"Судьбы Холокоста" № 4

№ № № № № №

СУДЬБЫ ХОЛОКОСТА

DESTINY OF THE HOLOCAUST

СУДЬБЫ

ПРАВЕДНИКИ МИРА

СВИДЕТЕЛИ

ПАМЯТЬ

УЛИКИ

ГЕТТО

КОНЦЛАГЕРЬ

ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

2 | Cудьбы Холокоста | 2010

КОЛОНКА РЕДАКТОРАРЕКВИЕМ

К чему слова и что перо,Когда на сердце этот камень,Когда, как каторжник ядро,

Я волочу чужую память?

Я жил когда-то в городах,И были мне живые милы,

Теперь на тусклых пустыряхТеперь мне каждый яр знаком,Я должен разрывать могилы,И каждый яр теперь мне дом.

Я этой женщины любимойКогда-то руки целовал,

Хотя, когда я был с живыми,Я этой женщины не знал.

Мое дитя! Мои румяна!Моя несметная родня!

Я слышу, как из каждой ямыВы окликаете меня.

Мы понатужимся и встанем, Костями застучим туда,

Где дышат хлебом и духамиЕще живые города.

Задуйте свет. Спустите флаги,Мы к вам пришли. Не мы – овраги.

Илья Эренбург


КОЛОНКА РЕДАКТОРАРЕКВИЕМ

Издатель:Международное объединение евреев

выходцев из Казахстана и Центральной Азии

Идея и продвижение проекта —

Людмила Барановская

Автор и главный редактор —

Людмила Барановская тел.: 054-5289092

Редакционный совет — Главный редактор

Людмила БарановскаяЗаместитель главного редактора

Ирина ГрушинаАрт-директор

Рувим Киль

Центральный офис в Израиле — ул.Яффо, 36Иерусалим

Тел. +972(2)671-7589Факс+972(0)57-9556684

Сотовый тел. +972(0)57-7450550Сайт проекта - http://www.scribd.com/lzbholon

Сайт Объединения - http://community.livejournal.com/isra_asia/

Е-мэйл - [email protected]

© Все права на тексты, опубликованные в журнале принадлежат Людмилe Барановской

Дизайн, компьютерный набор, подготовка к печати —

[email protected]

Типография : «Дфус Хен» , Иерусалим

Спускаясь в ад воспоминаний…Ночью пришел сон: мама рассказывает мне о маленьком еврейском местеч-

ке и поет. Голос ее полон тоски и боли. Голос ломкий, а внутри его я ощущаю мамину слезинку. И у меня (во сне) к горлу подкатывается ком… Он-то меня и будит. Просыпаюсь и невольно вспоминаю давнее-давнее, то, что как раз и приснилось – детские годы, с которых и началась моя память.

Память! С ней я бодрствую. С ней сплю. Вот проснулась и вспомнила: сегод-ня, 27 января, день освобождения Освенцима, который был бы невозможен без великой Победы в войне, 65-летие со дня окончания которой будет праз-дноваться в мае этого года.

Мне уже много лет. Жизнь была трудной. Но все мои трудности, все беды, которые пришлось пережить и перенести на своих плечах, в своем сердце, не идут, конечно, ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить тем, с кем я встречалась вчера и встречаюсь сегодня, с кем постоянно переписываюсь.

Каждый раз, собрав нужное количество материала для очередного номера журнала, я оказываюсь перед одним и тем же вопросом: как обо всем расска-занном и прочитанном написать так, чтобы тронуть сердца и души других лю-дей, далеких от всего того, о чем будет идти речь, как донести им чужую боль, как посеять в них зерна памяти?!

Признаюсь: меня пробивает дрожь от одного только звучания слова «ХО-О- ЛО-О- КО-О-С Т». Объяснимая и труднопереносимая дрожь Я как будто слышу жуткий и непрекращающийся стон «О-о-о-о». Стон, не только пронизы-вающий всю мою немощную плоть, а сквозь меня уходящий в небо, и мне ка-жется, будто воздух – это тоже стон, что облака тоже стонут, стонут деревья и цветы. Я слышу женские голоса, мужские, детские, они будто произносят мое имя, этот стон обращен ко мне… Меня зовет память? Да, я знаю! Но как сде-лать так, чтобы память других тоже услышала этот стон. Пусть не так часто, как я, но слышала все же.

Никогда не предполагала, сколько сердечных капель придется выпить, что-бы успокоить собственное сердце после того, как я каждый раз спускаюсь в ад воспоминаний людей, выживших в Катастрофе.

Иногда мне кажется, что я занимаюсь этой трудной работой с самого де-тства. И первые мои воспоминания, и первые чувства, и мамины песни на язы-ке еврейских местечек, которые исчезают с лица земли, как и большинство их обитателей, окружают меня, ведут к выжившим, усаживают за стол, говорят: «Слушай.. .»

Сегодня среди нас живут еще тысячи тех, кто по счастливой случайности не стал пеплом, кто вышел из этого ада живым (не скажу, что здоровым – из пре-исподней невозможно выйти, не изменившись). Мы видим их каждый день, восхищаемся их жизнелюбием и стойкостью – они показывают всему миру силу еврейского характера, лежащую в основе нашего государства. И это – одна из главных задач нашего журнала.

А то, что мы на правильном пути, подтверждают письма читателей, часть которых мы публикуем в этом номере.

Мы не последние на этой земле, не последние евреи на планете. Что и как мы сегодня делаем, о чем помним и о чем забываем – от этого во многом за-висит и то, какими мы останемся, когда нас физически уже не будет – останем-ся в еврейской памяти последующих поколений, в честной людской памяти.

Присмотритесь к логотипу на обложке нашего издания: название «Судьбы Холокоста» размещено на фоне земного шара. Это символ того, что наша пла-нета обязана нести на себе память о страшных днях Холокоста – должна не-сти, если не хочет исчезнуть, как Атлантида.

Она должна нести память и обо всех, отдавших свою жизнь ради Великой Победы, благодаря которой мы сегодня можем осуществлять свои планы, лю-бить, рожать и растить детей. А мы в этом номере журнала еще раз напомним всем, какой ценой эта Победа нам досталась.

Людмила БарановскаяАвтор и руководитель проекта «Судьбы Холокоста»


CОДЕРЖАНИЕ CОДЕРЖАНИЕ

6-11 стр. СУДЬБЫ Сага о Сигалах

12-13 стр. ПРАВЕДНИКИ МИРА Янис Липке – спаситель евреев Риги

14-17 стр. СВИДЕТЕЛИ Это было в Риге

16-21 стр. СУДЬБЫ Блюма Стрельбицкая

22-23 стр. СУДЬБЫ Последний аккорд

24-27 стр. БИБЛИОТЕКА Девочка из бочки

28-31 стр. СУДЬБЫ Их замуровали в алебастровой шахте Поминальные слезы Артемовская трагедия не забыта

32-34 стр. СУДЬБЫ Человек, обхитривший смерть

32-34 стр. ПАМЯТЬ 16 октября день памяти погибших 249 тысяч евреев юга Украины 17 октября день памяти погибших одесситов при оккупации немецко-румынскими захватчиками

Íî÷üþ íàñ îêðóæàþò òåíè ìåð-

òâûõ. Ãîðå òîìó, êòî çàáóäåò!

Ãîðå òîìó, êòî ïðîñòèò!.. Ïðåä-

ðàññóäêè ðàñïðîñòðàíÿþòñÿ

áûñòðåå, íåæåëè ïîçíàíèÿ… ìèêðîáû ïóòåøåñòâóþò áåç âèç

è áåç ëèöåíçèé. Äà íå çàðà-

çèò ìåðòâåö íè åäèíîé æèâîé

äóøè!

È. Ýðåíáóðã


CОДЕРЖАНИЕ CОДЕРЖАНИЕ

35-37 стр. БИБЛИОТЕКА Охотник за нацистами

38-45 стр СУДЬБЫ «Наденька-красавица» Клара Тиханович

Скитания по мукам

Меня спасла смерть

Девочка № 45507

46-47 стр УЛИКИ Саласпилс: умирать должны в муках

48-49 стр. ГЕТТО Мальчик из гетто

50-52 стр. СУДЬБЫ Рассказывает Юрий Кремер

53 стр. КОНЦЛАГЕРЬ Крепость-концлагерь Терезин:

«Фюрер дарит евреям город…»

54-57 стр. СУДЬБЫ Давид Таубкин – выживший в огне

58 стр. ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

59 стр. СТИХИ

Ïóñòü ìàòü, ïîòåðÿâøàÿ ñàìîå äîðîãîå — ñûíà, â äåíü ïîáå-äû, òåïåðü óæå áëèçêèé, ñêà-æåò: íå íàïðàñíî ïðîëèëàñü êðîâü ìîåãî ìàëü÷èêà — Ìàéäàíåêà áîëüøå íå áóäåò.

Èëüÿ Ýðåíáóðã

РАССКАЗ ИДЫ

Меня зовут Ида Сигал. Я родилась в 1935 году в красивом черноморском городе Одесса.

Наша семья жила в доме номер 70 на улице Ба-зарной*. Жили очень скромно, все вместе – бабуш-ка с дедушкой, папа с мамой, мамин брат (когда началась война, ему было лет шестнадцать), и я с сестренкой.

Семья наша была очень дружной и певучей. Де-душка соблюдал еврейские традиции. Работал он в магазине на Пересыпи. Дед играл на мандолине, был очень веселым человеком.

Отец, Абрам Флейтлих, работал художником. Он был очень одаренным, творческим человеком, писал сти-хи, рисовал. Мама училась в фармацевтической школе.

Я ходила в детский садик, сестренка оставалась дома – она была младше меня на два года.

Помню, как до нас начали доходить слухи о приближающейся войне. Поче-му-то в эти слухи никто не верил. Как-то раз я с другими детьми беззаботно иг-рала в нашем дворе, и один мальчик сказал, что видел немецкого шпиона. Мы все над ним посмеялись…

А скоро действительно, началась война, и фашистские самолеты стали сбрасывать бомбы на наш город. Многие из них взрывались рядом с нашим двором, с нашим домом. Однажды при бомбежке нас засыпало, и дедушка при-шлось откапывал нас.

Вскоре ушли на фронт мамина сестра Женя и мой дядя. Получил повестку и отец. Мы провожали его, шли по улице Пушкинской. «Береги детей», – сказал он маме, и ушел, больше мы его никогда не видели. От папы с фронта пришло одно-единственное письмо.

В книге памяти, изданной на Украине, есть несколько строчек: «Призван в 1941 году, рядовой, стрелок, 454 полк, пропал без вести в ноябре 1941 года».

Вот уже и век другой начался, а я все еще надеюсь, что кто-нибудь что-то расскажет о моем отце. Наш сосед в Одессе рассказывал, что видел его пос-ледний раз в Мариуполе. Я бы очень хотела узнать о папе хоть что-нибудь…

А моей маме Розе в тот страшное время больше всего на свете хотелось уберечь детей – меня и мою трехлетнюю сестричку: фашисты уже приближа-лись к нашему городу, нужно было решать: уезжать или остаться.

В наступившей военной неразберихе, в ужасной суете, среди гор узлов, меш-ков, криков голова шла кругом, было совершенно непонятно, надо ли бежать, а если да, то как это сделать. Бабушка с дедушкой решили никуда не ехать – все их пятеро детей были совершенно самостоятельными, кроме младшенько-

го, позднего ребенка. С этим пятнадцатилетним сыном они и остались в Одессе, надеясь, что их не тронут: кому нужны два немолодых человека и подросток.

После войны мне рассказывали, что позже они попыта-лись спасти мальчика, но кто-то его выдал, и всю семью, ко-торая его прятала, расстреляли. А совсем недавно звонила моя сестра Ася из Америки: она узнала, что младший брат матери числится в списках погибших в гетто, которое нахо-дилось в поселке Дальник Одесской области.

Однажды мы сидели с мамой в своем дворике, а мимо проходил мужчина, хорошо знавший отца.

- Ты чего сидишь, все на пароход бегут, – спросил он.- А у меня нет денег на пропуск, – ответила мама.Вскоре этот малознакомый мужчина принес нам пропуск

и мы – я, сестра и мама – оказались в бурлящей толпе бе-женцев на пристани. Очень запомнилась бабушка, помахи-вающая нам, отплывающим на пароходе, платочком.

Меня зовут Ида Сигал. Я родилась в 1935 году в

душка соблюдал еврейские традиции. Работал он в магазине на Пересыпи. Дед играл на мандолине,

Отец, Абрам Флейтлих, работал художником. Он был очень одаренным, творческим человеком, писал сти-хи, рисовал. Мама училась в фармацевтической школе.

Я ходила в детский садик, сестренка оставалась дома – она была младше


СУДЬБЫ

Сага о Сигалах

È òüìû ÷åëîâå÷åñêèõ æèçíåé, è òüìû,È òüìû çàêëþ÷åííûõ â ìàòåðèþ êëåòîê,È íðàâñòâåííîñòü, âáèòàÿ ñ äåòñòâà â óìû.Íî ÷åé-òî ïðèöåë õëàäíîêðîâåí è ìåòîê…

Ïàâåë Àíòîêîëüñêèé

го, позднего ребенка. С этим пятнадцатилетним сыном они и остались в Одессе, надеясь, что их не тронут: кому нужны два немолодых человека и подросток.

лись спасти мальчика, но кто-то его выдал, и всю семью, ко-торая его прятала, расстреляли. А совсем недавно звонила моя сестра Ася из Америки: она узнала, что младший брат матери числится в списках погибших в гетто, которое нахо-дилось в поселке Дальник Одесской области.

проходил мужчина, хорошо знавший отца.

и мы – я, сестра и мама – оказались в бурлящей толпе бе-женцев на пристани. Очень запомнилась бабушка, помахи-вающая нам, отплывающим на пароходе, платочком.

Плыть было очень страшно, потому что перед нами подорвался на мине па-роход «Ленин»**. Почти все пассажиры, находящиеся на нем, погибли. Нам по-везло: до Новороссийска удалось доплыть.

В Новороссийске нас пересадили в товарняки. В вагонах было очень тес-но и душно. Потом кто-то открыл проем вагона, и стало немного легче. Пока мы ехали, я играла с девочкой, ее звали Сарой, она была одна, без родителей. Мою сестренку мама держала на руках. Она все время плакала и просила ва-ренья.

Помню, что в проеме вагона стоял подросток. И вдруг мы услышали его отчаянный крик: самолеты. Мы услышали страшный гул. Началась бомбежка.

И все. Больше я ничего не помню. Очнулась в какой-то мгле. Слышала ду-шераздирающие крики, но подняться не могла. Чувствовала, как по моей шее стекает струйка крови. Потом я поняла, что чем-то завалена. Этот завал и спас меня.

Через некоторое время я освободилась и увидела страшную картину: наш вагон горел, вокруг лежали трупы людей. Моя новая подружка Сара лежала мертвая. Какой-то мужчина тянул чемодан с вещами.

Мне стало страшно. Я начала кричать. Но никого рядом в живых не было, а тот мужчина с чемоданом не обращал на меня никакого внимания.

Я пошла, сама не зная куда. Вокруг были только трупы.Вдруг меня кто-то окликнул. Я увидела девушку, которая тащила волоком

женщину с раздробленным коленом. Ида, так звали девушку, сказала, что надо быстрее дойти до лесопосадки, там мы спасемся. Как оказалось, эта де-вушка знала мою маму.

В лесу мы просидели до сумерек. Когда стемнело, стали приезжать маши-ны и собирать оставшихся в живых людей. Забрали и нас. Отсиделись мы по-том на станции Россош, с которой нас всех увезли в Воронеж. Поселили в ка-ком-то клубе. Это было большое помещение, в котором собрали очень много людей. Девушка сказала, чтобы я никуда не уходила, сидела на месте, а она пойдет и поищет что-нибудь съестное. Мы были очень голодные.

Вскоре она возвращается с радостным криком: «Я нашла твою маму!» Она взяла меня за руку и повела к маме. Я ее сразу не узнала, потому что она вся была обгоревшая, полуобнаженная. Вместо одежды на ней было какое-то тря-пье.

На следующий день мы пошли искать одежду, ведь все наши вещи и доку-менты сгорели, все сгорело. И все же нам повезло – мы остались живы. Пом-ню, как мы ходили по дворам и искали одежду.

Через неделю какой-то одессит, направляющийся с составом в Сибирь, по-добрал нас. С ним мы доехали до станции Черепаново Новосибирской облас-ти, где работал главным инженером родной брат отца – Юрий. Там мы и про-жили до окончания войны. Вернувшись после войны в Одессу, мы узнали, что квартира наша занята, а дедушка, бабушка, мамин брат – всех их расстреля-ли фашисты.

Новая хозяйка нашей квартиры с гордостью предъявила моей маме румын-ский ордер, по которому она въехала в нашу квартиру четыре года назад, и со-общила, что съезжать не собирается.

Квартиру отвоевать не удалось. Может, у мамы характера не хватило. Ко-ренная одесситка, она окончила до войны фармацевтическую школу, была женщиной тихой, интеллигентной, романтического склада. Даже война не смогла ее переделать – мама не умела ничего отвоевывать. Наверно, и я в нее.

РАССКАЗ АСИ

1942 год, Алтайский край. Здесь некоторое время жила в эвакуации наша семья.

Ранним морозным утром мама шла из райцентра – она ходила сдавать от-чет (работала бухгалтером). Спешила, чтобы вернуться до темноты, а когда по-дошла к реке, то увидела, что по ней плывут большие серебристые льдины, от-ражая закатное солнце. «Как же я перейду на другой берег?!», – ужаснулась мама.

Она осмотрелась. Солнце быстро спускалось за горизонт. Тишина. Вокруг никого. Вдали чернел лес. «Боже, что же мне делать? Темнеет. Ночь впереди. Дети одни…». Волнение, охватившее ее, усиливалось со сгущающимися су-мерками. Издалека послышался протяжный вой. Впервые в жизни мама Роза стала отчаянно молиться, упав на колени. Она просила Бога, небо, реку, лес,


СУДЬБЫ

×òî-òî î÷åíü áîëüøîå è ñòðàøíîå,Íà øòûêàõ ïðèíåñåííîå âðåìåíåì,Íå äàåò íàì óâèäåòü â÷åðàøíåãîÍàøèì ãíåâíûì ñåãîäíÿøíèì çðåíèåì.


погибшего мужа: «Помогите!» Хватала озябшими руками снег, растирала им лицо и снова молилась.

Вначале мама увидела движущуюся точку – она приближалась. «Человек или волк? – гадала мама. – Как-то странно движется». Прошло еще немного времени, и очертания стали ясными: это был человек, солдат. Шел он, сильно хромая. Подойдя поближе, солдат широко улыбнулся и поздоровался:

- Вишь, комиссовали меня. А ты чё, милка, плачешь?- Да вот, ледоход…- Что, нездешняя, что ль?- Эвакуированная.- Не горюй, – весело сказал солдат, – ступай за мной. Только гляди, не бой-

ся, не отставай.И он пошел по плывущим льдинам, – пригнувшись, осторожно и быстро,

ступал мягко, как кошка. Совершенно забыв о страхе, след в след за ним шла мама…

Я запомнила ее рассказ с детства, слово в слово. Я только не понимала и до сих пор не могу понять, как мог появиться солдат в нужную минуту, в нужном месте. Похоже на сказку. Но не верить маме я не могу. Думаю только, что, ви-димо, шли они через реку не вдвоем, а был с ними кто-то третий…

ЯНТАРНЫЙ ПЕРИОД

В начале 1950-х годов я решила уехать во Львов, собралась поступать в училище прикладного искусства. Я с детства любила рисовать – видимо, ска-зались папины гены. Надеялась, что смогу стать художником-прикладником.

Во Львове жила впроголодь, а хотелось и одеться, и в кино сходить, и крас-ки купить. Но с нами была молодость, она скрашивала все бытовые трудности, и время казалось прекрасным.

Учиться было очень интересно. Пять лет я с удовольствием впитывала зна-ния по истории искусств, рисунку, лепке. У меня была только одна проблема – я как-то не чувствовала украинскую национальную тему, ну, не мое это.

Другое дело восток, он казался мне загадочным, полным чудес, восточная музыка завораживала ее. А танцы! Я была очень изящной, грациозной, с тон-кой талией, а когда я по-восточному плавно, легкой змейкой проводила рукой возле личика, казалось, все говорили, что я выгляжу, как настоящая восточ-ная красавица.

Хитросплетения орнаментов рождали новые творческие идеи. И когда при-шло время выбирать тему практической дипломной работы, сомнений у меня не было – тема будет связана с Востоком. Никто не мог понять меня, кроме мо-его замечательного педагога-консультанта Лейлы Беляевой, узбечки по наци-ональности.

В поселке Барановка Житомирской области, где у меня была практика, я изготовила несколько больших ваз. Две из них – белая и розовая – сейчас сто-ят у нас дома. Никто бы не сказал, глядя на них, что это создала в украинском селе еврейская девушка, которая никогда не была в Средней Азии.

За дипломную работу я получила оценку «отлично». В то время выпускни-ков никуда не распределяли. Несмотря на разностороннюю подготовку, в луч-шем случае, они устраивались учителями рисования. А мне хотелось творить! И я решила ехать туда, где будет и любимое дело, и крыша над головой…

Это было бывшее немецкое поселение с одной улицей и очень красивыми аккуратными домиками – поселок Янтарное, что под Калининградом. Единс-твенная достопримечательность – уникальный комбинат, построенный рядом с янтарным «источником» – карьером на берегу моря. Здесь янтарь перерабаты-вали, здесь же изготовляли ювелирные изделия.

Пройдя испытательный срок, я попала в основную группу художников. Это была большая удача. Я разрабатывала эскизы будущих изделий и создавала штучные образцы, которые потом тиражировали в печах.


СУДЬБЫСУДЬБЫ

Êàê ÿ õî÷ó ïðèäóìàòü ñðåäñòâî,

×òîá ñ÷àñòüå áûëî âïåðåäè,

×òîá õîòü íà ÷àñ âåðíóòüñÿ â äåòñòâî,

Äîãíàòü, ñïàñòè, ïðèæàòü ê ãðóäè...


штучные образцы, которые потом тиражировали в печах.

Песчаная – село, центр сельского Совета. Во второй половине XVI в. на острове, находящемся между двумя рукавами реки Савранки, поселились беглые крестьяне с Брацлавщины, основав село Песчаное. С притоком новых жителей на правом берегу Савранки появился населенный пункт Цуркановка. В первой половине XVII в. оба поселения объединились в одно село – Песчаная. В 1846 году оно получило статус местечка и стало волостным центром Балтского уезда.

Если вы полистаете книгу «Янтарь», изданную в Калининграде в 1966 году, можно увидеть и мою работу: «Брошь сувенирная» янтарь, серебро. Автор И. Флейтлих». Мои работы выставлялись в Москве, в Ленинграде. А работу «Де-вочка с ведром» купил Государственный фонд.

Недавно я ехала в автобусе по родному Ашдоду и увидела на женщине брошь, сделанную по моему эскизу. Не удержалась, сказала: «Это моя рабо-та».

Янтарный период был чудесным, теплым, творческим, солнечным во всем, что касалось «трудовых будней». А в остальном все как-то не складывалось: снова жизнь в общежитии, одиночество по праздникам…

Годы шли, нужно было создавать семью, а вокруг меня – «бабье царство». Нет, я иногда ходила на танцы, там бывали моряки, один из них даже сделал мне предложение. Но мне хотелось выйти замуж за еврея…

Проработала я в Янтарном пять лет и поняла, что, если ничего не изменить, то так и состарюсь здесь. И тогда я твердо решила переехать в Одессу. Все бросила и уехала. Зачем, ради чего, кого? Да ради Иосифа Сегала!

РАССКАЗ ИОСИФА

Я, Иосиф Сигал, родился в 1924 году в селе Песча-ная (украинское название – Піщана), которое нахо-дится в Одесской области, по обоим берегам реки Савранки (приток Южного Буга). Наша семья была многодетной. Отец был портным, мать – домохо-зяйкой. В нашем селе до 1937 года была еврей-ская школа, потому что еврейских семей здесь было около двадцати. Была и синагога.

Началась война. Поскольку семья наша была очень большая – семеро детей, родители, родс-твенники – мы не стали эвакуироваться. Сразу же после того, как в августе 1942 года пришли фашис-ты, в селе было создано гетто. Всех евреев заста-вили носить шестиконечные звезды. Людей старшего возраста забирали на принудительные работы. Жизнь стала очень тяжелой, почти невыносимой.

В один из зимних дней 1942 года всю нашу семью вместе с другими еврея-ми выгнали на площадь. С нами был младший брат 1941 года рождения, груд-ной ребенок. В лютый мороз мы стояли на площади до утра. А потом еще и весь день. Люди замерзали от холода. Не разрешалось уйти с площади даже по нужде.

Затем всех нас погрузили в подводы и повезли. Куда? Никто не знал. Везли двое суток в сопровождении полицаев. По дороге многие люди за-

мерзали от холода. Сестра Бетя отморозила пальцы на ногах и осталась кале-кой на всю жизнь. Глубокой ночью нас привезли куда-то и бросили в бараки. Вернее, в недостроенные свинарники. Бараки находились далеко от населен-ных пунктов, поэтому у нас не было даже воды. В бараках лежали все вместе – живые и мертвые.

Страшно свирепствовал тиф. В первую же ночь к нам пришли местные по-лицаи, которые стали избивать нас, требуя отдать золото и драгоценностей.

Питались мы тем, что добывали ночью: выкапывали в поле мерзлую карто-шку, буряк. Сестра Рая умерла от голода.

Даже не помню, сколько времени мы находились в этих нечеловеческих ус-ловиях, но на второй месяц мы решили бежать – во что бы то ни стало. Пони-мали, что иначе всех нас ждет гибель.

Мы находились недалеко от села Ободовка Винницкой области. Старшая сестра Поля нашла знакомого старика, и ночью он вывез нас, мы добрались до местечка Бершадь. Там мы на время нашли убежище в школе, нас приютила учительница. Мы постоянно находились в маленькой комнатке, никуда не выхо-дили, потому что кругом были фашисты. Учительница приносила нам продук-ты. Прошло несколько дней, и мы решили, что не можем больше подвергать ее такому риску. Ведь по первому доносу она могла лишиться жизни из-за своей доброты по отношению к нам. Наша семья решила самостоятельно добирать-ся до своего дома в Песчаной.

Шли только по ночам. Старшие дети несли маленьких. Были люди, которые жалели нас, давали что-то поесть, но обычно в дом переночевать не пускали – боялись.



Âîñïîìèíàíèé

ñîìêíóòû ðÿäû,

Îíè ñòîÿò,

ãîòîâûå ê àòàêå...

Ãåííàäèé Øïàëèêîâ

Я, Иосиф Сигал, родился в 1924 году в селе Песча-ная (украинское название – Піщана), которое нахо-дится в Одесской области, по обоим берегам реки Савранки (приток Южного Буга). Наша семья была

после того, как в августе 1942 года пришли фашис-ты, в селе было создано гетто. Всех евреев заста-вили носить шестиконечные звезды. Людей старшего возраста забирали на принудительные работы. Жизнь

В один из зимних дней 1942 года всю нашу семью вместе с другими еврея-


С большим трудом мы через несколько суток добрались до Песчаной, при-шли домой и увидели, что дом, где мы жили, разграблен…

Мы сразу же попали в гетто. Старшая сестра Поля стирала белье у румын. Я и старший брат начали работать у немцев в конюшне. Чистили лошадей, выпол-няли самую грязную работу. За это получали объедки. Я все, что получал, при-носил домой, чтобы у всей нашей семьи был какой-то шанс спастись от голода.

Однажды по дороге домой меня хотел расстрелять полицай. Но я чудом уце-лел.

Все в нашей семье переболели тифом. В 1943 году фашисты забрали отца на строительство моста в селе Варваровка Николаевской области. На этих ра-ботах он отморозил ноги. Вернулся уже инвалидом.

Освободила нас Красная Армия в 1944 году. А на следующий год я поехал в Одессу – учиться в профессионально-техническое училище, где и получил спе-циальность маляра-штукатура.

Прошло немало времени, но детские воспоминания всегда со мной. Много раз я был на грани гибели – от расстрела, от голода, от холода, от болезней. Но моя жизнь сложилась так, что я прошел сквозь все смертельные испытания и остался жив

***Почти двадцать лет Ида Сигал проработала в Одесском Художественном

Фонде. Иногда участвовала в выставках, но всегда считала, что так и не смог-ла до конца реализовать себя.

В 1995-м Ида и ее муж Иосиф репатриировались в Израиль, поселились в Ашдоде. Могли поехать в Америку, к Асе, тогда еще была жива мама, она жила с сестрой, но…

- Я бывала в Америке, там почему-то все кажется мне чужим. Израиль я чувствую лучше, Это мое. Я всем сердцем приняла Иерусалим. Меня ничего в Израиле не раздражает, хотя и здесь все у меня складывается нелегко. Думаю, если у человека душа художника, никакая невезуха никакое беспробудное бес-квартирье и даже время над ней не властны.

Так совсем недавно говорила Ида Сегал. Когда ее не стало, свет прекрас-ной души Иды, души истинного художника, остался с нами, освещая наш мир, нашу Вселенную.

* Улица Базарная, на которой до войны жила семья Флейтлих, семья Иды – казалось бы, ничем не выдающаяся обычная одесская улица без архитек-турных шедевров. Но достаточно пройти по ней от начала до конца – и мы со-вершим отдельную и весьма содержательную экскурсию в прошлое еврейской Одессы.

Дом №3 (он до сих пор сохранил оригинальную архитектуру, и его верхняя часть выполнена в синагогальном стиле) и №5 – в прошлом это были корпуса известного в Одессе Еврейского сиротского дома. Его предшественником было сиротское отделение для мальчиков при одесской Талмуд-Торе (училище, со-державшемся за счет общины). В 1879 году потомственный почетный гражда-нин города Абрам Бродский пожертвовал 50 тысяч рублей на сооружение спе-циального здания сиротского дома для еврейских детей обоего пола. В доме №12 жил великий еврейский историк Шимон Дубнов, автор монументального труда «Всемирная история еврейского народа», один из крупнейших специа-листов в области хасидизма, автор множества научных статей, активный обще-ственный деятель, педагог и публицист.

В большом монументальном здании из красного кирпича под номером 17 находилось Общество «Труд» и его ремесленное училище. В годы первой миро-вой и гражданской войн в помещении Общества «Труд» проходили заседания еврейского добровольного музыкального общества «Ха-Замир».

Во дворе дома №35, где сейчас располагается детский сад, в конце XIX века находилась Еврейская дешевая кухня для бедных. А в помещении нынешнего детского сада в прошлом находилась знаменитая Одесская йешива или Одес-ское высшее по еврейской науке учебное заведение «Ешибот».

В доме №55, сейчас школа, а в дореволюционный период находилось Мужс-кое еврейское частное училище 2-го разряда А.М. Гуревича, самое большое ев-рейское учебное заведение города.

В доме №57 жил известный еврейский историк, лингвист и общественный деятель – Иосиф Гедалия Клаузнер.

По адресу Базарная, 65 с дореволюционных времен до войны, находилось


Çà ëåñîì ãðåìèò êàíîíàäà,

À çàâòðà íàì ñíîâà øàãàòü.

Íå íàäî, íå íàäî, íå íàäî,

Íå íàäî ìåíÿ çàáûâàòü.

Ãåííàäèé Øïàëèêîâ

Роза Флейтлих, мать Иды с младшей дочерью Асей


здание, где в прошлом располагалась Общество пособия бедным больным евреям города Одессы «Эзрас-Холим».

В доме №69 в начале ХХ века находился широко извес-тный среди еврейской общественности Сионистский клуб «Кадима», идейный и просветительский центр сионистско-го движения.

В доме №73 находилось одно из многочисленных еврей-ских благотворительных учреждений – «Общество вспомо-ществования бедным евреям Грейбера».

Мы прошли с вами всего лишь по одной одесской ули-це. А перед нами развернулась почти вся еврейская история города. Не правда ли, с одной стороны, это блестящее под-тверждение той роли, которую Одесса сыграла в судьбах ев-рейского народа, создав целый уникальный еврейский мир, а с другой – свидетельство большого вклада евреев в создание не-повторимого характера этого города.

***Советский пароход «Ленин», шедший во главе каравана судов, затонул в

районе мыса Сарыч на Черном море. Капитан Борисенко получил приказ от ру-ководства Черноморского морского пароходства срочно принять груз и пасса-жиров.

Пропуском на пароход служил посадочный талон, но по одному талону про-ходили два-три взрослых пассажира. Дети в счет не шли. Много людей прихо-дило с записками от городских и областных руководителей, военной комен-датуры города Одессы. Члены экипажа размещали родных и друзей в своих каютах. Многие из них составили печальный список «пропавших без вести».

Капитан Борисенко никакого учета принятых пассажиров не вел. В резуль-тате вместо 482 пассажиров и 400 тонн груза, согласно официальным данным, пароход «Ленин» одних только пассажиров принял на борт около 4000 человек!

Людей было столько, что ими были забиты все салоны, столовые, коридоры, трюмы и палубы, а тут пришел еще приказ принять команду в 1200 человек не обмундированных призывников. А люди все продолжали прибывать... Боцман в очередной раз доложил, что судно перегружено, когда, наконец, последовала команда: «Отдать швартовы!»

Пароход «Ленин» отправился в свой последний рейс 24 июля 1941 года. В 22 часа 00 минут он медленно отвалил от причала и вышел в море.

На судне людей как сельдей в бочке, на палубах вповалку мобилизованные, которые вместо подушек подкладывали пробковые спасательные пояса под го-лову. Кто-то усмотрел в этом «непорядок». На третий день все спасательные пояса собрали и заперли под огромный замок, который потом не могли сбить даже топором».

В 23 часа 33 минуты сильный взрыв заставил содрогнуться весь пароход «Ленин». Взрыв произошел между трюмами №1 и №2 с правого борта, после чего пароход стал оседать носом при возникшем крене на правый борт. Разда-лись крики: «Тонем!»

Очевидец Колодяжная рассказывала: «В момент взрыва я спала в каюте... Проснувшись, я спустилась на вторую палубу, судно стремительно валилось на правый борт. Навстречу мне с главной палубы бежали пассажиры с криками. В этот момент крен судна был примерно 15-20 градусов. Я поняла, что шлюпки спустить не удастся, и побежала к себе в каюту. Взяла спасательный пояс, пор-тфель с деньгами, схватила за руки мать и стала выходить. В коридоре было много воды.

Крен судна увеличивался. Меня мать тащила к правому борту, а я ее к лево-му. В это время на меня кто-то упал, я упустила руку матери...

Меня что-то потянуло. Я очутилась в море и увидела, что на меня валится труба. Я отплыла в сторону и все время наблюдала, как тонул пароход. Я виде-ла, как корма парохода поднялась, винты продолжали работать. Потом он стал вертикально и быстро пошел под воду. Наступила удивительная тишина, и за-тем раздались крики ужаса, оказавшихся в воде. Я стала плыть к берегу... Про-держалась на воде часа три, потом меня подняли на борт «Грузии».

Пароход «Ленин» погрузился в воды моря за 7-10 минут. Те, кто не умели плавать, тонули мгновенно. Многих увлекла в пучину намокшая одежда... Точ-ной цифры погибших нет по той простой причине, что не было сведений о чис-ле людей, находившихся на борту…


Ñêîëüêî â ìèðå õîëìîâ!Êàê íàäãðîáíûå íàäïèñè ñêóïû.Ýòî ñêîðáíûå âåõè ïóòè ìîåãî ïîêîëåíüÿ.ß èäó ìåæäó íèìè. Äî êðîâè çàêóøåíû ãóáû.ß íà ìèã ó ìîãèëû òâîåé ñòàíîâëþñü íà êîëåíè.

Þðèé Ëåâèòàíñêèé

здание, где в прошлом располагалась Общество пособия бедным

В доме №69 в начале ХХ века находился широко извес-тный среди еврейской общественности Сионистский клуб

города. Не правда ли, с одной стороны, это блестящее под-города. Не правда ли, с одной стороны, это блестящее под-города. Не правда ли, с одной стороны, это блестящее под-тверждение той роли, которую Одесса сыграла в судьбах ев-рейского народа, создав целый уникальный еврейский мир, а с другой – свидетельство большого вклада евреев в создание не-

Абрам Флейтлих, отец Иды. 1931 год

Янис Липке – спаситель евреев Риги


ПРАВЕДНИКИ МИРА ПРАВЕДНИКИ МИРА

Янис Липке родился в Митаве. Его отец был бухгалтером. Известно, что он получил всего три класса об-

разования, а в 1917 году записался в полк Латышских красных стрелков и, по слу-хам, непосредственно участвовал в охра-не В. Ленина. В годы участия в военном движении стрелков Липке получил свое красноречивое прозвище Жанис, что зна-чит «булава».

После того, как революционные собы-тия в России отгремели, Липке возвра-щается в Латвию, где принимает участие в боях против армии Бермондта-Авало-ва, нанятого немецкими интервентами для похода на столицу в начале ноября 1919 года.

После поражения бермонтиады Липке в 20-е годы приобщился к мирной жизни, женился и устроился докером в Рижский порт. Там он и работал до войны.

1 июля 1941 года Рига была оккупиро-вана немецкими войсками. К моменту ок-купации в Риге оказалось более 35 ты-сяч евреев, включая беженцев из Литвы. Представители местного населения ак-тивно участвовали в уничтожении евре-ев. 4 июля члены националистической ор-ганизации «Перконкруст» сожгли здание синагоги «Гогол-шул» вместе с находив-шимися в ней 500 евреями, беженцами из Шяуляя.

В тот же день в Риге латышскими наци-оналистами, в основном членами так на-зываемой «команды Арайса» — латыш-ского вспомогательного подразделения полиции безопасности под командовани-ем бывшего офицера латышской армии В. Арайса было сожжено 20 синагог, в неко-торых из них находились люди.

В Риге начались ежедневные облавы – шла охота на евреев. Убивали прямо на улицах, сгоняли в Бикерниекский лес на расстрел. По далеко не полным немецким данным, только в рижскую центральную тюрьму 1-15 июля 1941 г. было доставлено около 2400 мужчин-евреев. Почти все они были расстреляны в лесу.

Арестованных доставляли также в пре-фектуру рижской полиции, а еврейских женщин в так называемый дом Шмуляна, принадлежавший до начала 1940 г. бан-киру-еврею А. Шмуляну, где в первые ме-сяцы оккупации разместился штаб «Пер-конкруста». Арестованных подвергали изощренным пыткам и издевательствам, женщин насиловали. Большинство арес-тованных были расстреляны, оставшихся в живых использовали на тяжелых работах.

В ночь с 29 на 30 ноября, 7 и 8 декабря 1941 г. солдаты и офицеры эйнзацгруп-пе «А» при содействии подразделений ла-тышской вспомогательной полиции унич-тожили, согласно немецким данным, 27 800 евреев. Людей привозили небольшими партиями. У каждой ямы располагались по четыре стрелка-эсэсовца. Евреев застав-ляли раздеваться и ложиться лицом вниз. Эсэсовцы расстреливали всех членов группы, а вновь прибывших заставляли ло-житься на погибших. Еккельн цинично на-звал этот метод «пачкой сардин». Многие старики и больные люди, которые не мог-ли передвигаться, были уничтожены прямо в гетто, видимо, в их числе был и С. Дуб-нов, еврейский историк, публицист и обще-ственный деятель.

Работала фашистская машина уничто-жения. И против нее выступил Ян (Янис) Липке, рабочий с Кипсалы.

Люди в беде. Людям нужно помочь – эта мысль постоянно сверлит его, становится страстью и смыслом жизни. У него в доме 50 на улице Баласта Дамбис находят при-станище жертвы террора. Янису было по-ручено забирать людей из гетто, приво-дить их в амбары и следить за работой...

В дни, когда в Риге было расстреляно свыше 30 тысяч евреев, преимущественно детей, женщин и стариков, гетто представ-ляло собой страшное зрелище: на мосто-

Янис Липке родился в Митаве. Его

Â ãîäû âîéíû ëàòâèéñ-êèå ãðàæäàíå ñïðÿòàëè è ñïàñëè áîëåå 400 åâðå-åâ – ÷èñëî ýòî ìîãëî áûòü è áîëåå çíà÷èòåëüíûì, íî ìíîãèõ èç ñïðÿòàííûõ åâðååâ íàöèñòû íàøëè è óáèëè. Îäèí òîëüêî Ëèï-êå ñïàñ 56 ÷åëîâåê. Áîëåå 30 ëàòûøåé, ñïàñàâøèõ åâðååâ, áûëè àðåñòîâàíû è ðåïðåññèðîâàíû, òîëüêî 8 èç íèõ âûæèëè è âåðíó-ëèñü èç êîíöëàãåðåé.


ПРАВЕДНИКИ МИРА ПРАВЕДНИКИ МИРАвой валялись изувеченные трупы детей, выброшенных из окон домов, вперемешку с ненужными пожитками обманутых жертв – людям сказали, что гетто переводится в другой лагерь.

- Мы стояли с отцом перед колючей про-волокой гетто, мне было тогда восемь лет, – рассказывает Зигфрид, младший сын Яна, – и я на всю жизнь запомнил, как отец дрогнувшим голосом сказал: «Смотри, сын, никогда этого не забудь». И у него градом покатились из глаз слезы... Ян лихорадоч-но искал в городе места, где можно было бы укрыть людей. 15 декабря он вывел из гетто 10 человек и оборудовал им убежи-ще. Вскоре неутомимый Ян нашел помощ-ников и разместил людей у них.

Не имея пока других потайных мест, ре-шили сообща построить под сараем дома Яна подземелье-бункер, ибо держать в доме семь человек, которых он к тому вре-мени привел к себе, было крайне рискован-но.

Ян, его жена Иоганна и старший сын Альфред, такой же неудержимый и бес-страшный, как и его отец, не только забо-тились о пище для своих подопечных, но и снабдили их радиоприемником, оружием, патронами...

«Работать» Яну становилось все труд-нее. С осени 1943 года в соответствии с планом «окончательного решения еврейс-кого вопроса» гетто начали ликвидировать. После многочисленных акций немногих ос-тавшихся в живых распределили по рижс-ким концлагерям: Кайзервальд, Баласта Дамбис, Рецигравис, Страздемуйжа и дру-гим.

В один из темных вечеров глухой осени 1943 года Ян осторожно расшатал несколь-ко досок в заборе концлагеря Баласта Дам-бис, расположенного недалеко от его дома. В условленное время он подъехал на грузо-вой машине и через приготовленное в за-боре место под покровом ночи вывез из-вестного в Латвии доктора Шмульяна...

Многими отважными операциями Ян был обязан своему близкому помощни-ку, шоферу Карлу Янковскому. Вместе с

Карлом Ян провел чрезвычайно рискован-ную операцию, похитив эсэсовскую маши-ну, нагруженную автоматами, патронами, взрывчаткой и пакетами бланков проезд-ных разрешений...

В 1943 году Ян переходит на другую ра-боту, он получил легальную возможность ездить в районы по своему усмотрению, что было для него чрезвычайно важно, ибо с этого времени началось создание развет-вленной сети бункеров-убежищ.

Каждый спасенный Яном человек – это отдельный подвиг...

И вот, наконец, наступило 13 октября 1944 года, день, который запомнится на всю жизнь. Со слезами радости спасен-ные бросились обнимать и целовать совет-ских танкистов, ворвавшихся в Ригу, и Яна, дела которого навсегда останутся в наших сердцах и в истории.

Основываясь на свидетельских показа-ниях евреев, спасенных Яном, на ходатайс-твах их родных и близких, на документах немецких, советских и латвийских архи-вов, «Яд ва-Шем» в 1966 году присвоил Янису и Иоганне Липке звание Праведни-ков народов мира. А спустя 11 лет, в 1977-м, Липке приехал в Израиль. Члены Ассо-циации выходцев из Латвии и Эстонии в Израиле организовали церемо-нию чествования героя. Когда 77-летний латыш вошел в пе-реполненный зал и услышал гром аплодисментов, которыми его встретили собравшиеся, он не смог сдержать слез...

О Янисе Липке, этом отваж-ном человеке, скончавшемся в Риге в мае 1987 года, написа-ны книги и стихи, о его подви-ге сняты фильмы и поставлены спектакли. О нем помнят Из-раиль и потомки спасенных им евреев. И каждой весной в ие-русалимском музее «Яд ва-Шем», на Ал-лее Праведников, зеленеет дерево, поса-женное в его честь.

«Латышам, которые в годы войны, рискуя своей жизнью, спасали евреев, будет посвящен новый мемори-альный комплекс. Музей будет носить имя рабочего рижского порта латыша Яниса Липке, который во время нацистской оккупации республики спас 56 евреев, сообщает EJP. Мемориальный комплекс будет расположен на том самом месте, где стояла сожженная 4 июля 1941 года на-цистами рижская синагога. Во время войны здесь был пригород латвийской столицы Кипсала, где жил Липке. По словам Зольца Букингольца, председателя жюри конкурса на лучший проект мемориала, лучшим был при-знан проект Элины Лаздини, в соответствии с которым, центром архитектурной композиции комплекса ста-нет символическая стена, падающая на еврейский народ, но поддерживаемая колоннами-людьми, символизи-рующими тех, кто спасал евреев. На центральной колонне будет установлен бюст Яниса Липке».

Из газет

«Õàñèäåé óìîò õà-îëàì» – áóêâàëüíî «ïðàâåäíèêè íàðîäîâ ìèðà», ïî÷åòíîå çâàíèå, ïðèñâàèâàåìîå â Ãîñóäàðñòâå Èçðàèëü ïðåä-ñòàâèòåëÿì äðóãèõ íàðîäîâ, êîòîðûå â ïåðèîä Êàòàñòðî-ôû ñïàñàëè èëè ñîäåéñòâî-âàëè ñïàñåíèþ åâðååâ.

Ñ 1963 ã. ïî 1 ÿíâàðÿ 2008 ã. çâàíèå Ïðàâåäíèêà íàðîäîâ ìèðà áûëî ïðèñâîåíî 22 211 ãðàæäàíàì 44 ñòðàí.

По рассказам свидетелей, преследование лиц еврейской национальности началось в самый первый день вступления немецких войск в Ригу: «В тот же день начался террор против евреев. Мою подругу, Розу Лагушкер, которая пошла что-то купить, один ла-тыш заставил убирать мусор в бывшем дворе НКВД. К той же работе были привлечены все евреи, случайно проходившие мимо дома. После проделанной работы всех евреев поставили лицом к стене и угрожали расстрелом. В то время они отделались простым испугом. Еврейских женщин и детей, стоявших у магазинов в очереди, чтобы купить продукты, заставляли подметать улицы, чистить немецким офицерам сапоги и т.д.».Из распоряжения рижского коменданта полковника Уллерсбергера, опубликован-ного в газете «Tēvija» 2-го июля: «Евреям в дальнейшем запрещено стоять в очередях. Они могут покупать лишь в тех магазинах, где нет очередей».Рассказывает свидетель: «Сразу же после вступления немецких войск в Ригу была об-разована латышская Команда Безопасности под руководством латышского студента Арайса. В день основания Команды Безопасности он издал приказ арестовывать евре-ев, идущих по улице, и приводить их на ул. Валдемара 19, в резиденцию команды. Пос-ле того как арестованных в продолжение нескольких дней пытали и мучили, Арайс приказывал приводить их по отдельности в свой рабочий кабинет. Он заявлял, что го-тов освободить этих евреев за высокую взятку, однако только немногим удалось от-купиться, так как большинство были бедными людьми. Впоследствии стало известно, что пропавшие были убиты».После того как немцы заняли Литву, еврейское население из Шауляя, спасавшееся от преследования, наконец, достигло Риги. В дальнейших их планах была эвакуация даль-ше на восток, но военные действия в Латвии разворачивались с такой неимоверной быстротой, что в тот момент, когда эта группа людей дошла до Риги, все пути на вос-ток уже были отрезаны. Что происходило дальше, рассказывают очевидцы: «Частично кому-то удалось рас-твориться в городе, кто-то попытался уйти дальше, но 4 июля, под вечер, Виктор Арайс и его подчиненные подъехали на автомобилях к синагоге. Облив стены керосином и обложив паклей, здание подожгли. Когда стены занялись пламенем, кто-то из людей Арайса бросил в окно ручную гранату». Бригаденфюрер СС В.Шталеккер о тех событиях говорил, что «…была возможность начать еврейские погромы в Риге, позднее в ходе которых были сожжены все синагоги и убиты примерно 400 евреев».О том трагическом дне рассказывает рижский дипломат Николай Нейланд (1930): «4 июля 1941 года, когда местные, люди из печально знаменитой команды Арайса, соб-рали во дворе нашего большого дома по улице Маза Кална 16 евреев и повели их в си-нагогу на ул. Гоголя, я последовал за Додиком, и мы весело и безмятежно болтали по пути. У синагоги нас, естественно, разлучили. Далее разразилась трагедия: густой и ед-кий дым, выстрелы, раздирающие душу крики, брань «шуцманов» и… Этот вечер у меня отчетливо сохранился в памяти, как цветная фотография. Позднее, летом 1941 года, было очень много ужасных надругательств, избиений будущих узников гетто, ко-торые были вынуждены переселяться в Московский форштадт. Все эти экзекуции осу-ществлялись молодцами Арайса в униформах латышской армии и айзсаргов».В тот же день в Риге были разгромлены еще несколько синагог и молельных домов (ул.Краславас 24, ул.Стабу 63, ул. Элияс 15 и др.). После этого евреев трамваем 12-го мар-шрута начали возить на новые кладбища в район Шмерля и Кишэзерса, где продолжи-лись акты насилия.Команда безопасности, что произвела поджог синагоги, основана студентом Виктором Арайсом, бывшим капралом латвийской армии. Кроме него известны следующие пред-водители: капитан Озолс, студент Бауманис, оберлейтенант Конрад Калейс, оберлейте-нант Калниньш, оберлейтенант Эдгард Рикурс, капитан Герберт Цукурс. Членами этой команды были также латышские партизаны, которые в период военных действий вели борьбу против русских, чтобы расчистить путь немцам. Эти партизаны состояли из самых разных слоев общества: бывшие латышские офицеры, солдаты бывшей латыш-ской армии, студенты, крестьяне. В команду принимались исключительно доброволь-


CВИДЕТЕЛИ CВИДЕТЕЛИ

Это было в Риге

цы. Перед отрядом была поставлена задача: победить «внутреннего врага», т.е. евре-ев и коммунистов, а затем, очистив столицу, направляться в провинцию, если местная полиция не принимала слишком строгих мер против евреев и коммунистов и закон-чить их ликвидацию. В команде состояли исключительно латыши. Число убитых ко-мандой Арайса сейчас нельзя определить точно, исследователь холокоста А. Эзергай-лис называет цифру порядка 26 000 человек.Одним из этапов карательных акций, проводимых командой, были так называемые «ночные акции», в течение которых члены команды, подчиняясь приказам В. Арай-са, А. Дикмана и Р. Штиглица (старший префект), выискивали по рижским квартирам евреев, арестовывали их и доставляли в префектуру или штаб «перконкрустовцев» на ул.Валдемара 19. На второе июля 1941 г. в команде Арайса насчитывалось уже до 100 человек. Рассредоточившись по городу, они ходили по квартирам с одной единствен-ной целью: убийство евреев. Ко всему прочему, эти акции сопровождались грабежа-ми.Из воспоминаний свидетелей и участников событий: «3 июля 1941 года. Члены ко-манды Арайса получили приказ арестовать всех трудоспособных евреев (только муж-чин). Моя сестра и я провели ночь на 3 июля в квартире нашей соседки, мадам Леа Иоффе. В 2 часа ночи мы услыхали стук в дверь квартиры. Как только мадам Иоффе открыла дверь, вошли двое 18-20-летних латышей с красно-бело-красной повязкой на рукаве и спросили ее, нет ли в квартире евреев, обязанных идти на работу. Г-н Иоф-фе был единственный. Они стащили его с постели, приказали ему одеться и пойти с ними. Его жена должна была в это время приготовить для него теплое белье и одеж-ду «на неопределенное время». Из соседней комнаты я слышала, как оба латыша оце-нивали имущественное положение семьи Иоффе. Когда мадам Иоффе спросила, мо-жет ли она пойти вместе с ними, ей ответили: «Пока нет, но ваше время скоро придет». Г-на Иоффе увели, а его жена упала в обморок в детской комнате, так как не знала, что случится с ее мужем». В конце июля узнали, что все арестованные в ночь на 3-е июля, за малым исключени-ем, были убиты.Самым тесным образом команда Арайса связана с расстрелами евреев в Бикерниек-ском лесу. Первая акция проведена командой уже 6-7-го июля, в ходе которой было убито около 2 000 человек. Всего же в течение июля этой командой в лесу совершено 10 массовых убийств. В августе расстрелы проводились дважды в неделю, но количес-тво их постепенно снижалось и прекратилось к октябрю. За это время были расстре-ляны 4 000 евреев и 1 000 коммунистов. Акциями руководил немец Р. Ланге. Однако по данным ЧГК за 1944 год, эта цифра составляет 8 000 человек, среди которых были 60 врачей.3 декабря 1944 года ЧГК публикует в газете небольшой отчет по массовым захо-ронениям в Бикерниеки: сотрудникам комиссии удалось найти в лесу 53 разных по величине могилы со следами попыток скрыть захоронения: часть из них были рас-копаны и подожжены. Неподалеку от ям валялись 60 пустых бочек с нефтью. По пред-варительным данным, в могилах находятся от 40 000 до 50 000 человек. После эксгу-мации было констатировано, что возраст расстрелянных был самым разным: от 17 до 60 лет.В средине июля в латвийских газетах появилось распоряжение о том, что все евреи в возрасте от 16 до 60 лет (женщины до 55 лет) обязаны отбывать трудовую повин-ность. Всем лицам еврейской национальности необходимо зарегистрироваться в тру-довом отделе, где их зачислят в трудовые группы, а затем каждый день будут посылать на работы. Эти рабочие группы использовались для сбора оставшихся трупов людей, животных, откапывания трупов из-под развалин, расчистки улиц от остатков разру-шенных зданий. Причем во время работы запрещалось называть их по именам, толь-ко номер.Кроме того, всем евреям предписывается прикрепить к своей одежде кусочки жел-той материи размером не менее 10 на 10 см. Это же распоряжение утверждает график появления евреев на улице: закупка в магазинах разрешена с 10 до 12 часов, кварти-ры разрешено оставлять с 10 до 12 и с 15 до 17 часов. Во время общественных работ незанятые лица не имеют права находиться на улице. Остановка на улице и посеще-ние пляжей запрещены. Встретив на улице солдата в форме, еврею необходимо сой-ти с тротуара. Запрещено пользование общественным транспортом. Магазины евреев необходимо оснастить надписью на витрине «Jüdisches Geschä�» – Еврейский мага-

CВИДЕТЕЛИ


CВИДЕТЕЛИ


CВИДЕТЕЛИ CВИДЕТЕЛИ

зин, размер букв – не менее 20 см. После публикации данного распоряжения евреям необходимо сдать радиоаппараты, велосипеды, мотоциклы, автомашины, форменную одежду, оружие и амуницию, пишущие машинки. Распоряжение напечатано в «Tēvija» и «Kurzemes vārds» 15-го июля 1941 г.Из рассказов участников тех событий: «Когда я в первое утро, в 7 часов, явилась в полицейский участок, я и остальные евреи нашего округа были посажены в две каме-ры. Надзиратель в возрасте около 20 лет, с красно-бело-красной повязкой, охранял вы-ход из нашей камеры. В две небольшие камеры третьего полицейского участка, в кото-рые обычно сажали пьяных и в которых места нормально хватало на 5-6 человек, были втиснуты 40-45 человек. В течение дня на всех запертых в эти камеры выдавались бу-ханка хлеба и две банки консервов. В первый день нас не посылали на работу, а держа-ли в камерах, оскорбляли, насмехались и били. «Коммунистически выглядевших» ла-тышей и русских задерживали на улицах и вместе с нами сажали в камеры. Говорить друг с другом нам не разрешали».Позднее, в августе 1941 г., распоряжение было расширено и дополнено новыми запре-тами, изданными рейхскомиссаром Остланда Лозе 13-го августа: «… Генерал-комис-сары, в области которых введено гражданское управление, должны немедленно обес-печить следующее: 1) евреи в соответствии с приказом должны зарегистрироваться: сообщить фамилию, пол, возраст и адрес. Источником сведений для регистрации могут служить записи ев-рейской общины, а также сообщения надежных местных жителей; 2) должно быть издано распоряжение о ношении евреями постоянно и ясно различи-мых опознавательных знаков – желтых шестиконечных звезд, по меньшей мере, 10 сан-тиметров в поперечнике, на левой стороне груди и на середине спины; 3) евреям запрещается:

1) Выезжать из своей местности или менять место жительства без разрешения ге-битскомиссара или штадскомиссара.

2) Пользоваться тротуарами, общественным транспортом, автомобилями. 3) Пользоваться местами и заведениями отдыха (курорты и плавательные бассей-

ны, парки и парковые зоны, игровые и спортивные площадки). 4) Посещать театры, кинотеатры, библиотеки и музеи. 5) Посещать школы любого типа. 6) Владеть автомобилями и радиоприемниками. 7) Производить кошерный забой скота.

Еврейские врачи и дантисты могут лечить или консультировать только еврейских па-циентов. Там, где созданы гетто или лагеря, врачи должны быть направлены туда для лечения находящихся там евреев. Еврейским аптекарям разрешается заниматься сво-ей профессией только в гетто и в лагерях, в той мере, в какой в них ощущается потреб-ность. Аптеки, прежде находившиеся под управлением евреев, должны быть переданы арийским аптекарям. Еврейским ветеринарам запрещается заниматься своей профес-сией. Евреям запрещается заниматься профессиями, перечисленными ниже:

1) Адвокатурой. 2) Банковскими и обменными операциями, ростовщичеством. 3) Посредничеством и организацией агентств. 4) Торговлей недвижимостью. 5) Торговлей вразнос. Общее указание: имущество еврейского населения подлежит конфискации и

сдаче на хранение».Это же указание предписывало провести следующие мероприятия:

1) сельская местность должна быть очищена от евреев; 2) евреи должны быть удалены от всех видов торговли, особенно из торговли

сельскохозяйственными продуктами и продовольствием; 3) евреям должно быть запрещено проживание в местностях, имеющих экономи-

ческое, военное или идеологическое значение, а также в курортных местностях; 4) насколько возможно, евреи должны быть сконцентрированы в городах или в

районах больших городов, население которых и прежде было преимуществен-но еврейским. В них должны быть созданы гетто, и евреям должно быть запре-щено покидать эти гетто.

CВИДЕТЕЛИ


CВИДЕТЕЛИ

В гетто евреи должны получать лишь столько продуктов, сколько может им выделить остальное население, но не более чем необходимо для поддержания их существова-ния. Это касается и распределения всех остальных предметов первой необходимости.Полная изоляция гетто должна обеспечиваться вспомогательной полицией, набран-ной из местного населения. Всякий желающий пройти на территорию гетто должен предварительно получить разрешение гебитскомиссара».Из воспоминаний участников событий: «На следующее утро (17 июля) нас постро-или в колонны и повели по улицам Риги. При грубых оскорблениях со стороны насе-ления мы подошли к дому полицейской префектуры. Во дворе мы увидели стоящей группу молодых евреев, которых латышские полицейские заставляли бить и истязать друг друга. Еврейские женщины были поставлены в круг, причем их издевательски спрашивали, знают ли они наизусть Конституцию Сталина. Мужчин кололи иголка-ми и поливали водой из шланга, пока они не теряли сознания. Когда они приходили в себя, их снова подвергали пыткам. Нашу группу повели наверх. Мы должны были на-тирать полы, мыть окна и двери. Наш надзиратель, 15-летний латыш, уличный маль-чишка в порванной одежде, держал в руке гибкую стальную линейку и бил нас всех по кончикам пальцев, когда проходил мимо. Тот, кто просил у него перерыв на обед на 15 минут, получал пощечину. Старая еврейская чета, которую привели в наше рабочее помещение несколько минут спустя, рассказала, что их совершенно ограбили. Старых людей с руганью и побоями отвели в камеру префектуры. В этой камере уже голодало много евреев, и особенно пожилые люди».В августе 1941 г. бригаденфюрер СС Вальтер Шталеккер приступил к созданию еврей-ского гетто в Риге. Для него было выбрано Московское предместье, поскольку это был самый бедный и достаточно отдаленный район города. К тому же исторически сложи-лось так, что здесь всегда жило много евреев. 26 августа распоряжением Дрекслера и Штиглица всем евреям предписывалось находиться в гетто, куда впоследствии согна-ли около 30 000 евреев со всей Риги. О своей жизни в гетто вспоминает Ноах Суриц: «В августе 1941-го было организо-вано гетто, куда согнали всех евреев Риги, разрешив взять только самое необходимое. При входе в гетто сумки осматривали и «лишнее» выбрасывали. Мы с отцом поступи-ли на работу: надо было приносить в дом хоть какую-то еду. В декабре 1941 года отоб-рали 400 мужчин и перевели в так называемое «маленькое гетто». С собой разрешили взять по чемодану. Я был щуплым подростком; отец положил меня в большой чемодан (вместо вещей) и пронес. Так я попал в «маленькое гетто». А оставшихся в «большом гетто» в ночь с 7 на 8 декабря погнали в лес недалеко от Риги и расстреляли. Женщин, детей, стариков… Гнали целых 30 километров, пока не добрались до места гибели. Тех, кто не мог идти, пристреливали прямо в колонне. В эту ночь погибли и моя мама, и сестры с маленькими детьми. Целых девять человек. Мы видели, как их уводили. Это было страшно».Один из сотрудников рижской речной полиции Петр Станкевич принял участие в двух массовых расстрелах. На допросе 22-го января 1945 г. он сообщил: «30 ноября 1941 года мы пошли в гетто на Московском форштадте. К этому времени в гетто тво-рилось что-то ужасное: всюду валялись различные вещи, одежда, кругом трупы рас-стрелянных. Во время построения была сплошная стрельба – расстреливали всех, кто прятался, не хотел становиться в колонну. Помимо полицейских здесь находились вы-сшие немецкие чины, солдаты войск СС и сотрудники СД. Когда колонна была пост-роена, мы стали по бокам ее. Среди построенных в колонну евреев были все: мужчи-ны, женщины, старики, дети, калеки и больные. Сзади шли машины, в которых были погружены те, которые не могли идти и отставали. Около румбульского леса колонна была остановлена. Затем начали брать партии по 50 человек, заводить в лес и метрах в 200 от нее расстреливать. Подведенных к яме людей заставляли ложиться на ранее расстрелянных, а затем сверху из автомата стреляли и в этих».В течение только первых двух недель с момента немецкой оккупации Риги были рас-стреляны почти 2 500 евреев. К 15-му августа число уничтоженных достигло уже 35-ти тысяч. 29-30 ноября и 8-9 декабря 1941 г. в лесу у станции Румбула были убиты еще 27 000 человек, среди которых насчитывалось около 800 детей в возрасте до 10 лет. Начиная с 1941 г. при въезде в города Латвии можно было прочесть такого рода пла-каты: «В городе евреев нет»…

«Â ãîðîäå åâðååâ íåò»…


СУДЬБЫ СУДЬБЫ

Б л ю м а С т р е л ь б и ц к а я

Я родилась в 1920 году в украинском местечке Ровно Елисаветинского уезда, которое славилось своими удивительными мастерами – кузнецами, портными, печниками и т.д. Говорили у нас все в основном на идиш.

Время моего детства выдалось тревожное – Махно, Деникин, зеленые, красные, погромы, расстрелы… Евреи прятались в подвалах. В од-ном из них я и появилась на свет. Роды были преждевременные, я была больная, крикливая, соседи даже советовали выбросить меня, но отец не дал. Он поил меня разведенной самогон-кой, чтобы я спала…

Я часто вспоминаю моих родителей, думаю о том, как мало им довелось увидеть, какой тяжелой была их жизнь, сколько в ней было страха. Даже еврейс-кие обряды проводились редко – боялись, что кто-то узнает, что мы соблю-даем традиции, и выдаст. Отец мой приветствовал революцию, верил, что после нее евреям станет легче жить. Он не вступил в партию, но все же был предан ее идеям.

По профессии он был балетмейстером и вместе с Иваном Михтенко, братом писателя, организовал театр, где ставились спектакли, проводи-лись концерты. В 4 года я впервые станцевала в спектакле украинский та-нец! По субботам у нас устраивались вечера танцев – в моде были вальс, мазурка, кадриль, еврейский фрейлехс – еврейская молодежь учила эти танцы, чтобы не оплошать на вечерах.

Было у отца хобби – он любил столярничать, вся мебель в нашем доме была сделана его руками.

Жизнь была трудной, неимоверный голод заставлял людей покидать родные места. В 1926 году родители и все наши родственники тоже уехали и прожили два года на Урале, в городе Троицке, а потом вернулись в Ровно. В 1929 году мы переехали в Кировоград, где я пошла в первый класс. Отец

устроился балетмейстером в еврейский театр, а еще он руководил в Клубе строителей детским танцевальным коллективом, где я тоже танцева-ла. Позже я уже сама организовала танцевальный кружок.

В 1935 году меня как активную ученицу посла-ли в пионерский лагерь «Артек». Я многому там научилась, была массовиком-затейником. С вось-мого класса я работала массовиком в пионерских лагерях. Отец, я и сестра Ганя постоянно участво-вали в смотрах художественной самодеятельнос-ти, в 1937 году смотр проводился в Одессе, и мы заняли там первое место. Нас наградили столо-вым сервизом на 12 персон.

В 1938 году я окончила школу и собралась пос-тупать в Киевский университет. Нас собралась целая группа из Кировограда – четыре девочки,

две из нас приехали поступать в театральный, а мы с подругой – в универ-ситет. Но случилось так, что мы приехали в субботу, а в университет нужно было явиться в понедельник. И тогда я пошла с девочками в театральный институт. Там нас встретили студенты. Девочки пошли сдавать документы. Меня спросили, почему я не с ними. Ответила, дескать, поступаю в уни-верситет без экзаменов. Студенты убедили меня поступать в театральный, сказали, мол, такой голос – надо попробовать. Я сдала экзамен на отлично, прошла собеседование – и поступила.

Попала в группу народного артиста СССР Амвросия Бучмы на украин-ском факультете. Хореографию преподавал Борис Таиров. За учебу нужно было платить 500 рублей, и я пошла работать в танцевальную группу в ки-ностудии им. Довженко. Вместе со Штепселем (Ефимом Березиным) участ-вовала в детских новогодних утренниках, снималась – в массовке - в филь-мах «Истребители», «Богдан Хмельницкий», «Кубанцы» и др.

Когда началась война, всех студен-тов направили в колхоз собирать уро-жай, а я попала в бригаду Тарапуньки и Штепселя (Тимошенко и Березина), которая выступала в госпитале. Он был забит ранеными бойцами, перед которыми мы танцевали, пели, пока-зывали смешные сценки, читали сти-хи. В общем, делали все то, что вооду-шевляло наших зрителей.

Когда немцы были уже в Голосеев-ском лесу, нас расформировали. Жен-щинам предложили уехать, а мужчин мобилизовали на фронт. Я с большим трудом добралась в Кировоград, к ро-дителям: вначале плыла на лодке по Днепру, потом ехала на дрезине по же-лезной дороге, а последние 30 километ-ров прошла пешком. Немцы уже бом-били город. Вся наша семья решила выбираться из Кировограда, все родс-твенники – купили пару волов, впряг-ли их в две телеги, на которые усадили самых старых и больных, а остальные пошли пешком. Добрались до Никопо-

ля, там нас посадили в товарные вагоны, и начались все ужасы эвакуации – голод, холод, бомбежки, вши, болезни… У нас почти не было вещей, даже одежды на смену.

Наконец мы добрались до Узбекистана. Первым делом – в баню! Нам дали одежду и накормили, первый раз за все время мы наелись досыта – ле-пешки, плов, чай, фрукты…

Наутро нас отвезли в колхоз «Кзыл Алтын», где я работала на сборе хлопка, а потом уехала в Ташкент и, работая на заводе «Ростсельмаш», учи-лась на курсах бортрадистов. Но однажды я прочла в газете, что ансамбль Украинского фронта набирает артистов балета и певцов. Конкурс прохо-дил во Дворце пионеров. Желающих было в пять раз больше, чем требова-лось – четыре пары танцоров и четыре певца. Меня взяли, но тут возник-ла проблема с курсами бортрадистов. Начальник ансамбля пошел со мной военкомат и все уладил.

Ансамбль числился при политотделе 18-й Армии, начальником которо-го был Л. Брежнев. Он очень любил ансамбль. Помню, выступали мы под Волгоградом. Немцы были совсем рядом. Они кричали по рупору: «Пре-

тов направили в колхоз собирать уро-жай, а я попала в бригаду Тарапуньки и Штепселя (Тимошенко и Березина), которая выступала в госпитале. Он был забит ранеными бойцами, перед которыми мы танцевали, пели, пока-зывали смешные сценки, читали сти-хи. В общем, делали все то, что вооду-шевляло наших зрителей.

ском лесу, нас расформировали. Жен-щинам предложили уехать, а мужчин мобилизовали на фронт. Я с большим трудом добралась в Кировоград, к ро-дителям: вначале плыла на лодке по Днепру, потом ехала на дрезине по же-лезной дороге, а последние 30 километ-ров прошла пешком. Немцы уже бом-били город. Вся наша семья решила выбираться из Кировограда, все родс-твенники – купили пару волов, впряг-ли их в две телеги, на которые усадили самых старых и больных, а остальные пошли пешком. Добрались до Никопо-



кратите концерт, иначе мы уничтожим ансамбль». И сразу же началась стрельба. В общем, концерт за-кончился под пулями. После этого Брежнев прика-зал охранять ансамбль, и нас увезли дальше – Волго-град, Москва, Харьков и Киев.

Дороги, дороги… Обстрелы, бомбежки, а мы плохо одетые, порой жутко голодные, без сна, а кон-церты не прекращались – в боевых частях, полевых госпиталях, в землянках.

5 ноября 1943 года мы дали концерт в киевском оперном театре, посвященный празднику Октябрь-ской революции, концерт под бомбежкой, такое не забудешь!

В январе 1944 года вся группа ансамбля перешла во вновь созданный фронтовой ансамбль МВД 1-го Украинского фронта. И снова дороги, дороги, на ма-

шинах, в землянках, а ноги отмороженные… Однажды мы попали под об-стрел бандеровцев, но, слава Богу, обошлось без потерь – они артистов не трогали, требовали только, чтобы мы пели им украинские песни.

Когда наши войска освобождал Западную Украину, наш ансамбль следовал за ними – Ровно, Луцк, Львов. Я в то время была уже замужем за нашим дирижером-хормейсте-ром и ждала от него ребенка. В мае 1945 года у меня родился сын Юрий. А демобилизова-лась я из армии только в 1946 году. Окончи-ла Киевский институт театрального искусст-ва, служила в ансамбле песни и танца КВО. В 1947 году демобилизовался мой муж, он сно-ва стал военным музыкантом в образцовом оркестре КВО, с которым объездил почти весь Советский Союз.

Я работала в ташкентском Театре юного зрителя. За два года сыграла десять ролей, а в остальных спектаклях танцевала, кроме того работала на эстраде, читала политсатиру.

В 1949 году вышел указ закрыть в респуб-лике русские и еврейские театры, и я начала работать худруком в Доме офицеров Ташкентского военного училища. А еще во Дворце пионеров я вела два кружка – танцевальный и затейников.

Потом мы с мужем работали в Каракалпакии, Тад-жикистане, в Астрахани и Туапсе, а в 1957 году пере-брались в Харьков, куда мужа направили на работу в авиационное училище. Я руководила танцеваль-ным коллективом в Доме культуры «Строитель», а во Дворце пионеров – драматическим и танцевальным кружками. Еще и массовиком была, вела массовки вместе с родителями Людмилы Гурченко. В Харькове я первая начала обучать молодежь бальным танцам и проводить игры КВН.

В 1960 году мужа перевели в Батуми, и я тоже ру-ководила там танцевальными коллективами. Че-рез четыре года сына призвали в армию. Тогда же я развелась с мужем и переехала в Кировоград, сно-ва оказалась на родине. Работала в Доме народного





творчества – была заведующей отделением хоре-ографии, вела кружок бального танца. А потом все кружки переросли в ансамбль «Ятраночка».

Детей в ансамбль набирали с пятилетнего возраста, прямо из детского сада. Когда наши танцоры подросли, мы перешли в Дом учителя и стали называться ансамбль «Конвалия» (с укр. Ландыш). Потом нас взял под опеку радиоза-вод, у которого был собственный Дом культуры. Наш коллектив, с которым я проработала 30 лет, был лауреатом многих областных, республикан-ских, международных конкурсов. Мы побывали на гастролях в Польше, Румынии, Болгарии, Вен-грии, Чехословакии. Оркестром руководил мой сын – Юрий Стрельбицкий. Он начал работать со мной с восьмого класса – и по сей день.

В 1993 году я оставила ставший мне родным коллектив, потому что не могла смириться с тем, что после перестройки участники студии должны были сами оплачивать учебу, костюмы, поездки и т.д. Мы уехали в Киев, где я работала с сыном в колледже.

27 января 1995 года мы приехали в Израиль. Мне в то время было 75 лет. Но я начала работать – заботилась о тех, кто нуждался в уходе. Пыта-лась найти работу по специальности, обращалась в клубы, хостели, предлагала свои услуги, но все напрасно. Никого не интересовало мое образова-ние, мой опыт работы, спрашивали только об од-ном – сколько мне лет.

Сейчас я работаю на общественных началах в клубе ветеранов войны. Огромное спасибо заве-дующей клубом Виктории за то, что поддержива-ет меня. Дважды в неделю мы проводим занятия, и мои ветераны уже трижды становились лауре-атами фестивалей самодеятельного творчества. Наших артистов с удовольствием слушают зрите-ли, ждут их выступлений с нетерпением, приходят пораньше, чтобы занять хорошие места.

Живу я с семьей сына, он – музыкант в клубе ветеранов войны. Старшая внучка Алла с мужем Рами создали свой шоу-ба-лет «Экин». Младшая внучка Юля отслужила в армии, теперь учится в университете.

Больше всего на свете я хочу, чтобы на нашей исторической Родине наконец воцарился мир, чтобы наши дети и внуки могли жить свободно и достойно.

Такую историю рассказала эта удиви-тельная женщина, всеми любимая и уважае-мая Блюмочка. Ее ордена и медали – об этом ничего не сказано. Она всю жизнь дарила и да-рит свой талант людям, талант, который радует, талант, который делает всех нас чуть-чуть счастливее.

Л. Барановская



Мрожек Волянский до 12 лет учился в музыкальной школе по классу скрипки. Мальчик с пяти лет был пленником дивных звуков, которые то уносили его высоко в небо, то опус-кали на землю, чтобы он вдохнул непередаваемый воздух жизни. Музыка будила его фан-тазию, и фантазия становилась частью его реальной жизни.

Новый 1941 год был особенным. Разрисованные морозом окна, искрящийся белый снег, тихая мелодия, исполняемая его мамой Ганей, и ель с украинскими стеклянными игрушка-ми, а под елью в плетеной корзинке – замечательные «цукерки» (конфеты) и сладкие пря-ники.

Вечером пришли гости, мамины подруги и папины друзья. А еще пришли одноклас-сники Мрожека. Пили чай, пели веселые песни, а потом все вышли на улицу и катались на коньках и санках. Вернулись домой веселые и счастливые. Мрожека попросили поиграть. Он с радостью взял свою скрипку и сыграл полонез Огинского. Танцевали, пели, весели-лись... А лучше всех танцевали Юзек и Кристина…Зима сорок первого была затяжной и холодной, и друзей еще долго согревали воспомина-

ния об этом новогодней вечере.В следующий раз все встретились лишь весной у Юзека. На его улице росли белые березы,

рядом был пруд, над которым склонились плакучие ивы. Настроение было почему-то грустное. Вспоминая потом эту встречу, Юзек ловил себя на том, что ему, кажется, тогда померещилась какая-то беда, ни очертания, ни содержания которой он, конечно, не мог знать – просто он что-то сильно почувствовал, как это бывает порой с людьми одаренными.

Начавшаяся 22 июня война разрушила все надежды, все планы и, кажется, все его фанта-зии.

Через несколько дней во двор заехали на мотоциклах немцы и велели всем евреям идти в гетто. Мама Ганя собирала необходимые вещи. Никто не знал, что такое гетто и что надо брать с собой. Ничего не было известно, и потому было особенно страшно.

Накануне вечером к Волянским пришли соседи, Василий и Наталка. Пришли попрощать-ся. Они понимали, что евреев хотят уничтожить, и просили оставить рояль им. «Вам это уже не понадобится, скорее собирайтесь и уходите, а рояль оставьте нам, понятно это». Так они гово-рили, не пряча своего удовлетворения. Папа и мама молча согласились, хорошо понимая и на-строение соседей, и то, что унести инструмент просто невозможно.

Очень осторожно упаковали скрипку Мрожека: сначала в мягкую фланель, потом в шер-стяную ткань, а потом положили в скрипичный футляр. Уходили вместе с семьей Спиваковс-ких, родители и дети – Юзек и Кристина. К ним присоединялись другие евреи, соседи по дому и по улице.

По мостовой двигалась большая молчаливая толпа. Ее сопровождали немцы, подгонявшие людей автоматами. Макс Волянский, отец Мрожека, нес скрипку. Вдруг к нему приблизился не-мец. Он выхватил скрипку из рук Макса и выстрелил в него на глазах у Мрожека. Макс упал, колонна ушла дальше, а мальчик словно прирос к отцу. Он рыдал. И в эти минуты закончилось его детство, улетали куда-то все его фантазии, гасли последние аккорды скрипки.

А дальше – тишина. Нужно было продолжать жить. Но как?! Как сказать маме, что отца больше нет, что они одни в целом мире, только Мрожек и его мама, как сказать, что он уже не слышит свою скрипку….

К вечеру они с матерю нашли друг друга, нашли и семью Спиваковских. Всех поселили в об-несенном колючей проволокой небольшом пространстве – в гетто.

Гетто – это постоянное желание есть, постоянный страх, постоянное уни-жение.

Людям запрещалось выходить за пределы гетто. На работу уходили на рас-свете, а возвращались в сумерках. К концу дня люди уже падали от усталости и от голода. Из пищи было картофельные очистки, хлебные крошки с водой и один кочан кукурузы в день. В домах была страшная скученность, теснота не-вероятная. Вечером Юзек, Кристина, Мрожек, их друзья, Владек и Марик, го-ворили обо всем, делились едой, выручали друг друга в трудных ситуациях, по-могали родителям, помогали больным. Начались болезни, а затем и эпидемия. Каждый день в гетто умирали люди.

И тогда друзья решили бежать из гетто. Рядом был лес. В гетто говорили по-лушепотом о том, что в этом лесу есть партизаны, что может быть… Дальше за-молкали, и кто знал молитвы, молился за что-то, чего-то просил у Бога.

Можно сказать, что ребятам просто повезло. Как-то, возвращаясь с рабо-ты, Мрожек и Юзек набрели на двух человек, мало чем отличающихся от всех остальных. Юноши поведали им о невыносимой жизни в гетто и попросили помочь им попасть к партизанам. Было договорено также насчет Гани и Юли,

Последний аккорд



мамы Юзека и Кристины. В тот же вечер побег состоялся. Это была большая удача.

В лесу, у партизан, оказался и отец Юзека и Кристины. Все они сражались в партизанском отряде Сухарева. Ганю, Кристину и Юлю в отряд не взяли.

Ребята выполняли опасные боевые задания – их обучили подрывному делу. Спустя какое-то время Кристина стала медсестрой. Она, Ганя и Юля работали в госпитале. Они рассказывали, что однажды в гетто вошли люди в фашистской форме. Это были Мрожек, Юзек и Арнольд. Им удалось хитростью вывести ко-менданта и его охрану в поле, где всех фашистов расстреляли.

Однажды ребятам удалось взять «языка», фашистского офицера, который дал ценную информацию для подготовки общей операции против партизанско-го отряда и армейской части. Арнольд до войны был переводчиком, знание не-мецкого языка очень пригодилось ему во время войны.

Немцы постоянно обстреливали лес из орудий и минометов. Тяжелые пар-тизанские будни не сломили ребят. В отряде ребята пробыли до освобождения.

Однажды, сидя в лесу, Мрожек вспомнил отца, и тогда в его памяти всплыла мелодия по-лонеза Огинского. И впервые за долгое время на душе у него посветлело. И он подумал: значит, зло не может убить прекрасное.

Когда закончилась война, Мрожек продолжил свое музыкальное образование. Юзек стал студентом института международных отношений, Арнольд, Юля и Кристина работали в воен-ном госпитале, Ганя – в заводской столовой. Ничто из пережитого в годы войны никто из них не забывает.

Светлая память Максу Волянскому и всем тем, кто погиб в огне Катастрофы.Инна Горина

27 мая 1945 года в монастыре Св. Оттилия, что в 30 км от Мюнхена, состоялся необычный кон-церт. На импровизированной сцене музыканты в полосатой одежде исполняли Малера и Мендель-сона. Слушателями были американские офицеры, медсестры и недавние узники концентрацион-ных лагерей.

Скрипки, пережившие ХолокостИзраильский скрипичных дел мастер Амнон Вайнштейн собрал и тщательнейшим образом восста-

новил старые инструменты. Вайнштейн, вместе с сыном более 10 лет реставрировал скрипки, собран-ные по всей Европе.

Мастер, во время Холокоста потерявший почти всю семью, нахо-дил инструменты в разных странах, многие были украшены звездой Давида – знаком, говорившим о том, что хозяевами скрипки были ев-реи. У каждого инструмента своя история…

Одна из скрипок принадлежала двенадцатилетнему мальчику по имени Мотеле, который играл на ней по приказу нацистских офицеров в Белоруссии в 1944 году.

«Немецкие офицеры как-то услышали его игру на улице одного из оккупированных еврейских местечек и привезли его в штаб, чтобы он играл там каждый вечер, – рассказывает Сефи Анегби, чей отец играл вместе с Мотеле в партизанском лагере в белорусском лесу. – Мотеле собирался взорвать штаб. Он думал спрятать взрывчатку в скрипке, и когда его позовут играть в штабе, взорвать ее. Но храбрый мальчик был убит во время засады.

Семья Анегби привезла инструмент в Израиль, где он в течение многих лет пылился в шкафу, пока Амнон Вайнштейн не предложил восстановить скрипку.

Самой старой скрипкой является инструмент, переданный в дар филармоническим оркестром Осло. Ранее он принадлежал известному норвежскому скрипачу XIX века Уле Буллу. Эрнст Глазер играл на этой скрипке в оккупированном немцами городе Берген в 1941 году, когда концерт был неожиданно прерван ворвавшимися в зал нацистскими молодчиками. Сам Глазер спасся чудом – дирижер приказал оркест-ру исполнить гимн Норвегии. Нацисты, норвежцы по национальности, замерли. В это время еврейско-му музыканту удалось покинуть зал.

«Скрипка спасла нас от голода и страданий, – сказала Хелен Ливнат, которая передала семейную ре-ликвию в дар Вайнштейну. – Мой отец играл на скрипке в гетто, и нам давали еду».


CВИДЕТЕЛИ CВИДЕТЕЛИCВИДЕТЕЛИCВИДЕТЕЛИ

Эмануил Гарбер родился и вырос в Винницкой области, в Украине. Отслужив в армии, он поселился во Львове, окончил там механический техникум, а затем – по-литехнический институт, после чего жил и работал в этом городе 21 год. В 1978 году он вместе с семьей эмигрировал в США, где более двадцати лет проработал в Брук-хевенской государственной научной лаборатории – конструктором, инженером и на-чальником конструкторского бюро в отделе физики. В 2007 году вышел на пенсию и занялся литературной, а также филантропической деятельностью. В настоящее вре-мя проживает в городе Вейн (Нью-Джерси).

***До начала войны я жил со своими родителями в местечке Жабокрич, заброшен-

ном тихом украинском селе, расположенном в Винницкой области. Евреи поселились здесь в первой половине XVIII века. В 1765 году в Жабокриче было шесть еврейских домов, а уже в 1889-м здесь проживало 1393 еврея. К началу 1920 года их число вы-росло до 2000. Практически все сферы хозяйственной жизни села – ремесленная, промышленная, торговая – были сосредоточены в руках евреев…

После всех бурь, погромов и революций к середине 30-х годов ХХ века в Жа-бокриче осталось жить 400 евреев. Жабокрич стал захолустным местом даже по мер-кам того времени. Местечко (несколько улиц, где проживали евреи) было окружено

селом, где жили украинцы. Общение между двумя общинами ограничивалось деловыми связями, население настороженно относилось друг к другу…

В 1941 году я закончил 3-й класс… Вначале все мои друзья и товарищи были евреями. Вне школы мы говорили на идиш. Это осо-

бенно поощрялось дома. Но в школе мы разговаривали по-украински, и постепенно у нас начали по-являться друзья-украинцы. Я подружился с тихим и скромным мальчиком по имени Петро. Мы часто играли вместе и не только в школе… В 3-м классе я уже считался неплохим шахматистом. Я научил Петро играть в шахматы, и мы часто сражались с ним на шахматной доске.

После жестокого расстрела евреев Жабокрича злые ветры снова забросили нас в это село, и я вдруг встретил на улице Петра. Даже не посмотрев в мою сторону, он гордо прошел мимо. Я много дней и ночей думал об этом случае. Мое детское восприятие не могло объяснить поступок Петра. Я уже понимал, какие ужасные вещи совершают по отношению к евреям местные бандиты и немцы. Но это был мой друг, бывший друг! Неужели он заодно с ними? Я никогда больше не видел Петра, ничего о нем не слышал, но и забыть этого не смог…

Моя мама родилась в селе Княже, откуда с семьей перебралась в Крыжополь, где родился я. Мой дедушка, мамин папа, Идел Резник, был уважаемым человеком в тех местах. Он очень любил детей – их у него было 14. Я помню его уже глубоким стариком, добрым, мудрым и терпеливым, а его жену, бабушку Фейгу – доброй и тихой старушкой. Они оба умерли в годы войны.

Папа родился в селе Жабокрич. Здесь же поселилась и наша семья – папа, мама, моя сестра и я. Тут же проживали папина сестра Хана Брейтман, ее муж, их дети и внуки. Вторая сестра Лея, ее семья и папины родители до войны переехали в Одессу. Там же жил старший брат мамы Мотл – с женой и двумя сыновьями. Когда немцы оккупировали Одессу, вся эта семья была уничтожена…

Третья сестра Фейга с семьей жила в одном из еврейских поселений-колхозов в Крыму. Млад-ший брат Лева был осужден как враг народа и умер в ГУЛАГе.

Мы никогда не были зажиточными. Только в 1938 году мы купили старый, полуразрушенный дом, а до этого снимали квартиру. К нашему дому примыкал другой – с большим и глубоким пог-ребом. Там проживал Хуна Рабинович с семьей. В погреб вел широкий вход с улицы – через двой-ные двери…

Я хорошо помню день начала войны, 22 июня 1941 года. Было воскресенье, у нас в школе на-мечался футбольный матч между параллельными классами. Он закончился где-то в полдень. И тог-да нам сказали, что началась война.

Немцы стремительно приближались к нашим местам. Уже бомбили крыжопольскую нефтебазу, железнодорожную станцию… Начались разговоры об эвакуации. В первую неделю войны папу мо-билизовали на строительство военного аэродрома в районе Тульчина, а без него мы даже не дума-ли уезжать. Вскоре все поняли, что закончить строительство до прихода немцев не удастся, и папу отпустили домой. Мы сразу же начали готовиться к отъезду. В это время в Крыжополе дяде Нухиму удалось раздобыть пару лошадей и телегу…Дядя приехал за нами рано утром. Бедные лошади мед-

Девочка из бочкиИз книги Эмануила Гарбера «На моей памяти», допол-ненном издании книги «Хрупкость еврейского бытия»

БИБЛИОТЕКА

Таня Стратиевская

CВИДЕТЕЛИ


CВИДЕТЕЛИCВИДЕТЕЛИCВИДЕТЕЛИ

ленно тянули тяжелую телегу, в которой сидели: дедушка Идел, бабушка Фейга, тетя Хава и ее дети – 16-летняя красавица Раечка, 12-летний Арончик и 5-летняя Риточка. К ним добавилась наша се-мья, всего нас было 11 человек. Всю дорогу мы, кроме дедушки, бабушки и Риточки, шли пешком. Иногда сажали и меня, как самого маленького.

К концу дня мы добрались до Ободовки. Остановились у дальних родственников. Дети побежа-ли играть в сквер, а взрослые начали обсуждать дальнейшие планы эвакуации. И вдруг загудели си-рены, налетели немецкие самолеты, началась бомбежка…. Далеко не всем повезло в этот теплый летний день – на ободовской земле появилось много свежих могил.

Мы все собрались в доме и обнаружили, что нет дедушки. У него к тому времени развился пол-ный склероз, а от страха, пережитого во время бомбежки, он еще больше потерял рассудок. На сле-дующий день мы поехали в сторону Одессы, а родственник отвез бабушку с дедушкой в Крыжополь (бабушка на этом настаивала).

Поздно вечером мы добрались в Чечельник, а утром немцы атаковали город. Началась стрель-ба. Ночью бой закончился, люди начали выходить из укрытий, пробираться к своим домам. В горо-де были уже немцы. Нам, беженцам, деваться было некуда. Хозяин-еврей одного из домов на бли-жайшей улице согласился за небольшую плату предоставить нам кров. Хотелось вернуться домой, но как это сделать? Лошадей и телегу мы потеряли при перестрелке.

Прошло несколько тревожных дней. Появились слухи о том, что немцы где-то кого-то жесто-ко избили и расстреляли. Говорили, что по ночам они врываются в дома, грабят, все уничтожают, а иногда и убивают. Ночи превратились в сплошной кошмар…

Однажды ночью я почувствовал во сне, как кто-то меня тормошит. Открыв глаза, я увидел папу, который держал в руках мою одежду. В доме было темно, кто-то снаружи выламывал входную дверь. Стоял шум, слышались голоса немцев, время от времени раздавались выстрелы. В папиных глазах не было ужаса – только безграничная печаль и обреченность.

В одно мгновение я был одет. Треснула и развалилась дверь, и мы все ринулись к другому вы-ходу. Мы с дядей Нухимом оказались в какой-то боковой комнате. Я выскочил в окно, следом дядя. За спиной раздались выстрелы, и мы разбежались в разные стороны, сразу потеряв друг друга.

Я побежал к ближайшему дому. Туда же прибежали и остальные. Дверь была не заперта, и мы мигом оказались внутри. Прижавшись к стене в кромешной темноте, мы стояли без звука несколь-ко секунд, как вдруг открылась дверь одной из комнат, и оттуда вышл немецкий офицер с пистоле-том в руках. Хозяйская дочь умоляла его не трогать нас. Я, стоя у самой двери, резко открыл ее и выскочил наружу, а за мной и все остальные. Мы бежали толпой, но нас никто не преследовал, не стрелял вдогонку. Добежали до соседнего еврейского дома. Хозяева все слышали, они сразу же от-крыли дверь и впустили нас.

Мы молча расселись на земляном полу и принялись выяснять, кого нет. Не было моего папы, дяди Нухима и Тойвы Ровнера. Мы не знали, где они, живы ли и что нам делать.

На улице воцарилась мертвая тишина. Вдруг раздался громкий крик, а потом плач какой-то жен-щины. Она шла и причитала о погибшем отце. Это была 17-летняя дочь нашего хозяина, она поте-ряла рассудок.

Утром пришел папа, к вечеру – все остальные… Родители начали искать место, куда можно пе-реселиться. Через несколько дней наша семья, семья дяди Нухима, Лефлер с женой и многочислен-ная семья Штейнберга поселились в пустом доме около церкви… Однажды ночью папа отправился пешком разведать, какая ситуация в Крыжополе. Это была весьма рискованная операция. Мы уже знали, что на евреев охотятся повсеместно, но другого выхода не было.

Через день утром нас разбудил шум на улице: выстрелы, взрывы, душераздирающие крики. Этот ужас медленно приближался к нам. Мы поняли, что немцы выгоняют евреев из домов на ули-цу. Они подходили к дому, и, если дверь оказывалась закрытой, сразу стреляли по ней из автома-тов или бросали гранату в окно. Мы поняли, что наступил конец. Открыли дверь и тихо ждали сво-ей участи.

Как только немцы показались на крыльце, все мы добровольно вышли из дома. Нас никто не тронул. Один немец автоматом показал, куда идти. Мы оказались на улице, вдоль которой с обе-их сторон стояли вооруженные немецкие солдаты, не-которые с собаками. Мы быстро двигались вдоль этих шеренг с улицы на улицу, пока не оказались на боль-шой площади. Там уже стояло человек 200, окруженные большим количеством немцев с автоматами. По углам площади были установлены пулеметы.

Толпа на площади все увеличивалась. Часам к 10-ти сбор евреев закончился. Стало тихо. Все абсолютно точ-но знали, что будет дальше. Минуты казались вечнос-тью.

Так прошло несколько часов. Многие люди были на грани обморока.

Немцы вытащили из толпы примерно 30 мужчин и увезли. Мы стали ждать, когда приедут за нами. Но в три

Êðóòîé îáðûâ, êàê ãðóáîå íàäãðîáüå…Å. Åâòóøåíêî

БИБЛИОТЕКА


БИБЛИОТЕКА БИБЛИОТЕКА

часа дня нам объявили, что можно идти домой. Мужчин же увезли хоронить 45 человек, которых уби-ли во время сборов.

Дома все сидели молча. Всех терзал вопрос: что делать дальше? Вечером пьяные немцы пошли развлекаться в еврейском районе. Они врывались в дома, бес-

чинствовали, издевались, пугали выстрелами из пистолетов. Пришли они и к нам. Кричали, бега-ли по комнатам, размахивая пистолетами. Вдруг один офицер увидел Раечку, она стояла посреди комнаты, смертельно перепуганная. Он подошел вплотную, внимательно посмотрел в ее прекрас-ные глаза, размахнулся и со всей силы ударил кулаком в лицо. Рая свалилась на пол. И в ту же се-кунду в доме начался ад. Немцы уничтожали все, что попадалось под руку. Началась беспорядоч-ная стрельба.

Мы выскочили на улицу и бежали, пока не оказались за селом. Увидели указатель на Ободовку и двинулись в том направлении через лес…

В Ободовке у колодца лежали трупы евреев, которых убили ночью. Нам рассказали о жестоком расстреле евреев в Жабикриче, нашем родном Жабокриче!

Мы сразу же ушли из Ободовки и двинулись к Крыжополю. Ночевали в лесу. Полуживые, на сле-дующий день мы пришли в Крыжополь. В доме дедушки застали папу, который вскоре собирался идти к нам в Чечельник. Он вчера вернулся из Жабокрича и до сих пор не мог придти в себя от уви-денного там.

***Немцы захватили Жабокрич ровно через месяц после начала войны. Они не обращали внима-

ния на местно население, в том числе и на евреев – слушали музыку, играли в футбол, были весе-лы и, казалось, беззаботны.

Многие евреи из окружающих сел, Крыжлполя и других ближайших городков решили, что в та-кое страшное время лучше отсидеться в этом тихом захолустье. И немало евреев, которые эваку-ировались из других мест, будучи застигнуты в Жабокриче стремительно наступавшими немцами, тоже решили пока остаться здесь.

Через три дня немецкая воинская часть оставила Жабокрич, уступив место небольшому румын-скому гарнизону. Уже в субботу румыны расстреляли первого молящегося старого еврея. Они пос-тавили его спиной к стене и устроили потешные соревнования: кто точнее попадет в кубик тфилин, прикрепленный, согласно обряду, ко лбу старика.

А на следующий день, 26 июля 1941-го, в местечке начался настоящий ад. Всех евреев раздели-ли на четыре группы... Первую в 160 человек расстреляли на территории правления колхоза, осталь-ных распределили по погребам и там расстреляли. Три дня продолжался этот кошмар…

Более трехсот евреев, в основном стариков, женщин и детей, в июле 1941 года расстреляли ру-мыны, загнав их предварительно в три больших погреба… Один из них был тот самый погреб наше-го соседа Хуны Рабиновича….

Когда Танечка Стратиевская с мамой и 9-тилетним братиком опустились в погреб, ей было все-го четыре года. Что может быть прелестней хорошенькой игривой четырехлетней девчонки? Кто мо-жет решиться поднять руку на такое божественное создание?

Но мама уже понимала – они смогут. Ее мысли судорожно искали спасения хотя бы для малень-кой Танечки.

В мгновенье ока она посадила дочурку в рядом стоявшую пустую бочку, закрыв ее своим телом. Пулеметная очередь сразила ее и ее девятилетнего сына. Когда убийцы посчитали, что все кончено, они забрали пулемет и ушли, даже не закрыв ворота погреба.

Никто не знает и никогда уже не узнает, как крошечная Танечка выбралась из бочки. Она стоя-ла по щиколотку в крови у убитой мамы и, обливаясь горькими слезами, упрашивала ее подняться.

Вдруг, как приведение, в подвале появился немолодой крестьянин-инвалид, без одной руки. Он поднял Танечку и вынес ее из этого страшного места. Женщины-крестьянки забрали ее к себе домой, помыли, переодели, накормили и сообщили о спасении в Крыжополь родной тетке Фриде.

Прошло несколько дней, пока, рискуя жизнью, пришла из Крыжополя Танина двоюродная сес-тра, тоже Таня, и на руках унесла ее с собой. Маленькая Танечка была так перепугана случившим-ся, что боялась сойти с рук сестры. Та пронесла свою чудом спасшуюся сестричку на руках до Кры-жополя – 10 километров.

В Крыжопольском гетто она оставалась до того дня, как их освободила Красная Армия. Позже вернулся с войны ее отец.

Танечка выросла и стала красивой, умной и доброй девочкой. Она окончила институт, вышла замуж и живет сейчас в Израиле. У нее свои дети и внуки. Сейчас она на пенсии. Никто из крыжо-полян, бывающих в Израиле, не упускает случая повидаться с ней или хотя бы поговорить по теле-фону.

Таня Дранюк (такая у нее по мужу фамилия) пишет стихи, в которых она рассказывает детям, внукам и всему миру о страшных днях трагедии нашего народа. Я привожу здесь ее воспоминание


БИБЛИОТЕКА БИБЛИОТЕКА

о том, как мама спасла ее, усадив в бочку, описанное в ее бесхитростных стихах.

Жабокрич, так село то называлось,Куда в последний раз нам довелось пристать.Фашисты там уже лютовали,И в погреба людей согнали,Их собираясь расстрелять.Среди обреченных в подвалеБыли мать, дед, брат и я.И мать моя заметалась,Пытаясь спасти хоть меня.Она увидала бочку,В нее посадила дочку.Потом умоляет брата:«Лезь в бочку скорее с сестрой!»Но тихо он ей отвечает:«Нет! Что с тобой, то со мной!»… Вот пулемет на секунду заглох.Он отнял у матери сына.…………………………….И стало тихо вокруг.Я вылезла из бочки,Меж трупов к маме поползла,Одела ее платочек,И тихо плакать начала…………………………..

Обычные слова обыденно звучат,Но сердце вдруг теряет ритм.Там, в прошлом, громовой раскат:Ты слышишь вдруг засова визг…Там раздается дикий крикЛюдей, шагнувших в вечность…

Мы говорим о тех, кто там погиб,В Освенциме и в Минске, и в Жабокриче.Миллионы Жизней. Личностей, Живых…И память стискивает сердце обручем.

Он шел в большой колонне измученных людей.Недавно был в отцовском доме, сейчас среди заснеженных полей.Уж сколько суток без еды, ни крошки хлеба не съедают.И все идут, бредут вперед… Колонна тает, тает, тает.Что будет завтра в это время? Жив будет ли он утром, днем?Через неделю, через месяц? А будет ли вообще ПОТОМ?!

Вместе с Таниной мамой и братиком в тот день расстреляли 13 человек ее близких родствен-ников, включая ее деда.

После трех дней расстрелов и охоты на уцелевших евреев в Жабокриче наступила тишина. Ру-мыны убрались в свои воинские части, украинцы отсиживались в своих домах, выжившие евреи вы-бирались из своих убежищ и пытались добраться до своих домов.

А трупы продолжали лежать в погребах. Стояла невыносимая жара, и, опасаясь эпидемий, ук-раинцы засыпали погреба известью. Но жуткий смрад начал отравлять Жабокрич. Тогда местные власти приказали оставшимся в живых и возвратившимся к этому времени в местечко евреям вы-нести трупы из подвалов и похоронить в ямах. Трупы из большого подвала Дувида Гершковича были сброшены в находившийся рядом «ледник», яму для хранения льда в летнее время.

С ужасом и болью многие евреи узнавали растерзанные тела своих друзей и близких. Эта адс-кая работа продолжалась почти неделю…

После войны, в 1946 году командир румынской роты, выданный своими солдатами в лагере пленных, был осужден военным трибуналом в Виннице как человек, руководивший расстрелами в нашем местечке и приговорен к 25 годам тюрьмы строгого режима (по другим сведениям – к пове-шению). Свидетелями были евреи, оставшиеся в живых.



Их замуровали в алебастровой шахте

Небольшой городок в Донбассе. До революции его называли Бахмут. С 20-х годов прошлого столетия он стал Артемовском, в котором проживало много евреев. Каждый пятый был евреем. Евреи сыграли большую роль в развитии экономике и культуры не только этого уездного центра, но и всего Донбасса.А потом в городок, где я родился, пришла большая война. Поздравляя как-то свою сверстницу с днем рождения, я написал: «Последними мы видели войну большими и недетскими глазами...»Да, мы, дети, видели ее по-разному. Кто-то из моих ровесников пережил оккупацию города, кто-то, как и я, эвакуировались, но они тоже видели войну. Я увидел, что у войны не детское лицо.Эшелон, в котором мы уезжали, часто попадал под бомбежки, и я тоже слышал рев и взрывы, свист трас-сирующих пуль. Все это вошло в меня настоящим страхом: я еще долго боялся громких звуков, даже рас-катов грома боюсь.Помню станцию Джума около Самарканда), как мы, дети, плакали там от голода, а взрослые – от того, что плакали дети.Как только передали сообщение об освобождении Артемовска, мы вернулись в родной город. Шли, пом-ню, центральной улицей, можно сказать, бывшей центральной и бывшей улицей, потому что она лежа-ла вся в руинах. В сквере, вдоль дорожки стояли виселицы. Потом нам рассказали, что на них были по-вешены изменники Родины.Мальчишеская жизнь началась с «исследования» руин. Для многих моих сверстников это закончилось печально: соседскому мальчику взрывом оторвало руку.Вскоре я услышал об «Артемовском Бабьем Яре». В центре городе, в подвалы бывшего НКВД согнали свыше трех тысяч евреев. Три дня людям не давали ни воды, ни еды. Мой одноклассник рассказывал, что дети кричали «пить, пить» Те, что были на улице и все это слышали, бросали в окошко снежки, ког-да не видела охрана.А потом всех вывезли за город, к карьерам алебастрового комбината, загнали в камеру и замуровали, заложили кирпичом. Об этом свидетельствуют документы Нюренбергского процесса. В «Яд ва-Шем» есть рапорт начальника полиции безопасности и СД: «город Артемовск очищен от евреев».Об этом и многих других ужасных подробностях я узнал много позже, а тогда, в 43-м,отец нашел квартиру. Двор принадлежал известной в городе семье Ефимцевых. Хозяйка дома еще в 1920-х годах осталась одна с восемью детьми. К началу войны они были уже взрослыми. Одна из ее до-черей была замужем за евреем-выкрестом. Евреем он, согласно законам еще Российской империи, не считался. В оккупированном городе, когда был отдан приказ немецкого коменданта, чтобы евреи наде-ли повязки с шестиконечной звездой, он, естественно, не надел. Увидев его на рынке, одна из соседок закричала:- А ты, жидовская морда, отчего ходишь без повязки?!Испуганный, бледный, он пришел домой. Было принято решение спрятать его у родственников в приго-роде. Люди рисковали жизнью, пряча его на чердаке. А жена раз в неделю носила ему еду. И однажды, уже перед самым освобождением, она пошла к нему в очередной раз. Как потом оказалось, она и к нему не дошла, и назад не вернулась. И до сих пор никто не знает, что с ней случилось. Когда во время сильного ливня размыло камеру алебастровой шахты, где были замурованы жители го-рода, было принято решение трупы разложить в поле за городом и допустить туда всех, чтобы опознали своих. В алебастровой шахте трупы еще не разложились, а только «обуглились». Еще можно было уз-нать одежду и другие детали.Анна Ефимцева, видимо, не подумав, взяла меня, шестилетнего ребенка за руку и повела туда, на это место. То, что я увидел, было просто ужасно. О таком я не читал, не видел в кино. Представьте себе: ря-дами разложены тысячи трупов. Между ними стоят тысячи живых и – нет, они не плачут, они кри-и-и-чаа-а-т…Потрясение, испытанное там, не покидает меня всю жизнь. Когда у меня спрашивают, видел ли я войну, отвечаю: видел. У нее страшное лицо.Сейчас в том месте, где был страшный карьер, находится завод «Шампанских вин». Там есть мемориал, может быть, единственный в мире памятник под землей. Его просто называют СТЕНА. Это стена той са-мой камеры. Сквозь нее время от времени сочится вода. СТЕНА плачет. СТЕНА ПЛАЧА…

М. Габелев,Заслуженный учитель Украины, Холон, Израиль

Поминальные слезы Другу моему Габелеву МаркуВладимировичу посвящаю

Известный украинский поэт Владимир Черенков, о котором можно сказать, перефразировав сло-ва Евгения Евтушенко, «еврейской крови нет в крови его», проникся болью и трагедией друго-го народа, принял ее близко к сердцу и трансформировал в поэтическое слово. В его творчестве тема Холокоста занимает особое место. С формулировкой «за лучшие поэтические произведения на русском языке, напечатанные в еврейской прессе в 2006 году» он был удостоен премии име-ни Леонида Вышеславского.

Май не продан, не предан. Ветераны – в слезах,

«Àíòèñåìèòèçì – ýòî òî÷-íî òî æå ñàìîå, ÷òî è ñàíè-òàðíàÿ îáðàáîòêà, – îáú-

ÿñíÿë ñâîèì ïîä÷èíåííûì Ãèììëåð. – Èçáàâëåíèå

îò âøåé — ýòî íå âîïðîñ èäåîëîãèè, ýòî âîïðîñ ãèãè-

åíû. Ñêîðî ìû èçáàâèìñÿ îò «âøåé».

Давид


СУДЬБЫ СУДЬБЫ Но ликует Победа С мирным небом в глазах. В парке звуки оркестра Оборвал соловей… Серо-бурый маэстро, Мир любовью овей! Вот жених! Вот невеста! Ну, давай порезвей! …Почему неуместно Плачет старый еврей? Заждалась соловьиха… Май, беду отведи! А старик очень тихо, Еле слышно: - Воды…

31 октября 1941 года был оккупирован город Артемовск. Комендантом города был назначен став-ленник зондеркоманды майор фон Цобель, который планомерно выполнял задания вермахта по уничтожению евреев. 19 ноября 1941 года Цобель издал приказ, обязывавший всех евреев заре-гистрироваться в комендатуре и носить на правой руке повязку. 7 января 1942 года по городу рас-клеили объявление, его же опубликовали его в газете «Бахмутский вестник». «Обращение к евреям Бахмута»1. В целях изолированного размещения, все евреи г. Бахмута мужского и женского полов, всех воз-растов, должны в пятницу 9 января в 8 утра собраться в помещении бывшего НКВД в парке2. Каждому лицу разрешается иметь с собой багаж в 10 кг, а также запас продовольствия на 8 дней.3. На вышеупомянутом месте сбора должны быть сданы ключи с указанием фамилии и адреса (улица, № дома) владельца квартиры. Вход в пустые еврейские квартиры или изъятие каких-ли-бо предметов оттуда со стороны гражданского населения рассматривается как грабеж и карает-ся смертью.4. Противодействие этому постановлению, в особенности неточная явка или отсутствие на указан-ном месте сбора, наказывается строжайшим образом.5. Евреи, состоящие где-либо на работе, должны уволиться.Городской голова.

Бахмут, 7.01. 1942 г. В сборном пункте началось непонятное… Все вещи у людей забрали, некоторых избивали дубин-ками. Загнали свыше трех тысяч человек в железнодорожное НКВД. Не давали три дня людям ни виды, ни пищи. Крики и стоны были слышны далеко в городе. Дети кричали: «Пить, пить!» Город древний мой, помнишь Боль военной беды? Из подвалов оно лишь – В сотни глоток: - Воды! Смерти шум не помеха. Обреченные дни. Елки в шубах из снега Сквозь решетки видны… А вокруг (так уж вышло?!) – Полицаев ряды. И уже еле слышно – Из подвалов: - Во-ды. Ребятишки-пострелы Норовили тайком Под угрозой расстрела Метко бросить снежком… Шум, как после обвала. Память – наш поводырь. До сих пор из подвалов Слышно эхо: - В-о-д-ы… * * * А потом – безвоздушная тьма… Честь безвинно погибшим отдайте! Протоколов судебных тома И в аду не придумал бы Данте.

Дядя Берты

Äèêàÿ, íå÷åëîâå÷åñêàÿ æåñòîêîñòü ãåðìàíñêèõ âîéñê íåñêîëüêî îáåñïî-êîèëà äàæå Ãèòëåðà, êîòî-ðûé ñêàçàë: «Òî, ÷òî äåëà-þò íàøè âîéñêà, â ñàìîì äåëå íå ïîääàåòñÿ âîîáðà-æåíèþ. Êàê áóäóò íàøè ñîëäàòû…÷óâñòâîâàòü ñåáÿ, êîãäà âíîâü ñòóïÿò íà ãåðìàíñêóþ çåìëþ?»


СУДЬБЫ СУДЬБЫ«В двух километрах к востоку от города Артемовска, в туннеле карьера Алебастрового завода на рассто-янии 400 метров от входа имеется небольшое отверстие, замурованное кирпичами.После открытия этого отверстия обнаружено продолжение туннеля, заканчивающегося широкой оваль-ной пещерой. Вся пещера наполнена трупами людей, лишь небольшое пространство у входа и узкая по-лоса в центре ее свободны от трупов. Все они тесно прижаты один к другому и обращены спинами к вход-ному отверстию пещеры…Трупы настолько близко соприкасаются, что на первый взгляд представляют собой сплошную массу тел…По показаниям жителей города, Артемовска 9 февраля 1942 года в заброшенную выработку алебастро-вых карьеров было загнано несколько тысяч человек, имевших с собой мелкие домашние вещи и про-дукты питания.По мере того как пещера заполнялась людьми, они расстреливались в стоячем либо в коленопреклонен-ном положении, пригонялась другая группа, которую убивали на груде трупов, и тела убитых нагромож-дались в несколько рядов.Некоторые пытались убежать от убийства и, давя друг друга, погибали в ужасных мучениях…»

«Нюренбергский процесс»

«Когда пробили стену камеры №46, осветили факелами, то увидели жуткое зрелище: огромный, около 1000 кв. м. подземный туннель, наполненный трупами. Осталась свободной только узкая дорожка, даль-ше пройти было невозможно – всюду трупы и трупы. Трупов было тысячи, они мумифицировались. Тру-пы сидят, полулежат, стоят, застыли в той позе, в которой застала их смерть. Вот стоят, обнявшись, муж с женой, Шая и Бася Вахсман с детьми – дочерью Мариной и сыном Мишей. Даже смерть не разлучила их. Вот женщина лет 30-ти сидит на каком-то узле. Здесь же мать обхватила обеими руками маленькую девочку; другая мать крепко прижала костлявыми руками грудного ребенка. Двое малышей, лет 5-6, оде-тые в теплые пальтишки, стоят на коленях, уткнувшись головками в дедушкины ноги…»

Из газет Вместо камеры смерти сегодня – Стена. Силуэты любимых – Где каждая – Ева! Под землей холодит. Но потеет спина – И от страха, конечно, а больше – от гнева… Помним мертвые ряды… Сколько трупов седых?! Кости. Кожа. Игрушки. Посуда. Одежда. И живых на ногах держит только надежда, Что узнают среди убиенных своих… Желтизна сентября, А полынь, как ропа. Засверкали, напомнив о Боге, зарницы. А вокруг (средь бесформенных тел) – черепа, Черепа, черепа и пустые глазницы…

Артемовская трагедия не забытаВ Бахмуте – Артемовске жили люди разных национальностей. Между ними были нормальные добрососедс-кие отношения, взаимоуважение, толерантные отношения между конфессиями, внимание к национальным особенностям и культуре. В городе была еврейская школа и «еврейская больница», еврейское кладбище. В народном доме были три национальные любительские труппы: украинская, русская и еврейская. Все это способствовало развитию городского хозяйства и культуры. А потом наступил черный 1941 год. Значительная часть еврейского населения эвакуировалась, но в городе остались старики, больные, дети. В город пришли фашисты, перед которыми была поставлена задача пол-ного уничтожения целого народа. Сегодня некоторые люди утверждают, что, дескать, каждый народ пост-радал. Да, это так. Но только евреев уничтожали за то, что они евреи. В городе, по приблизительным под-счетам, погибло около трех тысяч евреев. Сейчас уже восстановлено около двух тысяч фамилий. Просто поздно начали этим заниматься: родственники и близкие многих ушли из жизни, многие уехали…

***Они идут к назначенному месту – известные врачи, учителя, ремесленники и другие жители города. Мно-го стариков, женщин с малолетними и грудными детьми на руках. Некоторых стариков родственники ве-

Âîçëå Îäåññû ïüÿíûé ðóìûíñêèé ïîëêîâíèê óñòðîèë ó÷åíèÿ: ñîëäà-òû äîëæíû áûëè ñòðå-

ëÿòü â óáåãàâøèõ åâ-ðåéñêèõ äåòåé.

Родители Берты

Тетя Берты


СУДЬБЫ СУДЬБЫзут на тележках, саночках. Детей много, так как до войны еврейские семьи были, как правило, многодетными. Идут по Харьковской улице невинные люди. Идет к назначенному пункту сбора семья Самуила Каминского, состоящая из 9-ти человек. Самуил держит на руках 4 летнего сына Сашу, жена Лидия держит на руках мальчика Валерия, ему 1 год 5месяцев. Он держит в руках погремушку. Другие их дети держатся друг за друга: Белла – 6 лет, Тамара – 8 лет, Юра – 10 лет, Лия – 12 лет. С ними сестра жены Самуила, русская женщина. Идет к месту назначения Галина Фрейгерова с пятью дочерьми. Одну мать держит на руках, остальные испу-ганно держатся друг за друга. На саночках внук Шнейдера везет парализованную 80-летнюю бабушку. Идет к месту назначения бухгалтер банка Деева. Она еврейка, с ней ее муж, русский по национальности. Он хочет разделить участь своей жены. В семье Щербины мать еврейка, отец – украинец, воевал на фронтах Великой Отечественной войны. У них дочь Лина. Когда погнали обреченных, мать махнула рукой дочери, чтобы она не подходила. Но Лина подош-ла, и полицай схватил ее. Люди города, видя это, ничего не понимая, замерли в ожидании. Знали ли обреченные, куда они идут, что их ожидает? Многие верили, что их будут переселять в другое место. Думали, все-таки немцы… цивилизованный народ… Ночь наполнилась плачем и криками. Часть людей из подвалов вывезли в газовых душегубках в песчаные ка-рьеры. Остальных узников подвалов на рассвете 11 января погрузили в грузовые машины и вывезли к месту казни – в алебастровые разработки. Люди были измождены. Многих стариков заносили на руках в машины. Обреченные люди кричали, плакали, их палками загоняли в машины. Привезли людей к входу в шахту. Обессиленные, истощенные они еле шли, некоторых несли на руках. Моло-дые люди седели на глазах. Людей гнали к зловещей камере №46 – месту казни. К этому месту ведут подземные коридоры. И страшно подумать, что вот так когда-то шли обреченные. Они знали, что их ждет впереди, поэтому путь в подземелье им казался коротким. Да даже если бы им пришлось идти через все коридоры артемовских катакомб и через все пещеры и лабиринты мира, все равно, путь им казался бы слишком коротким. Они догадывались, что их ждет в конце пути. Свыше трех тысяч человек были загнаны в шахту и живьем замурованы. Долго оттуда слышались стоны, плач. Многие жители города, подвергаясь смертельной опасности, все же укрывали у себя некоторых евреев. Семья Д. Плыгуновой спасла от смерти еврейскую девочку Муру, родители которой были казнены фашистами. Со-фья Скибина и Ксения Чистякова скрывали у себя еврейского мальчика Толю Вайнштейна. Семья Георгия Гет-мана, директора МТС, спасла от смерти еврейку Тесменицкую, скрывая ее от фашистов. Тесменицкая долго работала после войны врачом в городе. Врач Ионов (русский по национальности) спасал многих евреев горо-да, отдавая им паспорта умерших русских жителей города. Когда Артемовск был освобожден от оккупантов, к членам государственной комиссии подходили жители горо-да и спрашивали, куда делись несколько тысяч евреев, жителей Артемовска? Они видели, как машины, гру-женные людьми, уезжали в сторону карьеров. Государственная комиссия, активисты города, вооруженные факелами, ведрами с мазутом, отправились на поиски. Обследуя шахты алебастрового комбината, пройдя с факелами около километра под землей, они обнаружили заделанный кирпичом шурф шахты №46…Необходимо было, чтобы местные жители смогли опознать среди трупов своих родных, знакомых. Разобла-ченные пособники фашистов – полицаи, выносили из шахты трупы. Жители города многих опознали: Жал-ковскую Фаню Моисеевну, которая была замурована в карьере с грудным ребенком на руках; Анпова Ф.Б., ко-торый до войны работал в железнодорожной типографии; Апштейна Соломона, который погиб в обнимку с дочерью Панночкой; Лисицина, который до войны работал заведующим типографией газеты «Железнодорож-ник Донбасса». Всего было опознано 408 человек. Городскому штабу «Поиск» удалось установить более 1,5 тысячи имен по-гибших.

***Каждый год 11 января в Артемовске вспоминают о том страшном дне 1942 года, когда фашистские захватчики живьем замуровали в выработках алебастрового комбината, в камере №46, более трех тысяч человек. Боль-шинство из них – евреи.Сейчас на этом месте, где находится завод шампанских вин, по инициативе бывшего директора Аркадия Клей-на, сооружен мемориал, единственный памятник под землей, который жители Артемовска давно назвали «Стеной плача».Каждый год у этой стены проходит городской митинг. Звучат удары метронома. Звучит печальная еврейская мелодия и чеканные строки стихов, посвященные трагедии.Эта стена – символ горя и страдания, напоминание о страшных годах войны. Благодаря огромному труду Да-вида Вигдергауза и городского штаба «Поиск» многие имена погибших установлены. Сколько бы раз ни приходили мы сюда, сколько бы ни всматривались в символические белые фигуры невинно загубленных, все равно испытываем трепет и волнение. Неужели одни люди могли сотворить такое с другими?Листаешь современные газеты. Внуки борцов против фашизма жгут синагоги, оскверняют кладбища, повто-ряют измышления геббельсовской пропаганды. И когда об этом узнаешь, думаешь, что не напрасно мы каж-дый год приходим к этой Стене. Она напоминает старым: «Помните о нас, когда воспитываете следующие по-коления!».Она напоминает молодым: «Вы думаете, это игра? Смотрите, не заиграйтесь! Вот к чему это может привести».Гитлеровцы мечтали решить «еврейский вопрос», уничтожить народ. Но народ этот не удавалось уничтожить никому на протяжении тысячелетий. Рассеять по миру – да, унизить – да. Но не уничтожить!К мемориалу возлагаются цветы и по древней еврейской традиции – камешки.В этот же день в городском краеведческом музее проходит концерт-реквием. Так что Память – жива.

М. Габелев,Заслуженный учитель Украины, Холон, Израиль

Â Ïðèëóêàõ íåìöû ñâÿçà-ëè øåñòåðûõ åâðåéñêèõ äåâóøåê, èçíàñèëîâàëè èõ è îñòàâèëè ãîëûìè ñ íàä-ïèñÿìè: «Óáîðíàÿ äëÿ íå-ìåöêèõ ñîëäàò».

Тетя Берты

Мы продолжаем публикацию отрывков из воспоминаний Бориса Литмановича, начатую в про-шлом номере журнала «Судьбы Холокоста»

2 августа 1943 года нас привезли в город Лянс (провинция Па-де-Кале) и разместили в барач-ном лагере, который охраняли бельгийские эсэсовцы. Долгое время нас водили на работу в шахту номер два под охраной и никуда не выпускали из лагеря. Кормили плохо, но все же давали к обеду стакан низкосортного виноградного вина, что хоть как-то компенсировало нехватку витаминов.

Сначала я пытался работать пневматическим отбойным молотком, но это оказалось мне не по силам, физически я был слаб для такой работы, и мастер-француз перевел меня на бутовку кам-нем пробиваемого участка трека. Меня приставили к рабочему-французу по имени Николай, рус-скому белоэмигранту, с которым я проработал до самого моего побега из лагеря. Отношения меж-ду нами были дружескими, он был внимателен, как мог, заботился обо мне, иногда приносил еду на нас двоих.

Но вот наступило время, когда военизированную охрану лагеря сняли, поставив лишь одного сторожа-француза. По воскресным дням нас стали выпускать на прогулку в город. Это очень по-могало выносить тюремный режим в лагере.

Во время первой же прогулки, не успел я далеко отойти от лагеря, как меня вдруг окликнули. Этот пожилой француз, пригласивший меня к себе домой, был коммунистом, когда-то он побы-вал в Советском Союзе в составе профсоюзной делегации. Общаться нам было трудно, так как я в то время еще плохо владел французским. Но хозяин накормил меня обедом и просил приходить к нему еще. Впоследствии, отправляясь навестить его, я подгадывал так, чтобы не попасть к обеду – я понимал, что в городе действует карточная система, и продуктов у него не так уж много.

В этом шахтерском городке французы хорошо относились к иностранным рабочим, особен-но к советским.

Иногда во время прогулки я заходил в бистро и выпивал рюмку водки, на большее у меня не хватало денег, а ничего съестного там не продавалось. Так в этом бистро французы встречали меня очень доброжелательно, улыбались, шутили.

Однажды я увидел объявление о том, что состоится футбольный матч между двумя французс-кими командами. Я купил билет и посмотрел встречу Лянс – Лилль. Это было какое-то чудо – по-бывать на таком матче, праздник на фоне всех тех страшных будней.

На работе, во время перерывов мне удавалось побеседовать с поляками и сербами, получив-шими французское гражданство. Разговор шел на русском и украинском языках. Понимали мы друг друга плохо, но все же понимали. Однажды поляк по имени Зигмунд спросил, не хочу ли я сбежать из лагеря и присоединиться к движению французского Сопротивления. Я ответил, что очень хотел бы и что давно вынашиваю мысль о побеге.

Зигмунд предложил подобрать группу из восьми человек и подготовить их к уходу. Первым я предложил бежать Василию Х., лейтенанту Красной армии, он сразу же согласился. Дело пошло…

Приближалось Рождество, и мой знакомый коммунист пригласил меня прийти с товарищем к нему в гости 25 декабря, чтобы вместе с ним и его семьей провести праздничный вечер. Зеленая, пахнущая хвоей елка, вся увешанная игрушками, конфетами и печеньем, Санта-Клаус – все радо-вало глаз, все напоминало далекую и, казалось, уже не твою жизнь. Угощенье было сказочным: де-сяток различных салатов, рыбные и мясные блюда, вина пяти сортов…

Тосты были за окончание войны, за лучшую жизнь в будущем. Я с моим другом Василием были окружены вниманием, мы были счастливы и очень благодарны хозяевам.

Это произошло 8 февраля: группа из восьми человек вышла из лагеря. Мы все разошлись в раз-ные стороны, нас встречали товарищи. Иван Зидар привел меня к себе в дом, находившийся в го-роде Рувруа.

Я пробыл у Ивана довольно долго. Ко мне прекрасно относились, хорошо кормили, а Иван даже газеты приносил. Читать их было и интересно, и полезно – помогало учить французский язык. В доме Ивана я встретился с Феликсом Залуковским, коммунистом, который был в розыске и приговорен к смертной казни. Он пообещал, что переправит меня в отряд борцов Сопротивле-ния, но ожидание затянулось. Я попросил Ивана узнать, почему меня не отправляют к маки. Через несколько дней, вернувшись с работу, он сообщил, что хозяйка квартиры, в которой жил Феликс, из страха выдала его немецким властям.

8 марта в дом Ивана, дождавшись, когда он уйдет на работу, пришли с обыском жандармы.

Мы продолжаем публикацию отрывков из воспоминаний Бориса Литмановича, начатую в про-

Человек, обхитривший смерть



Они нашли меня на втором этаже, я был в постели. Мне приказали одеться, проверили, нет ли оружия, и препроводили в тюрьму города Бетюнь. 14 апреля меня передали в руки немецких влас-тей и перевели в тюрьму города Аррас. Там меня в скором времени вызвал на допрос офицер не-мецкой полиции.

Я рассказал, что ушел из лагеря, чтобы попытаться перейти в свободную от оккупации часть Франции, откуда собирался бежать в Швейцарию. Во время встречи с Феликсом Залуковским мы договорились именно об этой легенде на случай, если меня схватят.

Во время допроса офицер назвал меня «бравым парнем», и это вселило в меня какую-то на-дежду. Дважды он вызывал меня на допрос, сажал в машину и вез в соседний городок, где остав-лял одного в ресторане, а сам удалялся с девицей, которая его ждала. Мне давали чашку кофе с бу-лочкой и газету.

Однажды я увидел из окна тюремной камеры на внутренней площадке Феликса, его вывели на прогулку. Я подумал, что, возможно, он находится в одной из соседних камер, и оказался прав. Когда он вернулся с прогулки, я попросил передать ему, чтобы он подошел к окну: окна наших ка-мер находились под углом друг к другу, так как здание имело восьмиугольную форму. Мы догово-рились придерживаться швейцарской версии.

Вскоре меня вызвали на очную ставку. Я повторил свои показания, Феликс подтвердил, что все было именно так, и меня отправили в камеру.

4 июня меня вызвали в кабинет высшего офицера, где был оглашен приговор военного три-бунала: приговорить Владимира Билли (Белого) за саботаж к шести месяцам тюремного заклю-чения.

Вскоре меня отправили по этапу: через тюрьмы Лилля, Брюсселя, Аахена и Кельна – в тюрь-му немецкого города Хаген. Я прибыл туда 16 августа 1942 года и сразу был помещен в одиночную камеру, что было к лучшему. Я опасался, что при общении на немецком языке я невольно выдам себя тем, что будут выскакивать слова на идиш.

Сначала меня отправили работать на металлургический завод, где я должен был пневматичес-ким молотком очищать стальные отливки от раковин. Это была тяжелая работа, и порой я прос-то не выдерживал напряжения. Тогда меня оставили в тюрьме колоть дрова, а иногда посылали к фермерам на сельскохозяйственные работы – и это было удачей, поскольку фермеры кормили лучше, чем в тюрьме.

Меня выпустили из тюрьмы 4 декабря, выдав 42 дойчмарки. Я попытался уехать во Францию, в Лянс, купил билет, сел в поезд, но при первом же контроле выяснилось, что я остарбайтер, вы-шедший из тюрьмы, и меня высадили на ближайшей станции – в городе Вуперталь. Меня отпра-вили в ближайший полицейский участок, продержали там 15 суток, а потом отправили в штраф-ной лагерь при городских очистных сооружениях.

Мы грузили компост из больших бассейнов, где в течение 20 лет отстаивались стоки. Этот компост был отличным удобрением и охотно раскупался фермерами.

Возле нашего лагеря были размещены пленные французские солдаты. Их кухня обслуживала и наш лагерь тоже. Когда стало известно, что я немного владею французским язы-ком, меня перевели работать на кухню. На приготовление пищи заключенным нашего штрафного лагеря выделялось мало продуктов, а ребята начали жало-ваться и обвинять меня. Узнав об этом, я отказался от этой работы.

С пленными солдатами у меня сло-жились хорошие отношения. Они не-редко приглашали меня пообедать с ними, и это, конечно, был совершенно другие обеды: немцы выделяли францу-зам больше продуктов, а еще они полу-чали посылки – из дома и от Красного Креста. Однажды мы ели крольчатину. Так мне сказали. А потом посмеялись над моей наивностью: на самом деле это была кошка. Услышав об этом, я… тоже рассмеялся.

Через четыре месяца меня отправи-ли в лагерь остарбайтеров, располагав-



Девочка в красном

шийся в Монгейме, при фабрике металлических изделий, которая изготавливала цепи разных размеров и «стаканы» для зенитных снарядов. Меня приставили к гальванической линии: рабо-та заключалась в механическом перемещении корзины весом в полтонны, наполненной круглыми бляшками, из одной ванны в другую.

Монгейм я запомнил, как маленький городок на берегу реки Фейн, окруженный полями и не-большим лесочком. В выходные дни мы гуляли по окрестностям, устраивали танцы и пели песни. С местным населением не общались.

За соседним станочком работала миловидная девушка, которая оказывала мне знаки внима-ния. Наши дружеские отношения со временем переросли в очень близкие…

В течение всего 1944 года города Кельн и Леверкузен подвергались бомбардировкам, и нас по-сылали на расчистку полностью разрушенных улиц. Бомбили и наш Монгейм. Это была ковро-вая бомбардировка. По тревоге мы укрылись в бетонном убежище, сооруженном на территории фабрики. Сидя там, мы слышали оглушительные взрывы и содрогание земли. Сильный удар об-рушился на бок бетонной кровли нашего убежища. Я почувствовал волну пыльного, насыщенно-го порохом воздуха, потом сильный удар по ногам – на них обрушились большие обломки бетона. Мне в который раз повезло: я оказался на краю обрушения, а тех, кто оказался в центре, завали-ло насмерть. Уцелевшие ребята освободили меня из-под завала. Я выбрался наружу и увидел, что все здания фабричных цехов и администрации разрушены. Из подвала доносились крики зажи-во погребенных людей, они задыхались, но мы не смогли найти хоть какой-то инструмент, что-бы освободить их.

В тот день мы похоронили 14 человек.Остатки лагеря вывезли и разместили в здании местной школы. Мы оказались брошенными.

Все разбрелись в поисках пищи. Я зашел в дом главного инженера фабрики, но не нашел там ни-чего съестного. Зато я забрал оттуда пистолет «Вальтер» и патроны к нему, а еще набрал два чемо-дана одежды и белья. Я направился к ближайшей ферме, по дороге ко мне присоединились другие узники лагеря, они тоже надеялись, что смогут получить на ферме продукты. Мы зашли в дом и потребовали, чтобы хозяин забил для нас одну из коров, выдал овощи, хлеб и чтобы он ежедневно приносил нам молоко. Он согласился, потому что у некоторых из нас было оружие.

16 апреля 1945 года в Монгейм вошли американцы. Они взяли нас под свою опеку. Однажды со мной произошел такой случай: я спал и проснулся оттого, что услышал какой-то шум. Прислу-шался и понял, что говорят обо мне. И кто-то называет меня жидом. Я вскочил и направил на ска-завшего это пистолет. Он тоже держал в руках пистолет, направленный на меня. И тут я произнес целую «речь», состоящую из отборного мата и угроз. Это возымело действие: он опустил оружие, и все вскоре разошлись. Это был второй раз, когда мат спас мне жизнь.

На следующий день я обратился к американскому офицеру с просьбой перевести меня в дру-гой лагерь. Так я оказался в лагере, который был размещен в опустевших жилых домах. Там мы ожидали, когда нас переправят в советскую зону.

В октябре эшелон, в который нас посади-ли, прибыл в Инсбрук. Там нас поместили в фильтрационный лагерь. На допросе я расска-зал всю свою историю и получил документы, разрешающие проезд в Киев.

Вскоре нас отправили на родину. 16 нояб-ря я сошел с поезда на станции Фастов и ух-ватился за поручни вагона, отправлявшегося в Киев. Через несколько часов я очутился на хорошо знакомом вокзале. Денег не было, по-этому домой пришлось добираться пешком.

Зайдя в квартиру, я сразу увидел отца. Он был облачен в талес. Он молился и подал мне знак, чтобы я молчал, дал ему закончить мо-литву. Потом он обнял меня и сказал: «Я вы-молил тебя у Бога». Мать была на рынке, ее предупредили о моем приезде соседи…

После неприятных разговорах в органах я получил возможность нормально жить.


ПАМЯТЬСУДЬБЫ


... документ, датируемый сен-тябрём 1944 года: — Заключение Комиссии по рас-следованию злодеяний румы-но-немецких оккупантов, лишь в нашей Одесской области, в горо-де Одессе: «....3а 29 месяцев и 27 дней оккупации в Одесской об-ласти расстреляно, повешено, со-жжено (заживо зарыто в землю)... 279.631 человек... из них детей 22.169 человек, Угнано в «рабство в Румынию и Германию 56.101 че-ловек...». Вот почему именно в г. Одессе возведён первый Мемориал па-мяти погибших евреев «Площадь памяти погибших евреев», па-мятник «Дорога смерти», две Ал-леи праведников народов мира (с 2-мя памятными плитами), а в настоящее время осуществляет-ся возведение памятника памя-ти жертвам Катастрофы в Украи-не (памятник в виде личного дара передаёт Зураб Константинович Церетели). Именно поэтому, уже многие годы дважды в году — в октябре и апреле жители Одессы отмеча-ют Дни памяти погибших (16 ок-тября — погибших евреев, 17 ок-тября — погибших одесситов) и День, освобождения Одессы от захватчиков (10 апреля). Население Одессы, Украины, мы, пережившие Катастрофу, помним и не дадим, никому забыть горе, перенесённое нашим народом!

Яков Маннович


ПАМЯТЬ

июль 2006 | Cудьбы Холокоста | 35

СУДЬБЫ

16 октября день памяти погибших 249 тысяч евреев

юга Украины

17 октября день памяти погибших одесситов при

оккупации немецко-румынскими захватчиками

Скульптурная композиция «Идущие на смерть»

Скульптор Зураб Цирителли

Памятная плита погибшим от рук румынских оккупантов

Памятник 240 тыс. евреев, погиб-ших на «Дороге смерти» в 1941 г.


Охотник за нацистами


Симон Визенталь родился 31 декабря 1908 года в местечке Бучача на территории Австро-Венгрии. В 1928 году он окончил гимназию и подал заявление во Львовс-кий политехнический университет. Однако ему было отказано (существовала квота на прием евреев). Тогда Визенталь поступил в Пражский технический университет и за-кончил его в 1932 году с дипломом архи-тектора. В 1936 году он женился и вернулся во Львов, где открыл архитектурное бюро.

До того как пострадать от нацистов, семья Визенталей успела пострадать от СССР. Когда во Львов, который отошел к Москве после заключения пакта Молотова-Рибентроппа, вошли советские войска, от-чим и брат Симона были арестованы. Ког-да Львов заняли нацисты, сам он и его жена Циля попали в концентрационный лагерь «Яновичи», расположенный рядом с горо-дом.

В 1942 году Циле с помощью польского подполья удалось бежать, до конца войны она успешно скрывалась от нацистов. Сам Визенталь бежал в 1943 году, но через во-семь месяцев был пойман и снова брошен в концлагерь. Позже его переводили в дру-гие концентрационные лагеря. Окончание войны застало его в австрийском концлаге-ре Маутхаузен. 5 мая 1945 года на террито-рию лагеря вошла американская танковая часть и освободила заключенных. На мо-мент освобождения Визенталь находился в бараке для умирающих и весил чуть более 40 килограммов. Американским военным врачам удалось спасти его, а в конце 1945-го он нашел свою Цилю.

Едва встав на ноги, Визенталь присту-пил к сбору доказательств нацистских зло-деяний, работая в тесном контакте с Комис-сией по военным преступлениям Армии США. В течение некоторого времени Си-мон работал также на Управление страте-гических служб (предшественника ЦРУ) и Управление контрразведки Вооружен-ных сил США, поставляя им информацию о нацистских преступниках на территории Австрии. Доказательства, собранные Ви-зенталем, фигурировали на процессах над нацистами, проводившихся в американс-кой зоне оккупации.

Когда в 1947 году его сотрудничест-во с оккупационными военными властя-ми закончилось, Визенталь с группой еди-номышленников открыл в австрийском Линце «Еврейский исторический центр документации». Целью этого постоянно пополнявшегося архива был сбор доку-ментальных свидетельств о злодеяниях на-цистов и подготовка к будущим судебным процессам.

Надо заметить, что с конца 1940-х годов желание во что бы то ни стало добиться на-казания немецких военных преступников стало постепенно ослабевать, как со сто-

роны официальной Москвы, так и со сто-роны Вашингтона. Собственно, нацистов активно искали только в самое первое вре-мя после победы, а потом началась Холод-ная война, и бывшим союзникам стало не до беглых эсэсовцев. Нет, конечно, поиски продолжали вести, найденные представа-ли перед трибуналом, но прежнего рвения у победителей уже не было. Но Визенталя это обстоятельство не волновало – у него была своя цель: сделать возмездие нацис-там неотвратимым.

Визенталь сумел обнаружить более 1100 нацистских преступников и передать суду собранные им материалы. Среди этих лю-дей были Франц Штангль, комендант лаге-рей смерти Треблинка и Собибор, где были отравлены в газовых камерах, расстреляны и замучены 750 тысяч человек, Хельмина Браунштайнер – убийца детей в концлаге-ре Майданек, Карл Зильбербауэр – офицер гестапо, арестовавший 14-летнюю Анну Франк и ее семью в Амстердаме, шеф лион-ского гестапо Клаус Барбье.

Человек, прошедший через несколько концлагерей и потерявший за годы войны более 80 родных, имел право на пристрас-тное отношение к розыскам нацистских преступников.

Всемирно известный еврейский обще-ственный деятель и публицист Симон Ви-зенталь скончался в Вене в 2005 году в воз-расте 96 лет.

НЕОЖИДАННАЯ ИСПОВЕДЬ

В темноте Симон услышал слабый го-лос: «Пожалуйста, подойдите поближе, я не могу громко говорить».

Когда он привык к темноте, увидел, что голова больного, голос которого он услы-

БИБЛИОТЕКАБИБЛИОТЕКА

«ß äîáèâàþñü íå ìåñòè, à ñïðàâåäëèâîñòè».

•••«Ñìûñë ïîèñêîâ áåãëûõ ïðå-ñòóïíèêîâ çàêëþ÷àåòñÿ íå ñòîëüêî â ïðåñëåäîâàíèè êîíê-ðåòíîãî Ýéõìàíà èëè Ìåíãåëå, ñêîëüêî â òîì, ÷òîáû âèíîâ-íûå â ïðåñòóïëåíèÿõ ïðîòèâ ÷åëîâå÷íîñòè íèãäå íå ÷óâñ-òâîâàëè ñåáÿ â áåçîïàñíîñòè».

Девочка в красном Девочка в красном

Ãëàâíûé ñìûñë ìîåé ðà-áîòû çà ïîñëåäíèå ïîëâå-êà, — ñêàçàë Ñèìîí Âèçåí-òàëü, — â òîì, ÷òî óáèéöû çàâòðàøíåãî äíÿ ïðåäóïðåæ-äåíû: îíè íèãäå íå íàéäóò ïîêîÿ


БИБЛИОТЕКАБИБЛИОТЕКАшал, была полностью перевязана бинтами, открытыми оставались только глаза, нос и рот.

Симон не знал его, но было видно, что это – немец. Вид молодого, умирающего нацис-та, разговаривающего прерывистым изломанным голосом, не тронул Симона, ибо за годы неволи в тюрьмах и концентрационных лагерях смерть и страдания стали постоянными спутниками Симона.

Немец рассказал ему о своем детстве и о родителях, которые не смогли остановить его, не сумели ему помешать вступить в гитлерюгенд. А когда началась война, он добровольно вступил в СС, а потом пошел воевать на русский фронт.

Рассказывая свою историю, немец все время держал руку Симона холодными пальца-ми. Вдруг рука его задрожала и таким же дрожащим голосом он сказал:

- Моя мать не должна знать, что я сделал. В ее душе должен сохраниться образ хоро-шего сына.

Симона передернуло всего. «А думал ли ты о своей маме, когда убивал еврейских детей и стариков, и женщин», – пронеслось у него в голове, – ведь убивал, неверное.

Симон не хотел слушать исповедь солдата, ничего не хотел знать о его детстве и о его родителях. Он, потерявший столько своих самых близких людей, думал сейчас о том, что, если этот человек сожалеет о своих преступлениях, он должен исповедаться перед свя-щенником своей религии.

Симон порывался уйти, но умирающий удерживал его цепкими пальцами. В какой-то момент Симону показалось, что он уже никогда не освободиться из этих пальцев. И тог-да он рванул руку, но немец умоляюще посмотрел на него и пошевелил губами: не уходи-те, просил он.

Фашист продолжал свой рассказ. Теперь он вспоминал триумфальное шествие по Рос-сии, по ее бесконечным дорогам. Все переплелось в его повествовании: горящие грузови-ки и танки, мертвые лошади и умирающие на обочинах русские солдаты, просящие помо-щи у проходящих мимо завоевателей, которые чаще всего пристреливали их.

Однажды, рассказывал он дальше, их часть остановилась на отдых в каком-то большом городе. Прогуливаясь по городу, он увидел большую группу людей под охраной. В первый раз немец видел столько евреев. В газетах всегда писали, рассказывал немец, что евреи были причиной всех несчастий, войны, бедности, голода, безработицы.

- А я видел в глазах евреев только страх, – тихо произнес немец.Симон еще раз попытался уйти – его терпение заканчивалось. Но больной снова ума-

лял его остаться, дослушать его.- Я должен это рассказать вам, понимаете, пожалуйста, останьтесь.И он продолжал:- За окнами второго этажа я увидел человека с маленьким ребенком на руках. Рядом

стояла женщина. Это была мать ребенка. Свободной рукой мужчина закрыл ребенку гла-за, а потом прыгнул вместе с малышом на улицу. За ним последовала мать ребенка. А по-том я видел, как из соседних окон падали вниз горящие тела. Из самого дома слышались пронзительные крики. Одну семью я никогда не забуду, особенно ребенка. У него были черные волосы и темные глаза.

Немец смолк. Молчание длилось несколько секунд. Он выпустил руку Симона, но пальцами прикасался к его ладони, чтобы чувствовать его присутствие.

- Я знаю, то, что я вам рассказал, ужасно, – тише прежнего произнес он. – Долгими но-чами в госпитале, когда я ждал смерти, я хотел поговорить об этом с евреем, и попросить прощения у него. Я только не знал, остались ли еще евреи в живых.

Умирающий еще что-то сказал, но Симон его не услышал. Он думал о маленьком Эли в гетто, который чудом выжил во время многочисленных набегов на детей, на которых фа-шисты смотрели как на бесполезные не работающие рты.

Взрослые работали весь день снаружи, а эсесовцы во время их отсутствия сгоняли де-тей и забивали до смерти. Некоторые дети избегали телесных истязаний, потому что уме-ли прятаться. Их родители делали укрытия под полом, в печах, в шкафах с фальшивыми стенами. В детях развивалось чувство самосохранения, а интуиция подсказывала им, что надо делать в критические моменты.

Но постепенно эсесовцы обнаруживали самые умные места и выходили победителя-ми в этой игре со смертью.

Симон мотнул головой, словно хотел стряхнуть с себя горькое воспоминание, и снова услышал голос умирающего:

- Очнувшись в госпитале, я уже знал, что потерял зрение. Это чудо, что я еще жив. Меня перевозили из одного госпиталя в другой, но они никогда не отправляли меня к маме. Мое сознание не перестает напоминать мне о горящем доме и о семье, которая вы-прыгнула из окна. Многие немцы моего возраста ежедневно умирали на полях сражений, а я остался здесь со своей виной. И я благодарю Бога за то, что в последние часы моей жизни ты со мной. Я не знаю, кто ты. Я знаю только, что ты еврей. И этого достаточно…

Симон встал и вышел из комнаты. Прослушав историю немца на протяжении несколь-ких часов, раздираемый между отвращением и состраданием к умирающему, Симон Ви-зенталь вышел из комнаты, не проронив ни слова.

Артур Миллер

«Ñëåäóþùåå ïîêîëåíèå (òå, êòî ðîäèëñÿ ïîñëå 1945 ãîäà!) äîëæíî óçíàòü î Õîëîêîñòå íå èç ó÷åáíèêîâ ïî èñòîðèè, íî

îò æèâûõ ñâèäåòåëåé» •••

«Êîãäà-íèáóäü Ãîñïîäü ïðèçî-âåò íàñ ê ñåáå, è åâðåè, êîòî-ðûå óæå äàâíî íà íåáå, ñïðî-ñÿò, ÷åì ìû çàíèìàëèñü íà çåìëå»

•••


Клара Тиханович

В ту ночь Рая плохо спала. Сны, страшные сны мучили ее, стоило только сомкнуть веки. Из-за этих снов она то и дело просыпалась, по много раз каждую ночь. Однаж-ды, в очередной раз вырвавшись из кошмара, Рая обратила внимание на то, что койка слева от нее, у окна уже занята. Три дня она и неизвестная соседка пролежали вмес-те, вдвоем в той небольшой (всего на три койки) больничной палате первой клиники. В Минске больницы назывались по номерам – первая, вторая, третья… Первая клиничес-кая больница находилась на проспекте Сталина.

Рая хорошенько укуталась и снова заснула. Тут же ее вновь обступили ставшие уже привычными кошмары: война, страх, ужас…

Она вздрогнула и проснулась. Это был шепот, что-то вроде бормотания под нос. Быстро-быстро изо рта соседки вылетали какие-то непонятные, видимо, давно заучен-ные слова на незнакомом языке. Женщина шептала и шептала их в каком-то упоении. Рая догадалась, что это молитва, она молится…

Прошло две недели. Они лежали рядом, и каждое утро Рая слышала, как соседка по палате произносит слова своей молитвы. Два слова были слышны особенно четко: «Барух» и «Адонай».

Когда соседка, помолившись, начала есть, Рая повернулась на другой бок. У нее даже голова закружилась – так хотелось есть. Мало кто был сыт в то время – война только-только закончилась, карточная система, все жили впроголодь…

И вдруг, то ли во сне, то ли наяву Рая услышала- Вы не обидитесь, если я вас угощу? Как вас зовут? Повернитесь ко мне…«Обижусь? Я обижусь!?» Раю, постоянно страдавшую от голода, изредка навеща-

ли в клинике, не каждый день – приносили кусочек черного хлеба или кисель, сварен-ный из пачки. Все, чем могли поделиться домашние – полуголодные старая мама, сес-тры, маленький ребенок…

Гриша, муж Раи, еще не демобилизовался, после войны он еще долго находился со своей частью в Германии, они охраняли какие-то базы, объекты. Иногда Грише давали отпуск на пару дней, и тогда они встречались с Раей в Бресте. Там же, в Бресте они ста-ли мужем и женой. А потом у них родился ребенок…

Рая вскочила и быстро пошла умываться. Она боялась, что соседка забудет о том, что собиралась ее угостить, но напрасно: вернувшись, Рая обнаружила у себя на тум-бочке немного съестного.

Как она ни старалась есть медленно, не торопясь, за минуту все уже было съедено. - Не надо было так быстро съедать, – сказала соседка, – скоро же принесут завтрак.«Да, принесут, – подумала Рая. – Какую-нибудь бурду на дне плоской тарелки…».Надя, а именно так звали соседку по палате, лишь раз попробовала это варево и

есть не стала. Ни разу не ела ничего из больничной еды. Все доставалось Рае. Пото-му-то за две недели, что они провели вместе, Рая даже немного поправилась. А была она худой, очень худой – много работала, мало зарабатывала, хорошо хоть немного по-могали выжить гонорары за статьи, очерки, рассказы, которые она писала и приноси-ла в редакции разных печатных изданий Минска. Редакторы, спасибо им, брали все, что приносила Рая. В некоторых газетах Рая даже считалась внештатным корреспон-дентом, там платили больше. Периодически ее материалы печатали и в центральных, московских газетах.

Надя ела только то, что ей приносили из дома – по нынешним меркам, это была са-мая непритязательная еда: теплый супчик, приправленный лучком, морковочкой и лю-бовью; оладушки; картошечка, пожаренная на комбикорме… Кто-нибудь еще помнит, какая это была дрянь? какое-то серое, мягкое вещество, завернутое в непромокаемую бумагу. Запах у него был удушающее-тощнотворный. Но пользовались же, видимо, лук спасал.

Домашней едой Надя угощала и вторую соседку по палате, а с Раей они и вовсе подружились, спустя много лет после знакомства в больнице они оставались подруга-ми.

При всей своей необыкновенной доброте Надя была некрасива. Совсем. Рыжие редкие волосы, рыжие брови, рыжие ресницы, веснушки покрывали все ее лицо, тело, руки и ноги. Да и фигурой Бог обидел… И только голос – ах, какой же у нее был голос: ласковый, завораживающий, и, чем выше Надя говорила, тем более пленительным ста-новился ее голос. При этом она всегда говорила очень тихо, почти шепотом. Пела Надя тоже очень приятно, нежно.

Наденька-красавицаСУДЬБЫ СУДЬБЫ

Клара Тиханович


Однажды, где-то за полчаса до того, как в отделение начинали пускать посетите-лей, в окно палаты кто-то постучал. Стояла зима, и сквозь замороженное окно Рая едва смогла разглядеть двух женщин, одна из которых пыталась что-то сказать, толь-ко ее не было слышно. Подышав на стекло, женщина написала на нем пальцем «Надя тут лежит?».

Через несколько минут обе посетительницы были уже в палате. Объятия, слезы, поцелуи, красивые, шепотом сказанные слова, потом снова объятия, поцелуи и – сло-ва, слова, слова!

- Мамочка!- Наденька!- Сонечка, любимая!И вдруг Рая услышала:- Красавица, радость наша, нахес майне!Кто это сказал? Кому?Посещения продолжались, слова эти произносились постоянно, и Рая наконец по-

няла, что так посетительницы называли Надю. Именно она была для мамы мужа и ее сестры «милая», «любимая», «красавица», «счастье мое».

Вечером того же дня всех разбудил тихий стук в дверь. Рая, чья кровать была бли-же всех к двери, сказала: «Войдите!»

В палату вошел Бог. Нет, это Рае не померещилось со сна – да и не спала она вов-се, а лишь дремала… Она понятия не имела, как выглядит еврейский Бог, но хорошо помнила, каким Его рисовали на иконах. В палату вошел очень похожий на Него кра-савец-мужчина. Рост – не меньше метр девяноста. Очень красивые миндалевидные, с поволокой черные глаза, обрамленные густыми ресницами. Брови – как два черных крыла. Совершенно седая шапка волос на голове. И лицо – белое, без единой крови-ночки, восковое.

- Это моя муж, познакомьтесь – сказала Надя и хитро улыбнулась. Уж как он ее обнимал, как целовал! И снова: радость моя, любовь, красавица, на-

хес майне.Соседки по палате вышли, чтобы не мешать им целоваться…Прошло несколько дней, и Надя сказала:- Девчонки, что вы молчите? Я же вижу, я понимаю, вы хотите узнать, как такое мо-

жет быть – такой красавец и я, на всех чертей похожая!Немного посмущавшись, Рая со второй соседкой по палате, забрались с ногами на

койку Нади и приготовились слушать рассказ Нади.Рассказ этот продолжался на протяжении недели – все свободное время от сна,

еды, приема лекарств. Они слушали Надю. - До войны мы жили в деревне. Это была большая деревня со своей школой и клу-

бом. Были там еще церквушка и синагога, обе закрытые. Люди – белорусы, евреи, люди других национальностей – жили дружно, ходили друг к другу в гости, даже свадь-бы были межнациональные.

1941 год. Война. Многие, в том числе мои братья, ушли на фронт. Через некоторое время к нам стали поступать сообщения о раненых, приходить похоронки. Деревня за-плакала, зарыдала, завыла.

В соседней деревне стояли немецкие войска, там было много полицаев, а из нашей деревни в полицаи никто не пошел. Так получилось: молодые все воевали, старики не годились на эту роль.

Время от времени в деревню заскакивали немцы и полицаи, так они, видимо, сле-дили за порядком. И вот однажды, как гром с ясного неба – к нам с танками и пушка-ми наехали немцы, полицаи на конях. Они развесили на заборах множество объявле-ний на русском и немецком языках о том, что такого-то числа в такое-то время евреям, цыганам, коммунистам и прочим «нерусским» следует явиться с вещами на площадь в центре.

Мы очень дружили с семьей раввина, проживавшей по соседству. С их детьми мы вместе ходили в школу, вместе играли, участвовали в самодеятельности. Не знаю, мог ли глава этой семьи считаться тогда раввином, ведь синагога была закрыта, и он ра-ботал в школе.

Когда появились эти объявления, мой отец пошел к соседям и предложил помочь скрыться – уехать в город, где у нас жила родня. Сосед отказался. «Что плохого могут сделать нам немцы, – сказала его жена. – Это цивилизованный народ с высокой куль-турой…»

Знала бы она, что вечером того же дня эти «цивилизованные» за волосы выволо-кут ее из родного дома и запихнут в машину…

Началось все с того, что к дому подъехали несколько машин. Вышел немец и ска-зал: «Вещи оставьте, их привезут на другой машине, а сами – погружайтесь!». Тоже са-мое происходило и возле других еврейских домов.



Началась паника, стоял стон, кричали дети. Полицаи набрасывались на людей и си-лой запихивали в машины, хлестали плетками, били ногами. Шум поднялся ужасный, все сбежались, лилась кровь… Деревенские бабы стали хватать еврейских детей и убе-гать с ними. В них стреляли, в некоторых попали.

В семье раввина было много детей мал мала меньше. Я знаю, что многих из них унесли в тот ужасный день женщины нашей деревни. Был у раввина сын по имени Меер – очень красивый мальчик старше меня года на два. В школе за ним все девочки бе-гали…

Когда раввина и его жену уже затащили в машину, мать кричала: «Меерке, майн зун!»

Полицаи уже поволокли и Меера, как вдруг подошел немец и, схватив Меера за пле-чо, оттащил его в сторону. Ничего не поняв, Меер сам бросился назад, пытался залезть в машину, где находились его родные, но фашист второй раз вмешался и отшвырнул Меера в сторону. Мальчик упал.

Машины ушли. Залитая кровью площадь опустела. Вокруг Меера валялись обрыв-ки одежды, обувь, мешки, чемоданы… Темнело…Он боялся идти домой, по улицам все еще носились полицаи. Когда стало совсем темно, Меер постучался в дверь нашего дома. Он остался у нас – сначала на ночь, а потом было решено, что мы будем его пря-тать.

На протяжении нескольких месяцев полицаи делали налеты на нашу деревню, а од-нажды никуда не ушли, остались надолго. Выгоняли людей на работы, избивая плетьми, насиловали женщин, отбирали все съестное и съели в конце концов всех деревенских кур, коров и свиней.

Немцы знали, что в нашей деревне не осталось ни евреев, ни коммунистов. О том, что они уверены в этом, говорил мой отец, а он служил в церкви. Фашисты редко за-ходили к нам, и Меер мог свободно передвигаться по дому. На кухне, в углу, у самого выхода во двор, у нас был погреб для хранения продуктов, вход в который закрывала крышка, поверх которой мы всегда клали коврик. В этом погребе Меер прятался в слу-чае опасности.

Погреб был большим и глубоким. Моя мама часто устраивала дни благотворитель-ности – раздавала еду, а еще у нас часто угощали по праздникам…

Как-то к нам в дом внезапно зашел немец, и Меер, зацепившись за коврик, едва ус-пел спрыгнуть в погреб. Некогда было включать свет, искать лестницу, потому он имен-но прыгнул и… сломал ногу.

Немец сидел долго, часа два. Ел, пил, спал, вставал и снова к столу – есть и пить, пока не окончательно не захмелел и не заснул. Только тогда отец смог спуститься в погреб. Он нашел там Меера лежащим в луже крови, почти без чувств, через порван-ную штанину была видна распухшая, как колода, нога – у него был открытый перелом.

Врача в такой ситуации не позовешь, пришлось лечить самим. Дежурили по очере-ди, делали компрессы, примочка – все, что могли. Отцу часто приходилось оказывать помощь больным, он даже роды иногда принимал, так как больница находилась далеко от деревни. Мама моя тоже немного разбиралась в медицине, она преподавала в шко-ле природоведение. Мама моего мужа в той же школе учила детей истории и немецко-му языку…

Нога у Меера постепенно заживала, но он был очень слаб и часто болел простудны-ми заболеваниями.

Немцы требовали, чтобы мы каждую неделю приходили отмечаться в полицию. Пос-тоянно придумывали что-то новое. Если поначалу к нам приходил тот немолодой немец, что часто и подолгу сидел у нас «в гостях», спокойный, ему бы только брюхо набить и спиртным залиться (это ведь именно он спас Меера, отшвырнув его от машины!), то по-том стал приходить молодой. Этот фашист вел себя непристойно, много пил, приво-дил девушек. Отец сделал ему замечание, от чего тот сделался вообще невыносимым.

Бывало так, что мать или отец спустятся в погреб, а выйти не могут по несколько дней, чтобы этот немец не узнал о существовании убежища, вдруг заинтересуется, что там есть. Страшно было подумать о том, что в таком случае нас всех ждет. Приходилось придумывать разные истории – в город поехали, в райцентр, дескать, чтобы продать ка-кие-то вещи и купить продукты.

Застрявшему в погребе приходилось нелегко – спать не на чем (Меер спал на соло-ме, которая лежала на земле), холодно, сыро, а еда быстро заканчивалась, и тогда «уз-ников» мучил голод.

Наш дом стоял на околице, почти в лесу: дом, огород – и сразу лес. Партизан в нем не было, лес был почти непролазным. Однажды отец сказал, что надо вырыть из погре-ба проход в мою комнату, окна которой выходили в огород, а дверь закрывалась изнут-ри. Папа объяснил, что в конце концов нас могут раскрыть, и тогда всем будет конец.



Если мы только не убежим в лес. Он решил, что в мою комнату нужно занести продук-ты, чтобы никто не голодал из-за того, что немец сидит в доме.

Отец начертил на полу, где примерно будет место будущей крышки подземного пе-рехода, и мы начали копать. День и ночь, по очереди. Из той земли, что была вынута первой, мы соорудили небольшое возвышение, чтобы спать было удобнее. Дальновид-ная мама предложили вырыть яму, чтобы Мееру было где спрятаться, если немец все же найдет погреб. Как в воду глядела! Это случилось, когда землю уже некуда было де-вать, и мы стали выносить ее ведрами в огород. И полицай это заметил! На его вопросы мама отвечала, мол, в склепе картошка мерзнет, хотим в погреб ее перенести, а места в погребе нет – вот и роем землю, чтобы картошку спасти. Полицай залез в погреб, все осмотрел, но Меера, сидевшего в яме, не заметил.

Зимы во время войны были лютыми, пришлось в погреб печурку поставить, а трубу вывели наружу через маленькое окошечко погреба. Мееру было не сладко там, но и ро-дители мерзли, когда приходилось по два-три дня от немца скрываться.

Сложнее всего было с туалетом. Человек должен хотя бы через день иметь воз-можность опорожнить кишечник. Папа соорудил из полочек, на которых до войны стоя-ли наши варенья-соленья, загородку и поставил туда большое ведро – чтобы выносить хотя бы не каждый день, могли же заметить…

А каково оно было – его выносить, вы можете представить?..Надя заплакала. Сквозь слезы она произносила слова молитвы и постепенно успо-

коилась настолько, что смогла продолжить рассказ.- Когда была моя очередь сидеть с Мееркой, мы читали (в том числе много книг по

медицине), играли в разные игры, загадывали и разгадывали…И вот наконец наступил тот день, когда подземный ход был вырыт. Отец выпилил

доски в полу моей комнаты, чтобы сделать крышку. Теперь, когда Мееру было особен-но худо, он выползал в мою комнату. Я говорила, что он часто болел, и у него часто под-нималась температура, его страшно лихорадило.

Шло время. Мы оставались в оккупации. Немцы все еще стояли в нашей деревне. Мама начала болеть, жизнь в постоянном напряжении, да и возраст уже был почтен-ный.

Думаю, об окончании войны мы узнали случайно. Где-то за четыре месяца до того немцы ушли из нашей деревни, но оставались в соседней. Привыкнув за все эти годы жить в страхе, мы продолжали прятаться. Но я стала чаще бывать с Меером, он стал выздоравливать, немного окреп. По ночам мы с ним лазили по лесу, никого не боясь – ну, кто туда пойдет?

Зимой снова пришлось сидеть в погребе, но иногда мы пробирались ко мне в ком-нату. Знаете, я же никого еще в своей жизни не любила, кроме родных, конечно. Я мно-го читала и знала, естественно, что есть и другая любовь. Вот такое чувство и пришло ко мне.

Это было не то чувство, как во время его болезни, когда я кормила его и приговари-вала, как ребенку: «Ну, съешь еще ложечку, вот так, молодец, мой хороший, дай я тебя за это поцелую».

Это было не то чувство, как то, что я испытывала, когда прижимала его к своей гру-ди, если он дико кричал во время перевязок и всех тех процедур, с помощью которых мы пытались лечить его ногу.

Нет, это было совсем другое. Я его полюбила.Однажды, сидя на топчане (так мы называли то самое возвышение из земли в пог-

ребе, покрытое соломой, спальное место Меера), я тесно прижалась к нему и шепнула на ухо: «Меерка, сделай мне ребенка». «Что ты сказа-ла?» – заикаясь, прошептал он. Я повторила. «Как?» – говорит Меер. «Ты что, не знаешь, как это делается?» – «Нет, почему же, теоретичес-ки я знаю. Но если ты забеременеешь, ты будешь ходить с животом, как ты себе это представляешь? Твои родители точно мне «спасибо» не ска-жут. Немцы, полицаи – они тоже увидят, начнутся вопросы, допросы. А рожать где будешь?..»

Он что-то еще долго говорил, мой Меерка, но…В общем, в скором времени у меня появилась тошнота. А еще пого-

дя я несколько раз обнаруживала у себя на белье кровь. Мне же часто приходилось тяжести поднимать, ведро с отходами я, к примеру, подава-ла, а папа или мама забирали и уносили. Меер не мог подавать, он сра-зу же начинал кашлять – у него начался туберкулез, и он все чаще оста-вался в моей комнате.

Однажды отец, у которого был свой ключ, зашел и увидел, что его дочь, его кровиночка, девочка, выросшая в религиозной семье, чье каждое утро начи-



СУДЬБЫ

нается с «Отче наш», лежит в постели с мужчиной. Думаю, если бы он увидел тоже са-мое в погребе, то скорее всего подумал бы – греются дети. Потом я узнала, что мама давно догадывалась, но ни отцу, ни мне ничего не сказала.

Закончилась война. В деревню стали возвращаться солдаты, беженцы, эвакуиро-ванные. Вернулись и соседи – родня Меера. Их мало осталось, из некогда огромной се-мьи вернулись единицы…

Люди пытались наладить свою жизнь. Хотели землю засеять – семян не было. Кар-тошка, которую оставляли на семена, оказалась почти вся съедена. А земля – благодат-ная, плодородная белорусская земля, поруганная, истоптанная вражескими сапогами, расстрелянная, залитая кровью – без удобрений плодоносить не хотела. Начался голод.

Многие люди в надежде найти работу устремились в город, в район, где был какой-то шанс заработать деньги, купить самое необходимое из еды, одежды.

Базар кипел, шумел, бурлил – там продавалось все. Знаете поговорку «Кому война, а кому мать родна»? Многие тогда нажились на народной беде. Разворовывались фаб-рики, заводы, склады и магазины.

Меер тоже отправился в город, нашел там работу. А я сидела дома и потихоньку сходила с ума. Я его очень любила. На выходные он приходил домой, и девочки снова бегали за ним, как это было до войны. Мама смотрела на меня с укором, а я все сиде-ла и сидела, ждала. Ну не бежать же мне снова к нему, умоляя, как когда-то в погребе, сделать мне ребенка!

Однажды вечером Меер зашел к нам, принес подарки и сирень. Оказывается, он по-лучил свою первую зарплату. Мы сидели всей семьей, пили чай, говорили, вспоминали, плакали, смеялись. Когда я пошла провожать Меера, в сенях он схватил меня, обнял, прижал к себе, начал целовать и все время шептал, как безумный: «Наденька, солныш-ко, любимая, не могу без тебя, люблю очень, давай будем гулять вместе, нет мне жиз-ни без тебя…»

В общем, вернулся Меер, нашел в деревне работу. Он получал лечение по поводу туберкулеза, и вскоре болезнь отступила. А потом Меер поступил в медицинский инс-титут. Я тоже поступила в институт, но в другой. Сначала Меер снимал в городе угол, а потом ему дали общежитие.

И все время мы не расставались ни на один день, продолжали встречаться. Как мы любили друг друга! Когда мы шли вдвоем, люди оборачивались, а Меер говорил: «Не обращай внимания, это они от зависти, а ты у меня красавица». Я училась говорить на идиш.

Мама Меера тоже полюбила меня, как свою дочь полюбила, так и называла меня – «доченька».

Однажды Меер пришел к нам домой вместе с мамой, тетей. У него в руках был ог-ромный букет цветов – он пришел просить моей руки.

После свадьбы мы получили отдельную комнатку в общежитии. Я не беспокоилась о том, что больше не беременела, даже рада была – надо же было учиться.

Сейчас вот и надо бы уже ребенка родить, а все никак не получается. Лежу то в од-ной больнице, то в другой, на воды ездила. Врачи обещают, обещают… «Крест пока ставить не будем, – сказал один из столичных светил. – Надо лечить».

Это все война проклятая, голод, холод, работа тяжелая…Надя снова заплакала. Вечером снова пришел ее муж, принес ужин. Снова нача-

лись поцелуи, объятия. Только Рая, узнав всю историю, уже иначе их воспринимала. Уходя, он нежно сказал: «Пока, моя ненаглядная!»Рая взглянула на Надю и поразилась – перед ней словно была другая женщина.

Как же она раньше не замечала, что рыженькие прядки волос соседки, не желая заче-сываться назад, так забавно выпрыгивают на ее лицо... А рыжие реснички вокруг чуть кругленьких, умных глаз… Брови густые и так красиво лежат на высоком лбу… А паль-чики на маленьких ручках Нади двигались, когда она разговаривала… А фигурка! Это даже неплохо, что от некоторых лекарств Надя слегка пополнела… Пампушечка…

Рая смотрела на соседку по палате и не могла насмотреться. Налюбоваться. Конечно, Меер любит ее. Это не благодарность за уход, лечение, за всю их заботу о

нем во время войны – это любовь, настоящая любовь…Спустя много лет, когда семья Раи собралась уезжать в Израиль «на «постоянное

место жительства», они пришли в синагогу, чтобы побольше узнать о стране, с которой собираются связать свою жизнь. И там Рая услышала те два загадочных слова, кото-рые произносила в своей молитве Надя: «Барух» и «Адонай». Русская девушка, спас-шая еврейского мальчика, молилась на иврите…


СУДЬБЫ

По разному возвращается прошлое к человеку. То про-шлое, которое он называет своим и без которого сам себя не представляет. Одни ведут дневниковые записи или просто заметки, чтобы потом по ним восстановить про-житые дни. Другие обладают такой точной памятью, что через многие года помнят имена, даты и прочие «мелочи» прошлого; им никаких записей не надо, чтобы вернуть-ся в пережитое.

Меня вернули в прошлое фотографии. Слава богу, они сохранились, и я время от времени могу разложить их пе-ред собой и вспоминать, и думать, и… плакать.

Вот смотрю на один из снимков, на котором вся наша семья, и мне становится горько до слез из-за того, что я больше никогда не увижу ни маму, ни папу, ни брата свое-го, ни сестру. Боль усиливается еще и от того, что я так хо-рошо их помню. Вот мы все сидим на берегу моря. Это наша родная Одесса. Мы все счастливы, беззаботны. Про-

снулись солнечным утром и сразу пошли искупаться. Какое спокойное и тихое море, как лас-ковы его волны. Вода прозрачна. Солнце светит ярко. И – молодые папа и мама, и мы вместе с ними. Какое счастье!

Я хорошо помню, что четырехлетний Володя до войны был всегда веселый, никогда не плакал. Он был таким ласковым и нежным, что всегда хотелось его обнять, расцеловать. Любил играть с папой в футбол, а его игрушками были мы с сестрой.

Я и Роберта уже помогали маме, у которой всегда было много забот по дому, особенно после того, как Володя с папой поиграют в футбол.

А снимок, где мы все на пляже, я это прекрасно помню, сделан 21 июня 1941 года. Он потерял со временем качество: лица слегка размыты, фон смазан, но ничто не может испор-тить главного впечатление – на фотографии стоят в свободных позах счастливые люди, ко-торым надо вскоре на работу, в школу, в детский сад – надо жить и радоваться жизни. Мой отец, Вайнер Михаил Львович, как всегда, улыбчив, мама Полина Марковна – чуть более строга, но тоже светится добром и любовью, я – уже почти взрослая девица, а малышня – как малышня, весела и непосредственна.

И вот на таких на нас, как и на миллионы советских людей, на следующее утро, 22 июня посыпались фашистские бомбы. Моего отца призвали в армию, а мама, моя сестра Робер-та, брат Владимир и я ушли из города, оставив квартиру и все наше имущество. Светило солнце, цвели одесские каштаны, смеялось море, но жить стало страшно. Ждали, что вот-вот в город придут немцы.

Я уже тогда могла многое прочитать в лицах людей, а в лицах своих одесситов, которых знала с младых ногтей я, ужасаясь, видела так много страха, что мне самой сразу станови-лось страшно. Это я хорошо помню. А еще запомнились суровые лица солдат, которых мы встречали на улицах города, марширующих то к вокзалу, то к порту.

Мы ушли из Одессы. Вскоре я осталась одна.Отец погиб на фронте. А я из Нинель Вайнер превратилась Галю Мирошниченко.Вы спрашиваете у меня, а что было дальше, как и где я жила, что делала? Начну с того,

что почти все оставшееся до освобождения время я жила под чужой фамилией. Жить под чужим именем непросто, а жить в тех условиях, в которые попадала я, aбыло просто невыно-симо. Но я к этому привыкла. Таким было главное условие выживания – это я прекрасно по-нимала. Унижений я перенесла столько, что хватило бы на много жизней, а выпало на одну единственную, мою.

Вот хроника моих скитаний по мукам.1941-1943 года – я находилась на оккупированной территории в Кирничках, Первомайс-

ке, Новопавловке, Кировограде.1943-1944 годы – пришлись на Германию: Форстляузитц (ресторан), ткацкая фабрика и

больница для рабов.1944-1945 годы – «марш» по Германии: Христиангитат (парники), Бреслау (уже в Поль-

ше – штрафлагерь), Шнайдешаль (пекарня), бежала навстречу нашим, но попала в тюрьму на границе. В тюрьме – во Львове, Харькове и Шатуре – была под именем Вайнер Нинель Ми-хайловны.

Подробней рассказать не могу. Поймите меня правильно: не могу. Скажу лишь, что все это было. Было со мной. И с другими. Но я больше люблю смотреть на старые фотографии, чем рассказывать подробности пережитого.

В Израиль я приехала 3 октября 1990 года. Живу в хостеле. И счастлива...

Скитания по мукамСУДЬБЫ

3 èþëÿ íà÷àëüíèê îïåðàòèâ-íîãî îòäåëà ãåíøòàáà ÎÊÕ ïîëêîâíèê Àäîëüô Õîéçåíãåð çàïèñàë â äíåâíèêå: «Íåìåö-êèå âîéñêà íà Âîñòîêå âåäóò ñåáÿ êàê ïîë÷èùà ×èíãèñõà-íà».

Êîãäà åôðåéòîð âòîðîé ðîòû 675-ãî ñàïåðíîãî áàòàëüîíà Òðàêñëåð, íàáëþäàâøèé çà ðàññòðåëàìè åâðååâ â ðàéîíå Ðîâíî è Äóáíî, çàìåòèë, ÷òî ýòî óæàñíîå çðåëèùå, óíòåð-îôèöåð Ãðàô îòâåòèë: «Åâðåè – ýòî ñâèíüè, è óíè÷òîæàòü èõ – ïðîÿâëåíèå êóëüòóðû»

чужим именем непросто, а жить в тех условиях, в которые попадала я, aбыло просто невыно-


СУДЬБЫ

Меня спасла смертьЯ, Вайсберг Татьяна, девичья фамилия Могилевская, родилась 7 июня 1927 года в селе Доманевка Одесской области, на Украине. В 1941 году мне исполнилось 14 лет.В нашем селе жило немало евреев. Должна сказать, что отношения наши с односельчанами были, как мне помниться, добрососедскими. Говорю так, потому что запомнилось немало случаев, когда нас выру-чали, когда чем-то помогали мы – как и бывает в обычной нормаль-ной жизни, когда люди думают о будущем, планируют его, как могут, и делают все возможное, чтобы жить лучше.Но все это закончилось летом 1941 года, когда наше село было окку-пировано фашистами. Я вместе со своими родителями не успела убе-

жать. Появление немцев было таким стремительным, что убежать не успели многие. Да и куда бежать?! Этого никто, по-моему, не знал тогда.Вскоре всех евреев, в том числе и меня с родителями, отправили в село Врадиевка, где находи-лось гетто. Невозможно, даже после стольких лет, забыть те издевательства, которым подверга-лись со стороны немцев и, особенно полицаев, и взрослые, и дети. В сентябре 1941 года всех обитателей гетто погнали на расстрел.Только сейчас я задумываюсь над непростыми вопросами: откуда мы знали, что гонят нас на расстрел? А если знали, почему ничего не делали, чтобы как-то спастись? Задаю себе эти воп-росы и хорошо понимаю, что они риторические, то есть ответы на них не нужны, потому, пре-жде всего, что нет этих ответов. И тогда, наверно, ни у кого из идущих проселочной дорогой, их не было…Это было недалеко от Врадиевки. Солнечный сентябрьский день. Выгоревшие под летним сол-нцем неубранные поля. Запыленные лесопосадки. Поют птицы. Высоко в небе вяжут свои пет-ли стрижи. В такие дни мы шли в школу: веселые, нарядные, полные оптимизма. А сейчас…Когда начался расстрел, я находилась между папой и мамой. Они были убиты сразу. А мне пуля попала в левую руку выше локтя. Я тоже упала рядом с родителями и поняла, что я ранена. По-пыталась шевельнуться, но на меня кто-то упал. Мертвый. Сначала я сильно испугалась. Даже вскрикнула, кажется. А расстрел продолжался, и я поняла, что надо лежать тихо. Мне казалось, что этот ужас никогда не кончится. Открыла глаза, посмотрела в небо: там уже не было стрижей…Тишина наступила неожиданно, и стало еще страшней. Краем глаза я увидела, к своему счас-тью, что некоторые солдаты ходят по трупам и расстреливают раненных, тех, кто подавал при-знаки жизни. Было еще светло, но чувствовалось, что вот-вот упадут сумерки. Солдаты приближались. Страх, как мороз, сковал мое тело. Но я все же нашла в себе силы и со всей осторожностью, чтоб не выдать себя, подползла под навалившийся на меня труп. Рука болела, но я старалась не стонать. Сцепив зубы, закрыла глаза и повернула голову к земле.

И лишь когда совсем стемнело, а немцев уже давно не было, я начала вы-бираться из-под трупа, превозмогая боль и страх. Выбралась не быстро. Пошла, сама не зная куда. Избегая открытой местности, шла я, как мне ка-залось, в сторону нашего села. Шла и вдруг услышала в себе голос своей мамы: «Танюша, тебя спасла смерть…»Утром меня встретила незнакомая женщина. Молча, ни о чем меня не рас-спрашивая, привела к себе домой. Обмыла мою рану, накормила. Сидела напротив за столом, а в глазах ее, помню, были жалость и страх. Очень жа-лею, что не спросила тогда ее имени. Глядя на меня своими жалостливы-ми глазами, она сказала: « Тебе, девочка надо выбираться отсюда и побыс-трей, тут могут быть облавы».Я ушла. Ходила по деревням, пока не встретила полицая Федора Белого, который знал меня до войны. Он отправил меня в гетто. Там я пробыла до осени 1944 года. До тех пор, пока всех нас не освободила наша армия.В том печально памятном расстреле погибли еще моя тетя Цыбульская и ее двое детей.

Ñêâîçü ãîäû áîëü íåñÿ,Çåìëÿ ïðèòèõëà âñÿ!Çàáûòü? Ïðîñòèòü? – Íåëüçÿ!Íåëüçÿ... Íåëüçÿ… Íåëüçÿ…

Ñåðãåé Êàøèðèí

•••

×åëîâåê ñêëîíèëñÿ íàä âîäîé.È óâèäåë âäðóã, ÷òî îí ñåäîé.×åëîâåêó áûëî äâàäöàòü ëåò…

Àëåêñåé Ñóðêîâ



, Я Резник (Блохайте) Гита Мордуховна, родилась 5 дека-бря 1928 года в городе Мажейкяй, в Литве. Во время оккупа-ции вся наша семья находилась в гетто города Ковно (Каунас) с 15 июля 1941 года по 15 июля 1944 года.

Во время детской акции 23 апреля 1943 года мою млад-шую сестру Иохевед немцы отправили в Аушвиц, откуда она не вернулась. Мой отец, Блохас Мордухас, был убит в лаге-ре Штутгоф. Брата Меера с другими подростками вывезли в Аушвиц, и до сих пор мы ничего о нем не зна-ем.

С 16 июля 1944 года до конца апреля 1945 года я находилась под № 45507 в немецком кон-цлагере Штутгоф вмес-те с мамой и двумя стар-шими сестрами. Когда фронт приближался,

нас, узников концлагерей, перевозили и в другие лагеря, (Готенхалфин и Бухграбин), а потом снова возвращали в Штутгоф.

Наконец-то, нас решили эвакуировать подальше от фронта, на ботах по морю. Бомба попала в бот, и он начал тонуть. Был сильный ветер. Бот доплыл до маяка, и не-мецкие матросы решили нас спасти. С большим трудом мама перенесла нас и других детей на маяк.

Утром прибыл пароход с белым флагом, и всех спа-сенных людей посадили на корабль и отвезли в Гамбург. Спустя некоторое время нас отправили в порт Киль, где 9 мая 1945 года мы были освобождены англичанами. Нас накормили, одели, обули и переправили в Чехос-ловакию, в сборный лагерь, оттуда – домой – в Литву.

Закончилась война. Мы жили, учились, работали. Я работала бухгалтером в отделе соцобеспечения и в других государственных учреждениях города Вильню-са. Вскоре после окончания войны от тяжелых болезней умерла мама Хиена.

Мы репатриировались в Израиль в 1974 году. Я была замужем, у меня два сына – Рамуэль и Гарри – и уже четверо внуков: Якир, Айала, Мейталь и Тамир.

После окончания университета я двадцать лет ра-ботала аудитором в самой большой аудиторской ком-пании Израиля. На протяжении нескольких каденций я избираюсь членом ревизионной комиссии Всеизраиль-ской Ассоциации «Уцелевшие в концлагерях и гетто».

Девочка № 45507Ïàìÿòü

Çàêîíàì, äëÿ íàñ íåèçâåñòíûì,Îíà íåèçìåííî âåðíà,

È ÷åðíîìó – ïàìÿòè òåñíî,À ðàäîñòÿì – âîëÿ äàíà.

Ã. Ãîïïå

•••

È 9-ãî Ìàÿ òû âñïîìíèøü ìåíÿ,Èáî âñå ýòî – êðîâíîå, íàøå, íå

÷üå-òî…Íå ñ íåãî ëè – ñ ïîñëåäíåãî, ñ ïåð-

âîãî äíÿÂðåìÿ âûâåëî íîâóþ òî÷êó îòñ÷åòà?

Ñ. Áîòâèííèê

46 | Cудьбы Холокоста | 201046 | Cудьбы Холокоста Cудьбы Холокоста | 2010

УЛИКИУЛИКИ

Ñàìûìè ïåðâûìè óçíèêà-ìè Ñàëàñïèëñà áûëè åâðåè èç Àâñòðèè, ×åõîñëîâàêèè è Ãåðìàíèè. Îí ñòàë ïåðâûì ìåñòîì çàêëþ÷åíèÿ äëÿ ìíîãèõ óíè÷òîæåííûõ íà òåððèòîðèè Ëàòâèè åâðååâ. ×èñëî èíîñòðàííûõ åâðååâ â ëàãåðå â 1941 ãîäó áûëî îêîëî 1100 ÷åëîâåê, â 1943 ãîäó – îêîëî 20 000 ÷åëî-âåê, ñîãëàñíî ñâèäåòåëüñêèì ïîêàçàíèÿì, îñòàâøèåñÿ èç íèõ 5 000 áûëè óíè÷òîæå-íû â òå÷åíèå îäíîãî òîëüêî ìåñÿöà.

САЛАСПИЛС: УМИРАТЬ ДОЛЖНЫ В МУКАХОдним из концлагерей, где наиболее изощренно уничтожались дети, стал располагавший-

ся в 18 км от Риги (Латвия) лагерь смерти Саласпилс. Lager Kurtenhof — немецкое название Са-ласпилса.

Из заявления свидетеля М. Л. Раге в Государственную чрезвычайную следственную ко-миссию от 10 сентября 1944 г.

«Большинство обитателей Рижского гетто (26-27 тысяч человек) были уничтожены в ходе двух акций в Румбульском лесу 30 ноября и 1 декабря 1941 года. Оставшиеся в живых были по-мещены в так называемое «Малое гетто», которое было ликвидировано 2 ноября 1943 года. Вы-жившие в «Малом гетто» были перевезены в концлагерь Кайзервальд в Межапарке и в Салас-пилсский лагерь смерти…».

Только мучить до смерти

Этот лагерь, имевший площадь 40 га, был обнесен колючей проволокой в два ряда. Узники помещались по 350-800 человек в бараках, рассчитанных на 200-250 человек.

Это не был лагерь уничтожения, такой как Майданек или Освенцим, с газовыми камерами для одновременного убийства большого числа человек и крематориями для сжигания трупов, с заранее просчитанной производительностью. В него люди посылались только с одной целью – чтобы они умирали мучительной смертью. По свидетельским показаниям, в лагере было унич-тожено более 100 тысяч человек.

Существовали «санитарный» барак (где немецкие врачи умерщвляли больных).

Способы убийства людей

Данными экспертизы и свидетельскими показаниями констатируются факты следующих способов истребления людей:

- нанесение смертельных травм тупыми твердыми предметами; - голод, который в короткий срок вызывал истощение и приводил к смерти, немало жизней

унесли инфекционные заболевания; - отравление больных детей и взрослых мышьяком; - впрыскивание различных веществ (в основном детям); - проведение операций без обезболивания (в том числе по ампутации конечностей); - частое выкачивание крови вплоть до наступления смерти (только у детей); - применение огнестрельного оружия и массовые расстрелы; - пытки; - смерть от рваных ран, нанесенных собаками охраны, которая натравливала их на узников; - тяжелый, изнуряющий бесполезный труд (перенос земли с места на место), сопровожда-

емый избиениями; - тяжелый физический труд, сопровождаемый взятием крови (каждый раз до состояния

обморока); - повешение; - смерть в душегубках – специальных газовых камерах, установленных в автомашинах («Га-

зенвагенах»); - закапывание заживо в землю (показания узников подтверждаются заключением судебно-

медицинских экспертов от 12 декабря 1944 года); - убийство путем раздробления голов прикладами – способ, прямо предписанный инструк-

цией по лагерю – для убийства детей «в целях экономии боеприпасов».

Служащие лагеря

Вначале комендантом лагеря был Рихард Никельс (немец) – повинен в убийстве и истяза-нии людей

Комендант лагеря Курт Краузе натравливал на людей свою собаку-овчарку Помощник коменданта Краузе, Отто Теккемейер – выслеживал из-за угла свою жертву и не-

ожиданно наносил ей удар по голове дубинкой, находя в этом развлечение, причастен к убийс-тву детей

Альберт Видужс – старшина лагеря Хеппер, помощник коменданта, причастен к убийству детей Бергер, помощник коменданта, причастен к убийству детей Оберштурмбанфюрер СС Конрадс Калейс. С приходом нацистов стал одним из команди-


УЛИКИУЛИКИ

Çàõëåáíóëñÿ äåòñêèé êðèêÈ ðàñòàÿë, ñëîâíî ýõî.Ãîðå ñêîðáíîé òèøèíîéÏðîïëûâàåò íàä çåìëåé,Íàä òîáîé è íàäî ìíîé.Øåëåñòèò ëèñòâîé ïëàòàíÍàä ìîãèëüíîþ ïëèòîþ.Îí óáèòûõ ïåðåæèë,Îí èì âåðíîñòü ñîõðàíèëÇäåñü êîãäà-òî ëàãåðü áûë.Ñàëàñïèëñ.Íå íåñóò ñþäà öâåòîâ,Çäåñü íå ñëûøåí çâîí íàáàòíûé.Òîëüêî âåòåð ìíîãî ëåò,Çàìåòàÿ ñòðàøíûé ñëåäÊðóæèò ôàíòèêè êîíôåò...Äåòñêèé ëàãåðü Ñàëàñïèëñ – Êòî óâèäåë, íå çàáóäåò.Â ìèðå íåò ñòðàøíåé ìîãèë,Íà ãðàíèòíóþ ïëèòóÏîëîæè ñâîþ êîíôåòó...Îí, êàê òû, ðåáåíêîì áûë,Êàê è òû, îí èõ ëþáèë,Ñàëàñïèëñ åãî óáèë...

Èç ïåñíè

ров добровольческого карательного отряда латышских националистов под руководством Виктора Арайса (т. н. «команда Арайса»), был принят в СС. В Саласпилсе служил в роте ох-раны периметра концлагеря. Обвинен в убийстве узников лагеря.

врач Майзнер – руководил опытами над детьми, испытывая на них яды. Организовывал постройку лагеря штурмбанфюрер CC доктор Ланге, начальник служ-

бы безопасности г. Рига. Руководил постройкой лагеря инженер Магнус Качеровский

Муки детей

С матерями-узницами в лагере дети находились недолго. Немцы выгоняли всех из ба-раков и отбирали детей. От горя некоторые матери сходили с ума.

Отличительная особенность этого концлагеря – наличие специальных бараков для со-держания детей, а также одного барака для самых маленьких детей (включая грудных). На-ходившиеся в этом лагере дети были превращены в принудительных доноров. Каждый день у каждого ребенка, оказавшегося в Саласпилсе, забиралось до полулитра крови. В ре-зультате этого очень скоро погибали даже самые здоровые дети.

Мучения начинались с первых минут жизни в лагере. Детей, самым старшим из кото-рых не было еще и 12 лет, сразу же заставляли снять одежду и, несмотря на холод, голыми и босыми полкилометра гнали в барак, который называли «баней». Здесь детей заставляли мыться холодной водой. Затем их раздетыми гнали в другой барак и держали там на холо-де без одежды по 5-6 суток. Заболевшим после этой изуверской процедуры давали мышьяк.

Ребенок в лагере всегда был голоден. Его суточный рацион состоял из 150 граммов хле-ба, смешанного пополам с опилками, и чашки супа из овощных отходов.

Дети регулярно становились жертвами медицинских экспериментов. Им впрыскивали под кожу какую-то жидкость и вскоре после этого они погибали от поноса. На них испы-тывали действие ядов. Охрана лагеря каждый день выносила из детского барака в больших корзинах окоченевшие тела погибших детей. Они сжигались за оградой лагеря или сбрасы-вались в выгребные ямы и частично закапывались в лесу вблизи лагеря.

В лагере смерти Саласпилс мученической смертью погибли около 3 тысяч детей до 5 лет в период с 18 мая 1942 года по 19 мая 1943 года, тела были частью сожжены, а частью захо-ронены на старом гарнизонном кладбище у Саласпилса. Подавляющее большинство из них подвергались выкачиванию крови.

Акт об истреблении немецко-фашистскими захватчикамина территории Латвии 35 000 детей от 5 мая 1945 г.

…Когда изможденные люди с больными, замученными детьми загонялись за тройную проволочную ограду концентрационного лагеря, для взрослых и особенно для беззащит-ных детей начиналось мучительное существование, насыщенное до предела тяжкими пси-хическими и физическими истязаниями и издевательствами со стороны немцев и их при-служников.

…Страшный час для детей и матерей в лагере наступает тогда, когда фашисты, выстро-ив матерей с детьми посреди лагеря, насильно отрывают малюток от несчастных матерей…

…Дети, начиная с грудного возраста, содержались немцами отдельно и строго изоли-рованно. Дети в отдельном бараке находились в состоянии маленьких животных, лишен-ных даже примитивного ухода.

За грудными младенцами присматривают 5-7 летние девочки. Грязь, вшивость, вспых-нувшие эпидемии кори, дизентерии, дифтерии приводили к массовой гибели детей.

Показания очевидцев раскрывают жуткую действительность детского барака и истин-ные причины массовой гибели несчастных детей. Массовую беспрерывную смертность де-тей вызывали те эксперименты, для которых в роли лабораторных животных использо-вались маленькие мученики Саласпилса. Немецкие врачи – детоубийцы с докторскими дипломами делают больным детям инъекции – впрыскивают разнообразные жидкости, вводят в прямую кишку мочу, заставляют принимать внутрь разные средства…

…Обследовав территорию у лагеря Саласпилс в 2500 кв. м и при раскопках только пя-той части этой территории, комиссия обнаружила 632 детских трупа предположительно в возрасте от 5 до 9 лет, трупы располагались слоями…

В 150 метрах от этого захоронения по направлению к железной дороге комиссия обна-ружила, что на площади в 25 х 27 м грунт пропитан маслянистым веществом и перемешан с пеплом, содержащим остатки несгоревших человеческих костей детей 5-9 лет – зубы, сус-тавные головки бедерных и плечевых костей, ребер и др.».


ГЕТТО ГЕТТО

Êîãäà îòñòóïàþùèå ýñýñîâñêèå

÷àñòè äîëæíû áûëè ïðîéòè ÷å-

ðåç Øàðãîðîä, ðóìûíñêèé êî-

ìåíäàíò âûñòàâèë ïðè âúåç-

äå â ãîðîä íàäïèñè «òèô», ÷åì

ñïàñ çíà÷èòåëüíóþ ÷àñòü íàñå-

ëåíèÿ – íåìöû òóäà íå âîøëè.

Марк Голдовский,президент Ассоциации бывшихмалолетних узников фашистскихконцлагерей и гетто, проживающих в США

Я расскажу вам о том, что видел сво-ими глазами, что пережил вместе со своими родными. О том ужасе, который пережил и который преследует меня до сих пор. Мне долго снились сны о вой-не, но ничего нового сверх того, что я видел и пережил вместе со своими близ-кими, в них нет, и все же после каждого из них я тяжело прихожу в себя.

22 июля 1941 года немцы вмес-те со своими сателлитами – румынами и венграми – захватили небольшой го-родок-местечко с поэтическим назва-нием Шаргород (Украина, Винницкая область). Немцы пошли дальше на вос-ток, а румыны остались хозяйничать. Грабили и избивали людей они вместе с венграми.

Когда венгры вошли в наш дом, меня спрятали под кроватью, и в те минуты я пережил первый неповторимый ужас в моей жизни – когда венгр начал вы-рывать у моей тети золотую коронку. Ее нечеловеческий крик стоит у меня в ушах до сих пор.

Они избивали тетю и мою маму (отца не было с нами – он с 1940 года служил в Красной Армии), требуя от-дать им ценности. Перевернув все в квартире и не найдя ничего ценного, они ушли. Я помню рыдания тети и ее окровавленный рот.

Я хорошо помню события тех лет и имена, не смотря на то, что был ребен-ком. Все, что произошло позже, когда нас освободили (мои первые школьные годы и т.д.) я забыл, а эти страшные вре-мена словно въелись в мою память, осе-ли в ней несмываемым осадком.

В местечке было создано гетто, за пределы которого евреи под страхом расстрела не имели право выходить. Границей гетто была речушка, которая окружала Шаргород с трех сторон, а с четвертой стороны был небольшой мос-тик.

Главным у румын был «претор» (по-русски – что-то типа бургомистра) Чертуз. Сигуранцу (румынское геста-по) возглавлял Диминган, а полицию – Лаци. Последним пугали детей. Он хо-дил с палкой и нещадно бил того, кто попадался ему под руку.

Была еще украинская «управа» во главе с Драчинским. О нем я расскажу далее.

Пришла зима, начались голод и бо-лезни. Однажды мы нашли на чердаке подсолнух и поджарили семечки – это было счастье, которое, к сожалению, быстро кончилось. Я никогда в жизни ничего вкуснее не ел, но никогда и не плакал так, как в тот момент, когда они кончились.

К нам начали пригонять евреев из Румынии, Бессарабии, Буковины. Од-нажды ночью пригнали 26 человек. Сто-яла лютая зима 41-42 гг., а их посадили на улице, и охранники приказали ждать, пока подыщут какой-нибудь сарай. Ухо-дить нельзя – расценивается как побег, расстрел на месте. Все эти люди замер-зли до смерти. Я видел их окоченевшие трупы, мельком – мама меня тут же уве-ла.

Нас всех должны были расстрелять в декабре 41 года, но в это время Гитлер отдал территорию между Днестром и Бугом правителю Румынии Антонеску, и массовые расстрелы прекратились, та-ких, как в июле-августе больше не было.

В Черновцах, что расположены в 18 км от Шаргорода, 24 июля было сра-зу после прихода фашистов расстреля-ны 25 человек, из них 7 детей. Всего во 2-й половине июля в селах и местечках рядом с Шаргородом было расстреляно 751 человек: в Жабокричах – 435 чело-век, в Ваинярке (сентябрь 1942 г.) – 1046 человек, в Печоре, в лагере «Мертвая петля» от 13 до 15 тысяч человек (с ок-тября 1941 по март 1944 года). В Неми-рове – 11 тысяч человек, а в Хмельнике немцы расстреляли 10-12 тысяч чело-век.

Самые большие расстрелы были в Виннице. Начали фашисты с интелли-генции: 29 июля – 106, 6 августа – 98 че-ловек, 13 сентября – 10 тысяч, 19 сентяб-ря – более 10 тысяч человек, 16 апреля 42 года – более 5 тысяч, большинство – старики и дети.

В Шаргороде тех, кто выходил из гетто, ловили и расстреливали. Расстре-ляли молодую женщину, мать двоих де-тей, без всяких причин.

Мальчик из гетто


Тиф, скарлатина, холод и голод на-чали косить людей. На многих из нас румынские врачи проводили экспери-менты. Больным давали какие-то сыво-ротки «для выздоровления», но боль-шинство из тех, кто получал их в виде уколов, умирали. Я тоже заболел, при-чем очень тяжело, и мне собирались де-лать «уколы от скарлатины», но старый фельдшер сказал маме, чтобы она не да-вала делать мне уколы, так как у меня не скарлатина, а тяжелая форма ангины. И он вылечил меня народными методами.

Помню, что пред тем как начались расстрелы, к нам пришла одна украинс-кая учительница, работавшая в школе с моей мамой, она прошла пешком 18 км.

Городская управа тесно сотруднича-ла с немцами.

В районе работала группа подполь-щиков во главе с Федором Степано-вым и Малинским. Именно Федя заре-зал предателя Драчинского. Прибыли гестаповцы. Людей согнали на похоро-ны. Мы жили недалеко от Драчинского. Я проскочил мимо старших посмотреть, что там творится, и получил сильный удар шомполом от эсэсовца. След остал-ся до сих пор. Федю и Малинского схва-тили. Феде удалось бежать из тюрьмы, а Малинского расстреляли. Перед этим был расстрелян подпольщик Гречаный – его схватили во время радиопередачи.

Когда мы ждали больших облав, все прятались по подвалам. Проснувшись поутру, нередко находили рядом скон-чавшихся ночью людей. Однажды мы с мамой проснулись и увидели, что возле нас лежит труп. Люди умирали постоян-но, просто падали на улице.

И вот наступил долгожданный день 20 марта 1944 года – день нашего осво-бождения. Я тогда впервые увидел крас-ноармейцев. Моросил дождь, а они шли колонами на запад по украинскому чер-нозему. Мало кто был в сапогах и шине-лях, большинство были в фуфайках и в ботинках с обмотками. Помню, что сто-яла непролазная грязь. Но уже к вече-ру на площади увидели «Студебеккер», и я впервые в жизни смотрел кино, два фильма: «Она защищает Родину» и «Ра-дуга».

Местечко ШаргородЕвреи стали селиться в Шаргоро-

де в 1588-89 годах. В 1589 году в горо-де была построена синагога крепостно-го типа. Евреев обязали платить подати настоятелю костела. В первой половине XVII века еврейская община Шаргорода была одной из крупнейших в Подолии. По разным сведениям, в Шаргороде на-считывалось от 300 до 1000 еврейских домов. Раввинами Подолии были пред-ставители семейства Мах. Во время вос-стания казаков под предводительством Хмельницкого в 1648 году еврейская об-щина города была уничтожена. В 1672-

99 гг. в Шаргород переселились евреи из Турции. В XVIII веке еврейское населе-ние резко увеличилось. В 1734 году го-род пострадал от погрома, устроенного гайдамаками.

В 1897 году в Шаргороде прожива-ло 3989 евреев. Основными занятиями евреев были ремесла и торговля. В кон-це XIX – начале ХХ века евреям прина-длежали все торговые заведения Шар-города, лесные склады, типография, гостиницы. В начале ХХ века в городе было девять синагог. В начале 1910 года в Шаргороде функционировали част-ное еврейское училище для мальчиков и смешанное еврейское училище.

Евреи Шаргорода пострадали в годы революции и гражданской войны (1917–20). Так, летом 1919 года вооруженные отряды Петлюры устроили в Шаргоро-де еврейский погром, во время которого было убито около 100 человек.

В 1926 году в Шаргороде проживало 2697 евреев (61%), в 1939-м – 1664 еврея (74% населения). С середины 1920-х го-дов в Шаргороде функционировала се-милетняя еврейская школа, был создан еврейский колхоз «Красный пахарь». В 1930-е гг. в городе были закрыты все си-нагоги.

В июле 1941 г. немецко-румынские войска заняли Шаргород; город был включен в состав Транснистрии, нахо-дившейся под контролем румынских властей. В городе было устроено гет-то, население которого в декабре 1941 года составляло около семи тысяч че-ловек. Большинство обитателей гетто составляли депортированные румынс-ким правительством евреи из Бессара-бии, Буковины и Румынии. Созданный в гетто еврейский комитет под руко-водством М. Тайча делал все возмож-ное для спасения евреев. В гетто смог-ли укрыться многие евреи, бежавшие из других мест, в том числе из районов, ок-купированных немцами. В гетто были пекарни, столовая для бедных, аптека, больница, детский дом, ремесленный и потребительский коо-перативы. Зимой 1941-42 гг. от инфекционных заболеваний, в основ-ном от тифа, в гетто умерли около 1400 че-ловек. Благодаря само-отверженной работе ме-дицинского персонала зимой 1942-43 гг. смер-тность от инфекцион-ных заболеваний почти прекратилась (умерли 4 человека). В Шаргоро-де оккупационные влас-ти не проводили акций по уничтожению еврей-ского населения; евреев использовали на дорож-ных работах. Шаргород был местом на оккупированных терри-ториях Советского Союза, в котором уцелело большинство еврейского насе-ления.

ГЕТТО ГЕТТО

Íà íîâîì åâðåéñêîì êëàäáèùå

Øàðãîðîäà õîðîíÿò ñ 1799 ãîäà,

à íà ñòàðîì íàõîäÿòñÿ ìîãèëû

åâðåéñêèõ ñâÿòûõ, «öàäèêîâ».

Íåñìîòðÿ íà îòñóòñòâèå åâðååâ,

îíè â èäåàëüíîì ïîðÿäêå. Ïðè

ñîâåòñêîé âëàñòè õîòåëè óáðàòü

ýòî êëàäáèùå èç öåíòðà ãîðîäà.

Êîãäà îòêðûëè ìîãèëû, ñâÿòûå

ëåæàëè íåòëåííûìè. Áîëüøå

êëàäáèùå íè ðàçó íå òðîíóëè.



МОЕ БЕЗРАДОСТНОЕ ДЕТСТВОЗовут меня Юрий Кремер. Человек я далеко уже не молодой, мне 76 лет. В бес-

сонные ночи, которые в этом возрасте случаются нередко, в голове пролетают раз-ные мысли, воспоминания. В одну из таких ночей я вспомнил свое детство, а вер-нее сказать, свои детские годы, так как настоящего детства с его радостями у меня не было, как и у многих моих сверстников.

Я родился в Бельгии, в Льеже, где мой отец (светлая ему память) – доктор Игнац Кремер, уроженец города Черновцы, учился на медицинском факультете местно-го университета. Языком общения был французский. И когда мы вернулись в Чер-новцы, я в 3-х летнем возрасте разговаривал только на французском языке. Вскоре меня «перевели» на немецкий, на котором говорили все родственники. Еще ребен-ком я овладел языком моих бабушек и дедушек – идиш. Но тут добавилась новая проблема.

Меня отдали в детский сад, а там разговаривали только на румынском. Так я в третий раз вынужден был менять язык общения. Подошел 1939 год, и наш край стал частью СССР. Появилась необходимость в русском и украинском языках.

Но не думайте, что я отношу смену языков в моем детстве к чему-то драматичес-кому. Нет. Трагической еще впереди. И совсем недалеко.

В 1941 году мы попали в лагерь Транснистрия, где мы, как и все, страдали от го-лода и холода.

О каком детстве могла идти речь, я вас спрашиваю!В 1942 году мой любимый отец заразился от своих больных сыпным тифом и 10

дней умирал на моих детских глазах. Когда это несчастье произошло, я, девятилет-ний мальчик, помчался к озеру топиться. Меня еле догнали и посадили «под арест» до похорон.

О каком детстве могла идти речь, я вас спрашиваю!Через год «Джойнту» удалось договориться с Антонеску о том, чтобы круглых

сирот вывезти назад в Румынию. Моей маме удалось включить меня в список круг-лых сирот, и я отправился в Румынию, хотя мне совсем не хотелось отрываться от мамы. В Румынии я попал в детдом, а потом в семью волонтеров. От них в 1944 году я удрал. На открытых платформах, рядом с ранеными бойцами, которые возвраща-лись с фронта я, 11-летний мальчишка, со страшным фурункулезом, ехал в Чернов-цы. Я очень надеялся встретить свою маму.

И мы встретились. Меня тут же госпитализировали и переливали мамину кровь. Только так меня могли вернуть к жизни

Ну, не прав ли я, утверждая, что детства у меня не было?! А если и было, то сов-сем безрадостное?

Недавно я был приглашен в Тель-Авив, в «Бейт Ционей Америка» на Аскару (День памяти) евреев (150 тысяч) Северной Буковины, убитых немецки-ми нацистами и их румынскими приспешниками во время Второй ми-ровой войны. Я там пел песню «Йоселе – мальчик из гетто», написанную композитором Марком Штейнбергом на стихи Наума Горовица.

Все мои предки родились и выросли на Буковине и я спел песню на «мамэ-лошн», на идиш. Прочитал я в тот вечер и свое стихотворение, посвященное памяти отца, который погиб, как и большинство евреев Буковины, в лагере в Трансистрии.

Вернулся домой под впечатлением этого вечера, и мне захотелось опять заглянуть в книгу «Сталин. Тайны сценария» Якова Верховского и Валентины Тырмос. В этой книге я искал интересующие меня данные о количестве евреев, погибших от рук нацистских палачей на террито-рии бывшего Союза. Эти данные появились только в 2005 году. Я вспом-нил, что в одной из самых значимых исполняемых мной песен, Марка

Штейнберга на слова Л. Черкасской «Души не молчат» речь идет о более 150 тыся-чах одесских евреев, расстрелянных в селе Богдановка. Я позволю себе здесь помес-тить стихи Ларисы Черкасской и потом рассказать подробности о тех трагических событиях.

×òîá Âàñ îïëàêèâàòü, ìíå æèçíü ñîõðàíåíà.Íàä âàøåé ïàìÿòüþ íå ñòûòü ïëàêó÷åé èâîé,À êðèêíóòü íà âåñü ìèð âñå âàøè èìåíà!

Àííà Àõìàòîâà

Рассказывает Юрий Кремер


СУДЬБЫ СУДЬБЫ Души не молчат Высокие Богдановские кручиИ берега таврийской речки Буг.Стоите вы, как памятник могучийНесчастным жертвам гибели и мук.О, сколько впитали в себя крови…Здесь маки красные, как призраки, взросли,Здесь волны Буга от печали стонут,И светят бакены, как вечные огни. С нами навек вы, евреи одессщины,Те, кто дорогами ада прошли.Жизнь продолжать бесконечную, вечнуюНам завещаете из-под земли.Взывают, кого вели в колоннах –Всех на расстрел – и нет пути назад. Кто жертвой стал фашистских юдофобов.Тела в земле, но души не молчат.К кровавой и разверзнутой могилеПечален был последний смертный марш. Их группами к оврагу подводили.И вьюге вторил детский крик и плач.

БОГОМ ДАННАЯ ЗЕМЛЯТак переводится название села Богдановка, которое живописно раскинулось на

берегу Южного Буга в 25-ти километрах от райцентра Деманевка. В полукиломет-ре от села до начала войны был расположен самый большой в районе свиносовхоз. Именно это место было признано фашистами и их румынским приспешниками на-илучшим для уничтожения евреев Одесчины. Размещение «фабрик смерти» в сви-нарниках было не случайным Это была хорошо продуманная акция с идеологичес-ким расчетом

Руководство Румынии и Транснистрии называли в своих документах систему уничтожения евреев Одессы Богдановской концентрацией». Огромный ров боль-шого свиносовхоза, куда до войны спускались нечистоты, – «Богдановская яма» – стала при румынах могилой сотен тысяч евреев.

17-го ноября 1941 года появился приказ властей «…Все лица еврейского про-исхождения, проживающие в Одессе, обязаны до 12 часов 19 ноября 1941 года за-явить обо всех имеющихся у них драгоценных предметах, камнях и металлах (пла-тина, золото, серебро) в любом виде… Уклоняющимся грозит смертная казнь».

Под угрозой смертной казни власти запретили евреям появляться на улице без отличительного знака: желтого магендовида на черном фоне. В 20-х числах нояб-ря оккупанты приступили к массовой высылке еврейского населения в Богданов-ку, куда шел непрерывный поток. В этом нескончаемом потоке шли евреи Одессы и области. Шли колоннами от 1500 до 5000 тысяч человек. Шли в любую по-году. Не останавливали движение ни дожди, ни раскисшие дороги, ни сне-гопад и стужа. Зима в том году пришла рано с лютыми морозами в 20-25 градусов. Несчастные люди шли, не имея возможности остановиться или выйти из колонны по нужде или напиться воды.

С целью скорейшего уничтожения людей, румынская охрана вела об-реченных на несколько дней дольше, чем требовалось. Тех, кто, лишив-шись сил или отморозив ноги, садился или ложился на землю, охранники оттаскивали к обочине и тут же расстреливали.

Когда колонна оставшихся в живых добралась до «места назначения», изверги приступили к тому, чтобы загнать несчастных в свинарники, в каждом из которых помещалось до войны по 200 свиней. Убийцы заго-няли в такой свинарник по 2000 человек. От подстилки осталась только прелая солома, на которой лежали люди, – старики и дети – тесно при-жавшись друг к другу. Им не давали ни пищи, ни воды. Жажду утоляли снегом.

Деятельность Богдановского свиносовхоза, как лагеря уничтожения, началась с первого дня прибытия евреев Одессы. Каждую, вновь прибывающую колонну лю-

Рассказывает Юрий Кремер


СУДЬБЫ

дей, загоняли в амбары. Каждый такой амбар был 25-30 метров в длину и метров десять в ширину. Окна и двери заколачивались. А снаружи амбары обкладывались охапками сена и камыша, которые тут же поливали горючим раствором и поджига-ли. Так на глазах обреченных, прибывших в Богдановский лагерь, в целях устраше-ния, заживо были сожжены 5000 евреев. Ежедневно от голода, холода, болезней и нечеловеческих условий жизни умирали 400-500 человек. Каждое утро команда из обреченных людей выносила и складывала тела умерших. Между рядами трупов ук-ладывали пучки соломы и камыши, и поджигали. Эти адские костры горели на про-тяжении двух месяцев. И этот ужас не прекращался ни днем, ни ночью. По ночам жители села видели из своих домов большое зарево в районе совхоза и чувствова-ли доносившийся до них запах горящего человеческого тела…

По данным Чрезвычайной Государственной комиссии, немецко-румынские па-лачи только в период с 21-го декабря 1941 года до середины января уничтожили пятьдесят четыре тысячи евреев. Этот лагерь просуществовал до середины января 1942 года, до полной ликвидации узников.

ОРКЕСТР ОБРЕЧЕННЫХВ моем дипломе, в графе «специальность» указано: солист оркестра и препо-

даватель. Я виолончелист. Преподавал и играл в различных оркестрах. Последним был камерный оркестр Петах-Тиквы лет 25 назад.

И только в одном оркестре – «оркестре смерти» – я не играл по той простой при-чине, что был тогда еще маленьким. Написать же о нем считаю своей обязанностью, чтобы этим отдать дань памяти моим погибшим коллегам-оркестрантам, которые играли в этих оркестрах и, в конце концов, ушли дымом в облака над лагерными ба-раками.

Как известно, среди офицеров СС были и образованные люди (если этих извер-гов можно назвать людьми), которые любили классическую музыку, и даже были сентиментальны. Эти «меломаны» организовывали в концлагерях оркестры из чис-ла узников. Этим «оркестрам смерти» приходилось играть на плацу концлагерей пе-ред обреченными людьми. Оркестранты знали, что их ждет участь слушателей. Но боялись они не смерти. Всего страшнее было смотреть в глаза несчастных узни-ков и встречать в них презрение. Менее мучительными были улыбки, которые они встречали в знак благодарности за последнюю встречу с музыкантами. Сами стоя-щие на пороге смерти, голодные и зачастую больные, музыканты (в подавляющем большинстве евреи) во время исполнения тех или иных произведений, на короткое время и сами забывали о своей трагической судьбе.

Один из таких оркестров существовал в женском лагере Биркенау, соседство-вавшим с Освенцимом. В этом оркестре играли 45 женщин в возрасте от 16 до 25 лет. В любой момент, за малейшую провинность, каждая рисковала попасть в газо-вую камеру. Оркестр играл на высоком уровне и его использовали во время при-ема высоких чинов СС.

В этом оркестре было 10 скрипок, три мандолины, 4 флейты, 3 гитары, виолон-чель, 2 аккордеона, контрабас и другие инструменты. Оркестром руководили три красавицы из трех стран. Скрипачка Альма Розе из Австрии, пианистка Софья Ви-ноградова из России и София Чайковская из Польши..

Однажды, это было в 1944 году, женский оркестр выступал перед Гимлером, для которого было исполнено попурри из «Веселой вдовы» Легара.

Недалеко от Львова находился Янковский лагерь. В нем нацистами был заве-ден кощунственный порядок: во время экзекуций оркестр, состоявший из заклю-ченных, играл «Танго смерти». Незадолго до прихода Красной армии, всех оркест-рантов прямо во время исполнения этого танго, во главе с дирижером Львовской оперы Мундтом и профессором Львовской консерватории Штриксом, расстреля-ли. Это был расстрел в духе вагнеровских мистерий и а подражание «Прощальной симфонии» Гайдна.

Вечная память моим трагически ушедшим коллегам.А в заключение приведу одну строфу стихотворения Роберта Рождественского:

Эта память, верьте люди,Всей земле нужна!Если мы войну забудем,

КОНЦЛАГЕРЬ


СУДЬБЫ КОНЦЛАГЕРЬ

Крепость-концлагерь Терезин: «Фюрер дарит евреям город…»Об этой странице истории Второй мировой войны впервые заговорили только в

начале 90-х годов. Почему – сказать трудно, ибо события, о которых речь, так важ-ны, так необычны, что, казалось бы, должны привлекать к себе внимание не в пос-леднюю, а в первую очередь. Но если бы не отдельные энтузиасты-одиночки, мно-го лет пробивавшиеся на поверхность со своими исследованиями, все просто ушло бы в песок...

Когда гитлеровцы оккупировали Чехословакию, неподалеку от Праги, в малень-ком городке Терезин, создан был единственный в своем роде еврейский концентра-ционный лагерь. Сюда свезли около 60 тысяч человек со всей Европы, среди кото-рых было множество людей выдающихся – художников, поэтов, музыкантов. Лагерь был разрекламирован как особенно комфортабельный. Состоятельным евреям предлагалось даже покупать себе место в Терезине, хотя на деле положение жите-лей терезинского гетто было таким же тяжелым, как и в других лагерях: чудовищные бытовые условия, рабский труд. За время существования лагеря здесь умерло 150 тысяч человек, 88 тысяч были переправлены в другие лагеря; из них выжило 3500. Из нескольких тысяч терезинских детей не спасся практически никто.

Необычным было лишь полное равнодушие комендатуры к тому, что происходило в лагере, только бы не нарушались установленные правила. Нарушитель мог считать себя покойником, а в остальном царила относительная свобода. И, поскольку количество талантливых людей на квад-ратный метр здесь, безусловно, превысило критическую массу, в Терезине образовался крупней-ший центр европейской культуры. Что-то подобное могло бы, наверное, произойти на Соловках в 20-е годы – там тоже собран был цвет культурной и интеллектуальной элиты Рос-сии, выходил журнал...

Но в Терезине условия были все же несколько иными. Учителя учили детей по лучшим методикам, врачи оперировали, музыканты исполняли произведения за-прещенных на воле композиторов, устраивали концерты и ставили оперы, дейс-твовала маленькая синагога - и ограничений всему этому не ставилось. Композитор Ханс Красс из Праги, автор, в числе прочего, гротескной оперы по «Дядюшкиному сну» Достоевского, встретился в Терезине со многими юными исполнителями сво-ей детской оперы «Брундибар» и смог несколько раз ее поставить, хотя исполните-ли – вот страшная подробность – каждый раз менялись. Одних увозили в лагеря смерти; других привозили «с воли». Но, несмотря на все это, в Терезине творились чудеса: исполнялись оратории Гайдна, «Реквием» Верди, ставились оперы Моцар-та, Сметаны, давались многочисленные концерты – Брамс, Шопен – иногда по не-сколько в день! Процветала музыкальная критика...

Осенью 1944 года, когда немцы уже явно терпели поражение, кому-то пришла в голову мысль использовать Терезин в пропагандистских целях, чтобы обелить ла-герь в глазах мировой общественности. В Терезине наскоро возвели потемкинские деревни в виде фасадов кафе и специального музыкального павильона (прежде музыканты репетировали и да-вали концерты где придется), а немецкий режиссер Курт Герон снял о Терезине фильм под назва-нием «Фюрер дарит евреям город». Допущенная в Терезин комиссия международного «Красного Креста» осталась довольна. Сохранились терезинские рисунки, жестко и с черным юмором вы-смеивающие это событие.

Среди трагических судеб Терезина особенно выделяются судьбы молодого ге-ниального пианиста и композитора Гидеона Кляйна и его старшего друга, компо-зитора Виктора Ульмана. Многое из написанного ими и их коллегами удалось со-хранить, хотя сами они вместе с большинством других обитателей лагеря весной 1945 года, незадолго до освобождения его советскими войсками, были вывезены в Освенцим и уничтожены.

Самое значительное из созданных в Терезине произведений – опера Ульмана «Император Атлантиды».

Странно, что сокровища Терезина заинтересовали специалистов так поздно. Творения Кляйна, Ульмана, Пауля Хааса выплыли из забвения, их стали публи-ковать, исполнять. Появились материалы по истории Терезина... Но почему толь-ко теперь?

Может быть, у людей просто недостало сил сразу на все, и ужасы последней войны выстроились в длинную очередь, чтобы человеческое сознание не взорва-лось, узнав сразу все, в полном объеме?

Мария Каменкович (Регенсбург, Германия)vestnik.com



Давид Таубкин – выживший в огне

НЕУДАВШИЙСЯ ПОБЕГ

Мне было восемь лет, когда я с мамой, преподавателем института, и старшей сестрой Ли-дой оказался в оккупированном Минске. Отец, известный в городе врач, был мобилизован на второй день войны. Утром 24 июня он забежал домой, попрощался с нами и ушел. Уже через час город начали бомбить, и мы спустились в бомбоубежище.

Это был обычный подвал, находившийся под двухэтажным деревянным зданием. Толь-ко мы вбежали туда, как услышали грохот. Самолеты летали так низко, что наше «убежище» шаталось, как карточный домик. Каждую секунду мы ждали самого худшего. Налет продол-жался почти три часа. Когда самолеты улетели, я вышел из подвала и увидел, что почти весь наш район уцелел, разрушенным было только одно крыло стоматологической поликлиники.

Дело в том, что в нашем районе стояли заводы: кожевенный, дрожжевой, винно-водо-чный, механический. Все здания этих заводов были построены из кирпича. Думаю, немцы не тронули их из практических соображений.

Мой дед был зажиточным человеком, до революции он владел большими участками зем-ли, которые сдавал под эти заводы. Поэтому наш дом находился рядом, поэтому он тоже не пострадал. Но центр Минска был разрушен, просто перестал существовать. Помню, я обер-нулся и увидел, что за мной города нет, вместо него – огромный факел метров десять высо-той…

Никто нам не говорил, что нужно уходить из города, люди сами поняли это. Толпы бежен-цев хлынули на восток – по Могилевскому шоссе. Среди них, в толпе были и мы. Я шел и вспо-минал о том, что у нас были куплены билеты на поезд, 29 июня мы должны были отправиться в Москву, там нас ждала летняя дача нашего дяди, брата отца. Мы хотели поехать раньше, но задержались из-за сестры Лиды, у которой был выпускной бал по случаю окончания средней школы. Рухнули все планы, рухнула вся наша жизнь…

Кто-то нес чемоданы, кто-то котомки. Вскоре самое тяжелое люди начали бросать, сил не хватало. Наша мама, понимая, что дорога может оказаться долгой, взяла с собой Только узе-лок с обувью и портфель с документами.

Не прошло и часа с тех пор, как мы отправились в путь, и на нас вновь налетели немецкие самолеты. Они шли на бреющем полете и стреляли по людям. Мы с мамой бросились в пере-лесок у шоссе – там немцы уже не стреляли – и дальше пошли уже по проселочным дорогам. За два дня добрели до Смиловичей, тридцать километров прошли. Но утром 27 июня немцы были уже там. Нам приказали вернуться к своему месту жительства. Назад мы шли по обочи-не дороги, так как шоссе было забито немецкими войсками, военной техникой: танками, вез-деходами, грузовиками.

Мы не знали тогда, что 24 июня штаб Западного фронта, руководящие партийные и советские работ-ники тайно сбежали из Минска, не попытавшись даже эвакуировать население, даже не сообщив никому, что нужно уходить, потому что немцы продвигаются стре-мительно, а Красная Армия, обещавшая бить врага на его территории, в панике отступает. Это безответствен-ное поведение советских властей стало причиной ги-бели сотен тысяч людей и, по сути, причиной полного уничтожения евреев, оставшихся на оккупированной территории…

ПОДВИГ ВЕРЫ И ЕЛЕНЫ В пламени Холокост сгорели полтора миллиона

детей. Им не суждено было вырасти, влюбиться, най-ти призвание, познать муки творчества, родить детей,



Ðåøåíèå î ñîçäàíèè ãåòòî áûëî ïðèíÿòî 19 èþëÿ 1941 ãîäà –

÷åðåç òðè íåäåëè ïîñëå çàõâàòà Ìèíñêà âåðìàõòîì. Â ýòîò äåíü â Ìèíñêå ñîñòîÿëîñü, íà êîòî-ðîì ðàññìàòðèâàëèñü âîïðîñû

âçàèìîäåéñòâèÿ è óíè÷òîæåíèÿ åâðååâ. Ðåøåíèå áûëî îáíàðî-äîâàíî íà ñëåäóþùèé äåíü –

20 èþëÿ 1941 ãîäà.

увидеть внуков… Им много чего не позволили увидеть, им не позволили жить, их стерли, как «лишние файлы», посмеиваясь и попивая кофе. Их убийцы ответят за это на Высшем Суде, от них не останется ничего, даже памяти. А те, кто, рискуя своей жизнью, спасал еврейских де-тей от мук и гибели, всегда будут почитаться как великие Праведники, их имена и деяния ни-когда не будут забыты…

Есть в жизни Давида Таубкина две женщины, чьи имена он всегда хранит в памяти, про-износит с нежностью и любовью. Они всю жизнь грели его душу в самые тяжкие минуты, а в свой день рождения он всегда поднимал тост за этих женщин, благодаря которым он выжил – тост за Елену Ивановну Николаеву и Веру Леонардовну Спарнинг.

Когда в июле 1941 года фашисты приказали всем евреям Минска под страхом смерти пе-реселиться в гетто, Давиду было восемь лет. Он пробыл там только полгода, успев чудом пере-жить три расстрельные акции. Летом 1942-го он бежал из гетто.

Что делать маленькому мальчику, оказавшемуся один на один с враждебным миром? Как мог этот малыш остаться в живых в оккупированном Минске, где на евреев велась охота, в том числе на таких маленьких евреев, каким был Давид?

Первой его спасением занялась Елена Ивановна Николаева. По просьбе Розалии Михай-ловны, матери Давида, главный врач скрывала мальчика в своей детской больнице. Их семьи дружили с довоенной поры, и ради этой дружбы Николаева рисковала своей жизнью, прята-ла еврейского ребенка, хотя знала, что ее ждет, если немцы узнают.

Елена Ивановна смогла выправить Давиду фальшивые документы, по которым он стал славянином Виктором Савицким. А позже, когда он на основании этих документов попал в детский дом, и там стало известно, что грядет обход немецкой проверочной комиссии на предмет выявления евреев, Николаева снова пришла на помощь и приютила мальчика у себя в больнице.

Другая женщина – заведующая детским домом и Вера Леонардовна Спарнинг – спасла не только Давида, в годы войны она прятала у себя в детском доме более тридцати еврейских де-тей. Она проводила в своем учреждении политику под названием «у нас нет евреев!» и строго наказывала воспитанников за любое проявление «детского антисемитизма».

Когда ожидались проверки со стороны немецких властей, Вера Леонардовна старалась уп-рятать малышей с ярко выраженной семитской внешностью куда-нибудь подальше, например – укладывала их в постель и объявляла больными…

Как только в 1992 году Давид Таубкин репатриировался в Израиль, он почти сразу же на-чал собирать документы, все необходимые материалы, чтобы «Яд ва-Шем» присвоил Елене Ивановне и Вере Леонардовне звание Праведник народов мира. Больше всего на свете ему хо-телось отблагодарить спасших его и многих других еврейских детей женщин.

ВЕРНУТЬ СПРАВЕДЛИВОСТЬКогда его мечта сбылась, и их имена навечно присоединились к тысячам других Правед-

ников мира, Давид почему-то не почувствовал, что отдал долг полностью.Он начал работать над тем, чтобы восстановить справедливость в отношении других лю-

дей – мужественных, благородных, спасавших от фашистов еврейских детей.Первым, о ком он вспомнил, был человек по фамилии Орлов, которого никто из детдомов-

цев не видел никогда, но все знали, что он, работая в немецком магистрате, выдавал направ-



Ìèíñêîå ãåòòî áûëî îäíèì èç

ñàìûõ êðóïíûõ â Åâðîïå, à íà

îêêóïèðîâàííîé òåððèòîðèè

ÑÑÑÐ çàíèìàëî âòîðîå ìåñòî

ïî êîëè÷åñòâó óçíèêîâ ïîñëå

Ëüâîâñêîãî, êîòîðîå íàñ÷èòû-

âàëî 136 òûñÿ÷ ÷åëîâåê. Íà íå-

ñêîëüêèõ óëèöàõ, îáòÿíóòûõ

êîëþ÷åé ïðîâîëîêîé, íàõîäè-

ëîñü âíà÷àëå 80 òûñÿ÷, à ïî-

òîì áîëåå 100 òûñÿ÷ óçíèêîâ.

ления в детские дома и еврейским детям тоже, хотя был прекрасно осведомлен об их происхождении. Все воспитанники детского дома были в курсе, им рассказа-ла Вера Леонардовна…

Давид Таубкин много лет с ней пере-писывался, а как только рухнул «желез-ный занавес», он получил от своих детдо-мовских друзей их рассказы, их личные свидетельства о роли Василия Семенови-ча Орлова в спасении евреев. Все собран-ные документы были отправлены в «Яд ва-Шем», но на протяжении десяти лет в отношении Орлова не было принято ни-какого решения. Проблема состояла в том, что он являлся штатным сотрудни-ком немецкой администрации – по этой причине совет музея опасался, что будет негативная реакция на присвоение звания Правед-ник мира такому человеку.

Узнав об этом, Таубкин связался с директором белорусского музея еврейской истории и культуры Инной Герасимовой и попросил ее отыскать какой-нибудь документ, который смо-жет пролить свет на истинную суть деятельности Орлова в немецкой администрации. К счас-тью, Герасимова нашла такой документ – в архиве республиканского КГБ хранилась справка о том, что Орлов занимался в минском магистрате вопросами работы детских учреждений. Эта справка подтвердила, что Василий Семенович был мелким чиновником и никакого отноше-ния к злодеяниям фашистов не имел.

Получив от Давида Таубкина эту справку, сотрудники «Яд ва-Шем» более не колебались – вскоре Василию Орлову было присвоено звание Праведник мира. Сам он умер спустя десять лет после окончания войны, так что диплом о присвоении звания приехала получать его дочь Галина, которая в те ужасные годы работала в детдоме воспитателем и хорошо знала Давида.

Знала она и о еврейских детях, которых прятали в детском доме, но молчала. А были и та-кие, кто доносил. Давид помнит, как дважды по чьему-то доносу приходили и забирали детей. Специальная комиссия при магистрате могла легко убедиться в том, что мальчики евреи, до-статочно было проверить, обрезаны они или нет.

Многих детей эта комиссия отправила на смерть, но одному из детдомовских повезло – Феликсу Сорину, в настоящее время проживающему в Петах-Тикве: его спасла женщина, член комиссии, которая до войны хорошо знала его родителей, всю их семью.

В том, что звание Праведника мира было присвоено и Киму Лисовскому, чья семья спаса-ла еврейских детей, бежавших из минского гетто накануне последнего погрома, тоже есть за-слуга Давида Таубкина.

Сам Ким в то время был подростком, они с Давидом были приятелями с довоенных лет. Встретившись в Минске после войны с Шурой, сестрой Кима, Таубкин узнал, что Ким умер.

Шура же рассказала, что она была свидетельницей казни минской подпольщицы Маши Брускиной, о которой собирала материалы жительница Иеруса-лима Лина Торпусман. Давид рассказал Лине о се-мье Лисовских, и та упомянула о них в своей газет-ной статье. Статью эту прочел Феликс Сорин, один

отношении Орлова не было принято ни-какого решения. Проблема состояла в том, что он являлся штатным сотрудни-

65-летие уничтожения Минского гетто. Траурная церемония в Яд Ва-Шем. Июнь 2008.

Семинар Ассоциации в Кармиэле «Права уцелевших в Холокосте», 29.12.09. Вступительное слово.

В группе награжденных юбилейной медалью «65-летие Победы в ВОВ 1941-1945 гг». Российский культурный центр в Тель Авиве.



21 îêòÿáðÿ 1943 ãîäà ïå-ðåñòàëî ñóùåñòâîâàòü Ìèíñêîå ãåòòî. È íå ïî-òîìó, ÷òî ïàëà÷è îäóìà-ëèñü, ñíÿëè êîëþ÷óþ ïðî-âîëîêó è ñêàçàëè: «Ëþäè, âû ñâîáîäíû». Â ýòîò äåíü â ãåòòî íå îñòàëîñü íèêîãî ïîòîìó, ÷òî âñå åãî îáèòàòåëè áûëè óáèòû...

из тех, кого спасли Лисовские. Круг замкнулся – Сорин, естественно, тут же обратился в ин-ститут «Яд ва-Шем», и вскоре Киму Лисовскому посмертно было присвоено звание Правед-ника мира.

ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ ДАВИДА Три года я прожил в оккупированном Минске. Это были годы холода, голода и постоян-

ного страха. Маму расстреляли в гетто. Сестра Лида ушла из гетто к партизанам и погибла во время блокады белорусских лесов немецкими войсками.

В июле 1944 года мой отец, Арон Давидович, вместе с Красной Армией вернулся в Минск и разыскал меня. В 1948-м отца, работавшего в Министерстве здравоохранения Белоруссии, перевели в Москву. Там Давид окончил школу, радиотехнический факультет Института граж-данской авиации, а затем долгие годы работал в научно-исследовательском институте прибо-ростроения – в должности ведущего конструктора по разработке радиолокационной аппара-туры.

Вовремя сообразив, что секретность работы может помешать ему уехать в Израиль, Да-вид сменил место работы. Когда началась перестройка, он возглавил Международную ассо-

циацию евреев-бывших узников гетто и нацистских концлагерей. По приезде в Израиль эта деятель-ность стала самой главной в его жизни. Поражает энергия, с кото-рой он добивается восстановле-ния справедливости по отноше-нию к тем, кто не отвернулся от евреев, когда от них отвернулась почти вся Европа, кто считал сво-им долгом спасать евреев от гит-леровской машины уничтожения. Давид Таубкин стремится хотя бы частично вернуть долг этим лю-дям. Когда он слышит о еще не-знакомом узнике гетто, в первую очередь он пытается выяснить, как ему удалось спастись, кто ему по-мог выжить.

Его часто можно увидеть в ар-хиве музея «Яд ва-Шем», в библи-отеке, залах, он часто выступает с рассказами о Катастрофе, высту-пает на семинарах для зарубежных гостей.

Все, что касается памяти о Хо-локосте, свято для Давида.

Это именно он подвигнул Аб-рама Рубенчика, бывшего узни-

ка гетто и юного партизана, на написание уникальной книги «Правда о Минском гетто».

Это он, работая в Фонде Спилберга, открыл немало имен настоящих героев, переживших Катастрофу.

Многие годы Давид Тауб-кин избирается заместителем председателя Всеизраильской ассоциации «Уцелевшие с кон-цлагерях и гетто», помогает сво-им «коллегам» по военному де-тству. 65-летие …

Минск, траурный митинг в «Яме».

Встреча в Израиле с Зинаидой Гринберг-Мадоно-вой – девочкой из того же приюта во время оккупа-

ции Минска, что и Давид

Выставка «Памятники памяти» в музее Истории и культуры ев-реев Белоруссии. Минск, 65-я годовщина уничтожения Минс-

кого гетто.

Международная конференция в Одессе, посвященная 65-летию освобождения узников из гетто и концлагерей.


ПОЭЗИЯ О ХОЛОКОСТЕОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

Ó áûâøèõ óçíèêîâ ãåòòî è êîíö-ëàãåðåé ÷àñòî ñïðàøèâàþò: «Êàê æå âû îñòàëèñü æèâû?» Ïðè-õîäèòñÿ îáúÿñíÿòü... Ïåðå÷èñ-ëÿòü, ÷òî èìåííî ñïàñëî âî âðå-ìÿ òàêîé-òî àêöèè, òî åñòü óãîíà íà ðàññòðåë â ãåòòî, ÷òî âî âðåìÿ äðóãîé, òðåòüåé, äåñÿòîé... ×òî íå óìåðëà ñ ãîëîäà, íàâåðíî, çàñëó-ãà… ãåíîâ... òðóäíåå âñåãî îáú-ÿñíèòü, êàê æå òàêîå ìîæíî áûëî âûäåðæàòü, âåäü ÷åì äàëüøå îò òîãî âðåìåíè, òåì áîëåå íåâåðî-ÿòíûì âñå ýòî êàæåòñÿ…

Ì.Ðîëüíèêàéòå

После выхода первых номеров журнала «Судьбы Холокоста» в редакцию стали поступать те-лефонные звонки и письма благодарных читателей. Вместе с откликами приходили и статьи, воспоминания, которые звали в дорогу к их авторам, чтобы уточнить какие-то детали, чем-то помочь авторам и, наконец, посмотреть, как живут сегодня в Израиле те, кому посчастли-вилось выбраться из ада Холокоста. Сегодня мы публикуем лишь малую толику тех откликов, которые пришли в редакцию.

***Людмила Барановская – профессиональный историк – инициатор, автор и руководитель проекта «Судьбы Холокоста». Журнал, который она издает, чрезвычайно важен в наше время, необходи-мый и содержательный. В нем излагаются свидетельства людей выживших в условиях Холокоста, печатаются копии немецких документов и фотографии, выполненные фашистскими оккупанта-ми на захваченных территориях. Фотографии поражают своей дикой откровенностью и наглос-тью, свойственной садистам.Издание отлично оформлено, текст рационально спланирован для читателя. Как мне известно, запланировано выпускать четыре номера в год.Опыт свидетельствует, что большинство многочисленных разрозненных публикаций в мировой прессе не эффективны.В таких обстоятельствах эта своеобразная антология Холокоста, каким мне видится журнал, от-лично изданная и иллюстрированная, должна стать бестселлером в полном смысле слова.Полагаю, что к этому нужно прислушаться, думаю, что многие наши соплеменники и в Израиле, и в других странах мира откликнутся своим творческим и материальным участием.

Арье Бен-Яков

***Внимательно прочитав (от корки до корки) три номера журнала «Судьбы Холокоста» я пришел к выводу, что появился этот журнал очень вовремя. Мое поколение, рожденное в 30-х годах про-шлого столетия, прошло через все круги ада Холокоста. Мы – последние живые свидетели того страшного времени. Я уверен, что придет время, когда многие захотят прочитать о наших пере-живаниях в те страшные годы. И тогда номера этого прекрасного журнала окажутся очень кста-ти. Вот как мой приятель, композитор-песенник Марк Штейнберг высказался об этом журнале:Хочу вам сказать, ничего не тая,Журнал ваш люблю от души.Вот память! – Она словно воздух, нужна,Как голос в страшной тиши.

Юрий Кремер

***Такие люди как Людмила Барановская вызывают к себе глубокое уважение, а порой и восхище-ние. Именно они и есть по выражению Н.Н Чернышевского «соль соли земли». Ее работа не ос-танется невостребованной.

Дора Немировская, писатель.

***Всей своей жизнью и работой Людмила Барановская стремится пробудить в людях память, увес-ти от благодушия и духовной слепоты.

Семен Фридман, инвалид ВОВ***

У меня погибли все родные и близкие в городе Бердичеве. Их расстреляли в танковых рвах и при-сыпали землей. И земля эта три недели дышала, пока фашисты не отутюжили ее танками. Это горе никогда не изгладится в наших сердцах. А когда я узнала, что простая еврейская женщина, Людмила Барановская, восстанавливает память о Катастрофе, я стала ее активной помощницей.

Роза Мишина, инвалид войны

***Так на чем держится мир? На людской доброте. На тех, кто делает все, чтобы помнить о тех, кто погиб лишь за то, что родился евреем. Большое спасибо, Люда!

Ася Рожанская, председатель клуба пенсионеровКирьят-Шарет, Холон

***Спасибо Вам за журнал. То, что творили эти твари, не поддается никакому разумному объясне-нию. Вообще никакой логики, абсолютное зверство. Это главный позор 20го века. Гитлер и его приспешники горят в аду, больные наркоманы. Появилось лишь одно единственное желание, что я могу сделать: проехать по местам этих ужасов и возложить цветы. Думаю, я буду плакать. Жаль, что уже ничего нельзя сделать для этих несчастных. Я готов бы был отдать свою жизнь, лишь бы такого понятия, как Холокост не существовало, нигде и никогда.

Максим Патрушев


ПОЭЗИЯ О ХОЛОКОСТЕПамятникМой брат, Басс Моисей, 1925года рождения, пропал без вести в марте 1944 года.19 моих близких родственников были расстреляны фашистами и их пособниками.

Михаил Басс

В краю родном есть памятник –неярок,стоит в тиши, забытый, одинок.Здесь был один из сотен Бабьих Яров, –Никто убийству помешать не смог. Цветы никто не носит к обелиску,Печальных слов в тиши не говорит.На камне нет ни надписей, ни списка –Кто здесь убит и почему убит.

Мы тут росли, не ведая до срока,Что жить на свете – главная вина...И к нам была не менее жестокаИ ты сама, родимая страна.

Молчит Господь... Для глаз – погасло Небо,Задернутое траурным рядном…Из нас никто никем спасен здесь не был.Зачем же я пишу – «в краю родном»?

Напиток горькой памяти не выпит –В краю далеком памятник стоит…Был родиной когда-то и Египет.И даже он не сразу был забыт.

Арон Гланц-Леелес

Так есть, и так будетТак есть, и так будет —осталось только число.Еще дымится земля, молчат небеса,а от братьев, сестер,от детских смеющихся рожицнет уже ничего, только цифра, число, итог.Зима была и будет зимой, лето — летом,а мы теперь будем — цифра, число, итог.Но горечь в домаоставаться вечной не может.Боль от ранбудет прятаться все глубже и глубже,и наверху широко раскроются окнак полям забвения.Может быть, лишь однажды ночью,почувствовав рану,вспыхнувшую пламенем в сердце,старик на смертном одрене сможет скончаться,и молодожен в брачную ночьне сможет дать жизнь младенцу.Кругом раскинутся заброшенные кладбища,и ветры беспамятства

ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

будут дуть в открытые окна,хотя внизу, в глубине,в сердцах немногихбудет тлеть огонь памяти о числекак наследие и завещание мертвых.Так будет,пока последний помнящийи лежащий ниц и постящийсяне поднимется,и не надломит хлеб, и не станет первым,воздающим хвалу и поющим песньобновлению жизни.

"Судьбы Холокоста" № 4

Documents

Transcript of "Судьбы Холокоста" № 4