового магнитофона «Олимп» в со-вокупности создали терпимую моральную атмосферу, в которой он был готов существовать долгие годы. Но тут вмешалась госбезопасность.

Очередной привет от Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) получился необычно толстым. Несмотря на халяву с радиодеталями, «деды», включая Ромку, дружно откосили, опасаясь нужды в слишком долгом бумагомарании под стать объёму секретных документов. Обе папки достались Вовчику.

Одна папка содержала замысловатую схему, сложнее транзисторного теле-визора. Она даже Фомича заинтриговала.

– Гляди. Со входа сигнал попадает на многоступенчатый усилитель высокой частоты. О-па, какие маленькие номиналы в LC-контурах. Штука должна ра-ботать на частотах свыше гигагерца. Затем идёт преобразователь, и на выходе формируется видеосигнал для обычного кинескопа. СВЧ-подглядыватель. На входе, я так понимаю, стоит что-то типа радиоантенны. Но для чего нужна огромная частота, не могу взять в толк. Сопутствующего описания, естествен-но, никакого?

– Как всегда.

анатолий матвиенко

59

– Ладно, и ты действуй без особой выдумки. Раз схема целая, без отрезан-ных кусков по краям, их спецы наверняка мозги сломали, к нам заслали «для галочки».

Глава третьяФомич как в воду глядел.Через неделю после оптимистичного отчета об успешных испытаниях и вне-

дрении «фотонного визуального преобразователя» в лабораторию вступил то-варищ в штатском, чей внешний вид и манеры не оставили сомнений в про-фессиональной принадлежности.

– Я хочу увидеть инженера, написавшего отчет по материалам 605-й пап-ки, – заявил посетитель.

– Догадываюсь, откуда вы, но позвольте ваше удостоверение, – засуетился Михалыч. Правильно сделал. Иначе чекист мог запросто накатать телегу, что совсекретные документы показали лицу, не установив его личность и полно-мочия. Тем более что посетитель оказался целым полковником.

Среднего роста, с незапоминающимися чертами лица, но при этом власт-ный, светящийся приобщённостью к некоему сакральному знанию и возвыша-ющийся над простыми смертными, гэбист перепугал Вовчика до колик.

– Скажите, Владимир, вы действительно собрали установку по этой схеме или … как обычно?

Инженер машинально поправил отросшие за год после военки волосы и за-травленно глянул на завлаба. Тот прикинулся ветошью, остальные подельники демонстративно нырнули в свои дела. Кого принесут в жертву, можно не спра-шивать.

– Я жду ответа.– Понимаете, я не уверен, что все детали…– Иными словами – нет?Вовчик сокрушенно опустил плечи.– А ведь отправляя сюда этот проект, наш сотрудник рассчитывал, что вы

подтвердите невозможность запуска данной схемы. Убедившись, что на сто-роне опыт не удался, дело списали бы в архив. Но вы отрапортовали, что всё удалось, и даже отправили аппарат на внедрение для наблюдательных систем подводных лодок. Знаете, у кого на контроле стоит это поручение?

Завлаб перестал дышать, а Вовчик мысленно представил себе коридорный стенд «Члены Политбюро ЦК КПСС». Брежнев и Андропов вполне соответ-ствовали интонации, с которой гэбешник произнес «у кого».

– Что теперь делать? – просипел Вовчик.– Предъявить работающий образец. Срок – десять дней.Воцарилась тишина. Чуть потрескивал паяльник на столе у Романа.– Не выйдет, – хмыкнул Фомич.– Пахать всем и по ночам! – рявкнул полковник, невзирая на то, что пятеро

инженеров не были его подчиненными.– Да хоть без выходных. Я видел ту схему. На советских полупроводниках

она работать не будет, – сегодняшнее пиво легло на «после вчерашнего», и Фо-мич не вполне понимал, кому противоречит.

– Что ещё вам советское не нравится, гражданин? – в голосе разведчика лязгнуло эхо от замков тюремных дверей.

жуткая тайна КГБ

60

– Мы на партсобрании или дело обсуждаем? Нужны кремниевые транзисто-ры, которых наша промышленность не производит.

Гэбист нахмурился до предела. Казалось, вокруг него разразится гроза и начнут бить молнии. Он попробовал взять себя в руки и внести конструктив.

– Что, деталек каких-то не хватает?– Многих. Если схему поднять из спецчасти, можно составить список.– Вечером список мне на стол! Не представляете, с чем решили шутить.Хлопнула дверь. Завлаб вылез из своей щели, проявившись как фотобумага

в ванночке. Ромка восхищенно сказал:– Ну ты и смел, Фомич! Так им и надо, сатрапам!Начальник изобразил взятие ситуации под контроль.– Володя, срочно неси из спецчасти папки. Потом гони в стекляшку по но-

вой, сегодня долго думать будем.Чисто машинально Вовчик расписался и за вторую стопку секретных бумаг

с безобидным раструбом, отнёс их в лабораторию, спровоцировав мозговой штурм.

– Мужики, а давайте соединим плату телевизора «Горизонт» с блоком от осциллографа? Он какую-нибудь хрень точно на экран выведет. Усиленные шумы, там.

– Не, Ромка, опасно. Они могут прибор себе на исследование взять. Как увидят, что схема не та, – пиши пропало. Пусть вообще не шевелится, но чтоб похоже на добычу штирлицев. Да, Михалыч?

Завлаб кивнул рано лысеющей головой.– Молодёжь! В три пары рук быстро выписать полную номенклатуру радио-

элементов. Количество увеличить в два раза, а то спалите, звери, при монтаже и полковник меня съест за просрочку. Фомич, с тебя макет печатной платы.

– Транзисторы и диоды? – уточнила Маша, демонстрируя знание хотя бы нескольких терминов.

– Нет, дорогая, пассивные элементы тоже. У наших точность, вы же знаете, плюс-минус трамвайная остановка, даже у военной отгрузки, – понизив голос, Фомич добавил: – потом распаяем игрушку и пустим детали на ремонт япон-ских телевизоров.

Неделю с рабочего места заслуженного инженера доносился приглушенный мат. Не слишком отчетливая фотокопия монтажной платы из той же секретной папки 37-605 помогала незначительно. Фомич упростил себе задачу, притащив на работу сгоревший телевизор «Электроника», оживил его за полчаса и при-делал видеовход. Половина иностранной схемы отпала за ненадобностью. Но и после обрезки нужно было разместить сотню резисторов, полстолька конден-саторов, десятки дросселей и полупроводников.

Напуганный шухером Михалыч заставил Вовчика воплотить в жизнь и дру-гую добычу парней с чистыми руками у горячего сердца. Четырёхгранная пи-рамида содержала светочувствительные элементы и контроллер. Детальки ока-зались столь же экзотическими, но случайно нечто подобное уже фигурировало в сверхсекретных экспериментах по заданию ГБ. Вовчику отсыпали пригорш-ню крохотных диодных линеек с восьмьюдесятью ячейками и контроллеры. Убив два дня, за которые можно оживить видеомагнитофон «Электроника ВМ-12», парень укрепил шестьдесят линеек на фольгированном текстолите и укрыл их жестяным конусом, вырезанным из пустой банки от венгерского зелёного

анатолий матвиенко

61

горошка «Глобус». Советский Союз ценой колоссальных затрат, серьёзного риска от раскрытия агентуры и порчи отношений с иностранным государством получил действующую модель электронной камеры-обскуры с разрешением картинки тридцать на сорок. Весь коллектив не смог толком придумать, куда рекомендовать к внедрению средневековое оптическое изобретение на дорогу-щей современной элементной базе.

Через месяц похожий на злого Деда Мороза полковник принёс три коробки с тщательно ободранными наклейками.

– Три дня, чтобы спаять и наладить!Взоры устремились на Фомича, признанного авторитета в деле сопротивле-

ния карающим органам.– Товарищ, у нас даже монтажная плата не готова.– Вы совсем охренели?! Забыли, с кем имеете дело?– Без деталей в руках невозможно правильно разметить печатную плату, –

сочувственно вздохнул Фомич. По большому счету, с низовой должности на радиозаводе его никуда не турнут, а если даже уволят, с такими руками и опы-том не пропадет. Напротив, с полковничьей должности можно падать далеко и больно, это понимал даже Вовчик с его наименьшим жизненным опытом. – Знаю, вас давит начальство. Но быстрее не получится, даже если сам Леонид Ильич сюда явится.

– Не терять ни секунды! – рявкнул полковник и исчез.– Лучше бы пузырь пообещал, – ухмыльнулся диссидент и вскрыл коробки. Как явствовало из находившихся внутри бумажек, детали закупались

в США, Западной Германии и Швеции.– Что, в США их не купить в одном магазине? – наивно спросил Вовчик.– Слишком дёшево ценишь разведку, – усмехнулся Михалыч, крутя в паль-

цах затейливый транзистор, похожий на яркого жука о трех лапках. – Закупка в одном месте может выдать врагу информацию, для чего КГБ нужна эта шля-па. Секретность, понимаешь.

– Коллеги, а может, ради такого нам машинное время выделят? – Вовчик смело глянул в недоуменные глаза рыцарей паяльника. – Чтобы не вручную плату считать, а на счётно-вычислительной машине. Я слышал, в соседнем корпусе она целый этаж занимает.

Когда в комнате стихло ржание, Михалыч вытер глаз и с сожалением от-ветил:

– Что за молодежь пошла! Ромка и то быстрее освоился. Вовчик, ты же не первый год здесь работаешь, почему до сих пор не въехал? ЭВМ стоит для по-казухи. Знаешь, сколько мы будем бить дырки в перфокартах, чтобы машина посчитала?

Глава четвертаяФомич оказался оперативнее машины. Через неделю он опустил в ванночку

с хлорным железом одну из двух спроектированных им печатных плат. Она была тринадцать на восемнадцать сантиметров, по размеру фотованночки. Крупнее не водилось, потому что платы большего размера трудно выносить через проходную завода.

Полковник звонил не менее двух раз в день, практически ежедневно прибе-гал. К намеченному дню первого включения, как ни странно, успокоился. Быть

жуткая тайна КГБ

62

может, сидящий над ним генерал забил на задание, находящееся «на контро-ле», или укатил в командировку в какую-нибудь ГДР.

Изделие №605 гордо возлежало на деревянной крышке упаковочного ящи-ка. К деревяшке были прикручены: телевизор «Электроника» с экраном разме-ром с пачку «Беломора», занявший половину доски, две текстолитовые платы и блок питания от сети 220 вольт.

– Ну, пробовали? – вместо приветствия выстрелил разведчик.– Да, – ответил завлаб. – Преобразователь работает. На экране видны шумы

частотного диапазона свыше десяти гигагерц.Послушав минуту объяснения, из которых явно не понял и половины, пол-

ковник сел за стол Вовчика, взял в руки кабель с короткой антенной, поводил им из стороны в сторону. Аккуратно покрутил переменный резистор, меняю-щий коэффициент усиления. Помехи на экране становились то гуще, то слабее, от движений антенны их рисунок менялся. Пожалуй, все.

Маша, Фомич и Рома предусмотрительно занялись делами за пределами лаборатории, Вовчик как формально ответственный за дело 37-605 и Михалыч как начальник подразделения приготовились выслушать финальный втык. Раз-носа не последовало.

Наигравшись с прибором, полковник достал из щегольского портфеля бу-мажную папку без надписей, в которой оказались крупные цветные фотогра-фии и американский университетский журнал со штампом архива управления КГБ по городу и области, естественно – сов. секретно.

– Как вы думаете, зачем вообще создавался тот аппарат?– Возможно, для космических наблюдений, – неуверенно предположил Во-

вчик. – Они повёрнутые на поиске инопланетян. Та же программа SETI. Захо-тели послушать небо в СВЧ-диапазоне.

– По-английски читать умеете? – спросил гэбист и, увидев смущенные лица, понял, что сморозил глупость. – Слушайте. В апреле 1981 года американский учёный, имя опустим, заявил, что с помощью этого прибора обнаружил стран-ную жизнь в высокочастотных радиоволнах свыше десяти гигагерц. Наши люди сфотографировали его установку, как видите, она не сильно отличается от вашей, только аккуратнее. Следующее фото – заметка в американской газе-те: тот учёный заявил об открытии, которое может нанести вред человечеству. Он уничтожил оборудование, схемы и покончил с собой.

– Псих. Все они психи, с жиру бесятся, – произнес Михалыч чтобы хоть что-то сказать.

– Наша лаборатория пробовала спаять ту же схему. Они не заказывали де-тальки за границей.

– Понятно. Пытались что-то соорудить на наших аналогах.– У них получился просто серый фон на экране, как у телевизора с выдер-

нутой антенной. Пока старшие обменивались мудростью, Вовчик внимательно изучил фото

американского прибора. Странный узел размером с две ладони, если судить по масштабу картинки, показался до боли знакомым. Он его недавно видел и даже воспроизводил. Палец, порезанный о венгерскую жесть, до сих пор в пластыре.

Вечером Фомич плотоядно поглядывал на платы у деревянной доски на предмет распайки, хотя за неделю до этого уже оприходовал излишки загра-ничного заказа. Михалыч строго-настрого запретил разбирать установку, пока

анатолий матвиенко

63

«не уляжется говно вокруг 605-го задания». Фомич тут же потерял интерес к СВЧ.

Вовчик сложил секретные папки, чтобы отнести в спецчасть от греха по-дальше. Офигеть! Кто-то шибко умный в разведке разделил электронную схе-му преобразователя и приёмного устройства на два разных краденых проекта. Чудо, что оба оказались на одном столе.

Инженеры разбегались, посоветоваться не с кем. Сдав секретные папки в окошко перед самым его закрытием, Вовчик двинул домой. Ему внезапно расхотелось делиться находкой с коллегами. Да и слова полковника о странной кончине заокеанского учёного запали в память.

На следующий день Фомич на правах владельца снял телевизор с гэбешно-го устройства, присоединил самопальную антенну и включил. Комната целый день заполнялась новостями о битве за урожай, актуальными репортажами о трудовых вахтах металлургов и поцелуях Брежнева с Хонеккером.

Вовчик втихую скрутил платы, вынес с завода, а на отложенную заначку купил в комиссионке маленький телек «Шилялис-401» семидесятых годов вы-пуска. Наступила суббота. Родители отправились в гости демонстрировать купленную по блату мамину шубу.

Старый слепой кинескоп уступил место новому. На шестнадцатисантиме-тровом экранчике появилось достаточно четкое изображение, а голос диктора сообщил об очередных происках американского империализма. Вовчик припа-ял видеовход, не предусмотренный заводом-изготовителем, соединил фидером телевизор с платами СВЧ, к которым подключил пирамидальную камеру.

Снова разочарование. На экране – лишь светло-серый фон, сколько Вовчик ни крутил настройки усиления и частоты, двигая в воздухе пирамидкой. Плю-нув, он сходил на кухню за сигаретами, а по пути к своему радиотехническому закутку увидел на экране телевизора какое-то мелькание. Вблизи экран оказал-ся чист. Вовчик решил не сдаваться, на лабораторных работах на физфаке и не такое приходилось вытворять. Он вернулся к двери и снова пошёл к прибору. Экран показал идущий силуэт.

Вовчик закурил и задумался. СВЧ-устройство обнаруживает только его – живое существо. Дорогая мебель из Югославии и дефицитная чехословацкая люстра, украшавшие интерьер старой хрущёвки, на экране не отображаются. Почесав репу, экспериментатор прикинул, что прибор можно сделать пере-носным – «Шилялис» задуман как автомобильный телевизор, и американская схема питается как раз от двенадцати вольт. Интересно, как будут выглядеть на экране животные и люди на улице?

Тут в телевизоре случилось новое шевеление, хотя Вовчик недвижимо сидел и курил. По экрану прошествовал силуэт, тяжело переставлявший ноги и опи-равшийся на руку, будто там была палка. Моторика движений казалась до боли знакомой. Не может быть!

Мираж скрылся за обрезом картинки, Вовчик торопливо перевел раструб на диван. Радиопризрак никуда не исчез. Он сидел, опираясь на невидимые в телевизоре диванные подушки, и выставил вперед руку, которая держала не-видимую трость.

– Бабушка?Вовчик нерешительно присел на край дивана. Было жутко, любопытно и…

грустно. Умершую три года назад бабушку он по-настоящему любил. Протя-

жуткая тайна КГБ

64

нул руку к ней, обернулся к телевизору и увидел, как видение встало, шагнуло к двери и исчезло. Парень медленно вернулся к реальности, выключил аппара-туру и набухался в одиночестве как последний свинтус.

В понедельник Михалыч и Фомич дозрели на распайку секретных плат. Во-вчику ничего не осталось сказать, что он обе их продал.

– Идиот! – рявкнул старый мастер. – За сколько продал?– Пятьдесят рублей…– Твою ж мать… Я бы на одних ремонтах не менее двух сотен сделал. День-

ги где?– Ну, половину принесу завтра. Остальные истратил.Сиреневый банковский билет достоинством в четвертной несколько успо-

коил завлаба и ведущего инженера, которые тут же перевели его в объёмно-литражные категории. Но покупка «Шилялиса» и двадцатипятирублевая ком-пенсация пробили нешуточную дыру в бюджете Вовчика. А ему нужно было купить ранец, автомобильный аккумулятор и сводить подружку в кафе, как обещал. Поэтому носимый вариант СВЧ-конвертера воплотился в жизнь лишь в конце января.

Электронный комплект, одетый поверх старой дубленки, делал своего опе-ратора похожим на десантника-ботаника. Рюкзак на спине с аккумулятором и платами напоминал парашют, сумка на груди с «Шилялисом» и приемной камерой выглядела как запасная парашютная. Учитывая, что портативный те-левизор времён развитого социализма весил около четырёх килограммов, свин-цовый аккумулятор – больше десяти, полная экипировка затянула примерно на двадцать кило.

В загнивающем империалистическом мире Вовчика в таком облачении, на-верно, останавливали бы на каждом шагу, подозревая, что он террорист из Красных Бригад или ИРА. Здесь же за несколько месяцев его лишь раз тормоз-нул участковый. Вовчик быстро переключил сигнал на обычную антенну. Уви-дев, что молодой человек может смотреть футбол на ходу, милиционер покачал головой: «ну и кулибин!», отпустив подобру-поздорову. Даже дворовая гопота, знавшая изобретателя много лет и носившая к нему на ремонт испорченные приёмники «ВЭФ-Спидола» и магнитофоны «Весна-306», жизнь не портила.

Гуляя по городу, Вовчик узнавал его с неизвестной ранее стороны. Силуэ-тов, которым не соответствовали люди в обычном мире, было процентов десять от общего числа видимых в «Шилялисе» сущностей. После месяца борьбы с со-бой комсомолец и атеист начал называть их душами.

Существовавшие отдельно от тел, они выглядели более размыто. Большая часть вела себя совершенно спокойно. Чаще всего они обитали вокруг одних и тех же мест. Иногда возле неторопливо шагавшего призрака наблюдался низ-кий силуэт на четырёх лапах, помахивающий туманным хвостом.

Отдельные призраки вели себя буйно. Некая душа постоянно металась на переходе у вовчикова дома, размахивала руками и бросалась на проезжавшие машины. Наверно, жертва ДТП, подумал Вовчик.

Очевидно было, что высокочастотные сущности хоть в какой-то мере вос-принимали обычный мир. По крайней мере, они ходили по тротуарам, сидели на скамейках, поднимались по лестницам. Хотя через стены также двигались, проваливались в асфальт и взлетали ввысь.

анатолий матвиенко

65

Вовчика разрывало от желания с кем-нибудь поделиться и посоветоваться. Но с кем? На работе его тут же заставят распаять платы и заткнуться от греха подальше. Подружка сочтет за сумасшедшего. Как ни странно, лучше всего на роль собеседника подходил полковник КГБ, строгий, но адекватный мужик. Только никаких координат он не оставил и сам больше не появлялся, утратив интерес к лаборатории Михалыча.

И Вовчик решил посоветоваться с тем человеком, к которому бегал с лю-быми проблемами с раннего детства, – с бабушкой. Дождавшись очередного долгого отсутствия родителей, он включил прибор, соединив его со входом большого домашнего телевизора «Рубин», и запасся листками бумаги. Когда призрак прошествовал и сел на любимое место, Вовчик поднял перед ним ли-сток с текстом.

«Бабушка, это ты? Если да – кивни».Он поднес приемник к дивану. Силуэт наклонил голову. На большом экране

видимость была лучше, чем на «Шилялисе», даже проступали некоторые черты лица. Тем не менее картинка оставалась размытой и черно-белой. Возможности оборудования уперлись в разрешающую способность американской схемы. Тридцать на сорок не шибко много. Да и длина волн намного больше, чем у видимого света, поэтому детализация изображения невозможна. Но главное – произошло! Давно умершая женщина вступила в диалог.

«Что мне делать? Рассказать другим, что вижу тебя?»На экране телевизора призрак еле различимо зашевелил губами. Возможно,

она пыталась что-то сказать. Но Вовчик не умел читать по губам, да и в той серо-белесой мути вряд ли бы кто разобрался. Он развел руками. Бабушка от-четливо покачала головой. Значит – нет. Наверно, она права.

«Как ты там?»Бабушка пожала плечами.«Почему не уходишь? Из-за мамы?»Качание головой.«Из-за меня. Хочешь, чтобы я остепенился».Бабушка кивнула. Туманные губы улыбнулись.«Обещаю! Скоро! Но не уходи. Мне без тебя плохо».На этот раз она ничего не ответила, посидела минут пять и удалилась. Во-

вчик со вздохом рассоединил кабели.Послушавшись бабушку, Вовчик никому ничего не сказал. Зато вопросы

возникли у подружки и родителей. Со времени появления рюкзака с аккуму-лятором и телевизора в сумке он сильно изменился, стал замкнутым и почти не слушал музыку. Плакаты с портретами рок-звезд ныне смотрелись в его комнате как простые обои с цветочками, безо всякого смысла. Магнитофон «Юпитер» с мощными колонками S-90 и самодельным стереоусилителем по-крывался пылью, которую периодически гоняла вовчикина мать.

Глава пятаяВ августе Ромка утонул в пруду. Улучив время, когда у могилы не было

убитых горем родителей, Вовчик принес прибор на кладбище. На свежих могилах сидели призраки. Преимущественно старики, но и моло-

дые, даже один ребёнок школьного возраста. Впервые от увиденного на экране стало жутко.

жуткая тайна КГБ

66

Среди них Ромка узнал коллегу. Наверно, тот удивился, когда Вовчик сел на скамейку напротив и помахал ему рукой. Если фантомы умеют удивляться.

Покойный инженер подобрался поближе и склонил голову над сумкой с экраном. Вовчик повел раструбом по сторонам. Пусть Ромка знает, как он его видит. Призрак вернулся на свое место. Убедившись, что приёмник смотрит на него, начал показывать руками буквы.

«Кому-нибудь говорил»Знаки препинания Ромка игнорировал. Как и при жизни.«Нет», – также показал руками Вовчик.«Глупо получилось».Кто ж будет спорить.«Здесь есть девочка её задушил отец, – начал быстро семафорить Роман. –

Записали как сама задушилась помоги».Вовчика словно ужалило. Он вскочил, выключил питание. Мир активных

мертвецов исчез. Только не хватало устраивать разборки с неизобличёнными убийцами.

Забросив аппаратуру, Вовчик начал искать книжки по эзотерике. Оказалось, официально в СССР в этой области не издается ничего, кроме бесчисленных томов и брошюр по научному атеизму. Зато у него скопилось десятка два с тру-дом читаемых самопальных изданий про призраков, вампиров, экстрасенсов и инопланетян среди людей. Толку от них оказалось не больше, чем от совет-ской рекламы «Пей, сынок, томатный сок – будешь крепок и высок».

И однажды Вовчик пошел в храм.Мрачноватый поп подозрительно глянул на майку посетителя с мордами

музыкантов Deep Purple, которые тот ещё в студенчестве наляпал на футболку через бумажный трафарет.

– Что тебе нужно, сын мой?– Поговорить.– Перед исповедью надлежит обратиться душой к Богу, помолиться, осоз-

нать грехи, раскаяться, простить причинивших тебе зло.– Да я… это, батюшка, не грешил. И в Бога не верил… раньше. Тут другое.Неверие в Бога – смертный грех. Явно парень некрещёный, догадался свя-

щенник.– Пошли.На маленькой скамеечке в боковом приделе он усадил Вовчика рядом.– Говори, сын мой.– Понимаете… Не знаю, как объяснить. В общем, я работаю в лаборатории.

Проводил испытания установки СВЧ. По-нашему, это сверхвысокие частоты. Ну и… научно доказал существование бессмертной души.

– Зачем ты мне об этом рассказываешь? Я и так знаю, что душа бессмертна. Доказательства не нужны. А если человек закоренел во грехе и безбожии, он не обратится к Богу, даже если узрит его в телевизоре.

– Ну, если я открыл, как увидеть душу и даже сфотографировать её, и другие со временем наткнутся, начнутся обсуждения.

– Ты сфотографировал души умерших людей?!– Вообще-то говоря, я снял экран телевизора, подключённого к устрой-

ству СВЧ, которое улавливает излучения от душ, – Вовчик извлёк из кармана

анатолий матвиенко

67

джинсовой куртки слегка мятый конверт. – Смотрите, улица, идут люди, на скамейке никого нет.

– Узнаю место.– Оно же в экране моего прибора. Видны силуэты идущих людей – душа

примерно совпадает с положением тела. Вот силуэт сидящего человека. На скамье в этот момент пусто. Извините, что фотографии плохие.

– Нет-нет! Главное вполне различимо. Где ваш прибор?– Не брал с собой. Он громоздкий – сумка и рюкзак. В церковь как-то не-

удобно.Священник нервно перебрал четки. – Хоть у нас не исповедь… Могу я говорить о вас с моим начальством?– Конечно.– Вы хотите придти к Богу, креститься и заботиться о своей бессмертной

душе?– Пожалуй, да.– Тогда жду тебя в субботу. Как именовать тебя, сын мой?– Вовчик.– Владимир, стало быть. Значит, к четырнадцати. Крестик сможешь купить

у нас. Я оставлю фото себе?– Берите. У меня плёнка осталась, могу напечатать сколько угодно. Про-

щайте.– Ступай, сын мой. Храни тебя Господь.Несколько успокоенный тем, что обретёт хоть какой-то ориентир, Вовчик

зарядил аккумулятор и на следующий вечер отправился на новые поиски неу-покоенных душ. На узком тротуаре перед ним вырос крупный мужчина в стро-гом костюме, махнувший красной корочкой.

– Комитет госбезопасности. Вам придётся проехать с нами.Распахнулась дверь чёрной «Волги», а сзади нарисовался второй здоровяк,

блокируя попытку бегства, если кто решится бежать от ГБ с двадцатью кило-граммами на плечах. Первый офицер помог снять сбрую и аккуратно уложил её в багажник. «Волга» понеслась в центр города. Водитель потянул к себе микрофон на длинном витом проводе, вызвал какого-то «седьмого» и доложил, что объект встречен и через десять минут будет доставлен на место. Несмотря на отсутствие наручников и грозных эпитетов вроде «арестованный» или «за-держанный», некрупные внутренности Вовчика смёрзлись в тугой комок. Не тридцать седьмой год, но если кагебешные опера схватили тебя на улице, за-толкали в машину и куда-то везут, то… Оставь надежду всяк сюда входящий.

Вопреки худшим ожиданиям, изобретателя не спустили в пыточный подвал и не бросили в камеру. В прилично обставленном кабинете заседал хорошо знакомый полковник, у окна покуривал в форточку офицер помоложе.

– Здравствуйте, Владимир. Присаживайтесь.Вовчик умостился на краешке стула.– Рассказывайте.Тот опустил голову.– Что говорить? Вы и так всё знаете.– Тем не менее хочу услышать от тебя. Давай по порядку. Зачем скрыл

тогда, что аппарат показывает призраков. Почему украл государственное иму-

жуткая тайна КГБ

68

щество. Кому рассказывал о содеянном. Какого хрена попёрся в церковь, а не к нам. Потом напишешь на бумаге, чистосердечно.

– Не так было, – Вовчик шмыгнул носом. – Ничего я не скрывал. Аппарат действительно показывал только помехи. Потом я вспомнил, что видел в дру-гой папке из ГБ деталь, похожую на СВЧ-приёмник. Но вопрос уже закрыли.

– Тогда ты украл платы.– Ничего я не крал! – тут Вовчик был натаскан Фомичом, неоднократно за-

стуканным при выносе радиохлама с завода. – Опытные образцы списываются, распаиваются и уничтожаются. По документам обе платы – мусор. Их бы рас-паяли. Наоборот, я их спас, унеся домой.

– Дальше.– Приёмник сделал сам на работе. Телевизор тоже сам купил. – Кому кроме попа рассказывал?– Никому. Но как он мог… Есть же тайна.– Он у тебя спросил разрешения сказать начальству, – младший офицер

кинул на стол фотографии, оставленные в церкви. – А для попа главное началь-ство – Пятое главное управление КГБ. Батюшка ложью не согрешил и от нас плюсик заработал. Молодец кругом.

– Что сам об этом думаешь, Арсентьич? – спросил полковник.Офицер Пятого управления выкинул окурок и выдал интересную версию:– На снимках не люди, а использованные упаковки.– Поясни.– Чего же неясного. Вот идут пешеходы. Их окружает биополе, имеющее

СВЧ-составляющую. Её фиксирует прибор. После смерти оболочка разруша-ется. Но, оказывается, не у всех. Люди – как плохие туристы после пикника. От них иногда остаются пустые энергетические обёртки, как бутылки и пакеты у кострища.

– Хорошая идея.– Но явление вредное. Если информация расползётся, начнётся агитация,

что приборы видят не стеклотару, а дарованную Господом бессмертную душу.– Значит, не дадим ей растечься. Документацию с завода я изъял, прибор

у нас, в Америке ничего не сохранилось. Завтра мы с Владимиром съездим к нему домой, и он добровольно отдаст нам фотоплёнку и остальные снимки. Правда, Вовчик?

– Куда я денусь?– Правильный подход. Ночь проведёшь у нас, родителям скажи – у друга

заночевал. Дальше решим.– Товарищ полковник, я так понимаю, Первый главк забирает дело себе?– Конечно. Спасибо за помощь.Когда сотрудник Пятака удалился, Вовчик осторожно признался:– Я ещё бабушке рассказал. И Ромке.– Твою налево и растак! – разозлился гебист. – Придётся срочно их сюда

выдёргивать. У тебя не язык, а помело.– Не получится выдернуть. Бабушка давно умерла, Ромка – в августе. – Кому Ромка мог рассказать?– Ну, соседям. Которых с ним в один день хоронили, – Вовчик объяснил,

почему он больше не разговаривал с покойниками, рассказав об удушенной девочке.

анатолий матвиенко

69

Полковник сжал кулаки.– Вот, значит, какие упаковки. Стеклотара, ёпть… Разговаривают и рас-

сказывают про убийства. Так, парень. Ты у нас надолго. Не страдай, не под арестом. Завтра получаешь командировку на … Сахалин, например. Возьмёшь дома вещи, когда родителей нет. Будешь ждать, пока по тебе решение не при-мут. Я из Москвы спеца вызову. Правильно, что при майоре не проболтался о мертвяках. Сиди тут и ни шагу. Скоро вернусь. Погуляем, покажешь прибор в действии. Объясни только, как наша лаборатория и заводские гораздо более опытные инженеры ни хрена не смогли, а ты вдруг справился?

– Так электронщики они. Я бы такую сложную схему не спаял без ошибок. Зато я физик. Быстро догнал, что приемник должен быть с направленной ка-мерой.

– Понял. Сиди.Полковник обернулся быстро, угостил ужином, после чего они долго гу-

ляли по ночному городу, рассматривая редкие силуэты духов. Когда верну-лись в управление, разведчик попросил подключить прибор к его телевизору и посмотреть, что творится в кабинете. Вовчик кое-как приспособил провод от СВЧ-преобразователя к разъёму «тюльпан» на здоровенном телевизоре «Грундиг».

– Знаешь ли, на моём месте раньше сидел очень суровый товарищ из Второ-го Управления. Контрразведка, если ты в курсе. У него нехорошая слава была. Бывает, как зайду в кабинет, мне нехорошо.

Вовчик запустил прибор и провёл камерой в воздухе. Увиденное в «Грун-диге» превзошло все ожидания. Цветное и контрастное изображение комнаты, пусть и в малом разрешении, битком набитой призрачными людьми с несчаст-ными и злыми лицами, повергло полковника в лёгкий шок. Он глотнул какую-то пилюлю и выскочил в коридор, не в силах находиться среди замученных душ.

PAL, догадался Вовчик. Естественный стандарт для американца. А я-то дома в наш телек подключался, с блоком цветности SECAM.

В комнату вернулся полковник.– Больше не войду в этот кабинет. Тьфу, батюшку, что ли, вызвать, окропить

святой водой?– Если здание времён НКВД-МГБ, здесь, должно быть, другие комнаты та-

кие же. Хотите коридор посмотрю?– Не надо, Володя. Поспишь сегодня на диване. Хорошо, не здесь. Только

не включай там аппарат, ладно?На следующее утро объявились спецы с Лубянки. – Действительно интересное явление, товарищ полковник, – согласился

старший группы. – Устройство не очень сложное. Главное в нем – идея о пра-вильном преобразовании СВЧ-сигнала. А также, конечно, схема и геометрия приемника. Тут ваш молодой человек отличился, хвалю.

– Что мы на самом деле видим на экране?– Сразу и однозначно не скажу. Наука знает, что человеческое тело форми-

рует слабое электромагнитное поле. Теоретически после смерти и прекраще-ния электрохимических процессов поле должно исчезнуть, рассеяться. А оно продолжает дискретное существование. Следовательно, есть материальный

жуткая тайна КГБ

70

носитель магнитного поля, способный существовать годами после уничтоже-ния организма и достаточно далеко от места захоронения.

– Ладно с ним, носителем, хотя ему больше всего подходит название «душа».– Поповское слово.– Не спорю. Как объяснить проявления интеллекта и памяти у призраков,

возникающие при общении с ними?– К сожалению, физиология процессов запоминания в головном мозге чело-

века не изучена до конца. Возможно, биополевая составляющая памяти и мыш-ления недооценивалась. Мы изымаем у вас прибор для дальнейшего исследо-вания.

Оборудование уехало в Москву, а Вовчик отправился в места не столь от-даленные, практически даже комфортные, но отбивающие напрочь желание обсуждать с кем бы то ни было вопросы существования души и ее бессмертия.

Глава шестаяЧерез два месяца по телевизору вместо привычных передач транслировали

одно только «Лебединое озеро». Советский народ, привычный к классической музыке лишь по одному поводу, терялся в догадках, какая из фотографий ис-чезнет со стенда «Политбюро ЦК КПСС». Вражеские голоса сообщили – умер Брежнев. Через несколько часов советское телевидение подтвердило их кле-вету.

С тех пор Вовчик, абсолютно равнодушный к политике и особенно к па-радно-официозной её части, стал невольно замечать странности в поведении высших советских бонз. Андропов, которому, без сомнения, не могли не до-ложить про аппарат, правил страной, будто примериваясь, как его кагебешную душу примут за порогом вечности, и умер подозрительно быстро, попытавшись за год превратить Союз нерушимый в некий тридцать первый главк могуще-ственного Комитета. Полутруп Черненко оказался на троне в результате того, что никто другой не хотел его занимать. Возглавив комиссию по похоронам предшественника, он достаточно быстро последовал за ним.

И снова политбюровские ветераны не захотели занимать пост Великого во-ждя. Наверно, в экране аппарата видели нечто такое, что остудило их амбиции. Точно так же, как в лаборатории радиозавода за пивом бегал самый молодой сотрудник, Генеральным секретарём ЦК КПСС стал молодой Горбачёв, кото-рого Политбюро буквально вытолкнуло на эту должность. Всё равно что в сте-кляшку отправило. Ну как – молодой? Не падал и не сыпал песком. По меркам ЦК – сущий младенец.

Михал Сергеич (с супругой) был или неисправимый оптимист-атеист, или круглый идиот, или ему просто не показали СВЧ-аппарат. А может, всё вместе. Во всяком случае, человек, допускающий факт существования бессмертной души, не натворил бы сотой доли горбачёвских подвигов.

После «перестройки» Вовчик устроился начальником сервисной службы в представительстве уважаемой американской фирмы и навсегда забыл про 110-рублевое существование плюс чуть-чуть украсть. Он женился, переехал в Москву и никому ни словом не обмолвился о той истории. Более того, сам о ней не то чтобы забыл, но вспоминал реже и реже. Пока его не нашел бывший полковник из Первого главка КГБ СССР.

– Доволен?

анатолий матвиенко

71

– В общем да, спасибо. Нормально.– А ты когда-нибудь задумывался, что ты – главная причина развала Совет-

ского Союза? Не дергайся, я сам тебя практически заставил сделать это.– Не преувеличиваете, товарищ э-э…– Уже не полковник. Хотя успел побыть генерал-майором. Теперь даже не

в СВР России. Зови меня просто Евгений Васильевич.– Ладно. Короче, если бы я не сообразил, что на вход надо присоединить тот

приемник, и не растрепался в церкви, Союз ещё бы жил?– Без сомнения.– Не верю. Я не специалист, конечно, но причин распада много.Экс-генерал закинул ногу на ногу, потягивая апельсиновый джюс в летнем

кафе и рассматривая панораму «Лужников», превращённых из кузницы рекор-дов в огромный базар.

– Видишь ли, Владимир, нашей страной правили исключительно прагма-тичные люди. Но под свой прагматизм они обожали подводить прочную фи-лософско-идеологическую основу. Тебя учили в вузе научному коммунизму и философии?

– Как и всех.– Тебя объяснили, что не было никакого Божеского акта творения, а был

спонтанный Большой взрыв много миллиардов лет назад. Потом с непрелож-ной закономерностью возникли звёзды и планеты.

– Евгений Васильевич, я физфак кончал, пусть и давно.– Именно. Детали видишь, а общее скрыто. Потом возникли на планетах

океаны, а на них, по Опарину, самозародилась жизнь. Эволюционировала, ста-ла разумной. Появились классы и классовая борьба. А кто побеждает в борьбе? Креативный класс, он же пролетариат, со своим авангардом во главе, комму-нистической партией. Цепочка замкнулась. Из самого факта существования вселенной проистекает, что на обитаемых планетах неизбежно правит ком-мунистическая партия и лично обожаемый Генеральный секретарь дорогой товарищ Леонид Ильич… Жизнь вождей была понятной и материалистически обоснованной.

Вовчик закурил сигарету какой-то дорогой марки, которая и не снилась со-ветскому инженеру.

– Ну и правили бы себе дальше. При чем тут я? Совок разорвало изнутри, как мяч под давлением.

– Это правда лишь отчасти. Россия всегда с трудом сдерживала разбегаю-щиеся провинции. Вспомни историю – семнадцатый год и Гражданскую войну. Откололись Польша, Финляндия, Прибалтика, Белоруссия, Украина, Бессара-бия, Закавказье. К 1940 году собрали, и то не полностью. Сталин был реши-тельным руководителем потому, что не видел твоего аппарата. Он не имел сомнений, был убеждён, что останется бессмертен только в памяти народной, но никогда не встретится с душами жертв ГУЛАГа.

– Можно подумать, Андропов был напуган.– Ещё как, Владимир, – бывший разведчик допил сок и тоже закурил. –

Когда он приступил к управлению, то напоминал пловца, вошедшего в реку. Не профессионала, а судорожно дергающегося и неизбежно глотающего воду новичка. Вспомни его причуды, одни только облавы на посетителей дневных сеансов в кино чего стоили.

жуткая тайна КГБ

72

– Горбачёв, похоже, ни о чем не знал.– Угадал. – Почему же его правление было хуже, чем Андропова и Черненко вместе

взятых?– Из-за прибора тоже. Старые члены Политбюро знали о душах и тормозили

безбожные горбачёвские выходки. Они понимали – раз есть душа, почему не быть Богу. Плюс амбициозная жена, которая считала себя умнее всех на свете, как и любая провинциалка, внезапно угодившая на трон. В результате наступил управленческий хаос, при котором оказалось невозможно сдерживать центро-бежные процессы. И – бумм! Мы живем в другой стране, чуть менее крупной и державной.

Евгений Васильевич надолго умолк.– Слушайте, а нынешние боссы знают?– Судя по поведению – нет. Про Ельцина на сто процентов уверен.– А где мой прибор? С телевизором «Шилялис», купленным на кровные

инженерные?– Уничтожен, как и более совершенные версии. Самая жуткая тайна КГБ

умерла вместе с Комитетом.– Жаль. Хотя…Экс-гебешник взглянул на повзрослевшего Вовчика с улыбкой.– Не напрягайся. Да, осталось десятка три человек, которые глядели в экран.

Если мы соберёмся и хором начнем кричать, что кровавая гэбня утаила вели-чайшую тайну человечества, о нас разве что жёлтые газеты напишут. Добавят, что в КГБ прятали инопланетян, болт лох-несского динозавра и страшный ле-тающий диск из лаборатории нацистов.

– Понятно. Я совсем о другом. В радарах сейчас куда более высокочастот-ные приёмники. Переделать антенну, задать алгоритм обработки сигнала – и можно снова смотреть картинки из диапазона десять гигагерц. Любые им-портные детали доступны.

– Хочешь сказать, что можешь собрать подобное устройство из обычного армейского радара?

– Да без проблем. Повожусь неделю-другую. Вопрос – надо ли?– Действительно. Одну сверхдержаву ты уже развалил. США на очереди?– От них вряд ли убудет, Евгений Васильевич. Они и так сплошь католики

и баптисты.– Нет, Володя. Ведь тебе батюшка пятнадцать лет назад объяснил: Бог

и душа должны быть мистической тайной, а не объектом инструментального исследования.

– Примерно так.– Поэтому сам решай, нужно ли снова пускать в мир эту заразу. Я – пас.Экс-генерал долго смотрел в спину удаляющемуся Вовчику. Внезапно он

понял, откуда на радарных мониторах десятков государств фиксируются ле-тающие объекты, не видимые невооружённым глазом. Это души погибших летчиков, не пожелавших расстаться с небом и после смерти.

анатолий матвиенко

рифмы интернет-времени

Ведущая рубрики – член редколлегии журнала, поэт, лауреат премии им. Ни-колая Гоголя «Триумф», академик Международной литературно-художественной академии (Украина), почетный член Союза русскоязычных писателей Болгарии ТАТЬЯНА ЖИЛИНСКАЯ

… вот и я «подцепил(а) зрелый возраст, как надоедливую простуду», повзды-хала да и решила прислушаться к совету Геннадия Акимова: «…само проходит нехай…». Интересно – откуда у русского поэта в запасе было и нашлось такое ём-кое и вкусное белорусское слово «нехай» (пусть). Но совет помогает! И проходит само. Вернее – привыкаешь, смиряешься, находишь много положительного и ин-тересного в нем (в возрасте), потому само и проходит. А вот строки его остаются в памяти, и манкость многих поэтических откровений не проходит годами. Поче-му я говорю «годами»? Да потому, что еще с далёкого 2011-го вьётся в памяти его «Вавилонская дорога». То самое стихотворение, в котором молодой, задорный, упрямый, полный разбившихся иллюзий, но еще не вытряхивающий их изо всех карманов лирический герой Геннадия Акимова дерзко бросал:

…иду мимо кладбищ и тюрем в обносках с чужого плеча.прости меня, мама, я умер, в душонке моей – саранча,на лбу отпечаток копыта, на заднице выколот драфт,карманы полны антрацита из черных заброшенных шахт. (Вавилонская дорога)

И только к финалу стихотворения осознаешь вместе с автором, что, собственно, все вавилонские дороги – только мираж, а вот пепел в волосах… да – он уже есть… и поздно просить отца о возвращении в тепло родового гнезда. Пустить-то он пу-стит, согласно всем легендам о возвращении блудного сына, но вот в тепло ли?

Кто о чем, а я по-прежнему о своём – о тех авторах, которые сегодня создают культурный феномен интернет-поэзии. По моему твёрдому убеждению, мно-гими именами прославлен он будет на огромнейшем культурологическом поле мирового литературного процесса.

«возраст скверных Предчувствий» геннадия акимова

74

А рассказать про Гену Акимова… и нечего рассказать – не знакомы, не встре-чались, не переписывались, не друзья на ФБ (…а нет у него страницы на ФБ!). Но, пожалуй, впервые – тогда, после «Вавилонской дороги» – мне подумалось о том, что вполне достаточно, что есть вот такое стихотворение, написанное на русском языке вот именно этим автором с огромнейшей концентрацией мысли, мистики и мастерства на небольшом отрезке времени в огромнейший кусок жизни. И кусок этот не безвкусен на вкус, на цвет – не сер, на песочные часы – не каменист. Время Акимова очень близко пододвинулось ко мне, судя по той самой пепельной пряди, и, надеюсь, ко многим его и моим читателям. Я пыта-юсь увидеть, понять и передать словами – нет, не стихи, а те самые уникальные маркеры «возраста скверных предчувствий», присущие только этому автору, но по велению его таланта находящие свой эмоциональный отклик в иных сердцах.

Тема возраста Геннадия Акимова – моя тема. Действительно, никуда не деть-ся от скверных предчувствий.

…ртуть рассыпана, час исчислен, меч срывается с волоска,и последние гаснут мысли... полночь высится, цель близка,воспаряет душа – жар-птица, и не знает теперь преград,в небе – зарево, в сердце – спица,на полу – больничный халат... (Переход)

Возраст силы и слабости, мудрости и мудрой глупости, разности этого воз-раста в полном отсутствии сожаления по поводу и без… А вот удивления – мно-го! От того, что есть такой вот возраст, в котором оглянулся…

…а подруга жизни седа,сам тоже отнюдь не молод… (Никогда)

и еще раз оглянулся и…Время писать покаянки оставленным жёнам:бес, мол, попутал, вселился в ребро (а на деле - в пах!) (Океан)

Дивная ирония над самим собой! Итак, два маркера уже есть – удивление и ирония, можно добавить третий. Геннадий владеет удивительной манерой разговора о своём переживаемо-пережитом, без всяких экзальтации, волнения, упрёка. С удивительным внутренним спокойствием, размышлением о самых тайных мотивах в самых тайных проступках, с прощением и уверенностью в том, что впереди еще большая и удивительно прекрасная жизнь!

Давай-ка сдвинем время чуть назад,откроем дверь и выйдем в зимний сад,а там – друиды, снегири и дети,под елками раскинуты шатры,на елках разноцветные шары,и чистота...И в ней мы праздник встретим. (Начистоту)

Есть и еще маркер – это любовь… непрекращающаяся… и возраст и любовь… Та самая, которая остывала, проходила, уходила, менялась, но осталась – единствен-ной. «Возраст скверных предчувствий» Акимова развивается не только вглубь, но и в ширь, и вдаль, и в удаль. Вот мы видим его совсем молодым со «стайкой лохматых поэтов». Видимо, не отправились еще в путь по вавилонской дороге.

рифмы интернет-времени

75

А вот – влюблённым, а вот – снисходительным отцом, старательно прячущим свой страх за то, что есть теперь ответственность иного рода. Не за себя. И прежде всего – за себя. По одной только строчке я верю, что он смог стать той самой «домотканой рубахой», в которой уютно и безопасно до поры до времени растет дочь (стихо-творение «Художница»). Возраст Акимова, расширяясь, изучает личностную раз-нонациональность (стихотворение «Родня»), углубляясь, моделирует собственные «стыки памяти», пытаясь дать ответ через Фауста, почему существовали бухенваль-ды и освенцимы (стихотворение «Стыки памяти»). Сужаясь, говорит, казалось бы, об очень малом, но так наболевшем у всех…

Земля, забытая Создателем,Скупой обветренный пейзаж.И храм, в котором настоятелем – Былой воришка и алкаш. (Фатеж, Любаж, деревня Игино)

Следующие маркеры его поэтизированного возраста – зрелость (причем в случае с Акимовым остается ощущение, что она была всегда, с самой пер-вой его строки); мужская нота (вот убейте меня, я не знаю, как объяснить, где там женская лирика, где мужская, и в большинстве эпизодов – пофонарёво, но в случае с Акимовым – стопроцентно мужская); удивительные аллюзивные на-ходки в образной сфере. Такие, которые найти мог только Акимов. Например, его «тарковская вода» из стихотворения «Имя. Романс с червоточинкой». Кто помнит великие сцены великого Янковского из «Ностальгии», тот меня поймет. (Кто не помнит – надо посмотреть! Ей-богу, человек, который смотрел филь-мы Тарковского, – он иной…). Его «Подземные короли», где все стихотворе-ние – одна большая метафора гибели мира. Мира, в котором погибает всё, но по-своему торжествует любовь.

На поверхность выходят подземные короличерез мглистую трещину в чреве земли,остывающий воздух утаптывают сапогами,королевства их – черный лед и камень. (Подземные короли)

«Возраст скверных предчувствий» привел Геннадия Акимова к этому стихо-творению, а меня – к финалу его подборки… Прочитала уже в 2017 году и опять подумала о том, что это – просто стихотворение, просто написано вот этим авто-ром на русском языке. Просто о гибели всего мира. Просто выходят подземные короли и все смешивают в прах, потому что вот именно так, а не иначе…

… кончается последняя мировая война,трещина поглощает, дымясь, технику и пехоту,все несметные полчища достигают земного днаи становятся кремнием, грязную сделав работу.

И с тех пор я просто повторяю:

Наступает и наш черед. Никого любовь не спасла.Все равно – поцелуй меня напоследок.

рифмы интернет-времени

Геннадий аКИмов

вода подступает к порогу, и прах возвращается в прах...иду вавилонской дорогой в забрызганных грязью штанах,бреду казахстанским кочевьем, шагаю чумацким путём,а как отправлялся и чей я, мне лучше не помнить о том,не знать перевалочных станций, чужие стереть города,избыть в бесприютности странствий тепло родового гнезда,птенцов-однокровников лица... фамильная память слепа:на дерево влезла куница, осталась одна скорлупа.

иду мимо кладбищ и тюрем в обносках с чужого плеча.прости меня, мама, я умер, в душонке моей – саранча,на лбу отпечаток копыта, на заднице выколот драфт,карманы полны антрацита из черных заброшенных шахт.отец, отломи мне горбушку, и с неба просыплется соль...не снилась библейским кликушам такая гремучая боль.размыты рекою пороги, слова рассыпаются в прах,и нет вавилонской дороги… лишь пепел в моих волосах.

вавилонская дорога

мне нравится здесь

Геннадий Акимов родился 17 декабря 1956 г. в Казахстане, в городе Караган-да. Учился в Карагандинском государственном университете на филфаке, спе-циальность русский язык и литература. В 1983 г. переехал на Украину, в город Днепропетровск. Работал в днепропетровском издательстве «Заря». В 90-х годах поселился в России. Сменил множество родов занятий – от работы на стройке до частного предпринимательства. Публиковаться начал в 2009 году.

Живет в Курске (Россия).

77

Переход происходит быстро: открывается грот в стене,вылетают из мрака искры, тает комната, словно снег,выступает из мрака Кора, расцветают гранат и тис,поджигая покой, как порох, козлоногий идёт флейтист,ртуть рассыпана, час исчислен, меч срывается с волоска,и последние гаснут мысли... полночь высится, цель близка,воспаряет душа – жар-птица и не знает теперь преград,в небе –зарево, в сердце – спица,на полу – больничный халат...

я вступаю в возраст скверных предчувствий,верных предвидений, отсеянной чепухи;то, что было потоком, становится тихим устьем,расползается вширь,лениво дробится на ручейки.

время писать покаянки оставленным жёнам:бес, мол, попутал, вселился в ребро (а на деле – в пах!).отражать облака. Быть самому отражённымв этих всепоглощающих облаках.

«сынку, подай воды. нет, лучше крепкого чаю.да ну его, чай, принеси мне вина стакан».

русло мелеет, мельчает, а я по капле впадаюво что-то большое, солёное, древнее...видимо, в океан.

избегал серпа, обходил десятой дорогой молот,любил поезда, компании, разные города.вдруг очнулся, глядь – а подруга жизни седа,сам тоже отнюдь не молод,по груди расплескалась пышная ассирийская борода.Подцепил зрелый возраст, как надоедливую простуду.чем лечиться – не знаю. само проходит нехай.доставай, дорогая, фарфоровую посуду,давай открывать варенье, заваривать терпкий чай.чинно, как полагается, выйдем в сад.расположимся в беседке с видом на пруд и аллею,где на скамейках раскрытые книги лежат,можжевельник топорщится, а хризантемы белеют.Будем вдыхать аромат.тонконогие буковки ползают, что-то стрекочут,с удивлением понимаю: настало лучшее время для нас,

Переход

океан

никогда

мне нравится здесь

78

конечно же, были погожие дни, сумасшедшие ночи,но как драгоценен этот вечерний час.в пруду отражаются наши рябые, размытые лица,лёгкому ветру противится облачная гряда.Прилетает нарядная горлица и на песок садится,буковки собираются в древнее слово "зеница",так мне нравится здесь, не хочу умирать никогда.

давай поговорим начистоту,на красоту твою, на прямоту,не прибегая к хитрости и лести.давай поспорим: черт или не чертнас разделил на нечет и на чет,и разделённым – как остаться вместе.

наш дом с подвохом, как друидский храм.Заходишь – оглядись по сторонам:в нем надо быть предельно осторожной.мы столько лет бродили тут впотьмах,на разных говорили языкахи прятали скелеты под рогожей.

мы мелочь, работяги, муравьи.над нами встало лето нелюбви,под лапками отравленная почва.Заело что-то. время не идет,стоит жара – на стеклах толстый лед,вино не бродит, не приходит почта.

мы были – вспомни! – чувствами честны.давай очнемся, заведем часы,нам черт не брат – гони мерзавца в шею.на нас глядит небесный муравей.не любишь – так хотя бы пожалей,и я тебя, родная, пожалею.

давай-ка сдвинем время чуть назад,откроем дверь и выйдем в зимний сад,а там – друиды, снегири и дети,под елками раскинуты шатры,на елках разноцветные шары,и чистота... и в ней мы праздник встретим.

начистоту

Геннадий акимов

79

дочери

на листе прикнопленном – набросокбез изъяна: тонкие черты,хитрое веселье глаз раскосых,волны шевелюры. это ты –

девушка, живущая на гранисвета – тени. ты и тень, и луч,хрупкая модель для модильяни.до чего же облик твой певуч!

Пой, душа, не знающая страха,пей простую лёгкость бытия.словно домотканая рубаха,скроен мир уютно на тебя.

если дух в упадке и голос квёл –приходи к сосне, чей раздвоен ствол,где тропа ведовством заклята.там змеится тускло речной изгиби плывут огни краснопёрых рыбв тёмно-синей воде заката.

Береги тишину, стереги росу,затаись волчонком в глухом лесу,ты почуешь: неслышным шагомподступает срок потаённых строк –не спугни его, не спеши, сынок, –и мотив налетает шквалом.

Зашумят верхушки, гроза взревёт,деревянный идол откроет рот,и гортань расщепится в стоне.Помни: бог созвучий жестокосерд –изогнётся небо, щербатый серпполоснёт по твоей ладони,

заструится песнь – солона, сладка...а когда из чащи звезда цветкапозовёт, просияв крылато, –улетай скорей, не иди пешкомтам, где ночь с бездонным стоит мешком,из которого нет возврата.

фатеж – любаж – деревня игино.осиротевший бабий хор.спи, дядя Коля, песня сыграна,окончен трудный медосбор.

не войте так, не надо лишнего.Пчелиный гул, далекий звон,Блины и баночка гречишногода знаменитый самогон.

а помнишь – озеро, карасики,неутомимая гармонь?теперь в селе не будет пасеки,да и село уже с ладонь.

Поля убогие не холены,Поскольку трудно старикам.растет картошка малахольная,сопротивляясь сорнякам.

Земля, забытая создателем,скупой обветренный пейзаж.и храм, в котором настоятелем – Былой воришка и алкаш.

художница

* * * фатеж, любаж, деревня игино

мне нравится здесь

80

маргарита мертва так давно, что не помнит,Как её убивали, огнём пытали.её дух анфиладой солнечных комнатудалился в просторы, где несть печали.

только слушая реквием, вспоминает крики,ощущает запах горелой плоти.на секунду расходятся памяти стыки,а потом опять смыкаются плотно.

доктор фауст, не плачьте, ведь всё забыто,милосердие научились делить на кванты.видите – в желтом черепе маргариты вместо глаз горят бриллианты,

Как прожекторы мощные – вдоль асфальта,Как огонь, охвативший тело – ещё живое...черный пудель сидит на стене Бухенвальда,смотрит в лунное небо, протяжно воет.

стыки Памяти

всё пойдёт в салат: сельдерей и репа,Завитки капусты, кружки редиски.мои дети – любители русского рэпа,моя бабушка преклонялась перед вертинским.

Быстроходы фрегаты или корветы,Где до них простецкому сухогрузу,но любые сравнения некорректны,если взять мыслителя и медузу.

сколько умных приборов, машин, орудий,не даётся только прогноз погоды.а мужчина и женщина как бы люди,но при этом животные разной породы.

для кого-то жизнь – тяжкий сон с похмелья.для кого-то смерть – выпускной экзамен.и одни ждут света в конце тоннеля,а другие становятся светом сами.

изумительное разнообразие

Геннадий акимов

81

я имя позабыл и место не запомнил,там хрупкая трава, тарковская вода,и кашель, и романс притих, недоисполнен,подсолнухи, перрон, глухая слобода.

электропоезд пьян, страна слегка устала,раздумья тяготят, коль совесть нечиста,в вагончик с двух сторон внедряются каталы,а дальше лязг колес и рельсы вдоль моста,

а дальше ни страны, ни денег. Поезд прибыл.на ужин – протокол и вялая ботва.Проматывая вдрызг неправедную прибыль,гуляет по ларькам отвязная братва.

в какую из эпох случилось это лето,кто ставил в паспорт штамп, куда пропал билет?Козырный туз побил и выбросил валета,в уплату отобрав цветущих двадцать лет.

и нужно ль протирать слезящиеся линзы(там резкий свет в глаза, там окрик, будто плеть),чтоб вспомнить имя той, проигранной, отчизны,где не было дано ни жить, ни умереть?

на поверхность выходят подземные короличерез мглистую трещину в чреве земли,остывающий воздух утаптывают сапогами,королевства их – черный лед и камень.

так кончается последняя мировая война,трещина поглощает, дымясь, технику и пехоту,все несметные полчища достигают земного днаи становятся кремнием, грязную сделав работу.

в безвоздушном календаре дни не имеют числа,ледяные часы лишены кровеносных стрелок.наступает и наш черед. никого любовь не спасла.все равно – поцелуй меня напоследок.

имя. романс с червоточинкой

Подземные короли

мне нравится здесь

Залман ШмейЛИн (австралия)

русское Зарубежье

залман шмейлин: графомания как ПриемК юбилею поэта

Краткий реестр детских болезней: корь, свинка, ветрянка, левизна в комму-низме, синдром Бродского. Шмейлин, на первый взгляд, серьезно инфицирован рыжим Иосифом: дольник, анжамбеманы, полное отсутствие тропов, безогово-рочный приоритет идеи над образом. Ан нет, не все так просто.

В анамнезе у З.Ш. – советская поэзия 30-х: Васильев, Олейников, обериуты. А по гамбургскому счету – и Хлебников, родитель их. Именно он едва ли не первым из отечественных стихотворцев возвел нарочитую графоманию – спотыкливую и шершавую – в ранг художественного приема: «Русь, ты вся поцелуй на морозе! / Синеют ночные дорози».

Шмейлин – прилежный ученик классиков:«Ирландские хроники эту историю сохранили И около сотни свидетелей поклялись в том Держа правую руку на Библии И соглашаясь пройти испытание водой и огнем…» («В хрониках сказано…»)

Первоисточник опознается без особого труда. Продуманно громоздкий и угло-ватый размер, тяжелые метрические сдвиги, намеренно неряшливая рифма явно из арсенала Павла Васильева – точнее, придуманного им Мухана Башметова: «Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса / И утверждаю, что тебя совсем не было./ Целый день шустрая в траве резвилась коса – / И высокой травы как будто не было». Похоже, правда?

Этот перспективный вариант русской просодии унаследовал Бродский, а после – уж не знаю, от кого именно, – и Шмейлин. Впрочем, сдвинуто здесь все, не только просодия. На синтаксическом уровне часты однородные сочленения несочетаемого: «Мне бы подошли времена динозавров, / А тебе – Нерону играть на лире». На лекси-ческом – смешение стилей, к примеру – голливудского штампа с восточной сказкой: «Стреляя в голову, теперь говорят: «Ничего личного». / Мило, не правда ли, а я рас-скажу тебе одну притчу. / Однажды проснулся очень набожный Абу Али…»

Отчего считаю все сбои, сдвиги и перекосы Шмейлина приемами? Во-первых, графоман никогда не имитирует графоманию – точно так шизофреник настаивает, что он в здравом уме. Во-вторых, З.Ш. недурно ладит с традиционным стихо-сложением (см., например, первый катрен в «Ты виновата, что не ищу…»). Но с нетрадиционным ему явно интереснее.

Читателю, между прочим, – тоже.Александр Кузьменков

83

и все-таки, как здорово,что полагают нашимиКартошечку с селедочкойи гречневую кашу.

и все-таки, как здорово,Присев за столик с другом,Закушать стопку водочкиогурчиком упругим.

динке

мне нравится, когда ты лаешь басом.такая добродушная – и вдруг!Как это неожиданно и классно –ты самая забавная из сук,

с которыми случалось пересечься,Которых допускал в свою постель.ты, может быть, горячая, как печка,так горяча – башку снесет с петель.

но в этом не дано мне убедиться –тебе ночная вахта не грозит, Хоть ты неровно дышишь даже к шпицу –Знаком мне лишь твой волчий аппетит.

* * *

* * *

и все-таки, как здорово,Как будто не съезжали,выпытывать с пристрастием− меня ты уважаешь?

и все-таки, как здорово,Гордиться тем отличием,что мы больны на головусвоим русскоязычием.

я сам себя сужуя сам себя сужу

* * *Погода в мельбурне как-то совсем не в кайф:все сезоны за день – вовсе не эксклюзив.сосед мой продал магазинчик и драйв, драйв, драйвв Брисбен, где круглый год тридцать и голубой залив.

он держал много лет антикварный сток,но сырость вредна для неаполитанской души.его испытательный срок давно истек.он сказал в сердцах «факенвеза» и свет за собой потушил.

а меня держат цепи, тянущиеся за океан.я с каждой из четырех сторон в чем-то убежден.даже пьянствовать предпочитаю ходить в русский ресторан.я еще на пути, чтобы стать раскрепощенным, как он._______________*Факенвеза – долбаная погода (англ.).

84 Залман Шмейлин

русь в глуши – мордаленция та еще:огородик, колодезь, плетень,скол плиты с арматурой зияющей,сараюшка, сортир без петель,

Клеть, подклеть, бельецо не веревке, дров поленница, пара корыт,Банки-склянки, бутылки и пробки...татарва, одним словом. Быт.

отыщи в таком мессиве средство, чтоб душе воспарить и запеть.вот найти бы волшебный перстеньили волку на холку сесть,

унестись в те самые дали,Где сплошь замки да короли.эх! Как смачно в глубинке мечтали,Пока Запад жирел и гнил.

а Хохляндия – дело другое.русь как русь – даже днем с огнем.только хатки там с синевою,словно в стопке одной с бельем,

только дворик под вишней вычищен,словно горница к рождеству,и хозяин в рубашке с вышивкой,и кабанчик сопит в хлеву.

и вечерять на летней кухне,Как стемнеет небесный свод,тесной россыпью звезд набухнет, все сойдутся, смыв груз забот.

и лоснящуюся таранькуЗапивая домашним вином,Про марусю да про иванкутихо-тихо споют перед сном.

* * *

* * *

* * *

мне кто-то здесь недруг и кто-то – не другсредь многих с улыбкой протянутых рук.я к ним без претензий, раз так – значит так.я сам себе, может быть, искренний враг

и первопричина бессонных ночей.я сам среди грубых своих палачей,я сам себя первый сужу и виню,Пинком под язвительный шёпот гоню.

мне кто-то здесь недруг и кто-то – не другсредь многих с улыбкой протянутых рук.я к ним без претензий, я их не корю,я сам на костре своих строчек сгорю.

Поезда моего детства – мерный стук колес на стыкахи гудки, как зверя раненого крики.Поезда моего детства шли на Запад под брезентом,а обратно возвращались в белых лентах.

Поезда моего детства – сквозь развалины и пашни,По мостам и лабиринтам Подмосковья, Где маринки и наташки суп варили из ромашкии мечтали о бифштексах с кровью.

85я сам себя сужу

* * *

всех потерь еще не зная, где друг друга ободрялине пайком американским – крепким матом.а подачек и не ждали, сами переоткрывалии пенициллин, и страшный атом.

Зарешеченные окна, а за ними силуэты,Голоса, как будто крошки между пальцев.нам, сопливцам, невдомек, что это голос того света –может, Праги, а возможно, и дебальцева.

Поезда моего детства тянут с места и на местоломовые – в струях пара, в блеске стали.и нам, местным, интересно,очень даже интересно, если паровоз – товарищ сталин.

мой сосед в автобусе из оксфорда в лондонв пиджаке, застегнутом на пуговички все,По всему, подосланный к нам конторой гнойной,мне сказал: «да вы расист!» я прямо так и сел.

в разговор добавила соль татьяна снежная:«вы такой же эмигрант, точно как они.они тоже есть хотят вкусное и свежее,а кто думает не так – Гитлеру сродни».

я к татьяне всей душой, что ж это такое?!я, конечно, эмигрант и за «миру – мир».и готов присесть под куст рядом с ними в поле и потом чесать и драть темечко до дыр.

я ж совсем не сибарит и ничуть не мнительный,но зараза – во весь рост, в чем готов на спор.у китайцев вон ай Кю очень впечатлительный,оттого и не бегут в кассу сквозь забор.

мы, как мягко ни стели, – в дураках набитых.стала география – поперек спины.валят тучей сорняки – им столы накрыты,и за ними на рысях весь клубок родни.

но попробуй что скажи, тебе враз – «не мацайсамую горячую из запретных тем!»дорогие вы мои, это ж оккупация.в партизаны, что ль, пойти, довели совсем.

86 Залман Шмейлин

* * * * * *ты виновата, что я не ищу сокровищ в далеком море.ты виновата, что я сам с собой больше уже не спорю.

ты виновата, что не стремлюсьмир наш переиначить,что все звезды и все фонари −в складках твоего платья.

что все оттенки живых цветовв меди твоего волоса,что все мелодии мира звучат в тихом твоем голосе.

и если так станется – идти мне по улицеК людям с протянутою рукой,в мечтах моих будет лишь солнечно щуриться самый будничный день с тобой.

Б.в.

мы совсем не очевидная пара,Повстречались − шагай пошире.мне бы подошли времена динозавров,а тебе − играть нерону на лире.

но случилось как раз то, что случилось.ну, рулил бы я не «Хонду», а «ниссан».только б жизнь была – при жизни могилаи стишок бы этот не был написан.

Редакция журнала «Новая Немига литературная» сердечно поздравляет своего постоянного автора Залмана Шмейлина с 80-летием и желает

ему доброго здоровья, вдохновения и новых стихов.

наталия ерменКова

три буквы «а» – не много ли одной?начальных, первых, самых смелых…для «дикой девочки», бежавшей босикомпо жизни, – в самый раз!она терпела,хоть камни острые и ранили ступнибезжалостно, порой до крови,русалка оставалась верной морю:ведь анна Горенко всегда сильнее горя.«монахиня», «блудница» – кто ж она?татарка? русская? ахматова-дворянка?ордынских ханов дочь? одна – против системы? самозванка?…а Петербург запомнил, что брелабольными, белыми, бессонными ночамипо набережным, где закована нева,прекрасной дамы тень:

а.а.а., княгине русской Поэзиив Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем.о.мандельштам

Наталия Еременкова – поэт, писатель, публицист, переводчик. Председатель Союза русскоязычных писателей Болгарии. Москвичка по рождению. Работала преподавателем английского языка в Калужском университете, после замуже-ства переехала в Болгарию, где работала переводчиком и редактором в агент-стве новостей «София Пресс» и в издательстве «Свят». Автор более десяти книг на русском, болгарском и английском языках. Постоянно печатается в ведущих журналах Беларуси, Украины, Крыма. Член Союза писателей Болгарии, действи-тельный член Петровской академии наук и искусств и Славянской литературно-артистической академии, Союза журналистов Болгарии.

Сегодня в рубрике «Славянское братство» Наталия Ерменкова кроме своих стихов предлагает читателям познакомиться с творчеством еще двух поэтов – новых членов СРПБ.

русское Зарубежье

Поэты Болгарии

88 наталия ерменкова

отчаянье… нет!эта роскошь не для нас с тобой:наш город – вопреки страданию!на нас глядит исаакиевский собори верит, снова верит обещанью,что солнце отразится в куполах,и старину – не только с литографий –увидит невская высокая вода,и улыбнется Петр с фотографий…По набережной я пойду пешком,разувшись, побреду к фонтанке,почувствую, как босикомя «дикой девочкой» иду к дворянке.«Бродячая собака» – вот твой дом...россии слово – вот твое призванье!мы в «город славы и беды» придемпросить прощенья у плиты прощальной…

вдали от родины все кажется родней –и отчий дом, и ямы на дороге,и сами мы – моложе и умней –звучим в ночном интимном диалоге –и с другом, и с предателем убогим...Поэт сказал: „вблизи не увидать...”Поэтому, быть может, мы уехали,чтобы однажды, но не вдруг, понять,что нет нам ближе и желанней – родины,ее берез, ракиты и смородины...мы – беглецы иль беженцы – не знаю,мы – эмигранты от самих себя,и каждый день еще пытаемсявернуться к прошлому, о нем скорбя,лишь повторяя: «вот проклятая судьба»...но тут наш дом – мы выбрали его,страна, нам давшая очаг и кров,и не отнявшая сакрально-своегои даже благости колоколов,даря его нам через стон веков.Болгария...Позволь мне обратитьсяк тебе, славянская душа!К твоим домам, покрытым черепицей,к чешме, где я могу испить водицыв жару, и родины крупицавдруг отзовется из болгарского ковша...Благодарю тебя, не мачеху, но мать,что нам дала приют и теплотусердец болгарских, время осознатьсвой век и заповедную судьбу –вдали от родины ей слать свою мольбу...мы – осенью разбросанные листья,

вдали от родины

89Поэты Болгарии

осенняя имПрессия

нас отнесло за тридевять земель,но родина по-прежнему нам снитсяв Болгарии, где дым из труб струитсяи где весною так звенит капель!

лес небольшой был –даже вроде парка:тропинки стертые –как спитая заварка...я отмечала желтизну деревьев,брела, забыв проблемы, – красота!стас бегал рядом...Просто не поверите:так хорошо, что я запела:”тра-та-та!”

что на меня нашло – сама не знаю!я оглянулась: не услышал б кто...тут дунул ветер, листьев желтых стаяпосыпалась с деревьев на пальто.дождь золотой так щедро рассыпался,подставишь руки – пригоршня полна!Как будто ждал меня давно – заждался,чтоб одарить перед зимой – сполна...

и вот поляна, в листьях утопает.я просто не поверила глазам, увидев – помнить буду, знаю! –картину эту: неба бирюза сливалась с витошей –импрессия воочию:моне и ренуар, дега и мой Шагал лазурных красок расплескали бочку –и в щедрости своей Бог удержу не знал!..

вчера ушел мой старый другиз жизни – в мира бесконечность… друзья всегда уходят «вдруг»,хоть знаем, что никто не вечен.он был – как больно мнев прошедшем говорить о леве! –так ненавязчив по себе,но рядом – в радости и в боли.Казалось, столько лет прошло –у каждого свой в жизни путь,воды немало утекло, и соли съедено – не пуд,но через годы – будто «вдруг»,но я-то знаю: не случайно! –

* * *мой появлялся верный друг, чтоб разделить со мной печали,чтоб снова, как сто лет назад,смеяться вместе, вспоминая,и видеть грусть в его глазах,которые все понимают…мне слезы не дают писать: ушел мой друг – хороший, верный…Когда мы встретимся опять?но знаю: встретимся, наверное,и будем снова говоритьпро то, про се, про жизнь былую…и в щеку, как всегда при встрече,я леву снова поцелую…

90 евгений назаренко

Предательство не проходит даром –от него не спастись скипидаром…наши бабушки знали «средство»:скипидарили нас все детство!Керосинили, кочегарили –

Когда все герои уйдут на покойи лица будут чисты,Когда все деньги станут золойи ружья покинут посты,я уйду туда, откуда пришёл,Где воздух не тает во мгле, –К жемчужной реке на сияющий холмв лесах на Белой Земле.

За окном моим сотни прохожихидут на зелёный свет.я рисую на мокром стеклемир, которого нет.я – упрямый глупец, я лишь трачу краски,рисуя траву и цветы,лазурное море, золотое небои город моей мечты.

однажды я был там – февральской стылой ночью, Когда ушли все поезда и люди разошлись, – лишь я и тот вокзал с ободранной скамьёй. один в ночи, так далеко от всех, Кто вспомнил бы меня, Когда б я сгинул зимней ночью в том городке – бесследно, насовсем. но я умчался первой электричкой – в февраль, всё дальше, налегке, не обернувшись, молча, без возврата... Прошло уж сколько лет, и я забыл название тех мест, Хотя и думал – навсегда. так память странная воспоминанья наши уничтожает дырами – как моль, что тихо гложет старое пальто.

* * *

* * * * * *

* * *

евгений наЗаренКо

обо всем мы помним едва ли…и от гриппа, от коклюша дажемы и тело, и душу „намажем”…Баба Груша, как жалко, родная,что рецептов твоих я не знаю…

91наталья недялкова

на каменной стене на радость всем ветрамуже который год, уже который вексидит и смотрит вниз на маленьких людей,на их смешную жизнь какой-то человек.никто не знает, как он оказался там.сидит, глядит, молчит, смеётся сам себе,а жизнь идет вперед, а он всё смотрит внизи только иногда играет на трубе.сознание мое давным-давно больно,Звучит, звучит тамтам все громче и сильней…но если я гляжу в открытое окно,мне кажется, что я сижу на той стене.

отечество далекое мое,но все-таки невероятно близкое.среди морей и жизни бурных водвсегда ты будешь самой доброй пристанью.

но есть еще один родимый край:земным, по праву, он зовется раем –моей отчизны кровная сестра – благословенная, прекрасная Болгария.

* * *

берега

наталья неДяЛКова

не раз историю писали заново,о мнимых ценностях слагали оды.но не затмить народной памятио тех, кто пал в бою за их свободу.

Перед величием священной жертвысклонили время, вечность свои головы.сильнее пламени горит бессмертныйтот подвиг, озаряя путь народам.

Память и вечностьдобро на завтра никогда не оставляйте. сиюминутность – это его время. неизреченные слова теряют свой первозданный свет, и он уже - не дар бесценный, а превратится в бремя. Земную юдоль вечность поглотит,а суету мирскую растворит Безвремие... Прислушайтесь к душе своей, к словам и воплощайте в жизнь благие побуждения.

* * *

наталья варенИК (украина)

Пусть тебя в моей жизни не станети душа говорить перестанет, Позабыв эсперанто любви…Пусть ты канешь, растаешь навечно,оборвешься тропинкою млечной,только надвое сердце не рви!Пусть я образ твой странный забуду,развенчав, прокляну, как иуду,Брошу в спину отточенный нож…Затворюсь и укроюсь снегами, Буду молча общаться с богамив белой келье, куда ты не вхож.Будут ветры сквозить ледяныеи рассветы рождаться иные,Белый иней укроет постель…Побреду по безбрежной пустыне,выжгу слезы глазами пустыми,ждать не буду полночных гостей.так живу между раем и адом,Зная: жив ты и где-нибудь рядом.то летаю, то в бездну лечу…в той же церкви за прошлое каясь,Параллельно, не со – прикасаясь,от твоей – зажигаю свечу…

снег идет, идет, идетснег – прозрачный, белый, синий…дни и ночи напролетчерез сито сеет иней.я иду, иду, идув такт со снегом по тропинке,По сугробам и по льду,растворяясь в белой дымке.я лечу, лечу, лечусквозь луны стальное ушко,Как по нитке – по лучуот свечи в окне церквушки.от заката до заривалит белый хаос с неба…санки. детство. фонари.Хруст рождественского снега.в дом ворваться, выпить чай,в ель вонзить кусочки ваты,в фортку глянуть невзначай:снег опять идет куда-то…Город в сказку погружен,Как в хрустальную шкатулку…и, надвинув капюшон,снег идет по переулку.

* * * * * *

для счастья нужно мало!

русское Зарубежье

Наталья Вареник закончила факультет поэзии Литературного института им. А.М. Горького. Член Национального союза писателей Украины и России. Автор 6-ти книг, вышедших в Украине и России. В разные годы публиковалась в «Ли-тературной газете», журналах «Юность», «Радуга», «Смена», «Москва», «Моло-дая Гвардия» и многих других. Лауреат многих литературных премий. Главный редактор издательства «Писатель в интернет-пространстве». Председатель орг-комитета международного литературного конкурса «Созвездие Духовности».

93

не доехать до ершлаима, на Голгофу ночью не взойти.Как чужая, жизнь проходит мимо,и ножами скрещены пути.не вздохнуть, легко и невесомо,на огонь свечи у алтаря,не уйти из жизни, как из дома,За собою двери притворя.Ключ в замке чуть скрипнет осторожно,Звездный небосвод над головой…и еще хорошее – возможно,и иешуа еще – живой.Пахнет летом, горечью и мятой,дни идут бездумно – вкривь и вкось…убежать от жизни бесноватойникому пока не удалось.и пока в пустыне ждут Пророкаи Пилат который день без сна,мне грехи отпущены до срокаи за все уплачено сполна.

ветки сосновые ломятся в окна,Каждая звездочка в небе видна...в лунном свечении насквозь намокнув,ветки, как звери, шуршат у окна.После дневного латунного знояночь холодна, и прозрачен рассвет.в окна топорщится чудо лесное,и мотыльки устремились на свет.таинство ночи, могущество ночи!мир закольцован в магический круг,Каждый листочек под чудо заточен,Каждая бабочка кормится с рук...в чаще мелькают то всадник, то пеший,светят во тьме светлячок и звезда.варит похлебку из морока леший,ухает птица-баюн из гнезда.мох и травинки, ежата и ели,Капли росинок в полуночный час –то, что в асфальт закатать не успели,ночью стеной наступает на нас.мир как клинок, лишь запрятанный в ножны,Полный божественных призрачных сил,даст нам понять, как глупы и ничтожныте, кто богами себя возомнил...

воздух тяжелый, как липовый мед,вниз по деревьям струится.лето из медного ковшика льетЗной на усталые лица.не шелохнется под ветром трава,Пряный дымок источая.лето, как жнец, засучив рукава,Косит соцветья для чая.Белки мелькнувшая рыжая тень,ягод янтарное блюдо…Как в океан, погружаемся в деньэтого знойного чуда.рай, если есть, – это именно здесь.вдох, как мираж из кальяна.Красок и запахов странная смесь.август. лесная поляна.

За окном минус двадцать натикало.ощущается как минус тридцать.это слова очень умного диктора…Хочется под одеяло забиться.минус двадцать четыре за дверьюи утро, пожалуй, не раннее.Завидую всякому пушному зверю.ощущается – как остановка дыхания.минус тридцать – за кругом магическимГорящих уфо и конфорок…что, если выключат электричество?!ощущается как минус сорок.минус каких-то десяток лет.время летит мгновенно…наплевать, если вырубят свет!ощущается – как бритвой по венам.что для вечности минус нашмежду встречей и вечной разлукой?время отточено, как карандаш,ощущается – стрелой из лука.минус пролитых слез и любви,Как ртуть, продолжает падать.нажми «enter» и жизнь обнови.ощущается как стертая память.За окном – минус десять прожитых лет.выйду, чтобы как-то согреться.Босиком на снег, на божий свет –остановить сердце.чтобы заново научиться ходить,дышать, читать по слогам.ты – в минусе. жизни оборвана нить.все остальное – спам.

* * *

* * *

* * *

оЩуЩается

Для счастья нужно мало!

94

Белый налив с голубой червоточиной,дождик косой с ослепительной радугой....спелому лету уйти напророчено,жару – потухнуть, но это не радует.Птица ночами кричит неприкаянно,стали рассветы пронзительно ранние...Прямо за церковью – мира окраина,Прямо за лесом – война и страдание.несовместимы сверчки и созвездияс пулей, летящей своей траекторией.в зной погруженные, ходим по лезвию,не сознавая, что пишем историю.Призрачно поле с цветами лазурными,Призрачен август с гремящими грозами.нас охраняя от войн и безумия,ангелы в небе повисли стрекозами.осень грядет листопадом и бурями,станут деревья сухими и голыми...старцы Печерские смотрят нахмуренно,Перст положив на повинные головы.не замечая простые знамения,Плача, греша и неистово каяся,мы не надышимся каждым мгновениемна волоске от всеобщего хаоса.

Корабельные сосны по небу гребут,разгоняя лохматые тучи…мир везде одинаков – в тибете и тут,в нас самих – мироздания ключик.но как чудо – сосновая роща в глуши,рыжей хвои и мха покрывало…и становится ясно – для счастья душинужно так удивительно мало!нужен свет и простор, чтобы ветер с небесдул в сосновые крепкие снасти…не ищите за морем каких-то чудес –всюду те же сюжеты и страсти.фантастичность заката и проблеск зари –Где б по миру тебя ни носило.важно то, что не рядом, а то, что внутри:мир, гармония, мудрость и сила.чтоб стоять на холме, сквозь себя пропустивПонимание жизни и света,и душой ощутить, как рождается стих,весь пронзенный дыханием лета.

* * *

* * *

наталья вареник

маша ДоКучаева

Проза

роальд

Всё когда-то кончается, это правда. Но когда это кончается, не успев на-чаться, это ну очень обидно. Особенно, если это – жизнь.

Так думал Роальд, сидя на облачке и грустно покачивая пухлыми ножками. В который уже раз его не выбрали. ЕГО НЕ ВЫБРАЛИ! Что за слова такие обид-ные, так и сидят в тебе, как иголки ехидны. А чем он хуже других? Ну, глазки у него не голубые. Ну, волосики не похожи на белых кучерявых барашков. Ну, не розовые у него щёчки, за которые стандартные лондонские бабушки так любят трепать младенцев. Роальд был полной противоположностью милого пухленького ребёночка. Жёсткие тёмные волосики как горшок прикрывали его лобик. Серые, почти бесцветные глаза были полны вечной обиды. И нос настолько не курносый, что даже выходил в горбинку, а кстати, курносость в то время высоко ценилась новоиспечёнными родителями. В общем, поверьте мне, в его внешности не было ничего красивого, зато она была настолько впечатляющей, что родители, подходя к нему как к следующему варианту, сразу стыдливо опускали глаза и отходили.

Вот он и сидел на облачке и жалобно хлюпал носиком. Вообще, плакать он не любил, потому что слёзы затекали в рот, в уши, в нос и становилось очень щекотно и смешно. Но в такой момент, когда от него отвернулись 386972-е родители, было просто грех не заплакать. Ужасно обидно. Так и будет он сидеть в специальном отсеке Рая, никому не нужный, никем не забираемый уже пару тысяч лет, и в итоге его выбросят. И будет он долго лететь, пока не угодит в КДМ – Корзину Для Мусора. Такого исхода ему не хотелось. А самое обидное, на Небе в тот момент оставались только он и тупенький Владислав Закрайкин, который, когда давали ему леденец, совал его прямиком в ухо и сла-достно позёвывал. Но всё равно из них двоих выбрали тупого, но красивого… А вот Роальд вовсе не был глупым. Более того, он был весьма образованным и начитанным. Жаль, что при знакомстве с каждым обитателем Неба родители не беседуют с ним, а выбирают исключительно по внешним данным.

– Эй, а ты чего здесь сидишь такой хмурый и безрадостный?

рассказ

Маше Докучаевой 13 лет, она учится в 4-м классе Московской государствен-ной академии хореографии.

96

Роальд обернулся на чрезвычайно нежный голосок и подумал было, что это девочка. Но увидел прекрасного мальчика с кучерявыми беленькими во-лосами, яркими голубыми глазками и пухлыми розовыми губками – в общем, мальчик-картинка.

– Так я здесь один и остался, – хмуро ответил Роальд, внимательно изучая мальчика.

– Что, прям совсем один?– Ну да, меня никто брать не хочет. Вот и сижу уже тысячи лет.– Не волнуйся, меня тоже не скоро заберут, – насмешливо сказал мальчик,

своим же тоном опровергая эти слова. – Меня зовут Адан, а тебя?– Роальд. И неправильно ты говоришь, тебя как раз заберут первые же роди-

тели, – Роальд безнадёжно махнул рукой.Адан непонимающе склонил голову и принялся с интересом изучать со-

беседника. Он не стал спорить с Роальдом, просто неопределённо хмыкнул и потёр кулачком носик.

– Вот как ты думаешь, как в Верховном отделе Рая распределяют детям внешность? – спросил Роальд.

– Не знаю, – беспечно ответил Адан.Роальду его беспечность не понравилась, но он продолжил:– Наверное, лотереей или специальным автоматом, которому задаётся ком-

бинация ДНК. А вот он уже печатает детей. Да?– Наверно, – равнодушно согласился Адан, явно не понимая, о чём Роальд

вообще говорит.– А как ты думаешь, есть где-нибудь на небе специальное место, где держат собак?– Кто это? – брезгливо спросил Адан.– Ты чего, книг не читал?! Не знаешь про собак? Стыдно их не знать. Со-

бака – друг человека. – Роальд так возмутился, что даже встал с облака и пре-зрительно скривил губы.

– Если об этом написано в книгах, то это наверняка какое-нибудь гадкое жи-вотное с огнедышащей пастью и пятьюдесятью восемью парами отвратных глаз.

– Почему ты так говоришь? Ты хоть когда-нибудь читал? – спросил Роальд, наверняка зная, что ответит собеседник.

– Нет, я читать не умею. И вообще полагаю, что читать младенцам очень вредно. Лучше прыгать, играть, беситься и веселиться. А читать – дело слаба-ков, тупиц и девчонок-заучек.

Роальд отошёл, не желая больше разговаривать. Он теперь считал Адана глупым и не достойным внимания.

Так и прошла неделя – Адан веселился, играл и купался с другими ново-прибывшими младенцами. А Роальд тихо ходил по садам и паркам, сторонясь разговоров с Аданом. И всё размышлял о том, почему Бог многих наделяет красотой, но зачастую обделяет умом.

Адан вскоре понял, почему Роальд не хочет с ним общаться. Другие дети объяснили ему, в чём дело: Роальд не хочет общаться с красавчиком и первым претендентом на выбор родителей и жутко ему завидует. Это было неправдой. Роальду просто неприятно было общаться с Аданом, и он предавался мыслям о его глупости и коварстве. Дело было в том, что однажды, подсторожив, Адан и его команда набросились на Роальда и спихнули его в фонтан Славы – за-прещённое для купания место. При этом хохотали и называли его зазнайкой. Тогда Роальду порядком досталось от смотрителя за то, что он купался в этом фонтане, и ни в чём неповинного малыша отправили собирать виноград. А не-навистный Адан и компания обидно подшучивали над ним.

Одним прекрасным утром на Небо прибыла очередная партия мам и пап. Роальд не стремился в числе первых занять очередь на прослушивание, а по-

маша Докучаева

97

плёлся в конце толпы, понуро глядя под ноги. Он на сто процентов был уверен в очередном провале, – не может же фортуна сверзиться ему прямо на голову. Хотя в глубине души, ну очень глубоко, теплился еле тлеющий костерок на-дежды. Сзади подбежал Адан и побрёл вместе с ним. Он долго не решался за-говорить, зная, что не приносит Роальду удовольствия своей персоной.

– Боишься? – спросил он, переводя внимание Роальда с летящего желтого листика на себя.

– Нисколько. Меня всё равно никто не возьмёт… А ты беги побыстрее, а то твою персону, того и гляди, никто не заметит, – презрительно ответил малыш, прищёлкнув в заключение языком.

Адан уловил эти нотки отвращения и поспешил воспользоваться советом. Как все и предполагали, первая же семья из сотни милых карапузов поспешила вы-брать Адана. А Роальд, как обычно, остался в компании новых грустных мыслей. В его мозгу закипали злость и зависть, а глаза были полны слёз и разочарования…

Прошло ещё 22 года, а в этом самом милом уголочке Рая практически ниче-го не изменилось. Дети всё так же купались в фонтанах, нежились на солнышке и ели сладкий холодный пломбир на палочках. Роальд, свесив ножки, всё сидел на своём любимом облачке и любовался закатом. За эти годы он изменился, но красивее не стал и все так же не привлекал родителей.

Неожиданно в Главном здании затрубили, что означало прибытие новой партии родителей. Роальд встал и, сутулясь, петляя между деревьями и фонта-нами, направился туда. Войдя в Главное здание, он подошёл к первой свобод-ной паре – молодому красавцу с белокурыми волосами и не уступающей ему в красоте девушке. На вид им было около 22-23 лет. При виде Роальда глаза мужчины расширились, а девушка поспешила шепнуть мужу что-то на ухо. Но красавец не ответил ей и всё так же таращился на мальчика. Потом он отошёл от жены в сторону и поманил Роальда к себе.

– Помнишь ли ты меня, Роальд? – спросил он, неуверенно улыбаясь.Мальчик изучающе посмотрел на него, и тут же память выдала ему фото-

графию блондинистого карапуза с голубыми глазами миндалевидной формы и персиковой кожей.

– Адан? – Роальд был озадачен этой встречей, но тут же ему пришло на ум: «А что, если он остался таким же мерзавцем и сейчас отвернётся от меня со смехом, припомнив случай, как сбросил меня в фонтан?»

– Да, это я, дружок.– И что? – недружелюбно спросил Роальд.– Секундочку.Роальд не слышал, о чём Адан долго шептался с женой, но я перескажу:– Флорина, ты даже не представляешь, кто этот малыш! Я знал его, когда

сам был здесь. Его до сих пор никто не забрал…– Это и неудивительно! Он же уродлив! Ты что же, хочешь, чтобы у нас был

такой ребёнок? А что люди подумают? Ты красив, я тоже ничего, как же наш ребёнок может быть таким?

– Пойми, дорогая, он не слишком красив, зато умён, начитан и любит жи-вотных. Раньше я считал, что книги вредны, но на своём опыте понял, что это не так. Какая разница, что у человека за внешность, главное – что внутри…

– Пф! Ты сейчас говоришь так, как автор сказок для детей, которому нужно вдолбить мораль детям. Нет, мы возьмём вон того, с большими ушами, он милый!

– Нет, дорогая, я хочу, чтобы наш ребёнок был умным, а красота в данном случае не важна.

Флорина знала, что муж прав, и поэтому не сразу, но всё-таки согласилась взять Роальда к себе. И вскоре они вместе летели на облачке к земле. А Роальд, которому я пересказала весь разговор, больше не считал Адана плохим человеком.

роальд

елена аГИна

За окнами листья шумят и шумят –За полночь был мороз.дорожки пестры от ржавых заплат.октябрь. и грустно до слез.

о том ли, что осень проходит? Бог весть...и ветер, как пёс ничей,скулит, что зимних ночей не счесть,Бессонных и злых ночей.

что даже когда разгорелся огоньв печи, и заварен чай,и лижет собака твою ладонь,внезапно в дверь постучат –

и рушится все, обращаясь в прах,все, чем ты привычно жил.и древний, как ящерица, тёмный страхмгновенно лишает сил.

мелкий дождь моросит за окном.даже кот на прогулку не вышел.мелкий дождь, как назойливый гном,монотонно топочет по крыше.воздух пахнет бродящим вином,и крыльцо в тёмных пятнах от вишен.

* * *

* * *

и мысли, клубясь, как демонов рой,несутся куда-то вскачь.и то, что казалось простой игрой,Как брошенный в стенку мяч,

За время, пока до дверей идёшь,создаст и разрушит мири душу прикупит за ржавый грош,суля безумный клавир.

но вспыхнут огнём неземным глазамышей, что живут в углу.и бесов гурьба улетит назад,оставив свою иглу.

и сердце,едва загорится свет, разяще белый, как нож,вернется, откуда возврата нет,Пока до дверей идёшь.

на дорожках размокших везделистья, сор и разбитые груши.чей-то пёс прямиком по водеобречённо форсирует лужи.от дождя не укрыться нигде.Запахнувши ветровку потуже,

остывает лета аромат

Поэзия

99

* * * * * *

остывает лета аромат

Хмурый дядька под чёрным зонтом,весь скукожась, шагает за псиной,вожделенно мечтая о том,Как усядется в кресле в гостиной.Пёс, лениво виляя хвостом,для порядка облаял машину.

я уже не летаю во сне.может, вовсе уже не живу я.нет ни звука, ни всплеска извне,Будто в гроб положили живую.

Будто мир погрузился на дно.или, попросту, нет его даже.Просто в городе, мёртвом давно,По стене ходит мёртвая стража.

и не лязгнет ни щит, ни копье.Бесконечно, от века до века, слышишь только дыханье своё.да о стену царапает ветка.

Боже мой, я совсем не о том,что за окнами сосны да поле.Просто, если наотмашь хлыстом,я почти что не чувствую боли.

я почти что не помню обиди привычно несу своё бремя.только скрипки рыдают навзрыд,только всадник вступил уже в стремя

и проносится, грозен и дик,непомерно огромною тенью.да скорбит опрокинутый ликнад поруганной тайной творенья.

Подожди, подожди, подожди,За околицей бродят дожди.За дождями не видно ни зги.Хлещут струи, туги и наги.и не скрыться – беги не беги.

Помолчи, помолчи, помолчи.одиночеству тесно в ночи.тяжко бремя несказанных слов.в тёмный омут упало весло.и ладью без весла унесло.

ворожи, ворожи, ворожи.а дожди – будто в спину ножи.За дождями – иная судьба.За ножами – гуляй, голытьба!и ладонь – у горячего лба.

не проси, не проси, не просиу травы одичавшей – росы.та роса – как хмельное вино.то вино тянет камнем на дно.тянет душу забытой виной.

не уснуть, не уснуть, не уснуть.Хоть бы проблеск один где-нибудь.только чёрные в поле стога.только тонет размокшая гать.и судьбы на кривой не догнать.

и опять никого. только дождьв переулке бредет опустелом.в доме сыро. и зябкая дрожьПробегает привычно по телу.Кофе снова остыл. ну так что ж – Пить его все равно не хотелось...

100

* * * * * *август канул. снова закатилосьлето смелым яблоком в траву.дней ушедших ласковую милостьс яблоками вместе оборву.

с яблоками вместе на ладоняхостывает лета аромат.Как пейзаж за окнами вагона,дни за днями катятся назад.

и сквозь кроны рдяный свет закатадогорает углями в золе.и как будто жизнь была когда-то.не о чем как будто сожалеть.

жаловаться не на что и плакать.не о чем и некого просить...Просто снова под ногами слякоть,и сентябрь дождями моросит.

Просто снова опадают листьяи плодов созревших благодать.Просто снова осень в шкуре лисьейПо полям несётся – не догнать...

Просто время в кресле пред каминомПодогретым тешиться вином,в переплете кожаном старинном,том стихов листая перед сном.

я хочу тишины, чтобы слышать шагина далёких полночных бульварах,чтобы в комнату лился из окон нагихШепот листьев на яблонях старых,

что, клонясь до земли в запустелом саду,тихо дремлют, роняя ранеты.я хочу тишины. я почти на краю.впрочем, ночь... и довольно об этом...

я хочу тишины, чтобы слышать в ночив поле дальнего ветра порывы, Как вздыхает песок и как омут молчит, Затаившись в тени под обрывом.

Как бредет неприкаянно лунной тропойнавсегда уходящее лето. я хочу тишины, чтоб из кельи слепой доносились глухие обеты.

я хочу тишины, как янтарь, золотой, чтоб расслышать далекое что-то – на погосте забытом, в церквушке пустой оползает с крестов позолота.

и дрожит паутины тончайшая нитьнад иконным заплаканным ликом...я хочу тишины. я хочу ещё жить.Хоть слезою. Хоть солнечным бликом...

Помоги мне, душа моя, расскажи мне, моя красавица,Как в степи ковыли стоят,Как над степью ветра печалятся.

Плат до глаз повяжу, пойдуК батьке дону, за плавни синие.Поведу коня в поводув сизых росах топтать полыни.

напою водой из горсти,отпущу его в степь ковыльную,Где песок на зубах хрустити горчит молоко кобылье.

Где смолкает топот копыт,Где туманы по балкам стелются,и всю ночь ковыли кропитПылью звездною Божья мельница.

ПесняГде, как пыль, по степи седойвек за веком прошли и канули,уровняв пред последней страдойжертву авеля с жертвой Каина,

чтоб, сойдяся на сабли взмах,стыли рядом в колючем инееофицер и красный казак,не оставив мне даже имени.

чтоб трава подымалась в росттам, где память болит и ныне,и напившись горючих рос,Конь казачий топтал полыни...

а над степью рассвет кровав,а над степью ветра печалятся,и степная поёт трава,и трава на ветру качается.

Плат до глаз повяжу, пойду...

елена агина

101остывает лета аромат

* * *

* * *

Предвесеннее

июльский дождик, мальчик сероглазый,минута, две – и ты уже пройдешь,Как замирает отзвук смолкшей фразы. дитя, мальчишка, мимолетный дождь.ещё не страсть, не торжество, не ливень,ещё не дождь – предчувствие дождя и чистота полупрозрачных линий.с сосновых крон на цыпочках сойдя,танцор, скользящий в ритме менуэта,иль жалкий гаер, пляшущий за грош, – что из того? Каприз, причуда лета,он на тебя до капельки похож.мгновенный сон, дрожащих капель гроздь.он и тебе когда-нибудь приснится.и я ловлю губами летний дождь,Как целовала б мокрые ресницы.

Памяти Н. малашенко

и осень, и судьба, и белый плес.и на песке следы исчезнут вскоре.с листвою палой ветер прочь унесобрывки недосказанных историй.

о чем жалеть? Прозрачны и чистыв полях уснувших нити паутины.Белеют в инее последние листыи как пергамент шелестят старинный.

Забытых слов, забытых дней и летчредой безмолвной исчезают тени.К чему гадать, мы правы или нет,Кто и когда опять уйдёт со сцены?..

налей вина – и выпьем за неё,нелепую, смешную и... святуюБез звона хрусталя. и о своёммы помолчим, о большем не взыскуя.

и первозданно-белый тает снегна кромке между бытием и небом.все разошлись... и, как из века в век,стол, на столе – стакан, накрытый хлебом.

оседают сугробы устало,и от влаги набухли следы.и до самых колен красноталанабралось уже талой воды.

Шорох наста. февраль. ожиданье.стынет лес, отсыревший насквозь.лишь за просекой брезжит в туманечереда голоногих берез.

Будто оклик из мира иного,Будто отсвет пасхальных свечей...Повторяется снова и снова,вроде так и в порядке вещей,

что вопросам не нужно ответов,что за лесом теряется шлях,и лежит прошлогоднее летоПочерневшей листвой в колеях.

что темны ледяные купели,и грядет воскресенье навряд...Потому-то у первой капелиГорький привкус дождей сентября.

николай оЛьКов

Проза

1Ещё с вечера захороводило, загуляли разные ветры – то южный полыхнет

с остатками летнего зноя, то вдруг повернётся и закрутит сиверок с невесть отку-да взявшейся прохладой, – поднимают пыль, выметают улицы, ломают косматые ветки разнежившихся тополей, валят дощатые заборы. Августовский туман тяжело опустился на озеро, только ветер не дал ему отдыха, стал приподнимать от воды, рвал на куски и разбрасывал по окрестностям, заодно потревожил расположивших-ся на привычный ночлег зажиревших гусей, они тревожно подняли гордые головы на длинных шеях, словно всматриваясь в знакомые берега и ища у них объяснения. Природа разволновалась. Коровы, подкормленные и подоенные хозяйками, уже завалились было на свои крутые бока и вынули лакомую свою жвачку, но зашеве-лились, тяжело переваливаясь, вставали и издавали протяжные жалобные мычания. Воробьи забились под крыши сараев и нахохлились, скворцы загоняли свои вывод-ки куда подальше от стихии, и только ласточка, взмыв высоко к небесам, щебетала что-то тревожное, то ли собирая семью, то ли просто предупреждая друзей.

Солнце уже село, и только верхний его фитилёк снисходительно освещал боль-шое село, красиво разместившееся на взметнувшемся меж озёр языке нетронуто-го ранее чернозёма, выходящем из высокого взгорья и потерявшемся в буйных травах поймы широкой реки. Деревянные дома, крытые шифером, образовывали солидные усадьбы с постройками для скота, банями и гаражами. Оставшиеся с колхозных времён несколько избушонок только подчёркивали красоту и совре-менность селения, в них доживали такие же ветхие старики и старухи, бывшие когда-то ударниками и стахановцами. Трёхполосный флаг на бывшем сельсовете, едва видимый в вечерних сумерках, такого напора ветра не выдержал и раскроил-ся на несколько лоскутков.

Одинокая машина ворвалась в улицу с большака, резко сбросила скорость и остановилась у сельской администрации. С правой стороны открылась двер-ца, молодой мужчина лет тридцати, с усами и портфелем, одетый в добротный

чистая водаПОВЕСТь

103чистая вода

чёрный костюм с галстуком, вышел, по-хозяйски глянул на флагшток и крикнул водителю:

– Игорь, завтра с утра замени флаг. Хрен его знает, хоть железный вешай, на неделю не хватает.

– Понял, Роман Григорьевич, сделаем.Роман Григорьевич открыл дверной замок своим ключом, включил свет в ко-

ридоре и ещё раз щёлкнул ключами в двери с табличкой «Глава сельской админи-страции Канаков Р.Г.». Он ещё не остыл после крупного разговора на совещании в районе. Обсуждали подготовку к выборам президента, глава района Треплев сам накануне вернулся из области и был настроен категорически:

– Такого позора, как в прошлый раз, мы допустить не можем, скажу больше: нам этого не простят. Тогда сняли двух глав, до меня очередь не дошла, на про-цент выше показатель. И мы освободились от некоторых товарищей, которые ис-подтишка смущали людей и допустили в урнах большой процент за коммунистов и прочих. Предупреждаю: такого быть не должно. Особо по тебе, Канаков. Папа-ша твой в коммунистических активистах, посади его дома, пусть кактусы растит, а с политикой и без него разберутся.

Роман усмехнулся воспоминаниям, даже улыбнулся: «Папашу дома посадить! Поди, попробуй, он так посадит, что до конца избирательной кампании чесаться будешь».

Выложив все бумаги на стол и спрятав портфель в шкаф, Роман пошёл домой. Он уже привык и не замечал, как толково и складно устроил все отец Григорий Андреевич, расселив детей вокруг своего родового гнезда, и теперь крестовой дом его был на бугре над всеми тремя сыновьими домами, точно так, как и он сам все оставался старшим и главным в большом семействе.

Григорий Андреевич Канаков, бывший колхозный и совхозный механизатор, потом бригадир полеводческой бригады, был мужиком крепким и рослым, столь с виду суровым, что даже трактористы его опасались. Поговаривали, что в первые годы вся его воспитательная работа сводилась к хряскому удару по шее провинив-шегося, от чего тот падал, а отдышавшись, всячески бригадира избегал. Потом Канаков вступил в партию. Агитировали его долго, все не соглашался, но ходил в библиотеку и дома ночами читал толстые книги Маркса и Ленина, предупредив библиотекаршу, чтобы никому ни звука.

Да и внешне Канаков был мужик завидный – густая шевелюра темно-русых волос, крупные и правильные черты лица, прямой, не очень удобный взгляд серых глаз, видевший самые глубины человеческой натуры, и голос – властный, громкий и жёсткий.

А вот дома, для жены его Матрены Даниловны не было человека удобней и внимательней. Дрова, ровненько наколотые, всегда грудкой лежали в тёплых сенях, две фляги воды для хозяйства всегда полны. Если надо муки в сельницу принести и ведро – сходит и принесёт, двухведёрную кастрюлю заквашенной капусты до слова вынесет на мороз. Во двор Матрена выходила только корову подоить да малышей накормить-напоить: телят, поросят, ягнят, да и птицу тоже.

Канаков гордился, что родился именно на этом месте, что после войны и ги-бели отца полтора десятка лет кантовалась семья в завалившемся дедовском ещё тереме, от которого уже не осталось украшений, и лестницу на второй этаж убра-ли ещё при коллективизации, чтобы не злить партактив. В шестидесятые, когда немного окрепли после войны, выписал передовой колхозник Канаков красного леса через колхоз и срубил крестовой дом, развалив родительские гнилушки.

104 николай ольков

Дом рубили артельно, помочами, когда собирались все родственники и товарищи, хозяин сразу распределял, кто чем будет заниматься, чтобы не толкались без дела и не мешали друг дружке, как случалось порой на колхозной работе, а каждый бы знал своего напарника или место в сторонке, если работа такая. Жену свою Матрёну с сестрами поставил бревна шкурить, какие ещё остались от каждодневной вечерней работы, эта работа несложная, под штыковой лопатой вся корка с сосны отскакивает. Четыре крепких мужика сочиняли обвязку, укладывали на чурки брёвна-окладни-ки вполобхвата, вымеряли шнуром диагонали и дружно перемещали бревна, чтобы получился правильный угол. Ошибись они хоть на четверть – мука будет потом для строителей, и крышу не свести как следует, тем более что мужики уже видели под сараем несколько стопок шифера, а под него крыша должна быть как ельчик. И с по-лами-потолками потом замаешься, клинья вшивать – позорное дело для путного плот-ника. Не зря говорили: как бы не клин да не мох, так и плотник бы сдох.

А как окладники врубили, стали примерять бревна, Филипп Киприянович, авторитетный строитель, бегал с «чертой», такое чудное названье у приспособы, а без неё не обойтись. Положили бревно на окладник, лес справный, ловко будет паз вырубать, вот и ведет Филипп свою двупалую «черту», одним концом по верху окладник копирует, а вторым черту проводит на верхнем бревне, да с обе-их сторон. Ещё с утра Григорий Андреевич вместе с мастером пошире развели «черту», потому что паз надо вырубать широкий, чтобы стена была толще, не про-дувалась, не промерзала, – в Сибири живём, не на югах. Вот по этой черте и рубят потом паз мужики, сперва поперёк насечки сделают, а потом садятся попарно на бревна, которые тоже на чурках, садятся в концах спиной друг к другу и пошли то-порами хлестать. Топоры на круге точены, бруском правлены, волос положи – по обе стороны лезвия свалится. На такую работу самые толковые мужики садятся, потому паз получается, как корытце для холодца, как жёлоб – округлый, чистый, и не вдруг скажешь, что топором рублен. Сошлись спинами рубщики – слазят с бревна, расправляют спины, а другие уже подхватили и на место поставили. Хо-зяин смотрит: как тут и было, спичку не всунуть, комар нос не подточит. Доволен: потом мох толстым слоем положим – красота!

В новый дом перетащили дедовскую ещё кровать, широкую – хоть вдоль, хоть поперёк ложись, два старинных сундука с носильным барахлом, огромное, в пол-стены, зеркало, местами облупившееся, но красивое, старинное, с точёными за-витушками по всей раме. Столько годков прожили с Матрёной, вроде старались, а детишек все не было. Сестры Григория запоговаривали, что порчена Матрена и потомства не даст, а если и случится, то непременно уродцы.

– Брось её, Гриша, не будет у тебя семьи.– Знамо, не будет, порча на ней, да и не в девицах, поди, и взял-то.– Цыть все, пока по мордам не получили! Про Матрёну худого слова чтоб боль-

ше не слышал. А ты, Евдинья, если сама до Проньки все бани спознала, по себе не мерий. Матрена со мной бабой стала, к тому же после свадьбы. Хотя какая там свадьба, так, одно названье. В аккурат с похоронами товарища Сталина совпало. Меня тогда чуть из партии не погнали, дескать, нашёл время для гулянки и усла-ды, когда весь советский народ в великом горе. А я как-то и не подумал, что моя женитьба с политикой спутается.

А в новом дому каждые два года приносила Матрена по парню, да все такие здо-ровые, что кое-как выпрастывались из материной утробы. А она, Христовая, хоть бы крикнула раз, хоть состонала – верила, что для Гриши великая радость, и тем

105чистая вода

спасалась. Медичка прямо изумлялась, все бабы орут, мужиков матом кроют, кля-нутся и близко к этому делу не подпускать, а эта только шепчет, если прислушаться:

– Для тебя, родной мой и единственный, для тебя терплю завещанное Еве, все снесу, а деток у нас будет полный дом.

Трёх парней подряд, один в зыбке, другой на руках, а третий за подол держит-ся. Сестры перестали дурить, на очередных крестинах Евдинья подняла стакан с бражкой, поклонилась Матрёне в пояс:

– Прости нас, Матрена Даниловна, плохое мы про тебя думали, да и говорили мужу твоему, братцу нашему Григорию Андреевичу, не держи зла, а робят рожай, коль Бог даёт.

Григорий кашлянул, следовательно, надо помолчать: – Бог, может, и даёт, только я тоже соучаствую, потому решаю так, что надо от-

дохнуть, мать, этих сорванцов подрастить. А там видно будет по жизни, ежели все правильно в партии продумано, то не сей день, так завтра коммунизм наступит, вот тогда большое облегчение получится трудовому человеку, тогда и детей мож-но родить каждый год по паре, и каждый будет ухожен и обогрет государством.

В семье никто с Григорием Андреевичем не спорил, как не спорили и в со-вхозе, где он хоть и был на хорошем счету по работе, но начальство не особо при-вечало, потому что Канаков мог в любое время и на любом собрании выступить и прямо все назвать, как есть. Парторг с директором как-то об этой его странности говорили, и парторг, окончивший специальную школу КПСС, предположил, что не особо образованный товарищ начитался классиков марксизма-ленинизма, ис-кренне поверил всем партийным документам и сегодня предъявляет ко всем такие требования, какие вычитал в уставе и программе построения коммунизма.

На общесовхозном профсоюзном собрании Канаков прямо говорил о том, о чем матом выражались мужики и бабы на производстве, но молчали при боль-шом начальстве:

– До каких пор скотные дворы будут отдавать на ремонт кавказцам? Видимо, до тех пор, товарищи, пока прокурор не увезёт в «бобике» кого-нибудь из про-рабов или мастеров. Это же никуда не годится, фермы промерзают, протекают, а у прораба дом растет каждый год на трое стен в разные стороны.

– Ты тоже, Канаков, второй дом строишь! – крикнул мастер стройучастка Веня Чмокунок.

– Строю, и ещё буду, потому что у меня три сына подходят. Но у меня, Веня, на каждый гвоздь бумажка есть, потому что я при социализме воспитывался, в котором прежде всего учёт. Так, ты мне больше не мешай. – А сам продолжал: – По какому такому праву управляющий центральной фермой и два его бригадира, Попов и Горлов, двойной тракторной тягой подтащили через огороды к своим дворам доброго лесного сена, а телятишкам совхозным шумиху ложат в кормуш-ки? Все эти товарищи коммунисты, но забыли, что коммунисты так не поступают.

Канаков не знал, что точно такое же сено притащили директору и парторгу, потому совершенно искренне обратился к руководству:

– Обращаюсь к руководству, чтобы прекратить это безобразие. Беспартийные товарищи на все это смотрят и говорят обидные слова: что ни коммунист, тот на-чальник, что ни начальник, тот вор. Требую: сено вернуть, а товарищей разобрать на партсобрании, чтобы до слез.

Парторг, волнуясь и запинаясь, под тихие смешки в зале пообещал товарищу Канакову, что необходимые меры будут приняты. Когда после собрания вышли на крыльцо, Филипп Киприянович шепнул другу:

106 николай ольков

– Гриша, ты пошто как дите малое? Ты разве не видишь, что они все за счёт совхоза живут?

Григорий помолчал: – Пока не вижу, что все. Узнаю – выведу на чистую воду. – Ладно, пошли ко мне, у меня Варвара с ордой уехала к сестре в район, поси-

дим. – Старый друг не стал напоминать, что Гришу давно уже по-за глаза «Чистой Водой» зовут в селе. Хозяин достал трехлитровую банку браги, ядрёной, отсто-явшейся, Варвара у Филиппа мастерица что по дому, что по огороду, что в банки закатать, что в бочоночке, ещё бабкином, бражку поставить на пшенице.

– Мастерица, слов нет. А помнишь, когда брагу слили последнюю из бочонка, ты пшеницу на ограду высыпал, а куры наклевались…

Было такое. Размокшая пшеница сразу привлекла петуха, он подбежал к корыт-цу, долбанул носом, потом ещё прострочил в нескольких местах, поднял голову кверху и издал мощный призывный клич. Куры – народ воспитанный, сразу кину-лись исполнять команду, и скоро вросшее в землю кормящее корытце опустело. Но и с курами неведомо что стало происходить, они вдруг закудахтали, словно снесли по яичку, потом стали с разбегу подлётывать, а кончилось все небывалой дракой, самый разгар которой захватила открывшая калитку Варвара.

– Я до смертыньки перепужалась: куры в кровь исхлестаны, с ног валятся и ку-дахчут, а петух лежит поперёк корытца и рот открыт, словно издох. А после вин-ный дух зачуяла, поняла, что мужики над птицей погалились, – рассказывала она потом соседкам.

Сели за стол, хозяин нарезал солёного сала, пару луковиц очистил и раздавил – так положено, глазунью на большой сковороде поджарил.

– Григорий, я прямо дивлюсь на тебя, дивлюсь и не узнаю. Ты же нормальный мужик, делай свою работу, и пропади оно все пропадом! – воспитывал Филипп от электроплитки. Взглянул на гостя – сидит и ухом не ведет. Выпили по стакану, зажевали.

Григорий Андреевич долго обдумывал, что другу ответить. Ведь не один же он видит безобразия, все видят, но молчат или судачат позауголью. Почему он встаёт и вслух говорит о том, что все знают? Не посчитают ли его дураком после этого или просто чудаком? Нет, вроде слушают и поддакивают.

– Филя, ты почему понять не можешь, что неправильно мы живём? Вот ты плот-ник, твоей работе цены нет, потому что с бревном – не с бабой, оно не пособит. Для совхоза дома рубишь, базы ремонтируешь. А чего тебе за это платят? И я тебе скажу: ровно столько, сколько прыщавой бухгалтерше в конторе. Разве так справед-ливо? Я, Филипп, как в партию вступил, стал специальные книжки читать и многое увидел совсем не так, как раньше. К примеру, читаю у товарища Брежнева, как и что должно быть с оплатой трудящегося человека: человек должен жить достойно, для этого и создавали советскую власть. Там, наверху, все понятно, а пока до нас до-ходит, все утрачено, вычеркнут и генеральную линию перевернут.

Филипп слушал молча, ему такие разговоры казались странными и ненужны-ми, они ничего не меняли. А раз так – зачем говорить?

– Ишь ты! – возмутился Григорий. – Помалкивать, значит, а они будут жиро-вать на нашем молчании. Филя, родной, пойми ты, что образовалась у нас в стране и у нас в совхозе такая… как бы тебе объяснить? во! – прослойка, которая вид состроит, что за народ и за партию, а думает только о своём животе.

– И что ты с ней собрался делать? – вполне серьёзно поинтересовался хозяин.

107чистая вода

Григорий вздохнул: – Ума не дам, как быть, не должно, чтобы кто другой, поразумней меня, этого не

понял. Я вот думаю поехать в район к самому первому секретарю, он, когда мне парт-билет вручал, сказал, что я рабочий класс, на мне партия держится, ну, не на одном, конечно, чего ты лыбишься? Мол, надеюсь, что ты будешь настоящим коммунистом. Правда, он со мной на вы. А что такое настоящий коммунист? Я так понимаю: кто честно работает на благо, кто в семье достойно ведет сам себя, кто не уворует у го-сударства и другому не даст, в случае чего выведет на чистую воду. Вот так вкратце.

Далеко уводят русского человека свободные кухонные разговоры о политике, ещё пара стаканов, и он уже ощущает себя хозяином страны, и все, кто крутятся под ногами, ленятся лишний раз литовкой махнуть, лишнюю копну сена на стог подать, кто вместо пахоты заглушит трактор и проспит смену в кабине, а утром отвернёт какой-нибудь болт и объяснит без зазрения, что из-за поломки простой случился, – лоботрясы и умом дети малые. Вместо того чтобы всем миром… Осо-бо достаётся в таких случаях местному начальству, которое себе отдельные дома стало строить, на совхозных легковушках баб и семейства свои развозят, сенов не косят, а бескормицы не знают, бычков в совхоз на откорм сдают, а мясо со скла-да, да не по себестоимости, а как на общественное питание. Помаленьку выходят и на самый высокий уровень, начинают разбираться с кремлёвским руководством. Чаще всего ругают, что порядка нет, местные князьки выпряглись, живыми в руки не даются. И управы на них нет. Конечно, сразу вспоминают товарища Сталина.

– Да, суровый был мужик, но – иначе нельзя с нашим братом. И что ему до-сталось? Разруха, соха да евреи. Это же надо все разгребать. А тут Гитлер. После войны тоже добра мало, полстраны погорельцев.

– А Никита его взял и в грязи измазал за личность. Вот зачем, скажи, пожалуй-ста? Нет, Никита в вашей партии тоже много чего натворил.

– Филипп, что нагрязил, то правда, но вот уважаю Никиту Сергеича за сельское хозяйство, которое он первым увидал и об нем заботится. В Америку не поленил-ся съездил, нагляделся, теперь вот у себя кой-чего пробуем. Но, скажи на милость, зачем он дедушку из мавзолея выбросил? Ну, нашли культ, обсудили, разобрали, выговор ему не объявишь, и пусть бы лежал. Народишко ходил, глядел, жалел, потому как при Сталине… А он выкинул. Нехорошо.

Друг к этому относился спокойно: – Себе алтарь готовил, думал, помрёт, его всякой херней натрут и в музей.– Мавзолей, сельпо!– Пусть в мавзолей, и будет лежать, медальками придавленный.Григорий покачал головой: – Не любишь ты, Филипп, партию и её начальство, а это нехорошо. В своей

стране живём.– Да. – Сказал Филипп и выпил стакан браги.

2Роман частенько возвращался из района поздновато, но знал, что жена его Ма-

ринка уже все управила. Глава сельской власти, хоть и имел приличную зарплату, но от домашнего хозяйства не отказался, держал корову с приплодом, парочку поросят, десяток овец, кур и гусей, гуси были с детства увлечением супруги. Все у неё получалось, посадит трёх гусих ранней весной, под каждую подкатит по одиннадцать яиц, тогда уж в доме запрещено курить, одеколоном пользоваться,

108 николай ольков

в ботинках наваксенных заходить. И выйдут в один день, как в сказке, тридцать три жёлтеньких комочка, забота и забава хозяйки с детишками. Конечно, во дворе управа на мужчине, навоз вывезти, снег из ограды убрать, сена из стога накидать в запасник, чтобы даже десятилетний сын Бориска мог скотине разнести.

С Борисом получилось неловко. Рождение его совпало с двумя событиями – одно государственного масштаба: Ельцина избрали президентом, – другое местного: ему, Роману Григорьевичу, бывшему совхозному парторгу, глава района Треплев Ермо-лай Владимирович предложил возглавить сельскую власть. В полупьяной эйфории от рождения сына и повышения и с поддержкой приехавшего по такому поводу районного начальника Роман записал сына Борисом. Под холостяцкую закуску вы-пили бутылочку коньяка. Вечером его поджидал у калитки отец:

– И как же ты сына своего, первенца, внука моего единственного назвал, сукин ты сын! Именем Бориса, продавшего партию и советскую власть! Как ты мог, мой сын, упасть в угодники!? – И отец хлёстко ударил сына по лицу, тот ойкнул, захватился руками, но кровь пошла и через пальцы. – Забыли отцовское слово, су-кины дети! Забыли, как в морду получать, ежели творишь неладное!? Переименуй завтра же, придёшь и доложишь.

Отец широким шагом пошёл к своему дому, сын долго останавливал кровь и дрожь в руках. Утром с постели поднял звонок, Треплев поинтересовался, как спалось одному, спросил, не заметил ли хозяин в доме чужой расчёски: – Неловко без расчёски, надо зайти, купить, да и в чужом доме такую вещь оставлять нельзя. Ничего, Роман, мне кажется, мы с тобой сработаемся. Ты с советами не лезешь, молодец. Есть новости?

Роман поделился: – Ермолай Владимирович, вы же отца моего знаете, вчера мне выволочку сде-

лал за имя для сына.Треплев долго соображал: – Что ему не понравилось? Как мы сына назвали? Роман напомнил: – Борисом, в честь президента.Треплев опять задумался: – И что тут такого? Борис есть Борис. Он что, не любит президента, он, поди,

ещё и против президента голосовал?Роман старался смягчить разговор: – Ну, как он голосовал, я не знаю, а вчера крепко сказал: никаких Борисов в на-

шей породе не будет. Меняй имя.– А ты что решил? – Треплев икнул.– Не знаю, – несмело ответил молодой папаша.– Зато я знаю, – оживился Треплев. – Сменишь имя – ищи работу и с моей сто-

роны не жди внимания. Все. – И положил трубку.Имя сыну менять не пошёл и к отцу на доклад не явился. Когда привёз Ларису

из роддома, пригласил братьев, подошёл к дому отца. Мать вышла, видела, что сын побежал по родне, поняла:

– Не заходи, Рома, не пойдём мы, отец сердит, в мастерской что-то колотит. – Ты бы уговорила его…– Рома, я в эти дела не лезу, да и он не любит. Отгуляйте, может, отойдёт.Но Григорий Андреевич с того дня не замечал старшего, мимо пройдёт – как

рядом с пустым местом, ни скажет, ни спросит. Зная отца, Роман назло не лез. За-

109чистая вода

мирило их горе, когда вдруг потеряла сознание Лариса и в районную больницу при-летали на вертолёте врачи из области, сутки с ней возились, только этим и спасли. У постели больной дежурили посменно, отец молча пришёл и бросил сыну:

– Иди поспи, я сутки пробуду.С тех пор кое-как восстановились отношения, но что-то все-таки между отцом

и сыном было, Роман это чувствовал. Однажды за столом, когда всей большой семьёй отмечали Новый год, Роман подсел к отцу:

– Папка, объясни, ты почему такой стал?– Какой? – уточнил Григорий Андреевич.Сын стушевался: – Чужой какой-то. В чем моя вина, скажи.– Скажу, коли сам напросился. Мне эта власть не по душе, я секрета не делаю,

а ты на моей родине и есть эта власть. Вот как мне людям в глаза глядеть и чего говорить, если вы все изнахратили, обещали золотые горы, про крестьянство на-плели, народ вроде кинулся, а там шиш с маслом. Пособия люди месяцами не получают, пенсии тоже. Что это за власть, если она человека не видит?

Роман молчал. Да и что он мог ответить человеку, всю жизнь отдавшему сна-чала колхозу, потом совхозу в родной деревне, а при ликвидации получившему пять гектаров неизвестно где находящейся земли да «долю» в рублях, а те рубли в технике и скотобазах, которые в несколько дней приватизировали толковые мужики. Правда, среди удачливых оказался брат Никита, работавший в совхозе главным агрономом, его мужики пригласили возглавить крестьянское хозяйство, в которое сволокли все свои паи и доли в конкретной земле и технике. Получи-лось, что центральное отделение стало самостоятельным кооперативом, а Никиту стали именовать председателем. И над названием не долго думали, раз совхоз был «Кировский», значит, и кооператив таким должен остаться. На этом настоял отец, он член-пайщик, присутствовал на собрании.

Когда стали разбираться со структурой нового хозяйства, Никита вдруг пред-ложил отказаться от животноводства:

– Вы все знаете, что молоко и мясо почти всегда были убыточными, но то государство давало дотации и покрывало убытки, а сейчас ждать нечего, каждый живёт как может.

Старший Канаков спросил с места: – И какие у тебя предложения? Коров разобрать по дворам, как после войны?

Или на колбасу и завтра же создать изобилие? – Но другого выхода нет, Григорий Андреевич, – развёл руками сын.Григорий встал: – Тебя какой подлец этому научил? Ты же вечно деревенский, деревня всегда

на корове выезжала, да корову впору русскому человеку священным животным сделать, как в Индии, а ты под нож! Ты сейчас рассуждаешь, как Гайдар с Чу-байсом: это выгодно – наше, это убыточно – в расход. Если бы коммунисты так рассуждали, нам бы никогда из разрухи не вылезти. Ты теперь наш руководитель, должен свою голову на две половинки разделить, пусть одна экономит, а другая следит, чтобы от этой экономии людям польза была. Вопрос о скотине надо снять, он глупый и вредный. Новому председателю объявить внушение, чтобы обдумы-вал впредь свои предложения.

– Верно сказал, Григорий Андреевич, – встал с места Иван Лаврентьевич, когда-то лучшим механизатором был в совхозе. – Я по части скота поддерживаю.

110 николай ольков

Ликвидируем, а людей чем занять, баб, то есть женщин? Никак нельзя без скоти-ны. А ещё вношу: ввести в правление Григория Андреевича, для порядку.

Народ зашумел:– Верно!– Избрать!– Тут мы дали маху!Пришлось вставать, за добрые слова поблагодарил, но сказал: – Для правления и одного Канакова достаточно, а коли я есть отец и член пар-

тии, то контроль обеспечу, в чем и ручаюсь. А когда первый урожай собрали, приехали перекупщики, молодые ребята на

иностранных машинах, правда, изрядно поношенных. Зашли в кабинет, в котором в бытность парторгом сиживал брательник Роман, сели вокруг стола:

– Наше предложение такое: мы прямо у тебя в складах закупаем все товарное зерно, конечно, проверим качество, цена вот такая. – Старший написал на бумаж-ке цифру и показал Никите. Тому цифра не понравилась.

– Нет, мужики, по такой цене отдать зерно – голыми останемся. Что я людям скажу?Гости засмеялись: – Ты о себе думай, начальник, а о людях партия и правительство позаботятся.

Имей в виду, я пошёл по мизеру, могу накинуть, причём с каждой тонны тебе ко-пейка отдельно. Ладно, если цены будут, а если спроса не окажется, мы же не одни работаем, все связано, не будем брать зерно, и сиди с ним до весны. А людишки требуют, ребятишки голодные, женщины в пустые кастрюли колотят. Тогда как?

У Никиты ладошки вспотели, воткнулись в мозг слова о копейках, которые ему с каждой тонны. Гонит мысль, а она упрямо крутится. Сказал сломавшимся голосом:

– Назовите свою окончательную цену.Старший опять пишет на листочке: – Но это вместе с бонусом. Тебе сколько с тонны? Мы можем сейчас выдать,

авансом, под расписку, правда, баксами, деревянных не держим. А остальное – как только зерно заберём, сразу фирму закроем, нас нет. Так что никакой проблемы.

Старший открыл дипломат, отсчитал нужную сумму, постучал по столу: рас-писку! Никита взял лист бумаги.

– Пиши: получено наличными от предъявителя… сколько там? Сумму пропи-сью. Все, хлеб наш, деньги привезём, когда машины пригоним под зерно.

Гости поочерёдно пожали Никите руку и вышли. Он открыл ящик стола и сгрёб туда деньги. Было стыдно и страшно. Выглянул за дверь – никого. Сложил деньги в папку с бумагами, которые всегда возил с собой и вышел.

Так опустился первый раз, позорно, стыдно. Была даже мысль сдать завтра в кассу как аванс от покупателей, но папку открыл, посмотрел на зелёненькие бумажки и сник. Жене ни слова, спрятал в ящике для ружья, она туда не лазит.

3Самый младший, Прохор, после института остался было в городе, открыли

фирму, у отца денег занял для учреждения, сказал, что с первой сделки вернёт. Григорий Андреевич усмехнулся: «На том свете угольками…» Но вышло ещё проще: на первой сделке ребят нагрели, Прошку поставили на счётчик, с чем он и явился в родной дом.

– Ты мне по-человечески можешь объяснить, какой такой счётчик? Что ты та-кое натворил? Выкладывай, я все равно дознаюсь, – грубо спросил отец.

111чистая вода

Сын неумело выкручивался: – Попали мы, папка, на бандитов, они и товар забрали, и денег не дали, да об-

ложили данью, надо к двадцатому привезти аванс, а к первому числу всю сумму.– И сколько?Прохор сказал. Отец ударил в стол кулаком: – Подлец! А ну подойди сюда поближе. – Прохор сделал шаг вперёд, отец щёл-

кнул его по щеке: – Это тебе аванец. – Щёлкнул по другой: – А вот это – получка! Куда ты с русской мордой полез в коммерсанты, ты посмотри, какой там народ, по телевизору показывают – нет там ни одного русского, кроме тебя, дурака. Вот и проучили. Пошёл вон, будешь у Никиты скотником работать, это тебе самое то, станешь первым скотником с верхним образованием по федерации вашей.

Отец не знал, что Никита дал брату денег и тот съездил в город, погасил долг. Не с руки было Никите родного брата в скотники определять, пошёл к Роману за сове-том, и тот вспомнил о давнем товарище по партшколе Юрочке Пирожкове, умнице, остряке и гуляке, который вместо партийной работы пошёл в торговлю и вскоре стал заведующим огромной продовольственной базой, занимавшейся снабжением Севе-ров. У Юрочки перед праздниками все друзья машинами закупали деликатесы для себя, знакомых и даже для детских подарков от профсоюза. Недавно говорил с ним по телефону – все передряги пережил, удержался, Москва базу приватизировать не даёт, частники могут так вздуть цены на продукты, что все нефтяники разбегутся.

– Вези своего брательника, познакомимся, договоримся.Прохор Юрочке понравился, прошлись по складам, шеф советовал присматри-

ваться, с каких товаров начать, чего в вашей деревне нет.– У нас село, – поправил Прохор.Юрочка раскатисто засмеялся.Пришлось Роману поездить в район, поуговаривать то одного, то другого чи-

новника, в конце концов, оформили в аренду закрытый год назад сельповский магазин, большой, кирпичный, ещё с купеческих времён лавкой был. Все трое пошли к отцу. Матрена Даниловна, увидев сыновей, поняла, что серьёзное дело пришли обсудить, кивнула: «В горнице он», – сама принялась собирать на стол.

– Здравствуй, папка, – почти хором выговорили мужики, отец повернулся от стола, отложил газету. Роман заметил: «Советская Россия», советовал же не выписывать, в органах все подписчики на учёте. Оглядел сыновей, отложил газе-ту, предложил:

– Ну, размещайтесь кто куда, раз пришли. У кого что стряслось?– Почему обязательно стряслось? – недоуменно спросил Никита.– Дак вы же по другому поводу не ходите гуртом, если вместе, стало быть,

серьёзное дело, а в наше время серьёзное дело непременно неприятность, так что я готов, излагайте.

Говорить было поручено Роману: – Мы знаем, папка, как ты переживал, когда Прохор попал в неприятность.

Мы это дело закрыли, сейчас у тех ребят к нему претензий нет. Но надо же парню чем-то заниматься, да и не мальчик, жениться пора, а то один в доме, как этот…

– Ромка, я тебя ещё в парторгах учил: отвыкай в речах большой разбег делать, говори суть дела, а то пока ты последние слова говоришь, я первые уже забыл.

– Хорошо, – кивнул Роман. – Есть возможность открыть продуктовый магазин, помещение арендовали, с торговой базой договорились. Мы предлагаем, чтобы этим делом занялся Прохор.

112 николай ольков

Григорий Андреевич скинул очки, солнечный зайчик испуганно прыгнул от них на стенку:

– Прошку – в торгаши!? Как вам это только в ум пришло, чтобы Канаковы за прилавком карамельками торговали и деревенских баб обсчитывали? Ловко придумали! А я-то думаю, что Прошка на ферму каждое утро уходит, обществен-но полезным трудом трудится, а он полы в магазине моет, в торгаши готовится! Вот что я вам скажу, ребята: из вашего рая не выйдет ничего.

И тогда Роман вынул туза козырного, специально уговорил девчонок в архиве, чтобы такую справку выдали:

– Папка, а ты напрасно торгашей за людей не считаешь, я вот специально в ар-хив ездил, несколько дней в бумагах рылся, а все-таки нашёл, что прапрадед наш в начале девятнадцатого века числился по купеческой части и имел три лавки в волости. Вот, почитай.

Григорий Андреевич взял бумагу – точно, районный архив, «Канаков Демид сын Иванов в ревизских сказках за … годы числится по купеческой части, налоги в казну вносит исправно, владеет тремя лавками…», печать, подписи.

Григорий Андреевич повертел бумажку, посмотрел на сыновей: – А скажи, Роман, отчего тогда отец мой был крестьянин, а не купец?– Какой же он крестьянин, если земли имел три сотни десятин, ты же сам гово-

рил, да скота своего сотню и неизвестно, сколько перекупал у киргизов петропав-ловских? Возможно, просто сменили бизнес.

– Чего сменили? – не понял отец.– Род занятий, – неумело поправился Роман. – Так что Прохор просто вернётся

к тому делу, которым когда-то наши родичи успешно занимались.Григорий Андреевич ещё раз повертел в руках бумажку, положил её на стол

и спросил: – Какой магазин оформили?– Каменный, бывший хозяйственный.– Хорошее место, людное. Но сам за прилавок не лезь, найди девчонок по-

приличней. Обожди, я про главное-то упустил: а на какие вши ты собрался товар закупать? Теперь ведь фондов нет, по доверенности не получишь, кончился со-циализм.

Никита подсел поближе к отцу:– Сейчас, папка, есть такая форма отношений, как дача товара на реализацию.

Мы же в своём хозяйстве даём хлеб, мясо с последующим расчётом. Так и Прохор будет работать, пока на ноги не встанет. Конечно, мы с Романом на первых порах поможем деньгами. Что ты нам скажешь, папка?

Григорий Андреевич долго молчал, посмотрел на Прохора: вчера был ребён-ком, из института приезжал, как будто праздник привозил, и вот в торгаши со-брался. Торгаши уже есть в селе, народ иначе как спекулянтами не называет, по-тому как цены такие, что дешевле в район съездить и купить. Опять же за куском мыла да кульком сахара не поедешь, вот и давят из бедного крестьянина…

– Не хочу я, чтобы и про нас такие разговоры были на селе, как про Инночку со Светкой. И бумажку, Роман, ты напрасно привёз, не было у нас в роду торгашей, не должно быть. Но, коли дело так повернулось, то я даю согласие, но на услови-ях. Первое: водкой не торговать. Не дам народ спаивать. Второе: если увижу, что продаёшь дороже, чем кто другой, – лавку прикрою. Позора не потерплю.

Никита вскочил:

113чистая вода

– Да сегодня деньги только на водке и делают, папка, как ты не поймёшь!? На карамельках, как ты сказал, прибыли не будет.

Григорий Андреевич тоже резко встал: – Дак вы о прибыли в первую очередь думаете? А я думал – брата пристроить

к делу, чтоб не болтался и чтобы отец на ферму в самом деле не проводил. Моё сло-во последнее, а кто против, тот свободен, я тоже в ваших спекулянтских делах не большой охотник разбираться. И бумажку вы эту зря выхлопотали, вранье это. Все.

Братья вышли не попрощавшись, потом Роман вернулся, кивнул маме, что все нормально, а то будет беспокоиться, отец ведь ничего не скажет. Зашли к Роману, сели за стол под развесистой яблоней.

– Итак, что будем делать? – Роман выжидающе посмотрел на Никиту.– А что ты на меня смотришь? Отец же сказал…Роман аж привстал, наклонившись к братьям:– Старик из ума выживает, неужели не видишь? И сколько мы будем на по-

водке ходить? И когда это кончится: чуть что – в морду. Мне четвёртый десяток, сельский глава, а он в рыло.

Никита хохотнул: – Да тебя он не тронет, это нам с Прошкой перепадает.– Не тронет? Да на прошлой неделе у самого носа его кулак поймал! Сказал ему,

чтобы он на партсобраниях поменьше выступал, ну остался коммунистом – это твоё дело, но меня же Треплев за его пропаганду предупредил, могу вылететь, вот в оче-редные выборы наберут большевики треть голосов – пойду с Прошкой торговать.

Прохор оживился: – Вы все про политику, а как быть с торговлей? Без водки в самом деле навар

не тот, но по ценам легко всех обойдём, потому что я переписал на базе – крутить можно половину. Девчонок я присмотрю, чтоб посимпатичней, не старье же со-бирать. Никита, ты помоги мне договора составить на оплату и ответственность.

– Помогу. Только ты вот что имей в виду: тебе налоги платить, отчётность и прочее. Я подошлю своего человечка, он тебе объяснит, как и что. И в договорах указывай зарплату в пределах минималки, остальное будешь в конвертах, как го-ворят, выдавать. И не обещай золотых гор, больничные там, декретные, отпуска.

– А как?– А так, Проша, ты слышал, папаша сказал: социализм кончился.

4К Роману Григорьевичу для подготовки к выборам приехал чиновник област-

ной администрации, Парыгин Георгий Иосифович, аккуратный брюнет очарова-тельной наружности с выраженным желанием всеми руководить. С первой встре-чи Роману он не понравился, но уполномоченных не выбирают. Беседу за рабочим столом он начал с того, что Роману не надо беспокоиться о выдвижении кандида-тов и всю свою деятельность сосредоточить на активной работе по линии своей партии, не давая возможности для пропагандистов и агитаторов других партий и объединений, в то же время делая вид, что перед законом все равны, в том числе и перед избирательным. Роман кивнул, но вспомнил, что в прошлые выборы, то ли президентские, то ли думские, он получил выволочку от Треплева за то, что разрешил коммунистам провести встречу с избирателями в Доме культуры:

– Ты бы для них ещё посиделки организовал с пением революционных песен.Роман недоуменно пожал плечами:

114 николай ольков

– Ермолай Владимирович, а как я мог им отказать? – Просто! Проще пареной репы! Перекрыть отопление накануне – сами от-

кажутся. Назначить на это время репетицию драмкружка. Отключить электриче-ство. Видишь, сколько возможностей, и это я сразу, без подготовки.

Уполномоченный оживился:– Прав Ермолай Владимирович, он хотя и партработник в прошлом, но суть

нынешних перемен схватывает на лету. Видимость, дорогой Роман Григорьевич, чистейшей воды видимость равных прав и возможностей, а на самом деле жёстко перехватить глотку всем, кто рвётся к власти, кроме своих.

Роман хотел уточнить, что Треплев партработником никогда не был, просто на финишной прямой КПСС, когда уже все было ясно и ядреные секретари райкомов уже подбирали места понадёжней, на открывшуюся вакансию второго секретаря друзья и двинули Ермолая Владимировича по его просьбе. Потому что колхоз, который ему доверили несколько лет назад, уже стоял на карачках и перспективы там не было никакой. Через год партию прихлопнули, но Треплев уже обзавёлся связями в области и через несколько лет вернулся в райкомовский кабинет, но уже главой исполнительной власти. Хотел уточнить, но передумал, потому что боялся, откровенно боялся, что несколько лет работы парторгом ему могут припомнить и турнуть с должности. А куда пойдёшь? Не иначе, как к Никитке скотником.

– Вам надо собрать команду молодых людей, чтобы они за скромную плату чистили заборы. Что вы на меня смотрите? А, термин не понятен! Убрать все агитационные материалы наших противников! Ни одного портрета, ни одного призыва! Для встреч с избирателями мест приличных не давать под разными пред-логами, а лучше избегать контактов с их представителями: уехал, занят, заболел.

Роман хотел возмутиться, но испугался своей дерзости и только пожал плечами: – Задачу я понимаю, Георгий Иосифович, вот только встреч с населением боюсь,

вопросов уйма, а ответ один: нет денег. Вы только посмотрите: детские не платим, бюджетники по три месяца ни копейки не видят. Трудно с людьми говорить.

Парыгин снисходительно поморщился, закурил сигарету из красивой пачки («Кент», успел прочитать Роман), встал у стола, медленно привставая на носки дорогих ботинок. «Дыбки делает» – не к месту вспомнилось, как в деревне на-зывают это движение ребёнка, который собирается сделать первый шаг в жизни.

– Дорогой Роман Григорьевич, я направлен в ваш район для обеспечения побе-ды наших кандидатов. Вы меня провоцируете на откровенность – что ж, я скажу. Выборы мы выиграем, нам сейчас только этого недоставало, чтобы власть выби-рало это быдло, не умеющее работать, умеющее только пить и бузотерить. Ваши селяне или сельчане – как правильно? – свергли бы и вас, и Треплева, потому что им нужна советская власть, аморфная, проедающая национальное достояние, по-ощряющая бездельников и установившая всем одинаковую зарплату, на которую, извините, можно обновить только фуфайку. Мы же создаём общество, в котором каждый человек свободен, волен делать все, что позволяет закон. К этому стре-мится все человечество, а наш электорат надо убеждать. Да пропади она, эта аги-тация и пропаганда! Мы взяли власть, и мы теперь её никому не отдадим!

Роман слушал и боялся возразить, хотя слова ловил уже на вылете. Мелькнула мысль, что в партийные времена не было столь страстных ораторов, просто не-обходимости не было напрягать голос и рвать сердце, люди и так все понимали. А тут… Георгий-то Иосифович, считай, почти на броневичке. Ему бы чуть при-картавливать – цены бы не было!

115чистая вода

– Роман Григорьевич, я только что вернулся из столицы, было довольно уз-кое совещание в администрации президента, достаточно сказать, что от области я был в единственном числе! – Парыгин многозначительно поднял указательный палец. – Ребята в администрации нацелены так далеко, как вам и не снилось, они видят Россию завтрашнего дня, с заводами–автоматами, с уникальными техно-логиями в сельском хозяйстве. Мощная банковская система, способная инвести-ровать в объекты любого масштаба. Мы сравняемся и сроднимся со Штатами, и тогда никто в мире пикнуть не посмеет против России.

Роман тоже встал, достал и прикурил свою «Приму», подошёл к книжному шкафу, нашёл статистический справочник за 1982 год:

– Я с вами спорить не стану, только страной, против которой никто и пикнуть не смел, мы уже были, и, как видите, счастья это нам не принесло. Вот тут, – он показал книгу, – статистика по стране. Я когда-то готовился в аспирантуру, под-ковывался, но потом все пошло наперекосяк, а книги остались.

Парыгин сел на сильно продавленный диван, оставшийся ещё от парткома, по-ложил ногу на ногу, довольно картинно. Посмотрел на собеседника и засмеялся:

– Дорогой Роман Григорьевич, да вы так и остались большевичком, президента не любите, у вас даже портрета его нет, нынешнее время называете перекосяком, голосовать собираетесь за коммунистов…

Роман бросил на стол книгу: – Я бы просил не передёргивать, Георгий Иосифович, а если на то пошло, то

это моё личное дело, за кого буду голосовать. И портрета президента у меня нет, потому что Треплев не дал, так и сказал, что у Канакова его все равно снимут.

Парыгин устало махнул рукой, опять сел на стул. Роман заметил, что у гостя дёргается веко на правом глазу, тот даже несколько раз прижимал его незаметно платком:

– Действительно, это ваше право и ваше дело, за кого будете голосовать. Толь-ко я вас на берегу хочу предупредить: мы вас в свою лодку не пустим! Решитель-но! – Голос его зазвенел и набряк угрозой. – Мы в результатах выборов, в тех протоколах, которые вы привозите и тщательно переписываете для районной ко-миссии, на цифры будем смотреть, перед тем как выбросить этот бумажный хлам, только для того, чтобы определить, наш человечек сидит в самом низу вертикали или казачок засланный. Надеюсь, вы меня понимаете? И не вздумайте чудить. Я приеду к вам накануне голосования, уж больно вы меня заинтересовали. Гово-рят, у вас папаша в компартии состоит?

С трудом удержал себя Роман, кулаки сжал, но голосом не выдал: – У нас, господин Парыгин, отцов папашами не зовут, за такое и на площади

высечь могли в былые времена. И тоже, представьте, его право, мне он партбилета не отдаст.

Парыгин аж вскочил: – А вы сами, дражайший Роман Григорьевич, к какой партии принадлежите?

Нет-нет, про коммунистические убеждения я уже понял. А формально, как пред-ставитель власти? Вы в нашей партии состоите?

Роман кивнул.– Я проверю. И вашу финансовую поддержку партии тоже посмотрю. Прово-

дите меня до машины. Уже из салона стального цвета «Форда» с нулями на номерных знаках он улыб-

нулся:

116 николай ольков

– Вы даже представить себе не можете, как я доволен нашей встречей, самим её фактом. Вы редкое явление для нашей системы управления. Сегодня вечером буду говорить с Анатолием Борисовичем, расскажу, чем Сибирь радует, то-то по-веселится мой московский друг.

5Прохор в торговлю ушёл с головой, взял у брата в хозяйстве грузовичок с тен-

том и сам ездил на базу к Юрику, который сразу предупредил: – На людях зови по отечеству, Юрием Алексеевичем, а в кабинете или ещё

где – просто Юриком, так мне нравится. В магазине полки сколотили из хорошо строганных досок, прилавок, холо-

дильники и морозилку купил у того же Юрика по сходной цене. Две молоденькие девчонки, сестры-двойняшки, Галя и Валя, только что школу окончили, в инсти-туты ехать – нет таких денег, и работы в деревне никакой. А тут услышали, что Канаковы магазин открывают, отправили отца к старшему, Григорию Андрееви-чу, они хоть и не ровесники, но работали вместе и по сию пору здороваются.

– Будь здоров, Григорий Андреевич. – Гость открыл калитку и остановился, увидев хозяина.

– Ты ругаться пришёл, что ли, в воротах стоишь. Дак я не в том духе сегодня, чтобы чубы рвать. Заходи. Или сразу в дом? Дело какое или просто покурить? Говори, Артюха, не стесняйся.

Прошли под навес, сели на плетёные кресла, любил из прутиков красоту вить старший Канаков. Артём осмелел:

– А нам какого рожна сомущаться, мы не воры и не разбойники, честно жили и так бы продолжали, если бы не пятнистый.

– Артём, ты меня избавь от такого разговора, а то я опять ночь спать не буду. – Понял, молчу. Прослышал я, Григорий, что вы с робятами магазин начинаете.– Стоп! Это кто тебе такое сказанул, что я в этом магазине участвую? Артём смутился: – Не то сказал, не серчай, хотел попросить тебя девок моих пристроить. Надо,

чтоб они за зиму какую копейку заработали, чтобы поступать ехать, а там будем как-нинабудь извёртываться. Школу прошли обе как ударницы, а дальше некуда, средствов нет. Было на книжке, все копил, думал учить их в городе, а оно вишь как, скукарикали денежки… Ну, понял, не будем об этом. А про девок мне с кем дело иметь?

Григорий Андреевич помолчал, соображая, как ему себя повести. С одной стороны, к торговле никоим образом приклеиваться нельзя, с другой – Артёму помочь надо, куда он пойдёт? И Прошка тоже не сообразит, может и отказать:

– Давай так, Артём Сергеич, я вечером с сыном переговорю, а ты утречком за-беги. Чай пойдёшь пить?

– В другой раз, спасибо, Григорий Андреевич, на добром слове.Вечером отец пошёл к Прохору. Не славно, конечно, что мужик уж настоящий,

а все один, хозяйки в доме нет, только мать на стол наставлять начинает, Прошка уж тут, без спросу, без приглашения. Раз не утерпел Григорий Андреевич, ложку положил:

– Обожди, Прохор, пусть суп остынет, больно горяч.Хозяйка сунулась с объяснением: – Дак с плиты сняла, оттого и горяч.

117чистая вода

– Я, кажись, не с тобой. Прохор, я гляжу, тебе такая жизнь глянется, выспался неизвестно с кем и где, натетёшкался, вынежился, у отца в доме без приглашения за стол упал, наелся и вперёд. Ты только что в туалет ко мне не ходишь.

Мать аж всплакнула: – Отец, да разве объел он тебя?Григорий стукнул кулаком по столу: – Ты способен на вопросы отвечать, или мать за тебя будет отдуваться? А ты

не встревай, не доводи до греха! Или тебе, сынок, подзатыльник вломить, чтобы в сознание вошёл? Я хочу знать, собираешься семью заводить или нет? Если нет – дом продам к чёртовой матери и деньги Зюганову отправлю.

– Отправляй. – Прохор встал со стула.– Сядь! – рявкнул отец. – Ишь, моду взяли, чуть что – в сторону. Сядь! И слу-

шай меня внимательно, сынок, потому что я дважды повторять не умею. Если к октябрьским праздникам не соберёшься, я так тебя оженю, тогда уж точно век будешь отца помнить.

Прохор улыбнулся: – Нету, папка, теперь таких праздников.Матрена Даниловна и охнуть не успела, как Григорий хлёстко ударил сына по

шее, встал, зашагал по дому из кухни в горницу, дважды прихватил макушкой верхний косяк, вовсе обозлился:

– Сопляк, в моем доме ест-пьёт, и мне же в оппозицию, праздников таких у него не стало! Утрись, не убил, я пока ещё не Тарас, – повернулся к жене. – Ишь, волю взяли, а кто тебе, дураку, образование дал? Кто матерь твою спасал, когда на эроплане хирурга привезли. Молчишь? Дак я за тебя ответствую: советцка власть. И при мне такие разговоры зажми, куда хошь язык засунь, но помолчи. Все, обед испоганил, засранец. Но слово моё помни. А теперь иди, я отдыхать буду.

В тот же вечер, после разговора с Артёмом, пошёл к Прохору. И не с руки, вроде, в дела сына вмешиваться, но опять же просьбу человека надо уважить, из-вестно ему, каково сегодня содержать двух девок, да у Артюхи, кажись, акромя есть. Прохор или в окно увидел, или сердце подсказало – на крыльцо выскочил:

– Проходи, папка, давно не бывал.Григорий остановился посреди большого двора – тишина и чистота, корова не

замычит, поросёнок не хрюкнет, курочка не скудахчет – ничего нет, по-городски живёт сынок.

– Дело у меня к тебе. Ты Артёма Сергеича знаешь, в МТМ работал раньше, хороший мужик. У него две девчонки, двойняшки, запамятовал, как зовут. Окон-чили школу, а дальше некуда, финансы не позволяют. Так вот, был у меня сегодня отец, просил, чтобы ты их продавцами взял. Я обещал походатайствовать.

– Ладно, папка, я подумаю и скажу тебе.– А чего тут думать? Надо помочь человеку, девки они должны быть смышлёные,

мать их толковая женщина, Артюша-то поскромней будет. Так берёшь или нет?Прохор помялся: – Пусть завтра к девяти в магазин приходят, порешаем.– У-у-у, мерзкое слово, и откуда ты их нахватался: «Порешаем», стратеги хре-

новы. И не вздумай отказать! – Повернулся к калитке и краем глаза заметил – ко-лыхнулась шторина. «Губу раскатил: сыновье сердце учуяло! Баба у него в посте-ли, вот и вылетел на крыльцо! Женить надо подлеца, того и гляди истреплется».

118 николай ольков

6Дом Прохору рубили всей семьёй, когда он ещё на практику приезжал в совхоз

под руководство родного брата. Старший Канаков лично ходил на склад, отбирал нужные плахи, тесины, все аккуратно укладывал в сторонке, звал кладовщика и просил замерить с точностью. Тот в первый раз заотнекивался, мол, забирайте, Григорий Андреевич, а я на ремонт фермы отпишу потом. После первого же та-кого предложения Канаков ловко поймал его за грудки, подтянул к себе и в самое лицо выдохнул:

– Ты кому такую мерзость предложил, рыло твоё немытое! Ты думал, раз сын мой тут председатель, значит, я могу себе семь тесин на гроб и без счету взять? Ишь ты, расшиковались! Всех надо выводить на чистую воду! Я тебя чего-то не могу признать, ты не наш деревенский будешь?

Мужик отряхнулся, на всякий случай на шаг отступил: – С Казахстана я, жена тутошняя была, да не пожилось на новом месте, в про-

шлом годе убралась. Канаков сообразил: – Дак ты Любы Москвички мужик будешь? Помню её молоденькой ещё, все

в Москву собиралась, вроде как приглашают её в артистки. Понятно, никуда она не уехала, так Москвичкой и осталась. А потом в Казахстан подалась. Да, слышал про твоё горе. Ну, ты не серчай, я тут погорячился малость, а кубатуру до грамма замерь, я проверю. И ещё ответь мне: отпускаешь без документов, бывает, что на-чальство велит? Говори, я все едино прознаю, хуже будет.

Мужик огляделся по сторонам и шёпотом почти на ухо: – Прораб больше велит, он потом и концы сводит.Григорий Андреевич хохотнул: – А директора ты не выдашь? Он у тебя ангел.– Зачем буду на человека наговаривать? Новой раз черкнёт бумажку то на бру-

сок, то на плаху человеку. Тогда отдаю, а так – нет.– Ладно! После обеда подойду, накладную напишешь, я рассчитаюсь и вечером

ребят отправлю на своей самоходке, заберут.– Зачем? У меня вечером машины придут с паклей, загрузим и привезём.Канаков хотел рявкнуть, но воздержался, только пальцем погрозил: – Ну, ты меня ещё поучи! Дома он безжалостно выбросил из ящика в серванте годами хранящиеся вил-

ки, ложки и ложечки, чайные ситечки, бронзовые подстаканники, которые ещё на свадьбу им с Матрёной подбросил кто-то из родственников. Навалил полную коробку и позвал жену. Та со слезами села на стульчик:

– Гриша, и чем оно тебе все помешало?– Не помешало, а всякая лишняя вещь в доме атмосферу портит. Но это я кстати.

Весь этот хлам, будь моя воля, вывез бы на помойку и не ахнул. Но ты же под коле-са ляжешь. Потому прошу указать, в какое место поставить коробку, чтобы ты при случае могла выволочь на стол вот эти подстаканники и потосковать. Мотенька, их уж лет тридцать не пользуют, отдай в школу, говорят, там музей собирают.

Матрена брала по одной вещи из коробки и чуть не плакала: – Гриня, вот эти рюмки нам подарила матушка твоя, вечная ей память! Они

старинные, ты посмотри, какое стекло, как хрусталь. А ложки, Гриня, мы с тобой покупали в первый год, в город ездили, я беременная была Никиткой, ты ещё шофёра ругал, что трясёт на кочках. А стаканчики, стаканчики, Гриша, ты же при-

119чистая вода

вёз, когда в Москву на выставку ездил. Тогда такие тонкие мало у кого были, мы любили из них морс пить и молоко парное. Неужто тебе не жалко такую память выбрасывать?

Григорий приобнял жену и вдруг подумалось: когда же я её вот так просто обнимал? И стало неловко, стыдно за себя:

– Мотюшка, ты не серчай на меня, я же не со зла. Конечно, надо сохранить, потом будешь внукам и правнукам показывать. Это же только нам с тобой дорого, позови любого из внуков, засмеют нас с этими стекляшками. Ящик мне нужен для документов. Все квитанции на Прошкин дом из папки уже вываливаются.

– И к чему ты их хранишь?– Не хочу потом глазами перед народом моргать, когда спросят: на какие шиши

дома понакатал, Григорий Андреевич? Вот тогда-то я бумажки эти и выложу, как козырных тузов.

Матрена все любовалась посудой, протирала фартуком потускневшее стекло, помутневшие тяжёлые вилки и ложки. Подняла глаза на мужа:

– Кто с тебя спросит, кому это надо? Два дома поставили, и никто ни разочку ни одну бумажку не стребовал.

Григорий даже обрадовался: – Потому и не вязнут с ревизией, что знают: у Канакова в учёте полный поря-

док, он сам кого хочешь на чистую воду выведет. Куда приданое твоё поставить? Может, в подпол спустить, там у меня на полках места много.

7Как-то зимой привёз Никита отцу путёвку в пансионат для пожилых людей.

Время послерождественское, морозы завернули настоящие, ночи звёздные, чи-стые, тихие, днём чуть дымкой подёрнется горизонт, и три солнца образуются на промёрзшем небе. Григорий Андреевич хоть и крещён был, но веры не знал, в церкви ни разу не бывал, а вот такие явления его смущали. Слышал где-то, что сие бывает к худу. Под худом все понималось самое нежеланное, он все вспоми-нал деда своего Корнилу, его рассказ домашним.

«– Сплю я на спине, это привычка детская ещё, потому и храплю столь силь-но, что вынужден уйти в избушку. А по-иному не умею, лягу на бок – жмёт, на другой – упеть неловко, на брюхе спать нельзя, из всякого зверья только свинья на брюхе спит. Ну, вот ночесь сплю вроде и не сплю, потому как есть кто-то в из-бушке акромя меня. Чуть полежал, вроде курнулся, а он меня за шею ручищами ухватил и душит.

– Кто? – выдохнула молодая сноха, а сама со страху едва на ногах держится.Дед Корнила перекрестился и говорит тихонько, как бы одной снохе своей: – Это, дочка, не след вслух произносить, но тебе скажу: дедушка–суседушко

приходил.– Чей, дедо? – спросил младший внук.– Ну, знамо, наш, нашего дому хозяин. Я тогда дом этот поставил, а до того мы

со старухой, ей тогда и осьмнадцати не было, вот в такой же избушке при тятином доме жили. Никто, конечно, не прогонял. Сами изъявили, потому как молодняк, один грех на уме. Вот и поставили мы с тятей дом, он большой хозяин был и дом заказал рубить о двух етажах. Два года только на молитву останавливались плотни-ки да на паужну, потому как с лесом робить это не из чашки ложкой, а труд шибко трудной. Когда дом был готов, освятил его священник, и надо в дом вперёд всех

120

приглашать хозяина, суседушку. Тут и вышла у нас с тятей разногласия: если я по-веду дедушку, в отцовском-то дому кто останется? Так не положено. И тогда стари-ки сказали: «Корнила, бери икону, кланяйся в своей избушке во все углы и пригла-шай суседушку, уж коли вы тутака с женой прожили уж больше года, должон у вас завестись свой хозяин». Я и пал на колени: «Дорогой мой хозяин, выстроил я тебе хоромы великие, не чета этой избушке, приглашаю тебя в тот дом хозяином и буду всякий раз пишчу и питие всякое ставить тебе в подполе». Слышу, где-то скрыпну-ла плаха, пошёл тихонько к дому, дверь отворил и жду. И что вы скажете? Прошёл мимо меня, даже ветерком охватило, крышкой сбрякал и в подполье. Так с тех пор и живем. А как я в избушку ушёл, да и Лукерьюшку мою схоронили (царство ей небесное!), и стал он ко мне являться. Бывало, рядом сядет, надо, чтобы я чего-то рассказал. Я и сказываю всякие истории из жизни. Новой раз рукой проведу – тут сидит, и мохнатый весь, чисто тулуп вывернул и надел.

А душить он меня принимался не единожды. Подобно тому, гневается, что из дома ушёл. Я ему как-то и присоветовал, мол, коль изба маленькая, так ты направь ко мне внучка своего. В ту ночь он меня и прижал, да так тяжело, что я уж с белым светом прощался. А надобно в это время спросить суседушку: к худу ли к добру?

– Как это спросить? – опять интересуется сноха.– Дедушка–суседушко за просто так давить не станет. Значит, хочет чего-то

сказать. Вот ты и испроси: к худу он к тебе пришёл или к добру? В этот раз я едва выговорил, он сразу отпустил и сказал ятно: «К худу!» Так и вышло. На другой день война началась с Гитлером, отец ваш Андрей Корнильевич ушёл и не вернулся...»

…Вечером пошёл к Никите: – Отдай бумагу доброму человеку, пусть едет, а я останусь дома.Никита возмутился: – Папка, я эту путёвку оплатил, она уже и заполнена на тебя. Чего ты заупря-

мился? Дома работы никакой, маме поможем, будем утро-вечер навещать. Да и срок там – две недели.

– Только две? Вот сволочи, и тут обманывают народ! Мотя, ты пять лет подряд после операции в Кисловодск ездила на сколько дней?

А сам сыну кивает: дескать, слушай.– На 24 дня. А у тебя?– Да не у меня, а у них, у демократов, новых хозяев жизни: две недели! Попро-

буй полечись!Никита засмеялся: – Ты же только что ехать не хотел, а теперь тебе двух недель мало.– Конечно, мало! День приезда пропал, день отъезда тоже пропал. Итого – две-

надцать дней, ровно половина от советской путёвки.Никита возмутился: – Папка, да я тебя раненько утром на своей машине отправлю…– Стоп! На какой это на своей? Мало того, что твоя жёнушка по выходным из

неё не вылазит, так ты и отца родного хочешь в этот позор загнать? Машина не твоя, а совхозная, кооперативная, и шофёр совхозный. Зарплату получит и коман-дировочные за то, что папашу начальника на курорт отвезёт? Да я пешком уйду, только избавь меня от этого!

– Хорошо, я сам увезу тебя на личных «Жигулях» и оформлю этот день как отпуск за свой счёт.

Григорий Андреевич вскочил с места:

николай ольков

121

– Вот это правильно, молодец, сынок. И другие пусть видят и знают. Тогда я согласен.

В пансионат они приехали рано, автобус из областного центра, где собирались отдыхающие, ещё не пришёл. Никита договорился, что отца поместят в двух-местный номер и соседа ему подберут спокойного и не очень старого, чтобы они могли поговорить. «Отец это любит», – добавил Никита и поставил с боку кресла регистраторши пакет с гостинцами. Та понимающе кивнула и велела помощнице проводить гостя.

Комната Григорию понравилась: стекла не застыли, видно двор, все ещё стоя-щую в центре высокую ёлку, тепло, есть горячая вода, душ, туалет.

– Ладно, Никитка, поезжай, маму успокой, что все в порядке. За Прошкой смо-три, а то у него каникулы опять до майских праздников затянутся.

Через час в комнату постучали, вошёл мужчина средних лет, поздравствовался, представился Николаем, познакомились. Разложил вещи, вынул из сумки икону, поставил на свою тумбочку.

– Григорий Андреевич, вы не против иконы?Григорий пожал плечами: – Да нет, не против.– Вы, должно быть, крещёный человек, судя по возрасту?– Говорила бабка, что крестили, но на том все и остановилось.– В церковь не ходите? Хотя бы просто так, из интереса.Канаков кашлянул: вот послал бог соседа, пожалуй, из секты, их много теперь

развелось, он читал в «Советской России». Сам для себя решил: начнёт дальше гнуть свою линию, вроде как вербовать – попрошусь в другой номер. Искоса по-глядывал – нормальный мужик, бородка аккуратная, волосы длинные. «Э-э-э, – подумал Григорий, – дорогой, а не поп ли ты?» Решил выяснить сразу:

– Вы, конечно, извините, если что не так, вы, случаем, не поп? Николай улыбнулся: – Вы совершенно правы, любезный Григорий Андреевич, я православный свя-

щенник, служу в небольшом храме в городе. Надеюсь, что мы подружимся.Григорий опять кашлянул: – Сомневаюсь, что мы с вами друзьями сделаемся, но, думаю, две недели друг

дружку перетерпим. Николай сел на свою кровать: – Меня несколько удивляет ваша уверенность, что не подружимся. А что нам

может помешать? Я не буду вас склонять к вере в Бога, ибо это или дано, или нет. Вот вы атеист, то есть не верите в Бога. Это ваше право. Я верю, и это моё право. В остальном, я думаю, мы найдём компромиссы?

– Чего найдём? – не понял Григорий. Николай опять улыбнулся: – Давайте так договоримся, Григорий Андреевич: мы здесь просто отдыха-

ющие, будем принимать процедуры, гулять, насколько погода позволит. Вы не боитесь мороза?

У Григория чуть что-то резкое про мороз не сорвалось с языка, но вовремя поймал:

– Я крестьянин, мне морозы пережидать нельзя, каждый день управа со скотом, так что мы привычны.

чистая вода

122

– Тогда мы сойдёмся. Я перед Рождеством занемог, весь потерялся, едва Кре-щения дождался. Трижды окунулся во Иордани и, представьте себе, воспрянул.

Григорий вспомнил: – Обождите, в Крещенье был сильный мороз, я даже скотину не гонял на про-

рубь, флягами воду возил и в бане грел.– Стало быть, вы ни разу не купались в Крещение?– Тонуть зимой доводилось, а чтобы сам – нет, не купался.

8На второй день Канаков совершил обход пансионата, и уже через несколько

минут у него появилось ощущение, что он когда-то тут бывал. Вот эта стайка берёз, одевшаяся в куржак, очень знакома, только почему-то берёзки стали выше и пушистей. И отвесный берег к застывшей под снегом реке тоже показался знако-мым. А потом Григорий вышел на задний двор и улыбнулся: точно, бывал, дочка Никиты Лизанька была тут в пионерском лагере, а он за ней приезжал на новень-ком «москвиче», только что полученном от ВДНХ за показатели по урожайности.

Пионерский лагерь новые власти прихлопнули, понятное дело: нет пионеров – зачем лагерь. Канаков вздохнул: сколько глупостей наворочали, прикрыли дет-скую организацию. Что в ней было плохого? Речовки про Ленина – уберите, если у вас аллергия на этого человека, но организацию оставьте! Как красиво ходили ребятишки строем да с песней на первомайском празднике, в День Победы. Любо посмотреть. Глядел каждый и радовался: такая смена растет, умные, красивые, нарядные. Он и тут, в лагере, налюбовался, как прощальную линейку проводили, сколько красивых слов сказали. Лиза всю дорогу дедушке рассказывала, как весе-ло они жили, как вкусно кормили в столовой, какие костры они жгли на огромной поляне и песню пели: «Взвейтесь кострами, синие ночи…».

В корпусе подошёл к дежурной, женщина немолодая, можно поговорить. Ока-зывается, она работала в том лагере воспитателем, он в восьмидесятые годы стал круглогодовым, тут ребята и отдыхали, и основные предметы изучали, чтобы не отстать от программы. А потом свернули, оставили только три смены летом, но через два года закрыли совсем, вроде бы купил его прокурор города, начали пере-стройку, собирались устроить базу отдыха для состоятельных людей. Один кор-пус даже перекроили на одноместные номера с двуспальными кроватями. Но кто-то вмешался, прокурора быстро перевели в другую область, а всю базу забрало управление социальной защиты. Теперь вот пенсионеры в основном приезжают, потому что подешевле и лечение есть.

– Скажи, любезная, отчего путёвки такие дорогие? Ведь нельзя сказать, что тут такой комфорт.

Дежурная посмотрела на него внимательно, словно определяя, можно ли гово-рить, наклонилась через столик:

– Вам скажу, почему-то доверяю, что не продадите меня. База эта частная, а хо-зяин – заместитель губернатора, и вроде как государство у него арендует.

Канаков покачал головой: – И вывести их на чистую воду некому. Ладно, извините за беспокойство, пой-

ду погуляю перед ужином.Тяжёлые думы теснились в его изболевшейся голове. Как могло случиться, что

сменились люди у власти и все пошло к смерти? И раньше менялись, умер один генсек, принимает второй, но в стране-то ничего не меняется! Заводы дымят, сев

николай ольков

123

идёт и уборочная. Понятно, что кто-то соболезнует, жалеет, кто-то зубы скалит, такой огромный народ, всякие людишки попадают. А тут что? Откуда они взялись, эти чубайсы, березовские, поди, под тем же прикрытием, что и Бронштейн, который пробрался в Россию товарищу Ленину помогать революцию делать, только фами-лию переправил на Троцкого. Если так, то и добра не следовало ждать. Опять же Ельцин. Был первым секретарём в Свердловске, говорят, ещё тогда талоны на мясо вводил. Ни хрена область не работала, а он погуливал. А потом бац! – в ЦК, потом на Москву. Разве не видели, что он за птица? Почему я за день могу определить, будет из парня механизатор или так, только рычаги дёргать, а они там такой мощной компанией, всем политбюро – не разглядели. А может, не хотели разглядеть, может, знали, что за кот в мешке? Специально поближе к центру перетащили, чтобы в нуж-ный момент вытолкнуть на танковую броню. Нет, не хватает ума, чтобы объять все эти события. Тут бы в своих домашних не запутаться. За Никиткой нужен глаз да глаз, у такого корыта его посадили, все в руках, а хватит ли духу это испытанье пройти? Ромка тоже нарасшарагу стоит, Треплев его сломит, и ляжет под него сы-нок, будет исполнять барскую волю, а народишко – как хошь, так и живи. Прошки-на торговля поперёк горла Григорию Андреевичу и вся жизнь его вольная. Женить его не удастся, он волю зачуял, теперь при деньгах, больше в городе трётся, да и тут потаскивает каких-то, народ видит. Лишь бы на тюрьму не наскочил с какой-нибудь лярвой, обвинит в насилии, трусики в целлофановом пакете в прокуратуру прита-щит, и останется Прошка голяком, а то и поедет тайгу допиливать.

9Вечером заговорил с Николаем: – Я тут карточку вашу случайно посмотрел, вы, получается, совсем молодой

человек, в сыновья мне годитесь. Вот вы про веру говорили, это я понимаю, у меня тоже есть своя вера, я коммунист. Во что я верю, мне все понятно: все люди рав-ны, все люди братья, надо честно трудиться на благо общества, и общество тебя отблагодарит достойной пенсией, вот этой же путёвкой, только тогда, при социа-лизме, она стоила копейки. Коммунисты хотят счастья для всех людей на земле. Вот моя вера. А твоя? Ты учился в советской школе, наверное, институт закончил. Расскажи свою биографию, и я буду знать, кто ты есть на самом деле.

Николай долго молчал, Григорий подумал даже, что он вообще не хочет эту тему шевелить, но Николай заговорил:

– Да, я окончил среднюю школу, в институт не поступил, потому что сразу при-звали в армию. Служил неплохо, был комсомольским активистом, даже предпо-лагалось, что после срочной экстерном сдаю экзамены в Ульяновском среднем политучилище и служу по политчасти. Но случился Чернобыль. Нас подняли ночью и привезли на объект. Никто ничего не знал, даже офицеры. Солдат бросали туда, куда гражданские просто не шли. Мы работали месяц, потом госпиталь, комиссия и домой. Умирать. Я к тому времени уже хорошо понимал, что с моим организмом. Доза, которую мы получили, с жизнью не совместима. Дома мама, отец, они очень умные и грамотные люди, пытались мне помочь, но все понимали, что помочь уже ничем нельзя. И однажды ночью я ушёл из дома. На окраине города был монастырь. Я не знаю, что меня туда привело. До этого я ни разу не был в этом монастыре. Меня приняли, подготовили к исповеди, я все рассказал. Старый монах, который меня исповедовал, сказал, что надо молиться и просить Бога о спасении. Надо думать, он имел в виду не моё физическое состояние, он говорил о спасении души. Меня при-

чистая вода

124

частили и увели в келью. Это после монах Тихон сказал, что он попросил поместить меня отдельно от других послушников. Я стал читать молитвы, конечно, до того не знал ни одной. Отец Тихон дал мне Старый и Новый Заветы с параллельным переводом со старославянского на современный русский. Я не спал и почти не ел, скоро стал понимать старославянский, начал ходить на службы, потом и на работы. В это время во мне произошло странное разделение жизни физической, жизни тела, и жизни души. Я не знаю, как это объяснить, но я перестал бояться смерти, потому что уже почувствовал жизнь души и о ней заботился больше, чем о теле. Так прошёл год. Я обратился к отцу Тихону с просьбой постричь меня в монахи. Он отказался. Сказал, что я не создан для монастыря, во мне сильно физическое, человеческое начало, он даже допустил такую фразу: «Насколько я тебя понимаю, ты человек общественный, если ты действительно хочешь служить Богу, тебе надо идти в храм, к людям». И я пошёл. По рекомендации отца Тихона меня взяли в церковь Николая-Угодника псаломщиком, потом рукоположили в дьяконы.

– Прости, что перебиваю, дорогой мой, а болезнь твоя?– Я о ней не думал. Да, плохо кушал, мало спал, но это освобождало время

для молитвы. И я молился до службы, после службы, ночью. Это великое бла-женство – говорить с Господом на языке молитв. Святой Николай – а вы должны знать, что он был епископом в Мирликии и сильно страдал за веру свою, – так вот, он стал моим покровителем, я часто обращался к нему. Ещё год прошёл, приехал к нам владыка, управляющий епархией, захотел со мной встретиться. Долго мы проговорили, и он предложил мне приход, вот эту небольшую церковь, раньше она была при духовном училище. Очень хорошо сохранилась, вот и служу.

– А в Бога-то, в Бога как поверил?– К Богу много путей, самый верный – когда семья верующая и воспитала

ребёнка в вере. Это скорее относится к старому, досоветскому времени. Теперь такое редко, разве что в семьях священников.

– Обожди, Николай, какие семьи, вам же нельзя жениться, запрещено. Николай улыбнулся: – Монахи, да, они отрекаются от всех благ земных, от богатства, от женщины,

от семьи, это слуги Господа, воистину праведные люди. Есть путь через знания, когда великие люди, ученые высокого уровня вдруг все оставляли и уходили в мо-настыри, либо жизнь и взгляды свои круто меняли. Помните, был такой Дарвин, убеждал, что человечество произошло от обезьяны. С ним даже казус случился. Когда он опубликовал свою работу, мир пошатнулся, Дарвин стал знаменит: ещё бы, ниспровергатель Создателя. На балу к нему подошла красивейшая дама обще-ства и громко спросила: «Мистер Дарвин, неужели вы, глядя на меня, станете утверждать, что я тоже произошла от обезьяны?» Хитрый Чарльз ответил: «Да, мадам, только от очень красивой». Так вот, прошло время, теория уже охватила мир, а сам учёный вдруг понял, какую глупость сморозил, отрёкся от своего уче-ния и остаток жизни молился.

– Тогда остаётся, что Бог слепил человека из глины?– Я не вдаюсь в детали, я знаю одно: человека создал Господь, а потом понял,

что создание несовершенно, наказал вероотступников и послал на землю сына своего Иисуса, дабы Он показал людям пороки их, взял на себя все грехи чело-веков и взошёл на крест. Он принёс обновлённую веру, и предки наши славяне приняли её как свою.

николай ольков

125

– Но Иисус был еврей, и вера его еврейская, как это впарили её славянам? У них же были свои боги?

– Языческие. Но уже тогда были люди, понимающие, что народ должна объ-единять идея. Христианство – это мощнейшая философия, и грамотные люди, изучив её, приняли как свою. Иисус предупредил, что для Бога нет ни евреев, ни эллинов, ни каких других наций, все отменяет вера в Господа, и все люди равны, все имеют одинаковые права.

– Обожди, тут мы с тобой сходимся, что люди братья.– Дорогой мой Григорий Андреевич, ваш моральный кодекс строителя комму-

низма полностью списан с Христовых заповедей.– Да не может такого быть! Да ты врёшь! Неужто в ЦК бы этого не заметили? – Не думаю, что не заметили, более того – знали, но нет другой морали, кроме

Христовой, ну, перелицевали и сделали коммунистической. Теперь о моем пути. Это путь через физические и нравственные страдания. У меня не было выбора – либо гнить, либо молиться. Это соломинка. И она меня спасла. Как же я после этого могу не верить?

Григорий Андреевич вздохнул: – Да, дорогой мой человек, перенёс ты много чего. Быть у смерти на краю

и увернуться – это не каждому дано. А товарищи твои, с которыми вместе был в Чернобыле, они-то как?

Николай трижды перекрестился: – Ушли. Все. У меня есть фотография первого дня на объекте, когда мы ещё ни-

чего не знали. Взвод солдат, человек тридцать, всех знаю по именам. Когда проща-лись, адресами обменялись. Я с родителями связи не теряю, они мне время от вре-мени говорят, за упокой кого молиться. Я крестиком отмечал, все, один остался.

– Семья у тебя большая?Священник вздохнул: – Нет семьи, перед рукоположением во священники обвенчались мы, но не

прожили и месяца, ушла моя жена. Я не предполагал, что… Чернобыль столь безжалостно встанет между мною и женщиной. А поскольку священник не может быть неженатым, владыка дал согласие на монашеский постриг. Вот отдышусь тут, и в монастырь.

– Это где?– Тот самый, куда и в первый раз приходил. Буду служить там.– Там что, и церковь есть?– Прекрасный храм, возрождённый из развалин, а освящён был в 1780 году.

Намоленное место. Как обустроюсь, обязательно вам напишу, вы мне адресок оставьте. Может, доведётся бывать в наших местах, все-таки областной центр.

– Ладно, обещать не буду, но адрес дам. Мало ли что…

чистая вода

Продолжение следует.

Дмитрий раДИончИК

дымок из труб, и улицы пусты.движенье, звук почти неуловимы.угадывай знакомые чертысквозь пустоту, где жизнь проходит мимо,Где наизнанку вывернут огонь,скрипят засовы, ждут дурные вести,Где бродит одинокая гармонь,а чувства и душа стоят на месте…

в этой жизни я насолил не многим.но хожу, высоко поднимая ноги. чтобы вмиг угодить на любой порожеки возможных, увы, избежать подножек.всякий раз из рук упустив удачу, не жалею ничуть, не зову, не плачу.всё пройдёт, как классический дым, – я знаю,но пусть сбудется лишь то, о чём мечтаю, то, о чём я украдкой прошу у Бога –ни тюрьмы, ни сумы, да тепла немного.

задворки

* * *

* * *

ослепнув от любви

Поэзия

Дмитрий Николаевич Радиончик родился в 1973 году в Гродно. Окончил ГрГУ имени Янки Купалы, филолог. Поэт, автор трех книг. Член СПБ. Живет в Гродно.

…а ты оделась в чёрное на бал.вдовства знаменья скорбного личинойтвой нежный облик взоры призывал.осталось траур лишь снабдить причиной…

127

ведь я живой и вдалеке от вас,в плену страстей всё сущее поправших,не тороплюсь приблизить скорбный час, во мгле времён не видя звёзд уставших.

я жив – дышу и постигаю мудрость –стремленьем одержим к своей мечте. всё – мрак и тлен. и в страсти окунулась,Погрязла святость в вечной суете.

вот мой удел: всё штурмы и осады;то варвар злой, то полчища орды…но ни враги, ни раны, ни преградымне не страшны! Шаги мои тверды.

Пролёг мой путь сквозь Карфаген, тавриду,и знойный рим, и Константинов град…я присягал и спарте, и мадриду.мне покорились фивы и Багдад.

я молод, вездесущ, почти всесилен!мой дух и плоть – бессмертия кристалл.тону в любви, поток её обилен.а ты оделась в чёрное на бал…

а ты оделась в чёрное на бал…

наполняет тревогой душу –влагой сны уж три года как –Заменивший реалий сушуПризрак города-поплавка.

в гулком сонме бесцветных будней По велению третьих лицПроступил авантюрой чудной из научных сухих страниц.

августейших особ венчавший,смело выстроен на воде.для меня ж не испитой чашей –утешением стал в труде.

мне всё чудится: растворяясьмежду строчек чужих статей,

терновая венецияирине Банах

я отчётливо отражаюсь в белорусских озёр воде.

в лабиринте метафор, мифов –сплошь каналы да каланчи.адриатика, атлантида…Хоть бы ноги не промочить…

Повседневно в слои асфальта незаметный вбивая след,наблюдаю, как аква-альта размывает судьбы сюжет.

Звон церквей и многоголосье. Гондольерами у рулявыступают полей колосья,а лагуною – мать-земля…

ослепнув от любви

128

я снова отражаюсь в зеркалах,и новая заря манит меня с порога.над спелою росой взмываю на крылах, ослепнув от любви, как от улыбки Бога.

разверзлись небеса, струятся звездопады.верны как никогда окольные пути. не уберечь души от утренней прохлады, и в сумраке ночном от зноя не спасти…

Как спящих тень светил в святейших куполах,Как летних синь небес в прозрачной глади вод,так, обрушаясь ниц с пленительных высот,в твоих я отражаюсь зеркалах…

Когда уже некуда больше идти, давно позади все былые тревоги... и к счастью давно позабыты дороги,и наших следов там уже не найти,Когда уже некуда больше идти.

давай распахнём же врата вековыеПокинутых всеми чертогов, палат, свой дух закаляя для боли утрат. всё будет неясным. всё будет впервые. давай распахнём же врата вековые...

на скользких ступенях, ведущих в тартар, Застыла в затишье пучина страстей. в небесных покоях не чают гостей,и люд вечно мается, молод и стар,на скользких ступенях, ведущих в тартар.

всё снова неясно. всё тает во мгле. и я, оглашенный, туда же бредуПо минному полю, по тонкому льду.Как будто мне места уж нет на земле.всё снова неясно, всё тает во мгле...

Зной июля украдкой спустился над миром.я пишу между строк запах леса, сияние звёзд.души близких моих разбрелись по небесным квартирам.летом мир не похож на вселенский погост…так знакомое нечто склонилось над миром…

* * *

элегия

июль

Дмитрий радиончик

129

легко вздохну, взглянув на календарь.неужто с осенью опять мы разминулись,сбегая прочь с окоченелых улиц,Кладя мечты на вечности алтарь?

жду перемен от вида из окна…лелею грусть взамен надежд наивных.Пью кофе, отмахнувшись ото сна;впадаю в морок cнежных вьюг призывных.

довольно света, жалости, огней!я дорожу простой сердечной болью.от малодушья труден путь к раздолью.я рад зиме. я растворяюсь в ней!

Пусть тишина. и прочь уходят все.и пусть темнеет даже серебро, ноя остаюсь на светлой полосе –ещё не тень, не пассажир Харона.

неужто вдруг, помилован судьбой,Закончу год без жертв и разрушений?остывший кофе в качестве лишений…и только жаль – он сварен не тобой.

* * *

я во снах вижу явь. сны в июле кристальны.я блуждаю в смятенье по райским садами из вкуса запретного плода не делаю тайны.он приятен и сладок, как и подобает плодам.отчего ж иногда эти летние сны так печальны?..

утопаю в грехах, суета мною движет.а порой крик отчаянья вырвется дерзко из уст.только каждый июль небеса опускаются ниже,Пока мир сей не станет заброшен и пуст.небо ведь неспроста летом кажется ниже…

дух июля… есть что-то волшебное в этом.я живу этим духом, как птицы живут высотой.в облаках растворяются души с прощальным приветоми оттуда, с небес, наблюдают за мной,но, к стыду своему, я в июле не помню об этом.

ослепнув от любви

анатолий авруТИн

Критика

дебошир По фамилии шнаПерРАЗМЫШЛЕНИЯ НАД РОМАНОМ

МИХАИЛА СПИВАКА «ДЕБОШИР»

Мое знакомство с автором этого романа могло произойти и произошло исклю-чительно в наше время. В доинтернетовские времена наши пути вряд ли бы могли пересечься даже чисто теоретически. Я жил и живу в Минске, а Михаил Спивак родился и долгое время проживал в Кемерово, сердце далекого от меня Кузбасса, потом эмигрировал в Израиль, отъезд куда в былые времена автоматически вы-черкивал репатрианта из нашей повседневности. Спустя некоторое время оказался в Канаде, где и проживает по нынешний день, обучая местных детишек игре в шах-маты, а параллельно с этим редактируя газету «Перекресток Виннипег», активно участвуя в работе популярного литературного журнала «Новый Свет», в котором Михаил Спивак – заместитель главного редактора, но – главное! – отдавая каждую свободную минуту литературному творчеству. Интересы автора многогранны, в его творческом багаже произведения самых разных жанров и форм – от юмористиче-ских рассказов до серьезных полотен. И вершиной творческих достижений Михаи-ла Спивака на сегодняшний день, безусловно, является написанный несколько лет назад роман «Дебошир», в котором автору, несмотря на наличие в русской словес-ности знаменитой «лейтенантской прозы» Ю. Бондарева, В. Астафьева, В. Быкова, Г. Бакланова, И. Стаднюка, удалось сказать о минувшей войне собственное ве-ское слово. Точнее, не столько о самой войне, сколько о некоторых ее оттенках – в первую очередь о долгое время старательно замалчивавшейся литературоведами и историками «еврейской теме». Теме, которую начал поднимать еще Илья Эрен-бург в своей некогда знаменитой «Буре», продолжили Василий Гроссман романом «Жизнь и судьба» и Анатолий Рыбаков своим «Тяжелым песком». Произведения, безусловно, впечатляющие и масштабные, но тем не менее оставляющие еще очень много «белых пятен» в этом щекотливом вопросе…

Большое, как известно, видится на расстоянии. Лев Николаевич Толстой на-писал свой гениальный роман «Война и мир» спустя весьма продолжительное время после окончания войны с Наполеоном. И создал полотно такого масшта-

131Дебошир по фамилии Шнапер

ба, что мало у кого из критиков повернулся язык обвинить писателя в отсут-ствии собственного опыта участия в этой войне.

Не проводя никаких параллелей между уровнями литературной одаренности этих двух писателей, отмечу тем не менее, что Михаил Спивак пошел той же дорогой, не только используя рассказы и свидетельства очевидцев событий тех страшных лет, но и поднявшись над обветшалыми идеологическими догмами и пропагандистскими штампами, долгие десятилетия являвшимися определяю-щими во всей советской литературе о Великой Отечественной. Минуло семь де-сятилетий после победного салюта сорок пятого, и теперь писатель имеет счаст-ливую возможность говорить о событиях тех лет, будучи свободным от всякого рода идеологических шор…

Михаил Спивак представил на читательский суд своего рода собственную концепцию той войны. Войны, победу в которой принесли отнюдь не «направ-ляющая роль коммунистической партии», не пропагандистские догмы той поры и даже не герои, сценарии подвигов которых порой заранее разрабатывались в идеологическом отделе ЦК, где подбирались и кандидатуры, наиболее подхо-дящие для совершения этих подвигов в соответствии со своим «пролетарским происхождением», национальностью и т.д.

Концепция войны и человека на войне «по Спиваку» обладает немалой силой убедительности благодаря захватывающему сюжету и на удивление глубокому проникновению автора в психологию своих персонажей – от главного героя Гер-ша Шнапера до ничего кроме чувства омерзения и презрения не вызывающих местных предателей-полицаев.

Сюжет романа прост именно благодаря отчетливо читающейся в подтексте возможности повторения точно таких событий в другом месте, другом селе, другой области…

Богом забытое селение в Житомирской области Украины с придуманным автором названием Крапино. Классическое дореволюционное еврейское ме-стечко… Коллективизация, тридцатые годы с их репрессиями и «чистками» – спокойной жизни у обитателей местечка почти не было. А сытой – никогда. «Ветер истории» срывал с места целые семьи, сметая людей и старые обычаи… Население местечка к началу войны стало смешанным.

В Крапино, как и во множество других быстро захваченных гитлеровцами мест, война пришла мгновенно и страшно: занявшие местечко фашисты первым делом заставили оставшихся в деревне евреев копать себе могилу. С хваленой немецкой практичностью рассчитав, какими должны быть ее длина, ширина и глубина…

Когда братская могила была готова, началась казнь женщин и детей. Мужчин хозяйственные «новые господа» временно оставили в живых, чтобы они еще не-много погорбатились на вермахт, выполняя самую черную работу. Беззащитных людей казнили не немцы – их с остервенением, стараясь выслужиться и показать свою преданность захватчикам, убивали «местные», всю жизнь, как оказалось, ненавидевшие соседей, которых теперь не просто убивают, а убивают зверски, люто при этом мучая. Вот так – с разделения жителей на людей и нелюдей кро-вавой рекой – началась война в Крапино.

Жену главного деревенского забияки и дебошира, здоровяка Герша Шнапера, зверски убили у него на глазах. Сделали это тоже местные – пошедшие служить в полицию жалкие мальчишки-сопляки и долгие годы умело скрывавшие своё звериное нутро недобитые бандиты времён гражданской войны. Завистливые

132 анатолий аврутин

от рождения, а потому ущербные, так и не сумевшие стать уважаемыми людьми, они с детства затаили ненависть к односельчанам и теперь со звериной яростью вымещали свою ничтожность на беззащитных людях. «Последние времена, ког-да живые завидуют мёртвым»…

Герш, обладавший невиданной физической силой, выбирал момент, чтобы забрать с собой на тот свет как можно больше немцев и полицаев, – однако удоб-ного случая не представилось, немецкий офицер приказал использовать силача вместо лошади: Герша запрягли в телегу, чтобы он весь день возил брёвна.

Спустя какое-то время, испытав множество лишений и издевательств, Герш Шнапер сумел сбежать. Он мог бы осуществить побег намного раньше, но наме-ренно выжидал, терпя при этом новые издевательства, чтобы спасти зверски ис-тязаемую нелюдями девушку Соню, до войны первую красавицу местечка. Уйдя от погони и затаившись в лесу, Герш совершает одиночные мстительные вы-лазки, покуда случайно не натыкается на группу красноармейцев-окруженцев, в которой за командира капитан Журавлёв. Бывший деревенский «дебошир» добровольно становится членом партизанской группы, хотя и относительно не-зависимым, но всё же партизаном.

Итак, парадигма еврей – партизан, пожалуй, и есть то самое новое, о чем рас-сказал в своем романе Михаил Спивак. Безусловно, до Спивака миру являли ли-тературно-кинематографических заступников и спасателей еврейского народа. Взять, к примеру, замечательный фильм Стивена Спилберга «Список Шиндле-ра». Или образ Сони Гурвич из повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» и снятого по ней художественного фильма. Но еврей в качестве отважного парти-зана – такого в отечественной литературе не припомнить. Именно в литературе, ибо историки, пусть и с немалой неохотой, вынуждены были признать, что даже в моей родной Беларуси городское подполье до самого своего ареста и казни возглавлял еврей Исай Казинец, в белорусских лесах было немало еврейских пар-тизанских отрядов, один из которых, под командованием легендарного Шолома Зорина, был особенно знаменит, и даже на территории зверски уничтоженного оккупантами минского гетто существовала подпольная группа, именем одного из руководителей которой, Михаила Гебелева, секретаря подпольного Тельманов-ского райкома партии, ныне названа одна из минских улиц…

Герш Шнапер в отряде – один из его самых активных членов, прекрасно ориентирующийся на местности, совершающий бесстрашные рейды и вылаз-ки. Правда, на первый план теперь выдвигаются капитан Журавлёв, старшина Туманский, младший политрук – бывший лагерный «вертухай» и активист-до-носчик, отрёкшийся от своих репрессированных родичей и взявший фамилию Москвин. Не менее колоритна и фигура рядового Коленчука, вчерашнего зэка, лагерного стукача и мерзко-угодливой «шестёрки» политрука здесь, в отряде.

Женские персонажи – санинструктор Олеся, бывшая связная Вера и беглян-ка Сонька, связанные с некоторыми партизанами любовными отношениями, – придают повествованию некую дополнительную окраску и даже интригу. Так, Сонька привязывается к своему спасителю Гершу. И, годясь по возрасту ему в дочери, фактически становится женой Шнапера ещё до их встречи с парти-занами. Её беременность и болезнь являются одной из причин, побудивших партизан захватить немецкого врача, майора Отто фон Брауна.

На протяжении всего романа автор пытается показать подлость и гнилость немецких приспешников и холуев – бывшего председателя колхоза Степана Пет-

133Дебошир по фамилии Шнапер

ровича, его давнего подельника черносотенца Миколу, молодых полицаев Егора и Петьку. Вот кто истинные приспособленцы, шкурники и оборотни! Вот кто первые доносчики и предатели! Вот чьими руками во многих случаях свершались карательные операции, массовые издевательства и расстрелы мирного населения.

Жизнь небольшого партизанского отряда, беспощадная месть врагам и поте-ри, личная трагедия на фоне трагедии страны и народа – обо всём этом, не скры-вая ухабистых мест и не пытаясь ничего приукрашивать, повествует Михаил Спивак, рассказывая читателю о «персональной войне» бывшего деревенского дебошира Герша Шнапера. В книге большое внимание уделяется скрытым моти-вам, которые движут человеком в трудной ситуации. Тяготы жизни в оккупации пробуждают в героях романа те качества, которые были спрятаны в мирное вре-мя: страсть и холодный расчет, любовь и ненависть, трусость и героизм. На во-йне люди скидывают маски и предстают такими, какие они есть на самом деле. Особенно мерзкопакостной фигурой оказывается племянник Степана Лёнька, получивший должность старшего полицая. Этот зверёныш готов на любую под-лость, он бывает изощрённее даже самих фашистов. Завистливый и мститель-ный, подхалимистый до лизоблюдства, он не гнушается совершить любую па-кость даже в отношении своих новых хозяев. Он – изувер до садо-мазохизма. С приходом фашистов ничего человеческого в этом выродке не осталось. И даже на раненом фашистском офицере он демонстрирует всю низость своей натуры, отнюдь не превращаясь при этом в народного мстителя:

«– Я тебя повешу... – захлебывался раненый. Коряга под углом пронзила плоть, задев легкое. Курт тяжело дышал, а кровь заливала подбородок, шею, и впитывалась в ворот его рубахи. – Вздерну тебя на первом же суку!

– Уж не на своих ли внутренностях? – издевательски поинтересовался поли-цай и склонился над Куртом. – Время пришло, будем прощаться.

Ленька не смог отказать себе в удовольствии: чуть вдавил корягу, причиняя умирающему напоследок еще большие страдания, поводил ею вправо и влево, затем рванул на себя. Раздвоенный, как рыболовный крючок, обломок дерева вывернул наружу человеческие внутренности. Раненый застонал. Предсмертная гримаса исказила лицо, и он перестал дышать.

– Что там такое? – крикнул молодой лейтенант, командир группы. Он заме-тил возню, но увлеченный преследованием, не мог раньше уделить внимание случившемуся.

– Господин офицер, я хотел закрыть его рану и перевязать, но Курт скончался». Такой тип предаст любого и в любую минуту.Интересна предыстория создания романа. Фактической основой образа глав-

ного героя стала история прадеда писателя, которого правнук, разумеется, поч-ти не помнит… Дочь главного героя, ставшая санитаркой в годы войны, – это бабушка автора, которая рассказывала о своей молодости и об отце. Трагически погибающая в романе Сонечка – это, по словам автора, «образ собирательный. Все зверства случились с разными девушками местечка, но в романе их страда-ния в основном сфокусированы на одной девушке…»

Михаил Спивак создал захватывающее художественное полотно, заставля-ющее по-новому, под другим углом взглянуть на некоторые события все более отдаляющейся от нас Великой Отечественной. Расстояние между войной и ныне живущими на земле поколениями все более увеличивается. И с этого расстояния все отчетливее становится видна правда…

Людмила вороБьЁва

Критика

«тьмы и света кричаЩая грань»О ТВОРЧЕСТВЕ ВАЛЕНТИНЫ БЕЛЯЕВОй

В современном мире поиски смыслов усложняются, и особенно тогда, когда нужно объяснить происходящее не только вокруг, но, прежде всего, в себе. Ху-дожник слова погружается в глубины собственной души, в чем ему помогает взаимодействие философии и литературы, которая становится иной, ибо меня-ется сознание, становясь исключительно личностным.

В этом плане любопытно творчество поэта и прозаика Валентины Ивановны Беляевой, живущей в городе Воронеже, члена Союза писателей России, авто-ра нескольких поэтических сборников. Она удивляет своеобразием архетипов и форм, сопряженных в своем развитии с очень сложным достижением внутрен-ней гармонии. Печален и сумеречен ее слог, как будто заимствованный из «золо-того» и «серебряного» веков, лучших и в то же время противоречивых периодов в русской литературе.

Предваряя прозаические произведения Валентины Беляевой, которые были опубликованы на авторитетном литературном сайте «Российский писатель», точно охарактеризовал их, используя общие штрихи и наброски, замечательный критик Вячеслав Лютый, а известный поэт, лауреат Национальной премии Рес-публики Беларусь Анатолий Аврутин в своей статье «За вереницей фонарей» отметил «зоркость взгляда», а также «чрезмерно усложненную образность» ее стихов. Хотелось бы, в свою очередь, придать творчеству Валентины Беляевой более целостное видение и, по возможности, систематизировать его, просле-дить, насколько оно вписывается в современный литературный контекст. Инте-ресно, читая поэзию и прозу автора, понять, как сочетаются классические тра-диции и новое звучание, наполненное уже другими тематическими и стилевыми направлениями, как воссоздается в ее произведениях совершенно иная реаль-ность, сближая литературу и текущий момент жизни.

Поэзия Валентины Беляевой – это предчувствие мысли, предвосхищение слова, ярко выраженное личное движение к цели, что всегда отличает отнюдь не поверхностных писателей. Мы видим в ее творчестве слияние философского начала, отражающего духовное состояние самого автора, и сугубой всепрони-

135

кающей серьезности жизни, неразделимой с мучительным зовом правды, с от-кровенной исповедью.

Она молчала долго, безучастно, / Не веря ничему, – моя душа.Она ли, втрепенувшись, не дыша, / Мгновением мелькнувшим изумлённой,Забудет тотчас, как была несчастной? / Её ли оживленный дерзкий взорВспарит туда – в немыслимый простор – / За птицей, в путь последний устремлённой?..В обычном восприятии поэзии система ее стихосложения достаточно непро-

ста. Поэтесса хорошо владеет внутренним пространством стиха, насыщая его различными меняющимися определениями, выразительно используя художе-ственные средства языка. Она творит явно не в порыве нахлынувшего вдохно-вения, за плотью слов проступают «пот и кровь», сконцентрированная работа мысли, огромный труд души и колоссальное напряжение.

Многие произведения автора словно рождаются из мифологии, как тьма и свет ведут незримую битву в ее стихах, так добро и зло в образе черно-белой птицы меняет свои призрачные лики, чем-то напоминая нашу жизнь, такую раз-ную в своей красочной метафоричности.

По своей главной сути поэзия Валентины Беляевой драматична, ее лире при-сущи мироэпические мотивы, наполненные героикой былинной истории. Почва ее творчества – русская Земля, русское Слово, идущее из глубины веков, кото-рому она самозабвенно предана. Русский путь – это извечный путь утверждения исторической правды, горький и бесконечный… В стихах «Призрак Руси» образ женщины ассоциируется с Русью, ведь благодаря русским женщинам, которые святой молитвой спасали русскую землю, Россия до сих пор жива и сильна. Их трагическая жертвенность не имела пределов: «Судьба не жалела её. И всё дальше гнала… / Бездомная женщина шла, озираясь пугливо. / И лаяли псы. И сгущалась морозная мгла. / И северный ветер метался округой визгливо». Вполне закономерно, что в стихах слышатся отголоски библейских сюжетов, усиливающих общий образ, несущий веру и покаяние. «Но женщина шла. И стелились кругом миражи. / И мыслилось: солнце, лишь надо чуть-чуть потер-петь ей, / Взойдёт вон за теми холмами, средь скошенной ржи, / И где-то исчез-нут бесследно её лихолетья», – и кажется еще немного – и наступит желанное счастье, но впереди снова испытания... «А в небе горели кровавые звёзды над нею…» – что это, как не предзнаменование, проходящее через всю судьбу Руси и пронизанное мистическими озарениями?! Заданную тему продолжает и произ-ведение с практически одноименным названием «Призрак утерянной Родины», высвечивая идею пересечения востока и запада, показывая, что ничего не меня-ется в истории человечества, не желающего усваивать печальный опыт предков. Войны по-прежнему сотрясают планету, и по-прежнему остается актуальным слово поэта, что проникает в толщу столетий, поражая глобальным видением.

Там тучи пепла носят времена, / Оркестры никогда не умолкают.История листы свои сжигает / По трактам и дымящимся мостам.Вздыхает робким призраком война / И смотрит, как растут её солдаты.И недра, молчаливы и богаты, / Ещё не знают счёт своим крестам…Валентина Беляева искусно вплетает ветхозаветные истины в день сегодняш-

ний, словно зашифровывая смысловые коды. Поэт Анатолий Аврутин также го-ворит и о тяжелой дантовской строфике ее письма. Вот он, облик современно-сти, отчетливо проступающий в ее произведении «Двойник ли, временщик…»,

«Тьмы и света кричащая грань»

136 Людмила воробьёва

где «раненые крылья журавля твоей криницы / Лежат на пепелище у подножья алтаря…». Эмоциональны пугающие ослепительными красками стихи «При-зрак Апокалипсиса», в которых метафора стала основой поэтического текста, пронизывая всю его пространственную ткань. «Уползающий в небыль неузнан-ный день… / Этот огненный окрик до ужаса вечен… / Россыпь снежных кам-ней… Вавилонские речи… / След зверья, убегающий вдоль берегов…» – течет би-блейское время, где земная жизнь – лишь мгновение, но такое архинапряженное по накалу мыслей и чувств. «А в грязи на обочине стонет ребёнок… / И Земля его примет во чрево, предав…» – завершающие строки этого жуткого видения-аллегории – голос Вселенской катастрофы, взывающий к разуму и милосердию. Здесь, впрочем, как и во многих других стихах поэтессы, присутствует её излю-бленный выразительный штрих – многоточие, домысливающее действие, самый философичный знак препинания, красноречиво рассказывающий о том, что со-крыто между строк, что осталось за кадром…

В одном евангельском ключе, перекликаясь между собой и составляя единое композиционное кольцо, написаны два стихотворения: «Русский Серафим» и «Ночь перед казнью русского Серафима». Серафим в переводе с древнееврей-ского языка означает «пламенеющий». Серафимы упоминаются в Откровении Иоанна Богослова. На Руси были известны и восходят к новым временам проро-чества преподобного Серафима Саровского, поистине нетленны его предсказа-ния, предрекающие спасительное и неслыханное торжество Православия, объ-единяющего все славянские народы.

Валентина Беляева создает свой собирательный образ «Русского Серафима», ее философская мысль сосредоточена не только на тщательно выверенных дета-лях, она тяготеет к широким обобщениям, что связаны с вечными категориями поиска истины. «Я шёл по земле… Берегами, вдоль рощ и полей/ По трактам, считая дорожные вёрсты упорно. /В горячей ладони сжимал уцелевшие зёрна / И ел, окунаясь в дрожащий рассветный поток». Безупречен классический слог автора, пишущего целостное полотно русского мира. Зачаровывает, словно сим-фония, плавно текущая интонация и музыкальная ритмичность стиха. Однако остается и надежда на молитву «русского Серафима», что будет она не напрас-ной и будет услышанной.

В творчестве Валентины Беляевой доминируют национальные черты, впе-чатляя объемной исторической панорамностью, включающей события нового времени, времени, наполненного томительными ожиданиями перемен, далеко не всегда отвечающих чаяниям народа, и поэтому пронизанного запредельной тоской по утерянному. Автор передает это состояние невосполнимой утраты, аналогичное состоянию зверя, «потерявшего зимовье»: «Времена, Времена, Времена… / Тупо вспомнишь: что было вначале? / Обернёшься, а там – ти-шина / Да корявою дланью вина / Держит свечку во храме печали». Условный лирический герой живет с чувством вины, принимая многострадальное бре-мя своей страны. По словам воронежского писателя Сергея Пылева, «миссия страдания русского народа за други своя, за человечество» близка и самой Ва-лентине Беляевой. Тяжело ей даются болевые строки о России, но она прав-дива перед собой, искренна перед читателем, перед временем, безжалостно крадущим надежду: «Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти, / О смя-тенной душе, охладевшей, пустой, / О старинной иконе над свечкой святой / И о времени этом в обличии монстра?»

137«Тьмы и света кричащая грань»

Извечный мотив пути, убегающей вдаль дороги движет автором, «у вагонного окна» проносится вся необъятная Россия, где встречаются запад и восток, и до сладостной боли щемит в душе, когда «…озяблая рощица русских берёз / Молча-ливо кивнёт и проводит в дорогу». Вот и стихи «Встреча с судьбой» – это встреча с родиной, с ее истоками, с тем, что генетически в крови каждого русского чело-века: «Ты здесь жил. Умирал. И любил. О, безмерно!<…>Ты здесь жил, умирал… Мыслил твердо и верно. / Знал, что значат родные кресты и гробы. / И, от-рёкшись от где-то заблудшей судьбы, / Видел свет за окном в доме старенькой мамы…» – герой идет на спасительный свет родного очага. За многозначностью поэтических сплетений на ткани бытия четко проступает хорошо знакомый рису-нок – Россия, ее национальная самобытность, любовь к отчим святыням.

Русское слово концентрирует в себе все богатство национальной культуры, русская речь, не знающая границ, порой выходит за пределы произведений, соз-давая надмирный момент в творчестве Валентины Беляевой. В итоге творческих поисков Валентина Беляева приходит к широким философским обобщениям и побуждает читателя интуитивно проникать в пространство ее поэтических идей. Помимо интуиции ее стихи требуют для постижения особого настроя души.

Предельной исповедальностью проникнуто произведение «Душе», обращен-ное к внутреннему состоянию ее условной героини. Мы становимся свидетеля-ми подлинной исповеди, повествующей не о достижениях и успехах, как при-нято, а о грехах, о чувстве вины, что и есть настоящая правда о человеке. «Я думаю, что скоро ты вернёшься... / Ведь ты же есть, и у меня одна. / И пред тобой одной моя вина – / Крестом, что я цветами возлагала / Твоим безумным снам. Но что ж ты бьёшься, / Что мечешься сорвавшимся листком? / Ведь я была лишь брошенным щенком, / Когда тебе так долго больно лгала…» – слы-шим мы смелое признание.

Мистическая интуиция прочитывается в авторских образах: странные, «яростные» птицы, разбитые осколки фонарей, ключи как некий таинственный знак, зеркала, разделяющие отрезки параллельных измерений... «И царствует в душе какой-то холод тайный, / Когда огонь кипит в крови», – здесь будто ожи-вают лермонтовские вещие строки. Какой-то отстраненный взгляд в сочетании с личным откровением, явленным миру, создают необъяснимую поэтическую ауру в произведениях Валентины Беляевой. Важно не солгать памяти, согреваю-щей тебя изнутри, но и рвущей порой на части, потому что невыносимо больно погружаться в ее бездны. Лирико-философские стихи «Память» продолжают грустную исповедь о прожитой жизни, такой беспощадно быстротечной: «Что за память… Такое расскажет порой… / Вот и март за окном. Словно холст в паутине. / А была ли зима?.. Да, наверно, родной. / Как и жизнь, ну, признай же… Ничтожной ценой. / Пеплом чудных берёз в этом стылом камине…» – из-начальный стиль письма напоминает романс. Однако далее не все так безоблач-но, тональность меняет окраску – прошлое не прощает ошибок, не прощает пре-дательства, о чем пронзительно говорит героиня: «Как безжалостна память… Что скажешь ей ты… / Лишь беззвучно вскричишь в пустоту: «Замолчи же!» / И, не помня давно уж ничьей доброты, / Вдруг подумаешь: всё это тлен суеты. / И представишь, как дым зазмеится над крышей…» И образ главной герои-ни Валентины Беляевой видится незащищенным и ранимым, мягко растворяю-щимся в осенней дымке, вызывая невыразимую тоску по человеку, его хрупкой душе, тонко чувствующей вселенское одиночество.

138 Людмила воробьёва

Не секрет, что судьба всегда испытывала художников слова и крайне редко благоволила к ним. Жизнь многих из них органично переплетена с судьбой Ро-дины. Подлинный поэт наделен пророческой властью и силой, способной по-влиять на судьбы истории, чему немало примеров. У Валентины Беляевой образ поэта, в котором, вне сомнения, угадываются и частицы ее личной сущности, предстает во всей своей жертвенности, сопоставимой с жертвенностью Христа, избравшего мученический путь во имя спасения людей.

«Пригвождена к позорному столбу /Славянской совести старинной», – так написала когда-то о себе Марина Цветаева. Приговорен, пригвожден к кресту и поэт в стихах Валентины Беляевой: «…Но Родина, не знавшая ни плена, / Ни рек-озёр, иссохших до пустынь, – /В продажных дланях царственной измены / Сжигает летописные листы.<…>И там что вечность, что одно мгновенье, / Где когти рвёт хохочущий рассвет, / В её средневековом откровенье, / Там – на кресте – ещё живой поэт…». За слово всегда приходилось сражаться, приходи-лось доказывать горькую правду, бесстрашно отвергая красивый вымысел. А за правду нужно стоять до конца. Не исключено, что решающей битвой будущего станет битва поэтическая – сражение за священное Слово, заключающее в себе главный момент Истины.

Непредсказуема, многолинейна проза Валентины Беляевой, отражающая иную ментальность, когда для понимания логики текста, его творческой ин-терпретации помимо чувственной и интеллектуальной интуиции нужна еще и интуиция мистическая, обладающая способностью угадывать предначертания человеческих судеб.

Романтическая новелла «Мальчик и девочка» – история одухотворенного чув-ства, принадлежащая каким-то ирреальным временам, настолько она неоднознач-на. Это лирическое повествование, по словам литературного и театрального кри-тика Вячеслава Лютого, «под пером Валентины Беляевой обретает черты мифа». Мы здесь сталкиваемся с эстетической парадигмой: жизнь и литература, – когда принципиально пересекаются жизненные и литературные взгляды. И неизбежно задумываешься: насколько правдоподобен сюжет, предлагаемый автором?

Интрига прочитывается буквально с первых строк: «Мальчик трепетно, с невероятной силой своего беспокойного сердца любил Девочку. Он не помнил начала этой любви. Ему казалось, что всегда, все его шестнадцать лет им всецело владели её удивительные чувства, ради которых и стоило жить на свете». А что же Девочка? – спросите вы. «На него она не обращает никако-го внимания», «Девочка была отличницей», купаясь в звуках романтического вальса Шопена, она «наслаждалась своим мироощущением» – образ ее выписан автором тщательно и убедительно. И признание Мальчика, вобравшее в себя боль и извечную мольбу неразделенной любви, выглядит контрастно на фоне ее равнодушного спокойствия и эгоизма. Общими штрихами Валентина Беляева обрисовывает то суровое время, в которое происходит действие новеллы: трид-цатые годы двадцатого столетья, сталинские репрессии, Великая Отечественная война – тяжелейшие периоды в истории страны. Пройдя все круги ада, героиче-ски защищая Родину, давно потерявший свою Девочку Мальчик не перестает ее любить. «И, как ни странно, он по-прежнему был счастлив», – замечает автор.

Интрига сохраняется до конца повествования, и лишь в завершение – «ве-ликая, неподкупная истина мгновенно явила свой чудовищный лик». «Сюжет этой вещи драматичен и замирает в минуту жестокого соприкосновения таин-

139«Тьмы и света кричащая грань»

ственной жизни духа и прагматичного существования мелкой и предсказуемой души», – превосходно сказал писатель Вячеслав Лютый. И мы не осознаем се-годня, что рациональное, сугубо материальное мышление напрочь отталкивает надежду, делает человека слабым и уязвимым перед горестями мира, что, соб-ственно, и пытается донести до нас Валентина Беляева. Как ни прискорбно, но мы не умеем любить по-настоящему, эгоистическая самость мешает человеку принять Божественный дар любви.

Особое осмысление Великой Отечественной войны прослеживается в очерке «Две встречи», в котором предстает совершенно иной архетип войны – фило-софско-психологический, когда на первый план выходит отдельный человек и «плакатный герой» сменяется героем индивидуально-личностным. И привыч-ные этические измерения жизни с ее оценками «хорошо» или «плохо» уже не подходят. Очень верно охарактеризовал данный очерк Вячеслав Лютый: «Ос-нованный на реальных событиях, он свидетельствует, что жизнь не только же-стока, но и милосердна, но формы этой «бытийной жалости» не могут быть измерены в координатах человеческого понятия о добре и зле».

Такое человеческое измерение трагического жизненного опыта, художе-ственно переосмысленного, и представляет Валентина Беляева в своем военном очерке. «Это история моего отца. Война – не только следствие чудовищных теорий в умах демонических личностей и зомбированных ими народов. В ней как в зеркале отражается ещё и сущность её жертв, оказавшихся перед неиз-бежным выбором за право жить…» – в новом ключе раскрывает автор реалии войны, ведь она проявляет человека предельно ярко и в сжатые сроки, проверяет на прочность, на человечность в критический момент столкновения жизни и смерти.

Иван Ховрич, главный герой этого очерка-легенды, будто читал знаки судь-бы, подающие руку спасения, – не Божественный ли промысел помог отцу Ва-лентины Беляевой пройти и окружение, и унизительный немецкий плен, и филь-трационный лагерь «СМЕРШ», помог ему выдержать противоборство человека и армейской системы? Автору удалось разрешить извечную философскую ди-лемму нравственного выбора, разрешить правдиво, вознеся человеческое право жить, данное каждому Богом, выше чьих-то заключений, приговоров и судов. Будучи беззащитным перед страшной машиной войны, перемалывающей в кро-вавых жерновах человеческие жизни, сметающей всё и вся на своем пути, круша города, страны, эпохи, Иван Ховрич выстоял, ему выпала счастливая звезда – остаться жить.

Автор подводит читателя к философскому выводу, что война сама по себе не имеет никакого смысла, цель не оправдывает средства. И если считать, что «история человечества – это история войн», то что в ней может значить судьба отдельно взятого человека? Справедливы на этот счет слова Константина Симо-нова, который говорил о том, что тема Великой Отечественной войны никогда не будет исчерпана, потому что война была у каждого своя.

Многообразен и бесконечен в своем всеобъемлющем развитии мир произ-ведений Валентины Беляевой, пишущей единое вселенское полотно, полотно самобытное, сравнимое с «древней холстиной», простирающей исторические лики в день сегодняшний. И в космическом хаосе эпох слышен лирический го-лос поэта, голос трепетной женской души, страдающей от дисгармонии мира, но сакрально верующей в человека, в торжество гуманизма и света.

Протоиерей Павел БОЯНКОВ

ЧасовнЯ

о вере Православной и вере бесовской

Этот разговор мне хотелось бы начать со следующего евангельского эпизода: «…Иисус спрашивает учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Че-ловеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16.13-18).

Как видим, еще в период земной жизни Иисуса Христа даже у очевидцев, близко Его наблюдавших, были о Нем совершенно различные мнения. Поэтому нынешние разброд и шатание в умах современных людей не должны вызывать у нас удивление. По-разному отвечая на вопрос Спасителя: «За кого вы почита-ете Меня?», люди естественным образом приходят к диаметрально противопо-ложным результатам.

Нашлись люди не только совершенно отвергшие самое бытие Божие, но даже и Иисуса Христа объявившие «мифологическим персонажем». Именно о таких Псалмопевец сказал: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог. Растлеша и омер-зишася в начинаниих» (Пс.13.1). Да мы и сами являемся свидетелями того, как «они развратились, совершили гнусные дела», «о нихже несть ныне глаголати подробну» (Евр.9.5).

А разве мало среди нас настоящих идолопоклонников? Это те, кто забыл Творца, прельстился совершенством земной природы и обожествил стихии и не-бесные тела – воду, воздух, землю, солнце. «Иные люди обожествляли даже собственные страсти и пороки: кто был зол и радовался мучительству и крово-

141

пролитию, тот придумал Крона и Ареса; другие – Бахуса, третьи – Афродиту. «Коюждо страстью побежден быв, прямо страсти своей бога себе нарече»; при этом имеющий власть мог заставить своих подданных поклоняться «идолу воз-любленного греха своего» (1). Как и тысячелетия назад, эти люди верят в какие-то «силы», во «внеземной разум», в «полтергейст», в «пришельцев» с которыми легко и беззаботно вступают в «контакт»… «Что же я говорю? То ли, что идол есть что-нибудь, или идоложертвенное значит что-нибудь? Нет, но что языч-ники принося жертвы, приносят бесам, а не Богу. Но я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами» (1Кор.10.19-20). Мне же остается только присоединиться к этим словам апостола Павла.

Но были и другие люди. Те, кто не принял Христа, кто назвал Его «обман-щиком» (по-славянски «льстецом», см. Мф.27.63.), кто предал Его на поругание и казнь, а затем с помощью подкупа пытался скрыть сам факт Воскресения (см. Мф.28.12-15). В наше время эти люди пишут буквально следующее: «Само упоминание имени Христа вызывает состояние неловкости. А уж считать Его Мессией – сказать такое даже язык не повернется! Для любого из нас поверить в то, что Иисус есть Мессия, означает предать свой народ, обесчестить память всех наших предков за более чем две тысячи лет» (2). Кого же ждут они, чьему пришествию деятельно пытаются помочь? На это отвечает Сам Господь: «Я при-шел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин.5.43.). Святоотеческое предание ясно свидетельствует, что этот «иной» – антихрист. Именно поэтому Господь изрекает жестокий приговор: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего (Ин.8.44), – и нам ли отменять этот приговор?

Теперь обратимся к тем людям, которые почитали Христа «за одного из пророков». Такие люди есть и теперь. Они не отвергают как пророков Вет-хого Завета, так и Иисуса Христа. Однако все прежние пророки, в том чис-ле Моисей («Муса») и Иисус («Иса»), по их мнению, являются лишь пред-шественниками «самого великого пророка – Мохаммеда». Эта религия не признает никакого Богосыновства (Коран.3:52/59), более того, согласно ей, Бог никогда и ни за что не предал бы Своего Сына (если бы таковой был) на позорную крестную смерть, на кресте страдал не Христос (4:156/157), вместо Христа был распят другой, и т.д. Вот такая в итоге получается «иску-пительная жертва» за грехи всего мира. Нет в этой религии и Святого Духа – Третьей Ипостаси Святой Троицы, а значит, нет и спасительной благодати Божией, нет непосредственной благодатной связи неба и земли (3). Нет там и свободы человеческой, а есть полный фатализм со всеми вытекающими последствиями.

Нашлись люди, которые на 30 лет отправили Христа … в Индию, где Он «овладел тайнами йоги, научился творить чудеса и отправился по миру пропо-ведывать свое учение… Знакомому с практикой йоги Иссе легко удалось впасть в состояние, неотличимое от смерти, и восстать невредимым уже после снятия с креста» (4). Другие, ничтоже сумняшеся, объявили, что Христос «ни кто иной, как сам Кришна в своем очередном воплощении (по другому толкованию – сын Кришны)» (5), и прочие безумные глаголы.

часовня

142 Протоиерей Павел Боянков

И безумие это все ширится, ибо «князь мира сего диавол продолжает во-влекать в безумие и взрослых, и детей, отнимает последний разум у несчаст-ных и сталкивает их в пропасть греха, потому что он ненавидит в человеке образ и подобие Божие» (6). И здесь спасительным предупреждением для нас являются непреходящие слова апостола и евангелиста Иоанна Богослова: «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это анти-христ, отвергающий Отца и Сына. Всякий, отвергающий Сына, не имеет и Отца; а исповедующий Сына имеет и Отца» (1Ин.2.22-23). И далее говорит он: «Возлюбленные! Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире, Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Ии-суса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире». (1Ин.4.1-3).

А нам настойчиво пытаются внушить, что все веры хороши, что Бог един, что придти к нему можно разными дорогами… Но вот что отвечал апостол Иаков: «Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют и трепещут» (Иак.2.19). Значит, не все веры одинаковы: есть вера православная, есть и вера бесовская. А между ними – целый спектр всевозможных оттенков.

Но откуда же тогда происходят разногласия в среде самих христиан, среди тех, кто исповедует Иисуса Христом, Сыном Бога Живаго? Еще раз возвратимся к словам Спасителя, с которых был начат наш разговор: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16.18). Назначил ли Христос Петра этими словами «князем апостолов» или «основанием Церк-ви»? Ведь Спаситель провидел грядущее троекратное отречение Петра от Него. Да и после принятия благодати Святого Духа Петр остался среди апостолов рав-ным среди равных и даже однажды подвергся нареканиям со стороны апостола Павла (см. Гал.2.11-21). Значит «не плоть и кровь» апостола Петра являются непоколебимым основанием Церкви Христовой, но исповеданная им вера в то, что Иисус есть Христос, Сын Бога Живаго. Нельзя наделять непогрешимостью «плоть и кровь» человеческие, подверженные гордыне и другим грехам. Иначе можно легко утратить свою православность.

Между тем именно это и произошло (общеизвестные явления: инквизиция, индульгенции, иезуитская мораль и т.п.), что, в свою очередь, не могло не вы-звать мощного «протеста».

Однако «протестующие» против одних крайностей не избегли крайностей другого рода. Произвольно отвергнув Священное Предание Церкви, опыт и ав-торитет святых отцов и Вселенских Соборов, они принялись вкривь и вкось тол-ковать Священное Писание, каждый в меру своей личной гордыни. В результате целого ряда неизбежных разделений и дроблений они, эти «протестующие», явили миру бесчисленные множества конфессий и деноминаций (а проще гово-ря – сект). И теперь мы имеем то, что имеем…

Где же выход? Задумаемся: целесообразно ли искать решение наших ду-ховных проблем лишь одним законодательным путем, только путем внешнего ограничения влияния тех или иных сект? Да, сегодня такие меры насущно не-обходимы. Но важно и другое. По неизреченной милости Божией нам довелось

143часовня

родиться на православной земле, мы причастны к тысячелетней православной традиции, большинство из нас по факту принятия таинства Крещения – пра-вославные. Но достойны ли мы этого великого наследия? В чем проявляет-ся живость нашей веры, часто ли она проявляется? Доказывается ли она, эта вера делами? А ведь, по слову апостола Иакова, «как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» (Иак.2.26). И он же в назидание нам говорит: «Итак, по-коритесь Богу; противостаньте диаволу, и убежит от вас. Приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам; очистите руки, грешники, исправьте сердца, двоедушные» (Иак.4.7-8).

Да избавит же нас Господь от двоедушия, да укрепит в вере Православной и да рассеются на земле нашей соблазны веры бесовской!

Аминь!

Использованная литература

1. Валицкая А.П. Русская эстетика ХVIII века. – М.: Искусство, 1983. – С.22.2. Стэн Тэлчин. Найти истину… – Мн.: Picorp, 1994. – С.11.3. Подробнее об этом см. Ислам: Энциклопедический словарь. – М.: Наука,

Гл. редакция восточной литературы, 1991. – С.102.4. Парнов Е.И. Звездные знаки. – М.: Знание, 1984. – С.45.5. Православная церковь. Современные ереси и секты в России. – С.-Птб.:

Православная Русь, 1995. – С.221.6. Рождественское послание Митрополита Минского и Слуцкого Филарета,

Патриаршего Экзарха всея Беларуси, Мн., 1996/1997 гг.

144

Эммануил ИоФФе

армия

это было бессмертным Подвигом

Многие читатели нашей республи-ки, интересующиеся военной историей Беларуси, считают Бориса Долготовича военным историком № 1. Его перу при-надлежат сотни публикаций, в том числе тридцать шесть книг, многие из которых (например, энциклопедический спра-вочник «Военачальники земли белорус-ской», Минск, 2005) поистине являются уникальными.

В апреле текущего года в минском издательстве «Колорград» вышла в свет новая книга Б.Д.Долготовича «Овеян-ные славой города Беларуси». Как всег-да, читателей интересуют ответы на во-просы: «В чём ценность данной книги? Что в ней нового?» Постараемся отве-тить на них.

Во-первых, в издании впервые в Рес-публике Беларусь на документальной ос-нове раскрывается подвиг воинов-пан-филовцев в боях за Москву осенью 1941 года, в частности личного состава 4-й роты 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии под командованием белоруса, уроженца деревни Литвяны Узденского района Минской области Павла Михайловича Гундиловича.

Во-вторых, глава «Аллея именных каштанов» посвящена видным полко-водцам Великой Отечественной войны и государственным деятелям Беларуси, которые в июле 1964 года в Минске на улице Янки Купалы посадили аллею каштанов.

В-третьих, в главе «Овеянные сла-вой города Беларуси» раскрывает-ся вклад в Великую Победу жителей 27-ми населённых пунктов нашей стра-ны, награждённых вымпелом Президен-та Республики Беларусь «За мужество и стойкость в годы Великой Отечествен-ной войны 1941-1945 годов». Речь идёт о жителях городских посёлков: Бегомль, Лоев, Октябрьский (Карпиловка), Рос-соны, Сураж, Ушачи; городов: Бобруйск, Борисов, Брест, Витебск, Гомель, Грод-но, Жлобин, Заславль, Кличев, Кричев, Лепель, Лида, Минск, Могилёв, Моло-дечно, Орша, Пинск, Полоцк, Рогачёв, Скидель; деревни Острошицкий Горо-док. Эти населённые пункты впервые названы в двух Указах Президента Ре-спублики Беларусь «О награждении не-которых населённых пунктов Республи-ки Беларусь вымпелом «За мужество и

145

стойкость в годы Великой Отечествен-ной войны» (№ 355 от 29 июня 2009 года и №189 от 19 апреля 2010 года)».

В-четвёртых, новая книга Бориса Долготовича воссоздаёт малоизвестные и неизвестные страницы истории Бела-руси 1941-1945 годов.

В-пятых, эта книга представляет хорошее учебное пособие для препо-давателей истории вузов, техникумов, колледжей, ГПТУ и средних школ, для сотрудников историко-краеведческих музеев, для организаторов конкурсов, диспутов, вечеров вопросов и ответов по военной истории Республики Бела-русь.

В-шестых, данное издание весь-ма полезно для всех, кто интересуется историей родного края. Не случайно в нашей стране 2018-й год объявлен Го-дом малой родины.

В книге умело сочетаются такие ка-чества, как научность и популярность. Она иллюстрирована десятками фото-графий, многие из которых являются малоизвестными.

Остановимся на малоизвестных и не-известных фактах, описанных на стра-ницах новой книги Б.Д. Долготовича.

Так, в начале июля 1941 года нача-лись ожесточённые бои на Витебском, Оршанском и Могилёвском направлени-ях. От Витебска до Орши оборону дер-жала 20-я армия (командующий – гене-рал П.А. Курочкин). Непосредственно оборону Витебска держала153-я стрел-ковая дивизия (командир – генерал-май-ор А. Гаген). Бои продолжались с 5 по 11 июля 1941 года. Эта дивизия вела бои на Витебщине около месяца, а 18 сентя-бря 1941 года она была переименована в 3-ю гвардейскую. Одновременно бои за Витебск вели воины 220-й мотострел-ковой дивизии 19-й армии генерала И.С. Конева.

В грозном 1941 году г.п.Бегомль был районным центром. Уже в июле 1941 года на шоссе Борисов-Бегомль воины

50-й стрелковой дивизии (командир – белорус, полковник А.А. Борейко) вели ожесточённые бои с танками и пехотой противника. Особо отличился артилле-рийский полк майора В.В. Добросердо-ва, который почти двое суток удерживал занимаемые позиции.

В боях у города Орши 14 июля 1941 года получила боевое крещение первая в Красной Армии и тогда единственная в мире отдельная батарея реактивной артиллерии – знаменитых «Катюш».

С 29 июня по 16 июля 1941 года тя-жёлые кровопролитные бои за Полоцк вели части 22-й армии. Непосредствен-но город обороняла 174-я стрелковая дивизия полковника А.И. Зыгина и ча-сти Полоцкого УРА под командованием коменданта, полковника М.С. Деви.

С 13 июля по 14 августа войска 63-го стрелкового корпуса под командовани-ем генерал-лейтенанта Л.Г. Петровского в составе 21-й армии удерживали горо-да Жлобин и Рогачёв в своих руках. Это были первые крупные города, освобож-денные частями Красной Армии в годы Великой Отечественной войны. Именно поэтому И.В. Сталин назвал это собы-тие «первой Победой».

В первые дни Великой Отечествен-ной войны в осуществлении контрудара под Гродно принимали участие воины 6-го механизированного корпуса 10-й армии под командованием генерала М.Г. Хацкилевича. В кровопролитных боях 24-25 июня 1941 года немецкое ко-мандование было вынуждено направить сюда дополнительно два армейских кор-пуса и большие силы авиации. Наши войска понесли большие потери в жи-вой силе и технике. Израсходовав бое-припасы и горючее, наши войска были вынуждены остановить боевые дей-ствия и выходить на восток, пробиваясь с боями из окружения.

В боях за город Борисов с 27 июня по 2 июля 1941 года особо отличились ко-мандир 1-й Московской мотострелковой

Это было бессмертным подвигом

146

дивизии Я. Крейзер, полковник А. Ли- зюков и заместитель командира танко-вого батальона капитан И. Кадученко. Все трое были удостоены звания Героя Советского Союза. При обороне мостов на реке Березина отличился лейтенант Рубен Ибаррури, сын лидера испанских коммунистов Долорес Ибаррури.

В районе г.п.Заславль в июне 1941 года тяжёлые оборонительные бои вели 64-я, 108-я и 161-я стрелковые дивизии 44-го стрелкового корпуса под командо-ванием белоруса, полковника Василия Александровича Юшкевича (который долгие годы считался то литовцем, то русским – Э.И.), он в августе 1941 года стал генерал-майором.

Одним из первых, кто применил бу-тылки с зажигательной смесью («кок-тейль Молотова») в борьбе с немецкими танками, был командир 603-го стрелко-вого полка 161-й стрелковой дивизии Иван Ефимович Буслаев. В одном из донесений от 29 июня 1941 года на-чальника политотдела 161-й стрелковой дивизии белоруса, полкового комиссара А.И. Орлова сообщалось, что с 25 по 29 июня бойцами дивизии было уничтоже-но 45 немецких танков, 6 батарей и око-ло 300 гитлеровцев.

В первую неделю войны на помощь воинам 100-й стрелковой дивизии под ко-мандованием генерал-майора И.Н. Рус- сиянова в боях под Минском, в Остро-шицком Городке пришла солдатская смекалка – они начали поджигать тан-ки противника бутылками, наполнен-ными бензином. Первыми применили этот метод борьбы командир батальона 85-го стрелкового полка белорус, капи-тан Ф.Ф. Коврижко и старший адъютант батальона этого полка украинец, капи-тан В.Л. Тертычный.

В 23-дневных оборонительных боях под Могилёвом немецкие войска по-теряли 24 самолёта, около 200 танков, 400 мотоциклов, 500 автомашин. Было уничтожено около 15 тысяч немецких

солдат и офицеров и взято в плен около 20 тысяч.

Б.Д. Долготович отмечает, что обо-рона Могилёва являлась, по существу, первой организованной обороной, в подготовке которой принимало актив-ное участие местное население.

Однажды в автобусе я услышал раз-говор двух студентов о том, чем в годы Великой Отечественной войны Кличев-щина отличалась от других районов Бе-ларуси. И один из них, как выяснилось из разговора, уроженец Кличева, не смог ответить, чем она отличалась. От-вет на этот вопрос дан на 113-й страни-це книги:

«Город Кличев был оккупирован не-мецкими войсками 5 июля 1941 года. На территории района 11 партизанских бригад с первых дней Великой Отече-ственной войны вели боевые действия. Кличевская партизанская зона была об-разована одной из первых. Там, в Уса-кинских лесах, уже в июле 1941 г. в Кли-чевском (партизанском – Э.И.) отряде И. Изоха было свыше 100 человек».

Из трёх глав издания, пожалуй, са-мой интересной стала вторая, под назва-нием «Панфиловцев было не 28. И не все погибли» и с подзаголовком «Поче-му же не отмечен подвиг одного из них – уроженца Узденской деревни Литвяны Павла Гундиловича?». В ней есть такие строки:

«О подвиге 28 героев-панфиловцев, которые 16 ноября 1941 года в бою у разъезда Дубосеково остановили 50 фашистских танков, не пропустив вра-га к Москве, знает весь мир. В первую очередь это касается командира 316-й стрелковой дивизии генерала Ивана Панфилова и замполита 4-й стрелковой роты Василия Клочкова. А многим ли известно имя командира этой самой 4-й стрелковой роты 1075-го стрелкового полка 316-й стрелковой дивизии, бело-руса, капитана Павла Гундиловича? А то, что его рота, в которой было пример-

Эммануил Иоффе

147

но 120-140 человек, почти вся погибла?»И далее: «Обидно, что в книгах вид-

ных военачальников лишь упоминается имя Гундиловича, но не более того. В чём причина столь скромного внимания к одному из героев Великой Отечествен-ной войны? Автору этих строк удалось кое-что прояснить…

С 29 мая 1918 г. по 29 апреля 1940 г. Гундилович отбывал наказание в лаге-ре. Был осуждён Особым отделом 2-й Отдельной Краснознамённой армии по статье 58-1Б «Измена Родине». В 1940 году был полностью реабилитирован и восстановлен в партии и в воинском звании…

Скорее всего, та судимость и есть главная причина забвения всех заслуг земляка.

В одном из своих выступлений он публично осудил репрессии. За полгода дважды представлялся к званию Героя Советского Союза… С января 1942 г. ко-мандир 2-го стрелкового батальона этой же дивизии… Погиб 10 апреля 1942 г.… Посмертно награждён орденом Ленина.

До этого был награждён 2 орденами: Красной Звезды и Красного Знамени».

Нельзя не согласиться со следующи-ми мыслями автора этой книги:

“Считаю, что пришло время восста-новить историческую справедливость, хоть и с опозданием, но отдать почести белорусу Павлу Михайловичу Гундило-вичу, открыв миру ещё одно имя героя-панфиловца. Особенно это важно сде-лать сейчас, накануне 75-летия Великой Победы.

Он по праву заслуживает звания в Республике Беларусь Героя Беларуси…

Приобщение к истории страны, бое-вым традициям народа, формирование патриотизма на примерах жизни и дея-тельности земляков воспитывает гор-дость за своё ОТЕЧЕСТВО”.

Вот и книга Бориса Долготовича «Овеянные славой города Беларуси» воспитывает патриотизм, чувство гор-дости за своих отцов, дедов и прадедов, за подвиг, которые совершили они в годы Великой Отечественной войны.

Это было бессмертным подвигом

Светлана СуПрунова

я вчера нашёл тот старый томикна забытой полке, среди книг.те года, любовь, безлюдье в доме,женщина – припомнились на миг.я ей локон гладил осторожно,а она шептала горячей:«Здесь же анна снегина… Как можноПредаваться нежностям при ней?..»

анатолий аврутин

в памяти следы былой эпохи,Каждый год, и день, и каждый миг,и любовь, и сладостные вздохи –всё прошло, признаться, среди книг. Было мало мебели в светёлкеи, припомню, простенько весьма,и куда ни глянешь – полки, полки,а на полках разные тома. Благодарен канувшему веку,женщины – о слёзы и дурман!Приводил их, как в библиотеку,и сажал на старенький диван. 

свой Парень

Пародия

вот ноги коснулся осторожно,женщина сдержаться не смогла:«Здесь же анна снегина, как можно!..» –и с коленки руку убрала. тишина, романтика столетий,всё располагает посему.смотрит Гоголь с полки, как бы третий,мне уже неловко самому. мучился от праздников до будени пришёл я к женщине домой.Посмотрел на полку я – аврутин!с этим можно, это парень свой.

ISSN 2077-1495

В номере:

Геннадий ИвановВладимир Бояринов

Писатели СтавропольяНаталья Кожевникова

Елена АгинаАнатолий МатвиенкоТатьяна ГрибановаЗалман Шмейлин

ПОДПИСНОЙ ИНДЕКС:для индивидуальных подписчиков – 00352

для ведомственной подписки – 003522 4/2018