Сергей Эфрон

ДЕТСТВО

МоскваК-во «ОЛЕ-ЛУКОИЕ»

1912.

_____________________________________________________________________

Тов. Скоропечати А.А. ЛевенсонМосква, Трехпрудный пер.

1912._____________________________________________________________________

ДЕТСТВО.

...Дети — это мира нежные загадки, Только в них спасенье, только в

них ответ!

Марина Цветаева (Вечерний альбом)._____________________________________________________________________

Посвящаю эту книгу Марине Цветаевой

_____________________________________________________________________

ДАМА С МЕДАЛЬОНОМ.

Выходя в тот день с Fräulein на прогулку, я был, как всегда в таких случаях, довольно дурно настроен. Прогулка не предвещала ничего интересного: снова копаться в песке с запрещением пачкать костюм; снова сидеть с Fräulein на скамейке и слушать ее никому не нужные разговоры с другой Fräulein, такой же скучной; снова, скрепя сердце, отказываться от участия в играх, — точно от этих веселых девочек и мальчиков можно чем-нибудь заразиться. Но как не пойти? Fräulein нужно слушаться.

У нас во всем расходились вкусы: она любила тень, Я — солнце; она скамейки с Fräulein'aми, я предпочитал без них. Мы сходились лишь в одном: мы не любили гулять друг с другом.

Был майский солнечный день. Мы шли по главной аллее бульвара. На песке играли синие тени листьев вперемежку с золотыми пятнами. Эти пятна — островки, синее между ними — вода. Надо ступать с острова на остров. Это трудно, — у меня такие большие ноги! Все время попадают в воду! Может быть на островах есть люди, которых я не вижу. Может быть я, ступая, каждый раз убиваю целые тысячи. Может быть сейчас, в эту самую минуту, когда я поднимаю ногу, какой-нибудь мальчик тоже гуляет с Fräulein_____________________________________________________________________

— 8 —

по своему бульвару. Моя нога для него страшная желтая гора (я в желтых башмаках). Гора опускается, — мальчика нет! А что, если и меня сейчас раздавить какой-нибудь великан? Гляжу наверх, — никого. Только синее, синее небо.

На скамейке — их всегда выбирала Fräulein, — уже сидела знакомая нам бонна с раскрытой книгой в руках. При виде нас она радостно отложила ее в сторону, и через минуту обе Fräulein уже, захлебываясь, рассказывали друг другу новости.

Что делать? Строить песочную гору? Ну, выстрою, а потом? Можно, конечно, выстроить на ней замок. Но с кем же я там буду? В замке нельзя без принцессы. Ах, если бы вчерашняя девочка, так долго звавшая меня играть, согласилась в нем со мной поселиться! Но это невозможно, — ни ей, ни мне не позволят. Остается одна Fräulein... Нет, лучше тогда совсем не нужно замка!

Я поднял глаза: рядом играют в кошки и мышки; девочка в большой шляпе катит серсо; вот толстая няня уводит домой плачущего мальчика, — другой мальчик отнял у него лопаточку... Все заняты, все меня забыли.

Я перевожу глаза на синие тени у скамейки. Может быть это пруд? Нет, лучше море! Я на корабле (без Fräulein) и еду открывать чудесный остров. Там не играют в песок, там настоящие замки и настоящие принцессы. У меня, конечно, будет много, много замков. Утром я буду ездить на охоту в дикие леса. У меня будет много, много коней: все, как Конек-Горбунок, только без горбов. А в лесу будут_____________________________________________________________________

— 9 —

Жар-Птицы, колдуны и волки. Когда я въеду в лес, они все захотят меня убить, а я...

— Какой чудный мальчик!Я вздрагиваю: на плечах у меня чьи-то руки. Испуганно поднимаю глаза:

передо мной чужая дама в черном платье, с золотой цепочкой на шее. У нее бледное лицо и большие темные глаза. Она не уходит. Чего ей от меня нужно?

— Как тебя зовут, детка?Какой странный голос! Точно ее кто-нибудь обидел, и она сейчас заплачет.— Ты меня боишься?— Нет.

— Так как же тебя зовут?— Кира.Она садится на скамейку и берет меня на колени. Fräulein прекращает

разговор и недовольно оборачивается в нашу сторону.Мне отчего-то неловко. Хочется слезть, но я не решаюсь.— Кто твоя мама?— Мама? Не знаю... Она моя! Дама улыбается.— Ты очень хорошо ответил. Я тоже мама, и у меня тоже быль свой мальчик.— А где же он?Я чувствую, как Fräulein дергает меня за рукав, но нарочно делаю вид, что не

замечаю и смотрю в другую сторону.— Hast du schon vergessen, was dir Mama unlängst sagte?

_____________________________________________________________________

— 10 —

(Ты уже забыл, что тебе мама недавно говорила?)—не выдерживает, она. — Vergessen,—холодно отвечаю я.Fräulein отвертывается, делая вид, что не слыхала моего ответа.Моя новая знакомая мне все больше и больше нравится. Я даже и не думаю

слезать с ее колен.— А тебя как зовут? — спрашиваю я.— Зови меня тетей Валей.— Разве ты тетя?— Почему же не тетя?— Тети не такие! — убежденно говорю я.— Ну, зови меня просто Валей, если я по-твоему не похожа на тетю, —

улыбаясь говорить она и, протягивая руку к сидящей против нас старушке, добавляет: — А это моя мама. Идем к ней.

Старушка мне сразу понравилась. У нее было такое же печальное и доброе лицо, как у Вали, — только с морщинами. Платье у нее было какое-то особенное, с блестками, которые при малейшем движении вздрагивали и тихо звенели. Солнце, отражаясь в них, казалось совсем другим.

— Как это называется? — спросил я после долгого и внимательного разглядывания таинственных стеклышек.

— Ах, вот на что ты так долго смотришь! — тихо засмеялась старушка.—Это называется стеклярус. Разве у твоей

бабушки нет его на платьях?Тут я припомнил, что изредка видел такое платье на бабушке.

_____________________________________________________________________

— 11 —

— У бабушки тоже черное платье! — ответил я, — и тоже с этим. Но у вас этого больше, у вас лучше. Вы очень похожи на бабушку. Вы, наверное, тоже бабушка?

— У меня был внучек, как ты; такой же хороший, большой. Только Бог не захотел его оставить с нами и взял его к себе на небо.

На небо?... Я задумался. Где же там можно жить? И зачем Богу понадобился бабушкин внучек?

Старушка и Валя что-то тихо говорили между собой по-французски, и я уловил эти несколько слов: Quelle ressemblаncе! C'est frappant! (Какое сходство! Поразительно!)

От черных блесток я перевел глаза на цепочку у Вали на шее. На конце ее висел какой-то длинный кружочек, а в середине кружочка был какой-то мутный камешек, точно капля молока.

— Что это у тебя, брошка? — и я повернул кружочек.— Нет, милый, это называется медальон.— А для чего это?— Сюда вставляют карточку,Тут она раскрыла кружочек на две половинки, и я увидел маленькое лицо.— Что это?— Это мой мальчик, который умер. Его звали Женей.— У меня тоже есть маленький брат Женя. Он сейчас дома, больной.— А что с ним? — спросила она, проводя рукой по моим волосам.—Он часто

болен?— Часто. Он кашляет.

_____________________________________________________________________

— 12 —

— У моего мальчика были такие же глаза, как у тебя, и такие же волосы. Тебе нравится его лицо?

— Он тут такой маленький!Мимо нас, обгоняя друг друга, пробежали две девочки. Одна из них,

поменьше, держала над головой палочку с вертящимися разноцветными звездочками.

Валя улыбнулась.— Когда я была маленькой, я страшно любила эту игрушку. Ты любишь

игрушки?— Да, — рассеянно протянул я, глядя вслед убегающим девочкам, — но я

тоже люблю книги. У нас много книг. Я больше всего люблю с картинками. Мы с Женей кладем книгу на стул, сами становимся на колени и смотрим. Есть такая хорошая картинка: такой дом, — высокий, высокий, в окне огонь, а вокруг море. Я забыл, как это называется, но это для кораблей, чтобы не заблудились.

— Маяк?— Да, да. Ты, наверное, все знаешь? А знаешь еще картинку Мах und Moritz?

Это были два брата, они никого не слушались, а под конец из них сделали пироги.

Старушка и Валя смеялись. Я продолжал:— А потом я еще люблю Weihnachtsmann'a. Он к тебе приходит?— Когда-то приходил, к моему мальчику...— А знаешь что? — оживился я. — Когда он к нам придет, — это будет на

Рождестве, — я его попрошу, чтобы он и к тебе заходил. Хочешь?— Спасибо, милый.

_____________________________________________________________________

— 13 —

Fräulein со своей скамейки делала мне отчаянные знаки. Я встал.

— Меня Fräulein зовет. Мне ужасно не хочется к ней.— Иди, иди, а то мама рассердится, — сказала старушка.— Ну, мама-то не рассердится! Она добрая! Я ей все расскажу про Валю... И

про вас тоже, — спохватившись, добавил я.Мы попрощались, и я медленно перешел на другую сторону аллеи, где

Fräulein уже приготовилась идти домой. Чужая бонна ушла. У Fräulein было сердитое лицо.

— Wart nur! Wart nur! — шипела она.—Alles wird Mama erfahren! Hat dir Mama erlaubt mit fremden Leuten zu sprechen? Du schlechter, ungezogener Junge! (Подожди! Подожди! Все мама узнает! Позволила тебе мама разговаривать с чужими? Гадкий, непослушный мальчик!)

— Gehen Sie zum Kukuck!—крикнул я, вырывая руку из цепких пальцев Fräulein, и с плачем пустился к Валиной скамейке.

— Fräulein ругается! — захлебываясь говорил я. — Ни за что я с ней не пойду! Пусть одна идет! Отведи меня домой сама. Ты совсем останешься у нас, ты будешь жить в нашей детской, и мама тоже, и Женя. А Fräulein пусть с Томкой в будке!

Валя слушала с участием, старушка качала головой.— Вот что я тебе скажу, — ласково начала Валя,—когда ты придешь домой,

ты все расскажешь маме, а мама скажет Fräulein, чтобы она на тебя не сердилась. Согласен?_____________________________________________________________________

— 14 —

— Дд-а-а... — неуверенно протянул я,—а ты к нам придешь в гости?— Приду, приду!— И вы тоже? — обратился я к старушке.— И я приду, — с улыбкой согласилась та.— Так беги же скорей! — сказала Валя,—А вот тебе на память о моем

мальчике.Она сняла свой медальон и надела мне его на шею. Я растерянно молчал.— Ну, прощай, Кира! Ты меня не забудешь?— Нет.Я все еще не пришел в себя. Она несколько раз поцеловала меня, и я бегом

пустился к Fräulein, придерживая обеими руками качающийся медальон.— Fräulein, Fräulein! Что она мне подарила! — кричал я еще в десяти шагах от

скамейки, куда она села,—В нем портретик!— Was wird noch Mama darauf sagen? (Что еще скажет об этом мама?) —

ехидно проговорила она и, взяв меня за руку, молча повела по боковой аллее.Мне было грустно. Почему Fräulein сердится? Почему тени листьев уже не

похожи на воду? Почему так не хочется думать о чудесном острове с замком и охотой?

Я так ясно видел свой замок, я даже слышал стук копыт по мосту. Теперь все скрылось, — куда? И девочка скрылась, нарядная девочка, так долго звавшая меня играть.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дома я все рассказал маме. Она, как я и ожидал, вы-_____________________________________________________________________

— 15 —

слушала меня очень ласково и долго вглядывалась в портретик.— Знаешь что, Кира, — сказала она, — я боюсь, что ты потеряешь свой

медальон. А ведь жалко было бы, правда?— Жалко, — уныло согласился я. — Хочешь, я его спрячу?— Спрячь. Только можно мне его поносить до вечера?Мама, конечно, согласилась.Вечером в постели я еще раз говорил с ней о Вале.— Она придет к нам, мама, и будет с нами жить. Она обещала. Ты рада? —

закончил я свой рассказ.— Да, милый, я буду рада.Прощаясь со мной, она сняла с меня медальон и опустила в свою шкатулку. Я

до сих пор вижу ее жест: сначала скрылся «кружочек с камешком», двойной змейкой легла цепочка...

— Когда ты захочешь на него посмотреть, ты мне скажешь,— проговорила мама, целуя меня.

А у меня давно уже капали на подушку слезы.

__________________________________________________________________________

СЮРПРИЗ.

В доме было тихо. Мама с Женей легли спать, сестры готовились к экзаменам.Побродив по пустым комнатам, переглядев в сотый раз на стенах все картины,

перелистав в гостиной все альбомы, я только что поудобнее расположился с книгой в своем любимом мягком кресле, как послышался голос нашей горничной:

— Кирилл Сергеевич! А Кирилл Сергеевич!— Что такое? — лениво отозвался я. (Наверное, опять тарелку разбила и

боится сказать.)— Барин миленький, я сейчас на минутку отлучусь из дому. Не можете ли вы

открыть дверь, когда позвонят? — торопливо шептала Маша. — Только скажите, что никого дома нет.

Я сразу согласился. Очень весело открывать дверь!Я бросил книгу, влез на подоконник и стал следить за прохожими. Вот идет

какая-то дама с мальчиком. Какой славный мальчик! Дай Бог, чтобы к нам! Проходят под нашими окнами. Я стучу по стеклу. Мальчик поднимает голову, дама смеется и грозит пальцем. Нет, мимо. Вот студент. Куда он так спешит? Двое мастеровых, баба в платке, какой-то господин с тросточкой... Столько людей и все не к нам!_____________________________________________________________________

— 17 —

— Сосчитаю до ста, — думаю я, — наверное за это время кто-нибудь позвонит!

Считаю возможно скорее, отстукивая пальцем по стеклу.

— Господи, уже семьдесят, и все никого! Дело идет к девяносто — счет постепенно замедляется. — Восемьдесят девять...

Проехал пустой извозчик.Девяносто... девяносто один,— нарочно растягиваю слова,— девяносто два,

девяносто... три, девяносто че-ты-ре,— какая скука,— девяносто пять.— Когда Маша дома, все время звонят, в кои-то векиоткрываю я, и никого!— Девяносто шесть... Девяносто семь... Пальцы совсем прилипают к стеклу.— Девяносто восемь...Тут мне начинает казаться, что я с пятидесяти перескочил прямо на семьдесят.

Приходится начинать с середины.Идут, идут, и зачем все идут? Высунуться разве в форточку и крикнуть что-

нибудь городовому?— Пятьдесят три.Тут мое внимание привлек выезжавший из-за угла экипаж. Толстый кучер

крепко натянул вожжи. Лошади в серых яблоках быстро несутся по переулку. В экипаже какой-то господин, с ним двое мальчиков. Да это дядя Володя! Сейчас будет звонок.

Я быстро спрыгиваю с подоконника и бегу в переднюю.Звонят. Сердце бьется быстрее,— Дядя Володя,— какой он важный! Статный, высокий,

_____________________________________________________________________

— 18 —

седой! У нас дома говорят, что у него греческий профиль. Почему греческий? Я знаю одного грека из фруктовой лавочки. Нос у него крючковатый, глаза черные...

— Эта фрукта первого сорт, — говорить он.Дядя Володя не такой: у него прямой нос и серые глаза.Все это быстро проносилось у меня в голове, пока дядя и двоюродные братья

— гимназисты, глядевшие на меня свысока, снимали пальто и оправлялись перед зеркалом.

Только в столовой я вспомнил о Машином наставлении. Но было поздно: дядя Володя уже сидел у стола, мальчики рассматривали обои.

— Ну, Кира, где же мама?— начал дядя Володя.— Она за покупками уехала на Кузнецкий,— храбро глядя ему в глаза,

ответил я.— А сестры дома?— Нет, они тоже уехали.— Все? Куда же?— В пассаж.— Г-м...Дядя Володя побарабанил пальцами по столу.— А папа дома?— И папа тоже уехал...— В пассаж?— докончил дядя.— Я не знаю, куда он уехал! — с отчаянием воскликнул я.Мальчики переглядывались, дядя барабанил пальцами.— Женя-то по крайней мере дома?

_____________________________________________________________________

— 19 —

— И Жени нет, никого нет!Вдруг из маминой спальни раздался громкий зевок. Я так и замерь от ужаса.— Это кто же зевает? — спросил дядя.Я не отвечая летел к сестрам в комнату.— Дядя Володя там сидит! Я сказал, что никого доманет! — шепчу я, открывая дверь.Дверь с шумом захлопывается. Я стою на середине залы красный, готовый

расплакаться от смущения.— А это кто? — дядя указывает на беспощадную дверь.— Там... Там Женя мне сюрприз готовить! — упавшим голосом отвечаю я.В эту минуту на пороге маминой спальни показывается... Женя! Только что

вставили, заспанный, сладко зевающий Женя.— Где же твой сюрприз? — иронически улыбается дядя. Женя удивленно трет

глаза:— Я с мамой спал!

_____

И теперь, при каждой встрече со мной, дядя неизменно спрашивает: «Ну, а как твой сюрприз?»

__________________________________________________________________________

В ПАССАЖЕ.

Для меня навсегда осталось загадкой, почему у всех немецких бонн непременно есть жених и этот жених непременно Карл.

Они могут различаться друг от друга цветом лица (вернее оттенком румянца — бледных Fräulein не бывает), прической, манерой наказывать и прощать, но у каждой из них на комоде мы неизбежно найдем фотографическую карточку с надписью: «Моей горячо любимой Доротее... Эльзе... Сусанне... от ее верного Карла».

У этого Карла высоко поднятая голова, закрученные усы, широкие плечи и выдвинутая грудь с двумя дугами блестящих пуговиц.

Такой Карл красовался на комоде и у нашей Fräulein, и о нем рассказывала она в тот день на прогулке Лене. Этот рассказ мы, дети, знали уже давно,— с первого дня ее приезда.

У ее Карла были голубые глаза, веселый характер и цитра, на которой он играл три вещи: «О, Tannenbaum, о, Tannenbaum», «Die Wacht am Rhein» и «Kommt's Vöglein geflogen»... Kpoме того он хорошо танцевал и пел на вечерах «Schnadahüpfeln». Этого слова я, даже после, старательных разъяснений_____________________________________________________________________

— 21 —

Fräulein, никак не мог понять. Мне эти «Schnadahüpfeln» представлялись в виде, маленьких прыгающих насекомых с очень длинными ногами. В конце концов, я так и решил, что он, несмотря на свои двадцать три года и усы, пел именно о них.

В тот день, незадолго до прогулки, Fräulein получила от него письмо и с новым жаром рассказывала о нем Лене.

— Он недавно катался на лодке в Тиргартен со своей тетей. О, он прекрасно гребет! Если бы вы только видели, Ленхен, как он красив на воде! Взмахнет один раз веслами, и лодка уже на середине озера! Дома вы сама прочтете его письмо. Недавно он был приглашен в крестные отцы к своему товарищу и дал своей крестнице мое имя — Сусанна. После крестин он с ней фотографировался, я скоро получу эту карточку. Как вы думаете, Ленхен, в какую рамку ее лучше вставить?

— Я думаю, в золотую?— нерешительно сказала Лена. — О, нет, Gott bewahr! Он ведь сам золотой,— я хочу сказать блондин. Я

думаю, к его волосам лучше всего пойдет голубая рамка небесного цвета.— А по-моему малиновая,— вставил я свое слово.— Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом,— строго сказала Fräulein и,

обернувшись к Лене продолжала свой рассказ.В пассаже было пестро и людно. У витрин стояли нарядные дамы; то и дело

открывались и закрывались двери магазинов, впуская и выпуская покупателей. Сквозь стеклянную крышу синело осеннее небо._____________________________________________________________________

— 22 —

Взглянув наверх, я вспомнил небесно-голубую рамку, свой совет и последовавшую за ним фразу Fräulein.

Мне семь лет и я слишком молод! Но, если я слишком молод, зачем мне слушать о Карле? В пассаже столько вещей более привлекательных и подходящих для моих семи лет. Например, кондитерская, где такие красивые пирожные, или игрушечный магазин, или...

Я оглянулся; Fräulein, увлеченная разговором, очевидно, не думала обо мне; Лена, хотя и не увлеченная, тоже не смотрела в мою сторону.

Дойдя до угла, я быстро свернул в боковой ряд и бегом пустился вперед. Моей ближайшей целью было разыскать большого белого медведя с тарелкой в лапах, у двери мехового магазина. Из-за него собственно я и упросил Fräulein пойти в пассаж. В одной немецкой книге я прочел его историю. Детство и молодость его прошли в ледяном дворце, на берегу океана. Там он был королем над всеми медведями. Утром он пил рыбий жир, — конечно, не такой противный , как мой; после обеда ему подавали на серебряном блюде целую гору мороженого. По окончании утреннего завтрака он шел в тронный зал, усеянный бриллиантами, и судил всех других медведей. Вечера его проходили частью в катании на санях, частью в танцах, — медведи отлично танцуют на льду. Все стены его дворца были увешаны ледяными лампочками, в середине которых пышным цветком горело голубое пламя. При первом взмахе королевской лапы музыканты брались за трубы, и бал начинался. Не знаю, можно ли назвать балом, когда танцует один? Потому что он танцевал один, — ко-_____________________________________________________________________

— 23 —

ролева в это время укладывала своих медвежат спать. И вот, однажды ночью пришли во дворец какие-то страшные враги, увезли королеву с детьми в зверинец, а его приставили в пассаже сторожить меховой магазин.

К этому медведю я и направил свои шаги. Найти его было не так легко, — ряды ничем не отличались друг от друга. Везде сияли витрины, всюду перед ними стояли дамы.

Мое внимание привлекла одна такая витрина, немного походившая на тронный зал короля-медведя. Толстое стекло напоминало лед, разноцветные камни, особенно бриллианты — стены его дворца.

Кто знает, может быть их привезли сюда вместе с медведем? Может быть они взяты из той тарелки, которую он так жалобно протягивает прохожим? Я стал разглядывать одну брошку, — 6риллиантовую розу. В немецкой книге говорилось о лампочках-цветах. Когда они зажжены, они голубые; днем они должны быть белыми. Это, наверное, такая лампочка!

Через минуту я был в этом убежден и решил, во что бы то ни стало возвратить ее медведю.

Я призадумался. Мои семь лет говорили мне, что без денег ее не отдадут, но мои семь деть говорили мне также, что за двадцать копеек, звеневшие у меня в кармане, 6риллиантовой лампы купить нельзя. После нескольких секунд колебания вошел в магазин.

— Что вам угодно? — с некоторым удивлением спросила меня барышня у прилавка.

— Мне нужна бриллиантовая лампочка… бриллиантовая_____________________________________________________________________

— 24 —

роза... — поправился я, сообразив, что барышня не знает историю этой розы.— Бриллиантовая роза? Что вы же будете с ней делать?— Она мне нужна для одного дела. Это секрет!— Вот как! — засмеялась барышня. — А нельзя ли узнать какой?— Можно, — только дайте мне розу!— Роза не моя, я не могу вам ее дать. Но скоро вернется хозяин, и я передам

ему вашу просьбу. Вы подождете его?— Да, конечно.— Так сядьте вот сюда на стул и расскажите мне о себе. Кто вы, как вас зовут,

сколько вам лет, почему вы без няни?Я сел на указанный стул и начал:— Меня зовут Кира, мне семь лет и няни у меня давно уже нет, но есть

Fräulein.— Где же она?Я замялся.— Вы, может быть, от нее убежали? Ай-ай-ай! Это нехорошо! Она, наверное,

вас ищет, беспокоится.— Ничего не беспокоится, она сегодня утром получила письмо от Карла и

совсем обо мне не думает.— Кто это — Карл?

— Ее жених, лейтенант. Он играет на цитре, у него голубые глаза и золотые волосы. Ему двадцать три года.

— Это она вам все рассказывает? — засмеялась барышня.— Нет не мне, — Люсе и Лене. Но я всегда слышу и уже наизусть все знаю. Я

его терпеть не могу!_____________________________________________________________________

— 25 —

— Почему же?— Когда Fräulein получить от него письмо, она три дня рассказывает, что он

написал. Кончит и сначала, кончит и сначала...Барышня смеялась. Часы над кассой пробили три. В половину четвертого мы

должны быть дома к обеду.— Вы может быть в другой, раз зайдете? — спросила барышня, заметив мой

взгляд на часы. — Нет, мне в другой раз наверное не удастся... Мне сейчас нужна роза...— Хозяин, вероятно, долго еще не придет. Вы такой умный мальчик, такой

развитой, послушайтесь меня: идите лучше к вашей Fräulein.«Умный и развитой» мне понравилось; от совета я поморщился.— Знаете, Кира, эту розу наверное долго не купят, она очень дорогая, —

продолжала барышня, — Когда вы будете побольше, вы придете за ней. Хорошо?

Я уже колебался. Гнев Fräulein меня мало трогал, но что скажет мама? Барышня подошла ко мне и взяла меня за руку.— Я сберегу ее для вас!— Наверное?— Да, обещаю.— Хорошо...— со вздохом ответил я. Барышня вышла и через минуту

вернулась с каким-то господином._____________________________________________________________________

— 26 —

— Этот господин сейчас усадить вас на извозчика, и вы дадите ему свой адрес. Вы ведь знаете, где ваш дом?

— Да-а...— уныло протянул я.— Так до свиданья. Вырастайте скорей! — сказала барышня, целуя меня.Господин взял меня за руку и повел к выходу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночью я проснулся от какого-то бормотанья в соседней комнате. Это Fräulein перечитывала вслух письмо своего Карла.

__________________________________________________________________________

ДЕТСКИЙ САД.

I.

В одном из тихих переулков нашего города стоял маленький розовый особняк. За ним сплошной стеной поднимались старые дубы; в углу между особняком и оградой был грот, а в самом конце сада двухэтажный флигель. В этом флигеле жили мы.

Ах, какой это был сад! Сейчас же после утреннего чая мы выбегали туда, разбрасывая на бету желтые листья, собранные в кучу садовником. Нашим любимым уголком был, конечно, грот. Он был сделан из серого пористого камня, уже обвалившегося кое-где, одна сторона его заросла плющом и травой, по другой поднималась железная лесенка, ведущая наверх, на площадку.

С этой площадки была видна улица, и мы с Женей целыми часами глядели сверху на прохожих. Кроме этого наблюдательного поста, нас часто можно было найти в закоулке между особняком и гротом. Там росли большие колючие кусты, в которых мы особенно любили прятаться. К тому же на них росли какие-то красные ягоды; садовник их ел, но нам старшие запрещали, так как считали их ядовитыми. Мы с братом окрестили их «змеиными»._____________________________________________________________________

— 28 —

Но ни грот с его вышкой, ни место для пряток, ни змеиные ягоды не могли отвлечь нас от розового дома.

Вечно запертая высокая стеклянная дверь не давала нам покоя. По обе стороны от нее тянулись большие окна, за которыми видны были раскидистые пальмы, ровно обрезанные деревца с розовыми и белыми цветами, много толстых колючих кактусов и других интересных растений. Ключ от этой двери садовник всегда носил с собой. Отпиралась она лишь не надолго, рано утром с приходом водовоза, когда мы еще спали.

Вообще этот дом казался нам таинственным: с утра в окнах второго этажа мелькали детские лица, часто оттуда доносилось хоровое пение или просто слова нараспев.

— Мама, что там делается? — спросили мы однажды.— Это детский сад. Вы скоро будете в него ходить,— А почему же в саду никого не видно? Там только садовник.— Это зимний сад! — засмеялась мама.— Почему же он называется «детский»?— Это не детский, — детский наверху. Впрочем, вы сами скоро увидите: с

будущей недели вы будете ходить туда.Разговор на этом кончился. Мы торжествовали: дом становился нашим.— Как будет злиться садовник! Уж теперь ему придется дать нам ключ! —

мечтали мы вслух с Женей.Накануне долгожданного дня мы переговаривались перед сном.

_____________________________________________________________________

— 29 —

— Кира, как ты думаешь, можно будет рвать цветы?—спрашивал Женя.— Конечно, можно. Теперь все будет наше.— Я беру розовые.

— Нет, я!— Ведь они мои уже. Ты бери белые!— Сам бери белые, я розовые хочу. Я первый увидел сад! Ты еще спал, а я

везде был, все видел и выбрал себе розовые!— Во-первых, я их хотел для мамы, а во-вторых, ты можешь их брать. Я

возьму пальмы, апельсины, лимоны, те белые цветы и, и весь детский сад!— Я тоже хочу детский сад! — обиделся Женя.— Нет уж, извини. Ты бы раньше брал! Оставайся теперь со своими

розовыми!Женя заплакал.— Хочешь, поменяемся? — предложил я.— Хочу-у... — сразу успокоился Женя.— А дашь мне розовые?— Бери.— Только сад пусть будет общий!— Общий... — уже сонным голосом повторил Женя. Мы заснули. Завтра

волшебный дом раскроет нам свои двери.

II.

Длинная полутемная передняя с зажженной у подзеркальника лампой; множество пальто, шляп, калош; шум детских голосов за стеной...

— Вам старшую мамзель?— спрашивает прислуга._____________________________________________________________________

— 30 —

— Да, пожалуйста, — утвердительно кивает мама.Голоса за дверью на минуту стихают. Мы крепче прижимаемся к маме.— Сейчас придет учительница, — говорить мама, — будьте с ней повежливей

и отвечайте на вопросы по-французски. А главное не бойтесь, вам тут будет очень весело.

— Мама, а сад этот, как внизу? — и я указываю пальцем в сторону голосов.— Сейчас сам увидишь! Мы смотримся в зеркало: какие у нас хорошая новые

матроски! Совсем одинаковые, только якоря у меня побольше.— Bonjour, madame!Я испуганно повертываю голову: перед нами «старшая мамзель». У нее

желтое лицо, высокая прическа и темно-синее платье.— Это, наверное, ваши маленькие мальчики? — продолжает она по-

французски.Мы кланяемся.— Можно их пока отвести к детям?— Пожалуйста. Идите, детки! — говорить нам мама.— А ты с нами не пойдешь? — спрашивает Женя, не отпуская маминой руки.— Я потом приду. Идите, милые! Не забывайте, что я вам говорила!Мама целует нас. Mademoiselle берет нас за руки, — сейчас мы войдем в наш

сад! Длинный коридор, по стенам картинки со зверями, — пока ни цветов, ни деревьев не видно... Мы с Женей переглядываемся,_____________________________________________________________________

— 31 —

— Вот мы и пришли! — говорить m-lle, нажимая медную ручку двери.Господи, как в этом саду кричат! Мы входим. Крик замолкает. У меня рябит в глазах от всех этих красных, синих, клетчатых девочек и

мальчиков.— Вот вам, дети, два новых маленьких друга, — говорить m-lle, выдвигая нас

вперед,— я сейчас пойду говорить с их мамой, а вы пока познакомьтесь. Как вас зовут?— спрашивает она уже в дверях.

— Меня Кира!— Меня Женя! А вас как?Все почему-то громко смеются. Женя краснеет.— Меня зовут m-lle Marie. Тише, дети. Смеяться тут не над чем. Маргарита,

познакомьте их со всеми.M-lle Marie ушла. Мы стоим у стены под любопытными взглядами чужих

детей. Сколько их! Мы никогда не видели столько за раз! И какие у них всех блестящие глаза!

Я оглядываю комнату: веселая комната! Три светлых окна, обои с голубыми венками, длинные столы, покрытые листами цветной бумаги. Но какой же это сад? Мне хочется спросить у Жени, но я не решаюсь.

С ближайшей скамьи поднимается девочка в клетчатом, — зеленом с красным платье. Это, наверное, Маргарита. Сейчас она будет нас знакомить со всеми детьми. Вот она перед нами. Заложила руки за спину и смотрит. Детям нельзя класть руки за спину, — Fräulein всегда нам это говорить! У девочки круглое лицо, припухшее, точно от насморка,_____________________________________________________________________

— 32 —

нос, маленькие глаза и вьющиеся волосы, завязанные на макушке бантом. Как он смешно торчит! Наверное, он на проволоке.

— Кто из вас Кира и кто Женя?Голос у нее, как у большой, и ростом она много больше меня.— Кира — я, а Женя — он.Молчание. Девочка крутит шеей и смотрит в потолок.— Меня зовут Маргарита. Это очень красивое имя. Моя крестная мама тоже

Маргарита. У нее свой дом, своя карета и свои лакеи. Когда я выросту, у меня тоже все это будет. Я здесь старше всех, и все меня должны слушаться. Ты меня будешь слушаться?

Я отвечаю не сразу. Мне собственно хочется ответить «нет», но как знать, — может быть это тоже учительница? М-llе Marie старшая, а это младшая... Спросить у Жени? Но Женя тоже не знает. Нет, наверное, не учительница! Разве у учительницы бывают короткие платья и торчащие банты? А если не учительница, то...

— Почему ты молчишь? Ты немой? — прерывает Маргарита мои размышления.

— Ты сама знаешь, что я не немой. Я тебе только что сказал, что меня зовут Кира, а его Женя.

— Кира! Кира!— презрительно фыркает она, — вот так имя! Ну, Кира, ты меня будешь слушаться?

— Нет. Ты не учительница, ты просто маленькая девочка. И не хвастайся, пожалуйста, своей крестной мамой. Моя мама говорит, что глупо — хвастаться._____________________________________________________________________

— 33 —

— Сам ты глупый!Я смотрю на Женю: он прижался к стенке и испуганно моргает глазами.

Вокруг нас уже целая толпа детей. Я храбро смотрю прямо в глаза Маргарите.— Тебе сколько лет? — спрашиваю я.— Мне десять с двумя месяцами. Через десять месяцев мне будет

одиннадцать, и мама мне на рождение обещала подарить браслет. А тебе сколько?

Я молчу. Ни за что не скажу ей, сколько. Господи, когда же и мне будет одиннадцать лет через десять месяцев?

— Скажи мне, пожалуйста, Маргарита,— решаюсь я переменить неприятный для меня разговор,— где же здесь детский сад? Нельзя ли пойти туда?

Что это сделалось с Маргаритой? Она сперва вытянулась на концах своих красных туфелек, потом закружилась на месте, хлопает в ладоши...

— Я же сразу сказала, что ты глупый! Ха-ха-ха! Близко ли детский сад! Что же ты думаешь, это настоящий сад,— с деревьями! С дорожками! С клумбами! Ах ты глупый, глупый, маленький, малюсенький мальчик!— обидно громкокричит она, вертясь во все стороны.

Другие дети тоже вертятся и кричать. Остается одно: высунуть ей язык. Это нехорошо, маме бы это не понравилось. Да где же мама? Неужели она ушла домой? Я беру Женю за руку.

— Женя, пойдем к маме, — шепчу я,— здесь все важничают. Тебе ведь тоже не нравится?

— Но ведь мама сказала, что скоро придет, — неуверенно говорит уставший стоять Женя._____________________________________________________________________

— 34 —

Милый Женя! Как я люблю его сейчас! Какой он ласковый, добрый!... Зачем я ему вчера не давал розовые цветы? Я теперь все отдам ему. Да, но где же цветы? Никакого сада тут нет, только дети, и еще Маргарита дразнится.

— Слушай, Кира, я тебе скажу, что такое детский сад,— как-то слишком ласково начинает она,— это такой большой сад с деревьями, с клумбами, с дорожками... А на деревьях — девочки, а на клумбах — мальчики, а на дорожках — дурачки, один дурачок — Кира!

— Нет, не Кира, а дурачок Маргарита! И не дурачок ты, а просто обезьяна в клетчатом платье. К нам раз пришел шарманщик-болгарин с обезьяной; она сидела у него за пазухой, на ней было красное с зеленым платье, она дразнилась, важничала, ну совсем, как ты. Правда, Женя?

— Нет, — слышится тихий Женин голосок,— она лучше: она на руках ходила,Маргарита стоить красная, со слезами на глазах и глядит на свои тоже

красные туфли. Мне уже немного жаль ее. Вдруг она заплачет?— Ты не сердись. Ее звали Марина Ивановна и она была ручная. Она все

мерзла: ее привезли из далекой страны, где даже зимой растут апельсины...

Маргарита не дает мне окончить. В ее руке комок розовой бумаги. В следующую минуту он уже ударился о мой лоб и отскочил к ее ногам. Она нагибается, чтобы поднять его, я толкаю ее... Маргарита на полу и громко плачет. Женя_____________________________________________________________________

— 35 —

спрятался за меня и тоже плачет; и дети, особенно очень маленькие, тоже плачут; и я, сам не знаю почему, тоже плачу. Появление мамы в сопровождении m-lle Marie положило конец нашему «знакомству с детьми». Начались объяснения: извинения мамы, извинения m-lle Marie, злобные извинения передо мной Маргариты, довольно непонятные мои извинения перед ней.

— На сегодня достаточно, мои маленькие друзья, — сказала m-lle Marie, точно мы действительно много сделали.— Теперь вы можете идти. Завтра приходите к 10 часам. Вы увидите, как у нас весело!

Да, весело, — подумал я, — все плачут! Но, конечно, не произнес этого вслух.— Кира,— зашептал Женя, все еще угнетенный странным садом, чуть только

мы вышли из передней,— а ведь ключа-то он нам не даст!— Не даст... — уныло согласился я.

III.

M-lle Marie сказала правду: в детском саду было очень весело. Пришлось, конечно, отказаться от торжества над скупым садовником, но в новом саду было столько интересного, что тот прежний быстро отошел в прошлое.

Дети делились на три группы; нас приняли сразу в среднюю. В этой группе было человек восемь, кроме нас. От двенадцати до часа, на grande recreation, все три группы смешивались, и устраивались общие игры; мнения, шарады, телефон..._____________________________________________________________________

— 36 —

В сад нас не пускали, — говорили, что хозяин дома, брат наших m-lles, не хотел, чтобы мы туда ходили; говорили, что он жалеет свои цветы и траву. Но мы, конечно, знали в чем дело: жадный садовник боялся, что кто-нибудь из нас пролезет в зимний сад. — Зачем хозяину цветы и трава, когда он сам не живет в своем доме?— рассуждали мы.

Женя и я дружили почти со всеми детьми. У нас был только один враг — несносная Маргарита. При m-lle Marie и ее сестре m-lle Sophie она не смела к нам приставать, но при третьей учительнице, m-lle Jeanne, становилась смелей.

От неизменных слов m-lle Jeanne: «бросьте, дети, не стоит ссориться», — веяло такой далекостью и спокойствием, что никто ими не смущался. Она была очень высокая, тонкая и бледная, с очень темными глазами и волосами. Учила ли она с нами новую песенку, показывала ли, как делать особенно пышные цветы из пестрой бумаги, читала ли нам какую-нибудь смешную сказку про зверей, — ее лицо всегда оставалось сосредоточенно-спокойным.

Больше всех она любила Адриэнну, тоже француженку, веселую и живую девочку лет семи. Адриэнна так и висла на ней. Мы с некоторой завистью

следили за их быстрым разговором, в котором постоянно мелькало слово «Paris»... Для m-lle Jeanne оно, кажется, было лучшим в мире.

Нашей любимой учительницей была m-lle Marie, — полная противоположность m-lle Jeanne. Ни m-lle Jeanne, ни m-lle Sophie не выдумывали таких чудных игр, не вырезывали_____________________________________________________________________

— 37 —

таких чудных картонных кукол, как она. К тому же она почти всегда улыбалась.

Ее сестра, — m-lle Sophie, помогала нам одеваться, разливала за завтраком молоко и редко сидела с нами во время учения. Обе сестры поразительно походили друг на друга: обе маленькие, быстрые и веселые.

Дома мы никак не могли нахвалиться перед мамой нашим детским садом. Одно отравляло счастье: приставание Маргариты. Придем ли мы в новых костюмах, Маргарита уж тут, как тут, приседает, вертится, дергает за рукав.

— Женя похож на воробья, а Кира на мешок с картошкой!Заплачет ли кто-нибудь, разобьют ли тарелку за завтраком и m-lle спросит о

причине шума, тотчас же покрывает все голоса звонкий и резкий голос нашей преследовательницы: «Это Кира толкнул его», или: «Это Кира разбил». Женю она еще терпела, меня же просто ненавидела.

Одним из самых веселых дней в детском саду был день истории с Илюшей. Этот Илюша был в младшей группа,— толстый, стриженый шестилетний карапуз. За ним водился только один недостаток: плаксивость. Но в день памятной нам истории он имел полное право плакать.

Случилось так, что m-lle Marie уехала провожать на вокзал каких-то знакомых, m-lle Sophie занималась по хозяйству, и с нами на целый день осталась m-lle Jeanne.

Во время большой перемены она обыкновенно читала французскую книгу, изредка вскидывая на нас свои большие глаза_____________________________________________________________________

— 38 —

и лениво произнося свое вечное: «Ведь скучно ссориться». «Ссориться» у ней значило все: и громкий смех, И беготня по скамьям, и бросание друг в друга объедками завтрака.

На этот раз она тоже читала свою книгу.У нас была одна особенно любимая, но почему-то запрещенная, игра,—

качели: двое стоять неподвижно, а третий, обхватив их за шею, раскачивается. Лучше всех качается тот, кто попадает ногами в стену.

Жене, как тихому и скромному мальчику, почти всегда приходилось служить столбом. Но на этот раз счастье ему улыбнулось, и он весело двигался между Адриэнной и мной, когда вдруг раздался за нашими спинами сначала крик, потом захлебывающийся плач. Плакал Илюша, невинный зритель, в которого попал, думая попасть в стену, Женя.

На вопрос подбежавшей m-lle Jeanne, Женя смущенно и тихо ответил:— Это его нос.

— Илюшенька, Илюшенька, не плачь, — утешал я его. — Мы сейчас пойдем с тобой к нами, ты ляжешь на постель, и все пройдет. А потом ты будешь королем, а мы охотничьими собаками. Хочешь?

— Или ты будешь собакой! — перебил Женя.M-lle Jeanne сразу согласилась отпустить к нам Илюшу, и через минуту мы все

трое бежали по листьям к нашему флигельку.В передней — никого, в гостиной — пусто. Заглянув мимоходом в столовую,

мы помчались в комнату сестер. Люся сидела у стола и что-то писала._____________________________________________________________________

— 39 —

— Люся! Люся! Что случилось! — кричали мы вместе. — У Илюши нос разбился!

Люся, при виде красного платка на Илюшином заплаканном лице, так и замерла от ужаса.

— Бедный мальчик, бедный мальчик! — повторяла она, доставая из шкапика гикроскопическую вату,— Как это с тобой случилось? Ты упал?

Илюша, было переставший плакать, начал снова всхлипывать.— Это я его нечаянно лягнул—пояснил Женя.— Ну, как можно? Бедный, бедный! Очень больно?— говорила Люся,

запихивая ему в нос целую гору ваты.Илюша попробовал было ее вытащить, но не смог: Люся крепко держала его

руки.— Теперь ты похож на Weihnachtsmann'a!—неожиданно проговорил Женя,

разглядывавший его, закинув голову и приставив к глазам бинокль из сложенных пальцев. — Только у тебя бороды нет. Хочешь, мы тебе устроим?

— Нет, зачем Weihnachtsmann'а? Он рассердится, когда узнает, что мы его передразнивали. Рассердится и не придет. Лучше будь арапом, — арапским королем. Мы тебя разденем, вымажем сажей…

— Лучше жженой пробкой,— вставил Женя.— Наденем на тебя золотую корону, и ты будешь королем. Хочешь?— Хочу. Только завтрак будет? — спросил повеселевший Илюша.— И завтрак будет! У королей все есть; и корабли, и солдаты, и пушки, и

дворцы, и конфеты, и шоколадные тянучки..._____________________________________________________________________

— 40 —

Мы будем таскать тебя на носилках; у тебя будет волшебная палочка, детский сад...

— Я пойду сварю вам шоколада со сбитыми сливками, — проговорила Люся, рассеянно слушавшая наш разговор. — И, пожалуйста, не попадайте друг другу в нос ногами! Люся ушла. Мы сидели на диване и мечтали.

— Ты чем больше хотел бы быть, королем или королевой? — спросил я Илюшу.

— Не знаю.— Ну, а все-таки? Если бы вдруг появилась фея и спросила, — что бы ты ей

ответил?— Не знаю.

— Так тебе все равно? — Да.— Так хочешь быть арапской королевой?— Хочу. А скоро шоколад будет?Но я уже не слушал его. Арапские королевы не ходят раздетыми. У них

чудные платья, на голове перья и корона, в носу кольца. Корона, положим, у нас есть. Платьев у Люси много. Вот будет сюрприз, когда она увидит Илюшу в своем платье! Кольца в нос придется оставить: этот Илюша — такая плакса вдруг ему не понравится и он опять расплачется.

— Кира, — прервал Женя мое раздумье, — мы его сначала вымажем или потом?

— Сначала, — решил я. — Иди, достань пробку и неси сюда, а я буду надевать ему платье.

Женя побежал. Я вынул сначала зеленое платье._____________________________________________________________________

— 41 —

— Как тебе нравится?— Как капуста,— безразлично ответил Илюша…Я обиделся.— Это совсем не капуста! Это Люсино любимое платье!— Ну, а это хочешь?— и я вытащил Люсину черную юбку.Илюша внимательно осмотрел ее со всех сторон и, наконец, обиженно

оттолкнул.— Тут рукавов нет. Я в ней буду, как в пеленках!Выпотрошив на пол все содержимое шкафа, мы остановились на шелковой

полосатой юбке в оборках. Илюше она понравилась больше всех.— Так хорошо шумит! Такая полосатенькая!— восторженно восклицал он,

пока я просовывал его голову через отверстие.— А наверху ничего не будет? Просто Моя синяя матроска?— Нет, наверху будет... звериная шерсть!Через какие-нибудь пять минуть королева была готова.На плечах ее висел лохматый коврик из под рояля; полосатенькая юбка,

завязанная под мышками полотенцем, тащилась по полу, — не доставало только перьев, короны и пробки..

Я отправился за Женей. Датская была полна дыма. На Женином беленьком личике красовались пара огромных усов. При виде меня он отбежал от зеркала.

— Я хотел попробовать, как выйдет, — оправдывался он,— Я бы раньше пришел, но Люся не хотела давать мне пробку. Я ей говорил, что это сюрприз, а она все спрашивала какой. Насилу выпросил. А что королева?_____________________________________________________________________

— 42 —

— Очень хороша, сейчас увидишь. Только она все есть просит.— Ну, потерпит, — хладнокровно проговорил Женя, и мы побежали в

комнату сестер.Наша королева, как и следовало, ожидать, плакала.

— Домой хочу, к маме... Я кушать хочу,— тянула она с противными гримасами.

— Да ведь ты королева! Понимаешь? Ты арапская королева! Как тебе не стыдно плакать? — возмущался я.

— Никакая я не королева. Я к маме хочу…— Слушай, Илюшенька, — начал я вкрадчиво, — сейчас ты будешь пить

шоколад...— Люся уже сбила сливки, — вставил Женя.— Люся уже сбила сливки. Ты сядешь на папино место и будешь пить из

большой чашки шоколад. Через пять минут все это будет. Потерпи еще чуть-чуть!.. Ты совсем готов, ты чудная арапская королева. Когда мы тебя вымажем пробкой, ты будешь весь бархатный.

— Весь черный и бархатный, — дополнил Женя.Мы быстро принялись за дело. Илюша, успокоенный близким шоколадом,

стоял смирно. Только из-за глаз вышло маленькое недоразумение: мы хотел их сделать черными, (разве бывают арапские королевы с серыми глазами?) но чуть только мы поднесли к одному из них пробку, как Илюша так начал морщиться и так зловеще произнес, «а я сейчас заплачу», что пришлось помириться с серыми. Золотая корона сначала все спускалась ему на шею, перья на стриженой голове никак не хотели держаться, но при помощи Люсиных_____________________________________________________________________

— 43 —

лент и ваты все устроилось. Королева стояла перед нами во всем своем величии.— Мальчики, завтракать! — раздался из столовой голосЛюси.Мы побежали. Собственно бежали мы с Женей, а королева просто

заплеталась. За неимением носилок пришлось нести ее на креслице из четырех сплетенных рук.

— Давай кричать ура! — предложил я тяжело пыхтевшему Жене.— Не могу! Она мне все руки отдавила! — ответил тот, кривясь от

Илюшиного груза.— Она, наверное, пудов пять весить!— Какой пять! Пятнадцать! Я сейчас упаду!Шествие двигалось медленно. Пройдено было всего две комнаты, а мы уже

еле дышали.— Я каждый день буду арапкой, — вдруг заявил откуда-то сверху Илюша.— Арапка — это собака. И не думай, пожалуйста, что мы каждый день тебя

будем таскать,— озлобился я.Женя уже не мог говорить.На пороге столовой стояла Люся. Наша группа произвела на нее странное

впечатление: светло-карие глаза расширились, рот открылся.— В чем это ты? — воскликнула она, подбегая.— Он — арапская королева, — с достоинством объяснил Женя.— Да кто вам позволил трогать мои вещи? Моя самая лучшая нижняя юбка!

Дрянные мальчишки! — кричала она._____________________________________________________________________

— 44 —

— Это тебе сюрприз! Ты не рада? — возмутился я.— Я с тобой больше не разговариваю! Ты, конечно, один виноват! Ты всегда

получаешь Женю на всякие гадости, а Илюша почти в пеленках. Как тебе не стыдно!

Илюша уже начал всхлипывать. Мы стояли сконфуженные. Звонок в передней прервал это неприятное объяснение: приехали за Илюшей.

Напрасно просили мы горничную оставить его еще на немножко. Илюшу, перепачканного и лишенного всех украшений, усадили на извозчика и увезли.

Этот первый визит оказался и последним.

IV.

Три дорождественских месяца промелькнули, как сон.Исчезли в саду кучи увядших листьев; в мутном зимнем небе уныло качались

пустые черные ветки; на снегу по всем направлениям бежали дорожки; грот покрылся тоненькими хрустальными сосульками; скрылись в глубоких сундуках под серебряным нафталином осенние пальто с золотыми пуговицами и легкие береты...

В детском саду шла оживленная работа: каждый что-нибудь клеил, вырезал, рисовал. Старшие дети учили наизусть стихи, средние писали поздравления, младшие вышивали крестиками кольца для салфеток, книжные закладки и подушки. Всюду на полу лежали куски мятой разноцветной бумаги, обрывки шерсти, обрезки картона. Чаще чем когда-либо разливались пузырьки клея, образуя на столах лужи, а на руках корочки. Скрипели по глянцевитой бумаге перья, высовывались от_____________________________________________________________________

— 45 —

усердия языки, сажались и соскребывались кляксы. Их было особенно много, — не только на поздравительных листах, губах и пальцах, но и на лбу, у самых волос, за которые схватывались, в порыве бессилья, маленькие поздравители.

Кроме великолепного розового абажура из мятой бумаги и собственноручно эмалированной тарелочки, (первая — работа Жени, вторая — моя) мы приготовили маме еще один подарок: выученное понаслышке стихотворение. Учила его вся старшая группа.

— Как ты думаешь, Кира,— спросил у меня однажды Женя, после того, как я выслушал сказанное им наизусть стихотворение,— о чем там говорится?

— Конечно, про детский сад. Ты помнишь, там в одном месте как будто есть garçon?

— А мне почему-то казалось, что про зверей, — разочарованно протянул Женя.

— Ты думаешь, про зверей? А как по-французски зверь?— Animal.— Там ведь нет animal.— Почем ты знаешь? Мы так скоро говорим...Но стихотворение было выучено, — мама, во всяком случае, разберет в чем

там дело.

Вечером, в сочельник, после получения подарков и прихода Weihnachtsmann'a, за чаем, я шепнул Жене на ухо:

— Пора начинать, а то нас уложат спать.— Только вместе,— также шепотом ответил Женя.— Что вы там шепчетесь?— спросила мама.— Это наш главный сюрприз!— сияя, ответил Женя.

_____________________________________________________________________

— 46 —

Все насторожились.— Как! Еще один? — радостно удивилась мама.Мы встали, переглянулись, затем, торопясь и перебивая друг друга, сказали

наше стихотворение,В ответ — странное молчание.Папа удивленно смотрит на маму; сестры почему-то кусают губы; старший

брат, плохо знающий французский, презрительно улыбается (должно быть от зависти); у мамы недоумевающее лицо.

— На каком это языке? — спрашивает она. Мы краснеем,— Конечно, на французском! — храбрюсь я.— Я не поняла ни одного слова.Все смеются. Я смотрю на Женю: он весь красный и вот вот расплачется.— Пусть скажет один из вас и помедленней, — предлагает папа.— Вам-то хорошо слушать, а каково нам говорить, ничего не понимая, — с

горечью думаю я.— Ну, что же?У Жени от обиды трясется губа.— Сказать, или не сказать? Скажу.

Леселинар ишер ибаш, Клош кариронэ дема, Жезиенэ натиерже паш... *)

______________*) Le ciel est noir, la terre est blanche.Cloches carillonez gaiement!Iésus est né, la vierge p encheSur lui son visage charmant.

(Th. Gautier «Noël»)._____________________________________________________________________

— 47 —

Общий хохот. У меня на глазах слезы. Женя плачет.— Ничего вы не понимаете по-французски, — всхлипываю я. — У нас все

старшие дети это учили.— Теперь я поняла. Это очень веселое стихотворение, — говорит мама.— Нет, ты нарочно! Я даже до конца не сказал... Это кровное оскорбление смылось только папиным обещанием повести нас на

днях в зоологический сад.

V.

Рождество. За окнами синее небо, в белой детской розовые мечты.— Женя, хороший был день вчера?— Хороший. А сегодня еще лучше.— Как ты думаешь, будет на елке серебряный дождь?— Конечно, будет. Золотой, серебряный, — всякий!— А Маргарита будет?— Непременно. Помнишь, она еще говорила m-lle Jeanne, что придет в

розовом платье? Она еще так обиделась, когда m-lle сказала, что она и так розовая.

— Жалко. Ну, все равно! Я уверен, что будет чудно! Только нам нужно вставать. Ты не помнишь, где конфеты для m-lles?

— У мамы в комнате, на столе. Ну, раз, два, три...Ровно в девять часов мы стояли перед дверью детского сада с коробками и

цветами в руках. Нам долго не открывали.— У меня цветы лучше,— хвастал Женя, — у меня розы.

_____________________________________________________________________

— 48 —

— Мне мои больше нравятся. У меня и так на коробке розы!— Это не розы, а шиповник.— Все равно.Этот вопрос так и остался невыясненным, потому что распахнулась дверь.— Здравствуйте. Поздравляю вас с праздником! — встретила нас

расфранченная горничная. — Барышни еще спят.— Вот сони! — воскликнул Женя.Я укоризненно дернул его за рукав. Горничная засмеялась.— Вы больно рано пришли.— Qui est là? Qui est là? — послышался откуда-то издалека голос m-lle Marie.

— Матрионà! Матрионà!Горничная убежала. Мы раздались и встали в дверях, крепко прижимая к себе

подарки.— А все-таки у меня лучше, — не унимался Женя. — У меня настоящие розы,

а у тебя нарисованные.— Зато нарисованные никогда не завянут. Ты думаешь, m-lle очень нужны

какие-то глупые девочки на твоей коробке?— Посмотрим... — с предвкушением близкого торжества проговорил Женя.В соседней комнате послышались шаги. Мы замолчали и приняли приятный

вид.— Барышни проснулись и вас ожидают.Матрена шла впереди, мы за ней. Мы еще никогда не были в комнате m-lles и

потому чувствовали себя немного неловко.Первое, что поразило нас в этой комнате, было множество

_____________________________________________________________________

— 49 —

портретов на стенах, второе — сами m-lles. Вместо обычных синих платьев на них были какие-то пестрые, страшно яркие балахоны с массой оборок и лент.

— Наши милые маленькие друзья! Как мы рады вас видеть! — говорили они, целуя нас.

— А это я вам к Рождеству, — сказал я, протягивая m-lle Marie сначала коробку, потом букет.

— Это я вам к Рождеству, — повторил Женя, делая то же с m-lle Sophie.— Как мы тронуты! Зачем? Зачем? Какие чудные розы!— Поблагодарите вашу маму, — восклицала m-lle Marie, суетливо

бегая по комнате.Пока Женя передавал мамино поздравление, я принялся разглядывать

портреты. Это были портреты детей: больших и маленьких, кудрявых и стриженых, смеющихся и серьезных.

— Эти дети тоже приходили в детский сад? — спросил я подошедшую m-lle Sophie.

— Да, это все маленькие ученики и ученицы. Многие из них уже в гимназии.— А эта тоже в гимназии? — и я указал на фотографию девочки в золотой

рамке, висевшую над постелью одной из m-lles.— Нет, это наша маленькая племянница Blanchette. Онавсегда живет в Лозанне.— Там хорошо? Там есть море?— Моря там нет, но есть озеро — Женевское или Леманское, — голубое,

тихое, с белыми парусными лодочками._____________________________________________________________________

— 50 —

— Когда я выросту, я непременно туда поеду. Почему вы туда не едете?Лицо m-lle Sophie сделалось грустным.— Долго рассказывать, да ты и не поймешь, Пойдем лучше, посмотрим, что

там m-lle Marie показывает Жене.M-lle Marie сидела у письменного стола; Женя стоял подле нее и рассматривал

какие-то картинки.— Я показываю Жене фотографии нашей школы, — сказала m-lle Marie,

обращаясь к сестре, — показать им, может быть, наши семейные карточки?Та согласилась. M-lle Marie достала с полки небольшой альбом из темно-

красной кожи, украшенный серебряными разводами, и распахнула его на первой странице.

— Это мы обе с мамой, когда нам было пять и шесть лет. Похожи ли мы здесь?

Мы переглянулись. На нас смотрели две девочки в локонах. Одна держала в руке мяч, другая куклу. Руки матери лежали у них на плечах.

— Похожи! — воскликнул Женя. — Только вы теперь лучше!M-lles дружно расхохотались.— А это мой брат, когда был в коллеже, а это папа с m-lle Sophie, a это опять

мы, шестнадцати и семнадцати лет, а это наша бабушка...— говорила m-lle Marie, перелистывая толстый альбом.

— Как странно! Неужели и вы были маленькие? — спросил я.— И мы были маленькие, и ты сделаешься большим,— petit poisson deviendra

grand, pourvu que Dieu lui prête vie.

_____________________________________________________________________

— 51 —

— Разве я petit poisson?.— Не petit poisson ты, a petit garçon! — воскликнула молчавшая до сих пор m-

lle Sophie и, притянув меня за плечо, поцеловала в голову.— Нет, а все-таки, почему же здесь про рыбку? — допытывался я, —

Расскажите, m-lle! Ну, пожалуйста!— Нет, про рыбку не надо; лучше про то, как вы были маленькие, — перебил

меня Женя.— Хорошо. А про рыбку я расскажу после праздников всем детям. Согласен,

Кира?— Согласен, согласен! Ну, как вы были маленькие?— Мы жили в Лозанне, на тихой улице с большими садами. Нас было две

сестры и брат...— Маленький или большой? — перебил я.— Он был старше нас на пять лет. Папа был учителем в одном пансионе для

барышень, он преподавал историю...— Какую историю?— Древнюю, среднюю и новую. Когда вы поступите в гимназию, вы тоже

будете ее учить. Кроме преподавания в пансионе, y него еще были уроки в коллеже и частные. Он приходил домой только в семь часов. M-lle Sophie и я уже с половины седьмого стояли у окна и поджидали его...

— А вы стучали ему в окно? — перебил Женя.M-lle Marie улыбнулась.— Стучали. А он посылал нам воздушные поцелуи, Наша мама была больна и

редко выходила из комнаты. Только в очень теплую погоду она садилась с шитьем в садике._____________________________________________________________________

— 52 —

— А что она шила? — спросил я.— Чинила нам белье, шила платья.— Почему же она не отдавала портнихе?— У нас было мало денег. По утрам мама давала нам уроки пения. Мы тогда

еще были очень маленькие. Потом мы играли в садике. Он был небольшой, но очень красивый. Посредине рос огромный платан, около дома было несколько розовых кустов. Вместо травы сад был посыпан гравием, — это мелкие, мелкие камешки.

— А ваш брат где был? — спросил Женя.— Он учился в коллеже, где папа преподавал историю. С самого начала он

шел первым учеником. Вечером мы четверо: папа, Louis, m-lle Sophie и я шли на набережную. Папа покупал нам конфет, мы глядели на озеро, слушали музыку и к половине девятого возвращались домой к маме. Так шла наша жизнь до маминой смерти. Мне тогда было одиннадцать, m-lle Sophie десять лет. Нас приняли бесплатно полупансионерками в папин пансион. Мы оставались там от восьми утра до восьми вечера. В восемь папа заходил за нами, и мы шли домой.

За год до нашего окончания умер и папа. Последний год мы были пансионерками; Louis тогда был уже в России, на месте...

Мы уже давно перестали спрашивать. Умерла мама, умер папа, — как же это возможно?

M-lle Marie при виде наших задумчивых лиц вдруг сделалась веселой, достала из шкафа шоколада, m-lle Sophie налила нам кофе, и через несколько минут мы уже сидели за столом, с любопытством расспрашивая о предстоящей елке._____________________________________________________________________

— 53 —

— Подождите до вечера! Подождите до вечера! — повторяли m-lles с таинственными улыбками.

— А Маргарита непременно придет?— Ты, кажется, ее не очень любишь? — спросила m-lle Marie.— Я? Я ее ненавижу! — горячо воскликнул я.M-lles смеялись.Мы с Женей чувствовали себя чудно. Эти m-lles в пестрых балахонах были

куда лучше тех темно-синих, ежедневных. Неужели они опять когда-нибудь сделаются темно-синими?

На ковре играл яркий луч; небо в окне сияло особенно ярко.Вдруг — звонок.— Это за господами Кирой и Женей пришли, — сказала вошедшая Матрена.Как? Уже? Сколько же времени? Неужели двенадцать, и мы уже здесь три

часа?Мы благодарили за рассказ и угощение; m-lles за подарки и просили кланяться

маме.— А где теперь Louis? — спросил Женя уже в дверях.— Он здесь, в России, — ответила m-lle Sophie.От розового дома до нашего флигеля мы шли молча. Молча вошли в детскую.

Женя сел у окна.— Скучно, Женя? — спросил я, садясь на ручку его кресла.— M-lles жалко... — дрожащим голосом ответил Женя.— Всех жалко...

Знаешь, мне кажется, что твои гвоздики больше понравились, чем мои розы...Я промолчал.

_____________________________________________________________________

— 54 —

VI.

— Ну, мальчики, идите. Веселитесь побольше, будьте вежливыми со всеми, а главное не объедайтесь. Я пришлю за вами

Дуню. Идите, идите — говорила мама, целуя нас перед отходом.Уже темно. Снег весело похрустывает под ногами, Мы еще никогда не были в

саду так поздно.Окна верхнего этажа в розовом доме ярко освещены. Как он сейчас похож на

замок!— Кира, Кира, скорей! Вдруг опоздаем! — беспокоится Женя.

Взявшись за руки, мы быстро бежим по обычной дороге. — Хлоп... Это Женя упал мне прямо под ноги. Я лечу вслед за ним. Несколько секунд мы весело барахтаемся, выдергивая друг из-под друга руки и ноги, затем вскакиваем и, отряхиваясь, бежим дальше.

— Тебе не больно?— Нет. А тебе?— Мне тоже нет. А вдруг нас Маргарита видала из окна?Вот будет дразниться!— Мы скажем, что нарочно катались в снегу!Вот мы и в передней.— Скорей, скорей, Кирочка и Женя. Уж все гости съехались, — торопит нас

Матрена, помогая раздеваться.— А кто приехал?— И барыни и господа.— А Маргарита приехала?

____________________________________________________________________

— 55 —

— Как же, — здесь, с мамашей.Яркий свет заставляет нас на секунду зажмуриться.Господи, сколько чужих!— Кира, — шепчет Женя, — нужно со всеми здороваться?— Не знаю. Спроси у m-lle Marie, — так же шепотом отвечаю я.Вот и m-lle Marie! Она опять в новом платье, — сером с кружевами.— Почему без мамы?— Мама боится, что нам помешает.— Такая добрая мама? Очень жаль, что мы ее сегодня не увидим. Сейчас все

начнется. Мы вас только и ждали.«Будьте повежливей» — вспоминается мне наставление мамы, а за этим

мгновенно: — неужели со всеми? С кем сначала?У зеленого стола сидит седая дама в очках. Мы направляемся к ней, издалека

протягивая руки.— Здравствуйте! — говорим мы в один голос и одним движением суем ей в

руку свои правые.Дама строго смотрит на нас, но все-таки пожимает. Рядом с ней — толстый

господин, тоже седой. — Здравствуйте! — повторяем мы, уже храбрей.— Это что за молодцы?— Я — Кира, а он — Женя, — быстро отвечаю я.— Мы только что здоровались с вашей женой, — развязно добавляет Женя.Господин поднимает брови.— С моей женой?

_____________________________________________________________________

— 56 —

Женя указываешь пальцем на старую даму.— Вот!

Господин хохочет, как сумасшедший. Мы, обиженные, быстро отходим от него к детям.

Маргарита, конечно, ярче всех одета и громче всех говорит.— Кира! Женя! Глядите! — кричит она, подбегая к нам. — Рядом с m-lle

Sophie дама в бархатном платье, с лорнетом!— Ну, что же?— Это моя крестная мама! Я уговорила ее приехать со мной на елку. Тебе

нравится ее платье?— Да.Маргарита мило улыбается. На ней розовее платье, розовые чулки и розовые

туфли с каблучками.Остальные дети тоже разряжены. Одни сидят с родителями, другие группами

шепчутся, третьи, пришедшие одни, беспокойно крутятся на месте со всеми признаками нетерпения.

Наконец из двери рабочей комнаты выходит m-lle Marie. Все глаза устремляются на нее. Она с минуту шепчется с m-lle Sophie, затем хлопает в ладоши: Дети, в пары!

Начинается невероятная суетня. Все толкаются, никто никого не слушает, кто-то начинает плакать, Несколько детей, было вставших в пары, снова расходятся. M-lles бегают по гостиной, уговаривая всех вести себя получше.

В разгаре суматохи я потерял Женю. Вот он, во второй паре с мальчиком из старшей группы.

— Женя! Женя! — отчаянно кричу я — Иди ко мне!_____________________________________________________________________

— 57 —

— Сейчас! — кричит Женя;Ко мне подходит m-lle Sophie, ведя за руку маленького мальчика.— Встань с Юрой, — говорит она мне.У мальчика большие синие глаза, розовые щеки и золотые локоны. Это,

наверное, принц. Только принцы носят такие бархатные курточки с кружевными воротниками.

— Вы принц? — спрашиваю я, осторожно дотрагиваясь до его волос.— Меня зовут Юра. А тебя?— Меня Кира. Сколько вам лет?— Мне семь, a тебе?— Мне уже семь с половиной. Скажите, Юра, где ваше царство?— У меня нет царства, но дома у меня был свой ослик.— Вы русский?— Я швейцарец.Швейцарский принц! Швейцарский принц! Я стою за руку со швейцарским

принцем! У него дома был свой ослик!Я хочу к Жене, но замечаю, что первые две пары уже скрылись в комнату m-

lles. — Тише, тише! — приговаривает m-lle Sophie.Пара за парой исчезают в дверях. Еще три.,. Еще две... Вот последняя

скрылась, — очередь за нами.В комнате m-lles все по-старому; никакой елки нет.

— Слушайте, дети! — громко говорить m-lle Sophie, — Сейчас будет лестница. Идите, пожалуйста, друг за другом_____________________________________________________________________

— 58 —

очень медленно, не прыгайте через две ступеньки и не толкайтесь.Около письменного стола — дверь, которой утром не было: Дети друг за

другом исчезают в тусклую полутьму.— Юра, куда мы идем?— спрашиваю я.— Меня по-французски зовут Жорж, — говорить он; точно не слыхав моего

вопроса.На лестнице смех и легкий визг. Сейчас и мы пойдем!Ступенек не видно, шагов не слышно, — странная лестница! Я великодушно

иду вперед, оберегая швейцарского принца. Но опасности не встречается. Внизу стоит m-lle Marie, ласково протягивающая мне руку.

— Ты не боялся?— Нет.— И твой брат вел себя героем. Вы храбрые мальчики!— И он храбрый! — говорю я, оглядываясь на Юру.— Он? — Лицо m-lle Marie сияет. — О, он настоящий швейцарец!Мне хочется расспросить ее подробней, но она уже отошла к первым парам,

успевшим перессориться.Я разглядываю место, куда нас привела лестница: длинная комната с круглым

окном наверху.В темноте — сдержанный шепот.Вдруг, как яркий солнечный луч, — звон колокольчика. Кто-то вскрикнул.

Юра схватывает меня за руку. Скрип раскрываемой двери... Где-то впереди голос M-lle Marie: —Идите, дети!

Наша вереница снова приходить в движение._____________________________________________________________________

— 59 —

— Все вошли?— Все, — отвечаю я. (Мы с Юрой в последней паре.)— Раз, два, три! — считает m-lle Marie.Резкое чирканье спички... Золотой огонек... Уже не огонек, а змейка... Змейка

крутится; одна за другой зажигаются разноцветные свечи... Что-то золотое, серебряное, красное, синее, зеленое... Елка! Елка в зимнем саду!

— Женя! Женя! — кричу я, вырывая руку из Юриной руки.Женя в двух шагах от меня. Рот его полуоткрыт, глазатак и впились в елку. Я дергаю его за рукав. Он вздрагивает.— Кира, смотри: Weihnachtsmann'ы на ветке сидят!— Где? — удивляюсь я.— Целых три, — разве не видишь? Вон, у барабана!— Так это фальшивые... — разочарованно объясняю я. Мы рассматриваем

елку.— Я так и знал, что мы когда-нибудь попадем сюда! — счастливо восклицает

Женя.

Какой-то пожилой господин в сюртуке подходить к нам.— Это вы — Кира и Женя?— Да, это мы.— Что же, нравится вам елка?— Нравится.Он долго смотрит на нас.— А знаете ли вы, кто я?— Вы чей-то папа.— Юрин папа. Ты, кажется, знаешь Юру? — обращается он ко мне.

_____________________________________________________________________

— 60 —

— Знаю: он швейцарский принц и у него дома был свой ослик.— Кто это тебе сказал?— Про принца я сам догадался, — у него такой воротник. А про ослика он мне

сам сказал.— Гм... Значить он принц. Ну, а я, значить, король?— Нет, вы не король. У королей на голове корона, а в руке палка с мячиком,

— отвечает за меня Женя.— Где же ты видал королей?— На картах и в «Принц и нищий».— Если Юра принц, я, может быть, нищий? — улыбаясь, но обиженно,

спрашивает он Женю.Женя задумчиво оглядывает его с головы до ног.— Нет, вы похожи на того сумасшедшего... Нет, разбойника...— На кого?Господин, кажется, по настоящему обиделся.— Я забыл, как его звали. Кажется, — Баба.— Ка-ак? Баба? Может быть, Баба-Яга?— Да нет! Ведь Баба-Яга — дама, а тот Баба—господин!— Ничего не понимаю! Странному вас учат в детском саду!— Он хочет сказать, что вы похожи на Али-Бабу, — вступаюсь я.— Ну, да, конечно! — радостно восклицает Женя.Господин смеется. Совсем, как тот наверху!— Какой он глупый! — шепчет на ухо Женя. — Ничего не понимает, а сам

смеется._____________________________________________________________________

— 61 —

Господин, все еще смеясь, отходить к другим детям.— В круг! В круг! Становитесь в круг! — кричит m-lle Marie,

раскрасневшаяся от всех этих волнений.Взрослые отходят в сторону, дети берутся за руки. Я стою между Женей и

Юрой. Из соседней комнаты доносится музыка, — что-то громкое, веселое, — и мы начинаем бежать вокруг елки.

Свечки, красные, синие, зеленые шары, золотые орехи, ангелочки, яблоки, апельсины, Weihnachtsmann'ы, барабаны, — все это блестит, переливается,

бежит за нами. Я уже не чувствую своих ног. Музыка, разноцветные блестки, быстрое кружение... Уж не летим ли мы?

Нет, не летим! Стихает музыка, замедляется кружение.— Еще немного! Еще немного! — подбадриваю я Юру.— Я очень устал, — спокойно отвечает тот, — и волосы в глаза лезут.Эти слова мгновенно расхолаживают меня. Мне уже не хочется бежать. Круг

разрывается, подходят взрослые. Юрин папа берет меня за руку.— Ты любишь своих m-lles? Вспомнив его смех, я отвечаю очень сухо:— Да. — Ты, кажется, сердить на меня?Я молчу.— Ну, не сердись. На елке никто не должен сердиться. Ты очень дружен со

своим братом? — Да, очень.

_____________________________________________________________________

— 62 —

Господин молчит, точно ищет, чтобы еще сказать. Я решаюсь возобновить разговор сам.

— А вы тоже любите наших m-lles?— Тоже. Очень, — серьезно отвечает он.— Может быть, вы тоже приходили в детский сад, когда были маленьким?— Нет, я старше m-lles... Смотри, смотри, там уже игрушки раздают.

Заговорились мы с тобой!Рядом с елкой большая закрытая корзина; вокруг нее собрались уже все дети.

Как я не заметил, что ее втащили?— Дети, берите по очереди из корзины по одному пакету, — говорит m-lle

Marie.Первой выскочила, конечно, Маргарита.— Мне самое лучшее достанется! — провозглашает она, наклоняясь к

корзине.Полная тишина. Все смотрят, затаив дыхание. Маргарита долго копается,

шелестит бумагой.— Скорей! Скорей! Нужно и другим дать! — торопит m-lle Marie.Наконец она выбрала. В ее поднятой руке что-то большое, круглое, завернутое

в бумагу.— Вот!Все шеи вытянуты; вокруг завистливый шепот.— Самое большое, — ворчит стоящая передо мной девочка.Маргарита медленно развертывает... барабан!— Девочка с барабаном! Ха-ха-ха! — заливается соседка, встряхивая

косичками. (Она тоже не любить Маргариту.)Другие дети тоже смеются, и Маргарита, недовольная, на-

_____________________________________________________________________

— 63 —

дутая, отходить в сторону со своим злополучным барабаном.Вытаскивание продолжается. Следующая девочка вытащила ванну с

куколкой. Третьим стоит Женя. Мое сердце начинает биться: вдруг и он вытащить какую-нибудь ванну? Нет, слава Богу, — что-то непохожее на ванну.

Он быстро развертывает бумагу и, сияя, показывает мне издали пистолет.До меня еще далеко. Я опоздал и стою последний.— Ты что бы хотел получить? — спрашивает меня стоящий рядом Юрин отец.— Ослика или велосипед.— К несчастью они не умещаются в корзинке, — говорит он.— Ну, тогда зверинец.— Посмотрим, улыбнется ли тебе счастье!Господи, как долго! Еще целых три до меня: Адриэнна, Юра и девочка с

косичками. Мне останется самое худшее. Я с нетерпением смотрю, как они вытаскивают.

Адриэнна и Юра уже вытащили, девочка с косичками никак не может выбрать, Вот она выпрямилась, и что-то крепко прижимает к себе. Очередь за мной. Я делаю шаг вперед, наклоняюсь к самому дну корзины и вынимаю какую-то завернутую коробку. Быстро открываю: уточки, лодка и красная подковка.

— Хоть не зверинец, а птичий двор, — говорит Юрин отец и объясняет мне, как в это играть: нужно взять красную подковку и двигать ее в разные стороны над тарелкой с водой; лодка и уточки поплывут следом._____________________________________________________________________

— 64 —

Я ищу глазами Женю, чтобы показать ему, какую прелесть вытащил, но он уже занят Юриным поездом: Юра раскладывает рельсы, а он сцепляет вагончики.

Зовут пить шоколад. При виде нарядного стола, сплошь уставленного пирожными, конфетами, фруктами, я сразу понял, как трудно будет исполнить мамину просьбу не объедаться.

Меня посадили между Женей и Юрой. В ожидании шоколада мы играли в телефон. Первая скажет сидящая по эту сторону стола Маргарита.

Она долго выдумывает слово, потом наклоняется к своей соседке и что-то шепчет ей, — очевидно не одно слово, а целую фразу.

Ее движение повторяется от соседа к соседу: на мгновение ухо каждого под крышкой из двух рук говорящего; крышка поднимается, и только что слушавший сам наклоняет губы к уху соседа. Иногда сосед не понимает:

— Что? Скажи погромче!— Нет, нельзя повторять! Передавай, как понял.И Маргаритина фраза продолжаете свое путешествие. Наконец, она доходить

до меня. Я чувствую в своем ухе горячее дыхание Юры и еле слышный шепот:— В Арбатском счастье есть шар.Беспрекословно передаю эту глупость Жене.Последним сидит Юрин папа, единственный из старших за этим столом,

кроме m-lle Marie.— Господа, внимание! — провозглашает он, с шумом отодвигая стул — В

Арбатской части пожар! _____________________________________________________________________

— 65 —

— Что? Что такое? — слышится со взрослого стола встревоженный голос какой-то дамы.

— Вы шутите или это серьезно? Юрин папа смеется. — Спросите Маргариту! Все хохочут, Маргарита громче всех. — Совсем я не так сказала! На горе Арарат три барана орали! Все еще громче смеются. В это время начинают разносить чашки с шоколадом, и мы сразу забываем

Арарат и Арбат.После шоколада нас ведут в большую светлую залу с колоннами, зеркалами и

паркетным полом. M-lle Marie садится за рояль.— Cavaliers, engagez vos dames! — кричит Юрин папа.Музыка играет что-то очень веселое. Несколько пар уже кружится.— Кира, вот тебе дама, — говорит Юрин папа, подводя ко мне Маргариту, с

которой только что танцевал польку. — Я с Юрой хочу, — отвечаю я, не глядя на своего врага.— Разве кавалеры с кавалерами танцуют? — фыркает Маргарита.— Еще как танцуют! Сейчас увидишь!Я бегу приглашать Юру. На наше счастье сейчас играют галоп, где роли

дамы и кавалера приблизительно одинаковы. Локоны моей дамы Юры хлещут меня по лицу; все кружится, — и мы и зала; все громче и быстрей играет музыка._____________________________________________________________________

— 66 —

Чувство полета снова охватывает меня. Я что-то громко кричу, еще шире раскрываю глаза...

Галоп кончился. Я никого не видел, ни о чем не помнил. Теперь я знаю одно; я страшно люблю Юриного папу.

Вот он, нагнувшись над роялем говорить с m-lle Marie. Я бегу к нему.— Как ты хорошо танцевал сейчас! — восклицает он.— Я вас так люблю, так люблю! — говорю я, не помня себя.Он целует меня в лоб, затем, обернувшись к m-lle Marie:— Этот мальчик совсем покорил мое сердце!— Очень рада, — перебирая ноты, отвечает та, — я знала, что эти братья в

твоем вкусе.Галоп сменяется полькой, полька — венгеркой, венгерка — па-де-катр, тот

снова галопом.Все раскраснелись, все запыхались. Старшие, глядящие на танцы из соседней

комнаты, от времени до времени подзывают к себе детей, вытирают им мокрые лица, разглаживают растрепавшиеся волосы.

— Посиди смирно!— Отдохни, милая, ты так разгорячилась!Но никто не слушается, — пестрые платья продолжают раздуваться, лица

улыбаться, щеки гореть.

Вот Женя танцует с Адриэнной. Какой он большой рядом с ней! Какие у нее тоненькие ножки! Но мне никто, никто не нужен, кроме Юриного папы!_____________________________________________________________________

— 67 —

Вдруг я замечаю в дверях Матрену. Она точно ищет кого-то глазами.— Нет, наверное, не за нами, — ободряю я себя, хотя ясно знаю, что именно

за нами.Как, сейчас все кончится?! И танцы, и музыка, и все эти дети, и Юрин папа, —

вся елка? Так скоро? Женя еще не видал Матрены. Я бегу к нему.— Женя! За нами пришли! Он мигом меняется в лице.— Неправда! Кто сказал?— Видишь, Матрена стоить!— Может быть за кем-нибудь другим?— Нет, нет, за нами! Мы смотрим друг другу в глаза и стараемся не заплакать... — Кирочка, Женя!

За вами мамаша горничную прислали!

______

Темно, Снег грустно похрустывает под ногами. Мы еще никогда не были в саду так поздно.

VII.

Белая детская в тот вечер была пещерой. Это с ней случалось. Нам ничего не нужно было делать: звери сами сходили с картинок, одеяла сами ложились на пол, клеенка сама превращалась в воду. Звери рычали, вода журчала, разноцветный мох мягко шерстится о наши руки и лица.

Мы лежали на каменном выступе и ловили форель. В нашем озере водилась замечательная форель, — стоило только_____________________________________________________________________

— 68 —

вытянуть руки, как она сама плыла в них, приятно скользя по ладони холодным, скользким рыбьим тельцем. Женин ручной лев, исполнявший должность ручного пса, сидел у входа пещеры, чтобы во время предупредить нас о грозящей опасности. Великолепная грива его из червонного золота сыпала искры каждый раз, как он повертывал голову; жилистый хвост с толстой кисточкой мерно постукивал о скалу; добрая морда была полузакрыта лапами.

Женин лев на вид мог показаться злым, но мы знали его доброту и привязанность к нам, — разве мог он забыть когда-нибудь, что Женя спас его от смерти, вытащив из лапы острую кость.

Кроме, Жениного льва и моего ручного тигра, совсем молодого и потому мало интересного, в пещере этим вечером находились две сестры гиены, хромой волк и соловей, которые, несмотря на разность характеров, жили друг с другом нельзя более душа в душу.

Гиены заходили к нам иногда доесть остатки от добычи тигра и льва; волк обыкновенно прятался от охотников; соловей, от старости перепутавший все свои песни, доживал в пещере последние дни своей жизни.

Мы с удовольствием принимали всякого зверя, требуя в награду от каждого рассказ. Гиены и волк уже рассказали свои истории. В настоящую минуту рассказывал соловей.

— Я жил в Китае, в садах императора. По вечерам мать брала меня на руки и целовала.

— Тут что-то не так! — перебил я недовольно. — У твоей_____________________________________________________________________

— 69 —

матери были крылья, и она не могла укачивать тебя на руках. Ты опять что-то перепутал!

— Перепутал, — смиренно согласился соловей. — У моей матери были не руки, а чудные пестрые крылья. Когда она распускала хвост, все любовались ею и говорили: «Ах, какой красивый павлин!»

— Соловей! — сердито воскликнул я. — Перестань врать, а то мы тебя никогда не пустим в пещеру!

— Я не вру — обиженно запищал китайский соловей.— Если не врешь, то путаешь. Начинай сначала!— Я жил в садах китайского императора. У меня, не было матери. Я свил себе

гнездо на лимонном дереве и с утра до вечера пел песни. Однажды китайский император услышал мое пение и взял меня к себе во дворец. Там были чудные комнаты из рубинов и бриллиантов, фонтаны с живой водой и золотые цветы в изумрудных вазах. Когда мы сели за стол, прибежали десять морских свинок и стали разносить тарелки с супом. Эти свинки были одеты, как поваренки, а на ногах у них были лодочки из ореховых скорлуп. Я сначала не хотел есть супа, но старушка все упрашивала: «Ешь мальчик, а то ты не дойдешь до дому». Я стал есть и забыл про свою маму и забыл про капусту, и у меня вырост, длинный нос, нет, это потом, когда я заснул.

— Женя! — возмущенно воскликнул я. — Ты все перепутал! Это ты «Карлик-Нос» рассказываешь!

— Я совсем больше не хочу рассказывать. Как только_____________________________________________________________________

— 70 —

мне начинает нравиться, ты сейчас перебиваешь. Рассказывай сам!— Вот еще! Я в последний раз за всех рассказывал: и за оленя, и за олениху, и

за оленят...— Это за одно считается!— Нет, не за одно, — и за слона, и за белку, — целых пять зверей! А ты за

одного рассказать не можешь...Водворилось сердитое молчание.Форель спряталась под камни, тигр перестал играть с гиенами, волк

повернулся к нам спиной, львиная грива потухла... В пещере стало темно и холодно.

В гостиной пробило шесть.

— Женя, по-твоему, сколько раз било?— Шесть. Я считал.— Тебе скучно?— Да, но зато и тебе скучно. Короткое молчание.— Женя, будь соловьем.— Ты опять скажешь, что я перепутал.— Ни за что не скажу, — увидишь... Ну, пожалуйста!— Хорошо, но если ты опять...— Ничего не опять... Милый Женя, рассказывай!— Ну, хорошо. Я был китайским соловьем. Когда я распускал хвост, все

говорили: «Какой чудный соловей!» Кроме того, я еще пел разные песни. Однажды император услышал меня и взял с собою во дворец...

В моей руке уже забилась форель, в темноте снова загорелась львиная грива, волк повернулся к нам мордой, се-_____________________________________________________________________

— 71 —

стры-гиены встали на задние лапы и затанцевали перед тигром: пещера снова стала теплой и настоящей...

— Во дворце императора жила одна маленькая девочка в красных туфельках...— Маргарита! — вырвалось у меня. — Видишь, ты опять мешаешь... Она все танцевала, когда другие молились в

церкви; или нет, — она не молилась, а смотрела на свои красные башмаки...— Кто молился и кто смотрел на красные башмаки? — послышался

одновременно со скрипом двери милый, милый голос.Мы вскочили. Перед нами стоял Юрин папа. — Здравствуй, Кира! Здравствуй, Женя! Что это вы тут делаете? Сказки

рассказываете? Ну, продолжайте, продолжайте!— Нельзя, — коротко ответил Женя.— Почему?— Женя, не говори! — поспешно крикнул я. — Это секрет!К чему говорить о пещере, когда ничего от нее не осталось?Звери попрятались за камни, вода перестала журчать, форель ушла на дно. Это

всегда случается, когда войдет кто-нибудь чужой.— Секрет? Тогда не надо. Слушай, Кира, ты не знаешь;вернется мама?— Мама вернется в половину седьмого. Вы, может быть, хотите пойти в

гостиную?— Зачем? Мне и здесь хорошо.— Гости всегда сидят в гостиной, — не знаю, почему. Только вы не думайте,

что мы не хотим с вами сидеть. Мы очень рады, что вы пришли. Правда, Женя?_____________________________________________________________________

— 72 —

— Мы очень рады, — серьезно подтвердил тот…— И я очень рад, что вы очень рады! — весело воскликнул Юрин папа,

усаживаясь в кресло у окна. — Давайте болтать, хотите? Каждый пусть говорить, что придет ему в голову. Начинай ты, Кира.

Я сел на ручку кресла, заболтал ногами и почувствовал себя необыкновенно свободно.

— Если бы я быль царем, я утопил бы в море всех коров, чтобы больше не было молока. А потом я всем людям велел бы выдумывать песни, чтобы все ночью приходили ко мне и пели. А сам бы я лежал в гамаке и смотрел бы в трубу со звездочками, — знаете, такие пестрые звездочки и все время меняются? Нет, я передумал! У меня была бы мышь, такая заводная. Нет, она была бы настоящая, только об этом никто бы не знал. Каждое утро она уходила бы от меня и каждую ночь приходила, и все рассказывала бы. Она все знала и видела бы,.. Нет, я передумал! Я бы...

— Теперь я буду рассказывать! — властно перебил Женя. — Я, когда буду большой, поеду отыскивать Людовика XVII. Это был бедный маленький мальчик. Его посадили в тюрьму, я он никому ничего не сделал. Потом он умер или пропал. Я думаю, что он жив. Я непременно найду его!

— Теперь я скажу: когда вы вырастете, вы оба будете поэтами. Поэт, это тот, кто пишет хорошие стихи. Вы знаете какие-нибудь стихи?

Еще бы! «Капля дождевая говорит другой»… «Черногорцы, что такое? Бонапарте вопросил...»

— «Скажи-ка, дядя, ведь, не даром»..._____________________________________________________________________

— 73 —

— «Посмотри, в углу мерцая светить огонек»...— «Что ты ржешь, мой конь ретивый?»— Попрыгунью-Стрекозу! — Вы, может быть, и песни какие-нибудь знаете?— Много! — Какие? Спойте мне что-нибудь!— Русскую или французскую?— Французскую!— Про biquette, хочешь? — шепнул я Жене.

Ah, tu sortiras, biquette, biquette! Ah, tu sortiras de ce chou là! —

быстро и громко запели мы.Юриному папе наше пение очень понравилось, и он попросил еще. Но мы уже

выдумали другое: ставить рядом с ним наших фарфоровых кукол, величиной с катушку. Мы бежали рядом с ним, согнувшись вдвое и держа у каждой его ноги по маленькой кукле.

— Теперь вы великан, а это карлики. Вы добрый великан, вы не должны их давить!

За этим занятием застала нас мама. Она поблагодарила Юриного папу за возню с нами и увела его в гостиную.

Мы приуныли. Напрасно щурились со стен милые звери,уже не хотелось ни пещеры, ни озера, ни рассказов. Попробовали

представлять цирк — ничего не вышло. После вечернего молока, принесенного в детскую Дуней, мы, молча

раздевшись, нырнули в свои белые кроватки. Сквозь дыру в занавеске было видно, как падает снег.

Падает, падает...

_____________________________________________________________________

— 74 —

Я зажмурился, прижал к себе подушку, свернулся клубочком и начал думать о длинной, длинной лестнице. Вот я ступил с последней ступеньки на предпоследнюю, с предпоследней на пред-предпоследнюю, с пред-предпоследней на пред-пред-предпоследнюю...

И вдруг все пропало — и ступеньки, и кровать. Я тихо падал куда-то, все падал, падал...

— Дети, вы спите?Это мама вошла в детскую со свечкой.— Нет, я не сплю! — отвечаю я, приподнимаясь на локте, — иди ко мне,

мама!— Нет, ко мне!Женя тоже проснулся.— Я сейчас ухожу, детки; мне только нужно рассказать вам одну новость. Вы

слушаете?— Да, да! Какую? Что случилось?— Людвиг Эрнестович сейчас сообщил мне, что продает дом с флигелем и

садом.— Кто это — Людвиг Эрнестович?— Брат m-lle Marie и m-lle Sophie. Он ведь сегодня играл с вами.— Юрин папа? Брат? Женя, Женя, слышишь? Это тот самый monsieur Louis!

—кричу я. — Как странно! — восклицает Женя, просовывая пальцы сквозь сетку своей

детской кровати.— Значит, нам придется отсюда уезжать. Детский сад переводится куда-то за

Москву-реку. К тому же вы начинаете_____________________________________________________________________

— 75 —

забывать немецкий. У вас опять будет Fräulein, — говорит мама.Я ничего не могу сказать от волнения. Детский сад за Москву-реку...

уезжать... новая Fräulein... Да что же это такое?— Мама!— Спокойной ночи, деточки, завтра наговоримся. Спите, милые! — говорить

мама, целуя сначала Женю, потом меня.С минутку она еще стоить в соседней комнате. Я пристально гляжу на

светлую полосу из-под двери. Полоса исчезла, — мама ушла.— Кира, ты не спишь? Кира, слушай! — шепчет Женя со слезами в голосе. —

Неужели мы на совсем уедем отсюда?— Знаешь, Женя, мне кажется, что все это нам снится. Завтра утром мы

проснемся, и все будет по-старому.— И я докончу про соловья, — успокоено заключает Женя.

VIII.

В доме укладывались. Целый день выдвигались ящики, опустошались шкафы, звенела посуда. Везде на полу лежали груды полузавернутых вещей и книг. Дуня с ног сбилась, бегая из одной комнаты в другую.

На коленях перед сундуком стояла мама, не доверявшая никому укладывания своих любимых книг и вещей.

— Кира, принеси из гостиной альбомы, а ты, Женя, дай мне портреты.Мы стремглав бежали исполнять мамино поручение. Когда у

_____________________________________________________________________

— 76 —

мамы в данную минуту не находилось для нас дела, мы шлик сестрам.

— Люся, дай мне поукладываться! Лена, хочешь, я тебе помогу? — приставали мы.

— Нет, нет, я сама! Только не мешайте! Я уложусь и пойду с вами гулять, — нетерпеливо говорила Люся.

— Тогда я Лене буду помогать! Лена, что тебе уложить?Но Лена тоже встречала нас довольно холодно.Мы чувствовали себя обиженными: разве они лучше умеют, чем мы? Вот мы

уже давно готовы со своими вещами, а они все еще возятся. Чтобы избавиться от наших навязчивых услуг нас посылали в сад. Каким грустным он был в тот день! Даже снежная баба не выходила — рассыпчатый снег. Дорога к гроту была засыпана; зимний сад стоял пустой, — все растения исчезли. Их увезли в новый дом monsieur Louis, за Москву-реку.

— Зачем он продает наш дом? Разве можно найти лучше? — жалели мы. — Кто здесь будет жить? Кто будет лазить на наш грот? Может быть его тоже сломают. Куда идти?

Хорошо бы к m-lles, но она тоже укладываются, и мы тоже будем мешать. Как странно, что никогда больше не будет детского сада! А может быть здесь будет другой?

Вечером, в семь часов, к нам пришли m-lles, которых пригласила мама. Услышав звонок, мы сами побежали открывать.

— M-lles, вы когда уезжаете? У вас все уложено? — Мы едем послезавтра; нужно еще кое-что докончить. А вы завтра едете?

_____________________________________________________________________

— 77 —

— Завтра рано, рано утром.Вышла мама.— Bonjour, m-lles! Как я рада вас видеть! Мальчики так много рассказывали

мне о вас, — вы совсем их приручили. — Да, мы были хорошими друзьями, — сказала m-lle Marie.

— Пойдемте чай пить, — предложила мама.Как странно нам было видеть m-lles за нашим столом! Сначала мы знали

только утренних, темно-синих, потом узнали пестрых, потом праздничных, а теперь они опять сделались новыми.

— Вас не очень измучили Кира и Женя? — спросила мама с улыбкой.

— О, нет! Напротив! — в один голос воскликнули m-lles.— Я так и знал, что вы так скажете! — торжествуя, воскликнул Женя.Я, молча, пододвинул им варенье.— Вы думаете продолжать свой детский сад? — спросила мама, обращаясь к

m-lle Marie.— Мы еще не знаем. Мы с Sophie, может быть, совсем уедем на родину,— Мама, поедем тоже совсем на родину! — предложил Женя. — Мы там

будем кататься на осликах. Ведь там все катаются,— правда, m-lles? — По крайней мере, в наше время катались,— улыбаясь, ответила m-lle

Sophie._____________________________________________________________________

— 78 —

В эту минуту я заметил, что Женя мне усиленно подмигивает, указывая на дверь.

— Мама, можно нам пойти в детскую? Мы сейчас вернемся, — сказал я.Мама позволила.— Знаешь что, Кира? — захлебываясь заговорил Женя, только мы очутились

за дверью. — Я решил подарить им последний вагончик. Он все равно не прицепляется! Как ты думаешь, он обрадуются?

— Еще бы! А я тогда подарю... Что же мне подарить? Разве волка?— Жалко! — протянул Женя.— А ты думаешь, им не жалко было отдать нам на память швейцарские

домики?Женя задумался.— С вагончиком-то я решил, — он все равно сломанный! А волка я бы на

твоем месте не отдал, — он нам нужен для пещеры. Да может быть он и не сумеет с ним обращаться, еще испугаются, когда он зарычит! Нет, лучше подари им свою немецкую книгу. Знаешь ту, без картинок, которую нам Fräulein подарила.

— Да, но понимают ли они по-немецки? — смутился я.— Ничего! Поймут! — убежденно воскликнул Женя, — А если не поймут, —

не беда: она такая скучная!Мы начали рыться в своей корзине. Когда мы вернулись в столовую, мама о

чем-то оживленно говорила с m-lles. При виде нас все умолкли, из чего мы заключили, что темой для разговора служили мы._____________________________________________________________________

— 79 —

— Что вы делали? — спросила мама.Мы, сконфуженные, спрятали подарки за спину.— Кира, ты первый, — шепнул Женя.— Нет, ты первый! Ты задумал, ты и должен начинать.— Зато ты старший! Последний довод сразил меня. Я вынул из-за спины книгу.— M-lle Marie, это вам и m-lle Sophie от нас на память за швейцарские

домики.И я положил свой подарок на колени удивленной m-lle Marie.

— Это тоже... за швейцарские домики, — пробормотал Женя, торопливо всовывая в руку m-lle Sophie свой вагончик и опрокидывая на нее мимоходом молочник. — Он все равно не прицепляется, — не помня себя от смущения, пролепетал он.

— Что не прицепляется, молочник? Во всяком случае, он зацепляется, — сказала мама, вытирая салфеткой руки и платье m-lle Sophie.

Я ущипнул Женю за локоть.— Я хотел сказать... Нет, это так! — быстро поправился он.M-lles были в восторге от подарков. Немецкая книга оказалась очень

интересной (я никогда не думал, что она может кому-нибудь понравиться!); Женин вагончик тоже был одобрен, хотя в нем открылся еще один маленький недостаток: когда m-lle Sophie захотела пустить его по скатерти, он сперва жалко заковылял и тотчас же опрокинулся, вертя в воздухе двумя колесиками, — третьего совсем не оказалось, четвертое не работало._____________________________________________________________________

— 80 —

— Это ничего, его можно отдать на вокзал в починку… — все еще скороговоркой оправдывался Женя.— Он только, сейчас так сломался!

— Ну и Женя! Какого инвалида выискал! — смеялась мама.— Мама, а ты что подаришь m-lles? — пришел я на выручку Жене.M-lles покраснели.— Кира, Кира, разве так можно? Что с тобой? — заговорили они в один голос.Мама вышла.— Дети, разве можно ставить людей в такое неловкое положение? Что

подумает о нас ваша мама?— Ничего не подумает. Пойдет и принесет подарок!Через несколько минут мама возвратилась со своей последней картиной в

руках, изображавшей вид из окна на часть переулка и сад.— Вот, пожалуйста, m-lles, на память о моих сорванцах.— Madame, madame, это слишком... Ваша доброта смущает нас... Такая чудная

вещь...— И рама золотая, — хмуро вставил Женя.— Женя!!Он смолк, бормоча что-то неопределенное. M-lles все еще продолжали

благодарить: — Эта картина всегда будет с нами, будет напоминать нам ваших деток, их

добрую маму... Но Женя не дал им окончить. Хмурый, с надутыми губами, он молча вынул

картину из рук m-lle Sophie. — Ты мне ее давно обещала. Я ее не отдам!

_____________________________________________________________________

— 81 —

— Что ты, Женя? Я тебе еще такую нарисую! M-lles уезжают!— Но ведь я тоже уезжаю!— Хочешь, я тебе подарю ту, с мельницей, твою любимую?— Когда? Сейчас?

— Она уже уложена, но как только мы переедем, я самаповешу ее тебе над кроватью.— Хорошо. Берите, m-lles, — та мне больше нравится.И Женя неохотно протянул картинку смеющимся m-lles.Скоро они начали собираться домой.— Останьтесь, посидите еще. Куда вы торопитесь? — удерживала мама.— Вы только по одной чашке чая выпили! — повторил яфразу, часто слышанную мной в гостях.— И варенье не доели, — добавить Женя.Но они настаивали на своем: нужно укладываться. Мы все пошли провожать

их в переднюю.— Прощайте дети, — говорили они, стоя уже в шубах, — не забывайте нас.

Помните, что мы вас очень любили!— Больше, чем Маргариту? — спросил я.— Больше! Больше всех других детей!— И мы вас тоже больше всех других детей и больше Жанны! — уже

всхлипывал Женя.У обеих m-lles стояли на глазах слезы. Я упорно смотрел на блестящую

булавочную головку в шляпе m-lle Marie. Вдруг она расплылась, во все стороны от нее пошли лучи... Что-то горячее упало мне на щеку._____________________________________________________________________

— 82 —

M-lles поцеловались с мамой, еще раз наклонились к нам.— Прощайте, дети! Идите в комнаты, а то простудитесь, — сквозь слезы

проговорила m-lle Sophie.Скрип открываемой и закрываемой двери, — кончено.

_______

— Ах, зачем я им подарил такой гадкий сломанный вагончик, который даже на ногах не держится! — всхлипывал Женя.

— А я такую гадкую немецкую книгу!..Тщетно утешала нас мама, уверяя, что и вагончик и книга понравились, мы

так и легли в слезах.На следующее утро, еще при свечках, мы навсегда покинули наш домик.

_______

_____________________________________________________________________

НАШ САДИК.

I.

Остановившись у главной клумбы и потрогав пальцем темно-красную только что распустившуюся розу, Женя сосредоточенно нахмурил брови и голосом, таившим какое-то важное намерение, произнес:

— Что, по-твоему, лучше, — розы или гиацинты?— Неужели ты не знаешь? Конечно, розы! — ответил я.

— По-моему тоже. Но почему тогда розы растут на клумбе, а не под маминым окном?

— Потому что там гиацинты!— Но ведь гиацинты хуже... — тут Женя указал глазами на мамино окно —

Какие-то длинные, белые, точно их забыли покрасить. Я бы на мамином месте непременно их всех повыкидал.

— Жалко: росли, росли... Вот, если пересадить...— Да, да, — оживился Женя — гиацинты сюда, а розы к маме. Выйдет

отличный сюрприз! Мы так давно не делали сюрприза!— Помнишь, как последний не понравился? Эта глупая курица сейчас же

вырвалась, — только крылья подпалили. А кухарку с этой дачи помнишь? Как она кричала!

— Это все глупости, — сказал Женя, морщась, — мы тогда были слишком маленькие. Давай лучше перекапывать._____________________________________________________________________

— 84 —

Мы засучили рукава.— Хорошо бы теперь собачьи лапы! — мечтательно вздохнул Женя,

раскапывая землю у самого большого куста.— А куда бы ты потом с ними делся? — спросил я, пускал в ход перочинный

нож.— К обеду я бы надевал перчатки, а целый день ходил бы с папами,— по

крайне мере всяких глупостей не заставляли бы писать.Несколько минут мы работали молча. Яма увеличивалась медленно. Главное

затруднение было в корнях: длинные, скользкие, похожие на грязных червей, они глубоко уходили в землю. Особенно противные пришлось обрезать.

— Я думаю, им от этого ничего не сделается. У редиски всего один корень, а какая она густая, — сказал Женя.

— А верба совсем без корней, — растет себе в бутылке, — поддержал я.— Оставим по одному корешку, — предложил Женя.Работа закипела.Жалкий вид имела главная клумба, когда мы за полчаса отчаянной работы

вырвали из нее более половины кустов.Но как умилялись наши сердца, представляя себе мамину радость!Гиацинты, осужденные было на полную гибель Женей, не доставили нам ни

малейшей трудности. Наскоро выкопав, мы свалили их на клумбу и занялись устройством роз. Времени оставалось мало; каждую минуту могли придти и испортить нам сюрприз. К самому концу пересадки нас позвали обе-_____________________________________________________________________

— 85 —

дать. Три куста пришлось оставить до после обеда, — папа не любил ждать.— Где вы так долго были, — спросила мама, когда мы вошли в столовую.— Это секрет, скоро узнаешь!— А не секрет, почему вы не вымыли рук?— Это тоже секрет!

— Все-таки пойдите, вымойте. Нельзя сидеть за столом с такими руками. Точно вы ими землю рыли!

Мы переглянулись, посмотрели на маму; очевидно, она ничего не знала и сказала это только так.

Нечего и говорить, что мы за тем обедом ели очень мало. Каждую минуту глаза над столом и ноги под столом с молчаливой тревогой совещались о дальнейшем ход сюрприза.

Подали третье. При виде яблочного мусса мы несколько оживились, и я уже подносил ко рту последнюю ложку, когда в соседней комнате послышалось сначала покашливанье, потом сдержанный шепот дворника Василия.

— Барыня, пожалуйте-ка сюда на минутку!— Что тебе, Василий? — удивленно спросила мама.— Извините, барыня, что я вас в неурочное время беспокою, да дело-то очень

спешное — В голосе Василия слышалась тревога.Мама вышла.Я взглянул на Женю: он смотрел в тарелку, точно увидел в ней что-то

особенно интересное. Остальные как будто ничего не заметили; папа читал газету, сестры о чем-то спорили, Андрюша, как всегда катал хлебные шарики._____________________________________________________________________

— 86 —

Страшное возмущение овладело мной. Еще бы минутка, и сюрприз бы удался, нас бы целовали, хвалили... Покажу же я Василию! Что — я не успел додумать, так как в столовую вошла мама.

— Господа, вы кончили обедать? Тогда пойдемте в сад; там что-то странное с цветами сделалось. Василий никак не может объяснить, — сказала она, не глядя ни на кого в особенности.

Сердце мое сжалось, — слишком мало радости было в ее голосе и лице!А вдруг сюрприз не понравится! Даже, наверное, не понравится! Но

мгновенно вслед за этим неоспоримый довод: ведь розы лучше гиацинтов.— Что собственно случилось? Я не слыхал, — сказал папа, откладывая газету.— Что-то с цветами. Я сама в точности не знаю. Идемте, господа!Все встали. Мы вышли последними. Василий ждал нас у клумбы.— Только на минуту отлучился, как уже успели изгадить! И кому этакая

пакость в голову придет? Экий грех! Попадись он мне, да я бы его тут же своими руками...

Действительно, у клумбы был жалкий вид: беспорядочно разбросанные гиацинты, куски корней, измятые бутоны, истоптанная и всклокоченная земля...

— Совсем помойная яма! — шепнул мне на ухо Женя.У всех были серьезные лица. Мама о чем-то тихо советовалась с папой,

Василий продолжал свои причитания, Люся,_____________________________________________________________________

— 87 —

присев на корточки, собирала грустные остатки гиацинтов. Только Андрей, став спиной к клумбе, сочувственно подмигивал нам, — он тоже любил сюрпризы.

— Дети, это ваш сюрприз? — как-то слишком холодно спросила мама.

II.

История с цветами окончилась так неожиданно блестяще, что мы готовы были с утра до вечера устраивать всем сюрпризы.

Правда, мама сильно огорчилась и выбранила нас за своевольное распоряжение чужой собственностью, но, во избежание подобных случаев, тут же отдала в наше полное владение запущенный кусочек земли, в самом конце участка.

— Делайте в нем, что хотите, — сказала она, — сейте, сажайте, копайте, выкапывайте, только ничего не трогайте в большом саду.

— Я тебе говорил, что сюрприз удастся! — сказал Женя по дороге в наши владения.

— Для мамы-то не очень...— Придется для нее развести гиацинтов, раз она их так любить.В голосе Жени боролись старое отвращение и удивленное уважение к

маминым любимым цветам.— За розами их не будет видно, — утешил я.Наш садик пока не походил на садик. Четыре сосны и две елочки, — вот в

каком виде он достался нам. Под соснами находилась маленькая площадка со столом и скамейкой, тоже переходивших в нашу собственность._____________________________________________________________________

— 88 —

Тачку, грабли, лопатки — целый прибор детских садовых орудий, обещанный нам папой, должны были привезти из города только на следующий день. В ожидании этого завтра мы строили планы.

Прежде всего, мы решили окружить наш сад китайской стеной, о которой незадолго до этого нам рассказывала старшая сестра. Хорошо было бы сделать ее из камня, но где его взять? Придется помириться на дерева. Как раз у нас четыре сосны; их должно хватить не только на одну стену, но и на башню.

— Жалко, что здесь не море! — сказал я со вздохом.— Чтобы мы одни катались на лодке? — быстро спросил Женя.— Нет, для маяка. Но, конечно, у нас был бы корабль— разбойничий. У нас

были бы черные плащи, большие шляпы, кинжалы, драгоценности.— А на озере бывают такие корабли?— На озере?.. Кажется, нет.— А то мы сами могли бы устроить озеро. Вырыть его, вот здесь.В этот миг младший брать Женя превратился для меня в мудрейшего из

людей.— Какой ты, Женя, умный!— Вот видишь, я тебе всегда говорил! — был его скромный ответ.Мы начали выбирать озеро.Окруженные бархатными холмами; прозрачные, зеленовато-голубые, с

подплывающими к террасе лебедями; синие, с_____________________________________________________________________

— 89 —

повторенными в них снежными вершинами; затерянные в сосновом лесу; темно-зеленые, зацветшие лилиями; черные, страшные, ночные; пестрые от разноцветных фонариков на праздничных лодках; всклокоченные пеной и бурные, как море, — все озера, когда-либо виденные на картинках и описанные старшими, прошли перед нашими глазами.

Светлое и все-таки темное, гладкое и все-таки бурное, с пестрыми лодочками и все-таки со страшными разбойничьими кораблями, — такое озеро выбрали мы.

Наши дворцы (Женин — из розового мрамора, мой из голубого) будут стоять друг против друга, — Женин на мягком холме, мой на выступе скалы. От главного входа в каждый дворец спустится к озеру широкая лестница, на концах которой сядут два живых льва. У пристани, меж тяжелых кораблей, закачаются увитые гирляндами лодки с павильоном для музыкантов и разноцветными флагами. Каждый день у наших музыкантов будут новые платья и новые пьесы. Женя взял себе духовой, я — струнный оркестр.

Незаметно спустился вечер. Вспыхнули розовым пламенем окна дачи, повеяло сыростью, где-то слабо просвистел паровоз.

— Ничего, Кира! — сказал Женя, словно отвечая на какой то мой вопрос. — Скоро здесь будет озеро, и мы всю ночь будем кататься с музыкой.

Мы встали. — А может быть не надо разбойников? — спросил я, вытирая о куртку

мокрые от росы руки._____________________________________________________________________

— 90 —

— Лучше не надо, — они всех режут, дерутся... Нехорошо! — задумчиво ответил Женя.

— Идем скорей к маме!И мы, взявшись за руки, побежали, то и дело оглядываясь назад, где на нашей

земле покачивались в вечернем небе наши сосны.

III.

Прошла неделя.Первое слово утром и последнее вечером, в течение этих шести дней было

конечно — «озеро». Наконец, в седьмой, воскресенье, мы решили во что бы ни стало докопаться до воды.

Почему она не показалась раньше, нам стало ясно из рассказа старшей сестры о петербургском наводнении. Последнее случилось ночью, когда все спали. Значить, вода выступает из берегов только по ночам. То обстоятельство, что в Неве до наводнения уже была вода, а в нашем озере ни капли ее, как-то ускользнуло от нас.

«Выступает из берегов» вот единственные слова, оставшиеся в нашей памяти из всего рассказа. Берега озера готовы, а раз есть берега должна выступить и вода.

В последние вечера нам как-то особенно не нравилась наша детская. Вечное молоко на столе, вечные голубые одеяла, старательно подоткнутые под нас уже с девяти часов, вечное: «Спи, довольно болтать!» из соседней комнаты при малейшей попытке одного из нас поделиться с другим новым планом об озере,

— все это казалось старым, давно конченым и слишком детским по сравнению с будущими вольными_____________________________________________________________________

— 91 —

ночами на лодках или в залах наших великолепных дворцов.Однако никто из старших не замечал перемены, происшедшей за эту неделю в

наших лицах, словах и даже голосах. Часто, при взгляде друг на друга, мы не могли сдержать торжествующей улыбки, до того большим и деловитым казался мне Женя, до того серьезно-взрослым казался ему я.

В воскресенье за обедом полуснисходительный вопрос одного из гостей о результатах нашего «копания в земле» заставил нас окончательно принять втайне давно готовое решение — не возвращаться эту ночь домой, пока в глубине нашей ямы не зажурчит голубая прозрачная вода.

— Теперь нам надо по-настоящему приняться за дело,— сказал Женя, засовывая руки в карманы курточки.

Вид у него был решительный и строгий: откинутая голова свидетельствовала об уверенности все побороть, закушенная нижняя губа служила признаком новых важных забот.

— Мы не должны умереть с голода в нашей яме, потому мы туда возьмем самовар, самую большую колбасу с серебряной головкой, клубничного варенья к чаю и три банки с омарами.

— Только не клубничного, — поправил я, — мне его и так позволяют есть. Лучше малинового, с косточками.

— Нам еще нужно два подсвечника.Мы тут же распределили роли. Я, как старший, принесу самовар, тяжелую

банку с вареньем и подсвечники; на Женину долю остается утащить все остальное._____________________________________________________________________

— 92 —

Дома на наше счастье оставались только сестры, — Андрей, по обыкновению, пропал, пользуясь отъездом в город папы и мамы, у кухарки были гости, горничная ушла в лес за ягодами.

До вечернего чая нам удалось добыть все, кроме самовара. О подававшемся на стол нечего было и думать; другой — старый находился взаперти в кладовке, ключ от которой висел на гвоздике у дворника в сторожке.

Наскоро покончив с молоком, мы отправились туда.— Кто будет заговаривать? — спросил я, когда между нами и сторожкой

осталось всего шагов двадцать.Женя с радостью предложил свои услуги.— А мы к тебе в гости пришли, Василий — невинно-ласковым голосом начал

он, входя в маленькую, душную коморку дворника.— Мы ведь давно у тебя не были, — добавил я, следуя за Женей.Василий при виде нас положил на постель свою гармонику, одернул рубашку

и обычным приветствием пригласил нас сесть.— Ну что, починил? — спросил Женя, садясь на табуретку и указывая

пальцем на гармонику.

— Как раз кончил. Теперь будет, как новая! А вы что же, Кирочка, не садитесь?

— Спасибо, я все время сидел. Какая у тебя интересная картинка! — воскликнул я, повертываясь к нему спиной и делая вид, что разглядываю наклеенные на стену обложки от мыла и фигуры из модных журналов._____________________________________________________________________

— 93 —

— Ну, что мои против ваших! — скромно ответил Василий.— Сыграй мне что-нибудь на гармонике! — попросил Женя.Быстро обернувшись, я увидел спину Василия, наклоненную к постели. В тот

же миг ключ был у меня в руке. Самое трудное было впереди, а именно: выслушать хоть одну песню.

— Сыграй: «Ах вы сени, мои сени», — предложил Женя,легким толчком в спину извещенный мной о благополучном исходе дела.Василий заиграл.Ключ, крепко зажатый в кулаке, прямо горел в нем.— Сени новые, кленовые и реше-отчатыи... — подпевал Василий, быстро

перебирая кнопки.Женя напряженно глядел в дверь, словно прислушивался.— Кира, нас зовут! — вдруг воскликнул он. — До свидания, Василий, спасибо

за игру!— Мы скоро еще придем к тебе в гости! — сказал я.— Мало посидели! Я еще одну песню выучил, послушали бы. Ну, а ежели

мамаша али кто другой из старших зовет, нужно слушаться.— Мы очень скоро придем! — утешал я.— Приходите, приходите. Вот скоро варенье варить буду, вас угощу, —

ласково провожал нас Василий.— Как ты чудно заговариваешь! — воскликнул я, когда звуки гармоники

сделались слабее.— Я потом еще лучше научусь!

_____________________________________________________________________

— 94 —

В проходе, где находилась кладовка, было темно. Нащупав замок, я дважды повернул ключом, и дверца распахнулась.

— Женя, зажги спичку! — скомандовал я.Среди всякого старья — сломанной ванны, безногих стульев и корзин —

стоял бабушкин самовар. Я с трудом вытащил его за дверь и, поминутно оглядываясь, понес в наш садик. Женя тем временем запер кладовку и пошел относить ключ на прежнее место. Было условленно, что он придет к озеру, известить меня о судьба ключа.

Я сел на краю ямы и, болтая ногами в пока отсутствующей воде, стал вглядываться в кусты, откуда должен был появиться Женя. Как задрожало мое сердце, когда из группы серых кустов вдруг вынырнула его маленькая светлая фигурка.

— Сошло! Его даже дома не было, — быстро заговорил он.По прерывающемуся голосу было заметно, что он бежал сюда галопом.

— Сейчас мы пойдем спать, — сказал я, заранее любуясь его изумлением.— Как спать?— Так, очень просто. Когда Люся будет спать, мы выйдемна балкон и спустимся по столбам в сад. Теперь идем.Люся уже сидела в детской. (Она любила возиться с нами и всегда, в мамино

отсутствие, укладывала нас спать.)— Вы опять в саду были? — с притворной строгостью спросила она.— Да, захотелось прогуляться перед сном, — развязно ответил я.

_____________________________________________________________________

— 95 —

— Совершенно напрасно: уже десять минуть десятого,— что бы мама сказала? Раздавайтесь скорей!

Собственноручно сняв с себя все, кроме лифчика (он у нас, как у совсем маленьких, застегивался сзади, за что пользовался нашей особенной ненавистью), мы молчаливо стерпели вождение Люси мокрой губкой по лицу и рукам и без обычных пререканий склонили к подушке старательно расчесанные Люсей головы.

— Вы себя сегодня очень хорошо вели. Я расскажу об этом маме, — сказала Люся, выходя с лампой.

— Спокойной ночи, Пудик, — крикнули мы ей вслед ее детское, данное за некоторую медлительность, прозвище.

— Я вам дам «Пудик»! — донесся уже с лестницы ее смеющийся голос.Несколько секунд мы молчали. Когда, наконец, проскрипела под лестницей

дверь Люсиной комнаты, я окликнул Женю.— Женя! Ты, кажется, спишь? — Сам спишь.— Не злись, не злись, я нарочно. Одевайся!Мягкий стук босых ног о пол... Тяжелое пыхтение...— Что с тобой?— Он опять не застегивается!(«Он» — это, конечно, лифчик.)— Так брось его, надавай прямо куртку. Чулки надел? Башмаки бери под

мышку.Когда одевание кончилось, мы тихонько прокрались на балкон.

_____________________________________________________________________

— 96 —

Ночь была звездная. Прямо перед нами покачивались темные тополя.Трах... Трах... Это Женя выпустил из-под мышки башмаки. Секунд пять мы

молчим, дрожа от ужаса и прислушиваясь.— Лезь! — командую я, убедившись, что все в доме тихо. Он обхватывает

один столб, я — другой, и мы мягко скользим до самой земли. Теперь только дойти. Мы невольно беремся за руки. Кругом тихо-тихо, темно-темно. Только в окне сторожки — огонек.

Миновав главную клумбу, мы завернули в левую аллею, с нее на пустырь. Тут только Женя вспомнил о башмаках.

— Я точно в ванне купался, — все ноги мокрые, — сказал он, останавливаясь и ощупывая чулки.

— Ничего. В озере еще мокрее будут.— В озере я весь буду мокрый.— Я думаю, вода «выступает из берегов» ровно в полночь, — удачно изменил

я тему разговора.— А она нас не затопить?— Что ты, разве это Нева?— А вдруг она затопить дачу?— Ничего не затопить! Осторожно, здесь какая-то дыра.— Это наша яма! — донесся уже снизу голос Жени.За ним последовало всхлипыванье.Я наклонился.— Ты ушибся?— Все ноги себе перебил! Говорил я тебе... Женя рассерженно плакал.

_____________________________________________________________________

— 97 —

— Не плачь, погоди, я сейчас слезу.Тут земля под моими ногами подалась, я попробовал удержаться за траву, —

трава осталась в моей руке, и я шлепнулся на что-то мягкое.— Теперь я совсем, как лепешка, — заворчало подо мной это мягкое.— Женя, это ты? А я уже думал, какое-нибудь дикое животное! Где все вещи?Женя молчал.Я принялся шарить вокруг себя: вот самовар, вот, должно быть, варенье.

(Хорошо, что я упал на Женю!) Вот подсвечники.— Женя, давай зажжем!— Давай! — смягчился он.Я засунул руку в правый карман — пусто; так же дело обстояло и с левым.— У тебя есть спички?— Я их, кажется, в кладовке оставил.— Как же мы зажжем свечки?— У нас свечек нет, только подсвечники. Мы вздохнули.— Скоро полночь? А то мне надоело, — сказал Женя.— Скоро. Послушай, кажется, начинается.— Ну ее! Я и так весь мокрый.Он стучал зубами, как в лихорадке.— Давай пока пить чай! — предложил я.— У нас нет угля, нет спичек, нет сахара и нет чая, и самовар без крана. Я еще

в кладовке видел._____________________________________________________________________

— 98 —

— Тогда начнем варенье.Я стал отыскивать в темноте банку. Но, увы, сквозь плохо завязанную после

пробования бумагу вылилось на землю почти все варенье. Лить оставшееся прямо в рот? Доставать его с донышка пальцами? Я попробовал утешить Женю тем, что от малинового варенья мы могли бы умереть и что в нем, наверное, осы, — но он оставался мрачным.

Деревья глухо шумели; мерцающее звездами небо казалось вот-вот брызнет на нас серебряным дождем; на зубчатом краю ямы тихо покачивались тоненькие стебли травы.

Так вот она — ночь! Так вот о чем пела Люся: «Ночи безумные, ночи бессонные».

Безумные, — потому что ночью все другое: и небо, и деревья, и голос; бессонные, — потому что от всего этого нельзя уснуть.

А мы? Что мы делали? Вечером нас укладывали спать, утром будили... И мы ничего не знали. Как же я теперь буду спать? Детская, голубые одеяла, календарь у двери, — как все это далеко.

— Женя, ты спишь?— Нет.— Тебе хорошо? — Да.— Мы каждую ночь будем не спать?— Каждую.Значит, и он все понял. Милый Женя! Какие мы были глупые весь день!

Своровали у Василия ключ, стащили самовар, самую большую колбасу (кстати, где она?)_____________________________________________________________________

— 99 —

целую груду всякой дряни... Неужели мы завтра снова будем такие?Да, озеро! Сейчас, наверное, часа два ночи, — вода «выступает из берегов»

ровно в полночь. Так сказала старшая сестра. Значит, озера не будет? Сколько звезд!

— Женя, мы везде будем, когда вырастем?— Везде.— А на Неве будем?— Будем.У нас обоих стучали зубы, как тогда, зимой, перед корью. Но совсем не

холодно, нет — тепло, легко. Хочется страшно много говорить или петь. Что мы будем петь? Ах, конечно Люсину песенку!

— «Ночи безумные, ночи бессонные,Ночи, последним огнем озаренные»...Как громко звучать в темноте наши голоса. Днем, когда мы поем, почти

ничего не слышно. Люся говорит, что это не пение, a комариный писк. Послушала бы она теперь.

— Женя, давай сначала.— «Ночи безумные, ночи бессонные»...Мы так будем петь всю ночь, всю жизнь. И всегда будет такое небо, и всегда

будут шуметь сосны. Всегда. Всегда.— Какая вода, Кира?— Я не знаю.— Ты сказал — «вода»...— Я ничего не сказал.— Нет! — и в Женином голосе страх, — я очень хорошо слышал, ты сказал —

«вода». Может быть это наводнение?_____________________________________________________________________

—100—

— Нет, нет, не бойся, — никакого озера не будет. Это все «так» было.— Это все «так» было, — тихо повторяете. Женя. — «Так» было, «так» было...О том, что было той ночью в озере мы никому не сказали,— не сумели.Но всегда, слыша Люсину песню, мы с улыбкой переглядывались. — Теперь

мы понимали._______

_____________________________________________________________________

ПОЧЕМУ МЫ НЕ СДЕЛАЛИСЬ АНГЕЛАМИ.

Против нашего дома стояла голубая церковка с тремя куполами.Когда я по вечерам, после шумных утомительных игр, подходил к окну и

глядел на нее, голубую и златоглавую, мне всегда становилось грустно, — точно я не сделал чего-то очень важного, без чего нельзя жить. С угасанием куполов угасала и грусть; но на следующий вечер она возвращалась снова, и снова я чувствовать необходимость что-то вспомнить.

Эту грусть я называл «тоской по церкви».В один из таких вечеров, когда небо особенно нежно синело сквозь кисейную

занавеску и по всему городу звонили колокола, я понял, что нужно быть святым.

Я сейчас же сказал об этом Жене.Тот, неподготовленный «тоской по церкви», сначала удивился.— Дети не бывают святыми, — грустно сказал он, после моего рассказа. —

Святые — старики. Я видал одного святого: он стоял на камне, в лесу, у него была белая борода и вместо рук одни кости. Я не хочу быть святым.

— На картинке он старик, а когда он был маленький, у него было лицо, как у тебя, и руки такие же. Только о нем_____________________________________________________________________

— 102 —

никто еще не знал, потому что нет такой картинки. Я хочу быть святым. Почему ты не хочешь?

— Кости, — коротко ответил Женя.— Я тебе уже говорил, что это у старых святых. Разве ты старый? Подумай,

Женечка, как хорошо будет. У нас вырастут крылья, — нет, это у ангелов крылья. Может быть, ты будешь ангелом?

— Ангелом — да. У меня через плечо будет бархатная сумочка со звездами. Я буду лететь и бросать их. Самым хорошим золотые, не совсем хорошим серебряные, а плохим грязные, черные, прямо на голову.

— Я тоже буду ангелом.— Видишь, обезьяна! Сам предлагал мне какие-то кости. Ну, все равно, —

будет два ангела. Давай делать звезды.От прошлогодней елки осталось нисколько листов золотой и серебряной

бумаги, хранившихся в ящике, на чердаке. Несмотря на запрещение Fräulein ходить на чердак одним, мы, не теряя времени, туда побежали.

На чердаке было темно и пахло старьем и крысами. В разбитое слуховое окошко сияли настоящие звезды.

Побродив по всему чердаку, поглядывая на освещенные окна соседнего дома и черный сонный двор, мы достали бумагу и вернулись в детскую. Там уже горела лампа, и на столе стояло в больших кружках вечернее молоко.

При виде его мы переглянулись.— Ты о чем подумал?— А ты о чем?— Что скоро мы уже не будем пить всякую гадость.

_____________________________________________________________________

—103 —

— Я тоже...Но кружки с синими цветочками ждали, ждали и жирные пенки. Размазав

последние по столу и героически опрокинув первые, мы принялись за дело.Звездочка раз, звездочка два, звездочка три, — три великолепных золотых

звезды. Звездочка раз, звездочка два, звездочка три, — три великолепных серебряных звезды. Счастье шестерых человек обеспечено, — трех хороших и трех не совсем.

Скрипели ножницы, разгорались лица и тщеславные желания перегнать друг друга. Наконец от четырех листов остались только два куска, — как раз на, две звезды. Женя великодушно взял серебряный, — очевидно люди «не совсем» были ему больше по сердцу.

— Кончил! — с триумфом воскликнул он, разгибая последнюю звезду.Я поднял глаза со своей и с жадностью впился ими в Женину.— Это не звезда! — насмешливо бросил я — Это... георгиевский крест!Действительно, последняя звезда имела вид снятой не с неба, а с груди

какого-нибудь севастопольского героя.— Что ж, что крест? — возразил Женя. — Разве крест плохо? У дяди Володи

тоже крест. Я очень рад, что крест.— Кому же ты его бросишь?— Никому не брошу, — себе!В следующую секунду он уже горел в Жениных волосах.

_____________________________________________________________________

— 104 —

— Ты даже не умеешь носить его, сказал я, — нацепи его на грудь.Женя, уважавший мои знания в военном деле, беспрекословно повиновался.— Теперь ты офицер. Господин офицер расскажите-ка мне об осаде

Севастополя.— Сначала отдай мне честь!Я приложил правую руку к виску. Женя небрежно повторил это движение и

начал:— Я был в городе с самого начала осады и защищал его до последней капли

крови. Когда все спали, я смотрел в подзорную трубу и стрелял из пушек во врага. Меня все любили и уважали больше, чем всех генералов вместе.

Скоро в крепости начался голод, — ели мышей и крыс. Тогда я оделся французом и достал у врагов припасов. Несколько раз в меня стреляли из самой большой пушки. Я, как увижу ядро, сейчас перекрещусь и дуну в него, — оно и полетит обратно, прямо в голову врагу. Но раз я не успел,— ядро попало мне в

ногу и оторвало ее. Тогда главнокомандующий созвал всех солдат и сказал: «Смотрите на этого молодого человека,— он младше всех и уже без ноги. За это

я ему дам георгиевский крест». Все солдаты закричали ура, и главнокомандующий нацепил мне вот этот крест. Если ты когда-нибудь поедешь в Севастополь, пойди к графской пристани и посмотри на памятник Нахимову. Нахимов — это я!

— Господин офицер, вы ошибаетесь! — быстро заговорил я, едва Женя закрыл рот. — Нахимов умер!_____________________________________________________________________

— 105 —

— Молчать! — закричал Женя. — Или я сейчас же велю тебя отвести в карцер.

— К сожалению, вам это не удастся — я сам офицер!— Ты?— Офицер Наполеона.Женя, смущенный моим вызывающим тоном, замолчал, потом поправил на

груди крест и нерешительно произнес:— Это ничего не значит. Когда кончилась война, я тоже поступил к

Наполеону.— Без ноги-то? — язвительно вставил я.— Нет, с ногой. Раз ночью ко мне пришел ангел... Тут он запнулся.— Мы ведь сами ангелы!— Schlafen, Kinder, schlafen! — сказала вошедшая в этот миг Fräulein.— Мы еще не доиграли. Еще одну минутку, можно? Fräulein, милая,

позвольте! — жалобно просили мы, хотя знали всю ее непреклонность Fräulein в подобных случаях.

— Morgen ist auch ein Tag — безучастно ответила она.Мы начали раздеваться. Когда унесли лампу, Женя шепотом спросил:— А как же ангелы?— Ангелы — завтра, — ответил я, стараясь не глядеть в окно, где слабо

поблескивали в темноте купола моей церковки.________

_____________________________________________________________________

ВОЛШЕБНИЦА.

I. 

Одной из наших добровольных обязанностей было – стеречь почтальона.Папа, мама, Люся, Лена, Fräulein, Андрей, даже кухарка с горничной, даже

дворник – все получали письма, все, кроме нас. И все-таки, несмотря на эту ежедневно повторяющуюся несправедливость, все письма проходили через наши руки.

Что побуждало нас к этому? Желание сыграть роль в жизни старших, смутная надежда на получение своего письма, наконец – тайна, заключенная в этих больших и маленьких, узких и квадратных, надписанных различными почерками конвертах.

Каждый раз, когда приходил почтальон, мы с Женей, в один голос спрашивали: “А нам есть?” — и неизменно слышали ответ: “Вам еще пишут”.

Пишут? Кто? Может быть, какой-нибудь капитан, собирающий юнг для своего корабля, может быть, маленький граф, которого украли цыгане, или Fräulein Else (она в прошлом году уехала в Германию и обещала писать), или та девочка в “Спящей красавице”, или просто какой-нибудь король, которому мы понравились и который хочет сделать из нас принцев. Пока письмо не получено, открыты все возможности._____________________________________________________________________

— 107 —

Дни по письмам делились нами на хорошие, “ничего себе” и бедные. Хорошие — пять, шесть писем, открытки с картинками и газета; “ничего себе” — письма два и газета; бедные — одна газета!

Какое разочарование! Нести одну-единственную газету — какой стыд! Еще немного, и мы бы начали оправдываться при виде стольких разочарованных лиц.

Иногда мы обманывали, говоря, что нет писем. Особенно приятно было проделывать это с Люсей.

— Мне есть?— Нет, только маме!— Ну, хорошо! Узнают они, что значит не отвечать на письма!— А что значит? – любопытствовали мы, с трудом сдерживая смех.— То, что я никогда, никому из них не…— На!Нужно было видеть мгновенную перемену ее лица! Сдвинутые брови

расходились, глаза из слишком темных снова превращались в желтые. Улыбка расплывалась во все лицо… От радости она даже забывала сердиться.

Дразнить Лену не представляло для нас и половины того интереса. Более сдержанная, она ограничивалась ответами вроде: “Странно”. Или: “Я и сама давно не писала”. Отсутствие Люсиных угроз отнимало у нас всякое желание устраивать Лене сюрпризы”. Потому мы и в этот день сразу отдали ей письмо._____________________________________________________________________

— 108 —

— От Мары! — воскликнула она, осторожно обрывая краешек конверта.Через минуту весь дом уже знал, что завтра, с вечерним поездом, приезжает из

Петербурга ее бывшая гимназическая подруга Мара.Каждый отнесся к этому известию по-разному: мама — спокойно, Люся —

радостно, Андрей — насмешливо (“какая такая Мара?”), мы — с любопытством, папа — довольно недоброжелательно.

— Она какая-то сумасшедшая, твоя Мара, — сказал он в ответ на Ленино известие. — Ни в одной гимназии не ужилась, из последнего класса вышла. Что она теперь делает?

— В предпоследнем письме она писала, что выходит замуж, но теперь все расстроилось. Оказалось, что жених выдавал ей чужие стихи за свои.

— Она увлекается стихами?— Она сама пишет! — гордо ответила Лена.

— А сколько ей лет?— Семнадцать.

Папа снова принялся за газету. Лена, обиженная за подругу, обратилась к нам:

— Вы рады, что она приезжает?— А она с маленькими разговаривает?— Конечно. Она вас даже полюбит.— Наверное?— Если вы будете себя хорошо вести.

В ответ на эту давно знакомую фразу Женя только выразительно свистнул. “Хорошо будем себя вести” — значит, _____________________________________________________________________

— 109 —

она нас не полюбит. Вот Лена всегда так: начнет хорошо, а кончит, как большая!

Мы пошли в детскую, обиженные и мстительные. Мару мы уже разлюбили.— Но ведь папа сказал, что она сумасшедшая! — воскликнул Женя,

занявшийся было увеличением дыры в занавеске (признак дурного настроения).— Он шутил, — недоверчиво возразил я.— Ни капельки не шутил — он даже не улыбнулся. Чего же тут особенного?

Мало ли сумасшедших!— Но разве сумасшедших надо слушаться? — Что ты! Они сами должны всех слушаться, они хуже маленьких.— Откуда ты знаешь?— Помнишь, когда мы чуть-чуть не зажарили соседскую курицу, мама

сказала, что мы с ума сошли.— Так что же?— Значит, они хуже.Нельзя сказать, чтобы Женино объяснение отличалось особенной ясностью,

но основное было вне сомнений: мара — сумасшедшая.— Нужно напомнить об этом Лене, — предложил я.Мы побежали к ней в комнату.— Что вам надо? — недовольно спросила она, закрывая какую-то тетрадку.— Лена, а Мара нас будет слушаться?— Слушаться – вас?

_____________________________________________________________________

— 110 —

— Папа сказал, что она сумасшедшая, а сумасшедшие всех должны слушаться.— Даже маленьких, — дополнил Женя.— Идите и не приставайте с глупостями, — сухо сказала Лена. — Вы даже

шуток не в состоянии понять!Мы вышли.— Ей стыдно, что у нее сумасшедшая подруга, — догадался Женя.— Я на ее месте был бы очень рад, – произнес я задумчиво.Мара-сумасшедшая нравилась нам больше Мары — “ведите себя хорошо”.

 

II.

С мамой минуты Лениного отъезда на вокзал мы беспрестанно подбегали к окнам.

Первый взрослый человек, который будет нас слушаться, — да еще сумасшедший! Нетрудно понять наше нетерпение.

Маринино сумасшествие приняло со вчерашнего утра сверхъестественные размеры. Она не только все время поет, кричит и танцует (это ведь можно встретить и у не-сумасшедших), но, когда говорит, брызжет пеной, когда трясет волосами – мечет искры; из ноздрей ее, как у дикой разъяренной лошади, клубами вылетает пар; руки с длинными когтями, глаза как у кошки, облитой одеколоном, ноги с копытами…

В последнем впрочем Женя усомнился. (Рассказывал я.)_____________________________________________________________________

— 111 —

— Если она с копытами — она черт! — заявил он.— Какой ты смешной. Разве лошадь — черт?— Как же она будет ходить по паркету?— Научится, — в цирке лошади даже танцуют.— Она все вещи перебьет.— Нужно будет все прятать.— У нее все время пена на губах?— Конечно.— А вдруг она с нами полезет целоваться?— Потом вымоешься, а может быт, тоже сделаешься сумасшедшим.— Я не хочу.— Так не целуйся, — скажи, что у тебя насморк.— Очень она испугается! Я скажу: скарлатина, дифтерит…— Чума, — предложил я.— Да, да! — обрадовался Женя.Время за этим разговором летело быстро. Прошло уже около часа с Лениного

отъезда.Взволнованные предстоящей встречей и собственными догадками, мы так и

прилипли к стеклу. Напрасно звала нас Люся пить молоко, напрасно со двора доносились звуки шарманки, — мы не двигались с места.

И вот наконец, когда к Мариным когтям и копытам прибавился еще хвост, раздался звонок. Коротко и резко – так звонила только Лена.

— Как же мы не видели санок?— Мы смотрели слева, а она приехала справа.— Пойдем отворять?

_____________________________________________________________________

— 112 —

— Еще вцепится, пусть лучше Дуня откроет.Мы остановились у рояля.Вот Дуня отодвигает засов; запела дверь. В передней Ленин голос:— Раздевайся скорей, ты, наверное, совсем замерзла.

— Совсем не замерзла, мне всегда жарко!Она! Сумасшедшим всегда жарко.Мы беремся за руки. Я, как старший, делаю шаг вперед. Вытягиваем головы.

Вот кусочек Лениной шубы, вот что-то темное на полу. Сумасшедшая приехала и начала беситься!

Голос Мары:— Такое маленькое, лиловенькое – я без него жить не могу!Голос Лены:— Не беспокойся, сейчас найдем. С цепочкой?— Да, с серенькой, то есть с серебряной. Оно у меня с одиннадцати лет!

Господи, Господи!— Ты только сейчас заметила, что его нет?— Да, на извозчике я его еще щупала.— Надо позвать мальчиков, — они всегда все находят.Мы так и застыли. Сумасшедшая потеряла свою цепь, и мы теперь должны ее

найти.— Кира! Женя! Идите скорей!Глядим друг другу в глаза; я дергаю Женю за руку. Секунда молчания.— Сейчас!Мы в передней. Лица Мары не видно, она ползает по полу спиной к нам. Лена

в шубе стоит на корточках и шарит руками под вешалкой._____________________________________________________________________

— 113 —

— Мара сейчас уронила свое сердечко; поищите хорошенько. Сердечко?.. Бедная Лена!— Что же вы стоите?Будь, что будет! Становимся на колени, стараясь не дотрагиваться ее синего

платья. Шарим под вешалкой без всякой надежды найти, — разве можно потерять сердце?

— Мара, — говорит Лена, вставая, — может быть, оно у тебя где-нибудь спрятано?

— Ты думаешь? нет, кажется… Я сейчас посмотрю.Синяя юбка метнула меня по лицу. Сумасшедшая встала. Я тоже встаю.

Большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои.

— Кира или Женя?— Кира.Она опускает руку за матросский воротник. Вынула сначала огромный

складной нож, потом портсигар и маленькую кукольную голову. Опустила все обратно, роется еще. Вытащила кошелек, открыла.

— Нашлось! Женя, не ищи! Лена, смотри, вот оно!В высоко поднятой над головой руке лиловый камешек на цепочке.— Слава Богу! Я без него жить не могу!— Идем скорей чай пить, ты, наверное. Простудилась, — озабоченно говорит

Лена, успевшая за это время снять шубу.Все выходят, кроме нас.— Копыт нет, а когти есть, – шепчет Женя.— Видел?

_____________________________________________________________________

— 114 —

— Слышал, как скреблась.— Посмотрим ее шубу!Рядом с Лениной шубой что-то странное, коротенькое, лохматое — медвежья

шкура шерстью вверх.— Не трогай! – останавливаю я Женю. — Еще заразишься и сам с ума

сойдешь.В столовой сидели папа, сестры, Андрей и Мара. Последняя впрочем, не

сидела, а стояла, прислонившись к печке. Люся развивала чай.— Вам, Мара, какого? Крепкого, среднего или слабого?— Черного, как кофе.— Ведь это очень вредно…— Страшно действует на нервы, отравляет весь организм, лишает сна, —

скороговоркой продолжала Мара.— Зачем же вы его пьете?— Мне необходим подъем, только в волнении я настоящая.— Вы слишком дорого оплачиваете это волнение. Подумайте, что с вами

будет через два-три года, — сказала Люся.Мара нетерпеливо замотала головой.— Через три года мне будет двадцать лет, — это пока ясно и несомненно. И

еще ясно, что я не хочу и не могу жить долго.Мы с интересом следили за ее ответами. Не хочет и не может жить долго?

Наверное, она боится, что еще больше сойдет с ума и ее запрут в клетку. Бедная!

Папа предложил ей сесть._____________________________________________________________________

— 115 —

— Благодарю вас, я никогда не сижу, я терпеть не могу сидеть.— Неужели вечное стояние вас не утомляет?— Я ведь не целый день стою, — хожу или, когда устану, лежу.— Вы, кажется, горячий противник гигиены?— Люди, слишком занятые своим здоровьем, мне противны. Слишком

здоровое тело всегда в ущерб духу. Изречение “в здоровом теле — здоровая душа” вполне верно, — потому я и не хочу здорового тела.

Папа отодвинул чашку.— Так здоровая душа, по-вашему…— Груба, глуха и слепа. Возьмите одного и того же человека здоровым и

больным. Какие миры открыты ему, больному! Впрочем, все это давно известно!

Она вздохнула.— Вы, наверное, много читаете?— Можно мне докончить вашу мысль?— Пожалуйста.— Вы сейчас смотрите на меня и думаете: “Тебе семнадцать лет, ты еще

ничего не видела от жизни и считаешь себя умной, потому что много читала для

своих семнадцати лет”. — Так ведь? Я действительно считаю себя умной. Умной — да, по сравнению с другими. Но главное, что я ценю в себе, — не ум.

Она внезапно опустила глаза.— А что же, можно спросить? — сказал папа.— Вам, наверное, странно, что я так говорю с вами, —

_____________________________________________________________________

— 116 —

как равная с равным. Не беспокойтесь, никто больше меня не уважает старости.Тут папа улыбнулся.— Я хочу дать вам верное понятие о себе. Если бы я сейчас замолчала, вы бы

сочли меня за рисующуюся, самовлюбленную девчонку. Но я не такова, потому продолжаю. Мы говорили о главном, что я ценю в себе. Это главное, пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит.

— Мара, ты, наверное, устала с дороги, пойдем спать, — сказала Лена, вставая.— Пойдем, но не спать! Я тебе ужасно много должна рассказать! — весело

воскликнула Мара.Напряженное выражение на ее лице сменилось новым, детски-лукавым и

нежным. Простившись со всеми взрослыми — с папой особенно вежливо, — она подошла к нам:

— Вам скучно было все это слушать?— Совсем нет! — в один голос ответили мы. — Ну-с, скажи, женя, что ты понял из моих слов? Я, между прочим, уверена,

что ты все великолепно понял.— Что вы не хотите долго жить, что вы умная…— Браво! Еще?— Что вы боитесь… — Женя замялся.— Чего боюсь?— Что вас посадят в клетку.Лена сильно дернула его сзади за рукав.

_____________________________________________________________________

— 117 —

— Идем. Мара, детям спать пора. Видишь, Женя уже бредит!— Нет, это интересно!— Идем, — повторила Лена, делая в нашу сторону большие глаза.— Завтра вечером ты мне это объяснишь, Женя, хорошо? Желаю вам чудных

снов, мальчики.Странные сны нам снились в эту ночь.

 III.

Когда мы на следующее утро вышли к чаю, мы не узнали вчерашней Мары. Серо-бледная, с крепко сжатыми губами, сидела она у стола, порывисто мешая свой кофе ложечкой. При виде нас она покраснела и молча протянула нам руку.

Обиделась ли она на Женю? Считает ли нас слишком маленькими?Мы спросили у Лены.

— Днем она всегда такая. Только не подавайте вида, что заметили; она из-за этого способна уехать.

Странная сумасшедшая! Да вообще — сумасшедшая ли? Конечно, она не как все: курит одну папиросу за другой, вчера вечером не переставая говорила, сегодня не переставая молчит… Но где же пена у рта, дикие танцы, хохот, копыта, когти? Даже когтей у нее нет, — Женя ошибся. Просто очень длинные ногти. Не совсем понятно тоже, почему она сегодня сидела за столом, когда этого терпеть не может? Разве ее кто-нибудь заставлял? И почему покраснела, здороваясь с нами?_____________________________________________________________________

— 118 —

К завтраку она не вышла. Напрасно все по очереди, не исключая папы, приглашали ее.

— Благодарю вас, мне не хочется есть.— Но вы и утром ничего не ели. Разве можно жить одним черным кофе? Вы

совсем ослабеете.— Наоборот, — чем меньше я ем, тем лучше себя чувствую.Когда подали сладкое, мама послала нас с Женей еще раз позвать ее. Первым

начал я.— Мара, мама очень просит вас съесть сладкое.— Какое сладкое?— Как каждый день, такое же.Тут вмешался Женя:— Мама сказала, чтобы мы привели вас к столу. Мы сейчас едим компот, и

вам еще много осталось.— Слушайте, мальчики, — начала Мара, затеняя лицо руками, — скажите

маме, что я очень благодарна ей, но никогда завтракать не буду. Ни сегодня, ни завтра — никогда.

— Почему? – спросили мы в один голос.— Вы когда-нибудь бывали совершенно сыты? Так сыты, что противно даже

думать о еде?Мы помолчали. Потом Женя сказал:— Бывали — один раз, на именинах у дяди Володи. Я тогда съел семь

пирожных, а Кира девять.— Отлично. Ну, а я всегда сыта, точно одна съела семь и девять пирожных.— Да ну-у? — почтительно удивился Женя.

_____________________________________________________________________

— 119 —

— Совершенно так. Поняли? Теперь пойдите и скажите это маме. И ради Бога, не возвращайтесь больше с этим!

Марины слова, в точности нами переданные, страшно рассмешили всех, кроме Лены.

— Очень странно смеяться над такой простой вещью, что человеку не хочется есть, — сказала она.

— Не в святые ли она собирается? — насмешливо спросил Андрей.Лена, не отвечая, вышла из столовой. Мама с папой переглянулись.

До самого обеда Мара не показывалась.— Я прямо не знаю, как с ней быть, — говорила мама Лене, — ведь это твоя

подруга, ты должна же знать ее немножко.— Я ее очень хорошо знаю — не ее, а ее привычки. Она непременно будет

обедать. При лампе она никого не стесняется.За обедом — она обедала стоя – снова начался разговор о еде.— Мне так неприятно доставлять вам беспокойство, — говорила она, пуская

дым кольцами, — я бы так хотела объяснить вам, что питание — совершенно второстепенная вещь.

— Я и не утверждаю, что в нем весь смысл жизни, — улыбаясь, сказал папа.— Значит, в этом мы сходимся. Но я скажу больше: еда – явление совершенно

отрицательное. После обеда люди всегда глупеют. Разве сытому человеку придет в голову что-нибудь необыкновенное? Разве в минуту подъема человек думает о еде? Чем умнее человек, тем меньше он ест…_____________________________________________________________________

— 120 —

— Судя по тому, как мало вы кушаете, вы, должно быть… — Андрей! – сердито воскликнула Лена.Мара пожала плечами.— Вы совершенно правы, – продолжала она спокойно, – и я могу привести вам

много примеров.— Пожалуйста.— Но я этого не сделаю.— Почему?— Вспомните бисер и свиней!— Благодарю вас!Мама нагнулась к Андрею, и что-то пошептала ему на ухо. Он покраснел и

налил себе воды. Все замолчали.Мара, давно отставившая тарелку, стояла, высоко подняв голову, — теперь

кудри лежали у нее по плечам — и рассматривала свой дым.Так кончился обед.

 IV.

— Мальчики вы спите?— Нет, не спим.— Я пришла поговорить с вами.— Пахнуло дымом. На пороге темная, тонкая фигура Мары.— Почему вы не спите?— Кира рассказывает мне сказку.— О чем?— О колодце и девочке, которая по ночам не спит.— Значит, обо мне?Мара садится на мою постель.

_____________________________________________________________________

— 121 —

— Нет: вы не девочка, вы большая.— Я не большая! — тихо смеется она. — Я совсем маленькая — как ты. Как

Женя.— Вам семнадцать лет!— Кто это тебе сказал?— Лена.— Лена не знает. Впрочем, я сама не знаю. Мне и семь, и семнадцать, и

семьдесят.— Значит, вы совсем старая? — доносится с другой кровати испуганный голос

Жени.— Иногда. Сейчас я совсем маленькая. Кира, расскажи же мне свою сказку, —

говорит она, помолчав.— Вы будете смеяться.— Нет, я не буду смеяться.— Про что же мне рассказывать?— То же самое. Что Жене, — о колодце и девочке. Только, мальчики, говорите

мне “ты”. Или я вам буду говорить “вы”.— Мы всем большим гостям говорим “вы”.— Я — маленькая.Я приподнимаюсь на локте и тихонько трогаю ее локоны.— Вы не рассердитесь, если я вам… тебе скажу одну вещь?— Конечно, нет. Говори!— Другие говорят, что ты сумасшедшая.Мара молчит, потом берет мою руку, ту, что гладила ее по волосам.— Значит, вы меня боитесь оба?— Нет, ты совсем не страшная. Мне думали, ты с когтями и копытами, а ты

просто большая девочка._____________________________________________________________________

— 122 —

— Маленькая, — поправляет она.— Почему же у тебя такое длинное платье?— Платье — вздор. Впрочем, ты прав; — оно ужасно длинное. Я бы хотела

быть мальчиком.— Fräulein нам рассказывала, что когда вся земля затрясется, все мальчики

будут девочки, а все девочки — мальчики, — задумчиво говорит Женя.— Ты наверное это знаешь?— Наверное.— Это будет чудно! Ну, что же, Кира, а сказка?— Раз был один колодец — глубокий, глубокий; в нем была серебряная вода.

И была еще одна маленькая… нет, большая девочка с золотыми кудрями.— Ты говорил – с черными, – обиженно поправляет Женя.— А теперь она с золотыми. Эта девочка никогда по ночам не спала, — все

бегала, всюду рылась. Она была очень непослушная девочка. Ну, вот, когда мама заснула. Она выбежала в сад. А ночь была темная, страшная-страшная. Она испугалась и стала кричать, но никто ее не слышал, потому что все спали. Тогда она еще больше стала кричать. И вдруг за ней кто-то затопал. Она не знала, что это добрый медведь, и побежала. Бежала, бежала и — бух в колодец. А вода в нем была серебряная.

— А потом? — спросила Мара.— Потом — не знаю. Я еще не выдумал.— Это прекрасная сказка. Твоя девочка очень похожа на меня — я тоже никого

не слушаюсь и тоже не сплю по ночам.— Что же ты делаешь?

_____________________________________________________________________

— 123 —

— Читаю, пишу, курю, хожу по комнате.— А тебе не страшно ночью?— Иногда страшно — когда я забываю о своем сердечке. Это мой талисман.

Мне его подарил один человек, когда мне было одиннадцать лет. С тех пор я с ним не расстаюсь.

— Что это — талисман?— Вещь, которая бережет от несчастья. Пока на тебе талисман, ты не утонешь,

не наделаешь глупостей. Я недавно сделала страшную глупость.— Какую?— Я не знаю, поймете ли вы… Нет, конечно поймете! Дело в том, что один

человек читал мне чудные стихи и говорил, что он их сам сочинил. Мне они ужасно нравились, и я сделалась невестой этого человека.

— Как невестой? Ведь ты маленькая!— Это было ужасной глупостью. Во-первых, я маленькая, а во-вторых, это

были не его стихи, а чужие. Он мне все выдумывал. Я сказала ему, что презираю его, и уехала.

— К нам?— Да.— А он за тобой не приедет?— Пусть попробует! Я ему покажу! — сердито воскликнула Мара, и я видел,

как вздрогнули ее тонкие ноздри.— Ты на него очень сердишься? — спросил Женя.Она встала с постели и несколько раз прошлась по комнате. Потом, наклонясь

над Женей, спросила:— Представь себе, что человек, которого ты любишь и в

_____________________________________________________________________

— 124 —

которого веришь, ну Люся или Лена, тебя обманул. Что бы ты ему сказал?— Что это очень плохо!— Понимаешь, если бы этот человек прямо сказал мне: “Это прекрасные

стихи, но писал их мой товарищ”, — я бы тогда не сердилась. Но сказать, что сочинил их он, и знать, что я люблю его за чужие стихи, — какая гадость! Я бы хотела, чтобы он уехал в Америку!

— Я тоже хочу в Америку, — сказал я.— Зачем?— Так… Интересно на корабле. Ты когда-нибудь ездила на корабле?— На воздушном.— Разве есть воздушные корабли?— Конечно, есть. Мы еще с вами поедем!

— Правда? Когда?— Как-нибудь вечером. Послезавтра, кажется, будет новолуние — это лучшее

время для такой поездки.— Ты нарочно это говоришь?Сердце мое забилось.— Я говорю вполне серьезно. Царь луны, мальчик-месяц, мой большой друг.

У него много воздушных кораблей, и он с удовольствием даст мне один.— Он добрый?— Очень добрый. Послезавтра вы о нем узнаете.Комната мало-помалу наполнялась дымом. Мара курила не переставая. То и

дело трещал, открываясь и закрываясь, металлический портсигар, то и дело чиркала спичка. Окру-_____________________________________________________________________

— 125 —

женная облаком дыма и сиянием коротких пышных кудрей, это была уже не Ленина подруга Мара, которая утром краснела и за обедом спорила с папой…

— Мара, — сказал я тихо, — я знаю, кто ты.— Кто?Ее блестящие глаза пристально взглянули в мои.— Ты — волшебница. Правда, Женя?— Правда!— Догадались? Как я рада! Я сразу увидела, что вы меня поймете. Как же вы

это узнали?— Ты знакома с мальчиком-месяцем…— Ты так легко ходишь!— У тебя такие глаза, такое сердечко…— И такое волосы…— Ты по ночам не спишь, ты ничего не ешь, у тебя…— Ты такая чудная!— Мальчики мои! Ты, Кира, — золото, ты, Женя, — бриллиант! Нет, вы оба –

аметисовые сердечки, как у меня не шее!— А другие знают, что ты волшебница?— Никто не знает!— Даже Лена?— И она не знает, — только вы, мои золотые, серебряные мальчики! Недаром

у вас аквамариновые глаза! Это такой драгоценный камень морской воды.— Ты любишь море?— Вы любите стихи, да? Ну, слушайте:

_____________________________________________________________________

— 126 —

Пока огнями смеется бал,Душа не уснет в покое.Но имя Бог мне иное дал:Морское оно, морское!

В круженье вальса, под нежный вздох

Забыть не могу тоски я.Мечты иные мне подал Бог:Морские они, морские!

Поет огнями манящий зал,Поет и зовет, сверкая.Но душу Бог мне иную дал:Морская она, морская!*)

Мара кончила.Имя морское, душа морская, — может быть, она русалка? — Ты, русалка, Мара?— Я все — и волшебница, и русалка, и маленькая девочка, и старуха, и

барабанщик, и амазонка, — все! Я всем могу быть, все люблю, всего хочу! Понимаете?

— Конечно, ты волшебница!— Закройте глаза!Когда мы их открыли — она уже исчезла.Часы в гостиной пробили двенадцать.

V.

Снова ночь, снова вспыхивающий огонек папиросы, снова моя рука в спутанных волосах волшебницы Мары. Лица ее ____________*) Марина Цветаева (“Волшебный фонарь”)._____________________________________________________________________

— 127 —

не видно; от всей Мары — только голос. Три перекликающихся голоса в темноте.

— Кира, что по-твоему, старость?— Это когда ходят с палкой, надевают очки и кашляют. Все лицо в

складочках, и после каждого слова: “э-э-э”.— А по-твоему, Женя?— Это когда мальчик растет, растет и вдруг седой станет и у него уже внуки.— Ты бы хотел быть старым?— Нет, старому страшно. Идет, ничего не видит и раз — под конку! А ты бы

хотела быть старой?— Тоже нет. Сейчас мне семнадцать лет, и я все могу. Хочется лезть на дерево

— лезу, кататься по ковру — катаюсь. Мне все позволено. Но представь себе пожилую даму, лезущую на дерево, – нелепо, правда?

— Мы расхохотались.— Вот видите, вам смешно. А по-настоящему это не смешно, а ужасно.

Положим, я живу все дальше и дальше. Мне уже не семнадцать, а двадцать семь, а тридцать семь, а сорок семь лет. Обо мне говорят уже не “молодая девушка”, а “пожилая дама”. От меня требуют разумного поведения, спокойного взгляда на жизнь, знания ее. А в глубине я все тот же сорванец, та же семнадцатилетняя, с тем же сердцем и той же душой. Я прекрасно знаю, что

кататься по полу со старым лицом — нельзя, невозможно, нелепо, смешно. Мне приходится сдерживать себя, изменять настоящей себе из-за этого старого лица, — быть почтенной дамой, над которой я сама смеюсь. Это ужасно, ужасно!_____________________________________________________________________

— 128 —

— Ты, наверно, уж скоро будешь старой?— Лет через десять, то есть не старой, а среднего возраста. Это еще хуже…

Впрочем, довольно об этом!Она вздохнула и положила голову рядом с моей на подушку. Мне вдруг

захотелось ее утешить.— Ты — волшебница, а волшебницы всегда молодые и красивые. Я читал в

сказках.— И у тебя ведь волшебная палочка, — добавил Женя.Мара слегка приподняла голову, мягко щекоча меня по щеке волосами:— Какие вы оба умные! Конечно, я не могу состариться. Я только пошутила, я

ничего не боюсь. Довольно об этом! Будем говорить о веселом. Расскажите мне что-нибудь страшно глупое!

— Мы про глупое ничего не знаем, — с достоинством ответил Женя.— Мы, когда были маленькие, очень много говорили глупостей, но теперь мы

все позабыли, — отозвался я.—Жалко! Ну, тогда другое. Ты, Кира, начни что-нибудь рассказывать, потом

будет продолжать Женя, за Женей я. Начинай, Кира!— Когда один человек играл на рояле, у него сломался палец. Он пошел на

улицу и схватил одного другого человека за руку и оторвал у него палец. Тот разозлился и пошел к городовому. Тогда тот, с роялем, тоже оторвал у городового палец. Городовой заплакал, и другой человек тоже. И вот они плакали, плакали, плакали…

— Довольно, Женя, дальше!_____________________________________________________________________

— 129 —

— И вот ни плакали, плакали, и вокруг них уже было целое озеро. Против городового жила одна девочка. Она выбросила свои калоши из окна, потому что они ей надоели. А ей как раз нужно было ехать на бал. Вот она вышла на улицу и видит: всюду вода, все извозчики потонули, и от домов — одни крыши. Как же теперь без калош?

— Довольно, Женя! Я продолжаю. Тут она вспомнила, что ее няня всегда сравнивала ее губы с калошами. Она страшно обрадовалась, вытянула губы и — представьте себе! — вместо калош получила целый мост. Было уже поздно, был уже давно начался, — пришлось бежать по собственным губам. В замке уже звенела музыка, сияли все люстры, кружились пары… Она вбегает в залу и — о, Ужас! — громкий смех! Оглядывается, за ней тащится весь мост! Продолжай, Кира!

— Тогда она подняла мост, как слон хобот, и начала всех им бить, и скоро все убежали. Она осталась одна и до утра танцевала. Все!

— Прекрасный рассказ! — воскликнула Мара. — А вы еще думали, что все это забыли. Нет, глупостей нельзя забывать. Только в них спасенье!

— Но ты сама ведь умная? — спросил Женя.— Только умные люди делают настоящие, самые глупые глупости. Ты сейчас

поймешь. Положим, что как-нибудь утром мама скажет тебе: “Бегай, играй, гуляй целый день, только не учись!”

— Мама так не скажет! — мгновенно вставил я.— Представь себе такое чудо. Бывают же чудеса!

_____________________________________________________________________

— 130 —

— Бывают: я раз утром нашел у себя в постели шоколадку. Как она туда попала, совсем не знаю!

— Вот видишь! Итак, мама позволила тебе целый день ничего не делать. Ты вышел на двор, погнался за соседской кошкой, порыл колодец, залез к Каштану в будку, попробовал в сарае испорченный велосипед — словом, взял от свободы все, что мог. И вот ты вернулся домой пить чай.

— Мне чая не дают, только по воскресеньям и то с молоком.— Хорошо. Ты выпил свое молоко и опять побежал играть. Опять роешь

колодец, подманиваешь кошку и т.д. В этом кончается день. На другое утро мама вдруг запрещает тебе выходить из комнаты, ты должен сидеть и учиться. Только вечером тебе удается поиграть на дворе. Когда же веселей играть — после целого дня учения?

— Если я целый день буду учиться, я умру. Это доктор сказал.— Или сойдешь с ума, — это говорю я. Да, к чему я тебе рассказываю всю эту

скучную историю.— Я не знаю.— И я тоже не знаю. Иногда мелькнет какая-нибудь мысль, попробуешь

подтвердить ее примером — и кончено, исчезла! Это все равно, что, идя куда-нибудь на елку, заходить по дороге во все дома, где тоже елка. В конце концов забываешь, куда шел. Положим…

— Ты все время говоришь “положим”.— “Положим” то же самое, что “представь себе”. Жизнь так скучна, — ты

скоро в этом убедишься, — что все время _____________________________________________________________________

— 131 —

нужно представлять себе разные вещи. Впрочем, воображение – тоже жизнь. Где граница? Что такое действительность? Принято этим именем называть все, лишенное крыльев, – принято мной, по крайней мере. Но разве Шенбрунн – не действительность? Камерата, герцог Рейхштадтский… Ведь был же момент, когда она, бледнея, поднесла к губам его руку! Ведь все это было! Господи, Господи!

— Ты, когда была маленькая, тоже все время представляла разные вещи?— С самого дня рождения!— И тоже так много говорила?— Мое первое слово было — “гамма”. Поэтому мама вообразила, что из меня

выйдет, по крайней мере, Рубинштейн. Семи лет меня отдали в музыкальную школу. Что это было! Дома – два часа у рояля, в школе — два часа… Когда меня оставляли одну, я мгновенно слезала с табуретки и делала реверанс

воображаемой публике. Я так хотела славы! Теперь это прошло. В нашей школе устраивались музыкальные вечера, на которых присутствовали родители учащихся. Как я помню свое первое выступление! Мне надели розовое платье с широким поясом, завязали в волосы бант и отмыли пемзой чернила с пальцев. На извозчике я, при свете фонарей, перечитывала программу, где на первом месте стояло мое имя. Наконец мы приехали. Я сразу побежала в темный класс и, не снимая перчаток, сыграла свою пьесу. Публика понемногу собиралась. Гул голосов, смех. У входа на эстраду уже стояла Женя Брусова. Звезда нашей школы. С ней я должна была играть в четыре руки. Мне было семь лет, ей лет сем-_____________________________________________________________________

— 132 —

надцать, восемнадцать. Я играла плохо, она чудно. Я ее обожала. Наконец — третий звонок. Занавес поднимается. Я вбегаю по лесенке на эстраду, делаю реверанс. Сколько людей! И как они все на меня смотрят! Сажусь. Женя пододвигает табуретку со мной к роялю. Оправляю платье. “Только не спеши! Ну, раз, два, три!” Мы начинаем. Все идет хорошо: я нигде не ошибаюсь, не тороплюсь, – скоро уж вторая часть. Вдруг – смех, все громче, громче… Я смотрю на Женю: у нее как-то странно дрожат губы. Что же это такое? Тут я заметила, что с первого такта считала вслух: “Раз и, два и, три и, четыре и”, как дома и на уроке. Поняв это я, замолчала. Смех быстро затих. Но, когда я делала прощальный реверанс, все лица улыбались.

— А потом? — спросили мы в один голос.— А потом меня с лесенки подхватил директор, подбросил в воздух и сказал:

“Молодец, Мара!” Я побежала к маме, она смеялась. Все смеялись и поздравляли меня. К концу вечера у меня слипались глаза. Когда мы с мамой одевались, в переднюю вошел директор, положил мне в муфту руку и вынул оттуда яблоко. “Что это у тебя, марочка, в муфте яблоки растут?” Я отлично поняла, что это он сам положил туда яблоко, но стеснялась сказать. “Отвечай же, Мара!” — строго сказала мама. Но я упорно не поднимала головы. Тут меня выручила Женя: “Мара, наверное, сейчас седьмой сон видит!” И, нагнувшись, поцеловала меня. Потом мы с мамой сели в санки и поехали по тихим, снежным переулкам.

— А яблоко ты съела?_____________________________________________________________________

— 133 —

— Конечно, тут же!— А что теперь с Женей?— Не знаю. Десяти лет я уехала за границу и больше не возвращалась в школу.— Ты ее и теперь любишь?— Да, как все прошлое!— Расскажи еще!— Вот другой случай, тоже смешной. Мне тогда было четыре года. Мы с

мамой пришли в гости к моей крестной в чудный дом, заставленный старинной мебелью, пальмами, зеркалами… На столах лежали дорогие безделушки и конфеты, на полу — белые медведи в виде ковров. (Помню, как я целовала

одного прямо в морду!) После чая мама отпустила меня погулять по комнатам. “Только ничего не трогай на столе! Не будешь?” — “Не буду!” — “Ну, иди!” Я пошла. Я, маленькая, была очень серьезная и неподвижная, с большой головой и волосами до бровей… Ну, иду, рассматриваю вещи, ничего не трогаю. Вдруг — кресло. Раз оно не на столе, его можно трогать. Тронула, обхватила, потащила. Тащу через все комнаты, — раскраснелась. Запыхалась. Ставлю прямо перед мамой. “Ты зачем его принесла?” — “Оно не на столе было”. Общий хохот. Прощаясь, крестная сказала мне: “Приходи к нам, марочка, комнаты у нас просторные, конфет много”.

— “Да, — серьезно ответила я, — комнаты-то и у нас просторные, только конфеты у мамы заперты”.

— Твоя мама всегда запирала конфеты?— К несчастью, да. Но как-то раз к нам приехала одна мамина знакомая и

привезла нам три шоколадных яйца. _____________________________________________________________________

— 134 —

Мы с Адей — это мой брат — сразу съели свои, а Аля — моя маленькая сестра — побоялась огорчить маму и не съела. Приезжает мама. Няня ей еще в передней успела что-то рассказать про яйца. “Ну, дети, покажите мне шоколадные яйца!” Мы стоим рядом. Аля за спиной передает Аде свое яйцо: “Вот”. — “А твое, Мара?” Адя мгновенно прячет его за спину и передает мне. Я храбро показываю. “Дай-ка его мне на минутку!” Конечно, — бедная Аля! Мама сначала очень рассердилась, а потом смеялась и хвалила Алю.

— Аля тоже была с большой головой?— Нет, с маленькой. Она была совсем другая, — веселая, ласковая,

приветливая, всем улыбалась, ко всем шла. Когда ей было три года, она снималась. Сама положила ногу на ногу, сложила руки. Улыбнулась и спросила фотографа: “Хорошо?” Но она ужасно часто плакала. Чуть подадут суп, сейчас же: “И-и-и”. Мама — упрашивать: “Аленька. Милая, золотая!” — “Аинька не хочет”. (Она сама себя звала Аинькой.) “Ну, одну ложечку! Ну, ради мамы!” — “И-и-и”. Или мы что-нибудь отнимем у нее, сейчас — к маме. Идет по лестнице: “И-и-и”, — в зале, в гостиной уже тише (нужно же беречь голос!), а как подойдет к маминой двери, сразу изо всех сил.

— Она хитрая была!— А вы не хитрые?— Тоже хитрые. Мара, я у тебя хочу одну вещь попросить.— Какую?— Хочешь быть моей сестрой?— И моей тоже!

_____________________________________________________________________

— 135 —

— Нет, одной моей! Я первый сказал. Правда, Мара, я первый сказал?— Правда, Кира, но я все-таки не согласна.— Почему?— Если я буду твоей сестрой, мне придется читать тебе нравоучения,

заставлять тебя мыть руки, не позволять на прогулках водить пальцем по

заборам… Ты меня в конце концов разлюбишь. Когда ты через несколько лет прочтешь “La Princesse lointaine”, ты меня поймешь.

— Какая это Princesse?— Лучшая из всех, — лучше Спящей красавицы, лучше Золушки и всех

других. У меня к вам одна просьба, мальчики: каждый вечер молитесь о здоровье и долгой жизни Ростана. Это принц, который нашел эту принцессу.

— Где?— В замке Триполи, на берегу моря. Он, кроме нее, нашел еще одного принца

– сына Наполеона, герцога Рейхштадтского— Я про Наполеона знаю. Он все у всех отнял. А потом его посадили на

остров, и он умер.— Он был герой! Мученик славы! Молитесь и за него, мальчики. За него и за

его сына — Наполеона II.— Он тоже воевал?— Нет. До четырех лет он жил во Франции, катался в колясочке, запряженной

козами, сидел у Наполеона на коленях. По вечерам французская няня пела ему песни. А потом проклятые австрийцы увезли его к себе. Он не хотел _____________________________________________________________________

— 136 —

уезжать из дворца. “Когда папы нет, я здесь хозяин!” хватался за портьеру, плакал. Но его все-таки увезли. А через год англичане обманом взяли Наполеона в плен. Он на своем острове все время думал о сыне, тосковал о нем. Маленький Наполеон тоже не мог забыть своего отца. Хотя ему было четыре с половиной года, он упорно не хотел говорить по-немецки, и учитель прямо не знал, что с ним делать.

— Совсем как с нами! — вырвалось у меня.— Потом он, конечно, выучился, но всю жизнь, до самой смерти, был в душе

сыном Наполеона и французом.— Он давно умер?— Давно, почти сто лет тому назад. Он умер от тоски по Франции, — юный,

прекрасный, в печальном шенбруннском замке. Вы будете за него молиться?Да, и за ту принцессу, и за принца Ростана, который их обоих нашел. Будем

молиться, Женя?— Да, три поклона за каждого.— Сделайте это сейчас, милые!— У каждой кроватки по белой склоненной фигурке. Два детских голоса:— Упокой, Господи, душу той принцессы…— Упокой, Господи, душу Наполеона и его сына, маленького Наполеона…— Дай, Господи, здоровье и долгую жизнь принцу Ростану…На коленях третья фигурка — темная. В темноте третий голос:

_____________________________________________________________________

— 137 —

— Упокой, Господи, душу Наполеона II, короля Римского, принца Пармского, герцога Рейхштадтского…

Там, где молятся трое…

VI.

Дорогие мальчики!

Вы сейчас спите и не знаете, как неблагодарно и неблагородно поступит с вами ваша Мара. Эти две ночи с вами дали мне больше, чем два года в обществе самых умных и утонченных людей. Чего я хочу от жизни? Безумия и волшебства.

С первого взгляда вы признали во мне сумасшедшую, вглядевшись пристальнее — волшебницу.

У меня нет дороги. Столько дорог в мире, столько золотых тропинок, — как выбирать?

У меня нет цели. Идти к чему-нибудь одному, хотя бы к славе, значит отрешиться от всего другого. А я хочу — всего! До встречи с вами я бы сказала: у меня нет друзей. Но теперь они есть. Больше, чем друзья! Так, как я вас люблю, друзей не любят. У меня к вам и обожание и жалость. Да, я жалею вас, маленькие волшебные мальчики, с вами сказками о серебряных колодцах и златокудрых девочках, которые “по ночам не спят”. Златокудрые девочки вырастают, и много ночей вам придется не спать из-за того, что вода в колодцах всегда только вода._____________________________________________________________________

— 138 —

Сейчас шесть часов утра. Надо кончать. Я не простилась с вами, потому что слишком вас люблю.

Мара

P.S. Не забывайте каждый вечер молиться о маленьком Наполеоне!

Конец_____________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ.

Стр.Дама с медальоном 7Сюрприз 16В пассаже 20Детский сад 27Наш садик 83Почему мы не сделались ангелами 101Волшебница 106_____________________________________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ

Данные примечания принадлежат Вадиму Маневичу. В самой книге их нет. Не во всех случаях Сергей Эфрон дает полный и исчерпывающий перевод иностранных фраз, употребляемых в тексте. За помощь в переводе с немецкого

языка выражаю благодарность Jeannine Wilhein. Отдельное спасибо за советы в организации структуры книги: Роман Войтехович.

Стр. 7 Fräulein – девушка, барышня (нем.) Гувернантка, которая сидела с детьми.

Стр. 9 Hast du schon vergessen, was dir Mama unlängst sagte?Ты уже забыл, что мама недавно говорила тебе? (нем.)

Стр. 10 …Vergessen. …Забыл. (нем.)

Стр. 12 Max und Moritz Макс и Мориц (нем.)

Стр. 13 Gehen Sie zum Kukuck! Пошли Вы к кукушке! (нем.)Kukuck в современном правописании пишется так: Kuckuck.

Стр. 20 «О, Tannenbaum, о, Tannenbaum», «Die Wacht am Rhein» и «Kommt's Vöglein geflogen»... Kpoме того он хорошо танцевал и пел на вечерах «Schnadahüpfeln».

«О, Tannenbaum, о, Tannenbaum»: О елка, о елка! (нем.)«Die Wacht am Rhein»: Караул (вахта) на Рейне. (нем.) (Рейн – река в Германии)«Kommt's Vöglein geflogen»: Если прилетает птичка.

Все это названия старинных немецких песен.

«Schnadahüpfeln»: частушка (нем. устар.)

Стр. 21 …Gott bewahr! Боже сохрани! (упаси!) (нем.)

Стр. 46 Le ciel est noir, la terre est blanche.Cloches carillonez gaiement!Iésus est né, la vierge p encheSur lui son visage charmant.

Сергей Эфрон неточно цитирует стихотворение Теодора Готье; настоящий текст выглядит следующим образом:

Le ciel est noir, la terre est blanche.Cloches carillonnez gaiement!Jésus est né, la vierge pencheSur lui son visage charmant.

перевод:

Небо черно, земля бела.Колокола, трезвоньте весело!Иисус родился, дева наклоняет Над ним свое прелестное лицо.

Стр. 48 Qui est là? Кто там? (фр.)

Стр. 50 …petit poisson deviendra grand, pourvu que Dieu lui prête vie. : …маленькая рыба станет большой, лишь бы только Бог ей предоставил жизнь. (фр.)

Стр. 51 — Разве я petit poisson?— Не petit poisson ты, a petit garcon !— Разве я маленькая рыбка? — Не маленькая рыбка, а маленький мальчик. (фр.)

Стр. 73 Ah, tu sortiras, biquette, biquette! Ah, tu sortiras de ce chou là! —

Должно быть Biquette вместо biquette. Biquette имя собственное.

Слова из французской детской песенки:

Biquett' ne veut pas sortir du chou:Ah! tu sortiras, Biquette, Biquette,Ah! tu sortiras de ce chou-là !

Перевод:Biquette не хочет выходить из капустыАх! ты выйдешь, Biquette, Biquette! Ах! ты выйдешь из этой капусты! (фр.)

Стр. 105 Schlafen, Kinder, schlafen! Спать, дети, спать! (нем)

Там же: Morgen ist auch ein Tag: Завтра это еще один день. (Завтра это тоже день.) (нем.)

Стр. 135 “La Princesse lointaine” Далекая Принцесса. (фр.)