1

Ростислав Хлебников

Семь цветов радуги

2

Невозможно было бы себе представить радугу, состоящую только

лишь из одного, какого-либо цвета. Будь-то, нейтральный и немного

равнодушный белый. Тревожный , зовущий жёлтый, так часто идущий об

руку с вестником всегда чего-то нового и рвущегося кверху зелёному.

Даже серый обыденный и мрачный траурный чёрный. Или же, открытый

для любви голубой и яростный красный. Ни один из них не в состоянии

полностью выразить всю сущность этого явления. Так и наша жизнь, не

состоит из одних только радостей, или же, одних только горестей.

Всего в ней и всегда поровну. И одно не может существовать без другого.

Rosti

3

Персональная устрица

“The world is my oyster”. Так поётся в одной песне некогда очень

популярной музыкальной группы из Австралии. Впрочем, группа могла

быть, откуда угодно. Свой собственный мир, помещающийся в карман

пиджака можно построить где угодно, даже в Гвинее. Или ещё дальше.

Он по своему очень удобен, этот портативный вариант Вселенной

умещающийся на чуть более или чуть менее 20 кв. метрах. В нём не дует

и даже светло по ночам. Можно послушать шум грозы, сидя за окном. А

ещё с балкона интересно наблюдать за происходящим внизу. Там иногда

бывает много прохожих и все они, куда-то спешат. За ними особенно

интересно наблюдать именно по тому, что многих ты знаешь. Пусть и

не всех по имени, так хоть и в лицо. Они ведь тоже живут тут, рядом с

тобой. Если и не в твоём, так в соседнем доме. И у каждого и з них тоже

имеется свой собственный портативный мир с личными квадратными

метрами. И даже если в этом мире кроме тебя самого никого нет, не

беда. Тебя с удовольствием послушают твои стены. Они уже давно ко

всему привыкли. И даже не пытаются с тобой спорить . За это ты их

особенно ценишь. Их послушание это гарантия твоего спокойствия. С

такой каменной выдержкой может сравниться разве что только

египетский Сфинкс. Правда, иногда всё же они требуют твоего внимания

к себе. И очень обижаются, если ты этого не зам ечаешь. Попробуй-ка

махнуть рукой, если вдруг из крана потекла вода, а закрыть сам кран не

представляется возможным. Повернуться вот так вот просто и уйти?

А потом кто за тебя будет объясняться с твоими соседями, когда они

принесут счёт уплаты за ремонт потолка, который провалился им на

голову от сырости? Нет, тут уж не до лени. Отбросишь всё и займешься

любимым, ненавистным делом, ремонтом. Но зато как здорово бывает

вечером, сидя в своём уютном и уже по своему, даже родном кресле,

смотреть телевизор. При этом одно обязательное условие должно быть

соблюдено бесповоротно и окончательно. Заключается оно в чашке кофе

или чая в твоей руке и расслабленности всех мышц тела отработавших

свой ресурс на сегодняшний день. Вот сейчас -то и надо заняться

дискуссией по поводу всего того о чём так много думалось и говорилось

сегодня. Там внутри тебя накипело уже достаточно. Это химическое

соединение раздражительности, неудовлетворённости, честолюбия

набрало свой полный вес и теперь требует выхода извне. Теперь твой

телевизор уже не просто ящик с радиодеталями. Теперь он уже твой

собеседник. С ним иногда бывает приятнее, чем с любимой кошкой или

птичкой. Ему, своему лучшему другу, который никогда не поспорит и во

всём согласен можно выложить всё. Всё что у тебя внутри и снар ужи. И

даже то в чём самому себе иногда не хочется признаться. Он, молча всё

4

выслушает и с одобрением моргнув пару раз, покажет тебе новый

сюжет на своей глуповатой физиономии. И ты этому даже рад, потому

что теперь можно подумать о чём -то другом, а не о том липком и

мутном. Таком же мутном, как тот недопитый вчерашний чай в чашке.

И что с ним теперь делать? Просто вылить, жалко. И допивать тоже

не хочется. Наверное, всё же лучше вылить. И заварить свежий, для

того что бы потом, недопив, оставить его мёрзну ть до завтра. Завтра

будет новый день. С новыми разговорами на старые темы. Со старыми

надеждами на новые силы. С новыми желаниями на старые мечты. С

утра и до вечера достаточно времени, что бы собрать новую порцию

душевной фармакологии для очередного сеанса телевизионной терапии

разбавленной чашкой горячего, свежего чая. Но зато как ты ждёшь

этого момента! Весь прошедший день казалось бы существовал только

для того что бы закончиться наконец и предоставить тебе эту

возможность. Возможность осуществить новы й глубокий самоанализ

окружающей неразберихи человеческих причуд и прихотей. Теперь уже

свои собственные прихоти тебя даже как бы и не волнуют. На первом

плане вырастает монолитная громада политической популярной

словесности, изношенной как старое пальто, которое носишь в любую

погоду. Но избавиться от которого всё равно нельзя, поскольку ничего

другого нет. А может и хорошо, что нет? Примерять новое пальто

всегда немного неудобно и страшновато. То старое, хоть оно и с дырами,

но всё-таки своё. И что самое главное, к нему не надо приспосабливаться

и привыкать. И так сойдёт. Вот только чтоб после стирки не

сбежалось. Пусть хоть так. Главное что бы хуже не было. А со всем

остальным мы уж как-нибудь справимся. Справлялись же до сих пор? Так

и после не пропадём. Эти мысли успокаивают и на какое -то время даже

начинает казаться, что всё совсем не так уж плохо. Многое ещё под силу

изменить. А твоему телевизионному другу, казалось бы, и дела нет до

всего этого. Он как всегда бесстрастен и последователен. Есть с кого

брать пример. У него сознание собственной значимости превышает

осознание твоей зависимости. Время берёт своё. Сладкая дремотная

усталость вкрадчиво но неотступно начинает пробираться через все

загранпосты твоего тела. На веки ложится тень переживаний. Ну, на

сегодня, пожалуй, уже достаточно. Голове тоже нужен отдых. Причём

безо всякой терапии, а просто вот взять да и уснуть. До завтра.

Декабрь.29.2009

Одесса

5

Ода одиночества

Как говорится, не теряй времени зря, если больше нечего терять. А

что делать, если этого времени много? Ну, очень много! Да,

представьте, такое иногда бывает даже в трудовой Америке, где

каждая свободная минута тоже, что-то стоит. Конечно, можно

разбавить досуг горячительными возлияниями. И на первых порах это

даже помогает. Но потом остановиться бывает труднее, чем

придумать замену всему окружающему, опостылевшему пресно -

всухомяточному существованию. Даже если ты живёшь в отдельном

вагончике – загончике, внешне напоминающему маленький отрезвитель

на колёсах. Зато дешево! И даже есть свой личный унитаз. Его, заразу

так тяжело было тащить на своих двоих через весь двор. Но сейчас, сидя

на своём любимце и посмеиваясь над соседями, занимающими очередь в

коридоре, что бы попасть в заветную обитель отправления всего

исходящего, хочется любоваться самим собой и мир уже представляется

в цветном отретушированном цвете. Краски на нём отблёскивают

тёплым прикосновением нежных волокон, которые бывают только у

кистей художника и ещё разве что у любимых женщин. Они, эти

любимые, именно любимые женщины, встречаются редко, и поэтому

прикосновение этих волокон запоминается надолго. Иногда навсегда.

Хуже если соседи постоянно тревожат, да ещё чего доброго пытаются

заглядывать тебе в дверь или в окно. Хотя, что я говорю. Окна там и в

помине не было. Зато был компьютер и кресло, сидя в котором можно

было расслабиться тёплым калифорнийским вечером. И отчаянно ругая

вслух весь американский быт и нравы, понимая в душе, что всё равн о не

перепрыгнешь через внутреннюю застойную непроходимость, забыться

перед сном в тревожных клочьях обманчивости. Компьютер работает

сейчас только для тебя и не хочется думать, что кто -то ещё не спит и

направляется к тебе в гости. Сейчас ты расслабляешься . У тебя был

обычный трудный американский день ничего не делающего человека,

которому просто нечем себя занять, поскольку заниматься ничем не

хочется. А зачем спрашивается, чем то заниматься, если страховка и

так покроет всю ежедневную рутинную плесень, зовущуюся жизненным

существованием? Известно, что когда у мужчины много свободного

времени он превращается в философа. И его и без того активное

воображение становится ещё более интенсивным. А вечером, ну нужно

же чем-то занять себя вечером перед погружением в потустороннее

пространство именуемое сном или забытьём? Это уж как кому

понравится. Перед сном неплохо и пощекотать своего братишку за

кончик его чубчика. Пусть поработает на своего хозяина. Всё равно от

6

него сейчас толку мало. Так хоть что то. Не напря гаясь. А он парнишка

весёлый и всегда рад услужить. Жаль, что на этот раз не получилось до

конца. Опять пришёл этот сосед и опять не вовремя. Быстренько

спохватиться и засунуть орудие преступления в штаны, делая вид, что

ничего не произошло. И обязательно сохраняя при этом невозмутимое

выражение лица. Достойная маска лицемерия, когда больше ничего не

остаётся. Ерунда, всё равно никто ничего не видел и не понял. Потом

закончим начатое дело. А сейчас надо дослушать этого надоедалу. Ему

видимо не спится. Он смотрит тебе в глаза, и ты видишь, что он

внутренне смеётся и всё окружающее доставляет ему массу

удовольствия и веселия. Чёрт бы его подрал, надо же было притащиться

в такую темень! И главное так не вовремя. А может он всё -таки видел?

Нет, всё это ерунда. Даже если и видел, то тут не о чём беспокоиться.

Дело житейское. Мужчина живёт один и ему нужно немного

расслабиться. Это всем должно быть понятно. Эти мысли успокаивают,

но не до конца. Всё равно на душе осадок. Надо было просто закрыть

дверь. Знал же что живёшь в берлоге. Кто тут будет церемониться?

Они даже постучать в дверь и то забывают! Прут как на гастроном.

Чёрт с ним! Видел и ладно. От него не убудет. От меня тоже. Он уже

ушёл, всё с теми же смешинками в уголках глаз, но настроение уже не

то. Душевный комфорт, когда знаешь, что сейчас надо будет лечь спать

и всё будет как надо, уже пропал. Улетучился. И заснуть, никак не

удаётся. Не то, что продолжать своё излюбленное полуспортивное

мужское занятие. Об этом уже и речи нет. Всё -таки, как некстати!

Пропади он пропадом этот сосед, вместе с его бредовыми разговорами.

Как то надо будет выяснить, удалось ли ему что -то подсмотреть или

нет? Как то по хитрее извернуться, что бы узнать. А то неприятно

получается. Даже какое то чувство собственного неполноценног о

существования появилось, откуда то. И не даёт уснуть. Да, теперь -то

ты будешь закрывать двери плотнее. Особенно по вечерам. И особенно

тогда, когда есть настроение поиграть с собственным воображением.

Но любимое средство успокоения под рукой. Что ж, нали ть стакан и

наплевать на всё. Струя излюбленной отравы знакомым путём

пролилась в твоё горло, оставив после себя давно знакомый горький

осадок. Хорошо, что это удовольствие скрывать не нужно. Тут уж

точно ничего постыдного нет. А может ещё по одной? Не пом ешает. А

теперь надо спать, и пошло оно всё ко всем чертям!

3.01.2010

Иерусалим

7

Взгляд постороннего с обочины.

Соседи бывают разные

Да, действительно, соседи бывают разные. Об одном таком жизненном

испытании и пойдёт речь. А если серьёзно, о чём тут рассуждать?

Ничего такого сверхнового. А как раз наоборот. Всё очень обыденно и до

тошноты обычно. При этом если отбросить всяческие сомнения

хозяйственного свойства, станет понятно, как войдя в образ дворника

можно выйти князем всех туалетов и рыцарем всех кальсон и подтяжек.

Ну, что ж, перенесёмся в ту эпоху радостного и безмятежного,

пукающего и пьющего безделья , коим славился наш весёлый переулок с

серым обычным домишкой, где приютились его обитатели. Искатели

дешевого, скромного жилья ! Знаменательное место. Неплохо бы сейчас

проложить по нему общую Калифорнийскую карту Лос Анжелеса. Там бы

наш домик значился не в последнем ряду. Это уж точно. А как же иначе?

Кому не хочется сберечь хоть какие -то деньги от уплаты за квартиру?

Пусть даже и не большие, но всё же деньги! Значит можно и потерпеть.

Наше повествование начинается с фразы, до боли знакомой многим.

Избитой фразы. Даже, можно сказать, почти шаблонной. Но всё же,

разве не она так точно определяет последствия всего действия ?

Давайте ещё раз произнесём эту знаменательную фразу.

Соседи бывают разные.

Да, разные. Бывают хорошие, бывают весёлые или проблемные. А ещё

бывают редкостные. Часто случается так, что подобное, редкостное

соседство не просто нежелательно, оно ещё и губительно. И возникает

желание бежать во всю прыть. Лишь бы далеко и надолго.

«Привет. Ты уже приготовил себе еду на сегодня? Какого рода корм ты

будешь употреблять на этот раз»?

Этими или похожими словечками можно было обращаться к одному из

таких персонажей, заселявших эту клоаку интеллектуального запора,

завидя его ещё издали. Именно тогда , когда был ещё смысл к нему

обращаться. То есть утром. Поскольку после полудня, как известно,

часто и очень даже часто, он становился неадекватен и даже не в меру

агрессивен в своём душевном ребячестве, выстроенном на количестве

выпитого алкогольного суррогата изобиловавшего в благословенной

Калифорнии. Назовём его Хачик. Тем более что это имя как нельзя более,

подходило к его общему внешнему облику и манере поведения.

8

«А я вот, люблю шампанское «Мадам Клико»: повествовал наш

персонаж, придавая своему лицу подобающий вид человека знающего

толк в сказанных словах. Иногда на него даже снисходило вдохновение, и

он старался казаться всем окружающим не таким уж депрессивно-

заторможенным. Тогда в глазах его появлялся давно угасший оттенок

забытых мыслей прошлого трезвого существования далёких предков.

Было любопытно смотреть на этот помятый, заросший щетиной

предмет, некогда считавшийся основной опознаваемой детал ью

человеческой внешности. Но самым любопытным и сладострастно -

тревожным были его рассуждения о ненавистном американском образе

существования. Где денег от покрытия страховки еле хватает на

ежедневные марафонские набеги в ближайший ликёроводочный магазин.

Да ещё разве, на покрытия оплаты аренды жилплощади, больше

напоминающей скотоприёмный пункт или же эдакую, необычно больших

размеров мышеловку для огромных удавов Трудно подобрать более

образное описание, некогда бывшего славного трейлера,

превратившегося в заржавелый дряхлый полу вагончик, полу притончик.

Образец дешёвого жилья, разместившийся в центре двора, как раз

напротив нашего весёлого домика. Как, однако, трудно жилось Хачику в

этой плохой и скучной американской Калифорнии, где за проезд в

кондиции мертвецки пьяного оленя забывают посадить в тюрьму хотя

бы на несколько дней, что бы отчётливо запомнился разбитый в

дребезги городской столб и брошенная в панике собственная

покалеченная машина. А как радостно было проснуться ночью от

истошного пьяного вопля, в котором только с большим трудом, можно

было уловить человеческие интонации. Как после этого можно заснуть?

Ну, разве что с пониманием того, что дальше будет ещё интереснее. И

это ещё более интересное не заставляло себя ждать. Оно настигало

тебя неожиданно и бесповоротно. Например, во дворе вдруг оказывалась

очередная рухлядь, некогда зовущаяся движущимся средством. И тогда

ты по мановению волшебной палочки оказывался уже живущим не в

доме, а в автомастерской, где с утра до вечера стучал молоток, вон яло

машинным маслом. На земле чёрными предостерегающими разводами

появлялись мазутные следы неуклюжей обуви, и образовывалось

достаточно места и времени для суеты зовущейся занятостью

нормального бездельника, занятого лишь тем, что бы как бы, чего бы,

где бы, ещё бы урвать и стащить. Но самое радостное заключалось в

уверенности, что спокойно уже не будет больше никогда. Жди перемен и

готовься к новостям. Зачастую эти новости не заставляли себя ждать.

Причём было понятно с первого взгляда, что всё это лишь надутая

философия обленившейся телеги, которой, просто не хочется двигаться

дальше, и она делает вид, что у неё слетело одно колесо.

9

«Я завтра уезжаю в Нью -Йорк»!: провозглашала эта телега, в надежде,

что это событие вызовет достойную реакцию. Если неч ему радоваться,

то, по крайней мере, радуйся реакции окружающих на свои деяния.

Наверное, это часто бывает ? Кому то плохо спиться по ночам от того,

что у другого в жизни всё не так уж и плохо. И самому себе при этом не

хочется признаться, что это не так уж плохо куда лучше, чем у тебя у

самого. Но для того что бы насладиться подобной эмоциональной

феерией, нужно добиться ответной реакции на свои слова или действия.

Иначе всё проходит в холостую. Что же, если ответной реакции не

поступает? Тогда телега в который уже раз попытавшись придать

весомости собственным словам удалялась восвояси, для того что бы

сделать подобное заявление на следующей неделе, в надежде что на

этот раз произойдёт обратная желаемая реакция. Когда же и на этот

раз никакой реакции не возникало, у телеги наступал приступ

раздражения. В такие периоды ей трудно было контролировать

собственные нормы поведения. Жаль, что телеге никогда не приходило в

голову одна простая мысль. А именно, когда позволяют условия, то на

собственную глупость лучше всего реагировать самому, и не в

присутствии окружающих, что бы впредь не допускать повторения.

Эмоции тоже бывают разные. Бывают искренние, а ещё бывают

кажущиеся. Тогда самому себе представляется наличие собственной

важности, необходимой для придания хоть какой -то личной значимости.

Ну, хотя бы и только внешней значимости. Лучше уж такой, чем вообще

никакой.

«Где найти лекарство от зависти»?: спрашивала телега, устремив

взгляд внутрь. В эти моменты, его лицо даже становилось более

человечно и его образ личности, на какое то мгновение, пусть даже и

короткое, внушал доверие , и возникало желание чем-то помочь . А вдруг

случится чудо? И этот обрубок мирового эмигрантского события,

ошибочно оказавшегося не там, где ему было предрасположено по

рождению и сословию, даже вызывал какое -то чувство участия и

небрежной ироничной смешливости.

«Я буду тут сидеть на заднице ровно столько, сколько понадобится

для того , что бы получить моё причитаемое»!: горячилась телега.

«Ведь это же моё! Это моя рука, моя кровь»!: размахивая при этом

своей удачно и своевременно повреждённой на чёрной не облагаемой

налогами работе культей, телега при этом выглядела очень

внушительно. Было понятно, что пока социальная страховка

ненавистной Америки будет оплачивать литровые водочные возлияния

за искривлённые сухожилия, телега не сдвинется с места и будет упорно

10

продолжать смазывать покосившуюся ось собственной причинности

личного присутствия.

Да, главное это удачно и своевременно порвать себе сухожилия на

работе и вовремя об этом заявить. А потом уж можно и ругать всё и

всех вокруг. Времени для этого у тебя уже много и есть увер енность,

что завтра с утра найдется ещё пару долларов, чтоб сгонять в магазин,

невзирая на боль в руке. Но сидеть вот так вот, только лишь на

водочных внутренних компрессах даже такой телеге бывало не под силу.

И тогда снова возникало очередное движение и суета под названием: «Я

очень занят, не верите, взгляните сами». И опять что -то, наподобие

очередного самосвала, найденного в забытом переулке и срочно

требующего реконструкции. Только бы не случилось ещё чего похуже!

Этой надеждой только и приходилось довольствоваться изо дня в день.

А с другой стороны, всё-таки и жилось там не так уж и плохо и не так

уж и дорого. Не хочется вот так вот всё бросить и идти, куда -то ещё,

только лишь потому, что возле твоих ворот случайно приземлился

жареный петух. Не одному тебе не повезло с соседями. Так может лучше

потерпеть? Зато сэкономишь в деньгах за аренду. Главное, это быть

внимательным и не забывать о серьёзности положения. Во время

схватить за руку, когда он уже навострился твоим дорогим перочинным

ножиком фирмы Swiss Army резать грязную проводку на гнилой стене с

обрывками свисающей штукатурки. Небрежно и ласково отклонить

предложение отрезать кусок соединительного шнура твоего нового

электрочайника. «Чтобы было удобнее, и не мешал длинный шнур».

Который раньше не мешал никогда! Своевременно вскочить с кровати и

стремя голову бежать на улицу, где припаркована твоя машина, когда

он выезжает на очередном отреставрированном чудовище и у тебя не

остаётся сомнений, что сейчас произойдёт столкновение, после

которого ты ничего и никому не сумеешь доказать. А ремонтировать

свою ударенную машину придётся самому, поскольку свидетелей не было.

Да и многое, многое другое. Всего разве упомнишь?

Соседи бывают разные. Бывают и такие, от которых хочется сбежать

в одиночную камеру смертников. Там, во всяком случае, потревожат

только один раз. Но это будет уже в последний раз.

«Но, позвольте»!: воскликнете Вы. «Почему всё так трагично?

Неужели-же не было во всём этом никаких светлых пятен? Ну, хоть

несколько радостных строк. Позвольте нам хоть улыбнуться. Иначе,

зачем было нам всё это читать»?

Извольте. Вы напрасно полагаете, что автору не присуще чувство

юмора. Как бы ни так! Сколько раз мне приходилось хохотать над

11

собственными жизненными ситуациями. А что ещё я мог поделать?

Лучше плохо смеяться, чем хорошо плакать. А впрочем, кто то может со

мной и поспорить. Ведь иногда бывает и наоборот. Не стану

утверждать. Итак.

На дворе калифорнийское лето и город Лос Анжелес улыбается всеми

окнами своих лучезарных витрин. Зачем сидеть в четырёх стенах? Эта

проклятая обыденность. Что может тормозить все наши душевные

порывы? Обстановка в комнате, успевшая намозолить глаза, не хуже

плохой обуви. Не лучше ли просто встать и выйти . «Куда»: спросите вы?

Да, хоть бы и просто во двор . Весёлый дворик нашего весёлого домика! А

какое решение может быть самым законным? Конечно же, попит ь кофе,

сидя на лавочке во дворе. Тем более что вид оттуда открывается, самый

что ни на есть, живописный. И даже с мельчайшими подробностями.

Оказываешься хоть и на галёрке, но всё же с прекрасной панорамой для

просмотра. Слева располагался внутренний жи лой комплекс, в котором

жило дружное семейство. Комплекс этот, был также примечателен.

Было бы несправедливостью обойти это строение стороной. И поэтому

давайте немного задержимся на его описании. Само помещение, было

переделано из тривиального гаража, сос тоящего из прихожей, туалета,

маленькой кухни и наконец, спальной комнаты. Не футы, нуты, а прям

таки жилой домик получился у нашего хозяина дома, сдавшего свой

бывший гараж за,… всего лишь, 400 весёлых! На тот момент это было

совсем не дорого. Супруг с супругой, проживающие в этом домике,

отличались весёлым нравом и непредсказуемыми последствиями

алкогольных возлияний. Сидя во дворе, со своей кружкой кофе, мне часто

доводилось слышать нечто подобное: «Ты вор! Ты украл мои деньги!»

Супруг, в моменты таких бурных словесных атак своей супруги, всегда

молчал. Видимо осознавал, что брать на водку без спроса, даже если это

и твоя законная жена, всё же нехорошо. Вид у него в такие моменты и в

правду был виноватым. Мне всегда становилось игриво весело, когда я

наблюдал подобные сцены. Они и впрямь не могли никого оставить

равнодушным. Но на этот раз дело вышло по -другому. Во дворе имел

место сходняк! Поскольку обычные посиделки немного не втискивались в

рамки происходящего. Сходняк имел место как раз напротив жилища

нашего весёлого Хачика. Столик с закусками и бутылками был

установлен прямо во дворе. Сам Хачик восседал во главе стола. Дружное

семейство, скромно разместившееся по обоим краям, имело вид самый

благодушный. Всё действие просматривалось и прослушивалось н а

удивление хорошо. Настроение у меня было отменное, и я был готов к

весёлому ходу событий. Вид самого Хачика был полностью

удовлетворённый. Такой вид, мог быть только у человека, получившего

от жизни все, полагающиеся ему по рангу, килограммы удовольствий и

12

радостей. На физиономии его блуждала его обычная улыбка с жирным

осклабом. Сразу было заметно, что веселье идёт полным ходом и

находиться в апофеозе стадии разгара. Чувства, переполнявшие в этот

момент нашего Хачика, не могли позволить ему продолжать си деть с

тем же каменным видом. Он поднялся.

«Эх,… хорошо сидим!»: изрёк Хачик, и зачем -то встав из-за стола,

направился в сторону своего причудливого жилища. Зайдя внутрь и

произведя там все нужные и ненужные манипуляции он, наконец, вышел

наружу. Ему всего то и нужно было, что спуститься с трёх ступенек

своего крыльца вниз на землю. Но, видимо этого подвига, в своём

теперешнем состоянии он уже сделать не мог. Слегка подвернув ногу,

Хачик стремительно, со скоростью и сноровкой удивившей даже меня,

наблюдавшего подобные сцены много раз, сверзился плашмя на землю.

Упал он как куль набитый картошкой прошлогоднего сбора. Грузно и

важно. «Ну, чё ты…. Вааще, да…, ну и….»: попытался резюмировать

супруг. Он всё ещё сидел за столом, хотя было видно, что положению

сидя он с удовольствием предпочтёт положение лёжа, как наиболее

выгодное в данных условиях. Видимо на этот раз, наш Хачик, упал как то

не совсем грамотно, с точки зрения законов баллистики. Поднялся он

несколько неуверенно и вид имел человека уже не вполн е

удовлетворённого жизнью, не смотря на присутствии в оной известной

доли наслаждения.

«Что то, я… а почему…. Это. Ну, эх. Дааааа….»

Это я услышал довольно отчётливо, остальное было не разобрать.

Потом случилось то, что обычно и происходит с людьми долгое время

наблюдавшими подобные представления. А именно, мне просто надоело

всё это видеть, и я почувствовал, что хочу обратно к себе, в свою

комнату. Туда, в родную обыденность, которая в тот момент казалась

не такой уж нежеланной. «Включу компьютер и пусть они идут все на…»

Ну, в общем, туда, куда вы правильно подумали. Так я и сделал,

окунувшись во все перипетии интернетовских приключений и уже ни о

чём не вспоминая. А потом, как то незаметно подкрался мой верный друг

и попутчик, сон. Благостный мой приятель, спасающий меня вот уже

столько раз от многих невзгод и передряг. Я заснул. Крепко, хорошо и

спокойно. Так, как засыпал всегда. Ни о чём не думая и ни о чем, не жалея.

На дворе уже стемнело, когда я проснулся и выглянул во двор. Там всё

так же шелестела листва, и раскачивались недозрелые абрикосы на

дереве, почти прямо перед моим окном. Захотелось выйти и сорвать их,

пусть даже и неспелых. Зато прямо с дерева! Какой магазин может с

этим сравниться? Так я и сделал и вышел во двор. Луна уже вовсю

светила на небе и одинокий фонарь, почти не помогал этому

13

естественному освещению. Я взглянул туда, вправо. Туда, где недавно

гремело веселье и люди уже дошли до состояния, когда забываешь

родную речь и можешь произносить только лишь какую -то марсианскую

азбуку или как это ещё назвать, не знаю. Оказывается, праздник

закончился, но не для всех. Хачик, страдающий падучей, в состоянии

близком к анабиозу, всё ещё сидел за опустевшим столом и раскачивался

на ветру в такт абрикосам, уступая тем лишь в амплитуде. У Х ачика,

амплитуда раскачивания была заметно шире. А потом раздался всё тот

же вопль. Это был крик раненого оленя, когда охотник застигает его

врасплох, не подозревающего ни о чём и не видящего ничего кроме своего

пастбища.

«Люди, ну подойдите же ко мне. Мне плохо. Я уже на глаза не вижу. Ну,

хоть, кто ни будь»!

Для того состояния, в котором находился Хачик, произнесение

подобной тирады, я бы без промедления зачислил в разряд подвигов. Но

мне стало почему-то грустно. И снова подумалось с обидой на ког о то.

Сам не зная на кого. Я не стал рвать незрелые абрикосы. Просто встал и

пошёл в дом. Закрыл за собой дверь, медленно разделся и лёг в постель.

Завтра будет новый день….

А всё-таки, любые жизненные испытания даются нам не просто так. И

когда они проходят, ты начинаешь понимать, что насколько было плохо

раньше, настолько же станет лучше потом, после всех издержек и

передряг. Наверное, это происходит от того, что всё в мире подвержено

равновесию. Оно является главным условием мировой гармонии.

Равновесие во всём. В трудности и радости. Поэтому всегда, приятно

думать, что будет хорошо потом, уже просто потому, что не очень

сладко сейчас. От этого становится легче на душе и появляется

уверенность, что лучшее ещё впереди. Что надо просто немного напрячь

свою фантазию и тогда увидишь сейчас уже то, о чём раньше даже и не

помышлял.

08. Июнь. 2011

Иерусалим

14

«Ростислав, так Вы сейчас кто больше? Русский или американец?»

«Сейчас я израильтянин. А Вам как больше нравится»? Служащая Министерства Внутренних Дел улыбается, но в еѐ улыбке нет уверенности.

Дневник охранника Вчера у меня работа была - заебись. Повезли дежурить в какой -то парк.

Сам парк огорожен забором с проволокой. За забором арабская деревня. В

одном месте забора прорванная дыра. Меня туда поставили дежурить,

чтобы не пропускать арабцов внутрь парка. Оказало сь что сегодня в

этой деревне у кого-то свадьба. Потом пошла пальба. Вижу, что

стреляют совсем недалеко, по дыму можно даже точно определить

место. Это они так поздравляли молодых. По парку разъезжают две

полицейские машины палестинской полиции - "наши друзья" и им всё по

барабану. Делают вид, что ничего не происходит. Я на всякий случай

встал за дерево. Можно ведь и не в небо стрелять, а, скажем, опустить

прицел чуть пониже....

P.S.

В качестве дополнения к вышесказанному.

В пять часов вечера, когда смена закончилась, приехал Бэни. Наш

менеджер! Ему нужно было нас собрать и везти обратно в Иерусалим.

Завидев меня, Бэни широко улыбается:

«Ну, как дела Рости? Всё было в порядке»?

«Конечно Бэни. Всё в полном порядке. Я всё ещё жив».

Уже потом охранники рассказали мне одну историю. Во время такой же

свадьбы. В этой же деревне. Один из стрелявших гостей, случайно попал

в арабского мальчика, сидящего на крыше дома и глазевшего на

происходящее. Мальчик погиб. Родители шумно горевали, но после того

как им была выплачена какая-то компенсация… Они успокоились.

Теперь о радостном.

Наш Бэни скучать не любит. И нам расслабляться не даёт. Сегодня он

позвонил, чтоб сообщить, куда я поеду в эту субботу. Мне тогда

показалось, что я уловил в его голосе радостные нотки.

В эту субботу вся наша группа снова поедет работать в тот парк.

Jerusalem

20.May.2010

15

Из разговора, подслушанного в сумасшедшем доме.

«Ты что, … предпочитаешь оживлѐнную пробежку по печени с рокировкой в лѐгкие, одному сольному, но сочному… по яйцам»?

Пропасть

Иосиф открыл глаза и опять увидел это окно с теми же проблесками

наступающего нового дня. Новый день, новые надежды. Новое утро как

новый комок утраченных иллюзий, надежд, переживаний которые

врываются внутрь тебя и начинают жужжать, жужжа ть, как мухи,

напевая одну и туже мелодию. Наверное, утро в этой палате никогда не

выглядело иначе, чем вот так как сейчас. Опять эта блеклость и

тусклая полубезумная пелена молочной сырости. Ну, точно как в глазах

у Фани. Особенно тогда, когда она ещё не до конца доевшая свою тарелку

с супом, уже торопилась опять куда -то, сама не зная зачем. И уж тем

более, не понимая, куда именно она так торопится. Дальше этого

корпуса, закрытого с трёх сторон на замок, всё равно никуда не уйти.

Или же она думала, что кто-то из санитаров пропустит её на выходе и

откроет перед ней железные решётчатые двери? Наверное, она

действительно так и думала тогда, когда в тот обычный серый день,

она просила у того, новенького санитара, только что переведенного в

это отделение, выпустить её наружу всего лишь на несколько м инут.

Она тогда так старалась выглядеть откровенной и разумной. Ей

хотелось внушить ему уверенность, что с ней, с Фаней, всё нормально.

Что не стоит опасаться, а просто взять да и выпустить её наружу. Так

же просто как уходили домой после смены медсёстры. Они уходили

просто, как будто, так и надо было. Им незачем было опасаться, что их

не выпустят из этого стерильного каменного мешка с

кондиционированным воздухом. «Конечно, они же нормальные люди, не

то, что мы»... Иосиф закрыл глаза, сейчас ему не хотелось видеть это

больничное окно. Это окно он видел каждое утро и каждый вечер, перед

тем как уснуть. В этом окне была часть его жизни. Его надежды и

мечты. Надежды , что когда-нибудь он проснётся и этого окна уже не

будет. И мечты о том, что ему повезет, и он с умеет выздороветь и

встать. Встать без посторонней помощи. А вот так вот запросто.

Откинуть одеяло утром. Сначала сесть на кровать и надеть шлёпанцы.

И потом, наконец, встать. Спокойно и уверенно. Дальше, он боялся даже

и в мечтах думать о том, как он, серьёзный и сильный мужчина

самостоятельно одевается, идёт в ванную комнату для утреннего

туалета и после уж сам идёт в столовую и садится за стол в ожидании

завтрака. И тут же он одёрнул сам себя. Ну почему же в столовую? Нет.

Надо думать о том что он после того кок встанет и оденется, пойдёт в

16

свою гостиную! Вот ведь как, у него же есть собственная квартира! И

она, эта квартира, не так уж и далеко. Это в этом же городе где и сама

эта больница. Его жена, которая в последнее время так редко стала его

навещать. Всегда когда приходит, говорит с ним о чём угодно, только не

о том, что это психиатрическая лечебница. И о том, что ещё не было

случая, что бы кто ни будь, вышел отсюда наружу. Иосифу всегда так

хотелось ей об этом сказать. Но что толку? Ему приходилось только

слушать и смотреть на её лицо. Ничего не поделаешь. Он мог только

слушать и смотреть. А как хотелось сказать, что ни будь самому! Даже

поспорить, может и накричать на неё. Его иногда настолько раздражал

её внешний вид, и эти её глаза, в которых сочувствия было ровно

настолько, сколько она получала его пенсии каждый месяц. Интересно, а

сколько у неё остаётся денег от его пенсии после уплаты страховки за

его содержание в этой психушке? Наверное, не так уж и много, раз она

так редко его навещает. Всё же мечтать следовало не о том, что бы

самому встать с постели, а о том, что бы самому суметь, что -нибудь

сказать. И почему это, что-нибудь? Ему, Иосифу, есть что рассказать.

За все эти годы вынужденного молчания разбитое параличом тело

сохранило только одну способность. Способность наблюдения за всем

окружающим. И эту свою способность, Иосиф сумел довести до

высочайшего уровня, запоминая и предопределяя мельчайшие действия и

просчитывая все события в их точнейшем проявлении. Он всегда

старался проснуться рано. Раньше, чем начинала работать утренняя

смена. Для того что бы внутренне быть готовым. Это тоже

выработалось с годами. Иосиф хорошо помнил, как раньше утром его

будило резкое срывание одеяла в сочетании с обычным быстро -

механическим: «Доброе утро. Подъём». И крепкие руки бесцеремонно

начинали поднимать его полу подвижное тело, просовывая руки в рукава

рубашки и ноги в штанины больничных брюк. В такие моменты ему

больше всего хотелось кричать от сухой раздирающей злости. Она

врывалась в его сознание бесцеремонно. Совершенно не считаясь с тем,

что только лишь мгновение назад он ещё пребывал в том блаженном

чарующем и манящем состоянии безмятежного сна. Этот сон, может

быть, и являлся его единственным настоящим другом во всём этом

окружении безумных и полубезумных теней прошлых жизней, ныне

коротающих свой век здесь. В этом приюте всех скорбящих. Как бы его не

называть, всё одно, ни одно из названий не будет соответствовать его

подлинной сущности. За дверью уже слышны были торопливые шаги. Это

пришла утренняя смена. Иосиф усилием воли попытался сбросить с себя

последние клочья сонного тумана и приготовился встретить своё

настоящее. А за дверью уже слышен был шорох проезжающих больничных

кресел. Всё, пошла работа. Теперь эти засиживаться не будут. У них

тоже мало времени и всё нужно успеть. Успеть переодеть, кого надо,

17

поднять с постели, одеть, усадить в кресло и повезти в столовую. Там

уже будет ждать утренний завтрак. Видно, что они торопятся.

Конечно, первый день недели – самый тяжёлый. И как обычно не хватает

времени. Очередь для утреннего купания сегодня была у Милки, соседа

Иосифа по палате. Этот Милки, над ним потешалось всё отделение.

Обычно только и было слышно, как смеются медсёстры: «Милки,

подтяни штаны». В такие минуты Милки обычно начинал доказыва ть,

что эти штаны ему не подходят. В них, по его мнению, стыдно будет

ходить по городу. И он категорически против того что бы их одевать

правильно , до того момента пока ему не выдадут другие взамен этих.

Иосиф помнил, как однажды санитары решили провести эксперимент и

выдали ему другие штаны. Впрочем, по внешнему виду все эти

больничные штаны всё равно ничем друг от друга не отличались.

Поэтому никто и не ожидал, что произойдет, какое -то изменение в его

поведении. Милки с серьёзным видом стал тогда рассматривать новые

штаны. На это занятие ему понадобилось несколько минут. Затем,

одобрительно сказав, да . Вот эти, в самый раз. Надел их, и уже через

пять минут они у него опять болтались где угодно, но только не там

где им было положено находиться. Дверь расп ахнулась, и в палату вошёл

этот новый санитар, только сегодня переведенный к ним сверху. Не

обращая никакого внимания на Иосифа, он двинулся прямо к кровати, на

которой спал Милки. Не сомневаясь ни секунды, он сорвал с Милки

одеяло, пролаял, что-то вроде «Привет, мыться» , и начал быстрыми

движениями снимать с Милки майку. Потом раздев его донага он резким

движением поднял Милки с кровати и усадил того в кресло на колёсах,

предназначенное специально для помывочных целей. Бросив Милки на

голову полотенце, так что оно еле прикрыло его плечи, санитар увёз его

в душевую и закрыл за собой дверь. За всё время этой экзекуции Милки не

произнёс ни слова. Наверное, он просто ничего не успел понять и так и не

проснулся ещё до конца. Да, серьёзный парень, подумал Иосиф. Он очень

внимательно следил за всеми действиями этого санитара, что бы для

себя самого сразу попытаться определить с кем ему придётся иметь

дело, с другом или же с врагом. За дверью душевой уже слышен был шум

льющейся воды. Через несколько минут дверь в д ушевую открылась и в

палату опять въехал Милки в сопровождении того же санитара. Вид у

Милки был, какой то взъерошенный и немного даже диковатый. Похоже,

что окончательно он проснулся только сейчас, но всё ещё до конца так и

не понимает, что с ним происходит. Санитар подвёз Милки к его

кровати и начал надевать на того майку. Милки слегка дрожал. Было

видно, что он весь промок, но санитар, похоже, не обращал на это

никакого внимания и не собирался проводить с Милки больше

положенного времени. Натянув на того штаны и просунув ему руки в

рукава рубашки, он начал быстро её застёгивать время от времени

18

издавая нетерпеливые звуки как человек который куда то очень спешит

и то обстоятельство что Милки своим присутствием задерживает его

крайне нежелательно. Наконец, Милки, который уже успел прийти в

себя , попытался было воспротивиться насилию и, подняв руки, в

комичном движении , стал защищаться от санитара выставив их вперёд.

Это обстоятельство ни в малой степени не остановило санитара и не

обращая внимания ни на руки ни на самого Милки, он застегнув

последнюю пуговицу у того на рубашке, взял Милки за обе руки и сильным

движением подняв его с кровати потащил к двери ведущей в коридор.

Смотря вслед удаляющемуся Милки и слыша его растерянный лепет: «А

что, разве уже утро? Тогда почему мы ещё не выпили чай»? Иосиф думал

о том, что этот санитар церемонится, не будет. Какое -то нехорошее и

скользкое чувство закралось ему в грудь и не давало спокойно

приготовиться к новому дню. Иосиф быстро себя успокоил. Ну, так что

собственно произошло? Это же всегда так. Утром , они все спешат , и им

постоянно не хватает времени. Нас тут вон сколько , в одном отделении

и за всеми нужно успеть. Дело обычное, не стоит и заострять. Нельзя

сказать, что бы этот Милки был чем -то дорог Иосифу. Находясь в

таком закрытом заведении, годами не видя новых лиц, друзей не

заводят. Да и само понятие, друг, в этом психиатрическом отделе нии

звучало бы, по меньшей мере, несерьёзно. Это , если выразиться, в самой

мягкой степени. И уж конечно этот Милки ему, Иосифу никогда другом

не был. Но все, же они пролежали в одной палате вот уже с немалым

скоро семь лет. А он, Милки, наверное и того больше и теперь Иосиф не

мог равнодушно относится к нему как к этой двери ведущей в коридор.

Что же так встревожило его, Иосифа? Он попытался сам в себе

разобраться, но не успел. Снова открылась дверь, и знакомый уже

санитар подвёл больничное кресло к его, Иосифа кровати. С

невозмутимым видом оглядев его фигуру, лежащую под больничным

одеялом, сказав спокойно «поднимаемся» раскрыл одеяло и отбросил его

в сторону. Затем, продев ноги Иосифа в брючины больничных штанов и

нацепив ему на ноги, больничные тапки попытался приподнять его с

кровати. Теперь следовало одеть Иосифа и вывести в коридор , ведущий в

столовую. Иосиф и сам не понял, откуда вдруг у него проснулось это

упрямство или может это была своего рода солидарность с товарищем

по палате, с которым совсем недавно так бесцеремонно обращались. Ну,

точно как с этим столом, на котором лежали его, Иосифа вещи. Если

надо было этот стол просто отодвинуть в сторону , то тогда ,

наверное, обращение было бы точно таким же. Своей левой рукой Иосиф

инстинктивно схватился за железную поручень кровати и попытался

изо всей силы сжать кулак. На невозмутимом лице санитара проступили

первые признаки эмоций. Он не то что бы удивился упрямству Иосифа , а

скорее его удивило то обстоятельство , что нечто мешает

19

осуществлению его планов на ближайшие пять минут. Потому что

других пяти минут у него уже на Иосифа не будет. Эти следующие пять

минут ему надо будет употребить уже на следующего страдальца,

который ожидает его прихода в соседней палате.

- Послушай, дружок. У меня совсем мало времени. И это время я не буду

тратить на твои игры. Отпусти руку сам. Не зли дядю.

Лицо санитара при этом выражало полное спокойствие. Глаза его были

полуприкрыты и в них ничего кроме ожидания и усталости Иосиф

прочесть не мог. Но что-то не давало ему возможности вот так вот

просто и покорно разжать свой кулак и покориться этому верзиле в

белых штанах и в такой, же белой куртке с надписью названия их

психиатрического корпуса. Иосиф продолжал сжимать рукой железный

поручень кровати, глядя санитару прямо в глаза. Тот, похоже, начал

терять терпение. И со вздохом отведя глаза в сторону, не глядя, лёгким,

небрежным движением ударил Иосифа по запястью руки. Этого Иосиф

ожидать не мог. Несмотря на то, что удар был лёгким и почти

незаметным, Иосиф сразу же ощутил всю его тяжесть, и боль в руке

инстинктивно сама собой заставила разжаться его кулак.

- Ну, вот. Видишь, как плохо не слушать маму с папой?: санитар с тем

же невозмутимым видом подхватил Иосифа одной рукой под шею, а

другой, обхватив его ноги, усадил его на кровати.

«Опытная гадина»: подумал Иосиф, всё ещё ощущая боль в руке. Он мог

теперь только смотреть в глаза этому санитару своими налитыми

злостью и кровью глазами. Но тот, похоже, и не замечал этого.

Быстрыми движениями, ни мало не смущаясь происходящему, санитар

надел на Иосифа рубашку. Застегнул на ней все пуговицы. А потом ,

быстро и резко поставив его на ноги и придерживая одной рукой под

мышки , натянул ему штаны. Усадив его в больничное кресло и подняв

задвижки для ног, он вывез Иосифа из палаты и повёз его в столовую.

В столовой всё было как всегда. Его, Иосифа место , пустовало в углу ,

дожидаясь своего хозяина. Иосифа всегда сажали в углу, стараясь, что

бы он спинкой стула касался стены. Однажды Иосиф попытался сам

встать со стула , и резко откинувшись назад , просто упал на спину,

вызвав тем самым общий переполох. Теперь за этим строго следили.

Боль в руке до сих пор не прошла и аппетит у Иосифа пропал. Если бы

хоть руки действовали нормально, то можно было бы, по крайней мере,

самому держать ложку, а так без помощи этого санитара не обойтись.

Но одно для себя Иосиф понял отчётливо. Сегодня он ничего не станет

есть из рук этого санитара. И пусть там хоть трава не расти. Лучше

уж так. Иосиф упорно продолжал сидеть всё время пока длился завтрак,

20

упрямо не разжимая рта. «Ничего, пусть эта гадина тоже помучается»:

думал Иосиф про санитара, упрямо старающегося просунуть ему в рот

ложку с овсяной кашей.

- Что- то он у тебя сегодня ничего не ест. Наверное, опять плохо спал

ночью. Ничего, это бывает: сказала старшая медсестра санитару,

который уже давно потерял терпение и смотрел на Иосифа уже немного

другими, не такими как утром равнодушными глазами. В этих глазах

появился какой-то тёмный привкус. И это тоже очень не нравилось

Иосифу. Но он ничего не мог с собой поделать и упрямо продолжал

сжимать зубы, глядя прямо перед собой. Завтрак проходил своим

чередом. Пришла старшая медсестра делать обход и отправила, куда -

то этого санитара оставшись наедине с Иосифом. Она всегда так

ласково с ним разговаривала, эта старшая медсестра, что Иосиф не

смог ей отказать в любезности и съел из её рук несколько ложек с

пудингом. Медсестра, посмотрев на Иосифа с одобрением, поднялась со

стула , и пошла дальше по своим делам , оставив Иосифа один на один со

своими размышлениями. Сидевшая напротив Фаня, уже давно доевшая

свой завтрак , принялась как обычно за свои рассуждения. Интересная

она особа, эта Фаня. Иосиф всегда с интересом прислушивался ко всему,

что она болтала, находясь в своём постоянно -неизменном состоянии

полузабытья. Говорила она всегда много и как всегда не к месту, но

очень часто мысли её вызывали у Иосифа даже некоторое удивление

своим проникновением. Видно было, что в прошлой норма льной жизни

Фаня была не из последнего десятка. Однажды Иосиф услыхал даже

такую фразу, которая произнесла одна из медсестёр: «Вот ведь как. А

ведь какая образованная женщина. И какая умница. С высшим

образованием. Но что теперь поделаешь»? Но вот что боль ше всего

удивляло Иосифа, так это её глаза. Это были глаза по -настоящему

доброй и умной женщины. Как жаль, думал Иосиф, что его жена не имеет

таких глаз. Интересно , что бы могло произойти, если бы они, эта вот

Фаня и его жена, поменялись местами? Может тогда у Иосифа и жизнь

могла бы сложиться не так как она сложилась сейчас? Хотя нет, решил

про себя Иосиф, пусть уж лучше всё будет, так как есть. Лучше уж

видеть тут каждый день Фаню, чем свою жену. Да и жена его вряд ли

согласится променять их трёхкомнатную квартиру в центре на

больничную койку в общей палате. Как, однако же, интересно бывает в

жизни! Кто- то считает, что он выиграл нечто значительное и важное,

а потом выясняется что наоборот, он то и есть, самый что ни на есть

неудачник, проигравший самое дорогое и ценное. Приобретя взамен всего

этого, пустышку ничего не значащего самообмана. Иосиф знал точно,

будь это в другое время, такая важная деталь его жизни как эта Фаня,

не прошла бы мимо. Он, Иосиф просто не допу стил бы этого. Но сейчас,

21

что можно изменить сейчас? Эти его надежды на выздоровление? Но

лучше уж надеяться. Ведь нужно же на что -то надеяться. Иначе, зачем

тогда всё это? В этом Иосиф никогда не сомневался. Он продолжал

слушать болтовню Фани , наблюдая из своего угла за всем происходящим

в столовой. Час проходил за часом. И ничего необычного и нового не

происходило в этом осколке утраченных жизней, запертых за

железными дверьми. Подошло время обеда, и Иосиф неожиданно для

самого себя ощутил что проголодался. Рука уже не болела, а просто

хотелось есть. Каждый раз, когда он вот так вот испыт�