Шумер: города Эдема

Энциклопедия "Исчезнувшие цивилизации"

Издательство: Терра, 1997 г.

168 стр.

ISBN 5-300-01059-6

пер. с английского (переводчик: В. Хренов)

ЗАБЫТЫЕ НАРОДЫ ИСТОРИИ

У французского дипломата Эрнеста де Сарзека было много свободного времени. В 1877

году он служил вице-консулом в портовой Басре, жарком и полусонном городе, который в то

время был аванпостом Оттоманской империи на берегу Персидского залива на территории

современного Ирака. Его служебные обязанности были не обременительны - французские

путешественники и торговцы в этом городе появлялись лишь изредка, и ему нечем было заняться,

если не считать, что время от времени он развлекался верховой ездой, стрельбой по мишеням или

охотой на дикого кабана в каменистой пустыне, окружавшей город. Вскоре ему это наскучило, и

он стал думать о более плодотворном заполнении своего свободного времени.

Месопотамия - это слово обычно используется для описания земли между реками Тигр и

Евфрат, у слияния которых и стоит Басра,- богата своей историей. Вавилония и Ассирия, часто

упоминаемые в Ветхом Завете, были хорошо известны в западном мире, несмотря на то, что лишь

немногие профессиональные ученые или любители могли посетить эти далекие страны. Сарзек,

утолявший свой интерес к древним культурам еще на прежних местах службы в Египте и

Эфиопии, с удовольствием принялся за изучение остатков исчезнувших цивилизаций

Месопотамии.

Однажды директор отделения французской почты, в ходе инспекции телеграфных линий

наткнувшийся на интересное место под названием Теллох в 155 милях к югу от Багдада, рассказал

о находке Эрнесту де Сарзеку.

Сарзек, заинтригованный сообщением, обнаружил в указанном месте статую - бюст

мужчины, а также кирпичи и конусы, описанные в древней рукописи, и решил приступить к

тщательным исследованиям. Теллох - это ряд возвышенностей, протянувшихся вдоль выжженных

и пустынных берегов пересохшего канала. Не дожидаясь разрешения оттоманских властей, Сарзек

нанял нескольких местных землекопов для рытья пробных траншей в главных холмах. В какой-то

момент этих нелегальных раскопок Сарзек поднялся на коне на самый большой холм - высотой

около 50 футов - и увидел темный камень, на первый взгляд обработанный вручную. Спустившись

на землю и рассмотрев камень, он понял, что это плечо какой-то большой статуи.

Под верхним слоем почвы этого же холма Сарзек обнаружил платформу из необожженного

кирпича - явно фундамент крупного здания. Бюст той же самой статуи рабочие обнаружили в

нише одной из его стен. Она была большой, слишком большой, и Сарзек, так и не сумев сдвинуть

ее с места, решил снова закопать ее, чтобы обеспечить сохранность до того времени, когда

приведет сюда экспедицию.

Примерно за семь месяцев раскопок, проводившихся в 1877 и 1878 годах, Сарзек сделал

целый ряд других замечательных открытий. Среди его находок оказались письменные таблички,

кувшины и резные цилиндрические печати - такие печати, прокатанные по сырой глине,

использовались вместо подписей, клейма собственника или официальной печати.

Французское правительство субсидировало возвращение Сарзека в Теллох в 1880-1881

годах. Именно в этот период он нашел целую группу статуй из диорита (как и та, что он когдато

зарыл) - твердой горной породы, место добычи которой было обнаружено в далеком Омане,

откуда диорит в свое время, вероятно, перевозился по Персидскому заливу. Величественная,

суровая и совершенная красота тщательно выполненных каменных изображений могла выдержать

сравнение с шедеврами любого периода истории искусств. Понимая большое значение находок, в

1881 году Сарзек ушел в отставку и вернулся в Париж с коллекцией Теллоха, за которую Лувр

заплатил ему 130 тысяч франков.

И хотя эксперты Лувра не смогли по достоинству оценить находки в свое время,

приобретенные предметы представляли собой ощутимое свидетельство Пропавшей цивилизации -

более древней, чем вавилонская или ассирийская: ее корни вели к самому началу Истории,

засвидетельствованной памятниками письменности.

Древнее место, раскопанное Сарзеком, когда-то было городом, принадлежавшим народу,

который ученые попытались отнести к шумерам. К тому времени, когда Сарзек перебрался во

Францию, существование такой культуры еще не было доказано. Ведь не прошло и десяти лет с

тех пор, как само название шумеров впервые воскресло из забвения тысячелетий.

Появившееся на свет шумерское наследие было обогащено большой работой многих

ученых. Начатая несколькими смелыми искателями, она была подхвачена неутомимой и часто

неоплачиваемой - работой нескольких поколений лингвистов, корпевших над осколками глиняных

табличек. Пока филологи работали в музеях, археологи на раскопках восстанавливали образ

народа, создавшего эти загадочные надписи.

Несмотря на трудности работы среди груд осыпающегося необожженного кирпича,

археологи обнаружили мир храмов, дворцов, тесных жилых кварталов, расписанных такими же

узорами, как и любой современный ближневосточный базар. Кроме того, были найдены целые

библиотеки глиняных табличек, открывавшие неожиданные богатства мысли. Эти древние люди

имели собственную литературу и технологии; их мифы иногда вводили в искушение считать их

предвестниками Книги Бытия, а их система счисления, построенная на числе 60, легла в основу

современного разделения времени на часы и минуты.

В течение последовавшего столетия шумерам было, наконец, воздано должное как одной из

цивилизаций великих творцов, пользовавшихся гончарным кругом и плугом, владевших такими

технологиями, как клепка, пайка, гравирование, мозаика, строительство больших зданий с

применением арочных, купольных и сводчатых конструкций. Но самым важным было то, что

шумеры открыли эру письменной истории, создав собственное искусство письма. Их клинопись

(буквально - письмо клиньями) была первым средством выражения речи человека в виде

символов.

Шумер современный совсем не похож на то место, где когда-то цвела самая ранняя

цивилизация на Земле. Это место к югу от Багдада до Персидского залива - обширная,

однообразная равнина, и здесь не возникает ощущения, что на ней могла развиваться настоящая

городская культура. Эта земля создана водой, потому что ее почва - аллювиальный ил,

нанесенный сезонными наводнениями Тигра и Евфрата. У здешних строителей нет возможности

использовать в работе ни камень, ни подходящее дерево. И в самом деле, между отдельными

участками культивированной земли какая-либо значительная растительность практически

отсутствует, и только весной из-за дождей равнина покрывается травой. Лето длится шесть

месяцев, и температура может подниматься до 125° по Фаренгейту*. Как сказал знаменитый

английский археолог XIX века Остин Генри Лэйярд: «Пустыня есть пустыня: чувство

благоговения приходит на смену любопытству, ибо пустота - это облегчение разума, путь к

надежде, повествование о том, что ушло в прошлое».

Благодаря ирригации этот район - сегодня район ослепляющей жары и неожиданных

песчаных бурь - когда-то был обеспечен достаточным количеством питания, а это

предварительное условие для возникновения городов. В коричневых, иссушенных равнинах была

очень плодородная почва, обогащаемая во время весенних наводнений минерально-

органическими веществами, приносимыми из верховий Тигра и Евфрата. Для получения богатого

урожая нужно было лишь постоянно подавать воду на поля в другие времена года.

Ирригация начала развиваться в Северной Месопотамии в шестом тысячелетии. Примерно

к пятому тысячелетию до нашей эры, вероятно из-за растущей численности населения при

сложившемся образе жизни, возникла необходимость в расширении системы каналов, бассейнов,

арыков. Та эпоха, которую археологи назвали убайидским периодом по названию местечка

Убайид в Южной Месопотамии, дала поразительные результаты. В самом деле, пышноцветие

шумерской земли было столь роскошным, что оно вполне могло породить в Ветхом Завете миф о

Рае на земле - об Эдеме (стр. 14-17).

Несмотря на всю апокрифичность такой истории, достоверен тот факт, что в Шумере в

течение пятого тысячелетия люди впервые в человеческой истории стали тратить меньше усилий

для удовлетворения своих собственных потребностей в растительной и животной пище в качестве

средств существования. Житель, занимавшийся сельским хозяйством, научился производить

значительно больше того, что нужно было ему и его семье, и он мог обмениваться излишками со

своими соседями, которые получили возможность посвятить себя другим занятиям: ремеслу -

гончарному делу и работе по металлу, административной работе в первой в мире бюрократии и

службе богам. Так родилась - со всеми ее перемешанными дарами - цивилизация.

Однако в самом успехе Шумера посеяны семена его увядания. Богатые города с

переполненными рынками и ступенчатыми храмовыми башнями - зиккуратами, как магнит,

притягивали сельских жителей, отчего возникали санитарные проблемы и трудности с жильем.

Междоусобные распри и военные походы между этими городами отвлекали самых

трудоспособных жителей страны от работы и искусств. В течение веков поля, от которых зависело

пропитание жителей страны, становились все менее и менее продуктивными, потому что вода,

подаваемая по системе ирригационных каналов, вымывала соли из почвы, постепенно снижая ее

плодородие. В длинный список достижений Шумера, которые по праву могут быть отнесены к

категории «впервые», должен быть внесен первый пример неразумного обращения с природой.

В определенном смысле результатом этого процесса стало ослабление политической власти

в Шумере приблизительно к 2000 году до нашей эры; в это же время язык его народа повсеместно

вышел из общего употребления. Но шумерская культура не пропала бесследно; скорее всего, она

претерпела изменения и легла в основу вавилонской цивилизации, получившей в наследие

шумерскую культуру и территорию.

Память о более молодых цивилизациях - Ассирии, Персии и Вавилонии - сохранилась в

писаниях греческих историков Геродота и Ксенофона и в упоминаниях в Ветхом Завете. Уже в XII

веке нашей эры раввин по имени Бенджамин из города Тудела, проделавший долгий путь из

Испании для того, чтобы встретиться с иудеями Ближнего Востока, в развалинах, сохранившихся

поблизости от Мосула, узнал ассирийский город Ниневию.

После того как эпоха европейского Возрождения в XV веке возродила интерес к

классическим учениям, римлянин по имени Пьетро делла Балле исследовал вавилонскую

возвышенность и привез в Европу первые образцы клинописи. Интерес усилился в XVIII веке;

исследовательская, ищущая атмосфера эпохи Просвещения возбуждала любознательность к

библейским местам. В то время европейские правители в поисках новых рынков сбыта стремились

улучшить отношения с Оттоманской империей, управлявшей Месопотамией с 1530-х годов.

Путешественники, посещавшие этот район, считали, что культура здесь претерпевает

упадок. К этому времени Междуречье стало далекой и забытой провинцией великой страны,

знавшей лучшие дни. Правящий султан был за тысячи миль в Константинополе; властные же

полномочия были возложены на местных чиновников, которые были более заинтересованы в

набивании налогами собственных карманов, чем в соблюдении справедливого закона. Об одном из

них рассказывали, как он без лишних слов наставлял сборщиков податей: «Идите! Кормитесь!»

Кроме того, лишения и неудобства первых путешествий увеличивались опасностью

столкнуться с бандитами. И все-таки некоторые отваживались презреть риск. Аббат Бошам,

которого папа назначил сюда генеральным викарием в 1780-х годах, приступил в Вавилоне к

первым раскопкам. Его мемуары, включая описание найденных им расписных кирпичей, вызвали

в Европе огромный интерес. Еще более важно, что в 1756 году датский король снарядил

экспедицию на Ближний Восток «для дальнейшего приобретения знаний». Пять из ее членов

погибли от лишений, но шестой - Карстен Нибур, немец - добрался до двухтысячелетних развалин

дворца персидских царей в Персеполисе на территории современного Ирана и сделал точнейшие

копии с настенных надписей. Добытые им сведения были предъявлены публике в 1772 году и

обозначили первый серьезный шаг к новому открытию Шумера.

Надписи Персеполиса (Нибур - первый из тех, кто понял это) были сделаны на трех разных

языках, причем во всех использовалась одна и та же клинопись. Надписи были слишком коротки,

чтобы две из них могли поддаться расшифровке, но надпись на третьем языке постепенно

уступила свои секреты. Оказалось, что это староперсидский язык, на котором говорили в Иране

между VI и IV веками до н. э. Многие посвятили себя изучению этого языка. Но никто не мог

добиться таких успехов, каких достиг немецкий преподаватель высшей школы Георг Фридрих

Гротефенд - у него интерес к языку возник в 1802 году после дружеского пари.

Зная древнегреческие тексты, Гротефенд был знаком и с выражением, которое позже

использовали персидские цари в надписях на монументах: «Икс, Великий Царь, Царь Царей, сын

Игрека, Великого Царя». Держа это в голове, он старался найти в копиях Персеполиса

повторяющиеся символы, которые могли соответствовать такой форме обращения. Он нашел не

только то, что искал, но и ключ, помогший ему различить имена некоторых монархов. Он нашел

выражение, выглядевшее так: «Икс, Великий Царь, Царь Царей, Сын Игрека, Великого Царя, Царя

Царей, Сына Зета». Для Гротефенда вывод был очевиден. Некий Зет, кто бы он ни был, сам царем/

не был, иначе известная формула была бь) повторена и для' него. Гротефенд должен был найти

двух персидских царей,' которые были, соответственно, внуком и сыном незнатно-; го человека.

Вооруженный этой гипотезой, он искал под-! ходящих кандидатов в списке правителей

Ахеменидской1 династии, составленном Геродотом, которые царствовали в\ древнеперсидский

период. Он вскоре нашел их: Гистасп, нецарственный провинциальный правитель во времена

Цирия Великого, породил на свет царя, великого Дария, ставшего отцом еще одному правителю -

Ксерксу. За несколько месяцев работы Гротефенд нашел не только персидские слова «царь»,

«сын», «Великий», но и клинописное оформление имен крупных деятелей персидской истории.

Пока Гротефенд и другие были заняты расшифровкой староперсидских текстов, в самой

Месопотамии политическое положение изменилось. Развитие отношений между европейскими

державами и Оттоманской империей привело к тому, что в 1798 году англичане решили открыть

постоянное дипломатическое представительство, и в 1802 году британский резидент в Багдаде был

аккредитован в качестве консула. Успехи лингвистов и ученых закрепили его позиции в городе, и

дома, в которых они жили, скоро стали штабами археологических изысканий в Месопотамии.

В плане научных и лингвистических достижений известнейшим в XIX веке стал консул

Генри Кресвик Роулинсон - солдат, дипломат и лингвист, прибывший на Восток в 1826 году в

качестве солдата британской армии. Заключая крупные пари, он обыгрывал всех вновь

прибывающих в «беге, прыжках, метании колец, игре ракеткой, бильярде, стрельбе по голубям,

охоте с копьем на кабанов, скачках с препятствиями, шахматах и играх в карты». Однажды он,

выполняя дипломатическую миссию, проскакал верхом 750 миль по персидской пустыни всего за

шесть дней.

Роулинсон принадлежал к тому редкому типу людей действия, обращение которых к

умственной деятельности превращает их в ученых. В его исследованиях Шумера в равной степени

сочетались ученый подход и стремление к приключениям. Однако если Гротефенд и его

сподвижники и взялись раскрыть тайны староперсидского, то они вставали в тупик, работая с

надписями Персеполиса на других языках. Приехав в Персию в 1835 году по делам военной

службы, Роулинсон как-то услышал о каменных изображениях возле городка Бехистун. Здесь он

нашел не только рельефные скульптуры с героическими сюжетами, прославляющие подвиги Царя

Дария, но, что более примечательно, около 1200 строк клинописного текста, описывающих его

деяния - снова, как и в Персеполисе,- на трех языках. Роулинсон понял, что надписи могут дать

ключ к двум другим до сих пор не разгаданным языкам, но столкнулся с серьезными трудностями

при их копировании. Каменные изображения находились на отвесной стороне скалы на высоте 300

футов, и оказалось очень неудобно с земли переносить их на бумагу даже с помощью телескопа.

Роулинсон наезжал сюда неоднократно в течение нескольких лет, переписывая надписи. Ему

приходилось пользоваться поднятой за собой стремянкой, поставив ее на уровне нижних надписей

на карнизе шириной два фута.

Для того чтобы скопировать верхние строчки первой части, которая оказалась написанной

на староперсидском, Роулинсону приходилось переносить клинопись в свою тетрадь, стоя на

верхней ступеньке и опираясь локтем о каменный выступ скалы. «Интерес к такому занятию

заставил забыть о страхе»,- скромно писал он позднее.

Две других части надписи списать было гораздо труднее. Под одной из них карниз был

совсем обломан, и Ро- \ улинсону пришлось своей лестницей закрывать брешь. Од- ' нажды, когда

он с замиранием сердца медленно полз по ее перекладинам, лестница соскользнула и он на

пальцах повис над бездной. Перехватывая руками, он добрался до уступа и, установив стремянку

более надежно, закончил работу.

Последняя, самая недоступная надпись смогла устоять перед натиском его

изобретательности до 1847 года, когда «дикий мальчик-курд», вызвавшись за плату вскарабкаться

по почти отвесной стене, поднял на нее веревку, которую надежно привязали к двум кольям и на

которой закрепили что-то вроде сиденья.

После этого он дюйм за дюймом перебирался по надписям, по указаниям Роулинсона делая

отпечатки с клинописи с помощью папье-маше.

Надписи Бехистуна открыли путь к переводу одного из двух неизвестных языков.

Роулинсон сам взялся за эту задачу, став британским резидентом в Багдаде в декабре 1843 года.

Над берегом Тигра, в нижней части сада резиденции он поставил летний домик и, чтобы каким-то

образом противостоять подавляющей жаре, рядом с ним соорудил водяное колесо, непрерывно

поливавшее деревянный домик речной водой. Здесь он сиживал за своим столом в самые жаркие

летние месяцы, расшифровывая клинописные тексты, а под креслом дремал львенок.

В конце концов Роулинсон идентифицировал язык текстов, скопированных мальчиком-

курдом, с вавилонским - поздним диалектом аккадского языка, который был впервые отображен в

письме семитами, обосновавшимися в Месопотамии к третьему тысячелетию до нашей эры,

одновременно с шумерами. Эпохальная публикация расшифрованных аккадских текстов была

предварительным переводом вавилонских текстов Бехистуна, сделанных Роулинсоном в 1851

году.

Роулинсон оказался в нужное время и в нужном месте, потому что известия об

археологических исследованиях в Месопотамии стали главными новостями во всей Европе из-за

раскопок на севере страны двух больших холмов. Во время службы консульским агентом в

северном иракском городе Мосул в 1843 году Поль-Эмиль Ботта нашел неподалеку от него

остатки древнего дворца. Оказалось, что это место - Хорсабад на самом деле Дур-Шаррукин -

столица ассирийского царя Саргона II, правившего в конце VIII века до н. э. Из него Ботта вывез в

качестве своих трофеев огромные скульптурные изображения крылатых львов и быков с

человеческими головами и бесконечное множество изящно вырезанных барельефов богов, царей и

сцен схваток.

Двумя годами позже Остин Генри Лэйярд организовал выставку предметов из восьми

дворцов ассирийских царей в Нимруде. В 1849 году он возобновил раскопки холма Куйунджик,

оказавшегося самой крупной ассирийской столицей - городом

Ниневия. За несколько следующих месяцев он нашел, говоря его собственными словами,

«не менее семидесяти одного зала, комнат, коридоров, стены которых, почти все без исключения,

были покрыты плитами со скульптурными алебастровыми изображениями войн, триумфов и

великих подвигов ассирийского царя. Только в этой исследованной мною части здания были

найдены приблизительно около 9880 футов, или почти две мили, барельефов с 27 порталами,

образованных гигантскими крылатыми быками и пьвами-сфинксами». Одним из этих

замечательных открытий стала библиотека, собранная к VII веку до нашей эры царем

Ашурбанипалом, самым образованным царем Ассирии. Всего было найдено около 24000 табличек

с клинописными надписями.

Эти открытия вызвали сенсацию в странах, которые проводили сво^ археологические

исследования. Находки Ботты, несмотря на крупные /траты и значительные повреждения, были

перевезены во Францию и выставлены в 1847 году в специальном Ассирийском музее в Лувре, а

на следующий год Британский музей выставил результаты исследований Лэйярда.

Раскопки в Хорсабаде, Нимруде и Ниневии задикально изменили взгляд человечества на

свое трошлое. Для интерпретации значения находок годилась новая наука - ассириология. Между

тем i Месопотамии началась погоня за реликвиями древности. Тысячи искателей, представлявших

срупнейшие музеи мира, срывали холм за холмом ? лихорадочных поисках новой добычи.

Археологические исследования в Месопоталии в XIX веке были работой не для

слабонервгых. На юге, в самом сердце Шумера, условия )ыли совершенно невыносимыми. Район

был так заселен разбойниками, что оттоманские правители заставляли приезжих подписывать

бумаги, полностью освобождавшие от ответственности за их безопасность. Дикие звери тоже

создавали проблемы; в 1849 году английский археолог Уильям Кеннетт Лофтус, разбивший

лагерь, был ночью разбужен целой семьей львов, убивших одну за другой всех сторожевых собак

экспедиции, причем одну из них - всего в нескольких футах от его палатки.

В середине 1850-х годов этот взрыв активности был прерван Крымской войной. К тому

времени, когда война закончилась, интерес к археологическим исследованиям пошел на убыль.

Вместо этого общее внимание сосредоточилось на расшифровке клинописных текстов на разных

языках. Имея в своем распоряжении таблички из библиотеки Ашурбанипала, детективы от

лингвистики обладали теперь достаточным количеством исследовательского* материала.

Как и здания, в которых они хранились, глиняные таблички были сделаны из глины.

Клинописные символы оттискивались в еще сырой глине тростниковыми палочками для письма и

после этого таблички оставляли сушиться на солнце. Для ученых, взявшихся их переводить после

стольких лет, орешек оказался неимоверно трудным, хотя сами таблички раскалывались очень

легко.

К этому времени ученые, работавшие с клинописью, научились работать со

староперсидскими текстами и добились существенного продвижения в расшифровывании

аккадских записей. При наличии трехъязычных источников из Персеполиса и Бехистуна можно

было ожидать, что проникновение в секреты третьего языка будет более легким. Однако все

получилось иначе. Третий язык, эламитский, был разгадан только через несколько десятков лет.

Эламиты, с давних времен населявшие юго-запад Ирана, обжили эти места раньше персов. Их

столицей была Суса. Оказалось, что эламитский язык не имеет ничего общего с другими

известными языками; даже в наши дни он не до конца понят.

Аккадские надписи привлекли внимание в связи с находками в Ниневии, потому что

аккадский язык был языком ассирийцев, а также вавилонян. Роулинсон и другие исследователи

вскоре поняли, что его знаковая система состояла из нескольких сотен разных символов;

некоторые из них были явно логограммы - что-то вроде стенографических значков, обозначающих

целое слово, как, например, символ &, используемый в английском языке вместо союза «и»,

другие были фонетическими знаками, обозначающими звуки. И по этой причине попытки

разработать простой аккадский алфавит были бесплодны. Один из современников Роулинсона,

ирландский теолог-анахорет Эдвард Хинкс, догадался, что символы являются не отдельными

буквами, а слогами, отображающими несколько гласных и согласных звуков. Например, семь

разных знаков, идентифицируемых до этого учеными с буквой р, на самом деле представляли

собой ар, ар, ер, ур, ра, ри, ру. Хинкс также установил, что один и тот же символ мог иметь не

одно значение. Некоторые знаки в разном контексте могли использоваться или как логограмма,

или как фонетический символ. Роулинсон, работая отдельно от него, к своему смятению, выяснил,

что за некоторыми символами могут скрываться сразу несколько слогов и наоборот - некоторые

слоги могут быть представлены разными знаками. Например, слог ду - совсем исключительный

случай может быть изображен ни больше ни меньше как 23 разными способами.

Перевод языка стал загадкой под стать самому изощренному уму. В 1875 году Уильям

Генри Фоке Талбот, известный тем, что стоял у истоков фотографии и был страстным

ассириологом, обратился в Королевское Азиатское общество с предложением проверить

достоверность усилий, прилагаемых до сих пор учеными. Он работал над ранее не

публиковавшимся ассирийским текстом, копии которого, по его предложению, были посланы

Роулинсону, Хинксу и Жюлю Опперту, ведущему французскому ассириологу. Каждого попросили

перевести его, не обращаясь за консультациями к другим ученым. Скептики ожидали, что

результаты выявят больше расхождений, чем сходства. Однако, когда комиссия Общества изучила

представленные через шесть недель пе- � реводы, она обнаружила, что во всех основных деталях \

тексты совпадают. С аккадских надписей слетело покры- ', вало таинственности. Несмотря на

растущее понимание языка, недоумение ученых в некоторых вопросах только увеличивалось. Чем

больше они узнавали о письменном аккадском языке, тем больше странностей в нем

обнаруживали. И если в начале века в ходе работы над египетскими папирусами было найдено

соответствие между иероглифическими символами и лежащими в их основе пиктографическими

знаками слов, то такой подход в отношении аккадского языка не годился.

Кроме того, лингвисты скоро заметили сходство между аккадским языком и более

поздними семитскими языками - древнееврейским и арабским. Однако клинопись никак не хотела

соответствовать моделям семитской речи, не допуская, например, разнообразия гласных звуков,

что являлось особенностью семитских языков. По странным причинам многие символы

отсутствовали. У аккадцев не было отдельного символа, обозначающего льва, хотя львов на

территории Ассирии было достаточно, вместо этого было принято использовать символ со

значением «большая собака». Такие причуды языка еще в 1850 году привели Хинкса к

предположению, что вовсе не семитские жители Ассирии и Вавилонии, говорившие на аккадском

языке, придумали когда-то клинопись. Он решил, что они могли заимствовать это письмо у каких-

то более ранних несемитских народов и адаптировать его к особенностям своей речи.

Гипотеза Хинкса получила некоторое подтверждение в виде нескольких интересных

текстов, которые Лэйярд нашел в библиотеке Ашурбанипала. В так называемых силлабариях

перечислялись уже знакомые аккадские слова рядом со словами незнакомого, также клинописного

языка. В одной из лекций в 1855 году Роулинсон высказывает догадку, что именно народ,

говоривший на неизвестном языке, мог быть создателем клинописи.

И все же письмена по-прежнему скрывали тайны своего народа. Роулинсон ошибочно

называет его вавилонскими скифами, относя его к племенам, некогда обитавшим в землях к северу

от Черного моря. И только Жюль Опперт дал им правильное имя. В лекции, прочитанной в 1869

году, он предположил, что это - шумеры, основывая свое заключение на титуле «царь Шумера и

Аккада», появлявшемся в некоторых аккадских надписях.

Не все сразу согласились с озарившей Опперта догадкой. Ряд ученых, работавших под

руководством француза Жозефа Налеви, упорно считали, что шумеры не существовали. С точки

зрения оппонентов, язык силлабариев, найденных в Ниневии, был всего лишь архаической формой

аккадского языка, использовавшейся в культовых и других церемониальных целях. Пока

лингвисты отстаивали свои точки зрения в академических журналах, расшифровка новых текстов

заставила общественность отвлечься от Шумера и обратить свое внимание на более северные

части Месопотамии. Все 1850-е и 1860-е годы в Британском музее шел медленный процесс

классификации и перевода глиняных табличек из Ниневии. Одним из самых лучших специалистов

по клинописи был застенчивый молодой человек Джордж Смит, который был учеником гравера

до того, как в нем проснулась страсть к ассириологии, обеспечившая ему должность в Отделе

восточных древностей музея. Он работал над стопкой расколотых табличек, предварительно

классифицированных им как «Мифология», когда его взгляд наткнулся на нечто такое, что

заставило его заволноваться. Волнение Смита было столь велико, что он в рассеянности стал

снимать с себя одежду под взглядами удивленных коллег по лаборатории. То, что он нашел в

осколке таблички, было не чем иным, как аккадской версией библейской легенды о Великом

Потопе.

В декабре 1872 года Смит сообщил о находке во время лекции в Библейском

Археологическом обществе, среди слушателей которой был британский премьер-министр Уильям

Гладстон. В табличке описывалось, как царь по имени Утнапиштим выжил во время сильного

наводнения, обрушившегося в наказание человечеству, построив корабль, в который он погрузил

свою семью и животных. Через шесть дней и ночей проливного дождя небо прояснилось и его

лодку прибило к склону горы. Утнапиштим, как и Ной, посылал птицу - в ассирийской версии

ворона, а не голубя,- которая однажды не вернулась, что было известием о суше.

Очевидное сходство с Книгой Бытия вызвало широкий общественный интерес. Чувствуя

сенсацию, британская газета «Дейли Телеграф» предложила музею крупную сумму денег для

отправки Смита в Ниневию на поиски недостающей части таблички. Более трех месяцев, побывав

в разных местах, он добирался до того места, где Лэйярд нашел библиотеку. Видимо, ему

сопутствовала величайшая археологическая удача Смит выкопал недостающую часть таблички в

течение недели.

Джордж Смит, вероятно, был более удачлив, чем мог предполагать, потому что, хотя газета

поторопилась объявить его миссию законченной и закрыла раскопки, все же музею удалось найти

средства и вторично послать его в следующий сезон раскопок. Однако во время третьей поездки,

пересекая в разгар лета сирийскую пустыню, Смит заболел дизентерией и умер.

При всей драматичности ассирийских открытий Смита полемика о существовании Шумера

не привлекла бы большого внимания, если бы не раскопки Сарзека в Теллохе и представленные

конкретные свидетельства об эпохе расцвета шумерской цивилизации. Ободренный результатами

первого сезона раскопок, Сарзек вернулся на следующий год в Теллох, сделав его местом своих

ежегодных посещений до конца века. К его открытиям присоединились еще девять больших

диоритовых статуй (возраст их был позднее определен в 4000 лет) вместе с многочисленными

барельефами и надписями. Он выкопал знаменитую Стелу Грифов с барельефом царя, ведущего

свое войско, созданную на несколько сотен лет раньше других теллохских находок и ставшую

самым ранним из найденных к тому времени изображений на военную тему. Этот француз, без

сомнения, был первым европейцем, работавшим в самом сердце земли Шумера.

Помимо Лофтуса, другой англичанин - Д. Е. Тэйлор, бывший консульским служащим в

Басре, наткнулся на остатки зиккурата на берегу Евфрата, которые римский путешественник делла

Балле посещал в 1625 году. В фундаментах зданий Тэйлор нашел резные цилиндрические печати,

что позволило Роулинсону идентифицировать место как город Ур, в котором жили халдеи,

упоминавшийся в Библии как родной город патриарха Авраама. В то время, когда Сарзек

проводил свои раскопки, многие жители Месопотамии понимали финансовую, если не

историческую, ценность этих открытий. Пышно/ процветал черный рынок предметов древности, и

багдадские дельцы смотрели на Теллох как на источник богатств ва. Каждый год, когда Сарзек

разворачивал свою деятель-^ ность, искатели толпами устремлялись на поиски сокро-j вищ.

Именно таким образом была обнаружена и утаена отЦ француза целая библиотека шумерских

текстов, по объемуг сравнимая с библиотекой, найденной Лэйярдом в Нине-, вин. Около 35000

табличек очутились на багдадском рынке и оттуда разошлись по частным коллекциям и музеям

Европы и Америки.

Свидетельства, появлявшиеся из Теллоха легальными и ^ нелегальными путями, убеждали

многих ученых в том, что Опперт был прав, обратив внимание на шумеров. На Пятом

Международном конгрессе ориенталистов в 1881 году Опперт сказал о работе Сарзека, что «с

момента открытия Ниневии не было сделано ни одного открытия, которое по своей важности

было бы сопоставимо с недавними раскопками». И сразу же началась охота за знаниями о первой

в истории человечества, теперь общепризнанной, урбанистической цивилизации.

До 1880 года археологические поиски в Месопотамии велись почти только Британией и

Францией. Но вскоре на сцене появились и другие участники действия. В 1886 году экспедиция

под руководством немецкого археолога Роберта Колдвея провела раскопки в двух новых местах -

в Сургуле и в ЭльХиббе, всего в 12 милях от Теллоха; с 1899 по 1913 год Колдвей продолжит

начатые работы среди руин Вавилона. Немецкий научный подход, проявившийся во время этих

раскопок и приведший к революции в методах работы, выдающийся британский археолог Сетон

Ллойд назвал «новым этапом в истории археологии».

В разгадывании истории ученые стали придавать большое значение стратиграфии холмов -

распределению слоев грунта. Постепенно выработалась практика рытья стратиграфических

колодцев, помогающая прямо на площадке увидеть течение истории словно в поперечных срезах

жизни. Регистрируя найденные предметы в соответствии с культурными слоями, в которых они

были найдены,- особенно черепки керамики, находимые в огромных количествах, хорошо

сохранявшиеся и отображавшие частоту смены стиля и приемов изготовления - исследователи

могли сопоставлять даты различных культурных слоев разных площадок.

В 1889 году в Месопотамию прибыла первая американская экспедиция и приступила к

раскопкам в Ниппуре - холмистом отдаленном районе между Багдадом и Персидским заливом.

Идея принадлежала преподобному Джону П. Петерсу, недавно назначенному профессором

староеврейского языка в университете штата Пенсильвания. Несмотря на более чем невыносимые

трудности и лишения, экспедиция продолжалась без перерывов более десяти лет, хотя одно время

казалось, что американцы не смогут выдержать даже один сезон раскопок. Были затруднения с

получением разрешений в Константинополе, затем появились проблемы с официальными лицами,

назначенными наблюдать за работами, которые, как оказалось, активно работали на черном рынке.

Но больше всего беспокойства доставляли жившие неподалеку племена.

С самого начала установились никуда не годные отношения; при первом приближении к

Ниппуру американцам едва удалось избежать столкновения с группой всадников. Разбив лагерь,

они обнаружили, что он вовсе не является их территорией, потому что арабские соседи

разгуливают по нему в любое время. Нанятые местные землекопы и турецкие охранники осыпали

друг друга оскорблениями. Еду постоянно крали, а печь, в которой пекли хлеб, все время стояла

разрушенной. Терпение лопнуло, когда однажды ночью группа бандитов на конях сделала

попытку похитить лошадей экспедиции, и один из них был убит наповал охранником. Поняв, что

возмездие неотвратимо, археологи решили свернуть всю работу в этот сезон и приготовились к

отъезду. Но не успели они тронуться с места, как этой же ночью родственники убитого окружили

лагерь и подожгли тростниковые хижины. В возникшей панике половина коней погибла, оружие

было разграблено и около тысячи долларов похищено. Избежав таким образом смерти, археологи

позже считали, что легко отделались.

Но Петерс отказался сдаваться. Вернувшись на следующий год, он обнаружил, что засуха и

эпидемия холеры изменили настроение уцелевших местных жителей, которые сочли эти бедствия

наказанием, обрушившимся на их народ по воле американцев. Они радостно приветствовали

возвратившихся чужеземцев, ничто не напоминало о событиях прошлого года и раскопки

начались. Вскоре на этом месте стали находить исписанные таблички, и их количество все

увеличивалось. К сожалению будущих поколений археологов, Петерс не применил в своих

раскопках новый научный подход, введенный немцами в практику. Он вел скудные записи и

совсем не делал подробных планов. Он просто рассылал рабочих по округе в те места, где, как ему

казалось, больше всего табличек.

Американская кампания продолжалась - уже с новым руководством - и в 1893 году, но

условия на археологической площадке были тяжелыми. Температура каждое лето поднималась до

120° по Фаренгейту, часты были и песчаные бури. В следующий сезон от дизентерии скончался

один из членов экспедиции. В довершение ко всему в стране нарушилось политическое

спокойствие. В непосредственной близости от мест раскопок местные племена восстали против

турецких властей. Землекопы-арабы побросали корзины и лопаты и взялись за оружие.

Несмотря на все трудности, раскопки продолжались до 1900 года. Крайняя

неподготовленность, наивность американцев, отсутствие реальной оценки условий в

неприветливом районе часто приводили к беспорядкам и хаосу, но результатом их поисков стало

обнаружение необыкновенного сокровища знаний и артефактов. Они нашли около 30000 табличек

и среди них - крупные литературные тексты, научные работы, списки правителей и даже таблицы

умножения каждого числа от 1 до 1350; здесь же было и собрание пословиц, некоторые из

которых не потеряли и сегодня своего сардонического звучания: «Есть и царь над тобой, и

правитель, но бойся сборщика налогов!», «Друг - на день, родственник - навсегда», «Ради

удовольствия - женился, а проснувшись - развелся».

Обнаружив в Теллохе огромное количество датируемых материалов, ученые получили,

наконец, несомненные свидетельства существования шумерской цивилизации. Хотя Налеви

продолжал публиковать статьи, где она отрицалась, его голос на границе столетий звучал в

одиночестве. Открытия в Теллохе и Ниппуре не оставляли сомнений. Стало очевидным, что

шумеры не только существовали реально, но и достигли высокого уровня в развитии

материальной и интеллектуальной культуры. Научный подход и практические исследования

расширили горизонты поисков в глубь истории.

Из-за Первой мировой войны полевые работы в Месопотамин пришлось прервать.

Вернувшись после ее окончания на раскопки, археологи обнаружили, что политическая

атмосфера полностью изменилась. Оттоманская империя рухнула, и арабский национализм

внезапно стал силой, с которой приходилось считаться. Лига Наций дала Британии, захватившей

Багдад у турок в 1917 году и к ноябрю 1918 года занявшей большую часть Ирака к северу

от Мосула, временный мандат на управление Ираком до полного предоставления ему

независимости. (В 1932 году Ирак был принят в Лигу Наций как первое полностью независимое

арабское государство.) Во время британского правления контроль над археологическими работами

в Месопотамии оказался в руках энергичной Гертруды Белл. Под ее наблюдением составлялся

новый законопроект, который поощрял только тщательно подготовленные иностранные

экспедиции, укомплектованные такими специалистами, как архитекторы, фотографы и

эпиграфисты, копировавшие и переводившие надписи. Белл выдавала разрешения только на один

район раскопок, и границы таких районов были четко определены. В то же время она

организовала иракскую Службу древностей, собиравшую экспонаты для национального музея.

Археологические находки распределялись между обнаружившими их искателями и молодым

государством. Дни бесконтрольного поиска канули в Лету.

Власти доброжелательно относились к экспедициям, работавшим на новых направлениях,

что порождало новые взрывы археологической активности. К 1920 году цели и методы археологов

сильно изменились. Хотя статуи, барельефы и глиняные таблички продолжали появляться в

больших количествах, они уже перестали быть самоцелью поисков. Все с большим интересом

ученые стали искать решения проблем, возникших в результате открытия Шумера, которые могли

дать ответ на такие, например, вопросы, как и откуда появилось земледелие, почему люди стали

создавать городские поселения, что привело к рождению письменности.

Стратиграфические исследования были впервые проведены под руководством Колдвея,

копавшего в Вавилоне и в ассирийском городе Ассур. Справедливость такого подхода была

драматично продемонстрирована на раскопках, которые Роулинсон идентифицировал как город

Ур, во время экспедиции, созданной совместными усилиями Британского музея и Университета

Пенсильвании и руководимой британским археологом сэром Леонардом Вулли.

В 1929 году Вулли решил вырыть пробный колодец в районе царского кладбища от нижних

слоев его предыдущих раскопок до нижних горизонтов холма Ур в поисках информации о его

происхождении. Пройдя три фута культурных обломков, его землекопы наткнулись на

стерильный речной ил (стр. 88- 89). Вулли решил, что этот слой ила располагался над уровнем

окружающей равнины.

Этому могло быть только одно реальное объяснение - он достиг вершины природного

холма, скрытого холмом более крупным, созданным человеком, на котором и стоял город,

построенный на его вершине.

Но Вулли приказал рыть дальше. С неохотой раскопки были продолжены. С достаточной

степенью достоверности свидетельства жизни человека вновь стали попадаться восемью футами

ниже. Предчувствуя важное открытие, Вулли послал двух своих помощников в шахту. Они не

смогли предложить никакого объяснения неожиданному разрыву культурного слоя.

Жена Вулли, в ответ на его вопрос, небрежно сказала: «Это наверняка Великий Потоп».

Продолжение раскопок во всей зоне работ заставило Вулли согласиться с этими словами. В

позднее убайидское время, предположил он, большую часть земли Шумера накрыли воды

мощного наводнения, принесшего с собой большое количество ила и разрушившего сотни

городов. Таким образом, это событие было той катастрофой, которая легла в основу шумерских

сообщений о потопе. Они, в свою очередь, попали к ассирийским писцам, переписывавшим

вавилонские хроники о потопе и, вероятно, историю о Ное. «Это наводнение ке было всемирным,-

писал Вулли.- Это было большое наводнение в долине Тигра и Евфрата, затопившее все обжитые

земли между горами и пустыней; для живших там людей оно было срав нимо со всем миром».

За время, прошедшее с тех пор, как Вулли сделал свое открытие, ученые отвергли его

отождествление слоя наносных отложений в Уре с сообщениями о Великом Потопе в шумерских

легендах. В «Эпосе /, Гильгамеша», крупном вавилонском литературном произведении, в которое

включена более ранняя шумерская версия истории о Великом Потопе, он ассоциируется с

шумерским царем Утнапиштимом, правившим в начале третьего тысячелетия в Шуррупаке, в 70

милях к северу от Ура, то есть гораздо позже даты, ассоциированной Вулли с найденными

следами наводнения. (Именно этот рассказ заставил Джорджа Смита раздеться в ; читальном зале

Британского музея.) Рас- . копки в Шуррупаке действительно свидетельствовали о каком-то

наводнении. В настоящее время специалисты пришли к общему мнению, что находки Вулли не

были доказательством того самого Потопа, а, скорее, говорили о каком-то особенно

разрушительном наводнении в этом районе, носившем эндемический характер, которое могло

отложиться в памяти нации в виде легенды.

Пока Вулли вел раскопки Ура, другие места Месопотамии изучались с не меньшим

тщанием хорошо оснащенными экспедициями специалистов. XIX век был веком предприимчивых

героев-одиночек, положивших начало археологическим поискам в Месопотамии, 20-е и 30-е ^j

годы XX столетия стали золотой страницей археологов-профессионалов, пользовавшихся

поддержкой академических институтов.

Университет Чикаго финансировал раскопки на нескольких площадках вдоль реки Дияла к

востоку от Багдада, в ходе которых было найдено столько статуй, что их количество не шло ни в

какое сравнение с тем количеством, которое было когда-то обнаружено в Теллохе. Немецкая

экспедиция, исследовавшая Урук, нашла остатки удивительного шумерского города,

существовавшего в четвертом тысячелетии до нашей эры. Британские и американские археологи

обнаружили шумерский дворец и кладбище в Кише, а французские археологи возобновили работы

на старом участке Сарзека в Теллохе.

Когда Ирак получил независимость, обстановка снова изменилась. Принятый в 1934 году

новый закон о древностях затруднил вывоз артефактов из страны. В результате этого некоторые

экспедиции организовали работы за границей, в Сирии, где законы были не так строги.

И все-таки как иностранные экспедиции, так и иракские исследователи, число которых все

время росло и которые работали под опекой иракского Управления древностей, продолжали

обнаруживать в Ираке крупные шумерские находки.

В любом случае, того, что к этому времени было извлечено на свет из холмов Южной

Месопотамии, было достаточно, чтобы составить мнение об уровне шумерской культуры во всей

ее полноте и величии. Археологи открыли целый интригующий мир, о котором никто и не

помышлял всего лишь век назад. Они нашли несколько огромных зданий, которые могли бы

соперничать с Парфеноном или с пирамидами и которые не смогли выдержать натиска времен,

поскольку были сделаны из необожженного кирпича. И все же в ходе научных исследований было

установлено, что Шумер заслужил право называться первой урбанистической цивилизацией,

первой цивилизацией в мировой истории, овладевшей письменностью. Об этом свидетельствовали

голоса самих шумеров, повествовавшие об этом с табличек (стр. 132-133).

В конечном итоге, даже если восстановленное знание о Шумере само по себе не считать

значительным достижением, археологи получили повод искать глубже, чтобы найти следы

предшественников Шумера, следы призрачных бесписьменных культур, которые были известны

только по названиям мест, обнаруженных в развалинах домов и осколках керамики. Истоки

Шумера существуют где-то в глубинах истории. Цивилизация, на короткое время появившаяся на

далеких горизонтах истории, открыла новые перспективы для понимания исторических эпох,

когда отсутствовала сама письменность. Их поиск, по-видимому, еще не окончен. Холмы еще

только готовятся раскрыть свои секреты.

ВЕХИ НА ПУТИ К ЦИВИЛИЗАЦИИ

Шумеры так понимали свое происхождение: вначале был город Эриду. Эту населенную

местность - когда-то заболоченный юг Месопотамии, который иудаизм, христианство и ислам

считают местом рождения человечества, первобытным Эдемским садом,- шумерский эпос

описывает совсем иначе. Рассказывая о начале времен, они говорят не о саде, а о городе. Сказки о

рождении мира появляются на табличках примерно со второго тысячелетия до нашей эры:

«Тростник еще не вырос. Дерево не было создано. Не был построен дом. Не был построен город.

Вся земля была - море. Потом был создан Эриду».

Развалины Эриду нах^цятся в отдаленном районе к западу от Евфрата и в 12 милях к юго-

западу от Ура. Безмолвные холмы и песчаные барханы - это место теперь известно под арабским

названием Тель-Абу-Шахрейн. Только один памятник старины, полуразрушенный, в жалком

состоянии, возвышается сегодня над этим местом - зиккурат, или храмовая башня.

В 1946 году археологи Фуад Сафар и Сетон Ллойд под эгидой иракского Управления

древностей приступили к первым масштабным раскопкам в Эриду. Две вещи привлекли в свое

время их внимание: во-первых, легенда, в которой говорилось, что город существовал в эпоху,

предшествовавшую потопу, упоминавшемуся и в шумерских, и в библейских легендах; вовторых,

старый, заброшенный зиккурат Эриду в народных верованиях Шумера был святым жилищем бога

пресной воды Энки, бывшего одновременно богом мудрости.

Зная, что во всем мире древние люди из поколения в поколение старались восстанавливать

храмы на известных святых местах, Сафар и Ллойд рассудили, что под развалинами этого

зиккурата покоятся остатки другого, более раннего храма. Они надеялись, что интересовавшие их

исторические пласты могут перенести их в те времена, когда люди только начинали воздвигать

постройки в самом центре Шумера, вернуть в то время, которое археологи называют убайидским

периодом, начавшимся около 5900 года до н.э. и закончившимся около 4000 года до н. э. Более

того, найденные в культурных слоях черепки битой керамики могли дать представление не только

о самих древних шумерах, но и дать ответ на вопрос об их происхождении.

Когда-то Эриду располагался на обильно орошаемом участке плодородной долины. Однако

XX век превратил поля этой земли в бесплодную, залитую жидкой грязью равнину, высушенную

жаром песчаную пустыню. Когда иракская экспедиция прибыла на место со своим материалом для

строительства лагеря, ее членов поразило отчаянное чувство безысходности, одиночества и

забвения, которое вызывала эта местность.

«Плоская вершина,- писал Сетон Ллойд,- с развалившимися остатками зиккурата,

расположенными на одной ее стороне, казалось, наполовину была скрыта языками песка,

разносимого ветром далеко в стороны, в долину. У нас не было иллюзий о предстоящих погодных

условиях: мы знали, что нас ждут песчаные бури вперемежку с ливневыми дождями».

В самом начале археологического сезона они сделали долгожданное открытие: под южным

углом зиккурата лежали кирпичные обломки доисторического храма, когда-то стоявшего на

фундаментной платформе. А еще ниже они нашли остатки еще более раннего храма - потом еще и

еще, погружаясь все глубже от безводных времен Эриду до той эпохи, когда вода свободно текла

там, где сейчас была пустыня, а местные жители строили дома из тростника, кирпича-сырца и

глины. Роя все глубже, ближе к шестому слою, они обнаружили фрагменты характерной керамики

и сломанные алтари с остатками того, что можно было определить как «дары богам».

«Изучая храм VI,- писал Фуад Сафар,- мы сразу обнаружили, что стоявший в этом месте

храм, неоднократно разрушавшийся и восстанавливавшийся, был явно не самый ранний».

Исследователи под впечатлением находок поспешили занести в отчеты, что «эти замечательные

здания можно датировать тем временем, когда Эриду был процветающим и расширяющимся

городом, центром которого была религиозная жизнь общества. И это имеет очень большое

значение - их архитектура свидетельствовала о формальной зрелости, до настоящего времени не

подозреваемой в жителях Южного Ирака того доисторического времени». Понимание принципа

непрерывности событий неуклонно вело к заключению о том, что эти здания когда-то построили

прямые предки шумеров третьего тысячелетия до нашей эры. На огромном количестве гончарных

изделий, в том числе и на осколках обрядовых сосудов, была знакомая роспись убайидского

народа, который, как сейчас известно, в шестом тысячелетии населял Южную Месопотамию и

имеет основания считаться первым в этом районе планеты. Но в 1946 году, когда начались

раскопки Сафара-Ллойда, еще никто не знал, как далеко в прошлое тянется убайидская культура.

Несмотря на все древние находки, Эриду еще не имел достаточно оснований считаться самым

древним убайидским поселением. И все же он помог пролить свет на раннюю эпоху развития

городов. Среди мусора, найденного в каждом храме, были кости рыб и мелких животных, явно

остатки подношений. До окончания сезонных работ Сафару и Ллойду удалось достичь шестого

слоя. Но они смогли уже обнаружить, что и в центре разрушенного седьмого храма были рыбьи

кости, и поэтому неизбежен был вывод о том, что рыба, должно быть, предназначалась для Энки,

бога пресных вод. Удовлетворенные продвижением работ, они вернулись домой и представили

описание исследований своему руководству и в журнал «Illustrated London News», в то время

популярное место публичных выступлений археологов. Второй сезон начался с крупных

неприятностей, которых следовало ожидать. Впоследствии Сафар и Ллойд писали: «За лето 1947

года ползучие пески, которыми так знаменит ТельАбу-Шахрейн, совершенно заполнили яму, в

которой находились остатки раскопанного предыдущей зимой храма, и снова насыпали огромный

бархан возле зиккурата. В результате пришлось снимать многие тонны песка, прежде чем мы

вновь могли опуститься до того места, на котором остановилась вся работа».

Перед экспедицией стояла двойная задача - изучение местности к западу от холма, на

котором стоял зиккурат и где на поверхности были видны следы очень раннего доисторического

сооружения, а также продолжение раскопок на месте руин седьмого храма в поисках

расположенных ниже священных сооружений. Работая в окрестностях, археологи почти

немедленно обнаружили кладбище, которое, как показывала найденная в могилах керамика, было

создано во времена шестого храма. На кладбище было примерно 1000 могил, из которых около

200 было вскрыто в течение нескольких следующих недель. Впервые ученые взглянули на людей,

молившихся в этих храмах: мужчины, женщины, дети лежали на спине, отдельно друг от друга в

маленьких могилах, выложенных необожженным, высушенным под солнцем кирпичом. Теперь,

через 6000 лет, они были лишь кучкой пожелтевших костей, которые тем не менее многое могли

поведать о людях, которым они принадлежали. В отдельных случаях некоторые захоронения

вскрывались дважды, чтобы принять еще одно тело, возможно жены или мужа. В дополнение к

изящно расписанной керамике - кувшинам, чашкам, блюдам - в могилах находили личные вещи и

даже еду, уже разделенную на куски, для подкрепления во время путешествия после жизни.

«Иногда на груди мужчины лежали кости его собаки,- описывал Сетон Ллойд,- а возле ее пасти -

мясная косточка. Один мальчик был захоронен со своей собакой, которой тоже положили кость».

Спокойный, но жуткий вид потряс Ллойда. «Все они лежали тихо и покойно,- писал

археолог своей жене,- обращенные ногами в одну сторону: люди, раскрашивавшие горшки и

приносившие в дар рыбу в этот маленький храм, непрочный и довольно неуютный, с привычными

для них в этой жизни предметами. И, находя могилы, почти невозможно избавиться от

неожиданно охватывающего чувства, что я среди них».

Работа возле зиккурата продолжалась. Руины седьмого храма превратились в развалины

восьмого, а те, в свою очередь,- в остатки девятого. Находки в девятом были такие же, что и в

верхних храмах, но проще и не так многочисленны.

Выделяло их то, что гончарные изделия чем-то отличались от того, что археологи находили

раньше, и это наводило на мысль о культуре, существовавшей в доубайидский период. (Более

поздние исследования, однако, доказали их принадлежность к раннему этапу убайидского

периода.) Под этим слоем были найдены останки еще более раннего святилища, то есть

экспедиция обнаружила всего 12 находившихся друг над другом храмов - поистине удивительное

открытие. Самый древний из них, как установили ученые, был построен на первозданном бархане

девственно чистого песка.

На эти открытия были потрачены огромные усилия четырех сезонов. К их окончанию

Сафар и Ллойд вышли за пределы кульминационной фазы убайидского периода к самому его

началу, примерно к 5900 году до н. э. Действительно, оказалось, что Эриду древний город, и

шахта, опустившаяся к самому его сердцу, раскрыла этапы его жизни на протяжении более 2000

лет

«Приезжай, расскажи, как ты живешь» - Агата Кристи Маллоуэн всегда хотела все знать, и

слова этого приглашения стали названием автобиографической книги о жизни на раскопках со

своим мужем, археологом Максом Маллоуэном. В ней она рассказывает и о том, что археологи

надеялись узнать, подвергая скрупулезному изучению кирпичи, утварь, орнаменты. «С киркой,

лопатой и корзиной мы находим ответы»,писала знаменитая писательница.

Но Агата Кристи лучше, чем большинство других людей, знала, что в земле Месопотамии

лежат более загадочные истории, чем давно забытые жизни людей. Только погружаясь сквозь

тысячелетия человеческого бытия, археолог может надеяться определить, как и когда кочевые

охотники и собиратели плодов решили осесть на этой земле и заняться разведением скота, или

выяснить, почему, где и когда появились первые деревни Месопотамии и возникли первые города.

Такая задача никак не может показаться легкой, и частично из-за строительного материала,

который использовали шумеры и их предки.

Камень здесь всегда был дефицитом, поэтому местные жители строили храмы и

сооружения из уже готового материала - глины, разлитой в формы кирпичей,- непрочного

вещества, рассыпавшегося в прах вместе с уходящими поколениями. В течение веков

строительные блоки шумеров разрушились и ушли в почву, и первые археологи с трудом

обнаруживали архитектурные сооружения в почти неотличимой от них земле. В таких условиях

археологи должны уметь отделять буквально пыль от пыли.

С вершины зиккурата в Уре даже сегодня можно в юго-западной части пустыни увидеть

Эриду и в четырех милях к северозападу - маленький холм Тель-аль-Убайид. Именно такой вид,

наверное, открылся перед Г. Р. Холлом, работавшим в Уре по заданию Британского музея в 1919

году и впервые увидевшим это ничем не приметное место, давшее название самому

распространенному в Южной Месопотамии стилю керамики. Когда Холл приехал в Тель-аль-

Убайид, поверхность земли была усеяна тысячами расписанных черепков, осколками камней и

обломками металлических изделий, обещающими находками, скрытые под поверхностью песка.

Почти сразу после начала раскопок он наткнулся на руины маленького прямоугольного

сооружения, очевидно, платформу храма, который мог быть отнесен к 2500 году до н. э.

Очистив стороны сооружения от песка и ломаного кирпича, Холл обнаружил чудесный

клад: окислившиеся части медных рельефов и статуй; великолепные остатки изображений львов,

орлов, оленей, быков с инкрустированными глазами и языками из красного камня, глиняные

цветы с крашеными лепестками, части деревянных колонн, инкрустированных красным камнем и

перламутром. И, что не менее важно, рядом с платформой в нижнем слое Холл обнаружил еще

один холм, покрытый рассыпанными кремниевыми орудиями и осколками вручную

изготовленных гончарных изделий. Эта посуда и черепки - того же типа, что найденные позднее в

огромном количестве в Эриду экспедицией Сафара-Ллойда - были датированы более ранним

временем, чем находки из соседнего храма.

В такой критический момент у Холла кончились средства для продолжения экспедиции.

Только в 1922 году совместная британско-американская экспедиция под руководством сэра

Леонарда Вулли вернулась в Ур, начав одновременно работы в Тель-аль-Убайиде. Запись о

привлекательном аль-Убайиде была первой в записной книжке Вулли. «Мы сняли верхний слой

холма,- писал позже археолог,- и были удивлены тем, что нам не пришлось много трудиться - все

было очень близко к поверхности. Под несколькими дюймами пыли, перемешанной с черепками,

шел слой сухой глины толщиной не более трех футов с огромным количеством осколков

крашеной утвари, кремниевыми и обсидиановыми орудиями и кусками тростниковых циновок,

обмазанных смесью глины с навозом». А ниже лежала девственная земля - «чистая, напитанная

водой земля»,- возникшая в результате наносных отложений многие эры тому назад.

Следы в засохшей глине, орудия, крашеная керамика, обмазанные циновки - все это, по

мнению исследователей, было признаками древней шумерской деревни. «На самом деле,- записал

Леонард Вулли,- это был образованный речными наносами остров, когда-то поднимавшийся над

болотистой равниной и обжитый пришедшими сюда людьми, соорудившими на нем свои

примитивные хижины из тростника, обмазанного глиной».

Здесь, полагал Вулли, самые древние жители Южной Месопотамии строили тростниковое

жилье вокруг плодоносных болот пересыхающей дельты между слиянием двух рек. Скудные

свидетельства об убайидской деревенской жизни многое рассказали Вулли: коровий навоз,

смешанный с глиной для обмазывания домов, говорил о наличии одомашненных животных, серпы

и мотыги - о том, что люди обрабатывали почву; примитивные ручные мельницы указывали на то,

что деревенские жители мололи зерно и ячмень, которые они выращивали на хлеб. Из их

относительно развитой технологии было ясно, что те, кто впервые обжил этот район, до своего

прихода в Южную Месопотамию уже разводили скот.

Эти люди также делали простую, но замечательно тонкую керамику, на которую черной

краской наносились красивые орнаменты и глина которой приобретала зеленоватый оттенок после

обжига на огне. При последующих раскопках в Уре и Эриду Леонард Вулли и другие археологи

находили ту же изготовленную вручную керамику, приведшую их к предположению о том, что

все три поселения существовали одновременно. Ученые отнесли эти находки к убайидскому

периоду. Вместе с тем при классифицировании доисторических поселений в соответствии с

определившимися в керамике стилями, востоковеды обнаружили, что убайидская культура

занимает более значительное место, чем просто стиль «аль-Убайид» с найденными здесь

черепками, однако до сих пор остается загадкой, откуда и как появилась эта культура и как люди

овладели своим искусством и ремеслами гончаров и скотоводов.

Маленькое поселение аль-Убайид лежит в самом центре самого плодородного пояса

Южной Месопотамии, на краю болотистой местности, отделявшей равнину дельты от устья реки,

и имеет свободный доступ через реки к морю. Люди обустроили большую часть из трех

соприкасающихся экологических зон, окружающих район их проживания. Разумеется, они

занимались ловлей рыбы. Почти наверняка они окультурили и занимались выращиванием

финиковых пальм на достаточно насыщенной влагой почве намытых рекой береговых валов.

Природное изобилие могло показаться раем: рыба, дичь, фрукты были на столах из года в год. Но

более важной особенностью их хозяйства было выращивание таких зерновых культур, как

пшеница и ячмень.

Убайидская культура распространилась по всей Южной Месопотамии и за ее пределы.

Прослеживая ее особый гончарный стиль, влияние этой культуры можно заметить вдоль

восточного побережья современной Саудовской Аравии до Северного Ирака и далее через всю

Сирию до средиземноморского побережья. В Тепе Гаура, возле современного иракского города

Мосул, американская экспедиция отрыла более красноречивые свидетельства распространения

этой культуры. Они обнаружили комплекс из трех храмов, стоящих вокруг площади, которые в

плане поразительно напоминали более поздние убайидские храмы в Эриду. По мнению некоторых

ученых, на основании этого можно сделать вывод о том, что жители юга в поздний убайидский

период контролировали этот северный город.

Современники поселенцев в аль-Убайиде жили в деревнях и маленьких городках. Они

сооружали изумительные здания, подобные храмам в Эриду, которые, будучи, скорее,

маленькими, чем большими, наиболее соответствовали типу домов убайидского периода. Эти

храмы становились точкой притяжения не только для городов, выраставших вокруг них, но и для

негородских жителей окрестностей. Знаменательно, что эти здания из кирпича и раствора были

свидетелями зарождающейся общественной иерархии, зреющей и становящейся более прочной

вместе с превращением маленьких городков в густонаселенные города. Появление таких городов -

первых в мире - лучше всего доказывает работа экспедиции немецких археологов в Уруке.

Урук, который, согласно Ветхому Завету, является библейским городом Ерех, лежит на

расстоянии около 35 миль к северо-западу от аль-Убайида и Ура. «Город сегодня пришел ты

увидеть,- писал вавилонский поэт примерно 4000 лет назад в своей версии эпоса Гильгамеша.-

Внешняя стена с карнизом бегущим сияет не меньше, чем медь. Порога коснись - из древних

времен пришел он к тебе. Внутри же стена бесподобна. На стену Урука поднявшись, пройтись

поспеши; и взором окинув кирпич обожженный созданья, согласись, что прочно оно».

Немецкие археологи, смотревшие на Урук в первой четверти XX века, восхищались тем,

что вавилонский поэт описал много лет назад; стена, поднимавшаяся над городом, была длиной

более пяти миль. Они смогли идентифицировать последнюю версию храма, поднимающегося к

небесному богу АН. По соседству они нашли так называемый Белый Храм - возможно, тоже

посвященный богу АН,- датируемый концом четвертого тысячелетия. За большими

белоснежными нетронутыми стенами скрывался план нулевого уровня, соответствовавший

храмам XI-VI в Эриду, датировавшимся убайидским периодом. Но если сооружения в Эриду

стояли на низкой платформе, то Белый Храм поднимался на искусственном кургане высотой 40

футов, устремившись к небу, как лестница между землей и небом,- это один из ранних зиккуратов,

самый оригинальный в шумерской архитектуре.

Возле Урука находится другой крупный комплекс - и сегодня он обнаруживает себя в виде

руин выдающегося зиккурата. В течение тысячелетий верующие в этом месте, служившем

религиозным центром города, поклонялись богине любви и войны по имени Инанна.

Прямо под храмом Инанны немецкие археологи нашли еще больше следов, оставленных

Уруком в четвертом тысячелетии. Они откопали большие участки нескольких очень больших

религиозных и, вероятно, административных зданий, современных Белому Храму. Стены

некоторых из этих построек были украшены многоцветной мозаикой, никогда ранее не

встречавшейся в таком избытке (стр. 78-79), расцвеченные кусочки обожженной глины разной

формы - или, что встречается реже, камня - вдавливались в сырую штукатурку и образовывали

геометрические узоры. Последующие археологические расследования показали, что эта

необычная технология была широко распространена в Южной Месопотамии, но только в

четвертом тысячелетии.

Центр одного из самых древних районов Урука экспедиция исследовала с помощью

шурфов, позволяющих проникать достаточно глубоко без вскрытия больших площадей. Они

прошли 18 плавно переходящих друг в друга, но идентифицируемых культурных слоев до

девственного уровня на глубине примерно 60 футов.

В самом нижнем слое были найдены черепки, раскрашенные в убайидском стиле; однако в

более поздних слоях, относящихся примерно к 3500 году до н. э., археологи нашли большое

количество черепков некрашеной, совершенно не имевшей рисунков керамической утвари. Таких

находок археологи ждали уже давно. Несмотря на явную незаконченность этих керамических

изделий, все же они делались на гончарном круге; другими словами, они отличались тем, что были

сделаны для семейных нужд не вручную, а были изготовлены ремесленниками, делавшими

простые товары в достаточном количестве для использования большим количеством людей.

Наступила эра массового производства и вместе с ней - разделение труда. Благодаря

развитию различных технологий отпала необходимость в том, чтобы каждый поселенец посвящал

все свое время посеву, сбору урожая, изготовлению продуктов питания. Теперь работа позволяла

удовлетворить растущие потребности жителей поселения. Так появились не только гончары, но и

торговцы, строители, художники и другие специалисты.

Немецкая экспедиция извлекала из земли изящные скульптуры, предметы, которые

свидетельствовали об эстетических исканиях и религиозных устремлениях урукского народа. По

торговым путям они получали камень, из которого вырезали растительные узоры для украшения

своих домов. Среди находок было и несколько выдающихся работ, включая ритуальную

алебастровую вазу, высотой около трех футов (стр. 80), с барельефным изображением в несколько

ярусов, описывающим церемонию воздаяния почестей богине Инанне; алебастровое изображение

мускулистого, бородатого мужчины с глазами из раковин и ресницами из лазурита; и лицо

женщины из белого мрамора, черты которого переданы с непревзойденной тонкостью и

мастерством. На маленьких цилиндрических печатях, длиной менее двух дюймов и с чрезвычайно

изящной резьбой, были показаны ритуальные сцены, эпизоды из мифов и ежедневной жизни.

Изучая подобные и искусно построенные здания, работавшие в Уруке в 1922 году археологи

признавали, что этот город мог появиться на свет только общими усилиями множества людей,

содействовавших этому своим ремеслом.

Археологи обнаружили нечто действительно поразившее их: 500-600 глиняных табличек,

датируемых 3300 годом до нашей эры (часть из них - в разбитом виде), с пиктограммами и

символами. Жители Урука сделали гигантский шаг по направлению к цивилизации и создали

средство ведения административных и торговых дел: опередив египтян на 200-300 лет, шумеры

создали письменность (стр. 76-77). На табличках многие из них «подписаны» цилиндрическими

печатями - списки людей и товаров, советы и торговая информация, подсчет голов скота в стадах;

это ясно показывало значение финиковых пальм, рыбы и домашних животных для экономики

Урука. (Забавно, что грандиозный прорыв в области средств человеческого общения в течение

более 500 лет оставался в компетенции исключительно счетчиков фасоли.) По криптограммам на

табличках можно было узнать подробности о повседневной жизни Урука. На некоторых были

обозначены овцы, козы, свиньи, коровы, ведра с молоком, хлебные злаки. На глиняных жетонах с

записями сделок находили упоминания о плугах, гвоздях, топорах, копьях, храмах, головах и

ногах людей. На сценах, показанных на цилиндрических печатях, изображены лодки и повозки. На

улицах часто была слышна музыка, о чем говорили символы лютни и лиры. Сотни этих

красноречивых документов, дошедших до нас в виде изображений, являют собой неподражаемое

описание жизни города Урук в течение последней половины четвертого тысячелетия.

Разделение общества по профессиональному признаку тоже должно было найти свое

отражение в записях. И появились новые слова, обозначающие род занятий: наг-гар - ремесленник

или плотник, санга - священник, сабгал - старший скотник, симуг-гал - старший кузнец.

Человечество сделало еще один шаг вперед.

К четвертому тысячелетию Южная Месопотамия проложила торговые пути почти по всему

древнему Ближнему Востоку - от Иранского плато, через Южный Ирак в Южную Турцию.

Границы влияния Южной Месопотамии простирались до Египта, судя по мотивам рисунков,

которые, согласно мнению специалистов по древнему искусству, были заимствованы с

изображений на цилиндрических печатях.

В Сирии влияние Месопотамии было более явным. На площадке Тель-Брак была найдена

постройка южного типа - Храм Глаза, названный так из-за тысячи обнаруженных там так

называемых глазастых идолов. Площадки Джебель-Аруда и Хабуба-Кабира-тель-Каннас выглядят

так, словно с равнин Южной Месопотамии они были целиком перенесены за сотни миль на берега

Евфрата в Сирии. Вероятно, здесь были колонии торговцев из южных районов, может быть из

самого Урука, закупавших в этих местах такие природные материалы, как строевой лес и металл, и

отправлявших их вниз по реке для нужд растущей экономики города.

Удивительные достижения Урука выдвинули его из ряда других поселений региона. К

концу четвертого тысячелетия Урук, располагавшийся на 250 акрах, был, по меньшей мере, вдвое

больше любого другого города. Максимальная площадь Эриду достигла, возможно, 100 акров

примерно к 3500 году до н, э., но вскоре после этого жители покинули его. Ур был чуть больше,

чем просто маленький город. К северу от Урука несколько поселений, включая Ниппур, достигали

100 акров и больше. Хотя сами шумеры считали Эриду своим первым городом, современные

археологи больше склоняются присвоить этот особый титул Уруку, и только в начале третьего

тысячелетия развитие всей Южной Месопотамии выравнивается.

Хотя маленькая деревня аль-Убайид и город Эриду не смогли достичь величия Урука, их

значение в развитии месопотамской культуры и цивилизации в целом нельзя переоценить.

Глубокая стратиграфическая шахта в Эриду, вырытая экспедицией Фуада Сафара и Сетона Ллойда

и открывшая маленький, размером с комнату, храм самых первых жителей поселения, задала

столько же вопросов, на сколько и ответила. Откуда пришли эти первые жители? Где их предки

выращивали растения и животных, прежде чем они впервые пришли в Южную Месопотамию?

Чтобы найти ответы на эти вопросы, археологи обратили свои взгляды с южных равнин на холмы

и степи, что лежат к северу и востоку. Реджинальд Кэмпбелл-Томпсон, блестящий британский

археолог и очень бережливый человек, был увлечен поисками исторических клинописных текстов,

но не питал интереса к доисторическим временам. Собственные, ни с чем не сравнимые находки

Кэмпбелла-Томпсона на археологической площадке в Ниневии, на окраине города Мосул на

севере Ирака, дали бесценный материал о жизни и войнах ассирийцев и их царей в первом

тысячелетии. И все же К.-Т., как его звали коллеги, зная также и о необычных находках,

сделанных на юге, в частности в аль-Убайиде, которые предполагали очень давнее время

рождения Шумера, поручает в 1931 году своему молодому коллеге Максу Маллоуэну вырыть

глубокую шахту на месте ассирийских раскопок на холме Куйунджик в Ниневии до обнаружения

девственного слоя, не тронутого культурой. Несмотря на скупость К.-Т., Маллоуэн и его жена

Агата Кристи наслаждались затянувшимся месопотамским медовым месяцем. Для работы над

книгой «Смерть лорда Эдгара» Кристи потребовался прочный стол, и она собиралась его купить за

свои деньги на базаре. К.-Т. был поражен этой ненужной тратой - до этого на раскопках все

пользовались только апельсиновыми ящиками. Кристи все-таки купила стол за неслыханную

сумму - 10 фунтов. «Я думаю, эту дорогостоящую выходку он простил мне только через две

недели»,- написала она в своей автобиографии; и все же она почувствовала, что его уважение к

ней уменьшилось.

У Маллоуэна были другие проблемы. К.-Т. рассчитывал на скорые результаты,

убежденный, что Ниневия стоит на каменном основании, лежащем 40 футами ниже, и думал, что

после этого они смогут отправиться домой. «Зная, как экономно он расходует средства на

раскопки доисторического периода,- дипломатично писал Маллоуэн в своих мемуарах,- я

поддерживал эту идею, хотя у меня и были сомнения».

Кристи на пишущей машинке плела паутины своих тайн; Маллоуэн и его люди копали все

глубже и глубже, проникая под ассирийские слои, затем сквозь слои второго, третьего и

четвертого тысячелетий. Шахта становилась глубже и уже, а К.-Т.- все угрюмее. Предчувствие

Маллоуэна оказалось правильным: им пришлось опуститься очень глубоко, чтобы найти начало

жизни в Ниневии. На глубине почти 70 футов Маллоуэн вскрыл слой убайидской керамики, что

говорило, как укажут позднее ученые, о распространении культуры Убайида на север и о

возможном доминировании над другими культурами.

Кэмпбелл-Томпсон страдал от увеличения расходов на рабочую силу. Кроме того, он

боялся высоты и каждый спуск на глубину был для него мучением. Однако ему нельзя было

отказать ни в практичности, ни в мужестве. Прекращение работ до того, как будет достигнута их

цель, было бы совершенно ненужной экономией - он позволил Маллоуэну убедить себя; и как

старший археолог он считал себя обязанным с замиранием сердца совершать ежедневное

путешествие на дно шахты.

Маллоуэн продолжал безустанно копать Под убайидским слоем он нашел, как писал

позднее, «яркую, веселую керамику, которую мы прозвали халафской посудой». Так называлась

одна до сих пор мало изученная культура, о которой знали, что она существовала на севере.

Немецкий археолог барон Макс фон Оппенгейм первым наткнулся на многоцветную керамику в

местечке под названием Тель-Халаф, возле истоков реки Хабур. Она была искусно раскрашена и

обожжена, а ее происхождение неизвестно.

Когда в начале 1930-х годов стали проводиться раскопки на севере, такая же керамика была

обнаружена в Арпачияхе и Тепе Гаура, недалеко от Ниневии. Судя по этим находкам, ставшим

причиной новой вспышки интереса к раскопкам, культура, проявившаяся в стиле Халаф,

появилась примерно в 5700 году до н.э., то есть была современницей ранней убайидской

культуры.

Приблизительно за 700 лет своего существования халафская культура распространилась на

запад от подножия гор Загрос, через Северный Ирак и Сирию до Средиземного моря. Люди жили

в компактных жилищах - тхолосах - маленьких круглых домах из глины или кирпича, вмещавших

одну семью. К некоторым из тхолосов примыкали прямоугольные пристройки, может быть

предназначенные для хранения. Предметы и кости, столь важные для археологических изысканий,

поведали, что халафский народ охотился на диких животных и выращивал свиней, имел мелкий и

крупный рогатый скот, собак, а также культивировал злаки.

Они также вели торговлю с другими поселениями, что показывает анализ глиняных

табличек, найденных в различных местах. В какой-то момент шестого тысячелетия халафская

культура пришла в упадок и исчезла. Что с ней случилось? И какие корни ее питали? Эти вопросы

без ответов, особенно второй из них, привели Маллоуэна на раскопки в Ниневию.

На глубине девяносто футов, где лестница, вырубленная в стенах шахты, сужается

настолько, что для работы остается площадь всего около шести квадратных футов, Маллоуэн

выкопал горсть черепков, всего 11 штук, с не встречавшимся раньше резным рисунком. Эти

маленькие кусочки неизвестной керамики Маллоуэн назвал Ниневит 1. В то время это было

единственной реликвией того, что могло оказаться самой древней деревней жителей

Месопотамии. В течение десятков лет не будет найдено ни одного нового фрагмента этой

картины, который мог бы раскрыть загадку.

Маллоуэн был вознагражден за свое путешествие сквозь время на дно самой глубокой

археологической шахты в Западной Азии. Кэмпбелл-Томпсон с облегчением вздохнул, узнав об

окончании дорогих раскопок. Кристи, упаковав пишущую машинку и письменный стол,

приготовилась переезжать на новое место. А Маллоуэн тайком от К.-Т. доплатил скупо

оплачиваемым рабочим за каждую ценную находку.

Разведка на севере продолжалась. Фуад Сафар и Сетон Ллойд, которые позже будут вместе

работать в Эриду с 1946 по 1949 год, в конце концов напали на следы дохалафской культуры,

реликвии которой Маллоуэн впервые нашел на дне шахты в Ниневии. В 1943 году они разбили

лагерь в Хассуне, маленьком поселении к югу от Мосула, где инспекторы Управления древностей

Ирака обнаружили буквально на поверхности земли россыпи керамики Ниневит 1, сходной с той,

что была в виде обломков обнаружена Маллоуэном.

Сафар и Ллойд столкнулись с обычными для любой экспедиции трудностями и

опасностями. Однако они оба были настроены решительно и не собирались сдаваться. «По ночам

наш маленький палаточный лагерь в Хассуне привлекал внимание местных жителей из племени

джабур, появлявшихся из пустыни Джазирах»,- вспоминал Ллойд. Во время часто возникавших

перестрелок дух обитателей лагеря падал. «Именно в такой обстановке моя жена приехала ко мне

в Хассуну после нашей свадьбы в 1944 году. Наши отношения с племенем джабур сильно

изменились после того, как она организовала для их семей небольшую медицинскую клинику».

Экспедиция получила возможность работать без ночных набегов, и вскоре Сафар и Ллойд

обнаружили, что раскопки превосходят их ожидания. Два сезона работы на площади более 20

квадратных ярдов преподнесли им не только большое количество керамики, являвшейся

разновидностью Ниневит 1, которую они назвали по месту находки хассунской, но и несколько

лежавших близко друг к другу культурных слоев. В ближайшем к поверхности слое были скрыты

глинобитные дома и крупные здания, расположенные в порядке, сходном с расположением домов

в местных деревнях XX столетия; ниже этого слоя более примитивные обжитые места

предполагали размещение скотных дворов. Возле них стояли амбары с веялками для очищения

зерна, жерновами для его помола в муку и глиняными печами для выпечки хлеба. И были вокруг

разбросаны примитивные сельскохозяйственные орудия и кости крупного и мелкого рогатого

скота, ослов.

В самом нижнем слое в Хассуне были найдены следы кострищ, у которых когда-то грелись

пионеры этих неприветливых земель. На поверхность были извлечены наконечники стрел, орудия

из камня и кости, глиняные шарики для пращи и емкости для сырой керамики, но не было найдено

какоголибо убежища от природной стихии, изготовленного человеком, или кладбища. Только в

одном месте одинокий скелет лежал в скрюченной позе возле остывшего костра, который потух

около 8000 лет назад. Безыскусность этих находок совсем не разочаровала археологов. «Здесь, как

нам кажется,- сдержанно делает вывод Сетон,- были найдены признаки перехода от племенной

жизни собирателей и охотников к оседлому сообществу, занимающемуся сельским хозяйством».

Но хронологический порядок культур, раскрытый Маллоуэном в шахте возле Ниневии, был

не таким однозначным при раскопках в Хассуне. Здесь, в верхних слоях Тель-Хассуны, рядом с

местной керамикой начинают появляться более изящные изделия с горизонтальным рисунком, что

было и на других площадках в Северном Ираке, где была обнаружена хассунская культура. Эта

новая керамика - и культура, которую она представляла,- была названа самарранской, потому что

она впервые появилась на свет во время раскопок доисторического кладбища, обнаруженного под

средневековым и современным городом Самарра.

Центр самарранской культуры лежит к югу от Мосула, широким поясом охватывая берега

Тигра в среднем течении и простираясь на запад до берегов Евфрата в среднем течении в

современной Сирии, а на востоке - до Загроса. Большая часть имеющейся информации об этой

культуре поступила из двух мест: Тель-эс-Савван и Чога-Мами. Сегодня ученые считают

самарранскую культуру мостом, соединившим хассунскую культуру в ее конце с халафской в

начале ее существования. Более того, поздняя фаза самарранской культуры современна раннему

убайидскому периоду на юге.

Хотя есть предположение, что самые первые поселенцы в Нижней Месопотамии пришли на

юг из района Самарры, природа отношений между самарранской и ранней убайидской культурой

понята еще не полностью. Недавние открытия в маленьком убайидском поселении с названием

Тель-Авайли возле Урука пополнили недостающие знания (стр. 68-69). При продолжении работ на

юге Ирака могут быть обнаружены поселения более древние, чем Авайли, которые могли бы

пролить свет на древнейшие оседлые сообщества и их отношения с остальной частью

Месопотамии.

Журнал «Illustrated London News» 15 декабря 1951 года поместил статью Роберта Дж.

Брейдвуда из Восточного института Чикагского университета, в которой автор высказывает свое

мнение, что археологические открытия предыдущих 20 лет позволили проследить эволюцию

Шумера от поселения к деревне и от деревни к первому городу.

«Однако остались не исследованными самые начальные этапы одомашнивания скота,

обработки земли и зарождения оседлости в Ираке». С точки зрения Брейдвуда, в обнаруженном до

сих пор доисторическом развитии, по всей вероятности, произошел скачок от самых примитивных

форм собирательства и охоты до уровня процветающих земледельческих сообществ. Но между

ними должно было что-то произойти.

Брейдвуд решил, что земледелие возникло значительно раньше, чем полагают большинство

ученых, и, может быть, не в аллювиальных долинах юга, а в скалистых холмах СевероВосточного

Ирака, где водились дикие овцы и другой скот, росли дикая пшеница и ячмень. Он намеревался

определить в этом районе местонахождение самых древних деревень оседлых жителей и провести

раскопки. Только успешные поиски поселения переходного периода помогли бы ему обозначить

поворотный момент, когда племена перестали кочевать и начали возделывать землю.

В 1946 году во время обычной поездки в Северный Ирак штатный сотрудник Управления

древностей Ирака, у которого всегда «ушки на макушке», по чистой случайности обнаружил такое

место. Он наткнулся на место с названием Калат-Джармо в районе каменистых холмов и долин,

где осколки камней усыпали поверхность низкого холма возле населенной людьми деревни.

Местные жители утверждали, что ничего не знают о древних реликвиях за околицей, но иракский

археолог заметил, что старейшина деревни закуривает предложенную сигарету от трута. Вождь

признался, что свой кремень, как и многие другие, он нашел на ближнем холме. Более тщательное

изучение кремней, разбросанных в округе в огромном количестве, показало, что они продукт

позднего периода каменного века.

Брейдвуд проверил это место - низкий холм на вершине возвышенности с открывающейся

широкой панорамой на лежащую внизу равнину. Когда-то по ней, наверное, текла река,

обеспечивая водой местных жителей. После анализа шурфов, вырытых в 1948 году, Брейдвуд

убедился, что здесь находились остатки самой древней из когда-либо открытых в Ираке деревень.

Здесь, думал он, «можно было ожидать обнаружения первых признаков перехода от пещерно-

кочевого периода к оседлому сообществу». Двумя годами позже экспедиция Брейдвуда, в которую

входили археологи, зоологи и геологи, начала широкомасштабные раскопки в Джармо. В древней

деревне, занимавшей площадь современного городского квартала, насчитывалось около двух

десятков глиняных домов. Копая в самом ее центре, Брейдвуд нашел не менее 15 уровней

непрерывного культурного слоя, охватывающего около 400 лет. В пяти верхних уровнях были

найдены трехкомнатные жилища с печами и дымоходами, костями домашних и диких животных,

несколько глиняных изображений, вероятно представлявших собой богиню плодородия, и

многочисленные черепки сосудов, имевших предположительно элегантную стройную форму. Все

эти находки указывали, что в деревне жили круглый год.

Но в более низких уровнях находки Брейдвуда несколько отличались от обнаруженных

раньше. Маленькие глиняные домики с отдельными комнатами, большие каменные орудия и

орудия меньшего размера из обсидиана и кремния, ступки с пестиками, кости животных и остатки

ячменя, пшеницы, гороха и ни одного наконечника охотничьих стрел, ни одного сосуда для

хранения зерна, которыми пользуются полностью оседлые народы. И, что более примечательно,

он не выкопал ни одного керамического предмета, хотя ему попадались грубые сосуды из камня.

Их отсутствие стало той отгадкой, которая может осчастливить любого археолога здесь была та

неолитическая деревня докерамической эпохи, которую Брейдвуд так надеялся отыскать.

На самых нижних уровнях экспедиция Брейдвуда вырыла несколько грубых камней,

которые могли быть мотыгами, и это заставляет предполагать, что самые первые люди Джармо,

должно быть, выращивали злаки. Зоологи нашли в большом количестве кости онагра (дикого

осла) и газели, а среди них - кости маленьких, но взрослых овец и коз - останки домашних

животных (стр. 62-63). Наиболее убедительное доказательство того, что деревня Джармо может

быть недостающим звеном между охотой и собирательством, с одной стороны, и примитивным

земледелием - с другой, скрыто в мягкой глине жилищ. Раковины улиток, шелуха фисташек и

желудей рядом с костями диких животных ясно указывали, что охотничья добыча и собранные

дикие плоды составляли большую часть ежедневного меню.

Но на- - -'' --"'" личие в этих же уровнях культивированных форм ячменя, пшеницы и

разных овощей дает ясное представление, что ради своего пропитания жители Джармо, кроме

того, занимались земледелием. Углеродный анализ показал, что возделыванием земли в Джармо

начали заниматься с 7-го тысячелетия до н. э.

Для искателей сокровищ раскопки в Джармо могли бы показаться пустой тратой времени.

Для Брейдвуда, следовавшего за путеводной звездой своей идеи, эти раскопки стали триумфом.

Он нашел поселение, которое было, как он доказал, «на пороге в новую жизнь».

Но деревней Джармо поиски не ограничились. Диана Киркбрайд, директор Британской

школы археологии в Ираке с 1970 по 1975 год, считала, что до деревни Хассуна, рассматриваемой

со времен экспедиций Сафара и Ллойда в качестве прототипа поселений самого раннего этапа в

северных равнинах Ирака, могли существовать поселения в районах с большим уровнем осадков и

более плодородной почвой. Она предполагала найти такое место у холмов западнее Тигра. Однако

у Киркбрайд не было возможности исследовать выбранную ею местность. Вместо этого ей

пришлось отправиться в район, к которому с юга прилегала самая настоящая пустыня, а с севера -

более плодородная степь. Но судьба переменчива, что является, наверное, характерным для

ученых, работающих в Ираке, она нашла дохассунскую деревню по названию Умм-Дабагиях,

которая принадлежала к тем же временным рамкам, что и более поздняя часть Джармо, и лежала

на самом краю населенного района.

Если сельское хозяйство и было когда-то возможным в таком засушливом и унылом месте,

рассуждала Килкбрайд, то в очень незначительном масштабе. При раскопках деревень,

современных Умм-Дабагияху, количество обнаруженных зерновых показало, что они

выращивались не здесь, а привозились откуда-то из другого места. Найденные каменные орудия

больше подходили для охоты, чем для земледелия, хотя постоянное существование деревни никак

не соответствует кочевому образу жизни. Складывая вместе эти обрывки информации, она

сделала заключение: «Пришло время посмотреть на это, как на длительный период, когда

маленькие деревни возникали не с целью ведения сельского хозяйства, а для каких-то других

целей в удаленном и неудобном районе».

Что могло заставить людей поселиться в таком неприветливом месте? С продолжением

раскопок стал постепенно созревать ответ. Похоже, что жители деревни Умм-Дабагиях

представляли собой некоторое противоречие - не кочевники, но и не охотники, они очень

старательно возводили свои жилища. Создается впечатление, что деревня строилась не так

произвольно, как другие поселения. Сегодня кажется, что она застраивалась по какому-то плану и

возникла, чтобы стоять долго. Хотя жилые дома были сделаны из смеси глины и песка и носят

следы неоднократных перестроек, две длинных барачного типа постройки с более чем сотней

маленьких и зачастую не соединенных между собой комнат были сделаны из плотной смеси травы

и необычайно нежной глины.

На современный взгляд, эти комнаты могли служить для обработки и хранения каких-то

товаров. Настенная роспись некоторых домов подсказывала, что это могло быть: на ней были

показаны преследование и поимка онагра сетями. Тщательное изучение некоторых построек

показало, что некоторые комнаты имели дренируемые полы, а другие - с сушильными стеллажами

такого размера, чтобы на них размещались шкуры диких животных и, возможно, сушеное мясо и

кожа - служили кладовыми. Рядом валялось огромное количество костей диких животных,

большая часть которых принадлежала диким ослам. «По всей видимости, вся деревня

специализировалась на охоте на диких ослов,- замечает Килкбрайд.- Однако за этим стоит нечто

большее, чем просто употребление в пищу».

Имея на руках результаты раскопок, Килкбрайд пришла к выводу, что Умм-Дабагиях была

аванпостом или сателлитным поселением в пустыне, основанным специально для добывания из

ослов различных продуктов: шкуры, кожи, шерсти, приготовленного к длительному хранению

мяса в количествах гораздо больших, чем это требуется для собственного потребления и

использования.

Умм-Дабагиях, вероятно, была не единственным местом обитания профессиональных

охотников. Их работа в загонах была наверняка сезонной. На самом же деле, теоретизировала

Килкбрайд, они могли приходить сюда из их родных мест, из более крупного поселения,

находившегося где-то севернее, в которое они возвращались с богатыми плодами их труда для

собственных нужд или для торговли с другими поселениями, род занятий которых был

совершенно иным.

Если такое место, основное поселение, существовало, то оно еще не обнаружено.

Стремление найти первые следы самых ранних оседлых жителей Месопотамии осталось

неосуществленным со времен экспедиции Килкбрайд в начале 1970-х из-за политической

обстановки в Ираке.

И уже неотступно, как пыль в воздухе пустыни, преследует мысль, что город Эриду, в

конце концов, не так уж стар - как, возможно, и миф, повествующий о саде Эдем. Впрочем,

каждое из этих старинных мест послужило метафорическим критерием пришедшим им на смену

великим цивилизациям: для западной культуры Эдем был местом рождения человечества, а Эриду

- прелюдией великих достижений Шумера.

ЦАРСКОЕ ВЕЛИКОЛЕПИЕ ПОД ПЫЛЬЮ ВРЕМЕН

Английский археолог сэр Леонард Вулли и два его коллеги высадились на пустынной

железнодорожной станции примерно на полпути между иракским портом Басра и столицей

Багдадом. Это было уединенное место, остановка посреди ничего. В нескольких милях к востоку

лежала ближайшая деревня, еще дальше - Евфрат. К западу тянулась пустыня, забытая людьми

полоска пространства песка и залежей глины, над которым кое-где возвышались редкие холмики,

созданные самой природой. Приехавших интересовал самый высокий из них, прозванный арабами

Тель-аль-Мукайяр - или Смоляной Крутой курган - из-за битумных пятен на его поверхности. В

1854 году этот холм исследовал служащий британского консульства в Басре Д. Е. Тейлор,

обнаруживший руины большого зиккурата, существовавшего в шумерскую эпоху. Тейлор вскрыл

лишь верхний слой, но до прекращения работ он успел найти надписи о том, что Смоляной курган

- это место города Ур, одного из самых древних городов мира.

Для Вулли, назначенного в 1922 году руководителем экспедиции, организованной

Британским музеем и музеем Университета Пенсильвании, разрушенный город имел огромное

историческое значение. Он полагал, что Ур был не чем иным, как библейским городом, известным

под названием «Ур Халдейский» и описанным в Бытии как место рождения Авраама, патриарха

еврейского народа. Вулли, который когда-то был студентом теологии, пойдя в свое время по

стопам отца-священника, считал экспедицию в Ур возможностью вдохнуть новую жизнь в

Писание.

Может быть, Вулли намеренно делал ставку на свои религиозные убеждения, чтобы иметь

влияние на американскую публику, очарованную перспективой читать Библию как книгу,

написанную на основе реальных исторических событий. Иногда пристрастие к ссылкам на Ветхий

Завет снова возвращало его на путь фактов - так когда-то он заявил, что нашел свидетельство

библейского потопа, но несколько ошибок, совершенных им в трактовке исследований, лишь

придавали большую актуальность блестящим открытиям его археологической экспедиции в Уре.

Более 12 энергичных лет между 1922 и 1934 годами - Вулли в одиночку восстанавливал портрет

небольшого отрезка долгой и исчезнувшей цивилизации, такой же великой и притягательной, как

Египет фараонов.

По результатам проводившихся до него исследований Вулли знал, что из-за постепенного

смещения русла Евфрата, лежавшего теперь в 10 милях к востоку от города, Ур потерял свое

значение большого порта. Чтобы установить границы храмовой территории, во времена

вавилонского правителя Небушаднеззара II в VI веке до нашей эры огороженной стенами, Вулли

приказал прорыть две пробных траншеи вдоль предполагаемого хода стен. Когда в одной из них

ничего не оказалось, он приказал рыть глубже и «вдруг,- как он пишет,- началось».

На глубине довавилонских уровней были отрыты глиняные и каменные сосуды, бронзовые

орудия, ожерелья и украшения из золота, сердолика и лазурита. Причем ожерелья и изделия из

золота, ценившиеся в месопотамских культурах как мирские и религиозные украшения, по всей

видимости, ввозились по длинным торговым путям: сердолик - из долины Инда, лазурит - из

месторождений в Восточном Иране. Было ясно, что Вулли наткнулся на что-то значительное, и,

исходя из перечня и положения находок, он сделал вывод, что это было кладбище.

Будь Вулли менее дотошен, он, наверное, приказал бы ускорить раскопки, стараясь найти

как можно больше реликвий, однако, к чести Вулли, он приказал немедленно прекратить раскопки

в этой траншее и перевел землекопов в другую часть площадки. Его решение было обусловлено

кражами, так как он обратил внимание, что золотые предметы обнаруживаются только в

присутствии руководителя работ или других старших членов экспедиции, наблюдавших за

раскопками. Узнав, что рабочие продают ценности местным золотоискателям, Вулли придумал

план спасения находок. В субботу, день выплат заработка, археолог объявил, что будет выдавать

вознаграждение за каждое найденное золотое изделие. Как он и ожидал, все отнеслись к этому

заявлению с недоверием, потому что размер вознаграждения в три раза превышал ту сумму, что

они имели от золотоискателей. За воскресный день, пока он отдыхал, рабочие быстро выкупили

все похищенные изделия. И Вулли не был удивлен, когда понедельник стал поистине днем сбора

урожая золотых ожерелий.

Одна проблема была решена, но, как понял Вулли, отсутствие опыта у наемных рабочих и

археологов должно было стать первой причиной для временного прекращения работ на кладбище.

«Нашей целью была добыча истории,- писал он,- а не наполнение музейных ящиков разными

курьезами, открытие же истории невозможно, если ни мы, ни наши рабочие не обучены как

следует». Вулли, в частности, знал, что он должен составить хронологию заселения Ура, что дало

бы ему возможность датировать найденные в могилах предметы, уложить их в определенный

археологический контекст. «Чем богаче обещало быть кладбище,- обращал он внимание в

записках,- тем более необходимо было приостанавливать работы до того, как уже найденные

предметы дадут нам более-менее четкую хронологию». В течение следующих четырех лет Вулли

терпеливо вычерчивает контуры истории Ура, записывая стратифицированные культурные

уровни, что позволило охватить пять тысячелетий, примерно с 5500 года до н. э., когда это место

было заселено доисторическими земледельцами, вплоть до 400 года до н. э., когда все жители

покинули этот город. К началу сезона 1926-1927 годах. Вулли убедился в навыках и дисциплине

его экспедиции и мог начать работу на кладбище.

Тем временем к экспедиции присоединился еще один человек. В 1927 году Леонард Вулли

женился на Катарине Килинг, которая принимала активное участие в раскопках, используя свой

талант художницы и зарисовывая найденные предметы. Всегда рядом с Леонардом, она

воспринималась остальными членами экспедиции со смешанными чувствами. Вдова британского

офицера, покончившего с собой у подножия Великой пирамиды в Египте вскоре после медового

месяца, Катарина, когда хотела этого, могла быть обворожительна, но бывала и высокомерна,

своенравна, требовательна, сверх меры эмоциональна. Она раздражалась от любого возражения и

постоянно чувствовала себя больной от всех болезней - придуманных или настоящих. От

помощника Леонарда Макса Маллоуэна требовалась постоянная готовность проводить массаж,

снимающий ее головные боли, или ставить на лоб пиявки во время лечения кровопусканием,

предписанного приезжавшим доктором. Она спала отдельно от мужа и тем не менее требовала от

него внимания, если просыпалась среди ночи и ей нужно было лекарство или просто хотелось

устроиться поудобнее. Леонард, устававший за долгие часы на площадке или за рабочим столом,

не слышал ее звонков, поэтому от ее кровати тянулся шнурок, привязанный к его ноге. Арабские

рабочие боялись ее. Однажды возникла ссора с дракой, которую никто из группы археологов не

мог остановить, и только появление Катарины охладило ее участников.

Хотя Маллоуэн страдал от Катарины Вулли не меньше других, она выказала ему свою

благосклонность, приказав сопровождать до Багдада приезжавшую гостью. Гостьей была Агата

Кристи, посетившая Ирак после первого развода. В автобиографии она записала, что древнее

место надолго очаровало ее: «Я полюбила Ур, с его вечерней красотой, со стоящим над пустыней

и едва различимым зиккуратом и безбрежным морем песка, каждую минуту меняющего свой

нежный цвет - то он бледно-абрикосовый, то розовый, голубой, розовато-лиловый. Мне нравилось

смотреть на рабочих, на прорабов, на мальчиков, таскающих землю корзинами,- мне здесь

нравились и работа, и жизнь. Искушение прошлым охватило меня. Как романтично было

наблюдать за медленно появляющимся из песка сверкающего золотом кинжалом... Та

осторожность, с которой вынимаются из земли древние кувшины, наполняла меня нестерпимым

желанием самой стать археологом». Вместо этого она вышла замуж за Маллоуэна и позднее стала

сопровождать его на раскопки в древние ассирийские столицы Ниневию и Нимруд.

Вскоре после возобновления в 1927 году работ на кладбище стало ясно, что на вскрытой

площади находятся два могильника, относящиеся к разному времени. Верхний существовал

приблизительно в 2350-2150 годах до н. э.- аккадский период, а нижний был на несколько веков

старше, относясь к позднему периоду Ранних Династий Шумера. Исследования показали наличие

в более древнем кладбище могил двух типов: простые прямоугольные ямы для рядовых горожан и

более представительные каменные склепы или кирпичные камеры - последнее прибежище

правителей и царей. В простых могилах тела лежали в позе уснувшего человека, либо завернутые

в циновку, либо - вместе с ювелирными украшениями и другими личными вещами - в деревянных

или глиняных гробах, иногда в тростниковых корзинах. Рядом с гробами могильщики оставляли

дары - еду и питье, поэтому Вулли сделал вывод, что древние шумеры верили в загробную жизнь.

Подробное описание могил, составленное Вулли, опровергало тот факт, что большинство

деревянных изделий и плетеных рогож успели превратиться в пыль - «в пленку, которая касанием

пальцев или даже дыханием уничтожается с меньшим усилием, чем сдувается нарядный рисунок с

крыльев бабочки». В один из трагических моментов раскопок Вулли довелось собственными

глазами наблюдать исчезновение прошлого. Один из рабочих свалил земляной столб и на

оставшемся обрубке раскрылось то, что сначала все сочли за остатки - на самом деле это был лишь

отпечаток деревянной резной панели. Из-за хрупкости находки ее нельзя было сдвигать с места, и

Вулли послал за фотокамерой, а сам в то же время собрался сделать ее эскиз. Но едва он успел

приступить к зарисовыванию, как небеса разверзлись и на землю хлынул дождь. Его помощники

столпились вокруг сокровища, стараясь закрыть его своими плащами, но их усилия были

напрасны; Вулли оставалось лишь оплакивать исчезнувшее навсегда изображение.

Всего Вулли нашел 1850 могил, из которых 16 он отнес к категории царских захоронений.

С обычной для него тщательностью - с рулеткой и компасом - он зарисовал расположение каждой

из них - и богатых, и бедных. «Не считалось за подвиг,вспоминает Вулли,- делать измерения при

сильном ветре или во время песчаной бури, когда стрелка вертится и танцует, словно балерина».

Вулли пришлось признать, что усердие и монотонная рутина были причиной переутомления,

особенно после того, как стало ясно, что больше половины захоронений разграблено или

разрушено.

Вулли, связывая свои надежды с большими сооружениями, которые он считал царскими

могилами, раз за разом обнаруживал, что до него здесь побывали охотники за сокровищами,

оставлявшие после себя лишь несколько кусочков позолоты из былой роскоши захоронения, что

создавало трудности для проведения корректных археологических поисков. Слабый намек на это

богатство был обнаружен в первой царской могиле, которую Вулли вскрыл в конце сезона 1926-

1927 годов: грабители не заметили великолепный кинжал. Рукоятка, покрытая лазуритом и

украшенная золотым зерном, лезвие из блестящего золота и золотые ножны с резным плетеным

рисунком - все это было сделано так искусно, что один эксперт приписал его авторство арабским

мастерам XIII века нашей эры.

Находки следующего сезона были более драматичны. В другой части кладбища землекопы

наткнулись на следы, указывавшие на две расположенные рядом могилы: в одной из них лежало

тело женщины, на печати которой было имя - царица Пуаби; в другой - тело неизвестного

мужчины, о котором было решено, что он муж царицы Пуаби. За стенами царской камеры взору

открылась поразительная картина кровавого жертвоприношения: ближние подходы к стенам

царской гробницы были усыпаны телами телохранителей, помощников, животных, лежавших

вперемешку с изящными предметами (стр. 109-117).

Увы, надежды найти еще большие сокровища внутри царского захоронения не сбылись.

Как и многие другие, оно было опустошено, и археологи не нашли ни тел, ни драгоценных

реликвий, за исключением доски для настольной игры и серебряной модели лодки, похожей на те,

которыми современные арабы Южного Ирака пользуются и сегодня. Как воры добрались и сюда,

Вулли стало ясно, когда он занялся соседней могилой Пуаби. Было похоже, что Пуаби скончалась

после царя, и, прокладывая путь к ее захоронению, грабители наткнулись на верхний свод царской

могильной камеры. Влекомые богатством, они вломились в нее и разграбили почти дочиста, скрыв

последствия своего вторжения, старательно закрыв отверстие в нижней части могильной ямы

Пуаби деревянным ящиком со сложенной туда, вероятно, одеждой царицы. Сама Пуаби,

исполнительница главной роли в этой могильной драме, была найдена в камере, сооруженной

ниже уровня пола могильной ямы, рядом с разграбленной могилой ее предполагаемого супруга.

Она лежала на деревянных носилках со скрещенными на груди руками; две женщины, одна - у ее

ног, другая - у изголовья, сопровождали ее в смерти. Подтверждением ее высокого ранга был

лазуритовая печать, найденная над камерой, на которой было вырезано ее имя - Пуаби и ее титул -

чин, или царица. Головное убранство царицы и украшения были сходны с теми, что носили

женщины, захороненные в обеих царских могилах, однако более роскошные. На ней был изящный

плащ с металлическими и каменными бусинами, свисавшими с воротника на шнурках; и хотя нити

уже давно сгнили, Вулли сумел восстановить рисунок, сбегавший от ее шеи до талии. Другими

личными украшениями были огромные золотые серьги, большой золотой гребень, лазуритовые и

золотые булавки, амулеты в виде животных и 10 золотых колец на пальцах. Ее головное убранство

было сделано в виде венчающей голову короны. Такое большое, что его наверняка приходилось

носить поверх парика, оно было образовано несколькими ярусами витков золотой ленты, все

сооружение завершалось вверху тремя венками золотых колец и листьев. Рядом с ее носилками

лежало другое головное украшение, из широкой кожаной ленты, украшенной золотыми

животными и растениями на фоне мелкого лазуритового бисера.

В течение сезона 1928-1929 годов Вулли нашел могилу еще одной царской особы, которая,

возможно, была похоронена с еще более богатыми дарами, так как, хотя сама камера была

разрушена и предметы похищены, в соседней с ней могильной яме - известной в качестве большой

могильной ямы - было не менее 74 тел. Среди них было 64 женщины, одетые в церемониальные

алые одеяния и уложенные плотными рядами, ногами к голове. Маллоуэн вспоминал позднее, что

это было поразительное зрелище, жертвы, «казалось, были золотым ковром, украшенным

головными уборами из буковых листьев, принадлежавшими дамам двора, на котором лежали

золотые и серебряные арфы и лиры, до последнего момента игравшие похоронные мелодии».

Деталь за деталью исследователи составляли картину до этого неизвестного похоронного обряда.

Ни в вавилонской литературе, ни в панегириках ассирийских царей, превозносивших своих

шумерских предков, не было упоминаний о человеческих жертвоприношениях в Шумере. Правда,

в одном из абзацев «Эпоса Гильгамеша» говорится о герое, которого «в смерти сопровождают

несколько слуг», но точный смысл этого отрывка остается скрытым. Этим, однако, убедительно

доказывается тот факт, что правители Шумера уходили в могилы, увлекая с собой множество

людей и предметов. Поскольку среди них были мужчины и женщины явно из разных уровней

общества, Вулли предположил, что они были слугами из царского дворца, принесенными в жертву

для удовлетворения нужд правителя в ином мире. На их телах не было следов предсмертного

сопротивления хрупкие головные уборы не были повреждены; иначе говоря, они встретили свою

судьбу со смирением, приведенные в такое состояние с помощью какого-то яда или усыпляющего

наркотика, например гашиша. Это предположение подкрепляется чашами, найденными возле

каждого тела.

Несмотря на то что были получены данные о похоронных традициях и обрядах, оставалось

много нераскрытых тайн. Как объяснял Вулли, «в целом верхний слой кладбища был так нарушен

поздними погребениями и ворами, что очень долго мы не могли найти какого-либо свидетельства

того, как происходила церемония, однако сезон 1928-1929 годов оказался более удачным».

Раскапывая участок с большим числом массовых захоронений, археологи увидели, что одна из

шахт упирается в кирпичную стену. Озадаченные, они расчистили часть стены, откопав при этом

деревянный гроб и несколько глиняных и алебастровых сосудов. Они также нашли два лежавших

параллельно друг другу кинжала с цилиндрической печатью между ними, на которой было

выгравировано: «Мескаламдуг, царь». Они аккуратно лежали в деревянной шкатулке, остатки

которой вырисовывались в земле серой линией. Очевидно, что шкатулка и ее содержимое

являлись частью погребального ритуала. С волнением археологи вскрыли гроб. Внутри лежало

тело мужчины, но, судя по бедной одежде, он был явно не царского рода. Продолжая работу,

экспедиция обнаружила, что отрытая стена была лишь частью подземного сооружения, в котором

на разной высоте были размещены другие погребальные сосуды, а также сосуды с едой. Они

копали все глубже и глубже, пока, наконец, не наткнулись на каменный свод, что всегда было

особенностью царского захоронения. Предвкушение сменилось разочарованием, когда

выяснилось, что верхняя часть камеры обвалилась внутрь. Но с продолжением работ открылся

купол совершенно нетронутой царской могилы.

«Мы все были очень взволнованы,- вспоминал Вулли,- потому что верхняя часть купола

была сооружена над центрирующей временной деревянной конструкцией, поддерживаемой

толстыми балками, проходившими прямо через каменную кладку, от которых в ней остались

полдесятка отверстий в крыше; через эти отверстия в царившей внутри темноте можно было

разглядеть, что внутри что-то есть, и в свете электрических фонарей даже увидеть пол под

очертаниями позеленевших от времени медных сосудов и поймать случайный блеск золота».

Внутри лежали пять тел - четыре из них мужские, которые, как решил Вулли, были

принесены в жертву во время погребального ритуала пятого участника сцены - женщины. Вулли

был уверен, что это была царица, и ее наряд говорил о ее титуле, потому что на ней был

золоченый головной убор, а плащ заколот золотой булавкой. Возле руки лежал высокий золотой

бокал и царская золотая цилиндрическая печать, которые, по мнению Вулли, были выражением

прощания. Какими бы странными и шокирующими ни казались эти ритуалы для современных

чувств, царское кладбище в Уре дало свидетельство того, что Шумер в третьем тысячелетии до

нашей эры был высокоразвитой урбанистической цивилизацией с формально сложившимся

расслоением общества, художники и ремесленники которого создавали высокохудожественные

произведения, торговцы - вели торговлю с другими странами, а армия была хорошо организована.

Живое дыхание того далекого мира ощущается в одной из самых значительных находок

Леонарда Вулли - так называемом Штандарте Ура, обнаруженном в одной из самых

разграбленных могил. С одной стороны изображен царь, приготовившийся принять группу

обнаженных и связанных пленников, восседая над плотными рядами солдат, шагающими на врага,

ниже которых художник расположил царские колесницы, управляемые метателями дротиков. На

обратной стороне изображены сцены мира и изобилия с пирующим царем и его приближенными,

а под ними - фигуры, приносящие коз, рыбу и другую еду. Не ясно, был ли Штандарт Ура

предназначен для восхваления плодов мира или военной добычи, но эта демонстрация силы может

считаться характерным образом целой эпохи - 600 лет мира, войн, соперничества между десятком

городов-государств, возникших с удивительной быстротой в Шумере около 3000 лет до н. э.

Превращение Месопотамии из разбросанных по земле деревушек в сеть крупных городских

центров было объяснено некоторыми учеными как результат естественных перемещений

блуждающего русла реки Евфрат. С потерей доступа к воде, необходимой для орошения полей со

злаковыми культурами, население старалось сосредоточиться в более благоприятных районах,

обеспечивая тем самым рост центров, укрепленных от набегов со стороны других центров,

оспаривавших те же самые земли и источники воды. В обнесенных стенами городах концентрация

населения привела к возникновению собственных напряженных ситуаций и конфликтов, создавая

тем самым условия для развития новых военных, юридических и правительственных институтов.

Одно известно наверняка. Урук удивительно быстро превратился в крупный город. Самый

крупный город Месопотамии в четвертом тысячелетии, Урук рос словно на дрожжах, при этом его

площадь увеличилась с 250 до 1000 акров. В то время это был, может быть, самый большой город

в мире. В «Эпосе Гильгамеша» рассказчик хвастается, что Урук занимал три квадратных мили, из

которых одна треть площади была под городом, на трети стояла пальмовая роща, а остальное

были кирпичные карьеры.

Можно предположить, что в этих кирпичных карьерах рабочие делали собственные

кирпичи, характерные для всех городов того периода. Закругленные сверху и плоские снизу, как

каравай хлеба, они имели, с инженерной точки зрения, абсолютно непригодную форму. До сих

пор остается загадкой, почему народ, уже знавший, как сделать кирпичи лучшей, более

правильной формы, широко применял именно такие округлые кирпичи. Историки предположили,

что в эпоху быстрого роста городов скорость их изготовления играла большую роль, поэтому эти

кирпичи просто высушивались в форме той же лопаты, с помощью которой они были вынуты на

поверхность.

И все же результатов раскопок в Шумере оказалось недостаточно для того, чтобы получить

архетип шумерского города третьего тысячелетия. Однако в 1930 годах к востоку от современного

Багдада археологи откопали остатки нескольких городов, проливших свет на урбанистические

модели периода Ранних Династий. Между 1930 и 1936 годами экспедиция из Восточного

института Университета Чикаго под руководством Генри Франкфорта, работая на нескольких

площадках возле реки Дияла, нашла храмы, дворцы, отдельные дома, таблички и спрятанные в

нишах статуи.

В Восточном институте, основанном египтологом Джеймсом Генри Бристедом в 1929 году

при финансовой поддержке Джона Д. Рокфеллера Младшего, применялись самые современные

научные методы и обеспечивались наилучшие условия жизни во время полевых работ, что

считалось большинством коллег из Старого Света лишней роскошью. В Палестине для

аэрофотосъемок использовался змейковый аэростат, а в ТельАсмаре, в 40 милях от Багдада и 20

милях от ближайшего населенного пункта, для археологов были созданы и полностью оснащены

фотостудия и лаборатория. Но по настоянию члена экспедиции Сетона Ллойда чикагские

исследователи в Ираке не гнушались и наймом рабочей силы, если того требовали обстоятельства,

для подкрепления возможностей, открывавшихся им с применением новых технологий. В

Кафаджахе возле реки Дияла для восстановления плана крупного шумерского храма, от которого

остались только руины высотой один-два кирпича, где руководителем группы был Пинас Делугаз,

грунт снимали с каждого кирпича и очищали каждый оставшийся обломок. Сначала грязь

счищалась руками, затем пыль сдувалась струей сжатого воздуха из малогабаритных баллонов. За

два сезона работы группа отрыла все сохранившиеся стены, что дало возможность составить

схему замечательного храмового комплекса. Делугаз так осторожно проводил раскопки, что на

дворе храма были четко видны оставленные 5000 лет назад следы ног пастуха и копыт его "°ец.

Укрепленный толстой двойной стеной комплекс имел овальную форму, занимая более семи

акров, и располагал большим двором, складам скульптурной мастерской. Храмовое святилище

давно исчезло, но можно было угадать очертания платформы, на которой оно стояло, вместе с

ведущим в него лестничным маршем. Такое размещение - центральное святилище на высокой

платформе - было более-менее стандартным в Шумере третьего тысячелетия и показывает

развитие конструкции со времен первого примитивного храма в Эриду, существовавшего

примерно на 2500 лет раньше, на примере нескольких воздвигнутых над ним храмов.

Платформа превратилась в величественную ступенчатую башню, в так называемый

зиккурат, но уже во времена Ранних Династий архитекторы храмов работали в монументальном

масштабе и украшали внешнюю кирпичную кладку нишами, колоннами, контрфорсами. Однако

внутри храм в основном был похож на то доисторическое сооружение, которое было найдено в

Эриду: стол или алтарь из кирпича-сырца для приношения даров богу, чье изображение, должно

быть, занимало нишу позади алтаря.

В Кафаджахе все пространство вокруг было уставлено скульптурами, изображающими

простых смертных, включая медные статуи обнаженных мужчин, которые, вероятно, были

жертвенными дарами богам храма. В Тель-Асмаре под мостовой рядом с алтарем храма была

найдена 21 аккуратно закопанная статуя, которые считались священными предметами.

В эпоху существования храма статуи стояли перед алтарем для обращения к богам от

имени молящегося (стр. 150-151). На одной из обрядовых статуй более позднего периода сделана

надпись: «Пусть статуя, к которой да обратит свой слух моя повелительница, произнесет мои

молитвы».

Но шумерский храм был больше чем местом поклонения. Самое крупное и наиболее

впечатляющее общественное здание, стоявшее в центре города, оно воплощало в себе все

сообщество. Шумеры верили, что каждый город был собственностью божества,

покровительствующего городу, которому он доверился в день своего создания, и выражали это

убеждение алтарным изображением и эмблемой города.

В кафаджахском комплексе дома, принадлежавшие священникам, были примерно

опознаны. Но кроме священников, жриц, духовных лиц, заклинателей змей, в шумерских храмах

работал многочисленный вспомогательный персонал: ремесленники, следившие за устройством

зданий, писцы и администраторы, следившие за экономикой храма, полевые работники для

возделывания их бескрайних угодий. Некоторые из этих обязанностей лежали на тех, кто жил на

территории храма, может быть на рабах, но многие работы выполнялись обычными жителями,

приходившими для этого в храм или работавшими на дому или в мастерских.

Не очень трудно определить жилые районы в пятитысячелетнем шумерском городе: они

напоминают старые квар- ^ талы современных ближневосточных городов с одно- и двухэтажными

домами из сырцового кирпича, выстроенными вокруг центрального двора и отделенными друг от

друга узкими проулками. Вероятно, в отдельных домах проживали семьи - муж, жена, дети и

иногда близкие родственники или рабы - вполне может быть, что жилые зоны были разделены на

самодостаточные кварталы, населенные родственными семьями. Однако многие вопросы так и

остаются без ответа, потому что до сего дня отрыли не так уж много мастерских, ремесленных

кварталов, рынков или зданий, где вожди города встречались для обсуждения гражданских дел,

хотя нельзя не признать, что такие места должны были существовать.

Некоторые ученые видят в эпической литературе Шумера указания на то, что город

первоначально находился в руках старейшин. Первым среди равных был городской правитель,

который, возможно, принадлежал к элите храма. В кризисные времена решения принимались

общим собранием всех граждан. Неудивительно, что легендарные древние сообщения доносят до

нашего вре-

контрфорсами, и залами с колоннами он разделяет с другим крупным зданием в Кише славу

самого раннего из известных в Месопотамии дворцов.

Хотя в некотором отношении шумерские цари действовали, должно быть, независимо от

жрецов храма, вера, что города принадлежали богам, наделяла правителя главенствующей ролью

среди служителей покровительствующего божества. В этом качестве царь выполнял священную

обязанность ремонта и поддержания городских храмов в хорошем состоянии.

Монарх занимал также центральную роль в ритуале Священного Бракосочетания,

призванного обеспечить городу и его народу процветание. Кульминационным моментом этого

ритуала, описанного в поэзии в начале второго тысячелетия, но наверняка исполнявшегося и

гораздо раньше, являлось совокупление царя, представлявшего бога Думузи - цари ранней эпохи

носили высокий статус божеств,- с одной из жриц храма, игравшей роль Инанны, богини

зарождения новой жизни. В одном из текстов подробно описываются приготовления.

«В безлунный день, на Новый Год, в день ритуала, они накрыли ложе для моей госпожи.

Они очистили матрац кедровой эссенцией и уложили в ее постель. И еще положили покрывало.

Пока покрывало украшало постель, моя госпожа омывала чресла, она омывала чресла царя, она

омывала чресла ИддинДаган. Праведная Инанна натирала себя мылом, орошала маслом и

кедровой эссенцией землю. Царь вошел в чистые чресла высокой головой, высокой головой он

вошел в чресла Инанны. Амаусумгаланна [Думузи] разделяет с ней ложе, в ее чистые чресла

войдя».

Некоторые ученые, видя связь между этим супружеским ритуалом и сценами

жертвоприношения в Уре, предположили, что известные пышные похороны проводились по

случаю смерти не царей или цариц, а принесенных в жертву заменивших их жрецов и жриц после

празднования их союза. Но если бы это было так, считает Вулли, то «невеста» и «жених» почти

наверняка были бы похоронены не в разных камерах, а вместе. К тому же невеста должна была

быть молодой девушкой, а Пуаби была зрелой женщиной около 40 лет.

Союз другого рода - дипломатический брак между шумерской политикой и религией

праздновался в Ниппуре, расположенном между Шумером на юге и Аккадом на севере и

принадлежавшем Энлилу, главному из богов. Хотя этот город никогда не был резиденцией

правящей династии, он имел особый религиозный статус в качестве места встречи богов, и ни

один правитель не мог получить трон царя Шумера и Аккада, не установив контроль над

Ниппуром и не поддерживая его храмы в надлежащем состоянии.

Здесь, в соответствии с одним шумерским мифом, Энлил разделил небо и землю во время

сотворения мира. Именно в Ниппуре - «где сходились небо и земля» - Энлил взял киркомотыгу и

проделал дырку в земле, из которой вышло и распространилось по земле человечество. И именно

здесь, по традиции, сходились боги, чтобы решать судьбу Шумера.

С XIX века город был центром интенсивных раскопок, проводимых американскими

учреждениями, в основном музеями Университета Пенсильвании и Восточным институтом

Университета Чикаго. В 1950-х годах 1^ археологи нашли три храма: массивное строение эпохи

Ранних Династий, бог которого не был определен, храм Энлила рядом с зиккуратом и храм

Инанны, Небесной Царицы.

Было восстановлено более двухсот табличек из Ниппура, исписанных литературными

текстами. Один из них, любовный гимн Инанны, описывает ритуал бракосочетания с правящим

монархом: «Иду к юноше, моему молодому мужу. К моему молодому мужу, которому я верна, как

яблоко на ветке. О, юноша, мой муж младой, возлюбленный мой, которому я, Инанна, предана,

как финик пальмовому листу. В которого я, девственная Инанна, так влюблена».

В 1960 году была найдена реликвия, которая подтверждала, с каким благоговением

почиталась Царица Небес. Подойдя к окликнувшему его рабочему, Джеймс Кнудстад, позже

ставший руководителем проекта, увидел в земле на месте алтаря храмового святилища статую,

напоминавшую монахиню. Фигурка высотой около 6 дюймов сильно отличалась от обычных

шумерских обрядовых подношений. Большинство статуй делалось из известняка, а эта была

сделана из прозрачного зеленого алебастра, с деревянной головой и золотой маской на лице.

Слишком редкое и дорогое для использования в цельнолитых статуях, золото часто применялось

для более значительных фигур как накладное (после того как его обстукивали вокруг деревянной

формы, оно принимало требуемый вид), что, возможно, помогает понять причину отсутствия

изображений основных богов храмов.

Еще 24 статуэтки были найдены в святилище храма Инанны. Несмотря на 4500-летний

возраст, многие из них сохранили свою не утраченную от времени привлекательность - пожилая

женщина с двойным подбородком, держащиеся за руки бородатый мужчина и его жена и

молящаяся с почти комической страстью фигурка с широко открытыми глазами.

Однако самое красноречивое наследство гуманитарных традиций Шумера представлено в

виде тысяч табличек из Ниппура. Обнаруженные в своем большинстве в середине века, они

касаются таких основных идей, как образование, обучение, естественные науки и математика,

право и медицина. Выдающийся американский шумеролог Сэмюэль Ной Крамер провел

специальное исследование ниппурских табличек, опубликовав некоторые из текстов в книге 39-ти

«самых первый событий» в истории человечества от первого случая «чистки яблок» в школе и

первого подросткового правонарушения до первого медицинского «справочника» и первого опыта

декоративного садоводства.

Родители могут утешиться тем, что пропасть между поколениями 4000 лет назад была так

же глубока, как и сегодня. Вот отрывок из диалога, который начинается с вопроса писца к своему

непослушному и ленивому сыну о том, где тот был. - Нигде.

- Если «нигде», то почему ты ничем не занимаешься? Иди в школу, встань перед

«школьным отцом», перескажи задание, открой сумку, испиши табличку, пусть твой «большой

брат» напишет для тебя новую табличку. После того как выполнишь задание и отчитаешься перед

старостой, возвращайся ко мне и не шатайся по улицам. Ты понял, что я сказал?

Продолжая в том же духе, отец пускается в горькие упреки, называя своего сына

«капризным», он говорит, что до смерти огорчен тем, что молодой человек постоянно на все

жалуется. «Твое ворчание меня в могилу уложит, оно меня до смерти доведет». И ведь нс

заставляет он своего сына работать в поле с другими мальчиками. Нет, нужно лишь, чтобы он

пошел по стопам своего отца - стал писцом. Очевидно, что именно неудачи сына или его отказ

согласиться с этим призванием вызвали у отца такую печаль.

Этот мальчик вызывает больше симпатий, когда становится известно, что шумерское

академическое обучение было строгим и скучным - «все дни напролет», как вспоминает один

выпускник, при постоянной угрозе быть наказанным розгами учителями или «большими

братьями». Будучи студентом, он однажды за один день подвергся наказаниям сразу нескольких

учителей за проступки, начиная с разговоров на уроке до плохого выполнения школьного задания.

Впрочем, как вспоминал позже этот выпускник, были способы избежать гнева наставников и

учителей.

В желании добиться благосклонности одного из мучителей студент попросил отца

пригласить учителя домой, где они могли бы смягчить его отношение хорошим столом и

«небольшой дополнительной платой». Похоже, что «подмазывание» сработало, потому что вечер

окончился похвалами учителя в адрес юноши за его усердие в занятиях, которое, как он надеялся,

выведет молодого человека в лидеры среди других соучеников.

Квалификация Крамера как шумеролога прошла строгую проверку в 1940-х годах во время

работы над табличкой из Ниппура, глиняным прямоугольником размером с почтовую открытку,

на которой шумерский врач-терапевт записал свои любимые рецепты. Вспоминая об усилиях,

которые ему пришлось приложить во время расшифровки текста, Крамер сказал: «В течение

последних десяти лет я постоянно работал над этой табличкой, но работа продвигалась слишком

медленно».

Позже, весной 1953 года Крамер нашел сотрудника, Мартина Леви, молодого химика,

имевшего научную степень по истории науки. «Снова,- вспоминает Крамер,- я вынул табличку из

шкафа, но на этот раз она в него не вернулась, пока не была переведена из нее самая малость».

Пока Крамер работал над шумерскими знаками, словами и грамматикой, Леви применял свои

узкие познания о древних химических процессах и производственных технологиях для

идентификации материалов, которые использовались в десятке рецептов, записанных на этой

табличке. Шумерские врачи применяли то, что они могли получить из обычных минералов, от

животных, из расте ний. Хлористый натрий (соль) и нитрат калия (селитра) присутствуют во

многих рецептах. Среди наиболее экзотических ингредиентов встречаются шкура змеи и панцирь

черепахи.

Многие лекарства, од нако, были сделаны из того, что давали растения,- кассия мирт,

чабрец, ива, фиговое дерево, финиковая пальма, а другие - из зерен, древесной коры, растительной

смолы. Лекарственные средства, составленные из этих ингредиентов, предназначались или для

наружного применения, или после растворения в вине или пиве - для внутреннего.

В одном рецепте для припарки написано: «Очистить и растереть в порошок шкуру водяной

змеи, добавить растение - корень мирта, растертую щелочь, ячменный порошок, кожу птицы

кушиппу, залить водой, вскипятить и после этого слить воду. Смочить в ней [больной орган] и

намазать его маслом».

К сожалению, усилиям переводчиков не поддались ^^ некоторые части этого текста и

вдобавок к этому врач не позаботился сообщить, от какого заболевания должны применяться

такие средства. О том, насколько они помогали, можно только догадываться, и хотя остаются

серьезные сомнения в их эффективности, можно считать, что сформулированы они уже скорее на

научной основе, чем на предрассудках.

«Во всем тексте нет ни одного упоминания о каком-нибудь боге или о дьяволе,- замечает

Крамер.- Удивительно и довольно неожиданно, что в этом глиняном документе, до сих пор

неизвестной, старейшей «странице» медицинской истории, полностью отсутствуют мистические и

иррациональные элементы, преобладавшие в вавилонской медицине в более позднее время».

Если Ниппур был священным городом Шумера и, возможно, крупным образовательным

центром, то Киш был, вероятно, первым городом-государством, объединявшим большую часть

или весь Шумер, потому что в титуле царя Киша есть слова о том, что он управляет всем

шумерским миром. Похоже, что в определенный период третьего тысячелетия Киш действительно

осуществлял в некоторой степени свою гегемонию. Но длительный политический союз оказался

невозможным.

Находясь под управлением Гильгамеша - героя, обожествленного в Шумере к 2500-м годам

до н. э., подвиги которого описаны в хрониках и возвеличены позднее в вавилонской литературе,-

Урук перехватил власть у Киша только для того, чтобы передать ее другим соперничающим

династиям. Около 2500 года до н. э. Лагаш, находившийся в 35 милях к северовостоку от Урука,

стал крупным городом-государством во времена его правителя Эннатума, повысившего свой

верховный статус титулом царя Киша вместо титула царя Лагаша. Однако ни Эннатум, ни Лагаш

не упоминаются в шумерском Списке Царей.

Кратковременное положение Киша как признанного правителя шумерских городов-

государств, было отмечено событиями, приведшими к смене власти. Лагаш и его сосед Умма

втянулись в территориальный спор, который Месалим, царь всемогущественного тогда Киша,

разрешил, отодвинув границу между двумя городами-государствами и отметив ее каменным

монументом, или стелой. Однако уммаиты нарушили договор, свалив стелу, и оккупировали

спорную территорию, пока царь Эннатум не выбил их. После поражения самого близкого

противника Эннатум распространил свою власть на весь Шумер, одержав победу над Уруком,

Уром, Кишем, Мари и даже центрами в Иране.

В память о завоеваниях Эннатум воздвиг монумент, посвященный победе, между Лагашем

и Уммом. Получивший название Стела Грифов (стр. 94-95), потому что на нем изображены птицы,

раздирающие тела павших в сражениях, этот памятник - один из самых первых в истории

дипломатический договор. После подробного описания военных достижений Эннатума

описываются условия тяжелого мира, навязанного уммаитскому правителю, который поклялся:

«Никогда во веки веков я не нарушу границ Нингирсу [божества, покровительствующего Лагашу],

никогда я не вторгнусь на его дамбы [и] каналы; никогда не расколю ни одной стелы. Если я

нарушу границы, то пусть шушгал - сеть Энлила [которой ловили пленных], которым я [уммаит]

поклялся, упадет на Умм с небес».

При постоянной угрозе междоусобных стычек человеческие права и личные свободы

обычного гражданина не соблюдались. Правителям Лагаша и других городов-государств

приходилось наращивать свою мощь за счет простых народных масс, захватывая собственность

арендаторов земли и присваивая имущество храмов для того, чтобы заплатить армии. Но во

времена мира правящая элита, далекая от того, чтобы умерять свои аппетиты, облагала налогами и

взысканиями любое возможное занятие: от стрижки овец до изготовления духов. Если муж

разводился с женой, то он платил правителю или монарху пять шекелей, а если человек умирал, то

чиновники оказывались на похоронах, чтобы прихватить долю погребальных вещей.

Именно с такой ситуацией столкнулся человек по имени Урукагина, воссевший на трон

Лагаша после 2400 года до н. э. Первому из известных царей, признавшему, что ответственности

подлежат и бедный, и богатый, ему приписывается ряд реформ, направленных на защиту прав

личности. Чтобы положить конец экономической эксплуатации, Урукагина избавлялся от

паразитирующего чиновничества, кормившегося от лодочников, рыбаков, скотоводов. Он также

уменьшил количество сборщиков налогов и восстановил права и власть храмов.

Более чем за 500 лет до этого вавилонский царь Хаммурапи ввел формальный юридический

кодекс, основанный на той предпосылке, что «сильный не должен обижать слабого»; Урукагина

дал слово, что «он не оставит без защиты слабого или одинокого перед угрозами сильного». Если,

например, богач хотел купить дом у бедного соседа, не собираясь платить достойную цену, то

«этот «большой человек» не должен отбирать дом у простого человека». Но оказалось, что идеалы

Урукагина не удовлетворяют военную элиту, и после менее чем десятилетнего правления он был

свергнут старым противником Лагаша - правителем Умма Лугалзаггеси.

Силой оружия Лугалзаггеси установил свою власть над Шумером и за его пределами. Судя

по надписи в Ниппуре, «Энлил передал Лугалзаггеси царство над народом, сложил все земли к его

ногам и с востока до запада подчинил их ему; потом из Нижнего моря [Персидского залива],

[вдоль] Тигра и Евфрата к Верхнему морю [Средиземному морю], он [Энлил] проложил для него

хорошие дороги. С востока до запада Энлил не допускал сопротивления ему; при его правлении

земли оставались довольными».

Эти высокие заявления на самом деле были несерьезны. Как и у многих его

предшественников, успех царя Лугалзаггеси был скоротечным. В 2334 году до н. э. Лугалзаггеси

был свергнут, и его преемнику, Саргону Аккадскому, выпала участь слить воедино города-

государства Месопотамии в первую в мире империю.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Одно из первых произведений шумерского искусства, эта статуэтка была вырыта дипломатом и

археологом Эрнестом де Сарзеком во время его экспедиции в 1880 году в Теллохе, древнем Гирсу.

Она, вероятно, является изображением принцессы Лагаша, города-государства, которому

принадлежал Гирсу.

В высоких сапогах, широкополой белой шляпе, защищающей его от солнца, Эрнест де Сарзек

сидит на краю ямы в Теллохе; рядом с ним расположились турецкие чиновники, а сзади - группа

землекопов, некоторые из которых вооружены для защиты от банд из соседних племен. Снимок

был сделан около 1878 года, когда Сарзек только начинал свои долгие 20-летние исследования

древнего шумерского города Гирсу.

Беря свое начало в бескрайних аравийских песках и холмах, образованных илистыми

отложениями, когда-то бежала по этому руслу река Фисон.

На французской карте Месопотамии 1691 года, где в нижнем правом углу показан Эдем, с

большой точностью изображены водные пути этой страны. Но составитель карты, пытаясь

включить в нее все реки Эдема, ошибочно назвал разветвления дельты Персидского залива реками

Фисон и Гихон.

На современной фотографии изображен огромный барельеф, вырезанный примерно 250 лет до н.

э. на поверхности скалы в Бехистуне, с клинописной надписью, которую Роулинсон скопировал,

неоднократно рискуя своей жизнью. На рельефе, расположенном для хорошего обзора на высоте

примерно около 340 футов, представлен триумф царя Дарил, стоящего третьим слева и творящего

суд над 10 взбунтовавшимися вождями. В надписи перечислены его деяния.

На извлеченном из земли экспедицией Ботта в Хорсабаде 15-футовом, вырезанном из алебастра

изображении (справа) показана бородатая фигура, держащая в руках львенка и нож. Ботта эту и

другие тяжелые скульптуры отправил в парижский Дувр на плотах вниз по Тигру и затем на

кораблях длинным путем вокруг мыса Доброй Надежды - поскольку Суэцкий канал не был еще

вырыт - во Францию.

Тяжелые крылатые львы с бородатыми человеческими головами в украшенных рогами коронах

божеств охраняют вход в Нимруд на акварели, написанной в 1850 году Фредериком Купером,

художником второй экспедиции Лэйярда в Месопотамию. Лэйярд отрыл всего 13 пар этих

колоссальных изображений, сумев отправить две 10-тонных статуи в Британский музей в

Лондоне.

Отдельные статуи и барельефы стоят, вытянувшись в один ряд, в одной из галерей Лувра, где

выставлены сокровища шумерской и ассирийской скульптуры, привезенные в XIX веке

несколькими французскими археологами, включая Поля-Эмиля Ботта и Эрнеста де Сорзеке.

Трепет и любопытство, которые вызывали в публике эти предметы, помогли в XX веке

организовать более многочисленные и более регулярные археологические экспедиции.

Сломанная и вновь сложенная, эта табличка - одна из 12, найденных в Ниневии, в которых

рассказывается об удивительных приключениях Гильгамеша, полубожественного царя

шумерского города Урук. Сопутствуемый удачей, Джордж Смит, изучавший таблички, нашел не

только строчки, дополнявшие недостающие отрывки, в которых описывался потоп, похожий на

упоминаемый в Библии Великий Потоп, но и более поздний фрагмент, в котором, как он

утверждал, говорилось о <первоначальной невинности человека, об искушении и его падении>.

Города в песках

Это терракотовое изображение кормящей матери появилось задолго до шумерской цивилизации.

Его ящероподобное лицо типично для статуэток, создаваемых в так называемый убайидский

период народом, который был предшественником шумеров.

На комбинированной фотографии, показывающей несколько культурных слоев, рабочие трудятся

на нижних уровнях большого храмового холма в Эриду. Более массивные и просторные храмы с

тяжелыми кирпичными стенами видны в верхней части снимка, меньшие - внизу. Маленький храм

в нижней части был построен ранее 5000 года до н. э., поэтому Эриду можно считать самым

древним из известных поселений в Южной Месопотамии.

Работа убайидского скульптора, простая, но массивная терракотовая статуэтка быка из 6-го

тысячелетия до н. э. указывает, что убайидские поселенцы в Южной Месопотамии были

искушенными животноводами и владели стадами одомашненного крупного рогатого скота.

Великолепный рельеф, выполненный около 2500 года до н.э. из кованой меда, с двумя оленями и

орлом с головой льва, мог быть верхней перекладиной над дверью в храме, построенном царем

Аанепадом, правителем ранней эпохи города Ур.

Изящная женская статуэтка свидетельствует о мастерстве урукского скульптора, сделавшего руки

и ноги слегка асимметричными, чтобы придать ей больше энергии. Первоначально у фигурки

была голова, может быть из другого материала, устанавливавшаяся на ножке в отверстие между

плечами.

Обнаженный, царь или священник с бородой молится своим богам. Известняковая статуэтка,

вырезанная в урукский период (4000-3000 гг. до н. э.), найдена в Южном Ираке и могла быть

жертвоприношением, а ее обнаженный вид предполагает участие в религиозном ритуале.

Три идола с большими глазами, по всей видимости, изображают стоящих рядом мужа и жену,

чиновника или священника с высоким головным убором и женщину с ребенком, стоящим впереди

нее. Тысячи таких фигурок были найдены в ТельБраке, дальнем поселении урукской культуры,

которое находится сегодня на территории современной Сирии.

На этой карте древнего Ближнего Востока показано расположение некоторых из описанных в этой

главе доисторических поселений у северных и восточных границ Месопотамии. Здесь в деревнях,

затерянных среди холмов, жили древние люди, только начинавшие заниматься сельским

хозяйством, которые, вероятно, позже мигрировали на месопотамскую равнину, где такие

поселения, как Урук, Ур, и Эриду, стали первыми в мире городами.

Остроумная глиняная ваза в форме дикобраза с чашей на спине, сделанная во второй половине

шестого тысячелетия до н. э., была найдена в руинах поселения Арпачиях, бывшего

предшественником деревни Халаф на северных окраинах Месопотамии.

На аэрофотмиимке холма в Арпачияхе виден фундамент круглой постройки - тхолоса.

Большинство тхолосов имели небольшие размеры и служили домами для народа халафской

культуры в шестом тысячелетии до н. э. Ученые считают, однако, что такие большие тхолосы, как

в Арпачияхе, использовались для религиозных церемоний. Самый большой на этой площадке

имел диаметр 33 фута и зал длиной 62 фута.

Красивые алебастровые чашка и совок с головой птицы на ручке искусно вырезаны

ремесленниками седьмого тысячелетия до н.э. из деревни Хассуна, стоявшей на краю холмистой

Месопотамии, жители которой занимались сельским хозяйством.

На двух женских пухлых фигурках хассунского периода из алебастра сохранилось ожерелье из

голубых бус с их первоначальной окраской. Сотни подобных статуэток, найденных на

деревенском кладбище в Тель-эс-Саване, говорят о том, что занимавшиеся сельским хозяйством

жители были достаточно богаты и нанимали ремесленников для изготовления ритуальных

предметов.

В зигзагообразном головном уборе кокетливое женское лицо с накладными глазами и носом, с

тремя полосками на каждой щеке, которые, видимо, изображают ожерелье из треугольных бусин,

смотрит с горлышка кувшина, сделанного самарранским гончаром в шестом тысячелетии до н. э.

В Чога-Мами самарране строили прямоугольные здания, которые, как видно по этим руинам,

примыкали одно к другому и состояли каждое из двух-трех рядов маленьких комнат. Они могли

воздвигаться в пределах стен более ранних строений или ставились прямо на них.

Палатки археологов стоят на вершине холма Чога-Мами . Рядом современные жители прорыли

оросительную канаву, мало чем отличающуюся от самарранских канав шестого тысячелетия до н.

э. Вдалеке видны маленькие возвышенности по берегам когда-то обширной, но давно

исчезнувшей водной системы Убайида.

Палатки археологов стоят на вершине холма Чога-Мами . Рядом современные жители прорыли

оросительную канаву, мало чем отличающуюся от самарранских канав шестого тысячелетия до н.

э. Вдалеке видны маленькие возвышенности по берегам когда-то обширной, но давно

исчезнувшей водной системы Убайида.

Опускаясь в Чога-Мами сквозь убайидские культурные слои до уровня самарранской культуры,

археологи нашли этот черепок, в котором сочетаются стилистические элементы обеих культур,

свидетельствуя о связи между ними. Они обозначили эту и другие находки как Переходный стиль

ЧогаМами.

В этой 7500-летней постройке, считающейся самым древним домом в Южной Месопотамии,

сохранились кирпичные основания деревянных колонн, стоявших в центральном помещении;

стены были украшены пилястрами.

Глинобитные стены хранилища для зерна, датируемые четвертым тысячелетием до н. э., образуют

сотовый узор. Маленькие помещения для хранения, перекрывавшиеся сверху крышей, защищали

зерно от сырости. Это зернохранилище - только одно из нескольких, найденных на одной

площадке.

Буллы, или глиняные шары, использовались для записи сделок. Участники едавливали жетоны в

мягкую глину поверхности и затем закладывали их внутрь. В случае спора буллу открывали и

жетоны внимательно изучались. Ученые считают, что эта система способствовала появлению

письменности

Глиняная табличка, возраст которой примерно 3000 лет до н. э., иллюстрирует экономический

характер ранней шумерской письменности. Пиктограммы изображают товары, количество

изображается размером углублений и выемок.

Фрагмент оттиска печати на кувшине, найденном в Уруке, говорит о том, что и древним шумерам

приходилось отстаивать право на собственность. Такие отпечатки наносились прокатыванием

личных цилиндрических печатей по мокрой глине - по табличкам, буллам, даже по кускам глины,

расплющенной на боку корзин и на закрытых дверях. Если владелец такой уникальной вещи терял

ее, то должен был объявить об этом публично, чтобы предотвратить ее незаконное использование

другими. Чаще всего в цилиндрических печатях были отверстия, чтобы их можно было носить .

Колышки из глины с мраморными, известняковыми и сланцевыми деталями цветка в верхней его

части использовались для украшения фасадов зданий в поздний урукский период. Этот колышек

был отрыт в Тель-Браке, в 750 милях от самого Урука.

Поверхность этих глиняных конусов, когда-то украшавших храм Урука, выцвела и рисунок едва

различим; глинобитная стена давно рассыпалась, однако они прочно сохраняют ее форму. Конусы,

четыре дюйма в длину и полдюйма в диаметре, обжигались, раскрашивались и вдавливались в

глиняную штукатурку, образуя различные геометрические узоры.

Сотни тысяч конусов образовывали причудливый мозаичный орнамент в виде зигзагов, алмазов и

шевронов, украшая остатки того, что могло быть первыми колоннами в монументальной

архитектуре. Позднее, и, видимо, без особого уважения к вложенному людскому труду, эти

колонны, стоявшие когда-то в Уруке, а теперь находящиеся в Берлине, были разрушены, а на их

месте построен новый хромовый комплекс.

Красно-черно-белые мозаичные узоры и украшаемые ими ниши говорят о традиционных бытовых

стилях прошлого. Ниши, разрывающие монотонную протяженность стен Урука, сложенных из

сырцового кирпича, имитируют внешний вид тростниковых зданий ранней Месопотамии.

Вероятно, в мозаичных узорах сохранились принципы орнаментов плетеных циновок и тканей,

которые жители вешали на стены.

Женская фигурка из Ниппура. Ок 2500 г. до н.э.

Сражение пантеры(Инанны) со змеей(хаосом). Осколок сосуда из Ниппура (ХХVII в. до н.э.)

Палетка Ур-Нанше.Ок. 2500 г. до н.э.

Шлем из Ура. Ок. 2500 г. до н.э.

Голова статуи Гудеа. Ок. 2136 - 2104 гг. до н.э.